Синдром отчуждения

— Арабелла?

— Прости, — лже-Лили отвернулась и пропала.

Кольцо фигур неумолимо сужалось, поглощая с каждой секундой свободное пространство. Вот уже чьи-то руки потянулись к Лили.

— Нет! — истошный крик повис в тягучих облаках, затух угрожающим эхом.

"Я должна. Должна справиться! Это все ненастоящее — все в моей голове".

Она попыталась отступить, но лишь ткнулась спиной в холодное тело и потеряла равновесие. И тут поняла, что это ее собственные призраки.

— Господи, нет!!! — падая под ноги теней, завизжала девушка.

"Лили! Ты можешь. Сосредоточься. Было что-то важное!

Помнишь фразу, что понравилась мальчику? "Болезнь — неудачная попытка разума сбежать от невыносимой реальности". Но реальность всегда будет невыносимой, как бы мы иного не хотели?!"

Черные руки вцепились в тело Лили, сдирая с костей и мышц кожу, погружаясь по локти в податливую плоть.

— Помогите!!! — то ли всхлип, то ли стон сорвался с исходящего черной смолой рта.

"Мальчику помогло лекарство. Я же могу пойти к врачам. Но, что будет, когда таблетки закончатся? То же, что и с ним?"

Ледяные пальцы схватились за ее глазницы — раздирая, подтягивая и вталкивая внутрь скользкие тела.

Лили с каждым мгновением все больше захлебывалась кишащей гниением, клокочущей в горле массой. Падала неотвратимо в бездну и видела лишь тающий, уменьшающийся снежно-белый диск:

"Рина. Он до последнего помнил ее имя. Даже когда разум его почти потерял связь с реальностью. Почему? Потому что... любил. Но это его не спасло, не помогло. Разве только... Боже, все так просто?"

Последним усилием девушка кинулась прочь из кошмара, — словно с глубины чернильного омута, сквозь тошноту и боль, сквозь безнадегу и отчание — и побежала.

Быстрее, быстрее...

— От себя не скроешься.

Она бежала, хрипя и кашляя, и не могла остановиться — по территории приюта, вниз с холма, по дороге. Прочь от усопшего города и его тайн, прочь от себя, прошлого, болезни.

— Жаль, что ты не сдохла.

— Хватит! За что ты так со мной? — едва не плача, простонала она.

— Потому что сердце твое черно, а душа не знает покоя. Ты как та самая проклятая "Мария Селеста", что вынуждена вечно скитаться в наказание за тщеславие и гордыню своего капитана. Потому что...

— Оставь меня!

— О, нет! Я не оставлю тебя. До конца твоих дней я буду изводить тебя и терзать, пока ты не сломаешься. И, можешь поверить, даже в те редкие минуты, когда ты подумаешь, что излечилась — помни, знай — я затаилась лишь на время и... ненавижу тебя до самой глубины своей, нет, нашей, проклятой души. И что ни одной вещи я не желаю больше, чем твоей скорейшей и мучительнейшей смерти.

— Прекрати!!! — Лили завизжала, завертела головой, пытаясь избавить от голоса в черепе.

— Нет. Пока смерть не разлучит нас, ты будешь нести меня внутри. Это твое бремя.

— Нет! Хватит!!!

Лили кричала, падала, теряя сознание, и, очнувшись, снова бежала вперед.

Пока не увидела впереди шоссе.

И тогда ее вырвало.

Раз.

Другой.

Снова и снова — теми самыми тушенкой и какао, жидкими и полупереваренными. И тут же приступ кашля согнул Лили до земли.

Девушка уже ничего не видела из-за катившихся по лицу слез. Только пыталась, как рыба, глотнуть воздух в горящие огнем легкие, пока из желудка нескончаемым потоком выходила испорченная еда, а из бронхов — гной.

Или это было нечто другое?

Лили и сама не знала. И только погружаясь во мрак, подумала, что лучше бы это была вся ее прошлая жизнь.

Тридцать семь минут до начала отчуждения.

Снимок выскальзывает из фотоальбома и с упругим стуком падает на пол. Лежит мгновение, затем вдруг изгибается неровно. Появляется дымок, а с ним и язычки пламени. В их свете видно фигурку девушки с невозможными алебастровыми глазами. Вспучившуюся сейчас волдырями, прожигаемую бесцветными проплешинами — будто бьющуюся в агонии...

Перед Лили открыта электронная почта. Письмо для Киры.

"Привет, дружище

Нам так часто хочется чудес, да? Там, где их, вроде бы, и не должно быть, где все привычно, размерено, неизменно.

Хочется окунуться в сказку, поверить в волшебных воинов на белокрылых пегасах, в фей и говорящих зверей.

А я попала в сказку о Золушке, только наоборот. Все прекрасное и необыкновенное, что окружало меня, вдруг разом превратилось в тыкву.

А если это так, то что есть красота

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Все вокруг мне теперь кажется этими пустыми сосудами. И я сама будто пуста внутри — кольни иголкой, и даже кровь не польется.

Где переживания, эмоции, чувства? Мне только хочется умереть. Или зарыться с головой в подушку и не слышать, не видеть. Все стало так невыносимо.

Невыносимо ходить куда-то, говорить с людьми, притворяться любящей дочерью, любящей подругой, девушкой.

Мне кажется, что я чем-то отравилась. Только страдает не желудок, а разум — это его тошнит от окружающей действительности.

Хотя, знаешь, я рада за тебя. Хотя и завидно до боли — насколько вы с Олегом подходите друг другу. Я не могла не заметить.

Но ты заслужила. Ты так старалась и страдала не за что.

Я не злюсь на вас. Пытаюсь. И очень хочу, чтобы вы были счастливы.

Поэтому я должна уехать — слишком многих людей я обрекаю на мучения своим состоянием. Слишком многим вам приходиться жертвовать.

Но ведь вы не виноваты! Это только я сама допустила, сама заперла себя в этом мире безысходности. И сама должна во всем разобраться.

И пусть прекрасный мушкетер достанется тому, кто это заслужил.

Удачи и не скучай, дружище".

Лили, как сомнамбула, жмет кнопку "Отправить", поднимается и начинает неторопливо собираться.

Помада, тушь, обводка для глаз. Сумочка, туфли на каблуках.

Девушка выходит из дома и идет на остановку.

Садится на первый же автобус. Затем на следующий...

Эпилог

Бегство — это не конец, это лишь отсрочка конца.

Даниэль Глаттауэр "Все семь волн"

Ноль дней, ноль часов, две минуты и шесть секунд до...

Искристо-белая палата. На подоконнике, забравшись с ногами, сидит худая бледная девушка. На левой руке ее гипс, лицо в ссадинах, а из одежды — одна больничная пижама, белая, в салатовый горошек.

Лили смотрит на улицу, где падает снег, ложится пуховым одеялом на покрытые инеем вересковые пустоши. Иногда девушке кажется, что он заснул в полете, застыл, позабыв, куда и зачем направлялся. И тогда ей тоже хочется так заснуть.

"И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная? Скончаться. Сном забыться".

Раздается стук в дверь. Лили слегка вздрагивает, но молчит, и, так и не дождавшись ответа, входит посетитель.

— При... вет, — в руках Киры букет цветов. Он раздражающе громко хрустит от малейшего движения и кажется тут совсем не к месту. — Твоя мама сказала...

Лили не поворачивается в ее сторону — все также зачарованно глядит в окно, — и только по щекам бегут блестящие полоски.

— Лили, прости меня! — срывается Кира. — Знаю, я заслужила...

Девушка смотрит глупо на зажатый в руке букет и наконец кладет на койку — рядом с маленькой розовой тетрадкой.

— Почему ты не брала трубку? Я так хотела все объяснить.

Пойми, мы с Олегом — две половинки! Я никогда подобного не чувствовала. И он... Но между нами ничего не было, пока он не ушел от тебя, я клянусь!

Знаю, мы тогда нужны были тебе, но из-за этого все и началось. Ты... Мы стали проводить столько времени вместе, потому что думали, как тебе помочь и сами не заметили... Еще и Денис ушел от меня.

Кира не знает уже, кого больше пытается убедить — себя или подругу. Только понимает, что неудачно.

— Лили, поговори со мной. Мне очень стыдно.

Минута, другая — молчание затягивается.

— Лили, я, — слезы бегут по щекам Киры, но она их не замечает, — так скучаю по тому времени. Когда мы были маленькими беззаботными детьми.

Ты приезжала ко мне, помнишь? Еще была та квартира у порта. И ты пугалась пароходных гудков.

Давай вернем все назад. Забудем прошлое, забудем обиды, разочарования. Да? Прямо сейчас начнем все сначала!

Но Лили молчит, и появившаяся было на лице Киры надежда медленно тает. Девушка вдруг осознает, что ее вообщем-то ни в чем не обвиняли, как и не ждут от нее сейчас никакой помощи или утешения. И она чувствует себя совсем чужой и ненужной в этой сверкающей белизной и наполненной запахом лекарств палате.

— Поговори со мной. Лили? Скажи хотя бы, как ты? Как твоя рука?

Тихо. Кажется, что можно услышать легкий шорох, с которым снег ложится на вересковые поля снаружи.

Кира шмыгает носом и неловко поднимается, чтобы уйти.

— Когда-то я читала книгу, — Лили говорит неровно, так и не отвернувшись от окна, плечи ее вздрагивают то и дело, — о Королеве Зимы, что ездит на санях, запряженных белыми лошадьми, и разбрасывает повсюду осколки льда. Беда тому, в чье сердце попадет эта льдинка — ничто больше не обрадует его, кроме снега. Все будет казаться отвратительным и некрасивым, и он потеряет сон, покой и будет всю жизнь искать ту Королеву. Только не найдет никогда и погибнет от тоски.

— Лили, я...

— Всю жизнь я гналась за мечтами. Одной, другой... И в наказание за гордыню они спалили меня изнутри, превратили в чужое, незнакомое существо.

А мечта должна быть одна.

Несбыточная. Недостижимая. Вести через всю жизнь, как моряка Полярная звезда. Иначе...

И знаешь — есть такая. Всего одна. Остальные лишь тени. Всего одна, что может показать дорогу и придать ей смысл, как бы тяжело, одиноко и страшно не было. Всего одна, что не зависит от твоих знаний, опыта, даже от души твоей.

Кира подходит к подруге, обнимает ее и начинает гладить по голове, точно маленького ребенка.

— Да, подруга, всего одна.

— Как же раньше я не понимала — заменяла суррогатами, искусственными и бесполезными, которые несли лишь разочарование. Мучилась, страдала. Но теперь, когда я думаю, что в любой момент все может измениться — ведь моя мечта там, пусть далеко... но со мной, — мне становится хоть немного, но спокойнее. Ты же понимаешь меня? Ты лучше меня должна знать.

— Я понимаю, — Кира грустно улыбается. Как бы она хотела, чтобы подруга нашла свою маленькую, личную Утопию — не вычурную из книг, а настоящую, предопределенную с рождения.

Лили оборачивается — застывшая фигурка на фоне мраморного неба за окном. Мокрое от слез лицо прекрасно, точно та самая недостижимая звезда.

— Она не вылечит меня, не спасет мой разум от ложных дорожек, но... Каждая секунда, какой бы кошмарной ни была — только приближает меня к цели. Девушка всхлипывает и тщетно пытается вытереть мокрое лицо — слезы так и катятся по проторенным дорожкам щек.

— Кира, ты простишь меня?

Кира садится рядом на подоконник и берет Лили за руки — будто собирается играть в ладошки.

— Ну что ты. За что? Конечно, прощу. Но это ты должна меня простить,я же так виновата... Не плачь, мы справимся. Вместе. Главное, что теперь есть надежда, да? Ты же сама сказала, Лили, — все наладится, надо только верить. Подру-у-уга! Ну что ты плачешь?

— Я давно тебя простила. Просто... Просто я так рада тебя видеть.

— Лили.

Кира обнимает подругу, крепко, будто своего нерожденного ребенка. И та постепенно становится меньше, тоньше, изящнее, скользит меж рук шелковой лентой...

— Лили?

Кира оглядывается и понимает: подоконник пуст, на ней самой больничная пижама, а у бледного отражения в стекле — чудесные алебастровые глаза.

— Лили?!

По заснеженному вересковому полю за окном бредет тонкая фигурка.

Бледная, как тот снег, что падает с неба и лежит под ее ногами. Босая, растрепанная, в белом халатике в салатовый горошек. Идет и немножко улыбается, загребая правой рукой снег.

— Лили... — гремящей смесью внутри Киры? Лили? — она уже и сама не помнит, как ее зовут, — плещутся грусть и... невыразимая легкость.

Светлая фигурка уходит все дальше, растворяясь, тая в белоснежной пелене.

Пока не остается одним только ускользающим воспоминанием.