Зверь лютый. Книга 3. Пейзанизм

Откуда? Откуда у этого ребёнка, который и из усадьбы-то толком не выходил, такая естественность в рабском "вежестве"? Это что, тоже наше национально-исконно-посконное? И все вокруг также готовы при всяком подходящем случае вот так встать, грязные ноги или там сапоги целовать?

После татар — понятно. Под татарами другие не выживали. Но сейчас?

Любава замолчала, прижавшись лбом к моим щиколоткам. Ноготок шевельнулся в дверном проёме.

— Ноготок, где наши?

— Там. У Светаны.

— А ты чего не пошёл?

— Так я сегодня мазью намазался. Ты ж сам говорил — сразу нельзя, а то сотрётся и толку не будет.

— А остальные с усадьбы — все там побывали?

— Ну, тебя не было, Аким не ходил — лежит, Потаня — сидит. Остальные вроде все там... отметились.

Круто. Из двадцати двух — восемнадцать. Профессионалки в полтинничном заведении в "Яме" Куприна пропускали через себя до тридцати клиентов в день. Но это не вдруг. А вот так, без подготовки-тренировки... Да и телосложение у Светаны не слишком крепкое. Могут и до смерти... залюбить.

Ну и чего делать?

"Даже бессмертные боги не могут сделать бывшее — не бывшим". — И кто ж это такое мудрое сказал? Платон с Аристотелем?

Эдаких мудрецов не опровергнуть. Но можно дополнить: прошлое не изменить — попробуем сделать хоть ближайшее будущее... не таким мерзким.

Крайняя изба во дворе светилась оконцами-душниками и звучала радостными и хмельными мужскими голосами. Вот туда я и направился вместе с Любавой. Хотел оставить её у себя в покоях — у малолетней рабыни потекли слезы и она снова "пала на лицо свое". Пришлось позволить следовать за собой.

В палисадничке кто-то старательно блевал. Воспитанный человек — с дорожки отошёл. С крыльца доносился звук мощной струи. Молодой здесь народ, здоровый.

"Раньше струя была — гравий переворачивала. А к старости ослаб — уже и снег не тает" — ещё одно общее наблюдение наиболее умудрённой прожитыми годами части нашего народа. Пожалуй, покруче Аристотеля.

У этого — "переворачивает". И не только: журчание сменилось треском ломающегося дерева и матами упавшего мужика.

Красивые Потан перильца сделал. Но — слабоватые. Мужика не держат.

В сенях стоял храп. Мощный храп, периодически прерываемый спорадическим бессмысленным лопотанием. Мужики, похоже, не только Пoтановский запас бражки приговорили, но с собой принесли.

В избе было светло. Первый раз в этом мире вижу хорошо освещённое искусственным светом помещение. Кроме двух лучин в светцах, по разным углам горело ещё штук шесть свечей. Сальная свеча не только светит, но ещё коптит и воняет. Причём первое она делает хуже всего.

Слева, в красном углу, за столом десяток мужиков продолжали употреблять бражку, справа на расстеленной на полу мешковине — Светану. Доска в красном углу ещё была, но уже ни икон, ни рушничка на ней не было. На Светане ещё была рубаха, но только на шее, лице и на вытянутых за голову руках.

Любава за спиной чуть слышно заскулила.

— О! Вот и боярыч пришёл. Он у нас знаешь какой! Он с бабами такие шутки делает... Ты не смотри, что он маленький. Знаешь как он Марьяшку...

Радостный голос Николая, собравшегося поделится с присутствующими интимными подробностями общения Буратино и Мальвины, пришлось прервать тычком дрючка. Я без этой... штуки — никуда, как продолжение собственной руки.

— Здоровы будьте. Давайте-ка посиделки заканчивать. Завтра дела будут.

Абсолютно тоскливый и трезвый взгляд Ивашки порадовал несказанно — сухой. Он начал выбираться из-за стола. Сидевший рядом мужичина ухватил его за плечо:

— Ты... Эта... Куда? Счас вот ещё по кружечке выпьем, потом бабёнке ещё по разику всунем. И — по домам. Ты, боярыч, не тушуйся, садись к столу. Вот и тебе нальём. И на Светанке покатаешься. Что мужики, пропустим боярича не в очередь? Пущай молодой ретивое себе потешит. А то вон у него аж глаза огнём горят, неймётся отроку.

Мужик развернулся и плеснул квасом из кружки на голую задницу, ритмически двигавшуюся между Светаниными широко раздвинутыми белыми ляжками. Задница сбилась с ритма, дёрнулась, впереди задницы повернулась к нам говорящая кудлатая голова.

— Ты чё?! Сдурел?!

— Ни чё. Погляди через плечо. Сынок хозяйский пожаловал. Ты давай быстрее. А то парнишечка молодой, как бы стыда не приключилось. Насмотрится на твои качели, да и в портах себе мокро наделает. Гы-гы-гы...

Мне протягивали кружку, сдвигались на скамье, освобождая почётное место.

Народ меня ценит. С людьми надо жить. Будь проще, и люди к тебе потянутся. Вот эти люди потянутся ко мне. Уже тянутся — с налитой кружкой. Ивашко снова уселся. Николай пододвигал миску с квашеной капустой. Справа возобновился ритмический процесс. Сзади хлопнула дверь и радостный хмельной бас провозгласил:

— О! Ещё одна. Сейчас мы и этой подол...

Визг Любавы за спиной ударил по ушам. Я развернулся и обнаружил ещё одного поддатого здоровенного бородатого мужика. Видать, проблевался. Или — отлил. А может — проснулся. Одной рукой он приподнял над полом Любаву, ухваченную за волосы. Другой задрал ей до самого верха подол рубахи. Любава вопила, мужик радостно и пьяно порыкивал.

Я ударил. Дрючком как штыком. Мимо Любавиного тельца, под вытягивающую с девчонки вверх рубаху руку. Прямо в солнечное сплетение. Как учили — с доворотом корпуса после касания, жёсткой фиксацией кисти в конечной фазе удара. И убиранием посоха к левому бедру, как будто в ножны шпаги.

Зафиксировав чёткую, но очень короткую паузу, почти по технике, перехватил, поменял концы дрючка и ударил снова. Не сверху — потолок слишком низкий, чтобы поднять посох "в космос" для принятия дозы "энергии мироздания". Но поднятый посох хорошо идет и из-за плеча. По наклонной плоскости прямо в выставленную вперёд голову несколько согнувшегося противника.

Сухой звук удара дерева по кости боковой части черепа. Голову мужика повернуло и, вместе со здоровенным телом, швырнуло в стену избы. Второй стук — головой в бревна. И он поехал мордой по стенке вниз.

Разворот. Застолье замерло.

— Ты... Ты, бля, ты чего сделал?! Убил. Он Звягу убил! Ты, ублюдок, гадёныш... Мы тебе не холопы бессловесные, чтобы нас как телка — дубиной в темечко!

— Все вон. Быстро.

— Гля, мужики, гнида плешивая нас ещё гнать будет! Он, вишь ты, нам веселье поломать надумал. Раз боярыч, так думаешь — твоя власть? Ты нам велеть будешь?! Ни бражки попить, ни с бабой поиграть! Себе все забрать хочешь?! Хрен тебе! Против народа — ты сопля, недоносок. А не твоя ли мамка вот так же раскладывалась? Помню, мы одну, с Акимом в очередь, очень похоже приспособили...

Я вздёрнул дрючок и... получил в лицо полную кружки бражки. Затем меня рванули за грудки, и я оказался стоящим на коленях перед здешним предводителем. Вчерашний напарник Якова, одни из Акимовых "верных".

Ну, Ваня, ты только что возмущался, что местные всё норовят принять "позу покорности". Вот тебе активный борец за всенародную свободу и равноправие. Не все здесь проникнуты холопским духом. Есть и свободолюбы. Один такой тебя сейчас и зашибёт до смерти. За попытку прекращения народного гулянья.

Мужик поднял кулак. Но не ударил: Николай одел "верному" на голову миску с капустой. Мужик отмахнулся, не отпуская меня. Николай вылетел из-за стола кувырком, носом прямо в голую задницу, достигшую своего очередного апогея. Там охнули. Но следом охнул и "верный" — Ивашко, перегнувшись через стол, врубил с двух рук по почкам.

Я освободился от захвата, подхватил дрючок и отскочил в сторону.

— Ивашка! Битых — вязать. Остальных — вышибать.

За столом разнёсся ропот. Меланхолически жевавший в углу Чарджи, наконец-то среагировал: развернулся и, упёршись в стену ногой, сбил своих со-скамеечников на пол. Образовавшаяся куча-мала расползалась по избе и вяло материлась.

"Верного" и побитого мною здоровяка Звягу связали, остальным помогли выйти на двор. Открывая их пьяными свободолюбивыми лбами двери. И из палисадничка проводили. С приданием ускорения путём воздействия на седалищную часть тела свободолюбцев и правдоборцев. Николая я погнал за Домной — пусть баб организует прибрать да за Светаной присмотреть. Вернувшись в избу, обнаружил продолжающийся процесс "присмотра" за Светаной в исполнении всё той же кудлатой задницы.

— Счас-счас. Счас боярич. Во-во... Во счас кончу... Вот ещё чуток. Вот ещё разик.

Я несколько ошалел от такой наглости. Но тут начал вырываться "верный". Чарджи с носка врезал ему по рёбрам, получил в ответ порцию вольнолюбивых и очень образных речей в форме рассуждений о сексуальной пристрастиях в жизни матери торка.

Чарджи воспринял это отнюдь не как литературный пассаж. Повторил своё футбольное движение. И не один раз. До полного замолчания свободолюба. И далее без остановок. Пришлось вмешиваться и останавливать.

Тем временем с пола прозвучало удовлетворённое озвучивание завершения не прерванного там процесса:

— У-у-у, эх-ма!

Стоп. Я же это сегодня слышал. Эти слова, эти интонации. Где? — Где-где, в березняке.

Мужик быстренько поднялся, подтянул штаны, заправил рубаху, всё благодарил, что дали возможность вот дело до конца довести теперь он и спать будет спокойно и на душе веселей и вообще...

— Тебя как звать?

— Так эта... А чего меня звать — вот он я. Чего надо говори — счас сделаю.

— Имя у тебя есть?

— Имя? А как же. Хотеном кличут в пастухах я тут да мы же вчера с тобой за столом рядом сидели из одной миски раков ели а сегодня вот как стадо пригнали мужики и говорят тама Светанка всем даёт а как же такой случай да пропустить стадо-то загнали вот я прибежал зашёл на огонёк а тут уже всё на мази — и баба готовая и еда и бражка уже налитая стоит и мужиков полно вот и я как все а сам-то ничего такого я же вот только разик легонько так и не попортил ничего и все и уже пошёл...

Мужик вытолкнулся задом из дома, продолжая кланяться и излагать непрерывным потоком.

Вот такой у нас на усадьбе шпиён. Агент вражеской разведки сопредельной... сопредельщины.

Любава плакала над матерью. Потом сняла с её лица подол рубахи. Светана, тяжко разлепив на яркий свет опухшие глаза на таком же лице, выдохнула ядрёным перегаром и поинтересовалась:

— Чего? Гуляем? Ну и ладно.

И снова накрыла лицо подолом. Наконец появилась Домна, оглядело разорение в доме, повздыхала. Но на мою просьбу организовать баб для приведения всего в порядок отозвалась резко отрицательно:

— Мне с утра людей кормить. Не посплю — утром Доман с меня шкуру спустит. А бабам я только на поварне начальница. Не пойдут они. Иди к Доману или к Акиму. С ними договаривайся.

C-c-субординация.

Основа порядка и правильного функционирования иерархических систем. Разделение зон ответственности, подчинённость... Только меня в местной иерархии ещё нет. Домна — хорошая баба, правильная, но... Да пошли они все!

— Домна... Не сделаешь по моему слову — сам с тебя шкуру спущу. Своей властью. Ремнями нарежу и сжевать заставлю.

Домна хмуро посмотрела на меня. Кажется, собираясь послать куда подальше. Но влез Ивашко:

— Точно нарежет. И из тебя, и из Домана. Храбрит-то покойный уж какой орёл был...

Я велел Ивашке заткнуться. Но до Домны дошло. Что именно дошло — не знаю, она уточнять не стала, а просто нас выгнала. Связанных потащили в погреб, а меня потребовал к себе Аким.

Громкая болтовня недогулявших мужиков во дворе усадьбы разбудила старика. И не его одного — возле постели господина живьём наблюдались обе его руки: правая и левая — Яков и Доман.

Интересно, какой именно орган в организме недо-боярской усадьбы олицетворяет собой Ванька-ублюдок? Шило в заднице?

Дед, против обыкновения, не кинулся сразу ругаться. Простое "ну" в качестве "доброго вечера". В "лаокоонисты" переквалифицировался? Или устал, наверное.

А вот моё хамство неистощимо и неутомимо. Сказал Доману насчёт Домны и отправил управителя присмотреть и распорядится. Удивительно: дед не начал взбрыкивать. Приказывать чужим слугам мимо хозяина...

Доман, явно, тоже удивился. Даже несколько подождал. Вдруг будет команда "отставить". Но пришлось-таки пойти любезному мои команды исполнять.

Вот теперь можно и говорить. О том, что "бритва Оккама" в контрразведке не работает. Что надо использовать "полный перебор" в формулировке "папаши Мюллера":

"Верить нельзя никому. Мне — можно".

— Соглядатаев было двое. Может и ещё есть, но двоих я знаю. Один — Потаня. Его использовали "в тёмную". Он встречался со своей любовницей. Та, постоянно избиваемая мужем, согласилась передавать сказанное Потаном Паукам. Зовут её Шарка. Так? Мужа её, отца Потана, звать Хрысь. Откуда знаю? — Слушай дальше. Есть ещё один... человечек. Пастух наш, звать Хотеном. Сегодня он с какой-то бабой в лесу встречался. Поимел её, поболтал — и сам назад в стадо. Баба после ушла за Угру в Паучью весь. Он и рассказал этой бабе и про "межевые версты", и про Потана в порубе. Сам слышал. А у вас тут что?

Тяжёлый вздох Акима был, как мне сперва показалось, единственным и исчерпывающим ответом. Однако — отнюдь. Аким говорил медленно, через силу. Иногда повторяясь или надолго замолкая.

Смысл прошедшей сегодня встречи "на высшем уровне" сводился к полному восстановлению статус-кво и отказу от взаимных претензий. Таких соглашений за время существования Рябиновки было с десяток. О "межевых верстах" речь не шла. Поскольку Хохряк, злорадствуя, сообщил новость.

Вчера к вечеру в "Паучью весь" забрёл мимоходом один из приказчиков княжьего наместника из Елно. Ехал мужичок по своим делам и заглянул своих местных родственничков-свойственничков навестить. Среди разных разностей вспомнили и о Рябиновке. В этом году заканчивался данный Акиму при получении надела срок безналогового существования. Теперь пришло время определяться — или Аким получает боярство, или становится податным.

В Елно уже решили, что Аким Рябина на боярина не тянет. Стало быть, будет хуторянином. "Житьи люди". Платить подати и справлять повинности.

Тщательно и долго лелеемая мечта Акима выбиться в "вятшие" — накрывалась. Медным тазом. Аким так надеялся, несмотря на все обиды и несправедливости десятилетней давности, пробиться, доказать всем своим прежним друзьям и недоброжелателям... Хотя бы Ольбега "вывести в люди". А так... будет внучек стоять навытяжку перед всяким княжьим и боярским человеком, в затылке чесать да спину под кнут подставлять.

Я никак не мог понять все глубины Акимовой тоски. Пришлось деду прочитать бестолочи в моем лице целую лекцию. О землевладении на Руси.

* * *

На Руси земля — разная. Кажется, очевидная истина. А вот до моих современников доходит с трудом. "Разная" — не в смысле качества: супеси с суглинками попаданцы не различают вообще. Но хоть берёзовый лес отличат от елового. Наверное.

Главное, в чем попадуны и попаданки "ни ухом, ни рылом" — земля разная по владетелям своим.

На обывательском уровне моими современниками всегда предполагается личная форма собственности. "Все моё ношу с собой". Что унёс — то твоё. После падения коммунистов в народное сознание хоть с трудом, но пробивается и понятие частной формы собственности. Что-то, что в кармане не унести, что является "средством производства", а не закуской к праздничку.