Синдром отчуждения

Синдром отчуждения (или психического автоматизма) — одна из разновидностей галлюцинаторно-параноидного синдрома; включает в себя псевдогаллюцинации, бредовые идеи воздействия (психологического и физического характера) и явления психического автоматизма (чувство отчуждённости, неестественности, "сделанности" собственных движений, поступков и мышления).

Глава 1.

Да, не проходит ни одного дня, чтобы мы не солгали. И худшая ложь — та, что мы говорим себе перед сном. Мы шепчем ее во тьме, убеждая себя, что мы счастливы, или он — счастлив, что мы можем изменить себя, или он изменить решение, уговариваем себя, что мы можем смириться со своими грехами, или что можно смириться с потерей. Да, каждый вечер перед сном мы лжем себе в отчаянной тщетной надежде, что утром ложь станет правдой.

Мэри Элис Янг

Жизнь — это серия снимков в фотоальбоме.

Застывшие навеки моменты, которые камера отнимает у нашего мира, засасывает в себя, чтобы затем выплюнуть на бумагу.

Пейзажи, семейные фото, неудачные попытки запечатлеть самих себя. У кого-то подобных картинок много, у других наоборот не хватает.

По какой запомнят нас? По дурацкой рожице с высунутым языком?

Или по околдованным печалью глазам, что случайно попали в кадр?

Раскрывается первая страница альбома. Перед нами — лист, чистый, безукоризненный. Сквозь белизну его начинают проступать разноцветные пятна. Растут, заполняя бумагу, сливаются в части тел, одежду, небо...

Вспышка! Крохотная девочка купается в бассейне. Тоненькое тельце обхватил синий надувной круг. Она смеется и бьет руками по воде. И летят во все стороны перламутром сверкающие брызги.

Вспышка! Девочка постарше рисует на уроке учительницу, и робко поглядывает на соседа по парте.

Вспышка! По сонной утренней автостраде мчится рейсовый автобус. Воздух снаружи еще не успел прогреться, и запотели от дыхания пассажиров и без того мутные окна.

На фоне тишины неторопливо нарастает гул мотора, заставляя подрагивать края фотокарточки. Она медленно расширяется, пропитывая все видимое пространство, пока не становится видна каждая царапина на грязно-красном борту.

И тут фото оживает.

Внутри автобуса — лишь несколько человек. Почти в конце салона спит, склонив голову к окну, бледная девушка. Вдруг веки ее вздрагивают, и...

Видите эти чудесные алебастровые глаза?

Левая рука поднимается вверх: на часах — сорок три минуты шестого. Лили хочется спать, но тело затекло от пребывания в одной позе и настойчиво требует действий. И девушка неохотно вытягивается, насколько позволяют передние сиденья. Поднимает руки и трет пальцами сонные глаза.

Седьмой месяц, двадцать девятый день, пятнадцатый час и шестая минута ее путешествия.

Просто села на первый попавшийся автобус. Не думая ни о пункте назначения, ни о предстоящих трудностях. Затем на следующий...

В этой нескончаемой смене мест было нечто умиротворяющее.

Первые дни она, не переставая, думала обо всем случившемся, пока от потока мыслей не начинала болеть голова.

Постепенно это прошло. За усталостью от дороги, за разговорами пассажиров и добродушных прохожих во время остановок.

Нет, не совсем исчезло — обернулось тянущей пустотой внутри.

Только чем ее заполнить?

И Лили ехала. Нигде подолгу не задерживаясь, не разговаривая ни с кем. Точно бесплотный неутомимый дух, так и не познавший успокоения после смерти и нечто ищущий.

Когда заканчивались средства, девушка устраивалась работать официанткой или уборщицей. Копила денег и отправлялась дальше. Оставляя за спиной вереницу городов, автобусных вокзалов и случайных знакомых.

Ее ото всех воротило.

Несколько раз в месяц Лили звонила домой. Говорила, что с ней все в порядке, рассказывала, в каких городах побывала. Мама неизменно начинала плакать и спрашивала, когда дочь вернется.

"Я не знаю", — отвечала девушка спокойно. Первое время было стыдно за эти слезы, но постепенно стало все равно. Она говорила, что нужно какое-то время. Месяц, может, два. Девушка называла ничего не значащие даты и думала, что на самом деле назад ее совсем не тянет. Лили нравилось так ехать — в неизвестность. Как можно дальше и дальше. От всего, что знала когда-то, от самой себя из прошлого — словно в тот гамлетовский "безвестный край, откуда нет возврата".

Девушка покопалась в лежащем на соседнем сиденье небольшом сером рюкзаке и вытащила термос. Открыла и стала смотреть, как над горлышком поднимается тягучий пар, тесня исконные запахи автобуса — резины, выхлопного дыма и еще чего-то... неуловимого, кожи или смазки.

Смешно. Когда она села на первый автобус, не было ни термоса, ни рюкзака — только куцая дамская сумочка. В дороге абсолютно бесполезная вещь.

Как и туфли на каблуках.

Теперь Лили носила бело-синие кроссовки. За время пути они настолько истрепались, что шнурки стали разрывать ткань, и пошла трещинами полустертая подошва.

Собственно, вся одежда, которая имелась на ней: синие джинсы с угольно-черным, похожим на тату, цветочным орнаментом на штанинах, черное же приталенное пальто, миндальная полосатая сорочка, — все это было куплено в дороге. Старые предметы гардероба девушка выбросила в силу профнепригодности и грустных ассоциаций.

Закашлялся водитель автобуса, нарушив размеренное гудение мотора. Лили налила чай в крышку от термоса и сделала глоток, слегка улыбнувшись, когда обожгла горло и зависла греющим шаром в желудке терпко-сладкая жидкость.

Термос девушка наполняла на остановках — в кафе и придорожных магазинах. Подходила и просила налить кипяток. В ответ на нее обычно странно смотрели или ругались, где-то требовали денег за такую, казалось бы, мелочь.

Лили оставалось купить чай и сахар. Сахар — конечно, рафинад. А чай...

Чай листовой и в пакетиках. Чай черный и зеленый. Чай белый. Чай со вкусом жасмина и чай со вкусом древесной коры (увы и ах, самый частый).

Чай с пряностями и чай с ягодами. Чай. Чай. Чай.

За время пути она, кажется, перепробовала все мыслимые и немыслимые виды напитка.

Последний был вполне неплох.

Но Лили все равно классифицировала его в древесную труху.

Впереди зашептались два пассажира. Лили настолько привыкла к одиночеству и тишине, что от звуков чужих голосов почти физически начинало мутить.

— ...хотела вчера сходить подстричься, да не успела — пришлось сына везти в школу и забирать оттуда. Они на лыжах катаются с классом. Этих... роликовых.

— А, — понимающе кивнул затылок собеседника женщины.

— У него лыжи, палки, еще мешок с одеждой. Сам-то все это не дотащит. Вот и пришлось. А в понедельник они с ребятами вечеринку устраивали. Накупили энергетических напитков всяких. Выпили их, погуляли с девочками. А девочки-то у них в классе такие. Любят мальчиков, которые напитки пьют энергетические, курят. А хорошие, умные мальчики им не нравятся. Вот мой с ними и общается...

Девушка убрала термос в рюкзак, наклонилась к окну и протерла запотевшее стекло. Вдоль дороги сменяли друг друга поле и лес, борясь за право быть как можно ближе к проезжей части. Тянулись к небу линии электропередач.

Лили опустила голову на прохладное стекло и мысленно запрыгала с одного столба на другой. Раз. Раз. Ногу выше. Держим спину ровнее...

Автобус начал ускоряться, перетирая мир снаружи в сплошную полосу из безымянных селений, лесов и высохших речушек.

Постепенно протертое окошко снова запотело. Но Лили уже не увидела этого — она спала, спрятав за давно не накрашенными ресницами весь бесконечно огромный мир.

Переворачивается страница фотоальбома.

Два года, два месяца, четыре дня, тринадцать часов и пятьдесят четыре минуты до начала отчуждения.

Закончились занятия по танцам, Кира и Лили гуляют по городу. Вслед им тихо шепчут еще редкие в августе падающие листья.

"Листья-самоубийцы", — как зовет их Кира за ту безудержную отвагу, за лунатизм, с которыми бросаются они вниз. "Августовские листья-самоубийцы".

Вдоль улицы раскинули кроны старинные дубы, и солнце ластится, просвечивает сквозь изумрудную зелень. Лето! Пускай, уже не так свежо и бездонно васильковое небо, и дни, один за другим, угасают понемногу, сдаются в извечной борьбе с настигающими темнотой и холодом. А Кире все хочется улыбаться: широко, во весь рот — и небу этому, и суицидальным листьям, и спешащим куда-то прохожим.

Бульвар упирается в гранитное ограждение канала и улицей, раздольной и многолюдной, растекается в стороны. Слева — карминово-красное четырехэтажное здание. Века девятнадцатого, с фигурами атлантов, подпирающих балкон над массивной двустворчатой дверью. Чуть выше манит аппетитная вывеска-круассан, возлежащая на буквах названия: "Чародеи".

Дом смотрит фасадом на канал, и Кире хочется сесть у окна — широкого, блистающего, таящего в своем сумрачном зазеркалье панораму набережной.

Ей везет: посетителей почти нет, и можно выбрать подходящий столик. Вид и правда красивый — метрах в тридцати, за булыжниками мостовой и балюстрадой, несет черничные, почти бархатные воды река. Синеет парк на противоположном берегу, и то в небеса взмывают, то плавно спускаются к волнам белокрылые чайки.

За несколько минут, которые проходят в ожидании заказа, за окном стремительно темнеет. Нависают громоздкие серые тучи, грозящие в любой момент взорваться ливнем, и воздух, казалось бы, замирает, шерстенеет в душном предвкушении.

— Пожалуйста, — официантка ставит тарелку на стол. За сплющенным треугольным сэндвичем появляются завернутые в салфетку приборы и увесистая чашка. Официантка, на взгляд Киры, — симпатичная, но чересчур курносая. Из-под фирменной пепельно-голубой кепки выбиваются рыжие пряди, и весь вид служащей напоминает не то бюст Ленина, не то французских феминисток, которые без конца бастуют.

Тем временем напротив Лили воздвигается тарелка овощного салата и стакан с коктейлем.

— Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, — за двоих отвечает Кира. Официантка вежливо улыбается и идет к другим посетителям. Раздражающе клацают по кафелю ее ботинки.

В кафе еще не включили свет, и зал тонет в полумраке. Временами прорываются с неба изумительно-белые солнечные лучи, пронзают острыми лезвиями окно. И кружатся завораживающе медленно в их потоках золотистые пылинки.

Чашка обжигает ладони. Глиняная, немного неровная. Каштанового цвета. Девушка то отпускает ее, то снова обхватывает руками. Кире тепло и уютно, приятно разливается по телу усталость. А вытянувшиеся кисейной лентой мысли неохотно сменяют друг друга.

Наконец девушка выпрямляется. Хоть и ноют после занятий спина и ноги, но это скорее... приятно. Обеими руками Кира поднимает чашку, с поверхности напитка в которой вьется белесый пар. За его клубами мутным пятном маячат тонкий нос и изящно вздернутые брови сидящей напротив Лили.

Лили — красавица. Умница. Талантище. Кира никогда не признается, но рядом с подругой она порой чувствует себя деревенской простушкой. Хотя не внешность тут главное — Лили парадоксальным образом сочетает в себе природное, не вычурное очарование, умение одеваться и абсолютную кретинистическую неуверенность в себе.

Все-таки есть что-то невыразимо прекрасное в людях, не сознающих своей красоты — мужчины, точно в доказательство этого, вьются за Лили, как пчелы. Впрочем, почти все возникающие романы быстро оканчиваются. И грустнеют в который раз изящные черты лица.

Ву-а-ля: очередная история о неудачах на любовном фронте. Временами Лили переключается на отсутствие в гардеробе только что подсмотренной у какой-то прохожей сумочки или кофты и начинает упрашивать Киру сходить с ней по магазинам. Та уклончиво обещает сделать это в выходные, если не приедут родители. Не то чтобы Кира не любит подобные примерко-закупочные дни. Нет. Но... Много денег у нее никогда не наблюдается, а лицезреть, как Лили в одиночку спонсирует мировую трикотажную промышленность, крайне тоскливо.

"Я вру себе. Я не хочу идти с ней потому, что в магазине все будут смотреть именно на нее, а не на меня. И она опять купит какое-то невразумительное платье, на которое я бы даже не взглянула, и это хреново платье вытянется на подруге, как будто она в нем родилась".

Вот и сейчас, Лили сидит напротив в белой, как седина старца, футболке, а ее юбка, короткая, бежевая, едва достает до колен. Но и то и другое удивительно идет девушке — точно к самой душе своей подбирает она одежду. Кира же в зеленом, оттенка пыльных подорожников, сарафане ощущает себя, как в мешке.

И почему некоторые люди всегда находятся на полдороги между очередной любовной трагедией и магазином?

Лили замолкает и начинает пощипывать салат. Выдрав из салфетки нож, режет сэндвич Кира. Крупинки тмина прыгают с корочки, сыпятся с тихим шорохом на черную блестящую столешницу.

"А эти — как десантники в фонтане на день ВДВ".

— Дождь...— шепчет Лили. Мостовая за окном начинает стремительно темнеть, бежит рябь по воде канала. И улица, еще недавно такая знакомая и благодушная, пустеет. Нет — вымирает.

Истошно звенит колокольчик. Сразу несколько человек входят в кафе, впустив на миг свежесть и шум дождя. Еле слышно скрипит на пружине доводчика дверь и захлопывается наконец, отрезает все звуки снаружи.

Кира достает из сумочки "воспламенялку" от Zippo и подносит к бокалу, где плавает в розовой жидкости свеча. Зажигает ее и оглядывается на Лили. Тарелка с салатом почти не тронута, а сама девушка смотрит отрешенно в окно, аккуратно положив на стол обе руки. Кира внезапно думает, что подруга далеко не так легко, как всем показывает, переносит все перипетии судьбы. Хочется утешить, обнять. И Кира уже открывает рот, на ходу придумывая слова, тянется через стол... Когда Лили поворачивается, хитро прищурившись, и задорно улыбается:

— Кажется, мы тут задержимся. Может чего-нибудь покрепче? — и нарочито нетерпеливо стучит пальцами по столу.

Шум дождя неторопливо и как-то чинно вплывает в сознание. За усеянным каплями окном отдает всю себя разгулявшаяся стихия — потоки воды несутся по мостовой, сверкают над рекой молнии, гром рокочет вслед. И струйки, тонкие, так похожие на паутину, бегут по стеклу, превращая в мутное размазанное пятно и плавающую в бокале свечу, и девушку с грустными алебастровыми глазами, и саму Киру.

Около девяти автобус прибыл на конечную остановку. Лили вышла, сонно помаргивая на бодрое утреннее солнце, и направилась к зданию вокзала.

Было еще тепло, и ясное небо улыбалось зябким деревьям с редкими рыжими листьями.

"Пустеет воздух, птиц не слышно боле,

Но далеко ещё до первых зимних бурь —

И льётся чистая и тёплая лазурь

На отдыхающее поле..."

— прошептала Лили и горько улыбнулась. Последние дни бабьего лета уже не столько радовали глаз яркими цветами, сколько вызывали неумолимую тоску. По уходящему году, по людям, которых она успела встретить и потерять, по собственному, когда-то счастливому прошлому.

"Хватит думать! Есть и более насущные вопросы..."

Например, туалет, малейшая мысль о котором заставляла девушку едва не подпрыгивать в нетерпении.

"Только было бы не занято".

Выйдя с облегчением из кабинки, Лили принялась умываться.

Подобные "утра" в общественных уборных уже стали для нее чем-то привычным, и девушка стоически отнеслась и к царившим в туалете запахам, и к горам неубранных салфеток, прокладок, грязи. В конце концов, это был ее собственный выбор.

Журчал открытый кран. Лили смотрела в который раз на свое отражение, иссеченное ледяными струйками, и мечтала, чтобы вода смыла ее лицо. Растворила в себе, как кубик сахара растворяется в чае.

Но, сколько бы девушка не плескала на себя студеной воды, ничегошеньки не менялось — лишь заблестела темными неровными пятнами сорочка. Лили вздохнула и начала чистить зубы, усердно не обращая внимания на косые взгляды входящих и выходящих из кабинок людей.

От пасты приятно пахло мятой. Стучали пластиковые дверцы, шумела спускаемая вода. Объявления по громкоговорителю долетали уже приглушенные расстоянием и затихали неясным эхом в кафельных стенах.

Надо помыться и постирать вещи. Отдохнуть. Она всегда так делала — приезжала в новый город, брала на несколько часов дешевый номер и долго, с удовольствием, счищала с себя горячими струями дорожную пыль. Стирала вещи и, дожидаясь, пока они хоть немного просохнут, валялась на такой уютной после странствий кровати.

Заревела спускаемая вода, дверца кабинки то ли щелкнула, то ли хлопнула позади. К соседней раковине подошла женщина в строгого стиля черно-белой одежде и начала мыть руки.

Лили вытащила расческу. Она была тоже куплена в дороге — деревянная, в виде китайского дракона, что разинул огромную пасть. Безвкусная, в общем-то, и явно не в Поднебесной сотворенная.

Девушка застыла на мгновение — из неопрятного зеркала, засусоленного тысячами рук, на нее критически смотрело измочаленно-тусклое привидение. Лили осторожно улыбнулась отражению, сняла с волос пастельно-зеленую резинку и принялась расчесываться.

Закончила вертеться перед зеркалом и наконец вышла из туалета женщина в костюме.

Убрать расческу, достать термос и вылить старую заварку в унитаз. Помыть термос, вытереть руки бумажной салфеткой и идти в сторону зала с кассами. Лили столь часто это делала, что периодически ощущала себя роботом.

Маленький грустный робот из мультика. Как же его звали?

В окна зала ожидания рвался сочный дневной свет. В слоновую кость превращал лица пассажиров, слепил отблесками на стеклах касс и металлических сиденьях. Машины снаружи о чем-то недовольно и нудно рычали, увесисто дребезжал трамвай.

"Наверное, желтый. Они же все желтые".

Парень с девушкой прошли мимо Лили и встали рядом с кофе-автоматом. Зазвенела мелочь, полетела с грохотом в прорезь аппарата.

— Осуществляется посадка на автобус до Соликамска. Отправление в девять часов сорок шесть минут, — объявил гнусавый женский голос по громкоговорителю.

Кофемашина заурчала, наливая дразнящий обоняние напиток. Засмеялась какой-то шутке девушка. Лили навострила ушки, но та говорила слишком уж тихо.

"Ну и ладно".

Лили пожала плечами и подошла к расписанию.

"Здесь была. Здесь тоже, — долго перебирала она маршруты в поисках еще не посещенного города. — Вот! Каменск-Уральский. Красивое название".

Судя по табло, в 21:47 отходил последний рейс. Лили часто думала, почему составители распорядка не выбирали ровные числа — тридцать мин, хотя бы даже пятьдесят. Все равно ведь опоздают и отправятся позже!

Ладно, у нее целый день впереди, и можно гулять по городу. Но сперва — мыться!

Нет, чай! Девушка остановилась на полпути к выходу из вокзала, каким-то неуловимо грациозным движением развернулась на сто восемьдесят градусов и принялась искать буфет. Еще не известно, когда она попадет в гостиницу, а пить хотелось.

— Здравствуйте, мне нужно налить кипяток в этот термос. Сколько это будет стоить?

— Чего? — похожая на огурец с зализанными волосами буфетчица непонимающе уставилась на Лили.

— Кипяток. Вы же делаете горячий чай? — Лили привыкла к недопониманию, поэтому говорила совершенно спокойно.

— Делаем. Тебе чаю что ли? — недовольно спросила женщина.

— Нет, только кипяток. У вас же есть?

— Есть, — Буфетчица-огурец посмотрела на гипсово-белый электрический чайник, потом снова на Лили, — Да. Давай сюда, — протянула она руку.

— Спасибо. Сколько с меня? — девушка передала термос.

— С тебя? Да что с тебя брать-то, — усмехнулась женщина и, не отпуская термос, включила чайник, — Тебя из дома выгнали что ли? — Снова воззрилась она на девушку.

— Спасибо. Нет, — притихшим голосом сказала Лили и подошла к окну. Она сама ушла, но продавщице знать об этом было не обязательно.

— Молодежь. Ладно уж, помотаешься и сама назад побежишь, — с грубоватой умудренностью пробурчала женщина. Вода в чайнике деловито зашипела.

— Зовут-то как?

— Лили, — все еще глядела в окно девушка.

Буфетчица посмотрела на нее и покачала удивленно головой.

— Имя какое заморское.

— Нет, русское, Лилия, — улыбнулась Лили и повернулась к собеседнице. Щелкнул, выключаясь, чайник.

— Да какое же русское? — возмутилась буфетчица, наливая в термос журчащий кипяток. Девушка решила промолчать.

Женщина закрутила крышку:

— Держи.

— Спасибо, — приняла Лили термос.

— Да иди уже. Не мозоль глаза, — добродушно усмехнулась буфетчица.

Девушка присела на синее сиденье в зале ожидания и стала насыпать в термос заварку.

Три щепотки чая. Четыре кубика сахара. Не это ли рецепт счастья?

Желудок сжался от голода.

Как же давно она нормально ела.

Где-то. Когда-то. Там, где осталась нормальная привычная жизнь. Где и сама она осталась.

Яркое осеннее солнце вычистило остатки утреннего холода с привокзальной улицы. Спешили по своим делам прохожие, гремел, подъезжая, неизменно-желтый трамвай.

— Здравствуйте, вы не подскажите, где ближайшая гостиница? — спросила девушка шедшего навстречу долговязого мужчину.

— Так. Сейчас, дайте сообразить. Да вон там, направо повернете и упретесь, — наконец ткнул он пальцем в сторону перекрестка.

— Спасибо.

Лили быстро нашла здание гостиницы и заказала номер на три часа. Расплачиваясь, осознала, что деньги опять заканчивались.

Скоро ей не хватит даже на еду.

Родители постоянно предлагали помочь, но Лили отказывалась. Как они не понимали — сама должна она была через все пройти. Сама! Во что бы то ни стало.

Хотя пересчитывать каждый день средства на существование уже порядком надоело.

Раскаленные струи иглами впивались в измученное дорогой тело. Смывали усталость. Боль. Отчаяние.

Внутри кокона теплой воды было хорошо, и не хотелось вылезать.

"Один поросёнок пошёл на базар.

Один поросёнок остался дома.

Кто-то жаркое третьему дал

Ничего не получил другой.

Пятый с плачем куда-то бежал:

Не найду я дорогу домой!"

Девушка насилу заставила себя двинуться, выключить душ и начать вытираться.

Ванную комнату заполняла молочно-белая завеса, сотканная из паров воды. Лили вылезла из кабинки и окунулась в них. Протерла запотевшее зеркало.

У нее красивое спортивное тело.

Красивое...

И никому не нужная душа.

Девушка закончила вытираться и вышла. Села на кровать, включила пультом телевизор.

Тихо звучали голоса ведущих. Лили смотрела какое-то время, затем легла на спину и устремилась остекленевшим взглядом к потолку. Серому, со спиралями пожарной сигнализации.

На улице загудел, подъезжая, автобус, распахнул с шипением двери.

Лили закрыла глаза.

Можно чуть-чуть полежать.

Один год, три месяца, шестнадцать дней, восемь часов и две минуты до начала отчуждения.

Тринадцать девушек скользят, перетекают, будто невесомые, по отполированному сонмом ног паркету. Огонь софитов — пока приглушенный для репетиции — и танец, прекрасный и таинственный, в центре которого изгибается, как тянущийся к солнцу цветок, Лили.

— Кирсанова, нежнее! — доносится голос режиссера. — Где душа? Покажи мне свою душу!

Но Лили устала. Десятки репетиций, вечная диета, слившиеся в одно пятно лица. Когда она только пришла сюда, все было по-другому — радовало новизной, открывало новые горизонты. Почему же теперь так?

"Нет, нельзя, останавливаться", — убеждает она себя ночами. Когда стонущее и дрожащее от нагрузок тело дергает и сводит — и час за часом девушка не может заснуть.

— Кирсанова, передохни. Выглядишь как привидение. Все нормально? — строгое лицо режиссера участливо и скорбно, точно Мадонна Боттичелли.

— Да, Марина Сергеевна, просто не выспалась.

— Знаешь что... Иди и отдохни, как следует.

— Но?

— Так все, домой, Кирсанова. Не хватало, чтобы ты упала в обморок во время выступления.

— Хорошо.

Солнце, яркое и улыбчивое, спешат люди по делам, говорят друг с другом, ссорятся, мирятся, целуются. Лили идет по улице, и, кажется, что время обходит ее стороной — потоки людей и машин мчатся мимо, сливаясь в многоцветные полосы.

— Лили, — доносится эхо.

— Что? — она оборачивается, едва понимая, что происходит.

К ней спешит Кира. Сумочка которой от бега свалилась с плеча и у локтя болтается.

"Волнуется, наверное..."

— Мы же все обещали делать вместе, — улыбается Кира, растрепанная, как со сна. — Я тоже отпросилась. Подру-у-га! Ты со мной? Марина Сергеевна вас в конец затерзала! Давай на пляж?

— Пляж... — с невероятным трудом получается вспомнить, что значит это слово. — Хорошо.

Вспышка! На фото оживленная улица. И этакой мрачной кляксой — девушка с растерянными алебастровыми глазами.

Оставшееся до рейса время она провела, гуляя по городу.

И ближе к вечеру вдруг попался парк, уютный и старый, как забытое на балконе кресло. Лили спустилась к прочертившей холмы реке и двинулась вдоль нее, выискивая свободное от людей место.

Парочки. Целующиеся, обнимающиеся, воркующие.

Да сколько же вас!

Начал возвышаться берег, почти отвесно вырастая над рекой. Лили поискала спуск и, не найдя, просто сбежала вниз по шаткой рассыпающейся глине. Приветливо выглянул ей навстречу небольшой клочок зелени у самой воды. Загадочным образом ютившийся на песчаном берегу, но от того не менее зовущий.

Девушка вытащила термос, и, бросив рюкзак на траву, села сверху. Дурманящий ветер с реки окутал ее прохладным облаком.

Наконец-то ни души. Лишь нарушала безмолвие плещущая в гулком воздухе вода. Да заходящее солнце подсвечивало красным дома на другом берегу. Жидким золотом плавило окна и растекалось по волнистой поверхности реки.

Лили откупорила термос и в его же крышку налила чай. Моргнул слева червонный глаз маяка-буя, точно говорил: "Привет".

Огненный чай обжег горло.

"Я запомню это место. Здесь так тихо и спокойно. Я словно вернулась в детство.

А ты, река? Вспомнишь меня? Через год? Через десять лет?

Или когда меня уже не будет? Когда не будет этого города и этих людей?

Помни меня..."

— Как автобус уехал? Сейчас только половина десятого, — невозмутимо спросила она. Раньше бы Лили испугалась, но подобные ситуации случались далеко не впервые.

— Из-за аварии на теплотрассе пришлось изменить расписание. Мне жаль, девушка, но сейчас я ничем не могу помочь. Дождитесь утра. Следующий рейс состоится в положенное время, — вежливо ответила работница автовокзала.

— Ладно. Я что-нибудь придумаю. Спасибо.

Лили задумалась. Денег на ночь в номере у нее хватит. Но оставаться еще на один день... Нет уж! "Поеду автостопом".

Девушка вышла из здания вокзала, подошла к обочине дороги и выставила вбок руку с поднятым вверх большим пальцем.

Мимо, не останавливаясь, проехали несколько иномарок.

Ну конечно! Мы такие гордые...

Первым притормозил черный "Volvo", который вел молодой парень лет тридцати. Доверия он не вызывал, но ждать Лили уже надоело.

— Подкинете до Каменск-Уральского? За двести, — водитель приглушил звук радио, слушая ее.

— Вообще не по пути, — задумался он. — А, да ерунда! Залезай.

Девушка села, пристегнулась, поморщившись от резкого запаха освежителя. Тихо зашуршали колеса, и машина двинулась вперед.

После ночного холода в тепле захотелось спать. Лили, как могла, боролась со снов, остерегаясь засыпать в компании незнакомца.

"Это не автобус, здесь нет свидетелей".

— К родственникам? Я, кстати, Вадим.

— Что? — девушка из последних сил заставила себя повернуться к парню.

— Я говорю, меня зовут Вадим. В Каменск-Уральский, — вопросительно глянул на нее парень и тут же отвернулся к дороге. Фары дальнего света вырвали из темноты промчавшуюся в противоположную сторону машину, — к родственникам едешь? Или по работе? — он протянул руку и сделал громче магнитолу. Заухали басы навязчивой мелодии.

— Лили. Просто еду.

— Ты не русская, что ли? Это как, просто едешь? — собеседник начинал раздражать.

— Русская. Лилия. Лилия Кирсанова. Хочу посмотреть город. Скалу, которая похожа на ворота, мост железнодорожный через Исеть.

— Да что там смотреть, город как город. Поехали в Челябинск. Покажу тебе его.

— Нет, я там была. Спасибо.

— Была? Ты путешественница? Репортер?

Лили вздохнула. Когда же он заткнется? Разговор так и тянулся — парень спрашивал, она односложно отвечала, тщась не заснуть и не перейти на злобное шипение.

На развилке он вдруг повернул машину и поехал назад.

— Ты ку...

— Я подумал — мы все-таки заедем в Челябинск, — улыбнулся водитель.

— Куд... Останови машину! — Лили начала отстегивать ремень.

— Что? Ладно те...

— Останови машину! — звеня металлом в голосе, крикнула девушка.

"Volvo" свернуло к обочине и остановилось.

— Слушай, прости, я не подумав, — осунулся пристыженный парень. — Я не из таких. Ты девушка красивая, и я решил — почему бы и нет. Точнее, не то. Я...

Лили взяла с заднего сиденья рюкзак и толкнула дверцу.

— Спасибо, что подвез, — холодно бросила она, выкарабкиваясь наружу.

— Да стой! Слушай, я правда не из таких! Куда ты? Мы далеко от города, ты заблудишься!

Лили шла вглубь леса, пока не стихли совсем и крики, и шум магнитолы. И гнев плескался в ней, как в чаше кипяток, вот-вот грозя вырваться наружу.

Девушка села у дерева и закрыла руками лицо.

— За что мне это? — как-то тихо спросила она в пустоту. Нет, Лили не плакала. Только чувствовала себя бесконечно уставшей.

Глава 2

Люди забывают о том, что путь в никуда тоже начинается с первого шага.

Чак Паланик "Уцелевший"

Туман царил повсюду. Стелился лоскутами между стволами елей, клубился белыми воронками в низинах. И дальше нескольких шагов не было видно ничего, кроме молочно-белой патоки.

Иногда поднимался легкий ветерок и чуть сдвигал эту пелену, открывая взору темную полосу — прочертившую лес старую железную дорогу. Рельсы ее заржавели и нелепо выгнулись, рассохлись шпалы. А на деревьях повисали бетонные столбы линий электропередач, из последних сил цеплялись провисшими проводами за нагие ветви.

Очередной порыв ветра проделал дыру в тумане, и стало видно бредущую по путям фигурку.

Шла она, низко наклонив голову. И похожие на червей пряди, грязные и слипшиеся, падали ей на самые глаза. Девушка нет-нет да и сдувала их или убирала ладонью, но настырные локоны лезли обратно, упрямо выпрыгивая из наскоро вылепленного пучка.

Ссутуленная поза, лицо, поникшее и лишенное надежды, безвольно висящие руки — что уж говорить, все в этой путнице выражало какую-то безмерную усталость и уныние. Заблудилась?

Девушка приблизилась, и стало видно, что на лице и руках размазалась грязь или копоть. Полузажившая ссадина прорезала правую бровь, чернела и пугала запекшейся кровью. И выглядывали из-под всего этого "макияжа", как ни странно, красивые и аристократические черты. Даже несмотря на измотанность и набрякшие мешки под безжизненными алебастровыми глазами.

Шла девушка преимущественно по доскам. И они натужно скрипели под ногами, ломались то и дело с изводящим разум треском. Будто вгрызались в сознание грязным зазубренным лезвием.

Так же бывало по утрам. Когда невыспавшаяся, с натянутыми до пределов нервами она собиралась в затопленной тишиной квартире и вдруг случайно задевала чашкой раковину. От чего внутри рождалось какое-то зудящее, тягостное желание ударить снова, громче, разбить!

Лили положила руку на живот. Теплую, успокаивающую. Прошла так несколько шагов и остановилась, по-прежнему глядя вниз.

— Не могу, тошнит, — с трудом разлепив сухие, потрескавшиеся губы, простонала девушка.

Она заблудилась. Глупо, идиотски, кретинистично заблудилась, как говорил тот парень.

"Но эта дорога должна вывести к людям. Да?"

Лили вдруг почувствовала дикую злость. На собственное бессилие, на глупую ситуацию с водителем, на аварию на теплотрассе. Захотелось закричать, расцарапать ногтями свое лицо!

Но сил не было даже на то, чтобы поднять голову.

Со временем стало немного легче. Девушка опустила руку и молча двинулась вперед.

Это был второй день пути. Бесконечного, растянувшегося как на годы. Из спутников — аромат сырой земли, железная дорога и лес, тянущийся старушечьими пальцами-ветками. И ни единого человека или животного.

Не пели птицы, не шуршали опадающие листья. Лишь сиротливый ветер безраздельно властвовал в заколдованных осенью деревьях.

Ветер и шорох шагов.

И туман.

Вначале это казалось мистическим и красивым. Идя сквозь него можно было почувствовать, как тысячи прохладных капель орошают лицо, руки, шею...

Но когда поднималось чуть выше чопорное солнце, горчичным размытым пятном нависая над головой, становилось невыносимо душно. Почти невозможно дышать. И Лили, как рыба, широко разевала рот, пытаясь набрать больше воздуха.

Первое время она пробовала звонить с мобильного, но на экране неумолимым приговором повисла надпись "поиск сети". И Лили решила поберечь зарядку — включала телефон только раз в несколько часов.

Впрочем, не менее безрезультатно.

Самым мучительным оказалось отсутствие воды. Чай в термосе закончился еще прошлым утром, а наполнить его водой было негде — по дороге Лили не встретила ни одного ручейка или на худой конец лужи.

Еще хотелось есть, но постепенно сосущее чувство голода начало притупляться, и осталась только сухость в горле. Лили сглатывала слюну, стремясь хотя бы немного смягчить першение, но долгожданного облегчения не наступало. Вместо этого желание сглотнуть переросло в болезненную привычку, и остановиться девушка уже не могла.

Каждую минуту. Еще и еще. Как если бы попала она в некий бесноватый цикл.

"Я устала, мне страшно, мне плохо, мне опостылела эта дорога и это марево!" — она раздраженно посмотрела на грязно-бело-синие кроссовки.

Надо думать о хорошем. Так хочется зарыться в воспоминаниях, как в перину.

Шесть месяцев, двадцать три дня, двенадцать часов и восемнадцать минут до начала отчуждения.

На фотокарточке замерли две фигуры. Запутались в простынях и улыбаются друг другу с закрытыми глазами.

Тепло тела, такого близкого и родного.

Запах, который ни с чем нельзя сравнить. Даже не шампуня, а самих волос или кожи.

Нос Лили двигается вдоль шеи и смешно утыкается в ключицу.

— Спишь? — шепчет она нежно-сонным голосом. По телу неспешно разливается радужная истома.

— Ухуу.

Сквозь подступающую дрему девушка чувствует, как бьется рядом с ее сердцем еще одно.

Тук. Тук. Надо поймать ритм, чтобы они бились вместе.

Тук. Тук. Лили задерживает дыхание, чтобы вдохнуть одновременно.

Вдох. Не попала!

Тук.

Вдох. Вот!

Выдох.

Тук. Тук.

Будто душа в два раза сильнее бьется...

Впереди в разрывах тумана замаячило что-то темное.

Лили ускорила шаг, чувствуя, как бешено колотится ее сердечко о стенки грудной клетки...

Но это оказалась всего лишь цистерна. Самая заурядная железнодорожная цистерна, где-то мандариново-желтая, где-то уже ржавая, в потеках мазута, веером расходившихся от люка наверху. Ее колеса, стоявшие на рельсах, обросли травой, а на боку смутно виднелась аббревиатура в ромбе: "R-Gir".

"Откуда она взялась здесь? Забыли? — задумалась Лили. — Может, где-то недалеко и поезд?"

Девушка размахнулась и со всей силы ударила ногой по корпусу. И тут же вздрогнула от гулкого стона железа, эхом повисшего в тумане.

И тут ей стало по-настоящему страшно. Лили вдруг до конца осознала, насколько тихо было до этого вокруг. Как если бы все живое вымерло.

Надо уйти скорее отсюда. Лили отвернулась от цистерны и почти побежала вперед.

Этот звук. Что он напомнил? Скрежет металла, содрогающий окрестности на несколько километров вокруг. Точно! Так стонали корпуса кораблей в порту. Исполинские стальные тела — они словно разговаривали друг с другом. Особенно это было слышно по ночам, когда не мешали посторонние городские звуки

Когда-то Кира жила возле порта, и Лили приезжала к ней погостить. Пока не...

Семнадцать лет, девять месяцев, тридцать дней, один час и сорок шесть минут до начала отчуждения.

На фотокарточке — небо, вымощенное темно-аспидными набрякшими тучами. В тени необъятной кроны липы стоят мужчина и девочка с очень длинными, почти до колен, волосами.

Промозглый осенний ветер то играет с ними, то рвет, злясь, из стороны в сторону. Но так и не может привлечь к себе внимание.

С очень серьезным лицом девочка смотрит на мужчину и берет маленькими ладошками его огромную руку:

— Вот у меня поправятся ножки, и я буду сама приносить тебе чай. С тремя кусочками сахара, как ты любишь. Буду делать обед. Я умею. Правда! Папа, ты слышишь?

Мужчина смотрит на землю, которую пестрым сплошным ковром устилают листья — желтые, коричневые. Красных нет.

Почему нет красных?

Пока мама Киры не погибла в аварии. И едва не стала инвалидом, получив перелом позвоночника сама Кира.

Несколько лет ушло тогда, чтобы вернуть ногам способность двигаться. Папа ее через три года женился, и они перебрались в новую квартиру. Там не шептались в темноте корабли, не кричали безумные чайки, и ничего не напоминало о том, что когда-то у Киры была мама.

Через некоторое время Кира привыкла к мачехе. Даже полюбила тетю Агату в каком-то смысле.

И плакала на плече у Лили, потому что с каждым днем, месяцем, годом, ей все труднее удавалось вспомнить родную мать.

Спустя пару часов назойливый туман, наконец, развеялся. Но легче дышать не стало — наоборот духота усилилась. И солнце поднялось выше, зависло разогретым до каления паяльником над головой, роняя на девушку тяжелые палящие лучи.

От жары Лили вспотела и сняла пальто, перекинула его через руку. Начали чесаться ссадины. То и дело она принималась осторожно скрести рану на брови.

И отчаянно, до истерики, хотелось пить.

Нагой осенний лес, железная дорога, солнце.

"Иду, иду... Куда? Зачем?"

Лес, железная дорога, солнце.

"Все мы куда-то идем, да не туда. Работаем не там. Спим не с теми.

Но сдохнуть желаем непременно в Париже. И чтобы сам Марсель Марсо нам что-то говорил на прощание.

Хотя нет. Он же мимом был. Мимы не разговаривают.

И вообще он умер..."

Лили уплывала в какое-то полубессознательном состоянии и двигалась лишь "на автомате". От жары мутить стало еще сильнее.

"Господи, только бы не вырвало. Пожалуйста, не здесь".

К самому горлу подкатила волна тошноты. Лили остановилась, уже смирившись с тем, что ее сейчас вывернет. Но прошло время, и, как ни странно, рвотные позывы поутихли.

"Нужно передохнуть".

Лили потянулась в тень деревьев — села на рюкзак у ели, обессилено ткнулась затылком в шершавый, благоухающий хвоей ствол и зажмурилась.

В наступившей темноте возникали из ниоткуда, кружились в исступленной пляске и медленно угасали смутно различимые образы: лес, дорога...

Два года, два месяца, четыре дня, тринадцать часов и шесть минут до начала отчуждения.

Безумие за окнами кафе не утихает. Сквозь умываемое потоками стекло Кира видит неясные очертания бегущего человека. Ноги его загребают волны несущейся по мостовой воды, вздымают вверх фонтаны брызг. Над головой несчастный держит чемодан — какое-никакое, но спасение от дождя.

Дребезжит колокольчик, с улицы тянет холодом и свежестью. И ревет прорванной водопроводной трубой беснующаяся стихия.

Кира оборачивается на звуки. В дверях стоит насквозь промокший субъект в официальном костюме. Он напоминает ей того пряничного человечка из сказки, который неизменно попадает в передряги. Разве что не вопит: "О нет! Я таю!".

Мужчина никак не может прийти в себя после светопреставления на улице и все пытается вытереть лицо. А вода продолжает стекать с одежды, собирается в лужу под лакированными черными туфлями. Курносая официантка смеется и цокает ботинками, устремляясь к нему.

— Давайте я вас посажу, — делает она жест в сторону свободного столика подле Киры и Лили и подталкивает входную дверь, чтобы она быстрее затворилась. — Принести вам чего-нибудь горячего?

— У вас есть чай? — мужчина (точнее парень лет двадцати пяти-тридцати) погружается за столик и никак не может определиться, куда деть чемодан. То он ставит его вертикально на колени, то на бок кладет.

— Да, конечно. Вот меню, если захотите что-то еще, — приветливо улыбается официантка и стучит копытцами (Кира уже не сомневается, что это именно копыта) к кассе. Многострадальный чемодан тем временем кочует сначала на столик (горизонтально), затем на дремлющий рядом стул (вертикально).

Наконец человек и саквояж приходят к соглашению, что лежать последний будет плашмя на сиденье. Парень поднимается, чтобы повесить плащ — тот своим видом вызывает в памяти невыжатую половую тряпку... И двигает локтем поднос приближающейся сзади курносой чертовки. Чашка чая, до этого мирно почующая на подносе, делает антраша и опрокидывается, куда бы вы думали... Конечно, на Лили!

Смесь удивленно-возмущенно-смеющихся лиц навеки застывает в последнем кадре.

Солнце переместилось правее и просвечивало сквозь лапы ели.

Возвращаться в реальность не хотелось. Лили свернулась калачиком и пыталась обнять себя во сне.

"Замерзла. Даже прикрыться нечем.

Может встать и набрать веток?

Нет, все равно я потеряла зажигалку. Надо отдохнуть..."

Где-то на грани сознания возникла сосущая тоска по прошлой жизни.

Сон, вопреки ожиданиям, не принес облегчения. Первое, что ощутила пробуждающаяся Лили, была саднящая боль в горле. Во всем теле чувствовалась разбитость, и невыносимо хотелось пить.

Ноги предательски дрожали, когда девушка поднялась и, шатаясь, направилась к железнодорожным путям.

Она шла уже несколько часов после привала. На потрескавшихся губах запеклась кровь, в горле першило. Беспрерывно хотелось чихать и... пить. Или хотя бы смягчить это жжение внутри. Периодически ее бил озноб.

"Слава богу, хоть тошнить перестало".

Словно ниоткуда набежали тучи, окутали небо. Потемневший лес по бокам стал внезапно чужим и пугающим, каким-то потусторонним.

"Вот почему было так душно. Скоро начнется гроза", — Лили брела, свесив голову. Мышастый гравий под ногами сливался в отвратительную каменную кашу.

"Хруп", — нога в грязных кроссовках опускается в камни.

"Хруп", — нога поднимается вверх.

"Кррр", — скрипят доски.

"Скорей бы пошел дождь", — Лили с трудом подняла взгляд к небу.

— Я больше не могу, — обессилено прошептала она и упала на колени, уперлась руками в шершавые от ржавчины рельсы. Перед глазами плясали радужные круги.

За что ей это? Девушка хотела расплакаться, но из горла вырвался только сдавленный стон. Она начала чихать, согнувшись почти до самых рельс и чувствуя глухую боль в груди.

"Нос залег. Я заболеваю...".

Лили мысленно похвалила себя за то, что постоянно таскала в рюкзаке ворох лекарств на все случаи жизни.

Антибиотик, чтобы вылечить насморк. Иммуномодулятор для усиления организма. "Сосредоточиться и не думать больше ни о чем. Ты справишься!"

Она достала таблетки и положила в рот. Пересохшее горло першило и саднило. Девушка сглотнула несколько раз, пока капсулы не попали внутрь.

"Давай еще немного, Лили, поднимемся на этот холм", — борясь со слабостью, на четвереньки встала девушка.

Собралась с силами и более-менее успешно принялась карабкаться вверх.

А там, как и ожидалось, — ржавая железная дорога и лес, темный, давящий грозно со всех сторон.

"Да когда уже начнется дождь?! — Лили чувствовала, что уплывает куда-то, и усиленно заморгала. — Только бы не потерять сознание.

Но так хочется".

"Стало светлее. Странно..." — заставила себя поднять взгляд Лили. Впереди деревья расступались, и бежавшая по сухой траве железная дорога упиралась в... дома?!

Девушка заморгала, не веря своим глазам: "Только бы не пропало!" — остановилась на секунду и тут же рванулась вперед.

Один год, два месяца, двадцать два дня, четыре часа и семь минут до начала отчуждения.

На снежно-глянцевой бумаге — две девушки среди книжных полок. Одна приложила к уху сотовый, другая же забралась на переставную лестницу и осматривает верхние стеллажи.

На черно-белой фотографии начинают проступать цвета.

Девушка на лестнице щеголяет в светлой футболке с темным... нет, уже ультрамариновым, утыканным блестками тиснением в виде буквы "V". Вокруг пояса обвязана рубашка в морковно-белую клетку. А ноги в бежевых бриджах уверенно держатся на узких ступеньках бежевыми же кедами, над которыми вытянулись белые носки.

Ей жарко — на лбу выступили бусины пота. Длинные светлые волосы несколько слиплись и, хотя остальная фотография неподвижна, челка слабо шевелится, как от ветерка.

Девушка с телефоном одета в дымчато-синие, почти угольного окраса джинсы и серую футболку с капюшоном, спереди на которой беззвучно рычит черная мордочка тигра. На ногах лазоревые босоножки.

Фотография вздрагивает и оживает, ванильным ароматом книг наполняет воздух.

Будто издалека вплывают звуки...

— ...ты не забыл? Да, про завтра, — Кира левой рукой держит у уха телефон, а правой теребит блестящую застежку пояса. — Что? Да, в центральном концертном зале. Лили у нас теперь птица высокого полета, — ехидно заканчивает девушка, нарочито грозно прищурив глаза на зависшую под потолком подругу. Лили невозмутимо хмыкает и продолжает осматривать книги.

— Да, хорошо! Все, давай, до завтра. Не опоздай! Целую! Пока, — Кира убирает телефон в карман джинсов.

— Может лучше спросить про этого твоего виконта, или как его там, у консультантов?

— Кира, курица ты глупая! Я тебе уже раз пятьдесят сказала, что книга называется "Виконт Де Бражелон", — Лили делает вид, что хочет бросить в подругу чье-то творение. — И что, я не в состоянии сама отыскать книгу?

Нахохлившись, как попугай, и плохо пряча улыбку, Лили продолжает исследовать полку.

Кире нравится ощущать хоть в чем-то превосходство над подругой — Лили никогда бы не призналась, но она стесняется говорить с незнакомыми людьми.

— Я тебе рассказывала, что мы с Дени...

— О боже! Опять мы с Денисом то, мы с Денисом се, — Лили утомленно закатывает глаза. — Я уже два месяца слышу, какой он замечательный. Как там: "Не пьет, не курит и с балкона прыгает"?

— Да погоди! Я не...

— И работает он старшим помощником младшего помощника какого-то там зам Генерального директора, — Лили с силой пытается запихнуть очередную книгу на место, но та не поддается.

— Нет, я...

— Что в будущем сулит ему большие перспективы.

— Сто...

— И что вы с ним трахаетесь каждый день без перерыва, — Книга едва-едва влезает в щель.

— Лили!

— И что он скоро к тебе переедет.

— ЛИЛИ!

— И едите вы с ним из одной тарелки.

— Проклять...

— И волосы ему по утрам причесывают канарейки.— Кира обреченно замолкает, — а гадит он исключительно бабочками семейства Парусников. Кхм. Так что ты хотела сказать? — Лили невинно улыбается, помаргивает.

А Кира смотрит на подругу и в очередной раз не может отделаться от ощущения, что напускное веселье — просто-напросто тошнотворная маска. Под которой, за этими печальными алебастровыми зеркалами, душа Лили бьется в истерике.

— Я хотела сказать, что он страшно неуклюжий! Помнишь, как он вывалил на тебя чай в том кафе, когда мы познакомились? Он все время что-то задевает, роняет. Прям слон какой-то! — Кира пытается изобразить весело-возмущенный вид, но чувствует, что не в силах улыбаться.

"Все слишком далеко зашло. И я тоже виновата...

Она же моя подруга! Я должна что-то сделать! Но что?!"

— ...а вчера он разбил бабушкин сервиз! — продолжает она зачем-то говорить. — Весь! Помнишь, тот, что она подарила мне на восемнадцатилетие? Ну, ты представляешь?

— Да? Все равно он мне не нравился, — невозмутимо отвечает Лили, — Чееерт!

Лили на цыпочках, в позе шаолиньского монаха, проводящего "удар семи ветров", дотягивается до верхней полки и выхватывает оттуда книгу. Спрыгивает на пол, уверенно спружинив на крепких и невероятно длинных ногах. Испуганно отшатываются посетители книжного. Даже после прыжка осанка у нее, по-другому и не скажешь, — величественная.

— Ну?! Что я тебе говорила? Кто у нас тут папочка? А? Нет, ну кто? — Лили, улыбаясь до ушей, тычет себя большим пальцем в гордо выпяченную грудь. Другая рука торжественно воздымает обретенную книгу.

"Какая же она красивая. И высокая. И спина у нее прямая. Ну почему я не такая??? — вздыхает про себя Кира. — Хотя все это спектакль. Не больше, чем никудышная любительская постановка..."

— Куда ты дела наши сумки?

— Вот на столике, — показывает Кира. Лили хватает свою и бросает вторую подруге.

— Ну, ты что, за меня не рада? — на лицо Лили набегает тень.

— Рада, конечно! — Кира широко улыбается. — А теперь расскажи, зачем тебе понравился этот бужал...

— ВИ-КОНТ ДЕ БРА-ЖЕ-ЛОН! — делая ударение на каждом слоге, говорит Лили. — Черт, если ты еще раз неправильно ее назовешь, я не пожалею денег и запихну эту книгу...

Путь девушек пересекает женщина-консультант и плетущийся за ней худой мужчина с крючковатым носом:

— Девушка, вы не подскажите? — уныло вопрошает он. — Я собираю такие, — он пытается протянуть девушке-консультанту книгу, но та не оглядывается, уверенно направляясь по одному ей известному маршруту.

— Подскажу, — женщина невозмутимо продолжает идти дальше.

— А почему вы от меня убегаете? Я собираю вот так... — он снова пытается протянуть ей томик.

— Да не убегаю я от вас, мне надо поставить эти книги на полку, — женщина останавливается рядом со стеллажом и начинает расставлять книги, которые до этого несла в руках.

— Понимаете, я собираю такие книги...

Кира и Лили переглядываются и смеются.

— Так зачем тебе "Де Бражелон"? О, неужели я правильно сказала. Ты что в детство впадаешь?

— Ты будешь смеяться.

— Да брось ты! Говори.

— Ну...

— Говори!

— Я познакомилась в Интернете с одним парнем.

— О, это многое объясняет, — чересчур едко замечает Кира и тут же жалеет о сказанном, встретившись с укоризненным взглядом.

— Хорошо, я больше ничего рассказывать не буду! — Лили возмущенно скрещивает руки на груди.

— Ну ладно тебе, прости! И что с этим парнем?

— Он у себя в блоге описывает, как читал Дюма, а потом поехал во Францию, чтобы посетить все места, которые упоминались в книгах. Здорово, правда?! — Лили вскидывает руки и мечтательно прикусывает губу.

— Похоже, он тебе нравится. А ты с ним виделась? По-настоящему?

— Нет, — Лили краснеет. — На самом деле, мы не знакомы. Я просто копалась в Интернете и случайно набрела на его блог. И мне очень понравилось! Так интересно... Ты смотришь на мир глазами другого человека! Но он вел дневник только до 2008 года, и сейчас там не появляется. Я ему написала, но вряд ли ответит, — грустно заканчивает она.

— Тебе что, парней мало?

— Ты не понимаешь! Я...

— Ладно, прости. А ты пробовала написать тем людям, с кем он еще общался?

— Да, но его никто лично не знал! Только по переписке. Единственное, что я знаю — он жил в нашем городе и работал преподавателем. Но я очень хочу его найти.

— Лили.

— Да?

— Ты в порядке? Я почему спра... — на секунду какая-то тень наползает на лицо Лили, но тут же исчезает.

— Да что ты! Конечно! Со мной всегда все в порядке, ты же знаешь я сильная, — гордо улыбается Лили. — И теперь весь город будет видеть, как я танцую! — восклицает она и вдруг начинает кружиться на месте, запрокинув вверх лицо.

Фотовспышка успевает запечатлеть только растекшуюся в движении фигуру.

Глава 3

Протяните больному, одному из тех, кого так жестоко называют неизлечимыми, соломинку надежды, как он тут же соорудит себе из нее бревно, а из бревна — целый дом.

Стефан Цвейг "Нетерпение сердца"

Надежда.

Пессимистам проще — они ни на что не надеются, дозволяя судьбе преподносить нежданные сюрпризы. А оптимисты глупо верят, что все будет лучше.

Лили сидела напротив зала ожидания железной дороги — на шершавом холодном асфальте, который давно истерзали многочисленные трещины и стебельки сухой травы.

Силы, что пришли словно ниоткуда и наполнили тело при виде домов, бесследно исчезли. Вернулись жар и слабость, а в носу постоянно свербило, вынуждая девушку безостановочно чихать.

Город, точнее городок (она пересекла его за какие-то полтора часа), был пуст. Абсолютно, совершенно пуст. Советские двух— и пятиэтажные дома, будто скопированные со столичных предместий облупились и посерели. Тут и там ввалились внутрь стены, обнажили грязные обеденные столы, с забытой на них едой, диваны, прогнившие от непогоды, лопнувшие кинескопы телевизоров...

Она кричала, зовя людей, стучала в двери, заглядывала в разбитые окна. Но, так и не услышав ответа, вскоре затихла.

Это было дико и пугающе. Ни разговоров, ни музыки, ни шумов машин — лишь ватная тишина.

Включенный мобильный по-прежнему не находить сеть и только жалобно пищал, прося подзарядки.

Изредка начинали в такт порывам ветра метаться по пустым улицам обрывки газет, и скрипели во дворах проржавевшие насквозь качели.

Весь город был как препарированный труп на столе патологоанатома — оголенный, бледный, похожий на куклу с вытащенными наружу внутренностями и замогильным немигающим взглядом разбитых глазниц-окон.

Бездушный порыв ветра заставил съежиться от холода. Лили незаметно для себя стала раскачиваться. Вперед — назад, вперед — назад. Мысли тяжело ворочались в одурманенной усталостью и жаром голове.

"Где все? Почему в целом городе ни души?" — вперед — назад, вперед — назад.

"И как он вообще называется? Ни одной таблички..." — вперед — назад.

Что-то холодное упало на нос.

Вперед — назад.

"На платформе должно быть название станции", — вперед — назад. Она попыталась вспомнить, видела ли при подходе к городу указатель.

Вперед — назад. Снова что-то холодное коснулось лица. Лили подняла взгляд — с меланхолично-серого неба тихо накрапывал дождь. Очередная капля попала в глаз, и девушка зажмурилась, вытираясь грязной ладонью.

"Дождь. Вода. ВОДА!" — Лили подняла лицо к небу и высунула язык. Заболела треснувшая губа. Несколько холодных капель попали в рот, но этого было мало. "Ну же! Пить!" — Лили начала подниматься, точно чем выше она вытянет шею, тем больше воды получит.

"Нет, я болею. Нужно пойти в зал ожидания, переждать там дождь. Хотя у меня есть зонт..." — Лили поняла, что все это время была с зажмуренными глазами.

Она снова попробовала высунуть язык, но уже не могла не думать, как глупо при этом выглядит. Захотелось назло всем промокнуть и замерзнуть до смерти. Чтобы ОНИ чувствовал свою вину. ОНИ!

Лили, шатаясь, встала и направилась к залу ожидания.

Тусклый свет лился из грязных окон — сквозь воздух, тяжелый и затхлый. Высокий потолок терялся где-то в полумраке, как и смутно вырисовывающаяся за сиденьями дверь в служебные помещения.

Посреди одной из блекло-зеленых стен кто-то выцарапал:

"Я не буду говорить

ДО СВИДАНИЯ!" — восклицательный знак раздражающе напоминал вытянутую и повернутую меньшей частью вниз трапецию.

На противоположной стороне помещения висел зловещий выцветший стенд о правилах безопасности на железной дороге. Еще с детства подобные картинки и плакаты на пригородных станциях пугали Лили — уж слишком легко было представить себя вместо непутевых нарисовашек.

И белел на всех поверхностях пух. Или пыль?

Лили осторожно шагнула. Вверх и вбок взметнулись мутные облачка, и девушка чихнула, согнувшись от резкой боли в груди.

"Вдруг меня услышат? Только хорошо это или плохо?" — заскреб страх коготками по нервам.

Еще шаг.

"Раз, два — Фредди заберет тебя..."

Осторожно поднять ногу и так же осторожно опустить. Крайне просто.

"Три, четыре — запирайте дверь в квартире..."

Из-за накопившейся усталости ныла спина, хотелось сесть. Лили повело в сторону. "Голова кружится".

Еще шаг.

"Только бы не упасть".

Девушка резко оглянулась — ей показалось, что сзади послышался шорох.

Но там ничего необычного не было. Лишь в тех местах, где она наступала, остались темные рифленые следы.

Снаружи зарядил основательный дождь. Девушка, стараясь не шуметь, вернулась ко входу и попыталась изнутри прикрыть створку. Та скрипнула, сдвинулась ненамного и благополучно застряла.

"Даже ты против меня?"

Сверкнула молния, озарила помещение невыносимо яркой вспышкой. Лили подергала дверь еще несколько раз, но створка, по всей видимости, исчерпала лимит движений на года вперед. На улице оглушающе проревел гром.

— Черт с тобой, — она задумчиво посмотрела на завесу воды и вытащила термос. Отвинтила крышку и поставила на асфальт, так что капли одна за другой тотчас же принялись наполнять его. Долгожданная вода!

"Я бы могла тут пересидеть, — задумалась Лили. — Или... Или пойти внутрь. Вдруг, я найду еду?!"

Но утомленное тело, вместо того, чтобы обрадоваться такой возможности, явственно замерло от страха. Ныло под ложечкой, конвейером отправляло в кровь гормоны, учащало дыхание...

"Да что за ерунда? Это всего-навсего пустой город. Почему я боюсь? — размышляла она. И тут же сама отвечала. — Потому что города просто так не бросают. И, дай Бог, если причиной тому стало какое-нибудь наводнение. А не монстр, как в фильмах ужасов!"

На негнущихся ногах девушка подошла ко входу в подсобные помещения. При ближайшем рассмотрении на двери оказалась желтоватая табличка: "Режим работы с 5:00 до 01:00".

"А если здесь кто-то прячется?" — она живо представила затаившееся во тьме нечто. С глазами, которые горят дьявольским желтым светом, лапами, когтисто-ребристыми, и вострыми зубами.

Снова начало свербить в носу.

"Простыла, как маленькая, и заблудилась. И сама иду в пасть демонам. Глупая, глупая Лили..."

Она потянула ручку на себя, готовясь в любой момент сорваться с места и бежать прочь...

И оказалась перед темным коридором. Слева угадывались очертания еще одной двери.

"Вдоль темно-желтых квартир

На неизвестный простор

В какой-то сумрачный мир

Ведет меня коридор", — всплыло в памяти прочитанное давным-давно стихотворение. "Весь этот город в каком-то сумрачном мире. И я сама..."

Яркий луч фонарика рассеял мрак в проходе и обнажил по паре дверей слева и справа. Под потолком висела лампочка с жестяной то ли тарелкой, то ли плафоном поверх. У дальней стены обосновались вешалка и тумбочка, а на последней... ключи?

"Бояться абсолютно нечего", — напомнила она себе.

Лили взяла связку и подошла к первой двери слева. Бинго! Это была кладовка: бесчисленные швабры, лопаты, инструменты, лейки и прочие полезные штуки в самых разных вариантах исполнения. Девушка подумала и экспроприировала молоток и небольшую пилу. Подумала еще и положила вдогонку к ним моток провода, пассатижи и кусачки. Мало ли что ждет дальше...

В комнате напротив нашелся пульт с подсоединенными к нему массивными устройствами. Лили без особой надежды пощелкала рычагами и кнопками, но и так было понятно, что электричества в городе нет.

Вторая дверь справа, распахнутая настежь, вела в подвал. Лили посветила на низ лестницы, но луч фонаря рассеивался и понять, что там, было невозможно. Стало не по себе — разыгравшееся воображение вновь принялось рассаживать по углам порождения тьмы. Непослушно-ватными руками девушка прикрыла створку. Чтобы там ни находилось, вниз она не спустится.

К последней двери не подошел ни один из ключей. Странно.

Лили застыла, ощущая, как из обступающего мрака надвигается...

"Нет! Возьми себя в руки! Думай! Не о подвале!"

Дверь. Она вообще закрыта? Девушка повернула ручку и дернула на себя. Створка плавно отворилась.

Внутри было на удивление уютно. Клетчатые занавески пропускали сероватый свет, под окном разместился крохотный стол с двумя топчанами по бокам. На самом столе сгрудились три чашки и раздраконенная упаковка от какао "Золотой ярлык". По стенам висели полки с книгами, среди которых каким-то чудом влезла банка черного чая. Обернувшись к двери, Лили заметила испещренный потеками ржавчины умывальник.

"Вода!" — пересохшее горло напомнило себе першением.

Девушка покрутила ручки крана, но тот лишь гулко заклокотал, так и не выдав ни одной капли.

"Думай, Лили, не желаем ли мы передохнуть?

Желаем. Только запереть этот жуткий подвал".

Девушка вышла, как можно тише подобрала ключ, и закрыла дверь. На всякий случай еще раз осторожно подергала ручку. Заперто. Лили не могла понять почему, но он внушал какой-то животный страх.

Наполнился термос на улице. Девушка притащила его и рюкзак в комнату. Подумала несколько секунд, ополоснула чашки и вынесла под дождь. Возможно, не скоро удастся снова добраться до воды.

"Как же хочется пить... Главное не выдуть все сразу".

Вернувшись, девушка затворила дверь и положила между ручкой и косяком книгу — сделала импровизированный засов. Он не особо поможет, если кто-то будет ломиться снаружи, но так выглядело спокойнее. Лили поймала себя на мысли, что от усталости и болезни все эмоции, кроме разве что страха, отошли на задний план, и она действует как робот по заданной заранее схеме.

"Неужели, снова начинается... — глаза девушки испуганно расширились. — Нет! Только не думать об этом".

Лекарства. Лили положила их в рот и запила водой из термоса. Оказалась она солоновата на вкус, но зато смягчила дерущее горло. Девушка сделала еще один глоток и поставила емкость на стол. Пить хотелось все больше, но надо было экономить.

Лили легла на топчан и сомкнула глаза. После ночлега под деревом эта комната казалась люксом для новобрачных.

Телефон! Девушка вскочила и порылась в карманах пальто. Вот! Заставка загрузки сменилась надписью "Поиск сети". Минута. Две. Чертов мобильник!

Лили выключила его и легла обратно.

Было не по себе от осознания, что неподалеку находился тот подвал, да и вообще, вокруг нее пустой усопший город. Но утомление брало свое — мир кружился и кружился, унося девушку куда-то вниз, в темноту.

Как в кроличью нору Алису...

Один год, два месяца, двадцать один день, двадцать часов и пятьдесят шесть минут до начала отчуждения.

За маревом софитов и сценой, где-то в угольной черноте зала — зрители.

Папа и мама.

Кира и ее оболтус.

"Танцуй, Лили, танцуй".

Ноги дрожат и подгибаются. Если бы не измочаливающие тренировки, что превратили искусство движения в набор заученных до автоматизма схем...

Лили хотела отказаться от выступления. Но каждый раз ее что-то останавливало. Было ли то собственное упрямство, Кира или родители — все они твердили, что бросать нельзя.

"А так хотелось".

Невидимый за дымкой зал ахает и рукоплещет изящному пируэту. Для них это — нечто прекрасное.

Для Лили — натянувшиеся до визга сухожилия.

"Танцуй, Лили, танцуй"

В следующей сцене ее нет. Короткая передышка.

— Кирсанова, бодрячком? — шутливо пихает в бок сокамерница, сослуживица... сотанцовщица? Лили никак не может вспомнить подходящее слово.

— Да, — здесь нужно улыбнуться.

Вдох и... обратно на сцену.

"Танцуй, Лили, танцуй!" — вытянутые в красивом жесте пальцы потеют и дрожат.

"Господи, когда же это закончится?!"

Пол колышется перед глазами, надвигается дурманящей волной.

"Еще немного и я упаду..."

Занавес! Лили с трудом подавляет желание сесть прямо здесь — на полу.

— Кирсанова, иди сюда! Будем кланяться.

Веселые лица, все ее обнимают, целуют. Снова поднимается занавес, открывая зал, где рукоплещут, извергаются восхищением невидимые массы.

А Лили ничегошеньки не чувствует — ни радости, ни восторга, ни желания сворачивать горы. Только страшную усталость.

Вспышка! На снимке группа девушек. Какой-то мужчина тянется снизу с цветами. Но странно — на лице одной из выступающих... тревога?

Ночью ее разбудил непонятный звук — будто полоскали горло. Лили вскочила и осмотрелась.

"Тут есть люди?!"

За окном уже стемнело, и в комнату пробивался только слабый лунный свет. В его потустороннем сиянии девушка разглядела источник клокотания — это кран выплевывал какую-то темную густую жижу. Воздух пропитал запах гниения.

Урчание стало громче, и непонятная субстанция хлынула сплошным потоком, разом заполнив раковину и стекая через край.

Лили попятилась — лужа на паркете росла на глазах и уже отрезала путь к двери.

"Что за глупости! Она не живая!"

Словно прочитав ее мысли, жидкость вспучилась несколькими ростками и потянулась к девушке...

Сон! Исключительно сон! Лили села на постели, тщетно отгоняя приторно-мерзкие образы.

"Успокойся! Успокойся..." — она снова легла. Но только ворочалась несколько часов — изнывала от поднимающейся температуры, заложенного носа и обступивших со всех сторон угрожающих видений.

Под утро Лили все-таки накрыл тяжелый болезненный сон. Проснувшись после него, девушка чувствовала себя еще хуже, чем раньше. Жар, забитый нос, болящее горло...

В комнате было сумрачно, как и вчера, с улицы доносился гипнотизирующий шорох. Отодвинутый край занавески поведал, что снаружи по-прежнему властвует дождь. Хотелось горячего чаю или кофе. И абсолютно не хотелось куда-либо идти.

Даже стало все равно, что рядом находился зловещий подвал.

Лили посмотрела на часы — почти восемь утра. Рука обессилено опустилась на живот. Какие же они тяжелые, эти часы. Лили частенько ругала себя за то, что позарилась на этикетку "Для экстремальных путешествий". Да, они были водонепроницаемые, из нержавеющей стали, с прочностью позволяющей забивать гвозди, показывали время в нескольких часовых поясах сразу, имели вечный календарь и могли вас приветствовать на девяти языках. Но чем все это могло помочь в момент какого-нибудь схода лавины? Разве что уронить их себе на ногу.

Насилу Лили заставила себя выпить лекарства и закапать в нос. Руки дрожали от слабости, когда она подносила таблетки ко рту.

Девушка встала и, качаясь, подошла к умывальнику.

— Ну же, пожалуйста, — прохрипела она. Что-то заклокотало в кране, когда Лили завертела ручки, но, как и в прошлый раз, воды не было. Вспомнился пугающий сон.

Девушка посмотрела в маленькое пыльное зеркало над раковиной. У отражения были покрасневшие алебастровые глаза, потрескавшиеся губы и взлохмаченные волосы.

"Пахнет от меня, наверное, еще как. Сколько я не мылась? Три дня... Хоть какая-то польза от заложенного носа".

Лили попила из термоса, вытащила книгу-засов и пошла на улицу. В сторону двери подвала она старалась не смотреть.

Чашки оказались заполнены до краев, и каждая новая капля дождя расплескивала воду смешными фонтанчиками.

"Холодно. Мокро. Гадко. Как и полагается осенью".

Девушка допила остатки и поставила термос под бьющие с неба капли.

Возвратившись в свое "гнездышко", она посмотрела на коробочку "Ярлыка". Холодное какао? Хоть какое-то питательное вещество. В горле резко запершило. Лили попыталась, как могла, подавить кашель, раскрыла края упаковки и посмотрела внутрь. Плесени нет, и на том спасибо. Может, в кладовке есть бензин? И зажигалка? Кашель все-таки вырвался на волю, сгибая пополам тело, отчего какао из дрогнувшей руки брызнуло сухой коричневой струей.

Девушка оперлась на стол. По щекам от натуги бежали слезы, тупая боль сдавила грудь изнутри. Рассыпанное какао разлеталось от кашля по комнате.

Судорожно отдышавшись полувсхлипами-полустонами и умоляя горло не першить, Лили взяла фонарь и направилась в кладовую. И ура! Добычей стали спички и зеленая бутылочка с надписью "Ацетон".

Сначала девушка хотела просто налить его в чашку и поджечь, но вскоре сообразила, что глупо было бы не развести нормальный костер. Следующий рейд в кладовую принес ей несколько досок и металлический поддон от больших консервов с надписью "Сельдь". Там лежали разнокалиберные винты и гайки, но Лили беззастенчиво вывалила их на пол. Делая это, она не могла отделаться от мысли, насколько страшно шуметь в таком месте.

Поддон Лили поставила на середину комнаты. Выдрала с десяток страниц из первой попавшейся книги (Ф. Шиллер, прости, Господи) и положила внутрь. Сверху домиком воздвиглись наломанные куски дерева.

Спички, на счастье, оказались вполне годными. Девушка подожгла один из листов внизу и, морщась от едкого запаха, полила конструкцию ацетоном.

Бумага быстро занялась, доски же поначалу отказывались даваться пламени, лишь чадили белесым дымом.

— Чееерт! — Лили вовремя опомнилась и бросилась к окну. Наполнившая комнату гарь повалила в приоткрытую створку.

"Наверное, меня сейчас легко заметить", — со смесью страха и надежды подумала девушка.

Доски между тем начали медленно гореть, наполняя комнату настоящим жаром. Лили вспотела и, вспоминая советы бабушки, надела свитер, который еще с зимы болтался без дела в рюкзаке, завернулась плотнее в плащ.

Греть какао, держа пассатижами фарфоровую чашку, было странновато, да и сама посудина вскоре окуталась сажей... Но вкус по-настоящему огненного напитка это не испортило.

Яростные жадные глотки — Лили почти физически чувствовала, как кровь согревается и быстрее мчится по сосудам. Очень кстати пришелся вечно таскаемый с собой рафинад.

Вместе с теплом вернулся голод. Живот буквально прилип к позвоночнику, и, казалось, внутри поселилась какая-то тянущая пустота. Сколько она не ела? Два дня? Нужно срочно найти нормальную пищу. Хоть что-нибудь. Наверняка, в складе или магазине должны быть запасы. Консервы...

"Лили, дура! У тебя же термос есть!"

Девушка опорожнила его и засыпала внутрь весь порошок из упаковки. Затем начала греть воду в чашках и наливать в термос. Нехитрая процедура стоила жизни одной импровизированной кастрюльке и ознаменовалась ожогом на пальце, но зато у нее появились резервы взаправдашнего горячего какао.

Лили вспотела от жара костра, вконец расслабилась и стала осматривать полки с книгами. Томики были старые — пятидесятых-шестидесятых годов. Анатоль Франс, Паустовский, "ЖЗЛ"... Она вела пальцем по корешкам, шевеля губами. Газета? Девушка посмотрела на лежащую сверху бумагу с мелким шрифтом. Пожелтевшие от времени страницы пахли приторно-сладко.

— Апчхи! — не выдержала девушка и чихнула. Нос был по-прежнему заложен, но температура явно спала.

"Перворечинская Правда".

"Так вот как он называется! Перворечинск".

Лили с жадностью начала вчитываться в буковки. 11 декабря 1967 года город буквально кипел жизнью. Точнее, научными исследованиями — большинство статей посвящалось заседаниям, опытам и прочим деталям будней работников местного НИИ.

Еще одна часть публикации рассказывала о Таламской Елизавете Петровне, 1924 года рождения, которая уже ни много ни мало двадцать лет жизни посвятила работе на заводе полупроводниковых материалов.

На последней странице шли новости спорта и метеосводка — о превышении нормы месячных осадков снега.

— Что же с вами со всеми случилось, — прошептала Лили, сложила газету и вернула ее на полку. Может неудачный опыт ученых, уничтоживший все живое? Или тяжелая зима?

Пламя начало затухать. Девушка принесла из кладовки еще несколько досок и, поломав, подбросила в костер.

"Люди даже в чистилище способны сотворить уютное жилье, — усмехнулась она. — Пережить огонь, воду и медные трубы. Только ради чего? Ради того, что было когда-то? Тешить и лелеять нам одним нужные воспоминания..."

Вся минувшая жизнь, которую оставила Лили за гранью двух этих дней, сейчас казалась ей ненастоящей, выдуманной — фальшиво-картонные города, автобусы, люди, родители.

"Папа и мама, наверное, волнуются..."

Все это было далеко и давно. Как нарезка картинок в фильме, призванная кратко рассказать предысторию.

Реальными были только лес, дорога и мертвый город.

Девять месяцев, шесть дней, одиннадцать часов и пятнадцать минут до начала отчуждения.

Комната, затопленная солнцем. В майке и трусиках стоит Кира, держит у уха сотовый. Облепихово-желтый свет рвется сквозь решетки на окнах, окрашивает лицо сеткой теней. Включен телевизор, но звука не слышно.

— Лили, наконец ты ответила! Где тебя черти носят? Я заходила к тебе домой, но мама сказала, что ты в отъезде.

— Привет, да не волнуйся! Я ммм... путешествую, — на заднем плане из трубки доносится то нарастающий, то затихающий гул. Машины?

— Где? Как? И мне не сказала? — возмущается Кира. Ей правда обидно, что она торчит дома, в то время как подруга, небось, где-нибудь в Европе. — Как же твоя танцевальная труппа?

— "Я искала любви и не нашла, — трагическим голосом отвечает Лили. — На меня смотрели и смотрят, как на забаву". И теперь ищу я золото.

— Хватит паясничать. "Унесенные ветром" или что-то такое?

— Вот ты степная! "Бесприданни..." — в динамике отдаленно пищит клаксон, заглушая последний слог.

— Сама ты степная. Я литературных институтов не кончала.

— Педагогических. И я всего год проучилась.

— Да уж, больше года ты нигде не задерживаешься! Где ты?

— Слушай, ты не поверишь. Я решила найти того парня. Это очень глупо, да? Я поспрашивала, очень много и нудно поспрашивала, людей на том сайте, и мне все же дали адрес. Теперь еду туда, хочу проверить, — голос Лили кажется возбужденно-радостным. — А труппа... Знаешь, я всегда любила танцевать. Но я столько сил угробила на учебу, репетиции, на то выступление. Я рада, что сделала это — меня же показали по телевизору, — хихикнула девушка. — Но я поняла, что не желаю заниматься этим всю жизнь. И так ношусь везде как курица с отрубленной головой. Хочу чего-то нового.

— Подру-у-га, ну ты даешь, — Кира ошарашено качает головой, и тени решетки на ее лице двигаются из стороны в сторону.

— Понимаешь. Иногда так хочется взять и встряхнуть эту чертову жизнь, как колоду карт. Чтобы все масти разлетелись, перемешались, и можно было бы все начать сначала. Вдруг именно сейчас, в эту партию, мне повезет, и я получу джокера?

Только не того, с разрезанным ртом, и повадками садиста, а патентованного, хи-хи, волшебника. Грустного, но мудрого клоуна, помнишь, как в фильме, который мы смотрели? По Шекспиру, где...

— Лили, я, — замялась Кира — ее давно уже не отпускало ощущение, что подруга с каждым днем все глубже уходит в мир собственных фантазий и мыслей. Где действуют не человеческие законы, не аксиомы физики, математики... а только чуждая всему живому логика имени Лили. С перемешанными в кашу цитатами из книг, фильмов, несчетными увлечениями, заброшенными на половине дороги, и прочей чепухой, — я тебя не понимаю.

— Погоди, сейчас. Никогда... Никогда нельзя останавливаться... зацикливаться — как с этими танцами. Если я буду заниматься этим всю жизнь и, не знаю, делать карьеру, то возненавижу их. И в тоже время, если не найду того парня, то буду жалеть. Ты понимаешь?

— Я? Да... — неуверенно отвечает Кира, — Ну а где ты сейчас вообще?

— Ааа... Черт его знает! Ааа, автобус! Все, я побежала искать свои золотые жилы! — радостно смеется в трубку Лили. — Пока!

Кира отнимает от уха телефон и кладет на стол. Взгляд ее затуманен. Нет, она не рада за подругу. Обидно? Да, обидно! Почему бог наделил Лили таким талантом к танцам, но она это не ценит. А Кира изводит себя ежедневными тренировками, и никакого толку!

"Тоже мне, бесприданница".

Девушка ложится на диван и включает звук телевизора.

Вспышка! На фотокарточке тень от подоконника будто разрезает тело Киры по диагонали.

Лили начала ощущать, как ее снова клонит в сон. Оставлять открытый огонь было боязно, и девушка его затушила.

Выпить лекарства, выставить на улицу чашки, положить книгу-засов за ручку двери и проверить мобильный. Последний упорно, но безуспешно, как оловянный солдатик, искавший любви, пытался найти сеть.

Двигаться было неохота, но Лили буквально пинками заставляла себя.

"А теперь спаать".

Девушка почти без сил рухнула на ставший таким уютным топчан.

"Спать, сучка!" — вспомнила она с улыбкой. Кира постоянно так говорила вместо "спокойной ночи".

Глава 4

И не ждите спасения от чего-то одного — от человека, или машины, или библиотеки. Сами создавайте то, что может спасти мир, — и если утонете по дороге, так хоть будете знать, что плыли к берегу.

Рэй Брэдбери "451 градус по Фаренгейту"

В этот раз сон оказался гораздо глубже и спокойнее, и, проснувшись, Лили чувствовала себя на порядок лучше. Насморк и першащее горло еще тревожили, но температура, спала. И вопил истошно о голоде пустой который день желудок.

За окном было все еще пасмурно, но дождь перестал.

Снова выпить лекарства, проверить телефон и закапать в нос. Оценить ГОРЯЧЕЕ какао, благо термос умел долго хранить тепло.

"Прямо субботнее утро дома, — хмыкнула Лили про себя. — Только что дальше?

Нужно найти склад или магазин и взять еды. А потом... Я могла бы пойти вдоль полотна железной дороги — там же город будет.

Нет, глупость. Он может быть столь же необитаемым или находиться вообще черти где.

Тогда нужно связаться с внешним миром. Или хотя бы найти карту местности, чтобы знать, как выбраться отсюда.

Где может быть телефон, нет, скорее, радиопередатчик или как это называется и карта?

Мэрия? Нет.

Милиция? Более вероятно. Значит, продукты и отделение милиции".

Девушка собрала вещи и вышла из зала ожидания.

Было около пяти часов вечера. Алюминиево-безжизненное небо скурпулезно выдавливало из себя остатки воды — редкими, но так и лезущими за шиворот каплями.

"А мы... Мы сажаем алюминиевые огурцы! На каком-то там поле".

Восемь месяцев, двадцать девять дней, двадцать три часа и тринадцать минут до начала отчуждения.

Лили в Тольятти. Цветут яблони — белые солнышки на светло-зеленом.

Девушка не может удержаться — подходит к дереву в сквере и вдыхает томный аромат. Запах... Свободы?

Кто бы знал, какую легкость, покой она испытала, вырвавшись сюда. Не сказав ни родителям, ни Кире.

Но где бы еще Лили прошлась вдоль настоящей ГЭС, буквально вминаемая в асфальт исполинской конструкцией и бурлящей внизу серой Волгой. Где бы смогла не думать часами о новых выступлениях и репетициях средь хрущевско-безликих домов. Не вспоминать о родителях, проедающих плешь мыслями о будущем.

И где бы она встретила всамделишного мушкетера?

— Привет! — он старше Лили, мудрее и будто взят из другого времени.

Чтобы найти Олега, девушке пришлось облазить весь сайт дневников, приехать в Тольятти и двое суток мотаться по городу.

И теперь — вот она, награда.

И вдруг девушка с ужасом, животным, паническим ужасом, понимает, что не чувствует ни крохи радости, очарования или чего-либо еще. Кроме разве что безмерной усталости, как тогда на сцене, и сардонического аромата цветущих яблонь.

Вспышка! На фото — сквер, светло-зеленый с белыми вкраплениями. Идут навстречу двое — мужчина и девушка. Мужчина собран, уверен в себе и красив.

А девушка...

Она кажется изумленной.

Уже пройдя пару улиц, Лили поняла, что рано понадеялась на выздоровление — чихать больше не хотелось, но теперь за дело взялся нудный и почти беспрерывный кашель. Голова задурманилась поднимающейся температурой.

Впрочем, продуктовый магазин найти оказалось несложно — выцветшая вывеска "Гастроном" обнаружилась уже через несколько кварталов.

Внутри сладковато пахло гниением. На прилавках королевствовали посеревшие батоны хлеба и расползшиеся горячим воском колбасы. Лили осмотрелась и вскоре нашла несколько вожделенных банок. Советская тушенка. Как-то девушке рассказывали, что после войны осталось много консервов, сделанных на случай продолжительной блокады. Они могли храниться лет по пятьдесят, а то и больше.

— Надеюсь, меня не обманули! — Лили взяла банку в руки и дунула несколько раз, чтобы избавиться от толстого слоя пыли.

Чем открыть? В рюкзаке был старый нож "Куча ненужной хрени в одном", но штуковину для банок девушка пару месяцев назад сломала — пыталась починить замок на запершей ее дверце туалета.

Лили зарылась с головой в рюкзак. Молоток, ножовка...

"Попробовать распилить банку?" — начинающие болеть виски мешали соображать. Как и нос, что, вопреки действию лекарства, заложило пуще прежнего.

Кусачки!

Она приставила инструмент к банке, острием вниз, и ударила ладонью по ручкам, погрузив в металл короткие лезвия. Вытащила новоявленную открывашку и, воткнув нижний зубец в одно из отверстий, принялась вспарывать консервы как ножницами.

"Неровно, ну, да и черт с ним!"

Тушенка на вид оказалась совершенно нормальной. Девушка вытащила из ножа "Куча всего в одном" вилку и поддела кусочек мяса.

Склизко и невкусно. Но это еда. Лили подавила рвотные порывы и съела несколько кусков.

"Наедаться после голодания нельзя", — напомнили она себе, то ли чтобы не есть эту гадость, то ли чтобы действительно не испортить пищеварение.

Остатки девушка обернула пакетом и положила в компанию к пиле и молотку. Заодно побросала туда еще две банки.

Подумала и заела тушенку активированным углем и средством от отравлений. Мало ли!

Теперь в отделение милиции. Только бы болезнь утихла...

Жар.

Головная боль.

Они скручивали сознание раскаленным прутом. Путали мысли, цепляли их друг за дружку невидимыми шерстинками.

И Лили, изо всех сил стараясь не упасть в обморок, бродила, петляла, кружила по серо-ржавому городку.

"Где же может быть отделение? В центре?

И почему я не осталась в зале ожидания..."

Образы друзей, просто встреченных людей, города и деревни, что миновала она за время скитаний — все они крутились перед мысленным взором, перемешивались яркими цветными стекляшками.

Тошнотворными.

Укачивающими.

"На остановке могла быть карта!

Или нет, это только в наше время стали так делать?"

Раздался смех. Лили застыла, тщетно пытаясь понять, бредит ли или слышит его на самом деле.

— Здесь кто-то есть?

— ... то есть... — вернулось слабое эхо. — ... Кто-то есть...

Девушка посмотрела по сторонам — развалины, дорога. Только потрепал и наклонил сухую ветку, росшую из трещины в стене, студеный ветер.

"Да что же со мной? Снова... Снова, как и тогда. Господи, пожалуйста, не надо! Я тебя прошу!"

Тоскливое небо начало темнеть, окрашиваясь в баклажановые тона. Расползались тени в непроходимых из-за обломков подворотнях, все улицы и дома делались одинаковыми и будто обступали Лили угрожающе молчаливой толпой.

"Нужно возвращаться к платформе", — ночевать в одном из этих зданий-мертвецов девушке совершенно не хотелось.

Что-то метнулось мимо нее по дороге, и Лили завизжала. От неожиданности, от копившегося уже несколько дней страха, от безумия, что неотвратимо надвигалось на нее невидимой волной.

Из-за крика в горле запершило еще более, и девушка согнулась от приступа страшнейшего кашля.

Он был сильнее, чем раньше — потекли слезы, рисуя дорожки на покрытой слоем пыли коже, стало красным от натуги лицо. Лили без сил опустилась на колени. Уперлась руками в грязный асфальт и старалась отдышаться. Стало все равно, испачкает она руки или нет.

— Блуждают тени возле дома, — попыталась пропеть она. Назло кашлю, городу, назло еле дышащему от болезни и изнурения телу. — Наших сказочных...

Договорить девушка не смогла — снова поперхнулась.

И вдруг отчетливо, как никогда, до жуткого ледяного холода внутри, поняла, что, как она блуждала сейчас в этом забытом всеми и крошащемся от времени городе-призраке, так и давно уже потерялась полностью и бесповоротно в жизни своей.

И точно также не знала ни дороги, ни цели путешествия, ни его хоть сколько-нибудь глупого смысла.

Шесть месяцев, пять дней, десять часов и сорок восемь минут до начала отчуждения.

Кира и Денис на сиденье в электричке. Со стороны, кажется, что они обнимают друг друга, но если приглядеться — между ними расстояние. Оно невелико — всего сантиметров пятнадцать. Но влюбленные стремятся быть как можно ближе, разве нет?

Нарастает гул — гремят вагоны, унося свои жестяные тела все дальше и дальше по рельсам.

— У нас не все в порядке, да? — грустно спрашивает Кира.

Зачем они поехали на этой идиотской электричке? Как правило, пара ездила на машине Дениса — пятидверном Фриландере, способном уместить олимпийскую мужскую сборную по баскетболу. Но Денису вздумалось поменять руль!

Мало того, что Киру всегда раздражала давка в общественном транспорте, так еще и Лили с этим хреновым мушкетером поехали с ними. И всю дорогу голубки только и делали, что пытались съесть друг друга.

"Так не целуются, это не нормально! И что за дебильные отношения, когда девушка едет к черту на рога и сама находит парня?!

Идиотизм!"

Наконец неуемная парочка направляется к выходу. Кира расслабленно вытягивается на жестком пластиковом сиденье и вдруг замирает — Лили оборачивается с совершенно серьезным лицом, которое никак не вяжется с предыдущим представлением. Губы девушки дрожат, и в бездонных алебастровых колодцах погасли озорные искорки.

А потом она выходит.

Кира шумно выдыхает. Можно расслабиться.

Точнее попытаться. Разговор с Денисом не клеится и уже не первую неделю. Куда девалось все, что связывало их? Будто из сэндвича убрали помидоры, лук и колбасу — и остались лишь два куска хлеба. Ничем не скрепленные и абсолютно безвкусные.

— У нас не все в порядке, да? — грустно спрашивает Кира.

Денис молчит и, точно решаясь на что-то, говорит:

— Я так не могу. Ты... Я тебя люблю, но ты отдаляешься от меня. Где ты? Где твоя любовь к танцам? Ты перестала ходить на пробы, не тренируешься. Если тебе это надоело, то иди учиться или работать. Ты все дни смотришь какие-то сериалы. Ну разве это жизнь? Ты и со мной их смотришь. Мы никуда не ходим, ни с кем не общаемся — только смотрим кино и сериалы. Я устал от этого. Понимаешь?

Кира чувствует, как внутри ее заливает стыд вперемешку с гневом:

— Я сама разберусь, как мне жить!

— Не злись, — мягко говорит Денис, — Ты же понимаешь, что я прав. Посмотри на Лили — она поехала чуть ли не в тундру, чтобы найти какого-то парня из интернета. Которого даже не знала. А ты не живешь — ты... Прости, но ты умираешь каждый день. Ты...

— Ну, конечно, Лили такая умница. Может, и будешь с ней встречаться?! — Кира отворачивается к окну. За ним холодная зимняя ночь, в бархатной темноте которой кружатся снежинки. Укрывают город, рельсы, вагоны на резервном пути.

"Все мы похожи на поезда. Кто-то мчится по давно намеченному маршруту, кто-то застрял на полдороги.

А некоторые с рельс сошли и несутся под откос. Мечутся изо всех сил, только лишь бы ни во что не врезаться.

Но, если не знаешь цели, все равно разобьешься.

Вот и Лили не знает. Глупый неугомонный бронепоезд!"

— Нет, я не то...

— Да иди ты!

— Кира!

— Пошел к черту! — Кира встает и идет к выходу из вагона. Денис догоняет ее и обнимает:

— Прости, я переборщил, — Кира молчит, но не вырывается. Хочется то ли плакать, то ли ударить его, — Я тебя люблю. И хочу, чтобы у нас все наладилось. Давай постараемся? Да?

Кира медленно поворачивается и смотрит в лицо Дениса.

— Да, — тихо, почти шепотом отвечает она. За окнами проносится по соседнему пути состав. Свет его окон отражается с другой стороны, и кажется, будто там мчится поезд-призрак.

Вспышка! На фотографии застывают две обнявшиеся фигуры. Они так крепко прижались, словно боятся даже на секунду потерять друг друга.

Лили уже совсем отчаялась, когда, несмотря на поселившийся в голове дурман-туман, обнаружила такое желанное двухэтажное здание с проржавевшей табличкой "Районное отделение милиции г. Перворечинска".

Заперто и на двери замок.

"Черта с два!"

Девушка дрожащими от слабости руками достала из рюкзака молоток и вставила между створками... Рывок — раздался душераздирающий треск, щепки каскадом посыпались на асфальт. Деревянная панель, набитая по краю, отделилась вверху и теперь торчала под углом.

Лили еще глубже просунула молоток и вновь дернула. Хруст, наковальней бьющий по ушам — и на этот раз дверь не выдержала, сдвинулась со скрипом...

Сумеречно-темный коридор, кабинеты слева и справа. Что она ищет? Карту и рацию. И хоть что-нибудь, что объяснило бы пустующий город.

Девушка застонала от нахлынувшей с новой силой головной боли и включила фонарик. На фоне сгущающихся сумерек снаружи стало как будто еще темнее. Лишь в оттенки белого красили все нервно подрагивающие концентрические круги.

Целый мир сжался до небольшого конуса света, собственного хриплого дыхания и темноты.

"Боже, да за что же это", — девушка стиснула руками виски, тщась избавиться от рези-сверления в черепе. Ныли измотанные ходьбой ноги.

Помещения выглядели почти одинаково — столы, стулья, горки бумаг. И Лили то и дело проваливалась не то в сон, не то в обморок, убаюканная однообразием чахоточных коридоров, приходя в себя лишь когда подгибались ноги, или уплывал куда-то вбок пляшущий луч фонаря.

"Глава районного отделения милиции". Кабинет оказался заперт.

"Выломать дверь? Нет, осмотрю другие комнаты".

От пыли снова начало зудеть в горле. Девушка осторожно вздохнула, утихомиривая зарождающийся кашель.

"Бронхит? У меня нет антибиотиков от него. Лили, Лили, спелась твоя песенка".

Пару помещений спустя она таки нашла висящую на стене карту. Но рассматривать пока не стала, а сложила и убрала в рюкзак.

Можно было уходить, но хотелось поглядеть, что в том кабинете.

Лили потерла раскаленный лоб и вздохнула.

— Давай же, лапочка, — вновь и вновь пыталась она повторить фокус с молотком. Но тот и не думал пролезать в узкую щель между дверью и стеной.

Девушка сняла рюкзак и положила на пол. Шумно выдохнула через нос, собрала остатки воли и неожиданно сильно двинула ногой по двери.

И подумала, что ей страшно здесь шуметь. Страшно, что кто-то придет на шум.

"К черту!"

От очередного удара дерево прогнулось внутрь. Из места прогиба треугольником разошлись глубокие борозды трещин. И тут начался новый приступ кашля. Лили оперлась руками на спинку ближайшего стула — чтобы не упасть от сотрясающих тело спазмов.

Отдышалась и, пробуя не обращать внимания на першение в горле, снова повернулась к двери.

Удар — с треском ушла внутрь стопа в грязных кроссовках. Не ожидавшая этого Лили потеряла равновесие и грузно повалилась на пол. Все заволокло облаками пыли, лезущей в глаза, нос, рот. И бешено стучало сердце, только чудом не разрывая изнутри грудную клетку.

Девушка неловко поднялась, оперевшись ладонями на стены по разным сторонам прохода. Сдвинулась ближе к двери и трясущимися руками принялась вытаскивать ногу. С потемневшей штанины джинсов закапала на пол кровь.

— Хочется верить, ты ничего там не сломала, — прошептала она. И подумала, что, слыша свой голос, не так боится этого города.

Лили дернула изо всей силы застрявшей ногой и, все-таки высвободив ее, снова упала. Низ джинсов был разорван, а на месте содранной кожи торчали мелкие куски дерева.

Девушка обессилено выпрямилась на полу. По крайне мере кашель пока прошел. Наверное, из-за адреналина.

"Нужно обработать рану. Еще подхвачу какое-нибудь заражение. — начала она копаться в рюкзаке. — Перекись водорода... Вот она!"

Первые же несколько капель с шипением стали покрываться пузырьками. Оставалось только подливать время от времени жидкость и вынимать щепки, торчащие нелепо в ссадинах.

— Так, хватит с тебя, — она убрала флакон и вновь подошла к кабинету. Осторожно протянула руку внутрь пробитой дыры, нащупала замок.

— Попался! — Девушка повернула рычажок и отворила дверь.

Тот же стол и бумаги. И стоило сюда ломиться?

Кружок света от фонаря ткнулся в первый попавшийся листок. Личное дело. Преступника или милиционера? Да какая разница! Ей это ничем не поможет.

Зато папка сбоку оказалась интереснее. Списки людей — несколько листов со столбиками по сорок-семьдесят человек. Что это? На всех пометка "Отбыли". Кроме последнего — тот щеголял пятьюдесятью восемью фамилиями и датировался 15 января 1967 г.

И зачем они? Лили покопалась в папке, безуспешно пытаясь сосредоточиться, несмотря на головную боль, — ни слова, что объясняло бы их назначение. Может в других бумагах?

Но обыск стола не дал ответа.

Ящики? В верхнем слева... лежал пистолет! Пользоваться оружием она не умела, но этого же никто не знает?

Лили достала кобуру и непослушными руками прикрутила на пояс.

"А патроны там вообще есть? Я даже не знаю, как это проверить. Разве что выстрелить?

Нет, еще попаду в себя!"

В следующем ящике оказалась пачка писем и приказов. Лили просматривала их без особого интереса, когда вдруг наткнулась на:

"Начальнику Райотдела милиции г. Перворечинска Звереву К.М

В связи с аварией на северо-восточном участке железной дороги, прошу предоставить все необходимые ресурсы для использования железнодорожной станции "Перворечинск" в качестве перевалочного пункта для следования эшелонов с заключенными, направляемых в колонию строго режима N 117 по резервному участку путей. Требуется соблюдение всех мер безопасности — все заключенные в большинстве чрезвычайно опасные для Советского общества преступники.

Глава управления милиции по Свердловской области Ольшев В.И. 22.12.1967 г".

Лили передернуло. Все это заключенные. Их здесь пересаживали на другой поезд и отправляли дальше.

А последних не успели. Почему? Они вырвались и убили всех? Да нет. Бред. Даже самые матерые преступники не станут вырезать целый город. Скорее сбегут в леса.

"Ведь не станут же?"

Ей захотелось оказаться как можно дальше от этого города. Было не по себе, и страх только усиливали царящие вокруг темнота и тишина. Девушка вслушалась — нет ли звуков шагов. Нет, лишь ее дыхание.

"Хватит!" — одернула себя девушка. Нужно найти рацию или что тогда использовали для связи. Радиорубка? А от чтения этих документов пользы никакой. Только распускать свои и без того расшатанные нервы. Лили подумала и сгребла бумаги в рюкзак, который от немалого количества вещей уже напоминал надутый шарик.

В столе больше ничего занимательного не оказалось, и онеа с трудом вышла из кабинета, толкнув скрипнувшую дверь.

Так, что теперь. Рация! Где найти рацию? Она еще не была на втором этаже.

Дверь за спиной продолжала скрипеть. Девушка оглянулась — створка застыла в одном положении, но звук не прекращался. Более того, нарастал, накатывал переполняющей коридор волной.

Шум достиг болевого предела, и Лили схватилась за уши, закричала, стремясь избавиться от изводящего ощущения. А скрежет вгрызался в сознание ржавым сверлом, туманил взор, заставлял подгибаться ноги...

Очнулась она с кашлем, лежа на полу. Дернулась от спазма и тут же пожалела — голова отдалась непереносимой болью, к горлу подкатила тошнота.

Лили заставила себя подняться и, опираясь плечом на стену, пошла-поползла по коридору. Дышать девушка старалась как можно реже — только не вырвало бы.

Мыслей не было.

Второй этаж не показал ни капли нового — те же кабинеты. И, как и на первом, некоторые были закрыты, некоторые нет.

Лили встала и задумалась. На улице уже стемнело, судя по черноте за окнами. Вернуться в зал ожидания? Там имелся хоть какой-то намек на уют, но девушка сомневалась, что сможет ночью найти дорогу и, главное, выдержать ее.

Спать здесь? Нет, слишком страшно.

"Значит, идем дальше. Но куда? Где можно найти рацию? Думай, Лили, думай!"

В любом случае, что-то должно быть в здании милиции.

"Должно! Проверить запертые комнаты? Опять шуметь", — девушку передернуло. Каждый громкий звук, издаваемый ею, рождал образы крадущихся в темноте чудовищ.

"Хватит!"

Лили подошла к ближайшей двери и, превозмогая страх, тошноту, боль — да все, что мучило ее, достала молоток.

Пусто. Трафаретно-обыденные кабинеты.

"Проклятье!"

Лили обессилено села на пол. Нестерпимо хотелось лечь и... вытошнить всю болезнь.

"Думай девочка, думай!"

Где в городе нужна связь кроме милиции? Пожарные? Скорая. Скорая! Точно!

Девушка вскочила. Наверняка в больнице есть пост радиосвязи для скорой помощи. Если больница тут есть вообще.

Хотя, с другой стороны, вряд ли его стали использовать для связи с внешним миром. Тогда остается все-таки милиция.

Лили уныло посмотрела вокруг. Она уже по нескольку раз обошла все строение, но ничего подходящего не попадалось.

"Думай! Думай!" — но ватная голова уже мало на что была способна.

"Нужно... Нужно обойти еще раз и поискать наушники. Да, точно! Раньше они были большие и, если здесь имелся пост связи, я их замечу. Должна!"

Лили вздохнула и принялась опять обыскивать кабинеты.

"Господи, помоги мне, пожалуйста".

Восемь лет, десять месяцев, пять дней, шесть часов и двадцать пять минут до начала отчуждения.

Дедушка улыбается и прихлебывает чай.

— Как думаешь, старик еще может тебя удивить? — согретый мохнатым пледом сидит он напротив камина в необъятном зеленом кресле, и, судя по довольному выражению лица, наслаждается каждым новым глотком. В кресле в этом, да и в самой дедушкиной фигуре, чудится нечто магическое, пришедшее из глубин веков. И Лили невольно улыбается в ответ.

Каждый год, сразу после Рождества, папа отвозит Лили к своим родителям — они владеют двухэтажным домом на берегу залива. История особняка началась в позапрошлом веке, и тем более удивительно, что до сих пор он почти не изменился внешне.

Внутри все модернизируется по последнему слову техники (исключение составляет, пожалуй, лишь древний камин), но снаружи так и остается каким-то артефактом, заброшенным неведомой машиной времени из девятнадцатого века.

А камин... Он старый, с вечно ломающейся трубой, отчего потолок в гостиной чернеет часто, как после пожара. Сверху взгромоздились дремучие часы, конь, взмахнувший гривой и застывшая в танце девушка.

Папа давно предлагает поменять обычный камин на электрический, но дедушка против. И Лили его прекрасно понимает. Зимой тут порой очень холодно, и девушке доставляет неописуемое удовольствие оттаивать у камина, надышавшись свежего искристого воздуха. Протягивать к огню покалывающие после мороза руки, смотреть на танго пламени и погружаться невольно в дремоту под спокойный треск поленьев.

Каждый год гостит Лили, а дедушка, наполовину утонув в своем кресле, рассказывает сказки. Придумывает ли на ходу? Или вычитывает в книгах? Она не спрашивает.

Но старику с неизменным успехом удается с головой погрузить ее в неповторимый мир странствующих рыцарей, драконов, вечно попадающих в беду принцесс. Мир, из которого не хочется уходить.

Но сейчас, в пятнадцать лет, Лили любит гулять с друзьями, а не слушать истории. И все же она отвечает:

— Конечно! Новая сказка?

— Да, Лиличка. Да ты присаживайся, — кивком указывает он на ковер рядом и ставит на столик чашку.

— Ты уже взрослая девочка, так что сегодня и сказка будет взрослая, — дедушка подмигивает и правой рукой поправляет сползший плед.

— Итак. Дела те были давным-давно. Когда люди еще не знали электричества и жили не в небоскребах, а в замках и срубах... — стены растворяются, и Лили медленно погружается в расколдованную голосом дедушки нереальность.

— Жил в одном королевстве принц. И звали его Себастиан. Был он красив собой, храбр, как лев, и честен. И был с детства влюблен в дочь местного купца Генриетту. Она была, скажем, другой. Не очень красивая, не такая уточенная, как фрейлины, не такая покорная.

И вот, вернувшись после очередной выигранной битвы, принц решил просить ее руки. Он пришел к ней, встал на колени и предложил свои руку, сердце и корону.

А Генриетта ему отказала. Сказала, что любит плотника Авраама и выйдет замуж только за него.

Принц мог применить силу и заставить ее стать королевой, но не стал. Он ушел.

Днями и ночами Себастиан мучился не в силах совладать со своим горем. Генриетта же действительно вышла замуж за плотника и, кажется, была на самом деле счастлива.

— Отец Всевышний, — взмолился принц, — помоги мне. Сердце мое разбито и кровоточит, и не знаю я, что делать. Ты поможешь мне, Отец? Я не могу жить без нее!

Так молился он каждый день. День за днем, месяц за месяцем. Год за годом.

И однажды Господу это надоело. Он спустился на землю, предстал перед принцем и сказал:

— Сын мой. Посмотри вокруг. Сколько времени прошло? Ты уже научился жить без нее.

Принц осмотрелся и понял, что то была правда. То, что раньше казалось невозможным, вышло само по себе — он действительно жил.

— Но, Всевышний, что же мне делать? Я могу жить, но боль не ушла. Помоги мне?

— Сын мой, — вздохнул Бог, — Что ты хочешь, чтобы я сделал? Сошел на Землю и жил вместо тебя? Я способен на это. Ты этого хочешь? Я знаю, что нет.

А помогать... Я уже тебе помогаю. Как и все остальным — малым и глупым, больным и беспомощным, богатым и злым и даже тем, кто в меня не верит. Всем и каждому, ведь все вы — мои создания.

Но сейчас, здесь — это твоя жизнь. И прожить ее ты должен сам.

Ведя лучом фонаря под шкафом, Лили наткнулась на, видимо, случайно закатившиеся туда наушники. Громоздкие и неудобные на вид, но это были они, никакого сомнения. Сердце радостно забилось.

Девушка встала с колен и, охнув от рези в голове, осмотрелась.

"Значит здесь был прибор для связи.

Где же ты?"

Лили начала капаться в бумагах на столе, и, сбросив на пол очередную стопку, обнаружила небольшое, бледно-серое в свете фонаря устройство.

"ВАФ — 85". Название ни о чем не говорило. Куча рычажков и шкал со стрелками.

"Где же включение? Вот!

Такие приборы должны быть независимы от сети электропитания. Да?" — Лили перевела дух и щелкнула тумблером.

Никакой реакции. Внутри все обвалилось куда-то в пустоту. Значит, остается самой отсюда выбираться.

"Хорошо хоть карту нашла".

Лили села на стул и положила локти на крышку стола.

"Как же хочется домой..."

Домой, в тепло, уют. Чтобы за ней ухаживали, приносили чай в постель и кормили фруктами.

А не сидеть в пустом, слово заживо погребенном, городе черти где!

Девушка опустила голову на руки.

Как же устала она. Измученное тело ныло, болело и требовало пощады.

Идти в зал ожидания? Нет, уже не хватит сил. Ночевать здесь? Или идти...

Ей вдруг стало страшно — Лили начала задыхаться, как больная клаустрофобией, в своем собственном сознании. Рванулась и поняла, что находится в каком-то непонятном коконе, сковывавшем движения. Будто ее запихнули в желе.

"Я не хочу! Нет!" — все вокруг оцепенело в полупозе, как начавший сворачивать, да так и застрявший, автобус. Медленный ад, который растекался по жилам застывающим воском.

После череды бесконечно длящихся движений, Лили удалось поднять себя и бросить тело вперед к выходу из кабинета...

Коридор. Поворот. Коридор. Свет. Свет?!

Свет из комнаты. Скрипнула под рукой дверь, являя взору стол и тело на нем, прикрытое простыней. Которое вдруг задергалось, заходило ходуном в каком-то пугающем аритмичном биении.

Лили потянула край простыни и...

Завизжала, вырываясь из липкого мерзкого сна. Включила фонарик и, едва не плача, забилась в самый угол. Казалось, если она закроет глаза, то все повторится. И будет продолжаться снова и снова, пока не сведет окончательно с ума.

"Господи, прошу тебя, не надо. Я не выдержу этого. Не могу больше!"

Всю ночь Лили снились кошмары. Она ворочалась, просыпалась то и дело, чувствуя, как по телу расползается простуда, несмотря на принятые препараты. Вконец заложило нос, температура поднялась еще больше, лихорадя измочаленный организм. Болело и пересохло горло. И приступы кашля — перебивающие дыхание, сводящие мышцы живота, — вырывали раз за разом из дремоты. То ли мучая, то ли спасая от тошнотворных миражей.

Четыре месяца, два дня, шестнадцать часов и девять минут до начала отчуждения.

За окном воет метель, скрипит выгибающимися от натуги стеклами. В комнате темно, и только слабый свет фонаря снаружи очерчивает тени — кровати, стола, брошенной тут и там одежды и свернувшейся калачиком Лили.

Раздается стук, и желтый квадрат дверного проема возникает неуверенно на полу.

— Мам! — морщится девушка, когда вошедшая женщина включает свет.

— Лиля, мы должны обсудить некоторые вещи, — Евгения Константивна Кирсанова садится на край постели.

— Мам, давай потом?

— Нет, Лиля. Мы с отцом многое тебе позволяли, но пора уже браться за ум...

— Мам!

— Не мамкай! Сколько можно заниматься ерундой? Уехала за каким-то мужиком, а родной матери не сказала — ладно, я тоже молодая была, понимаю. Но теперь-то что?

— Мам, мне надо прийти в себя.

— Отчего? Иди работать или учиться. Хочешь заниматься танцами — занимайся ими. Но прекрати эту ерунду! А то, что за манеру взяла — начала и бросаешь!

— Мам, я уже всему там научилась! Мне нужно искать что-то новое...

— Новое, новое... Прекращай! Чтобы к концу недели определилась.

Снова репетиции, выступления. Лили почувствовала тошноту.

Но другого пути пока не было.

Вспышка! На фото — девушка. Отягощенное тревогами и усталостью бледное лицо, синяки под глазами. Она словно ищет чего-то и никак не может найти.

Ответа?

Знака?

Прощения?

Глава 5

Адский Колодец лежит на вершине мира и ведет вниз, к его корням.

Он, вероятно, так же стар, как и сам мир; а если и нет, то выглядит таким.

Он начинается с двери. Это громадная, из закаленного металла дверь, воздвигнутая Первыми, тяжелая, как грех, втрое выше человека и в половину этого расстояния шириной. Она в полный локоть толщиной, на ней медное кольцо размером с голову, сложная давящая пластина замка и надпись, говорящая, примерно, следующее: "Уходи. Здесь тебе не место. Если попробуешь войти — пропадешь, а также будешь проклят. Если тебе каким-то образом удастся войти — не жалуйся, что тебя не предупреждали, и не докучай нам своими предсмертными молитвами". Подписано: "Боги".

Роджер Желязны "Бог света"

Лили подняла голову, и тут же рухнула обратно — чуть не поперхнулась от накатившей тошноты. Сил встать не было, хотя спина и шея уже затекли из-за сна на полу.

Временами девушке казалось, что она видит себя сверху — то удаляется, то вновь приближается и смотрит изнутри, как в дверной глазок. И стены кабинеты расширялись, сужались — пульсировали в тягучем неприятном ритме.

Лили уже хотела, чтобы ее вырвало — освободило от круговорота в желудке, от рези в глазах и душащей лихорадки.

Но облегчения не наступало.

А вокруг была гулкая тишина. Такая, в которой слышно тонкий звон падающей на пол булавки. В которой пытаешься уловить малейшие звуки — шаги, скрип, шорох... Боишься и ждешь, когда вот-вот воздух прорежет шум отпираемой двери.

Лили сжала ноющий затылок и чудовищным усилием подтянулась к столу, уставившись на окно, которое даже не заметила вчера ночью. За ним было все то же суицидально-тоскливое небо оттенка грязной воды.

"Дождя, кажется, нет".

Чесалась и плохо пахла давно не мытая голова. Лили чувствовала это даже несмотря на заложенный нос.

"Как же хочется в душ..."

А еще надо поесть, причесаться, выпить лекарства и поглядеть, как там мобильник. И двигаться из этого чистилища.

Она вспомнила, что вечером не пила таблетки.

"Пустой город — совсем не подобающее место для болезни, не находишь?"

Лили кое-как забралась на стул и повторила привычную процедуру — несколько кусочков склизкой тушенки, теперь уже холодное какао и таблетки.

"Просто объедение", — Давилась, кашляла, сдерживала, как могла, рвоту, но продолжала.

Бумаги, бумаги — девушка бездумно начала ворочать пачки листов, глотая отвратный какао. Расплывались песочным пятном перед глазами неисчислимые доклады и рапорты.

Кому все это сейчас нужно?

"Кем бы ты ни был, а после смерти от тебя останется только необъятная гора мусора. И, если не было за тобой никаких поступков, то и помнить будут именно по этому мусору — изъеденным молью одеждам, чахлым цветам на подоконнике и, конечно, горе-сервизам в пыльных сервантах...

Стойте! А это что?"

Лили вытащила папку с множеством подшитых страниц, на которых были заинтриговавшие... диалоги?

"Записи переговоров?"

Точно! Девушка с судорожно колотящимся сердцем начала перебирать страницы в поисках последней даты. Вот — 17 января 1967 г. Дальше — лишь пустые листы.

"16.30

Группа Альфа: База прием.

База: На месте. Докладывайте.

Группа Альфа: Пробовали связаться с внешним миром — без результатов. Идем по компасу в сторону Соликамска. Отошли от города километров на тридцать. Видимость почти нулевая. Ветер и снег. Сугробы огромные, машину пришлось бросить. Прием.

База: Вас понял. Следующий сеанс связи через тридцать мин. Удачи, ребята.

Группа Альфа: Вас понял. Нам всем не помешает.

17:00

Группа Альфа: База прием.

База: На месте. Докладывайте.

Группа Альфа: Пробовали связаться с внешним миром — без результатов. Идем по компасу, но почти не продвинулись. Вернулись на свои следы. Погодные условия ухудшаются — ветер сильный, как никогда — я такого не видел. Валит деревья.

База: Вас понял. Держитесь открытого пространства. Не хватало, чтобы вы пострадали от упавшего дерева. На вас вся наша надежда. Следующий сеанс связи через тридцать мин. Удачи, ребята.

Группа Альфа: Вас понял. К черту!

17:30

Группа Альфа: База прием. Мы потеряли одного. Провели перекличку — Сергея нет. Ждали двадцать минут. Больше на таком холоде не можем. С компасом какая-то чертовщина. Стрелка вертится как ненормальная — мы снова и снова возвращаемся на старое место. Пробовали связаться с внешним миром — без результатов. База прием! Вы меня слышите?

База: Все понял. Вы можете найти ориентиры на местности, чтобы двигаться дальше?

Группа Альфа: Нет, видимость почти нулевая. Одна снежная пелена вокруг.

База: Попробуйте поставить палатку или найти укрытие и переждать. Не двигайтесь, пока не поймете, в какую сторону вам нужно.

Группа Альфа: Палатка на таком ветру не выдержит. Попробуем спрятаться в лесу.

База: Будьте осторожнее. Следующий сеанс связи через тридцать мин.

18:00

Группа Альфа: База прием. Пробовали связаться с внешним миром — без результатов. Не смогли найти укрытие. Чертовщина с компасом продолжается. И, готов поклясться, но мы слышали детский голос.

База: Вас понял. Повторите последнее.

Группа Альфа: детский голос откуда-то со стороны! Не знаю, что тут творится, но мои люди на грани паники. На таком ветру мы долго не продержимся.

База: Сохраняйте спокойствие. Сделайте стены из снега, чтобы переждать непогоду.

Группа Альфа: Твою за ногу! Ты издеваешься? Мы посреди хрен знает чего — а нам снежки лепить?

База: Пока не сможете найти деревья — это единственный выход. Сделайте защиту из снега.

Группа Альфа: Господи опять этот детский голос. Я не знаю что это, но даже мне не по себе.

База: Это звуковые эффекты ветра. Старайтесь не обращать внимание. Следующий сеанс связи через тридцать мин. Соберитесь, нам все сейчас тяжело.

Группа Альфа: Если бы ваши гребаные приборы могли связаться хоть с кем-то, кроме этой рации у меня в руках, то нас бы давно вывезли. А не приходилось бы переть черти сколько, только чтобы позвать на помощь!

18:30

Группа Альфа: База прием. Потеряли еще одного. На этот раз Михаил. Мы даже ни видели, чтобы они отходил. Вырыли в снегу укрытие. У двоих обморожение конечностей. Оказали первую помощь, но долго они так не продержатся. Пробовали связаться с внешним миром — без результатов.

И одна вещь. Может быть, мне показалось, но, когда ветер немного стих, я увидел другую сторону поля. Оно будто обрывалось, а дальше была темнота и сияние. Как Северное Сияние только другого оттенка.

База: Вас понял. Сохраняйте спокойствие, просто показалось. Придется ждать, пока погода не утихнет.

Группа Альфа: Ты идиот?! Нас осталось пятеро, у двоих обморожение. Мы в поле в вырытой в снегу пещере! Есть предложения получше?! Там кроме тебя есть кто-нибудь?

База: Вас понял. Сохраняйте спокойствие. Почти всех доставили в детский дом, в подземной части института рядом удалось запустить гидрогенератор. Здесь остались только я и сменный радист.

Группа Альфа: Слава богу. По крайне мере у вас теперь есть время.

База: Держитесь. Следующий сеанс связи через тридцать мин.

19:00

Выйти на связь не удалось.

19:30

Выйти на связь не удалось.

20:00

Выйти на связь не удалось.

20:30

Выйти на связь не удалось.

21:00

Выйти на связь не удалось.

21:30

Выйти на связь не удалось.

22:00

Выйти на связь не удалось.

22:30

Выйти на связь не удалось.

23:00

Выйти на связь не удалось.

23:30

Выйти на связь не удалось.

00:00

Выйти на связь не удалось.

"

Лили почувствовала, как волосы у нее на затылке встают дыбом. Был послан отряд, чтобы сообщить о чрезвычайной ситуации и людей из города вывезли? Похоже на то.

И это не вышло. Отряд потерялся? Все замерзли? И что за детский голос?!

Девушку передернуло. Что же тут случилось, из-за чего весь город понадобилось эвакуировать? Неудачные опыты? Авария на заводе? Снежная буря? Последнее было более вероятно, судя по описанию погоды в переговорах.

Всех перевели в приют, потому что там включили отопление. Значит, из-за урагана вышла из строя городская подстанция, и не давала электричества?

"Господи, неужели все здесь замерзли заживо. Весь город?"

Лили еще раз просмотрела папку — записей после полуночи восемнадцатого не было. Лишь странные стенограммы шестнадцатого и семнадцатого января, на которые Лили сперва не обратила внимания — где с полуночи до полуночи безрезультатно пытались выйти с кем-то на связь.

"С внешним миром? Или..."

Отпустившие на время челюсти кашля сжались снова. И спазмы последовали один за другим — жгли напалмом грудь, наполняли рот сгустками крови. Лили только и могла, что хвататься за скользящие листы и тщетно пытаться сделать вдох.

А потом все исчезло.

Девушка распахнула глаза — бумаги с застывающим ручейком какао, прилегший на бок термос... Потеряла сознание? Или уснула?

Судя по раскалывающемся от боли черепе, скорее первое. В горле что-то мешалось, и она сплюнула — густой малиновый комок.

"Точно, бронхит, — флегматично отметила про себя Лили. — Однажды я могу и не очнуться.

Так хватит! Соберись! Нужно двигаться дальше. Тем более что есть карта".

Город на схеме оказался разделен индиговой полосой реки на две неравные части. Большая — снизу, где она сейчас и находилась. Меньшая — на другом берегу, где располагался детский дом.

"Нет, мне туда не нужно! Мне нужна дорога! Рядовая автострада".

Единственная дорога, на которой было написано "В сторону Соликамска" ютилась на противоположной стороне. Идти туда совсем не хотелось, но искать еще...

"Нет уж, лучше по карте".

Перворечинск встретил ее камерным безмолвием пустых улиц. Разбрасывал мокрые полусгнившие листья, шквалами ледяного ветра скручивал остовы деревьев, гудел в оконных проемах.

"Эти листья похожи на куски отваливающейся кожи. Да и я сама как в склепе. Точно умерло здесь все и продолжает медленно разлагаться с зимы шестьдесят седьмого года. Одни серые полуистлевшие останки".

Заметно похолодало. Лили, как могла, куталась в пальто, но согреться не получалось. Подумав, девушка сдалась — достала из рюкзака свитер. Тот отвратительно пах потом.

"Хотя я и сама не лучше. Сколько уже не мылась?

В душ хочу..."

Порыв ветра принес листок и прижал к ноге девушки. Как будто терся котенок о ногу.

Два месяца, четырнадцать дней, семь часов и пятьдесят семь минут до начала отчуждения.

На экране ноутбука пушистый комок — он по-сонному неловко двигается из спальни к блюдцу с молоком. Спальня кроваво-красная — от покрывала на кровати, до цветов на обоях. Комок полосато-серый. Лили смотрит на него, забравшись с ногами на табуретку. На ней длиннющая, почти до колен, весенне-зеленая футболка.

И у нее запуганные алебастровые глаза.

— Лили? — Кира хочется дотянуться до подруги, но глупо утыкается рукой в экран. — У тебя же все должно быть в порядке. Олег...

— Я знаю, я должна быть счастлива. Должна прыгать, танцевать. А...

Я устала. От всей этой беготни, репетиций, нытья родителей. У меня такое чувство, что кто-то вытеснил меня из моей же жизни. Спит в моей кровати, пользуется моим телом.

А я сама не здесь. Я словно окружена толпой людей, — нервно прикрывает она рот ладонью. — Вроде знакомых, но с уродливыми лицами, злыми.

Комок останавливается у блюдца и наклоняется к нему. То появляется, то пропадает крохотный розовый язычок.

— И они все приближаются ко мне, сужают круг. Мне тесно. Некуда отступить. Они забираются в меня через глазницы, — Лили зарывается ногтями волосы и дергает их, как если бы все это происходит прямо сейчас, — душат меня. Я не могу больше! — срывается она на крик, скрежетом разрывающий динамики. — Не могу!

Звонок в дверь.

Девушка вскакивает, как ужаленная, и исчезает из поля зрения. Слышно, как гремит открываемый замок.

— Виконт? — доносится неуверенный голос. — Чем обязана?

— Я привез подвески королевы, — хмыкает в ответ мужчина и вскоре появляется на экране.

Сложно сказать, сколько ему лет. От двадцати до тридцати пяти. Он и впрямь похож на мушкетера — бородка клинышком, гордая осанка. Этакий породистый английский терьер.

— Позвольте представить вас кардиналу, виконт, — Лили появляется в кадре и тянет мужчину к котенку, — Шарик.

— Котенок по имени Шарик? — смеется мужчина.

Шарик, тем временем поднял голову и, сев на задние лапы, вытаращено смотрит на гостя. Кира такого взгляда никогда не видела — будто его сейчас съедят целиком.

— Мяу? — жалобно спрашивает котенок.

— Ну вот, ты его напугал, — Лили наклоняется, берет комочек в руки и аккуратно несет в комнату.

Вспышка! На бумаге медленно застывает фото девушки с котенком.

И только руки Лили все еще дрожат.

Хоть свитер и согрел, но в воздухе ощущалась тяжелая поступь приближающихся холодов.

"Ноябрь на носу, не хватало быть тут во время заморозков. Я точно не перенесу здесь зиму. Я и дольше пары дней вряд ли протяну, — тонкий голос паники сверлом вкручивался в мозг. — Замерзнуть или умереть от голода? Или сдохнуть от воспаления легких? Даже не знаю, что выбрать".

Серая улица, серые обломки, серое небо — все они расплывались в глазах монотонной некончающейся кляксой, и Лили с ужасом чувствовала, как мир вокруг постепенно ускользает, уходит в сторону, отдавая ее во власть миражей.

Вот шепчет чей-то голос, вот на асфальте похожая на человеческую тень... Кружатся окрест Лили, точно часовые, выжидают. Только чего? Когда она потеряет сознание?

Она бежала, кричала, отмахивалась, гнала прочь изводящие мороки, и, как ребенок, радовалась выламывающим грудь приступам кашля, что буквально выдирали ее из собственного разума.

Иногда пыталась отвлечься и состыковать в одурманенной голове все, что знала.

"Тринадцатого декабря в городе все было в порядке — типография выпустила газету. Затем из-за аварии с двадцать... какого-то декабря местную железнодорожную станцию начинают использовать в качестве перевалочного пункта для оправки заключенных. Пятнадцатого января прибывает последняя партия, которой уже не суждено отбыть в колонию. Вечером или в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое, а может, и раньше, начинают ухудшаться погодные условия. Люди не выходят на улицу — возрастает нагрузка на местную электросеть, и в определенный момент она отказывает. Ремонтникам не удается восстановить подачу электричества. Город накрывает снежная буря, и начальство решает просить помощи для эвакуации жителей. Но, по какой-то причине, вероятно, из-за все той же бури связь на большие расстояния не работает. Тогда они собирают отряд и отправляют его в ближайший населенный пункт. Параллельно удается запустить генератор в детском доме. Это значит, что там есть свет и тепло — всех жителей начинают переводить туда. В городе остается лишь смена радистов, которые поддерживают связь с посланным отрядом и сами пытаются достучаться до внешнего мира. Почему они тоже не пошли в детский дом? Ведь прибор связи можно взять с собой. Или здесь была какая-то стационарная антенна?

Господи, а в детском доме знали, что отряд, посланный за помощью, пропал? Или в итоге людей спасли? Или они там и остались? И лежат по сей день в этом приюте".

Лили передернуло.

"Надо прекращать думать об этом".

Пришла в себя она от холода. И, несмотря туман во взоре, поняла, что лежит на мокром асфальте и не помнит абсолютно, как сюда попала.

"Когда же тошнить перестанет?"

Над головой хмурилось небо, затянутое саваном чернильных, так похожих на свежие синяки облаков. Ветер стонал в разломах стен, бросал в лицо облака режущей пыли.

"Черное небо, лужи из крови,

Мы больше не увидимся с тобою..."

Улица, на которой лежала девушка, проходила мимо арки во двор. Она мельком взглянула в ту сторону и заметила блеск воды. Река? Если верить карте, до нее еще несколько кварталов.

Лили кое-как поднялась и направилась через арку.

Раньше здесь был обычный двор с песочницами и качелями, но сейчас разлившаяся река занимала все видимое пространство между домами, достигая окон первого этажа.

Посреди — возвышались ржавые качели с таящимся где-то в глубине воды сиденьем. Крыши автомобилей торчали, как грибы, около домов, лениво перекатывались через них волны.

Лили вздрогнула — она вдруг живо представила, что квартиры, где раньше жили люди, теперь полностью заполнены водой. Вместе с мебелью, посудой, одеждой, что покрыты илом и медленно разрушаются под действием стихии.

Тишину надорвал кашель — девушка сжала грудь, морщась от боли, и часто-часто задышала. Сплюнула кровяной сгусток, от которого в воде потянулась паутинка бордовых нитей.

"Как при чахотке... Нет, скорее у меня пневмония. Сколько это дней без лечения? Один-два? Или я уже умерла, и это чистилище..."

Что-то на дне привлекло ее внимание, и девушка наклонилась ниже.

"Боже..." — как куча сломанных манекенов лежали там тела. Раздувшиеся, бледные...

Она моргнула, и видение исчезло. Кроме занесенной песком детской площадки, ничегошеньки под водой не было.

Девушка развернулась и вышла в арку. И не знала уже, существует ли город на самом деле. Существует ли она?

"Или все это лишь горячечный бред?"

— Лили?

— Да.

— Поболтаем?

— Говори. Разве я могу тебе помешать? Ты — мой внутренний голос.

— Лили, мы, вроде как, умираем.

— Да.

— И? Ты ничего не будешь делать?

— А что ты хочешь? Я пытаюсь.

— Этого мало.

— Какая же ты зануда! Знаешь, сколько известных личностей скончалось от бронхита. Пруст, например.

— Скорее он скончался от тоски, потому что всю жизнь писал один и тот же роман.

— Ой, зато какой у него опус про печеньки! Мадлены... кажется, это была единственная вещь, которую я сама испекла.

— Все люди, которых ты подразумеваешь, сделали что-то значительное. А ты?

— Черт... — Лили захлебнулась от внезапно налетевшего кашля.

— Не слышу ответа.

— Извини, я тут пытаюсь не выплюнуть наши легкие.

— Это не оправдание.

— Вот ты стерва! Я тоже много чего сделала, пускай и не то же, что они...

— Вот именно. Ключевое слово "много". Какой тут смысл?

— Как там у Саган... "Чтобы двадцать три часа быть свободной и полчасика чувствовать одиночество". Или нет. Либо что-то у меня с памятью, либо у Франсуазы с арифметикой. Кстати она тоже умерла от какой-то ерунды с легкими.

— Мост.

— Сама ты! А...

Мост и правда был — точнее сквозь толщу воды угадывались очертания бетонных плит. Очевидно, строители никак не рассчитывали, что со временем река выйдет из берегов и почти полностью поглотит его.

Девушка окунула руку, чудом держась на шатающихся, будто ходули, ногах — вода была ледяная.

"Плыть — чистой воды самоубийство. Температура у меня и так зашкаливает.

Нужно найти плавсредство. Или самой построить".

— Наконец здравая мысль!

— Умолкни.

— Я только констатирую факт.

Лили растерянно осмотрелась по сторонам — следов лодок в поле зрения не было. Значит, плот? Ей нужны доски и гвозди.

"Положим, прорва досок и гвоздей. И смола или, назовем его, элемент "X", который не позволит моему творению протечь.

Нет, все это слишком долго, я буду собирать плот с неделю. Должен быть другой способ".

— Да, лечь здесь и думать, какая ты бедолажная и одинокая.

— Прекрати! Ты мне помогать должна, а не...

— Лили, ты — это я.

— Тогда кто я? Аааа, отстань!

Заморосил безжалостный дождь. Когти холода медленно поползли под одежду, вытягивая тепло тела.

"Думай. Думай, что еще?"

Канализация? Точно! Лили оглянулась — а вот и ближайший люк. Если подземные ходы не затопило, то у нее есть шанс пройти под рекой на ту сторону.

Хотелось в это верить.

Девушка достала из рюкзака перчатки.

"Вязаные и скоро промокнут. Но все-таки лучше, чем лазить в грязи голыми руками".

— Ты видела с себя со стороны? Пара пятен, как ужасно!

— Я тебя не слушаю.

В центре люка было небольшое отверстие — Лили вставила туда ручку молотка и, используя, как рычаг, потянула крышку.

— Черт! — обессилевшие руки соскользнули и безвольно повисли вдоль тела. От напряжения подкатила к горлу тошнота.

"Я могу!" — снова примерилась Лили и потянула всем корпусом. — Да! Еще чуть-чуть..."

Грудь разорвало сухим, не дающим облегчения кашлем, но девушка не отпускала ручку — несмотря на текущие градом слезы, клокочущую в горле кислоту и обессиленное тело.

Люк поднялся и с лязгом рухнул на асфальт.

"Хочу лечь и уснуть. А, когда проснусь, пусть все это пройдет!"

Включенный фонарь высветил перекладины лестницы и сводчатый туннель, по дну которого бежал темный поток.

"Вместе с рюкзаком на плечах не пролезть".

Девушка присела и свесила ноги в отверстие, все больше понимая, насколько устала и вообще не хочет никуда двигаться.

— Так и будешь сидеть?

— Да! Имеются возражения — подай на меня в суд. Вот смеху-то будет.

— Ха-Ха-Ха.

— Я не так смеюсь. Ты — неправильная Лили. Все умолкни!

Она ухватилась словно ватной рукой за поручень лестницы, другой взяла рюкзак и полезла вниз.

Каждый шаг приходилось делать, осторожно ища ногой очередную перекладину, цепляясь изо всех сил дрожащими носочками и закоченевшими пальцами. Голова закружилась, точно перманентной тошноты было мало.

"Раз.

Другой. Тут не высоко, я же видела.

Можно подышать.

Как я хрипло дышу. Все забито внутри этой дрянью.

Еще разок..."

Наконец, она нащупала ступней дно и спрыгнула на небольшой бортик, идущий вдоль стен туннеля. Чуть ниже плескался поток. По сравнению с городом здесь было на редкость шумно — вода падала с грохотом где-то рядом. Пахло сыростью и плесенью.

Лили повернулась в сторону реки и двинулась вперед. Подтверждая догадку, начал приближаться шум.

— Туннели могут быть очень запутанными — надо отмечать, где идешь.

— О! Мы закончили с сарказмом и перешли на советы.

Подумав, Лили все же достала лист, намочила и положила на пол рядом с лестницей. Теперь она всегда узнает, откуда пришла. Даже если стемнеет, и люка наверху видно не будет. И вряд ли снесет мокрую бумагу случайно забредший сквозняк.

Так она и шла — оставляя на поворотах и развилках листы бумаги. И то приближался, то отдалялся рев падающей воды.

От жара или от холода внизу — девушку скоро начало трясти. Клацали зубы — отбивали ритм, одним им известный и понятный, горло заболело, а почти ежеминутные приступы кашля грозили разодрать легкие.

Скоро Лили начало казаться, что ее больше нет — поглощена мраком. Остались только тающий лучик фонаря, тяжелое дыхание и дрожь, волнами выгибающая тело.

— Поболтай со мной?

— Ты же меня не слушаешь.

— Я буду. Мне страшно...

— Хорошо. Мертвым уже нечего бояться.

— Умеешь ты найти оптимистическую нотку. Слушай, давай придумаем тебе имя. Надо нас как-то различать.

— Давай.

— Хм. Если я — Лили, то ты... — Ляля.

— Ну уж нет! Мне не нравится.

— Мне тоже. Ммм. Лилиана?

— Как у цыганской гадалки.

— Точно. Знаешь, а у нас много общего. По крайней мере, во взглядах на имена.

— Один мозг на двоих и тот ни грамма толкового придумать не может.

— Нет, ты все-таки редкая зануда. Назову тебя... Фрекенбок.

— Нет! Я слишком красивая для того, чтобы быть Фрекенбок.

— Красивая? Не смеши. Нос, как шило, и глаза цвета старой штукатурки.

— Хочу другое имя!

— Хорошо! Хмм. Арабелла?

— Это из "Капитана Блада"?

— Ага. Красивое имя. Всегда хотела, чтобы меня так звали.

— Я знаю.

— Арабелла.

— Да?

— Мне плохо.

— Я знаю.

— Все-то ты знаешь. Как думаешь, может быть, пистолет в висок и... Или два пальца в рот. Мутит уже который день, я больше не могу. Наверное, что-то не так с консервами. Ботулизм или как его. Сколько вариантов умереть — пневмония, голод, жажда, ботулизм! Стоит объявить конкурс.

— Сделаю вид, что первой и последней фраз не слышала. Но от рвоты будет обезвоживание. Если ты не собираешься пить из канализации, то умрешь от жажды.

— Ты просто кладезь знаний. Но что мне делать?

— Идти.

— Иду...

Час, два — она могла бы уже быть на другом берегу, но, кажется, только бродила вдоль русла реки.

Иногда отключалась, обнаруживая себя лежащей на ледяном каменном полу и давящейся кашлем, выплевывающей отдающие вкусом крови густые комки. Окруженная рокочущей тьмой, скрученная тошнотой и головной болью, лишенная сил и меркнущей вместе со светом фонаря надежды.

Уперевшись в очередной тупик, девушка без сил опустилась на пол. Оставаться в темноте было страшновато, но фонарь уже заметно ослабел, и, стремясь сохранить заряд, Лили выключила его.

Часы со светящимся циферблатом будто висели во мраке. 14:37. Возвращаться назад или пытаться дальше найти дорогу? Она рисковала навсегда заблудиться в этом лабиринте.

"Нет, надо идти вперед".

— Я хочу есть. И пить. И спать.

— Потерпи.

— Арабелла.

— Да?

— Я тебя ненавижу.

Еще час блужданий в меркнущем свете фонаря. Шум низвергающейся воды вдруг стал гораздо громче. Девушка поспешила по проходу и остановилась, как вкопанная — впереди туннель обрывался в темноту, и не было видно противоположных стен, точно взяли и обрезали огромным лезвием.

Лили осторожно подошла к краю. Вода с ревом обрушивалась куда-то вниз. Круг света от фонаря не смог достать до дна, но зато показал ступеньки.

Что там? Одна вода? Или еще туннели? Девушка оглянулась назад, будто ища поддержки, но увидела лишь равнодушную стену черноты.

— "Прыгай вниз, прыгай вниз, не бойся, —

Тихо шепчет мне в душу дождь. —

Прыгай вниз и ни о чем не беспокойся.

Все равно когда-нибудь умрешь".

— Прекрати! Ты же мне помогать должна.

— С чего ты решила? Прыгай...

— Хватит, ты меня пугаешь!

— Прыгай!

Девушка почувствовала, что теряет контроль над своим телом, как наклоняется оно вперед...

Невыразимая легкость свободного падения.

Визг ветра в ушах.

И мир, расколовшийся на мириады обломков.

Один месяц, пять дней, двадцать два часа и девятнадцать минут до начала отчуждения.

Кира не помнит, когда это началось. Просто, замечает в один день, что Лили все больше удаляется от них. Что все глубже уходит она в себя, погружается неотвратимо в столь притягательную и не имеющую границ внутреннюю вселенную.

Кира часто наблюдает, как подруга сидит неподвижно, смотря в одну и ту же точку на стене или за окно. А Олег рассказывает, что по ночам Лили закрывается в ванной и тихо плачет.

— Подру-у-га? Давай ты мне все расскажешь?

— Что? О чем?

— О том, что тебя тревожит. Я же вижу. Скажи, что с тобой? Лили? Это связано с тем...

— Все в порядке, дружище. Не забудь, сегодня репетиция.

Они надеются, что это пройдет. Наступит новое утро, и все станет как прежде.

Но дни сменяются неделями, а те — месяцами.

Лили тает изнутри.

А потом наступает тот злополучный день рождения.

Лили и Олег прибывают туда вдвоем, как настоящая семейная пара. И, улыбаясь и держась за руки, вручают имениннику подарок.

И они ходят среди гостей, пьют шампанское из высоких, натертых до блеска бокалов и вежливо переговариваются со знакомыми.

И плещется музыка, и пары кружатся под размеренный ритм ненавязчивых мелодий.

— Я... Я... — Олег вдруг понимает, что Лили плачет, хотя и продолжает танцевать, — больше не могу.

Девушка высвобождается из его объятий и беспомощно взмахивает руками. Лицо искажает гримаса то ли боли, то ли отчаяния, перемежаемая резкими всхлипами:

— Лили?! — Кира бежит с другого конца квартиры.

Будто все силы оставили ее, Лили опускается на пол и сворачивается калачиком. Временами ее тело сотрясается от плача.

Кира осознает, что музыка больше не звучит, и все, абсолютно все гости сейчас смотрят на них.

— Лили? — глупо повторяет она.

— Лили, — наклоняется Олег, растерянно пытаясь взять любимую за руку.

Но девушка их не слышит. Она уже слишком далеко.

В жутком безысходном мире собственных мыслей.

Вспышка! На фото — женская фигурка в толпе. Лежит на полу — закрыла лицо руками, подтянула колени к груди. Ее будто обступили со всех сторон и хотят раздавить.

Глава 6

Помните нас, ибо мы тоже жили, любили и смеялись...

Аврелий Августин "Исповедь"

Полчаса. Час. Лили не смогла бы потом сказать, сколько длилась агония — пульсирующая боль, что не давала уснуть и забыться.

Наконец она открыла глаза. Перед ними клубилась темнота, вода гремела где-то, плескалась и перетекала без остановки.

Девушка попыталась подняться, но левую руку пронзила такая боль, что она чудом не закричала.

"Перелом? Господи, что еще?

Только бы ОНА не вернулась..."

Вызволенный из рюкзака фонарик бледным кружком очертил железную решетку над водой. Этот арматурный пол, на котором она сидела, возвышался над подземным озером на несколько метров. Шел вдоль стен влево и вправо, упираясь с краю в дверь.

Пальцами сломанной руки, непослушными, ватными, прикоснулась она к металлу. И даже это крохотное движение отозвалось резкой болью.

Девушка с трудом встала и, дрожа, будто лопнувшая струна, направилась к двери. Вся левая половина тела ныла, не давая ни думать, ни расслабиться, но хотя бы отодвинула на второй план тошноту и жар.

"Это... Конец? Такая она, моя смерть?"

Вокруг стоял грохот падающей воды — звуки шагов по железу в нем терялись. А на двери висела знакомая табличка "Осторожно, высокое напряжение". Как ни странно, но эта надпись, созерцаемая сотни раз в повседневной жизни и вызывавшая тревогу, здесь успокоила. Как старый знакомый.

Лили грустно усмехнулась, повернула ручку и распахнула дверь.

Луч фонаря выхватил моток проводов, струящихся на полу. Правее выпирало что-то большое в проход. Мотор? Трансформатор? Лили повела фонарем левее — круг света пополз по стене, по двери, пересек угол, зацепился за косяк еще одного проема.

Два выхода. Точнее три. Последний — за спиной. Лили повернулась и прикрыла створку, заглушив шум воды.

Дверь напротив вывела в гигантский ангар. Лили поводила фонариком в стороны, чтобы увидеть границы, но свет рассеивался вдали, достигая лишь катушек индуктивности — циклопических, пугающих, как в опытах Николы Теслы.

Следующий выход прятал за собой обсидианово-темный коридор. Ни дверных проемов, ни стульев — ничего. Лили, недолго думая, двинулась по нему.

Бежевые в свете фонаря стены. Низкий потолок с давно погасшими лампочками.

Девушка пошла быстрее, почти побежала, насколько позволяла засевшая где-то под грудиной тошнота и боль, что от каждого движения пульсировала в руке. Только сейчас поняла девушка, что шума воды уже не слышно. Зябкая тишина, в которой до исступления громко звучали шаги по бетонному полу. И близкие стены только усиливали эти звуки.

— Тебе страшно?

— Оставь меня! Зачем ты притворялась хорошей, если хотела мне зла?!

— Потому что я такая же лживая тварь, как и ты.

— Неправда, я не такая!

— Ну конечно. Лили такая умница, такая милая, замечательная. Только на самом деле ей на всех плевать кроме себя!

— Нет!

Луч фонаря пожелтел и погас. Лили застыла, как вкопанная, с бешено бьющимся сердцем.

"Почему именно сейчас?"

В рюкзаке лежали сменные батарейки. Но она не могла пошевелиться. Стояла, затаив дыхание, и вслушивалась в звуки коридора. Тихо? Какой-то свист, еле различимый. Или это кровь в ушах?

Соберись!

Вновь зачесавшееся горло хотело кашля, почти молило о нем.

"Господи, да за что мне это?"

Лили медленно подняла руки и начала снимать рюкзак, напряженно вглядываясь в темноту. Шорох?

Поставила сумку на пол, присела и принялась искать батарейки.

"Нету?!" — Лили судорожно выгребала все содержимое.

"Где эти батарейки?"

Сбоку раздался скрежет, и девушка едва не взвизгнула.

Ходуном ходившие пальцы сжимали вещи, пытались коченеющим разумом определить, что это. Бумаги, банки с тушенкой. Молоток, термос...

"Все не то!"

Теперь шум донесся с другой стороны — нечто окружало, сжималось плотным кольцом.

Футболка, ключи от дома... вот! Батарейки!

Лили вытащила их. Новая закрытая упаковка. Как, черт ее дери, и чем раздирать ее с одной здоровой рукой и в полной темноте?

Скрежет все ближе.

Ощупала прогибающийся пластик. Вот ушко, на которое вешают пачку. Ребро по краю соединяет переднюю и заднюю половину упаковки. Она подергала — без толку.

"Думай!"

Лили чудом подавила начавшийся кашель, но махнула нервно рукой, стукнулась об холодную стену.

"Неужели коридор такой узкий? Если только... — вновь скрипнуло справа, и гладкий бетон толкнул локоть. — Боже, проход?!"

"Нет, фонарик! Чем воспользоваться? Нож... Кусачки!"

Достать, разрезать упаковку, заменить батарейки, морщась от боли в держащей фонарик сломанной руке.

И все для того, чтобы, включив его, увидеть, как стены коридора сближаются на глазах.

Бежать!

Быстрее, быстрее!

Пляшет круг света впереди, ревут скребущие друг об друга плиты.

"Быстрее..."

— Ты умрешь, тварь.

— Оставь меня!

Что-то касается плеча, другого. Тесно в тоненькой горловине. Попробовать боком?

Горло прорывает приступ натужного изводящего кашля. Стены сдавливают грудь, не дают дальше идти.

— Ааааа!

Хрустят и дробятся кости, рвется кожа — а Лили может только кашлять в ломающие зубы, челюсть, затылок бетонные тиски...

Мрак и тошнота.

Холод — от пола. Боль — от руки.

"Снова морок? Когда же это закончится..."

Слепящий луч прошил мрак и уперся в шахту лифта. Лифт?!

"Собственно, почему бы ему тут и не быть? Наверняка, рабочие спускались сюда менее идиотским и заковыристым путем, чем я".

Девушка осмотрела себя, и за исключением руки все оказалось цело. Но встать она уже не могла — ноги настолько ослабели, что подламывались, как у олененка из мультфильма.

"Далеко я доберусь на четвереньках?"

Стены коридора качались впереди, как борта парусника в шторм, или бесконечно меняющие друг друга стеклышки в калейдоскопе. Только абсолютно бесцветные.

Лили передвигала коленки, упираясь здоровой рукой в пол. Ее мутило, девушке было больно, плохо, жарко и холодно одновременно. И билась в голове мысль, насколько сейчас тонка и непрочна грань между реальностью и фантазией. Что лежит, быть может, Лили где-нибудь в лесу — а город и железная дорога — лишь плод агонизирующего разума.

"Если я думаю, что это правда, значит это уже в каком-то смысле правда. С другой стороны, если я думаю, что это не правда, то все нереально. И я тоже могу быть нереальна. Но тогда как я могу об этом думать?"

— Ты меня в могилу сведешь такими рассуждениями.

— Уберись.

— Как скажешь.

Створки лифта были открыты, но кабина ни вверху, ни внизу, насколько хватало света фонаря, не замечалась.

"Как же тут много уровней, если туннель уходит так глубоко вниз?"

— Хватит, чтобы разбиться.

— А тебе заткнуться.

— Какие мы злые...

Лили без особой надежды нажала на кнопку вызова.

Тишина.

"Здесь же должна быть лестничная площадка?"

И точно — правее луч света очертил концентрическими кругами ручку двери.

Лили подползла и распахнула ее. Лестница. Если вспомнить, какая была высота пропасти, то ей предстоит увлекательная затяжная прогулка наверх.

Девушка все-таки поднялась и будто на дрожащих, вихляющих тростинках направилась по ступенькам. Казалось, что на ногах у нее туфли с высокой платформой, и достаточно на секунду расслабиться, чтобы хрустнула сломанная лодыжка.

Но каким-то непомерным усилием воли Лили двигалась вверх, с шуршанием ведя здоровым плечом по стене.

На двери коридора, из которого она вышла, девушка прочитала желтую, как старая газета, надпись "Гидродинамическая лаборатория". Затем шли "Термодинамическая", "Оптическая", "Акустическая", Лаборатория конденсированных сред, "Лаборатория Переменного тока" и "Лаборатория электромагнетизма". Это оказался последний этаж — лестница заканчивалась площадкой перед дверьми в коридор.

Высокий потолок, стеклянные стены — из полупрозрачных зеленых квадратов размером с плитку в ванной. Свет фонаря отражался в них и слепил измотанный взор.

Еще в коридоре оказалось полно коробок — они расплывались назойливыми картонными пятнами и так и лезли под непослушные ноги.

"Дверь?"

Девушка подошла ближе и заметила, что из-под створки бьется свет.

"Электричество? Люди?"

С замершим сердцем она повернула ручку и оказалась на улице. Дневной свет, тусклый, режущий. Лили зажмурилась и почувствовала, что оседает на пол — от облегчения, от живого неба, хоть и угрюмого, снаружи и гнилой усталости, сковывающей ее изнутри.

Справа — свинцово-безликая река и крошащийся обломками домов город. Слева, чуть дальше — холм с высящейся по его склону оградой. А вдоль холма, не поднимаясь на него, бежала дорога.

И все было бы замечательно, если б этот пейзаж, одинаково серый, неопрятный, не вибрировал, не рябил в замученных болезнью алебастровых глазах.

— Тебе недолго осталось.

— Я спасусь, я выбралась.

— Кого ты обманываешь? Ты даже не знаешь, правда ли то, что тебя окружает.

— Правда. Вымысел. Ярлыки! Все зависит от точки зрения и от того, насколько ты в это веришь.

— Словоблудие.

— Стерва.

Девушка нашла силы залезть в рюкзак и свериться с картой. Ей нужно было просто пройти по дороге мимо холма — через какое-то время она упиралась в шоссе с надписью на карте "К Соликамску".

"И вовсе не обязательно идти в этот детдом. Даже если это было последнее пристанище исчезнувших жителей.

Ведь необязательно же?"

Лили то хрипло дышала, то неуспешно пыталась откашляться — результат подъема к ажурным воротам, вделанным в ограду детдома.

"Психоневрологический интернат N 12 МЗ СССР при поддержке НИИ Физики и Химии им. А.В. Мотылькова".

"Кажется, не заперто", — створка, поддавшись руке девушки, открылась с отчаянным скрежетом давно не смазанных петлей.

От ворот в сторону строения вела узкая тропинка, за годы почти слившаяся с окружающей землей. По бокам тянулись вверх обнаженные стволы деревьев — черные кости на фоне серого неба.

Лили, все также давясь от кашля, ввалилась внутрь и вдруг оступилась, заметив слева от входа статую. Скульптуру поставили так, чтобы она смотрела на каждого входящего — женщина-колхозница с младенцем на руках. Понятно, что автор хотел изобразить материнскую любовь и заботу, но ветер и непогода превратили лицо женщины в изъеденную язвами маску с неровными дырами в области глазниц. Словно на Лили смотрел истлевающий труп.

Девушка с трудом оторвала взгляд от жуткой статуи и поплелась к зданию.

— Зачем тебе сюда?

— Назло тебе.

— Мне фиолетово.

— Сука! — Лили снова поперхнулась от бессильной злобы.

Двери внутрь были не заперты. В широкие окна проникали снопы света с созвездиями пылинок — освещали долговязый коридор, соединяющий два боковых крыла.

В помещении запершило, и, будто это могло чем-то помочь, Лили постучала по груди.

На противоположной от входа стене висели коричневые фотографии в рамках. Воспитанники? Девушка подошла ближе — улыбающиеся дети, стоящие в три ряда, и женщина, на фото правее — дети постарше. Год за годом отпечатался на этой стене — от пяти-шестилетних до таких взрослых выпускников. Сколько поколений тут воспитали? И что стало с последним?

— Все эти люди уже мертвы. Когда-то они думали, жили, любили. А теперь спят в холодных могилах.

— Прекрати! Им столько же, сколько моему папе.

— Снова самообман.

Лили застыла, случайно зацепившись взглядом за лицо на фото. Мальчишка лет четырнадцати. Казалось бы, совсем обычный, но его глаза... Не злость, не ненависть — скорее любопытство человека, что отдирает у мыши лапки одну за другой и смотрит, как она на это реагирует.

Копившийся внутри кашель все же протолкнулся на волю — свел мышцы живота, алыми сгустками забрызгал снимок.

Лили стало не по себе. Она отвернулась от пугающего взгляда, теперь спрятанного за пятнами крови, и двинулась в сторону левого крыла.

В коридоре было темно, и пришлось включить фонарик. Двери, двери, двери. Двери! И ни одного окна.

"Как в тюрьме".

— Достойное сравнение для человека, обратившего в тюрьму собственную жизнь.

— У меня нет сил тебе отвечать.

— Я бы сказала, что у тебя нет сил жить. Но ты, конечно, будешь спорить.

Луч фонаря вытащил из полумрака надпись "Директор".

За ней оказался "предбанник", как окрестила его мысленно Лили, со столом, стулом и окном, задернутым землянисто-зеленой шторой. Не столе — салатовый телефон, стакан с ручками и стопка писем

"Здесь, надо полагать, сидел секретарь".

Следующая дверь привела в просторный кабинет. Слева — окна с такими же зелено-коричневыми шторами по бокам. В центре — стол и черно-белое фото Брежнева за ним. Справа — фаршированные папками шкафы.

Листы с расписаниями, планерки. Привычные будни школы-интерната.

Где же располагались жители города той зимой? В каком-то из классов? Или в комнатах детей?

"Спортзал?"

И почему так нужно знать, что здесь случилось? Будто собственная судьба ее не волнует.

— Тебя уже вообще мало что волнует.

— Исключительно ты.

— Взаимно.

Девушка села за стол директора и аккуратно положила обе руки перед собой.

Обычная жизнь. Мелькающие остервенело картинки. Как проносящиеся в окне автобуса пейзажи.

Последние казались размытыми, как растекающаяся по лицу тушь, — наполненные безумным бегом от всего, что она знала раньше. Только куда? Зачем?

Что она искала в этих городах? Спокойствия? Душевного равновесия? Ответов?

Сейчас девушка чувствовала лишь разбитость и опустошение.

Судьба Перворечинска так увлекла потому...

"Потому что моя жизнь уже давно закончилась".

Лили была той бестелесной тенью, что мечется по земле и не знает покоя.

Жалким, ничтожным призраком самой себя.

Три месяца, двадцать три дня, пять часов и шесть минут до начала отчуждения.

За окном чирикают как полоумные воробьи, тает под весенним солнцем снег, и бегут ручьи. Все вокруг просыпается от зимней спячки и бурлит жизнью. А Кире в который раз кажется, что природа издевается над ней.

"Дышать трудно".

Девушка открывает форточку, и с улицы долетают пение птиц и шум машин, смешавшиеся со свежим весенним воздухом.

Денис в соседней комнате собирает свои вещи. Слышно, как громко хлопают дверцы шкафов. Зло хлопают.

Он выносит очередной чемодан и ставит в прихожей. Волосы надо лбом спутались и слиплись от пота.

— Так и уйдешь молча? — прилагая усилия, чтобы голос звучал ровно, спрашивает Кира.

Денис смотрит на нее. Снимает очки, вытирает вспотевший лоб и возвращает очки на место:

— Я тебя предупреждал. Начни жить. Но ты не изменилась.

Внутри растет бессильная злоба. Хочется ударить его за тупость.

— Ну да, я во всем виновата, — отворачивается Кира. К горлу подступают слезы. — Я только одного не пойму. Когда ты со мной познакомился, я была такая же. Почему же тебя это не волновало?

— Тогда ты к чему-то стремилась, чего-то хотела. А сейчас ты... Ты как амеба. Или желе.

— Ты меня так ненавидишь?

— Нет. Хотя лучше бы ненавидел.

— Да, — Кира обессилено замолкает. Она точно стучится в бетонную стену.

— На будущее. Бери пример с Лили.

Кира оборачивается к Денису. В ее взгляде словно пляшут молнии.

— Лили? Да это она никогда не знала, что хочет в жизни! А я всегда мечтала танцевать и работала над этим. У меня не все получалось. Но мне кто-нибудь помог? Ты? Ты мне помог? Поддержал? Ты только и знал, что ныть, как я ни к чему не стремлюсь.

Это Лили уехала искать себе парня, потому что не понимала, какого мужика хочет. Ей повезло, что он оказался так похож на ее фантазии. А в остальном? Она же ненормальная! Сошла с ума...

Кира обреченно вздохнула. Все равно Денис не поймет.

— Я советую тебе вспомнить, что она твоя подруга. Да и вообще задуматься над жизнью.

— Ты?! Да иди ты к черту! — Кира хватает вазу и швыряет в него. Ваза пролетает мимо Дениса, отскакивает от висящей на вешалках одежды и с глухим стуком падает на пол.

Денис молча смотрит на девушку какое-то время. Затем берет чемодан и выходит.

Кира подбирает вазу и возвращает на место. На фарфоре ни трещинки. Девушка ежится и обхватывает себя за плечи — в комнате становится холодно от ветерка с улицы.

Кира ждет. Ждет, когда появится внизу черная фигура с чемоданом, подойдет к "Фриландеру".

Как пропадет внутри машины, и донесется несколько минут спустя звук заведенного мотора...

Вспышка! На фото застывает девушка в окне пятого этаже. У нее короткие волосы и бирюзовые глаза.

Если бы фото могли говорить, то это звенело бы тишиной. Гулкой, отупляющей тишиной.

И снова нескончаемые коридоры — обступили угрожающе, почернели провалами дверей по бокам, зашелушились и потрескались краской на стенах.

А на Лили будто навалилась непосильная ноша — давила, сжимала тело, тянула вниз внутренности и погружала ноги в паркет. Девушке казалось, что движется она не по твердой поверхности, а в настоящих зыбучих песках.

Комнаты, комнаты... Светлые, сумрачные, темные. Одни — с щепетильно-ровными рядами парт и стульев, другие — с кроватями, одинаково аккуратно заправленными и торчащие айсбергами подушек.

Нет, не все! Войдя в очередное помещение, Лили приметила смятую постель, сохранившую на покрывале размытые очертания чьего-то тела. В ногах лежала тетрадка.

Девушка подошла ближе и взяла ее — тоненькую розовую тетрадь с песочно-желтыми от времени листами. Сзади — гимн СССР, а внутри...

С первой же забитой клеточками страницы шли записи — мелким красивым почерком, раздражали в котором лишь чересчур резкий наклон влево и несчетное количество завитушек у букв, как на праздничной открытке.

И не было ни клякс, ни жирных пятен — каллиграфически-аккуратные слова. Если бы не содержание, Лили подумала бы, что это писала девочка.

"12 октября 1967 года

Наша воспитательница, Раиса Петровна, сказала мне, чтобы я вел дневник. Так я смогу лучше видеть изменения в своем состоянии. Так и сказала "изменения в твоем состоянии".

Они называют это синдромом деперсонализации — когда человек теряет сам себя. Но Раиса Петровна сказала, что ничего страшного нет. И еще сказала очень красивую фразу, и запомнить ее тоже сказала: "твоя болезнь — это неудачная попытка твоего разума сбежать от невыносимой реальности". Так сказал доктор по имени Гауг.

Когда я рассказал про себя и семью Раисе Петровне, она сказала, что сама бы сбежала от такой реальности и потрепала меня по голове.

Я сказал, что отец у меня повесился, когда мне было пять. Бабушка, мать, которая отцу, сошла на старости лет с ума и била целыми днями посуду, а я и мама собирали осколки. Дедушка у меня был злой. Жестокий был. Каждый раз, когда я плохо учился, он бил меня.

В девятом классе, когда были экзамены, мне стало плохо.

Тело стало чужим, незнакомым. Я стал забывать, как им управлять. Иду, иду и вдруг не знаю, как дальше идти, что для этого делать. Или иду и понимаю, что оказался в месте незнакомом, как попал, не помню.

Мне стало страшно смотреть в зеркало, а когда смотрел, то не узнавал себя.

День ото дня росла тревога.

Мысли часто текли сплошными потоком сами по себе, и ими невозможно было управлять — они изводили, утомляли, и я кричал.

Голова стала казаться раздвоенной на части, кости торчали и мешались. Неудобные стали кости головы, неправильной формы, чесались, кололись, как шерстяной носок.

Я взял напильник и хотел подравнять кости, чтобы они не торчали. Но пришла мама и закричала. Плакала, говорила что-то, а я ее не понимал. Меня отвели к доктору, а тот сказал больше заниматься физкультурой.

Только это не помогло, и я сюда попал.

Здесь за мной день и ночь смотрят воспитатели, кормят лекарствами, колют. Раньше это не особо помогало. Теперь же Раиса Петровна сказала, что им привезут новое лекарство. Оно используется для лечения психологических расстройств у солдат. Мне нравится думать, что я пришел с войны, и у меня психологическая травма. Это похоже на книги. Я люблю книги.

20 октября 1967 года

Сегодня я первый раз выпил это лекарство. Оно было белое и безвкусное. Я запил его стаканом холодной воды. Медсестра потрепала меня по голове и сказала, что я хороший мальчик.

27 октября 1967 года

Я стал узнавать себя в зеркале. Но мне не нравится, как я выгляжу. У меня пропала тревога. Раиса Петровна сказала, что это хороший знак.

Вот только голова не проходит. Она все еще раздвоенная и мешается, это очень мучает меня. Когда никто не видит, я заматываю ее веревкой, чтобы края срослись.

5 ноября 1967 года

Есть одна девочка. Рина Сергеева. Ей тоже пятнадцать, как и мне. Я думаю, она мне нравится. По крайне мере, это похоже на то, что пишут в книжках. Я часто думаю о ней, мне хочется к ней прикоснуться, мне хочется с ней говорить. Я не знаю, о чем только, и боюсь, ей не понравится, что у меня раздвоенная голова.

Недавно я встретился с Риной в коридоре. Она спросила меня, где Раиса Петровна. Я почувствовал, что краснею и не могу вымолвить ни слова. Я убежал.

Мне стало легче ходить. Мне надо меньше думать, куда идти и как идти. Мне очень нравится так ходить и не думать.

17 ноября 1967 года

Со мной что-то не то. Я перестал грустить и мучаться из-за своего состояния. Я стал часто смеяться, играть на улице.

Я заболел?"

Здесь почерк разительно менялся — становился крупным, размашистым. Куда-то исчезали все эти завитушки и хвостики.

"3 декабря 1967 года

Почти месяц я не вспоминаю о том кошмаре, что преследовал меня. Я словно проснулся. Голова теперь у меня нормальная, как у всех. Я хочу прыгать и кричать от радости.

Я запутался. Это лекарство так на меня действует?

Зато я поговорил с Риной. Это был очень короткий разговор:

— Ты не знаешь, что сегодня на обед? — запинаясь, спросил я.

— Нет, — ответила она.

Я очень горжусь собой.

Сегодня я хожу и стараюсь придумать, что еще у нее спросить. Сколько времени? Холодно ли на улице? Я хочу опять с ней поговорить.

10 декабря 1967 года

Я не понимаю, как я мог раньше жить в том сумрачном мире. Как я мог забывать такие простые вещи, как шаги, или думать, что у меня двойная голова?

Раиса Петровна и другие воспитатели говорят, что гордятся мной. Они такие хорошие.

Сегодня я подарил Рине журавлика. Я сделал его из фиолетовой бумаги. Честно говоря, сам я его ей не подарил, а оставил под дверью комнаты. Но приложил записку, что это ей. Теперь надо собраться и спросить, понравился ли он. Мне немного страшно, но очень приятно от этого страха. Совсем не так, как раньше.

21 декабря 1967 года

Мы весь день гуляли. Лепили снеговика, болтали. Она призналась, что перестала меня бояться. Раньше она страшилась меня — слухи о моей болезни ходили по всему интернату. Но теперь она видит, что я стал другим.

Кажется, я счастлив? Я не знаю, может ли бы лучше, чем сейчас? Подставлять лицо мягкому падающему снегу и слышать ее смех. Касаться случайно плечом в коридоре. У нее такое теплое плечо.

Я почти не вспоминаю о прошлых кошмарах. Стал другой человек. И даже внешне что-то изменилось. Так все говорят.

26 декабря 1967 года

Раиса Петровна сказала, что из-за аварии на железной дороге у них перебои с поставками лекарств. Я должен контролировать себя.

Мне страшно. Очень страшно. Я боюсь, что тот, прошлый я, вернется.

5 января 1967 года

Я чувствую, что оно возвращается. Это тошнотворное чувство. Будто что-то темное и густое, как смола заливается мне в уши, рот, ноздри. Я захлебываюсь этим. Почти физически захлебываюсь.

8 января 1967 года

Вчера я забыл, как дышать. Это было очень страшно. Мне приходилось постоянно напоминать себе делать вдохи, иначе я бы задохнулся.

Я пришел к Раисе Петровне и умолял дать лекарство. Иначе оно вернется, уже возвращается. Я сказал, что внутри все заполнено черной жижей. Жжет она. Жжет!

Но Раиса Петровна сказала, что надо терпеть". —

В почерке снова начали появляться завитушки, буквы мельчали и делались как печатные. —

"

11 января 1967 года

Я раньше хотел поцеловать Рину. Я так давно мечтал об этом. Прикоснуться к ее губам. Таким большим и алым.

А теперь я ничего не чувствую. У меня как будто все эмоции отняли. Я же помнил, что испытывал к Рине что-то хорошее?

Я стал меньше есть. Вижу еду, но не понимаю, зачем она, что с ней делать.

Или ем, но не знаю, сколько надо съесть и страшно съесть лишнее или недоесть и от того помереть

И еще я теряю чувство времени — знаю, сколько часов в дне и сколько минут в часе, но не могу понять, когда они заканчиваются, и боюсь пропустить следующий.

Помогите мне! Я прошу вас, помогите. Я не хочу быть таким.

14 января 1967 года

Обычные люди и предметы кажутся мне теперь неправильным и ненастоящими — уродливыми, угрожающими. Похожи на манекенов. Помню их название, но образ представить не могу.

Мое собственное лицо в зеркале покрывается грязью и морщинами, кажется чужим. Я не узнаю себя. Кто я? Я читаю предыдущие записи, пытаюсь вспомнить, что тогда чувствовал, но не могу.

Сегодня Рина хотела поговорить со мной, и я с трудом ее признал. Такой она была чужой, не знакомой. А голос ее был как будто укол иглой по коже. Я теперь часто не понимаю голосов, только колют они кожу. А я так хочу понимать. Очень хочу.

16 января 1967 года

Мне часто теперь кажется, что предметы вокруг дышат, что вот-вот навалятся на меня. Деревья, стены, столы, стулья, люди — дышат и качаются, падают, давят!

Пол часто волнообразный, качается, то близко, то далеко.

И все вокруг умирает. Все облупливается, как старая краска, увядает, уходит в сумерки.

В городе паника. Сломалась электростанция. Нет напряжения в сети и нет отопления. Мы ходим в помещении в зимней одежде. Кажется, власти собирают группу, чтобы послать в соседний населенный пункт за помощью. Обычные телефоны и связь не работают из-за какой-то магнитной аномалии, связанной с приближающейся снежной бурей, или еще от чего-то.

Я не уверен, что правда, а что нет — мне приходиться собирать реальность по кусочкам в моменты просветления. Но я не уверен, что это на самом деле. И как узнать?

Рина меня сторонится.

17 января 1967 года

Снег идет который день подряд. Очень холодно и постоянно дует сильный ветер.

Я хотел поговорить с Риной, но она обозвала меня психом-одиночкой и ушла.

Люди вокруг мне часто теперь кажутся манекенами. Были нормальные — а вдруг начинают желтеть и худеть. А когда начинают двигаться, то я кричу от страха — они же не живые, не должны!

Но страшнее всего закрытые двери, потому что в них всегда может кто-то войти.

18 января 1967 года

Всех, кого нашли, согнали к нам в приют. Тут получилось запустить батареи, и временно есть тепло и свет. Надолго ли? Если, помощь не придет, скоро мы все умрем.

Иногда я думаю, что так мне будет лучше.

Все чаще мне приходится напоминать себе — это снег, это дом, это человек. Я забываю названия, смысл, забываю образы.

Ко мне часто приходит девушка, но я не могу понять, кто она. Я, кажется, знал ее.

Рина. Такое красивое имя.

24 января 1967 года

Все вокруг остекленело, а должно двигаться. Застывшее освещение, резкие тени. Манекены тоже больше не шевелятся. Раньше они часто кричали и дрожали, как будто мерзли. Но я им сказал, что они не настоящие, и холод тоже ненастоящий.

Я хожу здесь один и не могу понять, что это за место. Как я сюда попал, кто я?

Только в голове одно и то же имя вертится, все никак меня не оставит. Рина. Рина.

Кто это? От него теплее, но все равно холодно.

Мне все труднее двигаться, я тоже стекленею.

Рина".

Что-то задергалось, задрожало в сознании Лили.

"Все умерли? Весь город..."

Зал ожидания, подвал, мост, лаборатории — они задергались внутри нее, заходили тошнотворными волнами.

— Я же тебе говорила.

— Нет, замолчи, их спасли! Не могли не спасти!

Будто лопающееся зеркало, с медленно оползающими кусками стекла, стали проявляться истинные образы. Засохшие от времени и давно позабытые трупы в зале ожидания, тела в коридорах школы.

Раньше ее разум был закрыт от этого — точно сработала некая защитная реакция. Теперь же Лили вспоминала, как видела все. Видела и не замечала.

Внезапно стены начали таять — на смену ии приходил густой туман. Настоящий?

— Эй? — голос потерялся в вязкой молочной пелене.

— Я здесь.

Лили обернулась и увидела себя. Бледное лицо, выгравированное шрамами, синяки под глазами.

— Ты — это она.

— Нет.

— Тогда...

— Есть лишь одна. А мы — ее тени.

— И я?

— И ты.

— Что же нам делать? Так не должно быть.

— Мы лишь тени. Только она сама сможет что-то изменить.

Клубы тумана вдруг начали густеть и белесым киселем стягиваться вокруг Лили.

— Нет, мы должны все исправить! Арабелла?

— Слишком поздно.

Сквозь пелену проступила чья-то тень. Одна, другая... Девушка оглянулась — темные силуэты обступали со всех сторон, надвигались молчаливой стеной.

— Арабелла?

— Прости, — лже-Лили отвернулась и пропала.

Кольцо фигур неумолимо сужалось, поглощая с каждой секундой свободное пространство. Вот уже чьи-то руки потянулись к Лили.

— Нет! — истошный крик повис в тягучих облаках, затух угрожающим эхом.

"Я должна. Должна справиться! Это все ненастоящее — все в моей голове".

Она попыталась отступить, но лишь ткнулась спиной в холодное тело и потеряла равновесие. И тут поняла, что это ее собственные призраки.

— Господи, нет!!! — падая под ноги теней, завизжала девушка.

"Лили! Ты можешь. Сосредоточься. Было что-то важное!

Помнишь фразу, что понравилась мальчику? "Болезнь — неудачная попытка разума сбежать от невыносимой реальности". Но реальность всегда будет невыносимой, как бы мы иного не хотели?!"

Черные руки вцепились в тело Лили, сдирая с костей и мышц кожу, погружаясь по локти в податливую плоть.

— Помогите!!! — то ли всхлип, то ли стон сорвался с исходящего черной смолой рта.

"Мальчику помогло лекарство. Я же могу пойти к врачам. Но, что будет, когда таблетки закончатся? То же, что и с ним?"

Ледяные пальцы схватились за ее глазницы — раздирая, подтягивая и вталкивая внутрь скользкие тела.

Лили с каждым мгновением все больше захлебывалась кишащей гниением, клокочущей в горле массой. Падала неотвратимо в бездну и видела лишь тающий, уменьшающийся снежно-белый диск:

"Рина. Он до последнего помнил ее имя. Даже когда разум его почти потерял связь с реальностью. Почему? Потому что... любил. Но это его не спасло, не помогло. Разве только... Боже, все так просто?"

Последним усилием девушка кинулась прочь из кошмара, — словно с глубины чернильного омута, сквозь тошноту и боль, сквозь безнадегу и отчание — и побежала.

Быстрее, быстрее...

— От себя не скроешься.

Она бежала, хрипя и кашляя, и не могла остановиться — по территории приюта, вниз с холма, по дороге. Прочь от усопшего города и его тайн, прочь от себя, прошлого, болезни.

— Жаль, что ты не сдохла.

— Хватит! За что ты так со мной? — едва не плача, простонала она.

— Потому что сердце твое черно, а душа не знает покоя. Ты как та самая проклятая "Мария Селеста", что вынуждена вечно скитаться в наказание за тщеславие и гордыню своего капитана. Потому что...

— Оставь меня!

— О, нет! Я не оставлю тебя. До конца твоих дней я буду изводить тебя и терзать, пока ты не сломаешься. И, можешь поверить, даже в те редкие минуты, когда ты подумаешь, что излечилась — помни, знай — я затаилась лишь на время и... ненавижу тебя до самой глубины своей, нет, нашей, проклятой души. И что ни одной вещи я не желаю больше, чем твоей скорейшей и мучительнейшей смерти.

— Прекрати!!! — Лили завизжала, завертела головой, пытаясь избавить от голоса в черепе.

— Нет. Пока смерть не разлучит нас, ты будешь нести меня внутри. Это твое бремя.

— Нет! Хватит!!!

Лили кричала, падала, теряя сознание, и, очнувшись, снова бежала вперед.

Пока не увидела впереди шоссе.

И тогда ее вырвало.

Раз.

Другой.

Снова и снова — теми самыми тушенкой и какао, жидкими и полупереваренными. И тут же приступ кашля согнул Лили до земли.

Девушка уже ничего не видела из-за катившихся по лицу слез. Только пыталась, как рыба, глотнуть воздух в горящие огнем легкие, пока из желудка нескончаемым потоком выходила испорченная еда, а из бронхов — гной.

Или это было нечто другое?

Лили и сама не знала. И только погружаясь во мрак, подумала, что лучше бы это была вся ее прошлая жизнь.

Тридцать семь минут до начала отчуждения.

Снимок выскальзывает из фотоальбома и с упругим стуком падает на пол. Лежит мгновение, затем вдруг изгибается неровно. Появляется дымок, а с ним и язычки пламени. В их свете видно фигурку девушки с невозможными алебастровыми глазами. Вспучившуюся сейчас волдырями, прожигаемую бесцветными проплешинами — будто бьющуюся в агонии...

Перед Лили открыта электронная почта. Письмо для Киры.

"Привет, дружище

Нам так часто хочется чудес, да? Там, где их, вроде бы, и не должно быть, где все привычно, размерено, неизменно.

Хочется окунуться в сказку, поверить в волшебных воинов на белокрылых пегасах, в фей и говорящих зверей.

А я попала в сказку о Золушке, только наоборот. Все прекрасное и необыкновенное, что окружало меня, вдруг разом превратилось в тыкву.

А если это так, то что есть красота

И почему её обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

Все вокруг мне теперь кажется этими пустыми сосудами. И я сама будто пуста внутри — кольни иголкой, и даже кровь не польется.

Где переживания, эмоции, чувства? Мне только хочется умереть. Или зарыться с головой в подушку и не слышать, не видеть. Все стало так невыносимо.

Невыносимо ходить куда-то, говорить с людьми, притворяться любящей дочерью, любящей подругой, девушкой.

Мне кажется, что я чем-то отравилась. Только страдает не желудок, а разум — это его тошнит от окружающей действительности.

Хотя, знаешь, я рада за тебя. Хотя и завидно до боли — насколько вы с Олегом подходите друг другу. Я не могла не заметить.

Но ты заслужила. Ты так старалась и страдала не за что.

Я не злюсь на вас. Пытаюсь. И очень хочу, чтобы вы были счастливы.

Поэтому я должна уехать — слишком многих людей я обрекаю на мучения своим состоянием. Слишком многим вам приходиться жертвовать.

Но ведь вы не виноваты! Это только я сама допустила, сама заперла себя в этом мире безысходности. И сама должна во всем разобраться.

И пусть прекрасный мушкетер достанется тому, кто это заслужил.

Удачи и не скучай, дружище".

Лили, как сомнамбула, жмет кнопку "Отправить", поднимается и начинает неторопливо собираться.

Помада, тушь, обводка для глаз. Сумочка, туфли на каблуках.

Девушка выходит из дома и идет на остановку.

Садится на первый же автобус. Затем на следующий...

Эпилог

Бегство — это не конец, это лишь отсрочка конца.

Даниэль Глаттауэр "Все семь волн"

Ноль дней, ноль часов, две минуты и шесть секунд до...

Искристо-белая палата. На подоконнике, забравшись с ногами, сидит худая бледная девушка. На левой руке ее гипс, лицо в ссадинах, а из одежды — одна больничная пижама, белая, в салатовый горошек.

Лили смотрит на улицу, где падает снег, ложится пуховым одеялом на покрытые инеем вересковые пустоши. Иногда девушке кажется, что он заснул в полете, застыл, позабыв, куда и зачем направлялся. И тогда ей тоже хочется так заснуть.

"И знать, что этим обрываешь цепь

Сердечных мук и тысячи лишений,

Присущих телу. Это ли не цель

Желанная? Скончаться. Сном забыться".

Раздается стук в дверь. Лили слегка вздрагивает, но молчит, и, так и не дождавшись ответа, входит посетитель.

— При... вет, — в руках Киры букет цветов. Он раздражающе громко хрустит от малейшего движения и кажется тут совсем не к месту. — Твоя мама сказала...

Лили не поворачивается в ее сторону — все также зачарованно глядит в окно, — и только по щекам бегут блестящие полоски.

— Лили, прости меня! — срывается Кира. — Знаю, я заслужила...

Девушка смотрит глупо на зажатый в руке букет и наконец кладет на койку — рядом с маленькой розовой тетрадкой.

— Почему ты не брала трубку? Я так хотела все объяснить.

Пойми, мы с Олегом — две половинки! Я никогда подобного не чувствовала. И он... Но между нами ничего не было, пока он не ушел от тебя, я клянусь!

Знаю, мы тогда нужны были тебе, но из-за этого все и началось. Ты... Мы стали проводить столько времени вместе, потому что думали, как тебе помочь и сами не заметили... Еще и Денис ушел от меня.

Кира не знает уже, кого больше пытается убедить — себя или подругу. Только понимает, что неудачно.

— Лили, поговори со мной. Мне очень стыдно.

Минута, другая — молчание затягивается.

— Лили, я, — слезы бегут по щекам Киры, но она их не замечает, — так скучаю по тому времени. Когда мы были маленькими беззаботными детьми.

Ты приезжала ко мне, помнишь? Еще была та квартира у порта. И ты пугалась пароходных гудков.

Давай вернем все назад. Забудем прошлое, забудем обиды, разочарования. Да? Прямо сейчас начнем все сначала!

Но Лили молчит, и появившаяся было на лице Киры надежда медленно тает. Девушка вдруг осознает, что ее вообщем-то ни в чем не обвиняли, как и не ждут от нее сейчас никакой помощи или утешения. И она чувствует себя совсем чужой и ненужной в этой сверкающей белизной и наполненной запахом лекарств палате.

— Поговори со мной. Лили? Скажи хотя бы, как ты? Как твоя рука?

Тихо. Кажется, что можно услышать легкий шорох, с которым снег ложится на вересковые поля снаружи.

Кира шмыгает носом и неловко поднимается, чтобы уйти.

— Когда-то я читала книгу, — Лили говорит неровно, так и не отвернувшись от окна, плечи ее вздрагивают то и дело, — о Королеве Зимы, что ездит на санях, запряженных белыми лошадьми, и разбрасывает повсюду осколки льда. Беда тому, в чье сердце попадет эта льдинка — ничто больше не обрадует его, кроме снега. Все будет казаться отвратительным и некрасивым, и он потеряет сон, покой и будет всю жизнь искать ту Королеву. Только не найдет никогда и погибнет от тоски.

— Лили, я...

— Всю жизнь я гналась за мечтами. Одной, другой... И в наказание за гордыню они спалили меня изнутри, превратили в чужое, незнакомое существо.

А мечта должна быть одна.

Несбыточная. Недостижимая. Вести через всю жизнь, как моряка Полярная звезда. Иначе...

И знаешь — есть такая. Всего одна. Остальные лишь тени. Всего одна, что может показать дорогу и придать ей смысл, как бы тяжело, одиноко и страшно не было. Всего одна, что не зависит от твоих знаний, опыта, даже от души твоей.

Кира подходит к подруге, обнимает ее и начинает гладить по голове, точно маленького ребенка.

— Да, подруга, всего одна.

— Как же раньше я не понимала — заменяла суррогатами, искусственными и бесполезными, которые несли лишь разочарование. Мучилась, страдала. Но теперь, когда я думаю, что в любой момент все может измениться — ведь моя мечта там, пусть далеко... но со мной, — мне становится хоть немного, но спокойнее. Ты же понимаешь меня? Ты лучше меня должна знать.

— Я понимаю, — Кира грустно улыбается. Как бы она хотела, чтобы подруга нашла свою маленькую, личную Утопию — не вычурную из книг, а настоящую, предопределенную с рождения.

Лили оборачивается — застывшая фигурка на фоне мраморного неба за окном. Мокрое от слез лицо прекрасно, точно та самая недостижимая звезда.

— Она не вылечит меня, не спасет мой разум от ложных дорожек, но... Каждая секунда, какой бы кошмарной ни была — только приближает меня к цели. Девушка всхлипывает и тщетно пытается вытереть мокрое лицо — слезы так и катятся по проторенным дорожкам щек.

— Кира, ты простишь меня?

Кира садится рядом на подоконник и берет Лили за руки — будто собирается играть в ладошки.

— Ну что ты. За что? Конечно, прощу. Но это ты должна меня простить,я же так виновата... Не плачь, мы справимся. Вместе. Главное, что теперь есть надежда, да? Ты же сама сказала, Лили, — все наладится, надо только верить. Подру-у-уга! Ну что ты плачешь?

— Я давно тебя простила. Просто... Просто я так рада тебя видеть.

— Лили.

Кира обнимает подругу, крепко, будто своего нерожденного ребенка. И та постепенно становится меньше, тоньше, изящнее, скользит меж рук шелковой лентой...

— Лили?

Кира оглядывается и понимает: подоконник пуст, на ней самой больничная пижама, а у бледного отражения в стекле — чудесные алебастровые глаза.

— Лили?!

По заснеженному вересковому полю за окном бредет тонкая фигурка.

Бледная, как тот снег, что падает с неба и лежит под ее ногами. Босая, растрепанная, в белом халатике в салатовый горошек. Идет и немножко улыбается, загребая правой рукой снег.

— Лили... — гремящей смесью внутри Киры? Лили? — она уже и сама не помнит, как ее зовут, — плещутся грусть и... невыразимая легкость.

Светлая фигурка уходит все дальше, растворяясь, тая в белоснежной пелене.

Пока не остается одним только ускользающим воспоминанием.