Уроки некромантии

Вилли остановился совсем рядом, раскинув руки, будто собирался его обнять и передумал в последний момент.

— Молодой господин! Радость-то какая!

— И ты здравствуй, Вилли, — Марвину стало неловко, что он так рвет глотку. Прохожие оборачивались на них. — Что ты тут делаешь? Тебя прислал отец?

Пожалуй, конюх был бы последним человеком, которого отец отправил бы за ним. Вилли вечно все забывал и путал, да и убедительности в нем не было ни на грош. Вознамерься отец его вернуть, он прислал бы Арнаульфа или Людвига... или же конюх сопровождает кого-то из них?

Вилли всплеснул руками.

— А вы ведь и не знаете, молодой господин... Аравет Заступница, да как мне сказать-то?!

— Говори, как есть, — посоветовал Марвин. — Я рад тебя видеть, но я тороплюсь, учитель ждет.

— Так помер-то ваш отец-то!

— Умер? — это звучало совершенно дико. — Когда? От чего?

— Ох, да вы ж и не знаете... Вот в ту же ночку, когда вы сбежали. Люди говорят, мол, руки на себя наложил. Ближе к вечеру хватились, в спальню заходят, а он в петле висит, синий весь, лужа на полу...

Вилли закашлялся, утер лицо засаленым рукавом полушубка. Марвин вновь ощутил хрупкую нереальность происходящего, ставшую такой привычной за последний месяц. Взял конюха за руку, пересек площадь, свернув налево, зашел в первый попавшийся трактир, заказал четыре стопки гномьей водки, расплатившись деньгами, предназначенными на перья. Они сели за первый попавшийся стол, выпили, не чокаясь.

— Теперь рассказывай дальше.

Конюх икнул, достал из котомки горбушку, зажевал корочкой. Марвин ждал. Он был спокоен, совершенно спокоен. Время переживать настанет позже — если вообще настанет. Но как странно — отец был не из тех, что кончают с собой. Не из тех, что вообще умирают...

— Как есть помер. Похоронили его, вот, сам могилку копал... Милсдарь Стругсон злой был, жуть, все ругался, — мол, барон-то помер, а наследничка и след простыл, что теперь будет-то? А я так говорю, нехорошо мертвого ругать, когда его еще и не закопали, от того он обозлиться может и назад полезть... опять же, нехорошо-то как помер, таких Отрин Милосердец не любит, говорю, может, его колом проткнуть, а милсдарь мне в харю, а ведь больно в харю-то!

Взглянув в лицо молодого барона, конюх вздрогнул и зачастил дальше:

— А милсдарь Фьяренца тоже жуть как кричал, кто-де дружине платить будет и приказы приказывать, мол, не лучше ли к ор-Меджиовани податься, пока он сам не пришел? А милсдарь Стругсон и его по харе, а у него рука-то тяжелая, растащили насилу... А я так говорю, нехорошо над мертвым телом дебош учинять, да еще история нехорошая-то какая...

— А дальше? — холодно, с чужой интонацией, спросил Марвин.

— А дальше-то что? Похоронили мессира, а потом жуть что началось, милсдари-то опять ругаться начали и по харе друг друга бить, а потом милсдарь Стругсон милсдаря Фьяренцу песьим выкормышем обозвал и предателем, а тот развернулся и неведомо куда умотал, и половину дружины с собой увел.

— К ор-Меджиовани, не иначе.

— Ну да, а то на вольные хлеба куда... А милсдарь Стругсон, кто остался, тех во дворе собрал и говорит — я-де вас не держу, кто хочет, пусть сейчас свалит, а то потом поздно будет, а я-де буду баронскую вотчину до последнего беречь и, если понадобится, всех вас до единого тут положу. А потом гонцов по всем баронским землям послал, предупредить-то и ополчение собирать... А еще говорят, будто и не сам мессир на себя руки наложил, а помогли ему. Помните, чай, в ту ночку еще гости завалились? Трое, и лошадки у них ладные такие, холеные, вороная и две гнедые, одна большая, из дейранцев, а вторая тоненькая, со звездочкой...

— Помню, — еще бы он не помнил. — И что?

— Да то...— Вилли замялся, потянул себя за бороду. Опрокинул вторую стопку и скороговоркой выпалил:

— Говорят, будто среди тех гостей орчиха была, еще молодого мессира ор-Люсилера в потешном бою побила. А потом с батюшкой-то вашим в его комнату поднялась, а на утро, как я встал, уже не было залетных лошадок в конюшне, гости того, свалили. Извините, мессир, да, как говорится, из песни слова не выкинешь. Она его и в петлю сунула, одна, или дружки подсобили. Милсдарь Стругсон так и сказал, а кто смеялся...

— ... тем хари набил.

— Истинно так, молодой господин, набил. Вот вы понимаете, — и совершенно неожиданно конюх вдруг залился слезами, по-детски всхлипывая и утирая глаза рукавом. — А я ведь вас искал! Дай, думаю, поеду в столицу, вдруг там молодой господин сыщется, а то ведь и не узнает про батюшку-то своего! А не найду, так хоть в войско к его величеству запишусь, все мир повидаю... Поедемте домой, мессир Марвин? Вас милсдарь Стругсон в обиду не даст, от любой напасти прикроет, пусть этот Меджиовани хоть пять тыщ приводит — мы-то помним, какому роду служим! Поедемте, а?

Марвин молча подвинул ему свою стопку. Вилли опрокинул и ее, зажевал хлебом. Он глядел на юношу с немым обожанием, и по рябому лицу его катились слезы. Марвин не чувствовал ровным счетом ничего.

Скажи ему кто два месяца назад, что кто-то будет смотреть на него так, что кто-то решится преодолеть полстраны, чтобы найти его... И что бы тогда? А теперь что? Долг сюзерена быть рядом со своими подданными... Служить бесполезным символом вроде орифламмы, прятаться за спину Арнаульфа Стругсона, пока тот будет устанавливать свои порядки? Существует еще долг ученика перед учителем, и эти узы скреплены кровью. Здесь он нужнее. Здесь он на своем месте.

— Нет, Вилли, я пока не могу вернуться, — покачал головой Марвин. — Я нужен моему учителю.

Вилли недоуменно моргнул, вцепившись пятерней в бороду.

— Так это правда, что ли, — выдавил он, — что вы к некромансеру в ученики подались? Мне Дик говорил, а я-то не поверил...

— Правда, и что?

— Ну вы даете, молодой господин, простите за дерзость... Ладно, с батюшкой не ладили, сбежали, — с кем не бывает? Но теперь-то что? А мы как же без вас-то? Нехорошо это...

Марвин пожал плечами. Встал — мэтр Ханубис, наверно, его уже заждался. Вилли сидел, с глупым видом катая по столу хлебную крошку.

— Пойдем, — сказал Марвин. — Надо тебя хоть покормить, денег каких-нибудь дать на дорогу. Только перьев сначала купим.

Ханубис выслушал рассказ ученика, похлопал его по плечу и распорядился накормить конюха супом.

— Долг барона перед подданными — не та вещь, от которой можно отказаться, — сказал он Марвину, когда они уединились в библиотеке. — На твоем месте я бы написал Стругсону письмо, в котором сообщил бы, что задерживаюсь, но обязательно вскоре приеду.

— Но...

Ханубис улыбнулся.

— Лично мне успела поднадоесть столичная суета. Если тебе надо вернуться, я мог бы поехать с тобой. Весной, скажем. Согласен?

Марвин не сдержал улыбки.

-Отлично, — кивнул учитель. — Напиши пока письмо, а я распоряжусь насчет припасов для твоего Вилли. И денег ему дам. Да, и еще — поторопись, сегодня будет пирушка городской гильдии магов, мы обязаны там появиться. И прими мои соболезнования. Мне правда очень жаль, Марвин.

Ханубис вышел, закрыл дверь.

Марвин заострил новое перо и взял пергамент, начал писать, мучительно подбирая слова. На руку упала теплая капля, и он понял, что плачет, хотя по-прежнему ровным счетом ничего не чувствовал.

* * *

Городская гильдия магов располагалась в большом круглом здании в квартале Писарей. Здание это по праву считалось одной из достопримечательностей столицы. Двести лет назад его построил сам креганский безумец Петерус Мартин, сбежавший в Геронт из застенков Ордена, приехавший, чтобы умереть, но проживший еще почти десять лет, — калека, державшийся на одной лишь Силе. Здание гильдии было его последним детищем, и как говорили, он вложил в него душу. Возможно, что так. Строгие тримгестские колонны окружали дом, глядящий узкими витражными бойницами, внешние лестницы спиралью уходили в никуда, соединяясь ажурными эльфийскими мостиками, с которых скалились черные горгульи, а астрономическая башня целилась в небо под головокружительным углом. Ни у кого не повернулся бы язык назвать этот дом красивым, но и забыть его однажды видевший уже не мог.

В последние годы здание гильдии использовалось лишь изредка — для традиционных пирушек и сборов. Лаборатории стояли в запустении — маги предпочитали заниматься в собственных апартаментах, — а в библиотеке покрывались паутиной незаметно редеющие книжные полки.

Впрочем, сегодня главная зала была натоплена и ярко освещена, оттуда доносились звон посуды и гомон голосов.

Деянира и Пафнутьев вышли из экипажа. Окинув сумеречную улицу взглядом, Дея направилась к терпеливо дожидавшемуся ее у входа Ханубису. Одета она была по-мужски, в куртку из кожи василиска и бриджи, будто в пику пышным туалетам других дам, уже собравшихся внутри. Она выглядела осунувшейся, а неестественно быстрые движения выдавали, что последние дни магичка злоупотребляла стимуляторами. Пафнутьев едва поспевал за ней. Церемонно поздоровавшись, маги прошли внутрь.

Пафнутьев повернулся к Марвину.

— Ну что, готов повеселиться? У нас, подмастерьев, сбор, как всегда, в 'Перьях и пламени'. Чудесное место, я тебе скажу, а уж какие девочки — закачаешься!

Тот кивнул, с потерянным видом глазея на резную дверь, за которой скрылся учитель. Пафнутьев, несколько обескураженный, присмотрелся к нему внимательней. Н-да, ну и лицо у парня... В последний год перед выпуском одного парнишку, Флетта, отправили на совершенно плевую акцию против лесных гномов. Не одного, конечно, в компании трех ребят курсом младше и под присмотром кого-то из приехавших в гости магов. А вернулся Флетт почти декаду спустя, один, со сломанной ногой и весь исцарапаный. Вот у него было точно такое же выражение лица — пока его к лекарю не оттащили. Да что ж эти некроманты такое на уроках делают? Проклятье, а ведь Винсент велела ввести его в компанию, присмотреть за ним... Вот и повеселился, нечего сказать!

Марвин запоздало улыбнулся ему — кривой, неубедительной улыбочкой.

— Готов, конечно, — сказал он. — Много народу собирается?

— Человек тридцать пять. Пойдем скорее, пока все места не заняли.

Вряд ли парень знает боевые заклятья, и то славно. Нет, едва ли он спятил окончательно... но, как бы то ни было, — держаться рядом, быть наготове, если что — удара под дых должно хватить.

Перейдя на другую сторону улицы, Пафнутьев остановился, старательно поправил перекосившиеся манжеты и воротничок. Жалко, куртку так и не пришлось купить — все, что было, ушло на взнос за спасение барда-недоумка. Ладно, внутри освещение плохое, а колет почти новый: если не приглядываться, так выжженные дырки почти не заметны. Поплевав на ладони, он пригладил волосы и глубоко вздохнул. Потом открыл дверь и шагнул в трактир.

Хвала богам, успели. Окинув взглядом зал — пока что собрались в основном целители и оружейники, — Пафнутьев сразу же нашел Целесту, восхитительную, как всегда, сидящую за самым хорошим столиком — напротив кухни, между камином и сценой. На ней было платье оттенка, названия которого Пафнутьев не знал, чудесно открывающее все ее прелести. Тонкими пальчиками с длинными цепкими ноготками она теребила золотую сережку и, рассеянно улыбаясь, слушала придворных индюков, что-то ей втирающих. Вот вечно они успевают первыми, что ж за напасть такая!

Повторяя в уме имена всех глав Гильдии, начиная с Тригония Юсты, — это отлично помогало расслабиться, — молодой маг устремился к свободному месту и, поцеловав нежную ручку, уселся напротив предмета своих чаяний. Запоздало вспомнил о Марвине — к счастью, тот шел следом и теперь оттирался за его спиной, явно не зная, что делать дальше.

— Да ты садись! — посоветовал Пафнутьев, для большей наглядности отодвигая стул. — Вот, — обратился он к придворным индюкам, как всегда, неубедительно изображающим приветливость, — позвольте представить вам Марвина, ученика мэтра Ханубиса. Знакомься, Марвин, — это Целеста, помощница мэтрессы Флавии, специализируется на косметической магии. А вот они — ужасно благородные мессиры ор-Хейер и ор-Брехтен, ученики мэтра Бертолуччо Ринальдини, придворного мага. Специализируются на чтении мыслей и навешивании лапши на уши.

— Какой милый мальчик, — проворковала Целеста. — Ужасно рада познакомиться!

— Как трогательно с вашей стороны, Пафнутьев, нас представить — хмыкнул ор-Брехтен, темноволосый и тонкокостный, похожий на птицу. — Признаюсь, я и не ожидал от вас таких познаний в этикете! Счастлив познакомиться, — кивнул он Марвину. — Боюсь, что за этим гамом я не расслышал ваше полное имя, не будете ли вы так любезны повторить его?

— Меня зовут Марвин ор-Мехтер, — четко проговорил тот.

Пафнутьев заметил, как индюки переглянулись, обратив затем на Марвина взгляды, исполненные куда более искреннего интереса.

— Где-то я уже слышал это имя, — пробормотал белобрысый ор-Хейер. — Не ваши ли родственники владеют городком Зальтцфлут?

— Да, это наш домен, — подтвердил Марвин.

Индюки переглянулись снова, потом заговорили одновременно. Целеста зевнула и повернулась к Пафнутьеву, но тут, к его величайшему сожалению, хозяйка вынесла поднос с пивными кружками и тарелочками с закуской, и разговор прервался.

— Эй, так нечестно! — заорали со стола оружейников. — Почему им все первым?

— Потому что мы благородные, бестолочь, — ослепительно улыбаясь, проворковала Целеста и впилась зубками в полоску сушеной рыбы. Оружейники ее не услышали, а вот сидевшие по соседству девочки-целительницы обернулись с явным возмущением. Дверь кабака опять распахнулась, впустив партию плечистых ребят, подмастерьев магов-строителей. Пока они шумно и долго рассаживались, Пафнутьев вспомнил о своих обязанностях и начал просвещать Марвина насчет имен и родов занятий присутствующих, краем глаза с умилением следя за утоляющей голод Целестой. Ему всегда нравились хорошо кушающие девушки.

Дверь ежесекундно хлопала, и все новые подмастерья входили внутрь — погодники в уставных плащах-дождевиках, чернокожие джамайцы, тетки, специализирующиеся на амулетах...

На сцену, покачиваясь, вылез Адар Йо Сефиус, пристроенный в 'Перья и пламя' лично Винсент, и начал настраивать гитару, следя за столпотворением мутным взглядом. Дверь распахнулась снова, и с потолка посыпались разноцветные звездочки.

— А вот и Амфелисия пришла, — обрадовался ор-Хейер. — Амфелисия, милочка, извольте к нам!

— Милочка тут не она, а Гелленболдус, — надув губки, сказала Целеста. — Она — совсем даже не милочка.

Распространяя вокруг удушливый запах духов, шурша шелком лилового платья и посылая по сторонам воздушные поцелуи, к столику протиснулась Амфелисия. За ней, в точности повторяя ее движения вплоть до покачивания бедрами, выступал Гелленболдус. Выглядел он как обычно — нежно-розовый колет с пышными рукавами, тщательно завитые волосы, подведенные глаза... Богема.

Пафнутьев надеялся, что появление театралов хоть на миг выведет Марвина из ступора, но тот и глазом не моргнул — даже когда Гелленболдус присел рядом с ним, извлек из рукава веер и начал обмахиваться.