Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Чтобы проверить поближе, я аккуратно спустился вниз и едва ли не на четвереньках исследовал весь участок оврага вблизи предполагаемого эпицентра, всё — совершенно напрасно.
Поднявшись обратно на край оврага, я, отряхивая руки, задумчиво смотрел вниз, пытаясь решить, что делать дальше. Подобного развития событий я точно не ожидал; найти трупы, встретить какую-то нежить, наконец, умереть, но не банально прогуляться по лесу. И Тень где-то, как назло, запропал со своими разведданными!
Когда я, увлечённый своими изысканиями, почувствовал неладное, было уже поздно.
Лес будто умер; ни шороха, ни шелеста, ни даже малейшего дуновения ветерка. Не было никаких побочных эффектов, сопровождающих зачастую сильную нежить — могильного холода, моментально конденсирующейся под его воздействием росы и тумана. Они просто шли, беря меня в кольцо, и бежать было уже некуда.
Даже понимая, что это не поможет, я инстинктивно вжался спиной в кору ближайшего дерева — это создавало хоть какую-то иллюзию прикрытого тыла.
Пародийно человекоподобные фигуры, длинные и нескладные, двигались неловко, но удивительно бесшумно и быстро. Обтянутые белёсой кожей, покрытой чёрными струпьями и открытыми гнойниками, — точно такие, как на картинке в учебнике.
Тонкие ноги с чрезмерно длинными и слегка выгнутыми вперёд голенями, оканчивающимися вместо стопы чем-то вроде притуплённого кола; два сустава находятся в верхней части ноги, отчего перемещается оно, высоко задирая перед собой "колени". Длинное тощее сутулое тело с выпирающими рёбрами — широкими и плоскими, находящими друг на друга подобно рыбьей чешуе. Острые костистые плечи с длинными односуставными руками, точно так же, как ноги, плавно сужающимися к притуплённому колу, без намёка на кисть. Овальная голова, сидящая на короткой тонкой шее, не оснащённая привычными органами чувств; гладкая, без каких-либо выступов.
Без надежды, я попытался воззвать к стихии. Я точно знал, что у меня не получится — это тоже было в учебнике, но от этого знания легче не было. Одни только огни Ставра, созданные до появления тварей, исправно работали, позволяя мне умирать хотя бы не в полной темноте. А что меня ждёт смерть, скорая и крайне неприятная (если верить литературе), сомнений не было.
Я затравленно огляделся в поисках хоть какого-то оружия, проклиная себя за оставленные в посёлке вещи, среди которых был и табельный пистолет. Убойной силы не хватило бы, чтобы нанести вред тварям, но... пустить себе пулю в висок не казалось мне в тот момент столь уж плохим выходом из положения.
Страх во мне, сначала полностью парализовавший, сконцентрировался теперь настолько, что туманил голову яростью. Я уже едва сдерживался, чтобы не броситься к ближайшей из тварей и не вцепиться ей в горло голыми руками, или даже зубами. Это вряд ли помогло бы хоть чем-то — они не умеют удивляться, — но на несколько мгновений сократило бы томительное ожидание. Однако я сумел сдержаться. Смешно сказать, но остановила меня всего одна глупая мысль: умереть нужно красиво, а в это понятие никак не укладывался обезумевший от ужаса человек, с перекошенным лицом бросающийся на нежить в попытке загрызть не-мёртвого.
Мне стало стыдно, и стыд... не то чтобы пересилил страх, но потеснил его, позволяя хоть немного взять себя в руки.
А потом грянул гром, и торжествующее эхо рокотом обвала понесло его во все стороны. Голова ближайшего не-мёртвого потеряла симметричность; с одной стороны появилась аккуратная дырка, а вторая половина черепа раскрылась изнутри, разметав осколки кости и содержимое черепной коробки. Несколько секунд — и ещё один выстрел, разорвавший голову ещё одной твари. Все остальные замерли, выискивая источник опасности.
Четыре редких выстрела закончились продолжительной паузой. Судя по всему, у неизвестного спасителя была старая винтовка, "осина" третьего калибра. Винтовку дореволюционного ещё образца прозвали так уже в войну, когда она очень хорошо зарекомендовала себя против нежити; мощная, дальнобойная и надёжная. А уж в сочетании с посеребрёнными пулями...
Пока твари, не отличающиеся особой сообразительностью, ориентировались в ситуации, стрелок успел перезарядить, демонстрируя поистине огромный опыт, и выпустить ещё четыре пули. Стрелять ему, судя по всему, было одно удовольствие — из темноты, по хорошо подсвеченным неподвижным мишеням, в безветренную ясную погоду.
Потеряв ещё четверых, твари перестали стоять истуканами и перешли в отступление. Ещё двоих снайпер снял уже в движении — меня спасал редкий профессионал. Спастись бегством сумело не больше пяти не-мёртвых.
Всё ещё не веря в случившееся чудо, я стащил фуражку и сполз по стволу дерева на землю, борясь с головокружением и тошнотой; ещё не хватало в обморок упасть для полного счастья.
Будто кто-то где-то повернул выключатель; лес вновь наполнился звуками, самым громким и интересным для меня из которых был шорох шагов. Снайпер резвой трусцой приближался ко мне откуда-то сбоку и чуть сзади; сил обернуться на звук у меня не было.
Наконец, шаги приблизились.
— Вставайте, молодой человек, вставайте. Нечего на сырой земле сидеть!
Я сначала уцепился за протянутую ладонь, и только потом, уже поднимаясь с опорой на неё и на дерево, сфокусировал взгляд на её обладателе.
Моему спасителю было никак не меньше шестидесяти, а то и больше. Однако он был в отличной физической форме, какой иной молодой позавидует, а отличная выправка выдавала кадрового военного. На нём были потёртые сапоги, гимнастёрка и застиранные галифе дореволюционного (как и правильно распознанная мной потёртая винтовка на плече) образца. И гражданский кожаный ремень.
А ещё он совершенно не тянул на деревенского жителя. Слишком уж пронзительно-холодные голубые глаза смотрели хоть и вполне дружелюбно, но цепко и пристально, "по-прокурорски". Правильные и изящные черты лица, на которые даже морщины легли красиво, аккуратная бородка клинышком и тщательно подстриженные волосы. И руки у него были слишком аккуратные для крестьянина. Взяв же себя в руки и как следует приглядевшись, я с недоумением понял, что передо мной — боевой офицер, иначе говоря — чародей. И я так и не сумел определить, к какой стихии он относится.
— Очень удачно, что ваш необычный друг нашёл меня и предупредил, — продолжил говорить незнакомец. — Как вы, твёрдо стоите на ногах? Замечательно. Тогда пойдёмте, вести разговоры ночью посреди леса, на мой взгляд, несколько неудобно. У меня есть хороший чай, а он вам теперь весьма показан. Да и рюмка чего покрепче, откровенно говоря, не помешает.
— Мой... друг? — заторможенно уточнил я, послушно перебирая ногами рядом со своим спасителем.
— Я об этой странной самостоятельной тени, — пояснил он.
— Ну, когда я их заметил, я понял, что тебя предупреждать поздно, — смущённо отозвался голос из-под ног. — Пришлось нарушить инкогнито.
— Господа, не стоит бояться разглашения мной ваших тайн, — сдержанно улыбнулся снайпер. — Сейчас, мы придём, и я всё объясню. Здесь уже недалеко.
Дальше мы двигались молча. Тень, судя по всему, стеснялся, неизвестный спаситель шёл домой, а я пытался прийти в себя после очередной близкой встречи с Карой, когда мне довелось вкусить её дыхание. Причём в данном случае в почти буквальном смысле.
Твари, на которых мне довелось наткнуться, это умёртвия. Уникальный и весьма своеобразный тип не-мёртвых. Это не вставшие по какой-то причине трупы, они появляются уже такими, какие есть. Их называют "дыханием смерти", это порождения самой Кары. Они приходят на места массовых смертей, сражений, или туда, где кто-то умер очень страшно. Приходят и выпивают жизнь из случайных прохожих, пока не будет искуплено или хотя бы сглажено зло, которое вызвало их в этот мир: при помощи погребальных ритуалов, возмездия убийцам.
Их нельзя изгнать — ни жреческими словами, ни силами стихий; последняя вообще при появлении умёртвий "прячется", как и живые существа. Можно только разрушить физическую оболочку, но через несколько часов они вновь возникают на прежнем месте.
Живое эхо, умёртвия... Во имя Роса, что же произошло в этом лесу несколько лет назад?!
— Ну, вот мы и пришли, — нарушил тишину незнакомец. — Прошу, проходите, чувствуйте себя как дома. Не то место, куда с гордостью приводят гостей, но, по крайней мере, у меня есть самовар. Да и спальное место, думаю, я вполне сумею вам предложить.
Старый офицер жил в землянке, и видно было, что жил давно и основательно. Все подходы заросли густым кустарником. Не знаю уж, кто её тут строил и каким образом, но построил на совесть.
Подходя к дому, хозяин зажёг на ладони небольшой огонёк и выразительно посмотрел на меня.
— Молодой человек, вы не могли бы погасить своё заклинание? Мы уже пришли, искать и выбирать дорогу уже не нужно, а я по субъективным причинам не слишком люблю яркий свет в целом и эту магию — в частности.
— Да, конечно, — растерялся я, думая совершенно о другом. Огнём мой собеседник владел, но при этом не был огневиком. Тогда кто же он?
Будто уловив мои мысли, — или просто всё было настолько откровенно написано на лице? — он улыбнулся и ответил на невысказанный вопрос:
— Я одинаково управляюсь со всеми стихиями, не нужно упрекать себя в недостатке проницательности. Такое иногда бывает, — продолжил он, уже входя в дом. — Нет перекоса в какую-то одну из сторон. Но, само собой, и уровень управления стихией заставляет желать лучшего. В быту удобно, но в бою, к примеру, лично вам я совершенно не соперник. Присаживайтесь, я сделаю чай, — он уронил пламя с руки в специальную плошку, стоящую на небольшом столе, к которому я и сел, с любопытством оглядываясь по сторонам.
Небольшая прямоугольная комната. В дальнем конце отгороженная занавеской кровать. Кроме того, имелась ниша в стене, оборудованная под шкаф, в котором стояла какая-то посуда и, видимо, хранилось всё остальное имущество этого странного человека. Заканчивалась скудная обстановка столом, несколькими табуретами и жестяной печкой в углу.
Хозяин выставил на стол небольшой самовар и принялся за его растопку.
— Кстати, простите мне мои манеры, но я просто не люблю разговаривать на ходу, тем более — в лесу. Привык, знаете ли, за годы войны. Позвольте представиться, Лесислав Туманов, последний из князей Воловых. Ранее блистательный офицер, но теперь просто старик, доживающий свой век в лесу, — он чему-то усмехнулся.
— Гвардии обермастер Илан Стахов, — машинально отрекомендовался я, искренне недоумевая. — Разрешите спросить, а почему...
— Почему я живу здесь в полном одиночестве? — правильно угадал он. — Тут нет никакой тайны более страшной, чем мой титул. Я не хочу умирать, а нынешний режим непременно убьёт меня, если я появлюсь на людях.
— Но...
— Убьёт, убьёт, на этот счёт у меня нет никаких сомнений, — он махнул рукой. — Он уже убил мою дочь и мою супругу, и меня тоже убьёт. Умирая, моя прекрасная Ряна просила меня жить назло всему на свете, и обидеть её отказом я не мог. А если вы спросите, как мне удалось не погибнуть в Гражданскую, — а вы ведь не спросите, поскольку это невежливо, а вы явно очень воспитанный молодой человек, поэтому я просто удовлетворю ваше любопытство, не задевая чести, — всё столь же просто. Я ненавижу новый режим, и точно так же я ненавижу царский режим. Царизм сломал жизнь мне и отнял у меня сына, ещё до революции. Вот и получается, что ни тогда, ни теперь, Веха не была благосклонна ко мне и моему роду. Может быть, кто-то из предков, или же я сам когда-то глубоко обидели её, кто знает? Когда пришли доманцы, я не пошёл на фронт, но и остаться в стороне не позволила совесть; тут, как вы, надеюсь, со мной согласитесь, не вопрос отношения к политике, а вопрос именно совести, чести и морали. Тем более, в скором времени фронт сам пришёл к нам сюда, так что мне довелось неплохо попартизанить в этих лесах, — он улыбнулся и кивнул на винтовку. — Собственно, за войну-то и наловчился так стрелять. Раньше, конечно, держал её в руках, но не чаще, чем это положено уставом. Это ничего, что я много говорю? Простите старика, я редко общаюсь с людьми, и почти совершенно одичал в этой местности.
— Всё в порядке, просто... несколько неожиданно, — с трудом собрался с мыслями я. — И давно вы тут живёте, в лесу?
— С восемьдесят шестого, как схоронил Багряницу, свою жену, — отозвался он. — Она, бедная, не выдержала всех потрясений. Ещё как сын умер, уже тогда болеть начала. Как грянула революция, от нервов слегла; а уж когда дочь расстреляли... У неё сердце слабое было, чувствительное очень. Это и по всей её наружности было видно. Да вон, карточка на стене висит, — он кивнул на стену, видимо избегая смотреть на портрет своей покойной супруги. Судя по всему, воспоминания сильно растревожили старика, и он стеснялся демонстрировать это при посторонних.
Чтобы рассмотреть пожелтевшую фотокарточку, пришлось подняться из-за стола, да ещё и подсветить себе.
Княгиня была удивительно красива. Не той холодной красотой, какой принято было в литературе наделять представительниц "высшего света", а земной, тёплой, весенней — с неё хорошо было бы писать облик Речи. Но сильнее всего выделялись глаза — огромные, лучистые; в них жила нежность. Наверное, фотография была сделана очень давно, на самой заре этого искусства — княгине здесь было едва ли больше тридцати лет. А, кроме того, она буквально светилась счастьем. Я склонен был согласиться с Лесиславом; по одному облику этой женщины можно было предположить её эмоциональность и чувствительность.
— А вот и чай поспел, — прервал мои наблюдения старый князь, — Присаживайтесь, Илан.
Некоторое время мы пили чай. Ну, то есть, не чай в полном смысле этого слова, а травяной сбор — боярышник, зверобой, шиповник, ещё что-то. Сначала молчали, потом кое-как разговорились — преимущественно, на тему военных воспоминаний. Тем более, обоим было что вспомнить. По молчаливому согласию, правда, вспоминали исключительно забавные случаи, которых тоже вполне хватало. Наш разговор затянулся; на улице, должно быть, уже начинало светать. Прервал нас неожиданный тихий стон, раздавшийся из-за занавески, отделявшей кровать. Я вздрогнул, резко обернувшись, обрывая рассказ. Однако, неожиданным этот звук был только для меня; собеседник мой отреагировал спокойней. Более того, он заметно обрадовался, и, ничего не объясняя, кинулся к кровати. Я, заинтригованный, шагнул за ним, стараясь при этом своими действиями не помешать хозяину землянки.
На узкой низкой тахте, накрытой старым ковром поверх матраца, под толстым стёганым одеялом валетом лежали двое мальчишек. Бледные, осунувшиеся — кожа да кости, — но совершенно определённо живые. Один из них будто бы очнулся, едва приоткрыв глаза, и явно пытался что-то сказать, но Лесислав положил сухую ладонь ему на лоб и тихо произнёс:
— Не надо, сынок, ты ещё очень слаб. Спи, ни о чём не волнуйся! Сейчас, только воды попей, — он приподнял мальчика за плечи, поднося к его губам сложенную лодочкой ладонь. Мальчик сделал несколько судорожных глотков и прикрыл глаза. Старый офицер бережно уложил его, накрыл одеялом, отечески погладил по голове. Потом точно так же тихо проверил состояние второго мальчика, вздохнул и двинулся обратно к столу. Я всё это время простоял за занавеской, в аршине от Лесислава, и пытался разобраться в своих эмоциях. С одной стороны, затопило огромное облегчение от того, что оба мальчика живы, но, с другой, нельзя было не отметить, что самочувствие их оставляет желать лучшего, и они совершенно не обязательно выживут. Неизвестно, что хуже для бывшего танкиста Вольдима — непримиримое известие о смерти ребёнка, или его медленное угасание в течение нескольких дней у отца на руках.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |