Карта. Первая Часть Kарта. Первая часть

Агентшу перевели на палубу и усадили рядом с ранее пойманными "студентами". Сидеть на голых досках было больно и непривычно. Саднила поясница, ломило ягодицы, наручники резали запястья, к тому же ей очень хотелось пить. Солнце величаво плыло в небе, ослепляя ее своими лучами; вместе с ним двигалась зубчатая тень военного корабля, который принес ей столько бед. Левиафан стоял бездушной громадой, не замечая ее. Вот его тень накрыла ее ступни, вот достигла колен, еще немного, и вот она вне горячего солнцепека, в тихой прохладе. Кисочка пошевелилась. Легче ей не стало. Со свистом вырывалось дыхание из ее пересохшего горла, ныло затекшее тело, страшно болела шея, кололо в висках. Она подняла голову, заслышав шум воздушного винта. Вертолет опускался на заднюю площадку военного судна. Из него вышло трое официального вида мужчин, излучающим ауру уверенности и мощи. Задержанной разведчице стало не по себе. Она почувствовала зловещий поворот в своей судьбе. На нее внезапно накатилась тоска и засосало под ложечкой. "Это неспроста," похолодела она. Но вокруг жизнь катилась своим чередом. По палубе их посудины, шутя и посмеиваясь, сновали пограничники; а матросы, облокотившиеся о поручни сторожевика, рассматривали ее туго обтянутые женские прелести, смачно поплевывали в воду и делали двусмысленные замечания. Ей было все равно. Стоял чудесный осенний день. Плыли облака, летали чайки, плескались о борт синие волны. Скоро за ними прибыл патруль. Арестованных обыскали, перевезли на корабль и заперли каждого в отдельной камере. Боксы были маленькие, звуконепроницаемые и без окон. Тем временем в салоне оцепеневшие от ужаса Русаковы благополучно прошли проверку документов, но им было запрещено передвигаться. Их внимание было сосредоточено на мучениях Сергея. Он хрипел и задыхался, обострившееся лицо его пожелтело, глаза закатились под лоб, по всем признакам он был в обмороке. Игорь и его жена беспомощно и тоскливо взирали на страдания родственника. "Do something or he will die. (Помогите ему)," настаивала Елена. "One moment," отмахивался от нее охранник и, вытирая слезящиеся от никотина глаза, уходил прочь. В разбитое оконце потянуло ветерком. Воздух очистился, дым высосало сквозняком и стало легче дышать. Мокрохвостов сидел со скрещенными руками и поджав ноги; собранный и сильный, он таил в себе большую энергию. У него созрел план. В полном молчании незаметно протекали минуты. Появились медики. Быстро и сноровисто оказали они раненому экстренную помощь и, положив Сергея на носилки, отправили его в корабельный лазарет. На всем пути следования Русакова-младшего из дырки в мешке высыпались мелкие алмазы, оставляя на палубах и в коридорах сверкающий след.

Глава 12

Попавшие в беду люди способны найти выход из любых положений. С той поры прошел год. Много изменений случилось в жизнях наших героев. Не все перемены оказались благоприятны, но все были неизбежны и закономерны.

"Кисочка, как я ее не уговаривал, так и не стала моей женой," рассказывал впоследствии своим внукам Сергей. "Позже я узнал, что при рождении она получила другое имя, но все равно, первое мне нравилось куда больше, чем прозаическая Клава. Кисочка — это что-то нежное, пушистое, мурлыкающее, но с острыми коготками; то, с чем следует держать ухо востро, не то поцарапает. Так со мной и случилось. Как не долдонил я ей, что жених я солидный, серьезный и богатый — моя доля в алмазных приисках исчислялась в сотнях миллионов долларов — она твердила Hет! Без пользы приходил я к ней в федеральную тюрьму; зазря, встав на колени, дарил торты, цветы и шампанское — запрокинув голову и шепча проклятия, она упрямо отвергала меня. Напрасны были мои посулы сделать ее царицей моего сердца и матерью моих детей — зевнув от скуки, она вставала с табурета и требовала у надзирателей прекратить свидание, каждый раз бормоча под нос, что по ее освобождению заводить потомство будет слишком поздно. "В твоих глазах отражается мое сердце," напевал я ей под гитару, но она смеялась мне в лицо. Тогда я поведал ей о своем прапрадеде лейб-гвардии поручике Русакове и его жене Марфе. Я сказал, что я его точная копия, унаследовавшая его память и привычки. Заметно было, что мои слова заинтересовали неприступную красавицу и слушала она меня внимательно. "Ты и его Марфутка похожи как две капли воды," уговаривал я ее. "Мы должны пожениться." "Теперь-то я точно знаю, что тебе нужен психиатр," скрестив руки на груди, мрачно заявила она. "Я не продам свою родину и ни за каких пиндосов замуж выходить не собираюсь; хоть удавись," от гнева кусала она свои губки. "Кроме того, я не могу изменить памяти моего суженого." Свет померк в моих очах и гром прогремел среди ясного неба. "Кто же он?" вскричал я. "Его звали полковник Мокрохвостов. Он погиб при выполнении специального задания в тот самый день, когда вы, американцы, арестовали меня." Это был полный отказ. Пошатываясь и хватаясь за сердце; рана в груди давала о себе знать, я вышел из угрюмых казематов на зеленый простор, свежий воздух, солнечный свет и вызвал такси в аэропорт. К концу дня торопился я поспеть в Анкоридж туда, где был мой дом. Да, да туда, где было наше поместье на берегу холодного, бурливого океана и брат с его женой ждали меня сегодня к позднему ужину. К тому времени мы закрепились в США и все получили United States lawful permanent residency или как это называют иначе "зеленую карту". Но начну все по порядку. После ранения четыре месяца провалялся я в больнице, но мои чудо-родственники времени не теряли — зарегистрировали прииск и основали компанию. Как только было доказано, что алмазы настоящие и месторождение существует, поднялся галдеж и ажиотаж, и свистопляски было хоть отбавляй. Понаехали газетчики и телевизионщики вместе с кучей репортеров и, завертевшись в кутерьме, суетились, бегали и искали лучших ракурсов; все хотели нас заснять и узнать нашу историю. Донимала нас пресса сильно и проходу не давала; хоть и кричали мы им по-русски: "Кышь, проклятые", они не унимались, не расходились и микрофоны нам в лица тыкали. Хорошо, что Алекс Кучеров вмешался и отогнал от нас эту назойливую братию. Да вы ведь не знаете кто такой Алекс Кучеров? Я забыл вам рассказать? Алекс он такой — коренастый и крепкий, средних лет, малозаметный и лицо у него всегда очень спокойное. Он один из трех агентов ФБР, прилетевших на вертолете на корабль береговой охраны, в тот самый день как вся эта катавасия разворачивалась и меня в грудь ранили. Это он застрелил полковника Мокрохвостова, когда то пробрался в рубку и пытался передать по радио сигнал тревоги. Но не так это важно; смерть всегда неожиданна. Алекс мой лучший друг и оказал нам помощь неоценимую. Поначалу все считали, что мы, Русаковы, совдеповские шпионы и действуем заодно с Мокрохвостовым, Кисочкой и капитаном посудины. Якобы немедленно тому появились доказательства. Команда сторожевика переполошилась, решив, что мы, Русаковы, провели диверсию на их судне. Вахтенный офицер обнаружил сверкающие кристаллы, разбросанные по жилым отсекам боевого корабля, и донес командиру, тот условным кодом радировал в штаб. Началась тревога. Чего только они сгоряча не предполагали... Перво-наперво подумали, что это токсичные химические соединения, предназначенные для массового поражения экипажа, да не похоже; а вдруг это метамфетамины? Hикак не сходится; а может мелкие прозрачные камешки всего лишь укрепляющие соли для купанья в морской воде с целью повышения тонуса моряков и незаметно распространяемые в целях рекламы некоей фармацевтической фирмой? Теория не подтвердилась; кристаллы не растворялись даже опущенные в кипяток. Пока суд да дело, капитан сторожевика вызвал правительственную команду быстрого реагирования по очистке от токсичных загрязняющих веществ и биологических патогенов. Необходимо было проверить, промыть и продезинфицировать корабль. Спасатели явились одетые в желтые комбинезоны с капюшонами, резиновые перчатки и сапоги, на лицах маски с системой автономного дыхания и счетчики Гейгера у каждого на левом плече. Полдня они выметали щетками из всех закоулков блестящие кристаллы, с чьей-то легкой руки прозванные "кварцами". Найденные "кварцы" были запакованы в прозрачные пакеты, взвешены, запротоколированы и посланы в лабораторию ФБР. Подобному процессу подверглось также содержимое моего мешка, но там оставались камни покрупнее, они не выпали. Через месяц был доставлен ответ — это алмазы чистейшей воды и высочайшего качества, общая стоимость, которых превышает миллиард долларов. Узнав об этом, руководство ФБР изменило отношение к нам, наконец-то поверило и стало к показаниям Игоря и Елены относиться весьма серьезно. Как по волшебству все встало на свои места. Маховик бюрократической машины со скрипом повернулся и завертелся все быстрее и быстрее. Везде включен был зеленый свет и нам оставалось лишь выполнение формальностей. Условия разрешения на постоянное проживание были удовлетворены, геологическая лаборатория в Анкоридже перепроверила и подтвердила нашу находку, заем в банке был получен. Будущее ослепляло и переливалось радугой.

Оставалось мне лишь устроить свою личную жизнь; не хотел я бобылем век вековать и прилегло сердце мое к Кисочке, да она ни в какую. Ну, что ж насилу мил не будешь; может она считает, что мы не пара; она все-таки номенклатурный отпрыск, белая кость, а я просто сбежавший холоп, правда разбогатевший. Американские девицы мне очень не нравились — шумные, смешливые, кухарить не умеют и соду из жестянок без передыху сосут. Какая с ними жизнь? Как-то вечером Елена натолкнулась на меня на нашей задней веранде. За широкими окнами раскинулась темнеющая в сумерках громада океана. Он был угрюм и пуст, и сливался с небом в бесконечное, наводящее уныние пространство. Только мигал вдалеке маячок заблудившегося в водной стихии кораблика, такого же одинокого и несчастного, как и я. Лампы в помещении были притушены и прикрыты бордовыми абажурами; мой силуэт был едва различим на фоне однотонных стен. Мерный плеск волн наводил на грустные размышления и усыплял. Сидя на кушетке и опустив голову, я весь позеленел от тоски. Hевестка подошла, каблучками о мраморный пол цок-цок-цок, остановилась напротив и посмотрела в упор, "Жениться тебе давно пора, паря." Ее неожиданный строгий тон пронял меня насквозь. "Да", говорю, "невест много, но все не про меня — больно они здесь прыгучие да разноцветные — мне бы какую-нибудь поскромнее и своей масти." "Не беда, я тебе из нашенских краев красавицу подберу, да такую, что век на нее будешь любоваться." Она взглянула мне в глаза и тихонько добавила, "Ты, наверное, городскую хочешь?" "Ни в коем случае," испуганно замахал я руками. "Городские слишком бойкие и передовые, первый год паинькой будет прикидываться, а потом обвыкнется, осмелеет и загонит меня за Можай. Алименты придется всю жизнь выплачивать." "Зря ты так. Не все мы такие," поморщилась она. "Я понимаю," смущенно потер я нос, "но так часто случается. Мне бы кралю помягче да понежней." "Такие вообще остались?" рассмеялась oна. "Подскажи, что делать?" губы мои дернулись в страдальческой полуулыбке. Елена резко выпрямилась, вскинула голову вверх и скрестила руки на груди. "Ждать и надеяться," таков был ее ответ. "Идем ужинать. У нас гости." Удрученный и потерянный, я последовал за нею в глубину дома. Через полутемный зал мы прошли в ярко освещенную столовую с панорамными окнами, выходящими в парк. Шторы были не задвинуты и в сумеречном свете проступали очертания елей, кедров и густых кустов. Посередине за вместительным круглым столом под большим зеленым абажуром собрались близкие мне люди: мой брат Игорь и Алекс Кучеров с женой Любой. Люба, миловидная дама лет сорока, как и ее муж родилась в США в русской семье и была сослуживицей Алекса. Глухое черное платье облегало ее спортивную фигуру. Чем она занималась в ФБР спрашивать не следовало. Все ждали нас, чтобы начать трапезу. Перед нами красовались дары Аляски — ломти красной рыбы, нарезанная копченая оленина, икра кетовая и зернистая в вазочках, золотистый юконский картофель, грибные и овощные закуски, всего не перечислишь. Бутылки со спиртным стояли на столике сбоку и два официанта в ливреях, вытянулись возле буфета, готовые прислужить. После благодарственной молитвы Господу, произнесенной Игорем, приступили к еде. Все нахваливали повариху из городского ресторана, прибывшую в поместье ранo утром, и настряпавшей так, что ни жуй, ни глотай, только с диву брови поднимай. Поначалу царило молчание, прерываемое скупыми междометиями, позвякиванием ножей и вилок, и звоном бокалов, вкупе с короткими тостами, но по мере насыщения языки развязались и речь потекла рекой. "Вы привыкаете к Америке?" участливо спросила Люба, ни к кому из хозяев не обращаясь в отдельности. "Мы не тоскуем," ответила за всех Елена. "Дом там, где твое сердце." "Никто не скучает," высказался Игорь, намазывая на булку толстый слой красной икры, которую он тут же положил себе в рот. "Что бы ждало нас в Иркутске? Допросы, заключение в ИТЛ и конфискация имущества в пользу государства." "Нас бы обобрали догола и обсосали досуха. Население терпит ущерб и обиды," подлил я масла в огонь. "Совершенно верно," Алекс отодвинул тарелку и поставил локти на стол. "Это не Россия Гоголя, Толстого и Чехова. Та Россия погибла в 1917 году. Теперь это Совдепия. И она остается Совдепией даже после переименования ее в Российскую Федерацию. Правящий класс замаскировался, видоизменился, но это все та же номенклатура. Не думаю, что сегодняшняя номенклатура мечтает о мировом господстве, как мечтали ее основатели, но..." "Это было ужасно," Люба прервала своего мужа. "Коммунисты оболванили не одно поколение советской молодежи. Вот послушайте, о чем грезили юноши и девушки в 1940-ом году." Подняв глаза к потолку, она продекламировала,

"Но мы ещё дойдём до Ганга,

Но мы ещё умрём в боях,

Чтоб от Японии до Англии

Сияла Родина моя."

"Откуда это?" заинтересовалась Елена. "То были стихи признанного и уважаемого советского поэта Павла Когана; того самого, который сочинил В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса..." "Кто мог представить?" расстроенная Елена откинулась в кресле. "Бригантина одно из моих любимых произведений." "Hе сомневаюсь, что все слышали Гренаду Михаила Светлова?" продолжала Люба. "Замечательная поэзия, созданная в 1926 году. Но какой смысл она несет? Воин-интернационалист призывает к освободительному походу на Европу... Вот послушайте, "Красивое имя,

Высокая честь —

Гренадская волость

В Испании есть!

Я хату покинул,

Пошел воевать,

Чтоб землю в Гренаде

Крестьянам отдать.

Прощайте, родные!

Прощайте, семья!

"Гренада, Гренада,

Гренада моя!"

Все захлопали талантливой декламаторше. "У вас замечательная память," хвалили ее. "Советская поэзия моя слабость," смущенно призналась Люба. "О мировом господстве потомки советской номенклатуры вряд ли уже мечтают," возобновил рассуждения ее муж. "Ослабли. Рабсилы им не хватает. За годы своего существования народу российского передавили они множество. Десятки миллионов не досчитываемся. В конце концов нехватка населения выльется в потери территории. Возможно, что лет через сто политическая карта мира будет выглядеть по-иному. Восточный рубеж России будет проходить по Уралу, за ним раскинется новообразованная Сибирская республика под контролем красного Китая, а Камчатка, Курилы и Сахалин перейдут к Японии. Вполне естественное развитие событий, учитывая разницу в плотности населения по обеим сторонам границы, но проверить правоту моих слов никто из современников не cможет." Алекс покраснел и обтер повлажневшее лицо салфеткой. "Но это же агрессия! Совдепия будет защищаться," разволновался я. "Она пустит в ход атомное оружие!" "Bерно и получит ответный ядерный удар. Китайцам потерять полмиллиона человек хоть раз плюнуть, а Россия такое себе позволить теперь не может. Сила русская при Сталине была подорвана," горестно рассмеялся Алекс. "Не думаю, что будет так плохо," Люба коснулась ладонью плеча мужа. "Отделение может произойти и мирным путем. Скорее всего в Сибири будет проведен референдум и население проголосует за независимость от Москвы. К тому времени этнически русских останется там немного, а большинство будет состоять из китайцев или отпрысков от смешанных браков, чьи симпатии, безусловно, на стороне Пекина." "Есть ли выход?" спросила Елена. Разговор ее так увлек, что она отложила в сторону вилку и нож. "Не знаю," ответила Люба. "Людей не хватает ни там, ни здесь и привезти их неоткуда. Мне кажется, что начинать надо с покаяния." "Что?! Я думала, что вы скажете о повышении рождаемости!" Елена смотрела с возмущением. Брови ее опустились, нос сморщился, нижняя губа немного выпятилась, как если бы она подавилась рыбьей костью. "С покаяния," упрямо повторила Люба. Заметно было, что она не раз обдумывала эту тему. Лицо гостьи нахмурилось и глаза потускнели. "Власть должна пoмириться с народом и покаяться в своих преступлениях. Такое покаяние стало бы историческим событием, водоразделом в жизни общества, обрядом искупления за грехи и способствовало бы объединению страны. С 1917 года народ разделен надвое, потому-то так много инакомыслящих, власть сама порождает смуту... Исцелить старые язвы за всю свою родословную, облегчить боль, которая удерживала предыдущие поколения в плену; от нас зависит то, что случится и в каком будущем будут жить наши дети. Мы, ныне живущие, можем взвалить это бремя на себя или уклониться от него; так раны будут воспроизводиться сами по себе и никто их не залечит. Исцеление никогда не произойдет, если мы будем бездействовать." "Как же вы это себе представляете?" Елена Николаевна замерла, ожидая ответа. "Я вижу покаяние... Такое в средневековье уже случалось на Руси," отвечала Люба, голос ее прерывался от волнения, как если бы невероятное представилось ей свершающимся. "Пусть среди бела дня покинут они свои кабинеты, выйдут на Красную площадь, встанут на колени и под колокольный звон испросят прощения. Только так и не иначе. Народ наш не злопамятен и добродушен; авось простит." У Любы перехватило дыхание и в глазах ее стояли слезы. "Ничего нас не спросят и без нас разберутся," Игорь поднял свою большую стопку. "Потерю населения покаяние не восполнит. Мертвых не воскресишь и территорию не вернешь. Поезд давно ушел. Давайте пропустим по рюмочке." Опять мы выпили и закусили. Время было подавать горячее. Лакеи внесли в комнату чугунные сковороды с филе-миньон и горячие грибные подливки в серебряных соусницах. Запах был упоительный, но пока официанты раскладывали снедь по тарелкам, Алекс умудрился ввернуть вопрос, "Как идет производство?" "Прекрасно," ответил я, аккуратно отрезая аппетитный кусочек. "Магниторазведка установила, что месторождение значительнее, чем мы предполагали. Мы сделали заявки на прилегающие участки." "Борцы за чистоту окружающей среды вас не беспокоят?" поинтересовалась Люба. "Мы все делаем по правилам," замотал головой Игорь. "Мы не портим природу. Однако очень много пустой породы. Мы никогда не отдавали себе отчет, как мало алмазов в кимберлите. Концентрация половины карата в тонне породы считается экономически оправданной для добычи." "Отработанную скальную крошку приходится далеко oтвозить," уточнил я, освежая мозги рюмкой зубровки, чтобы не сбиться с толку, улучшить обмен веществ и обеспечить наибольшую ясность мышления. "Мы ее сваливаем возле побережья, нo отходов так много, что в недалеком будущем хватит для постройки острова в Тихом океане. На нем мы разместим международный аэропорт. Он давно нужен в этой части страны. Месяц назад мы представили наш проект в государственный департамент США и сейчас ожидаем результатов. Пока что авиационное сообщение поддерживается гидросамолетами, взлетающими с местных озер. Это долго и неудобно и вызывает недовольство пассажиров." Отчеканив без запинки такой сложный монолог, я весь покраснел от напряжения и вмазал еще зубровки, чтобы не утратить красноречия и ораторского мастерства. "Я очень извиняюсь," спросил Игорь, когда принесли десерт, "но как вы, Кучеровы, русские люди, оказались на чужбине, да еще работаете на врага?" Заслышав такую неприличность, Елена побагровела и с размаху пнула своего неотесанного муженька ногой под столом. Получив наказание, Игорь и бровью не повел; нo сидел как столб вкопанный, буравя гостя глазами. Алекс не поперхнулся, безмятежно допил свой чай с вареньем, с легким звоном вернул чашку на блюдце и начал свой рассказ, "Это все мой дед, с него началась династия Кучеровых за океаном," Алекс слегка улыбнулся, как бы гордясь своим удачливым предком. "В 1942 году ему было 37 лет и отбывал он срок в приполярье за антисоветскую агитацию и пропаганду. Как он мне потом рассказывал, дело его не стоило выеденного яйца, но государству были нужны молодые и здоровые, чтобы работать на стройках коммунизма; органы выявили его, замели и вкатили 10 лет принудработ. Дед мой даже в неволе не переставал быть советским патриотом, в строю распевал 'Смело, товарищи, в ногу' и писал заявления, просясь на фронт. Срок его почти заканчивался, потому-то начальство любезно удовлетворило просьбу заключенного и отправило его в действующую армию в Сталинград. Поезд шел две недели через покрытую снегом и льдом степь, и ненастным морозным утром остановился на разбомбленном железнодорожном вокзале. Задувала поземка, доносилась орудийная стрельба, по тропинке между сугробами и грудами кирпичей ползли раненые. В эшелон, в котором oн прибыл, было включено пять санитарных вагонов. Туда-то подстреленные и контуженные стремились попасть. Медперсонала явно не хватало. Образовалась длинная очередь, вдоль которой, сбиваясь с ног, носились две девушки-санитарки. Как могли они перевязывали солдат и клали их на пропитанный кровью снег. Временами появлялся уставший врач в клеенчатом фартуке, садился на порог у входа и выкуривал папиросу. Короткий отдых его скоро заканчивался и он опять исчезал в чаду операционной. У головного вагона мерзли в ожидании два офицера медицинской службы. Дед подошел к ним, взял под козырек, предъявил документы и отрапортовал, что он освободившийся после отбытия наказания врач-хирург и готов безотлагательно приступить к к выполнению обязанностей по оказанию медпомощи советским бойцам. "По какой статье отбывали срок?" спросил его тот, что был в чине майора. "По 58-ой," смущенно ответил дед. "Такие нам не нужны," брезгливо отвернулся от него офицер. "Будешь бузить, опять посадим." "Нет шалишь," сказал дед самoму себе; деваться ему было некуда и в ту же ночь он переполз к немцам. Ему повезло, случилось это задолго до окружения армии Паулюса; на самолете его отправили в Германию и там он влился в РОВС. Вскоре дед убедился, что Гитлер ничем не лучше Сталина, стал метаться от одной подпольной группы к другой, пока не попал в поле зрения гестапо. Его расследовали, допросили и отправили в Бухенвальд. Там он пережил сокрушительный конец Второй Мировой Войны, поражение рейха, избежал выдачи советским властям и сумел попасть в США, где проработал остаток жизни на Голосе Америке. В 1951 году в Нью-Йорке он встретил Евгению Охрименко, впоследствии ставшую его женой. Евгения была родом из Донбасса и тоже хлебнула горя. Оба люто ненавидели СССР и были рады любой возможности отквитаться. Годы шли, жизнь брала свое, ненависть утихла, у них появился маленький скромный домик на окраине Вашингтона. Родились и выросли дети. Среди них был и мой отец. Так, что я американец третьего поколения," рассмеялся рассказчик. Наступило молчание; собравшиеся, потрясенные услышанным семейным преданием, долгое время не проронили ни слова. Официанты, бесшумно ступая, разливали по рюмкам коньяк и разносили кофе с пирожными. "Угнетенные и обездоленные со всего мира приезжают в Америку в поисках лучшей судьбы," вновь заговорил Алекс. "Те, кто прибыл к нам с чистым сердцем и благими намерениями находят счастье в нашей стране. Случается, что иммигранты, прибывающие к нам из тиранических государств, выполняют задания своих правительств подорвать Америку изнутри. Организация, в которой Люба и я служим, борется с врагами нашей отчизны."