Уроки некромантии

О том, как тщетно всякое слово и всякое колдовство

На фоне этого, и другого, и вообще всего,

О том, насколько среди Гоморры, на чертовом колесе,

Глядится мразью любой, который занят не тем, что все,

О том, какая я немочь, нечисть, как страшно мне умирать

И как легко меня изувечить, да жалко руки марать,

О том, как призрачно мое право на воду и каравай,

Когда в окрестностях так кроваво, — мне не напоминай.

Я видел мир в эпоху распада, любовь в эпоху тщеты,

Я все это знаю лучше, чем надо, и точно лучше, чем ты,

Поскольку в мире твоих красилен, давилен, сетей, тенет

Я слишком часто бывал бессилен, а ты, я думаю, нет.

Д.Быков

Глава первая.

Дрожащие огоньки черных свечей освещали замысловатую пентаграмму, вычерченную на каменных плитах склепа. Стоящий внутри нее смуглый мужчина с седыми висками читал нараспев заклинания, и слова нездешней речи эхом отражались от сводов, звучали приказом, ударом хлыста. Свидетельством пяти стихий, призыванием Бездны, — и смертный холод полз по позвоночнику, вонзался в легкие, — Сила, запретная смертным, та, что превыше их.

Семеро, сгрудившиеся у дальней стены, ждали исхода с надеждой и страхом.

Маг завершил формулу, и в круге в сердцевине светящейся пентаграммы, медленно проступил образ человека, ради которого они собрались здесь. Сначала расплывчатый, он стал яснее, уже можно было распознать черты — суровое лицо, прожилки сосудов на щеках, седые волосы аккуратно подстрижены. Старик пошевельнулся, взглянул с укором и гневом. Семеро содрогнулись, но маг не повернул головы, всецело сосредоточившись на ритуале. Потом он заговорил:

— Беннето Джонсон, я, некромант Ханубис, призываю вас, дабы вы, в соответствии с параграфом восемьдесят четыре дробь семь нотариального корпуса, могли завершить свои дела в мире живых, составив завещание. Сим уведомляю вас, что, как это указано правилами, здесь присутствуют лица, подавшие обращение о призывании, — Магда Джонсон, Уилк Джонсон и Флавия Рукомойникофф, а также нотариус, секретарь и два независимых свидетеля. Добавлю также, что по уложению городских правил о занятиях магией, пункту двести шестьдесят два, во власти моей держать вас здесь до тех пор, пока вы не продиктуете завещание полностью.

С хриплым проклятием призрак рванулся к магу, но круг надежно удерживал его.

Ханубис обернулся к живым.

— Мэтр Ринальдини, можете приступать.

* * *

Наконец дело было завершено. Ханубис стер меловые линии, отряхнул мантию практичного коричневого цвета, снял с горгульи плащ и направился к выходу, где его дожидался нотариус с ключом в руке. Снаружи раздавался женский визг; там, на фоне белой часовенки Отрина и аккуратных надгробий, Магда Джонсон мутузила рыжую Флавию Рукомойникофф, отхватившую в завещании две лавки мехов и домик в Арсо.

Полюбовавшись открывшимся ему зрелищем, Ханубис обернулся к нотариусу.

— Сегодня я полчаса ждал, пока истцы соизволят прийти. Потом вы пытались подрядить меня на то, чтобы я, некромант первой категории, вместо выполнения непосредственных своих обязанностей, поднимал двух независимых свидетелей. Я понимаю, что вы можете и не отличать мертвецки пьяных от мертвых, но считаю своим долгом предупредить вас, что эти категории разнятся. В частности, слово мертвого ценится выше с юридической точки зрения. Ну а потом, любезнейший мой, — Ханубис широко улыбнулся, и нотариус чуть отступил, — я выясняю, что вы забыли позвать уборщицу. К вашему сведенью, пыль может повредить замкнутости круга, что обычно весьма плачевно отражается как на процессе составления завещания, так и на здоровье присутствующих. Кроме того, я запачкал мантию.

Нотариус заполошно взмахнул кружевным платком, пытаясь отряхнуть почтенного мага, заоепетал что-то о двойном гонораре и чистых намереньях. Ханубис отстранился, шагнул к выходу.

— Прощайте, мэтр Ринальдини, наше сотрудничество окончено. Надеюсь, когда-нибудь в вас проснется если не совесть, то хотя бы здравый смысл.

— Но... постойте! Господин королевский маг не поймет...

Некромант брезгливо обернулся к собеседнику.

— А вы ему объясните.

Он шагнул в холодный ноябрьский свет и направился мимо склепов к чернеющей на фоне неба арке ворот. Настроение у него было премерзким.

* * *

Кондитория Скляжевского славилась на весь Геронт своими пирожными с заварным кремом. Кроме того, хозяин недавно поставил баснословно дорогое стеклянное окно с видом на ратушу и площадь Висельников. По праздникам кондитория была набита битком, но по будним дням в ней было достаточно свободно, чтобы спокойно позавтракать. Ханубис занял любимое место у жаровни и уставился в окно. Вскоре пришла и Деянира Винсент, маг Гильдии.

Они часто встречались здесь, двое немолодых, ценящих покой людей. Это заведение подходило им свое респектабельностью, — публика была солидной, но не броской. Хозяин, в свою очередь, ценил постоянных клиентов в достаточной мере, чтобы помнить их привычки и предпочтения.

Дея улыбнулась, прикрыв лицо ладонью, — она почти всегда улыбалась именно так, стеснялась шрама, тянущегося от скулы к уголку рта. Махнула официантке и села, вытянув сапоги к жаровне. От нее пахло дождем и дымом.

— Добрый день, Ханубис.

— Рад это слышать. Уже с работы?

— О да, испытывали одну огненную штучку. Повеселились вволю, — усмехнулась она. — Сожгли два сарая и напугали взвод гвардейцев.

Покончив с яичницей с беконом, они перешли к горячему шоколаду и пирожным. Ханубис смотрел за окно. Площадь совсем размыло, с неба капала серая пакость, и спешащие по делам люди казались тенями. Еда сегодня была особенно пресной.

— Ринальдини будет недоволен, — заключила Деянира, выслушав рассказ некроманта.

— Я уже вышел из того возраста, когда недовольство вышестоящих само по себе что-либо значит, — пожал плечами Ханубис.

— Я понимаю... Нет, они, конечно, придурки, тут спору нет. Но твоя реакция резковата, тебе не кажется?

— При всем уважении к тебе, Дея, мои источники заработка — мое, и только мое дело.

— Разумеется, — сказала она удивленно. — Я не об этом. Мне просто кажется, что в последнее время ты ведешь себя немного... странно. Как будто устал или нервничаешь. Конечно, рутина достанет кого угодно...

Забавно, — это уже настолько бросается в глаза? Деянира Винсент была одной из немногих, кому Ханубис позволял проникнуть чуть глубже фасада, но это... с другой стороны, это не опасно.

— Разве происходящего в мире недостаточно, чтобы лишиться душевного спокойствия? — поинтересовался он. Магичка ухмыльнулась, похлопала его по руке небрежным жестом.

— А что уж такого происходит? Мир по-прежнему храним пятью стихиями, Сила наша при нас, Геронтом правит род Эриксонов. Да, а солнце всходит и заходит, как ему и полагается. Где тут повод для беспокойства? Только не говори, что тебя настолько волнует заварушка с эльфами — ты лицо штатское, да и нет причин для беспокойства... Или ты знаешь что-то, чего не знаю я?

— Нет, пока что, — невинно улыбнулся Ханубис — Если что-нибудь будет, я расскажу.

Дея смерила его быстрым пристальным взглядом.

— Вот как?

— Пока что — ничего. Да, наверно ты права, причин для беспокойства нет.

— Знаешь, — сказала Деянира, прикончив очередное пирожное, — мне кажется, что тебе просто нужен ученик. Который занимался бы рутинными заказами вроде сегодняшнего. Ну и просто, чтоб скучно не было.

— С моим последним учеником было чрезвычайно весело, — подтвердил Ханубис. — Я выгнал паршивца после того, как он похитил в склепе клиента фамильную серебряную вазу эльфийской работы. Да не просто похитил, а загнал ее перекупщику на вес. Не терплю скудоумия, ваза датировалась седьмым веком Союза.

— Н-да, — магичка сочувственно кивнула, — понимаю. Я однажды, в Школе, поймала пару первогодков, сбежавших с уроков. Они решили испечь картошки. А на растопку использовали листы из подлинника 'Gloria nostra'. А что с них взять, с недоумков? Теперь-то они подросли уже, — один в Угорье, другой в Тримгесте. Хорошие ребята выросли, жаль, умом не блещут.

— Вечная проблема. Кловис ведь и не глуп совсем, схватывал все на лету, но вот есть в нем что-то такое, мятежное. Вроде шила в заднице, — некромант вздохнул. — Понимаешь, найти подходящего ученика не так легко, — моя специализация не слишком популярна в народе. И я прекрасно понимаю, почему уравновешенный и здравомыслящий человек в нее не идет. А те, что приходят... делятся на две категории. Одни одержимы желанием стать воплощением вселенского Зла, чтобы всем все доказать, но падают в обморок на первом же занятии. У других голова забита романтической чушью, и в обморок они падают с той же регулярностью. Дурная патетика и никакой практической жилки, так-то, Дея.

— Практичность приходит с практикой, сначала все они дурные. Но вот что я тебе скажу... — Деянира махнула рукой в сторону площади, — за последние полчаса там уже трижды прошел один юноша из благородных. Видишь? Худощавый, русоволосый, плащ подбит куницей. Спорим, что он ищет тебя?

Ханубис поднял брови.

— С чего бы это?

— Спорим?

— Я не такой дурак, чтобы спорить с магом Гильдии. Но этого юношу я вижу впервые в жизни. Он уходит.

— В лавку письменностей заглянул, — Дея прикусила кончик косы, — сейчас вернется.

— И правда, идет сюда. И что же ему надо? Поговорить со своей почившей бабушкой?

Паренек действительно шел к кондитории, неловко пробираясь в толпе судейских клерков. Вид у него был потерянный, но в то же время целеустремленный.

Деянира засмеялась, сверкнула глазами.

— Он идет проситься тебе в ученики, даю слово. Посмотри только на него!

С куда большим удовольствием Ханубис бы продолжил любоваться ею. Безо всякой романтической подоплеки, из одной только любви к прекрасному. Тем не менее, он повернулся к стеклу. Коротко вздохнул.

— А ведь ты права. И чудится мне, что он относится ко второй категории. Следовательно, доверить ему моих постоянных клиентов было бы фатальной ошибкой. Показательное продолжение неудачного дня, чего там..

* * *

За две декады пути Марвин успел придумать бессчетное множество катастрофических исходов своего начинания, но главный его страх был по-детски банален. Ему не доводилось еще бывать в столице, и он боялся, что не сможет найти некроманта — как в большом городе можно найти одного человека? Едва дождавшись рассвета в гостинице на окраине, он отправился на поиски, готовясь к долгим блужданиям наугад, но, как оказалось, мэтра Ханубиса в Геронте хорошо знали. В первой же магической лавке хозяин хоть и странно посмотрел на юношу, но тут же назвал адрес, и даже высунулся на улицу, чтобы указать направление. Полчаса быстрой ходьбы привели Марвина к ратуше — высокому бревенчатому дому с широким портиком и тяжелыми дверями, распахнутыми сейчас настежь. На площади перед ней суетились люди, бессчисленное множество народу — клерки с нелепыми стоячими воротничками, торговцы с тележками, дворяне в плащах на меху, черные, с королевскими петухами на груди, гвардейцы. Немудрено растеряться.

Марвин понял, что не знает, куда идти дальше. Постоял немного на площади, шарахнулся от кого-то толстяка в малиновом, волочащим огромную кипу бумаг, был обозван 'провинциальным сопляком', и наконец решился спросить еще раз. Он еще раз обошел площадь, читая вывески, и решил попытать счастья в лавочке 'Перья и пергамент'. Сидевший там старичок плохо слышал, и Марвину пришлось трижды повторить вопрос, с каждым разом чувствуя себя все глупее. Провинциальный сопляк, вот именно.

Он готовился к длительным поискам, а потому, когда старичок, наконец разобравший имя, махнул высохшей лапкой в сторону стеклянной витрины, так и встал на пороге.

— Да, мессир, мэтр там всегда завтракать изволит, — повторил старичок. — Вы идите, да дверь прикройте. Пергамент сквозняков не любит.

Не чувствуя под собой ног, Марвин снова шагнул на площадь. От кондитории его отделяло не более тридцати шагов, и он начал делать то единственное, что мог сделать — идти вперед. Если бы он остановился, задумался, то не смог бы пересилить робости, поэтому продолжал идти. Как делал вот уже две декады, с тех пор как отцовский замок посетили неожиданные гости.

Подойдя к витрине, Марвин увидел мага, сидяшего за столом. В точности таков, как его описывал Кловис: на вид лет пятидесяти, непривычно смуглый, сухощавый, в волосах цвета сажи блестит седина. Несомненно, он был самым удивительным человеком из всех, кого Марвин встречал за свою жизнь. Как и его спутница — кареглазая женщина в одежде мужского покроя. Они мирно беседовали, и Марвин решил пройти вдоль стекла, чтобы незаметно присмотреться к ним получше. Они разительно выделялись из окружения, эти двое были словно отмечены незримым сиянием; и одновременно они были здесь на своем месте, хозяевами.

Марвин подходил к ним все ближе, едва переставляя ноги. Кровь стучала в ушах. Да как смеет он, провинциальный сопляк, думать, что он достоин... Марвин уже готов был отказаться от намеренья, заставившего его покинуть отчий дом, но еще раз поднял глаза. Как раз в тот миг женщина убрала руку от щеки, и он увидел уродливый шрам на ее лице. Женщина обернулась, посмотрела на Марвина в упор. Оробев, юноша отвел от нее взгляд, и замер, уставившись на некроманта. Тот усмехнулся, показав желтоватые, но крепкие зубы. Глаза у него были темные, одновременно внимательные и чудовищно, непостижимо равнодушные. Так глядит стрелок, уверенный в том, что ни одна из его стрел не минует мишени.

Марвин заставил себя раздвинуть губы в ответной улыбке. Потом он развернулся, дошел до двери и шагнул внутрь, навстречу новому миру.

Деянира допивала шоколад, слушая, как Ханубис методично разделывает под орех кандидата в ученики. Тот готов был сквозь землю провалиться, но держался достойно, только все больше бледнел, да пальцы его, скрытые от Ханубиса столешницей, все крепче вцеплялись в мех снятого плаща.

Прелестный мальчик, что уж там. Распахнутые серые глазища, ресницы, пушок на подбородке. И зубы как сжимает, красавец, да и только. Особенно если вспомнить, как он зарделся, когда Ханубис ее представил. Ну да, только вдуматься, как звучит: леди Деянира Винсент ор-Фаль, боевой маг, куратор Гильдии при дворе его величества Эрика Седьмого. Прям-таки ожившая легенда для таких вот мальчиков... Однако, о чем это они?

— И что же заставило вас заинтересоваться моей специализацией, мессир? — ласково вопрошал Ханубис. — Абстрактное любопытство или какие-либо прикладные цели? От соперника избавиться? Предка упокоить? Любимой девушке зомби показать?

Марвин сосредоточенно изучал скатерть.

— Магия влечет меня с детских лет, уважаемый мэтр. Я читал книги... в замке моего отца было не так уж много книг, но я прочитал все. А потом стал брать книги при ближайшем ордене венитов...

Деянира закашлялась. Улыбка Ханубиса стала еще приветливей.

— Представляю себе, что вы могли узнать о некромантии из этих книг. Насколько я могу судить, проклятые чародеи неизменно проигрывали, сраженные мечом и молитвой доблестного рыцаря. Вас прельщает эта участь? Или же... боюсь предположить... неужели вы желаете стать ужасом и смертью, десницей Бездны?

Паренек залился румянцем. Вздохнул, словно боясь, что ему не хватит воздуха.

— Меня не интересует слава. И детские фокусы не интересуют меня тоже, — Марвин поднял лицо и уставился Ханубису в глаза. Голос его звенел. Деянира знала этот тон — безудержная удаль человека, которому нечего терять. — Ни одному рыцарю и близко не подобраться к вопросам, которыми некромант занимается ежедневно. Вопросам жизни и смерти, метафизики, теургии!

Кажется, он впервые в жизни говорит то, что думает, подумала Дея. Бедняга... Ханубис покачал головой.

— Бедный мальчик... неужели вы считаете, что жизнь и смерть становятся понятней, если описать их замысловатой формулой? А уж теургия... это и вовсе не ко мне. Жрецы при храмах, — они, может, что-то и знают, — пригубив шоколад, он махнул рукой официантке. Та, — молоденькая, в кружевном фартучке, — подошла, поглядывая на Марвина с сочувствием. — Счет, пожалуйста. А вы, юноша, вы ведь сбежали из дому, как я понимаю? На вашем месте, я бы попросил леди ор-Фаль помочь вам примкнуть к гвардии его величества. Война дает на эти вопросы куда более ясные ответы, чем скучные книги каких-нибудь старых хрычей. Да и ваши родные примут такой вариант с большим одобрением.

— Меня не интересует мнение моих родных, — сказал Марвин отчаянно. — Я читал одну книгу... не знаю, откуда она взялась в библиотеке, может быть, осталась от моей матери. 'Этика магии крови' вашего знаменитого тезки, Ханубиса Северина. Я мало что понял, это правда. Но главное я уловил, — быть магом, значит вечно стремиться к познанию, постигать потаенные связи, брать на себя ответственность. Я не вижу для себя другой дороги. Вы правы, было бы куда легче вступить в гвардию, остаться дома, примкнуть к венитам, — но это был бы уже не я, понимаете, мэтр?

Ханубис кивнул и, уже без улыбки, проговорил:

— А вы понимаете, что книги об этике пишут тогда, когда в таковой имеется насущная необходимость? Некромантия — сугубо прикладная специальность, с присущим ей специфическим колоритом. Иными словами, весьма грязная. И смертность среди специализирующихся в ней крайне высока. Хотя бы и по причинам, описанным в рыцарских романах.

— Я понимаю, — прошептал паренек, вновь опуская глаза. Кажется, он уже не сомневался, что учеником ему не быть.

— Отлично, — Ханубис встал. — Я беру вас в ученики. Пойдемте.

Деянира осталась допивать шоколад. Две фигуры быстро слились с толпой и исчезли. Потом между туч открылся просвет и площадь Висельников озарило солнце, разом согрев мокрую брусчатку.

Все-таки, сегодня хороший день, думала магичка. Новый ученик — это всегда приключение, а Ханубису явно не хватает новизны в жизни. Даже работа у него скучная и рутинная. Совсем не то, что у магов Гильдии.

Улыбнувшись своим мыслям, она по привычке прикрыла рот ладошкой. Ни к чему пугать случайных прохожих.

* * *

Уже начинало смеркаться, когда они снова пересекли площадь Висельников и углубились в старый квартал. Марвин шел за некромантом, прижимая к груди свертки с бесценным сокровищем, — книгами, приобретенными ими сегодня. Вдыхая запах дождя и камня, лошадей и промасленой кожи, Марвин запоминал путь и знал, что запомнит его навсегда. И как бы все ни сложилось, что бы ни было потом, но хвала всем богам за то, что этот день был, хвала им за эту встречу.

Здесь стояли приземистые дома из белого камня, простые и крепкие. В них, судя по всему, давно никто не жил, железные ставни ржавели на окнах, многие двери были выбиты. Ханубис провел его узкой улочкой и перед ними оказался дворик с колодцем посередине. Прямо из него росло дерево, и весь двор был засыпан рыжей еще листвой.

— Вот мы и пришли.

Миновав двор, он подошел к тяжелой дубовой двери, снял с пояса ключ и отворил ее.

Пока Ханубис зажигал свечи, Марвин осмотрелся. Самый обычный дом геронтского мещанина, не слишком большой, в прихожей — крюки для верхней одежды, в гостиной — стол с белой скатертью, плетеная корзина с румяными яблоками.

— Книги пока на стол, разувайтесь, у двери есть домашние туфли, вам подойдут. Возьмите яблочко. Думаю, с ужином придется подождать, пока мы не закончим одно дело, — деловито проговорил Ханубис. — Вы ведь еще не устали, верно?

Марвин, стаскивающий сапог, поспешил заверить, что не устал нисколько.

— Тем лучше. Идите за мной.

В соседней комнате была билиотека. Сотни, тысячи томов на полках, сундуки, полные драгоценных свитков, на полу. Марвин спеша за учителем, торопливо переступил порог, и остановился, расширенными глазами глядя вокруг. Протянув руку, он нерешительно коснулся пальцами корешка ближайшей книги.

— Как много...

— Да, — рассеянно согласился маг, — у меня неплохая коллекция. Есть, что почитать холодными зимними вечерами. Вам тоже придется их прочитать, если вы тут останетесь.

— Это было бы счастьем!

— Хмм. Как бы то ни было, мы начнем с практических занятий. Прямо сейчас.

* * *

Ханубис отпер дверцу в дальнем углу, за ней оказалась лестница. Жестом позвав Марвина, спустился по ней, зажег лампу.

В первый момент Марвин не понял, что перед ним. Погреб был просторен, у лестницы стоял обычный деревянный стол со стульями, на нем несколько книг, свитки, чернильница, вытащенный ящик с ножами странного вида. В центре стоял другой стол, — железный, блестящий. А на нем лежала обнаженная девушка. Он замечал все новые детали. Девушка, вне всякого сомнения, была мертва. Ее шея, запястья и щиколотки были связаны прочными цепями, крепящимися к скобам на столешнице. В изножье стоял тазик.

— Бродяжка, — пояснил Ханубис. — У меня контракт с гильдией мусорщиков, в холода их много подбирают. Значит так, ученик. Перед вами труп. Возьмите со стола инструменты. Вам предстоит достать из трупа печень и сердце. Когда достанете, положите в тазик. Приступайте.

Пол покачнулся под ногами у Марвина. Это, конечно, не могло быть реальностью. Нет. Никак не могло. Он подошел к столу и осторожно, как опасное насекомое, вытащил маленький острый нож. Все-таки взял весь ящик, перенес его ко второму столу. Поставил в изножье, рядом с тазиком. Ханубис разжег еще одну лампу, свисающую с потолка посреди погреба, вернулся ко входу.

Марвин стоял, сжимая в руке маленький острый нож со стальной рукоятью. Он видел спокойное лицо девушки, видел светлые взъерошенные волосы, разрезы с двух сторон на шее, маленькую грудь, белый живот, видел глубокий желоб на столе, — кровесток. Оглянулся к Ханубису; тот сел на стул и, хрустя яблоком, внимательно смотрел на него.

— Приступайте, ученик, — и добавил, — под столом ведро, пользуйтесь по мере надобности.

Это казалось непостижимым, совершенно недопустимым, запретным. Бежать, бежать отсюда... бежать пока еще можно, бежать... никогда не возвращаться, забыть... Нет. Это же так просто. Чтобы стать учеником мага, надо пройти испытание. Необходимо сделать это, иначе конец ученичеству, конец всему, остаться в Геронте или возвращаться — все равно проиграешь. И не о чем больше думать.

... отец взял его с собой на охоту. Они долго скакали куда-то по лесу, потом спешилсь, и собаки выгнали прямо на них кабана, огромного, злого. Марвин выстрелил из маленького угорского арбалета и чудом попал кабану в шею. Тот заревел и бросился, прямо на рогатины егерей, а потом упал. В тот день отец был ласков с ним, это он показал, как надо разделывать тушу: выпустить кровь, надрезать живот в сторону грудины, не нажимать слишком сильно. Сначала перерезать горло, освободить пищевод. Но сейчас не надо потрошить целиком, достаточно извлечь печень и сердце. С тех пор они ездили на охоту много раз, но Марвин так ее и не полюбил, а подстрелить ему не удавалось и токующего тетерева.

Он вдохнул затхлый, сладковатый воздух и сделал первый надрез. 'Кровь уже спустили, а вот мясо совсем запарилось, в пищу не годится' отрешенно подумал он и потянулся к другому ножу, с крючком на конце, чтобы удобней было отделять кожу. Мигом позже он скорчился над ведром. Через какое-то время смог встать. Он плохо помнил, как потрошить кабана, но помнил советы отца, — он и не знал, что запомнил их, — и делал свое дело, следуя беззвучным указаниям.

Много позже, когда ему удалось топориком раскрыть ребра, он вдруг услышал странный звук, не то вздох, не то стон. Труп зашевелился, напряглись мышцы шеи, сжались челюсти, а пальцы заскребли по металлу, ломая ногти, пытаясь порвать цепи.. Время дрогнуло и остановилось совсем. Марвин отпрыгнул, кажется что-то кричал, бил топориком в горло, по вздувшимся кистям, кричал опять...

— Достаточно! — спокойный голос пробился через завесу и Марвин наконец-то потерял сознание.

Очнулся он от холодной воды, промочившей его насквозь. Ханубис помог ему сесть, сунул деревяный резной стаканчик, заставил выпить. Отвел на кухню, вымыл, налил еще чего-то. Потом увел наверх и уложил на кровать.

— Ты молодец, — сказал он. — Теперь все будет хорошо.

И Марвин заснул.

Глава вторая

Марвин спал и снова стоял у блестящего стола, перед лежащей девушкой. И снова он наклонился, сделал надрез. Не было ничего страшного: было леденящее спокойствие, рассеянный свет, холод рукояти в руке, холод ее кожи. Девушка открыла глаза.

— Зачем ты убил меня?

Он отшатнулся. Она тряхнула руками и цепи пали. Села, глядя на него в упор, — золотые волосы всколыхнулись под внезапным порывом ветра, взметнувшего, закружившего опавшие листья. У нее было неестественно красивое лицо, синие глаза. И глубокая рана на животе, сочащаяся темной кровью, не причиняюшая ей ни малейшего неудобства.

— Зачем ты убил меня?

— Это не я. — Его ладонь была пуста, нож исчез. Но здесь, в глубинах покоя, он знал нужные ответы, а потому не боялся ее. — Я не убивал тебя, и ты знаешь об этом. Все кончилось куда раньше, чем я пришел.

— Вот как? — она медленно подняла руку, и в ней был меч. Тонкий меч эльфьей работы, со светлым гибким лезвием. — Нет никакой разницы между тобой и другими. И ты умрешь. Ты будешь умирать долго. Я постараюсь.

Так говорила она, — неторопливо, напевно, — направив в его живот острие меча, но он не боялся. И когда она потянулась убрать с лица прядь волос — он ударил ее по запястью, и меч упал. А он схватил ее за плечи, притянул к себе и так держал, не разжимая объятий...

... пока ветер кружил золотые листья. И пахло гарью, пахло смолой и кровью, и сказочный белый город возник на границе зрения, возник — и рухнул, в огонь, в пепел, под копыта коней. И она плакала, захлебывалась в его объятьях, но он держал все крепче, держал, пока из тела ее пробивался яблоневый росток. А тот тянулся, рвался к небу, — к ослепительно яркому чистому небу, — и вонзился Марвину в живот, вышел насквозь, скрепив их объятье нерасторжимо, — и осенние листья засыпали два тела, лежащие на белоснежных плитах двора.

* * *

Марвин спустился к завтраку. Ханубис сидел за столом, намазывая булочку медом; солнечный свет заливал комнату. С кухни пахло свежим хлебом, и кто-то гремел там посудой.

— Доброе утро, ученик! Как спалось?

— Спасибо, учитель, хорошо, — слова оставляли странный привкус на языке. — Я не нашел своей одежды, поэтому надел вот это.

— Да, конечно. Твои вещи в стирке, а это мантия Кловиса. Вижу, что она пришлась тебе по размеру. Садись, позавтракай.

Марвин послушно сел. В мантии было неуютно, будто в ночной рубашке в люди вышел. Ну и пусть. Все это казалось недостоверным, непрочным, продолжением волшебного страшного сна. Он взял булочку и намазал ее медом, получил свою чашку горячего молока от госпожи Мюллер, пожилой, дородной домоправительницы. Ханубис казался довольным, только вот взгляд у него был все такой же внимательный, как и вчера. Наконец Марвин решился:

— Учитель, я видел странный сон.

— Вот как?

— Возможно, он был вызван... вчерашним уроком, но я подумал... когда мы шли сюда, я заметил, что в соседних домах никто не живет. Это как-то связано?

— Возможно, — Ханубис откинулся на стуле. — У тебя есть предположения на этот счет?

— Мне снилась девушка, эльфийка. Она хотела убить меня. И... и она связана с колодцем в центре вашего двора, с колодцем и деревом. Эти дома были построены в самом начале Геронта?

— Практически.

— Значит, она — дух кого-то из убитых?

— Почти, — Ханубис одобрительно кивнул. — молодец, ученик. Давай-ка выйдем, посидим снаружи. Такие истории предпочтительней рассказывать на местности.

Дворик казался сумрачным и хмурым, солнце сюда не попадало. Они присели на парапет колодца, на белый камень в едва заметных рыжих прожилках.

— ... как тебе, должно быть, известно, — негромкий голос учителя отражался эхом от стен домов, — королевство Геронт было основано триста лет назад Эриком Огненным, приплывшим из Кнудланда с дружиной. Тогда его еще не звали Огненным, а попросту Рыжим. Свое прозвище он получил в войне с эльфами, точнее, прозвище прилипло к нему после одного эпизода, произошедшего в самом конце войны.

Эльфы стояли на грани полной капитуляции. Эрику удалось объединить людей, — угорских огнепоклонников, венитов, грааргских банкиров, — всех; эльфов же осталось мало, и дух их был сломлен. После поражения при Зюценрахте остатки эльфьего войска укрылись в лесах, а Эрик успешно продвинулся на восток, в сторону озера Арсо. Ты знаешь, что было здесь до основания Геронта?

Именно этого Марвин не знал, но ответил уверенно.

— Здесь был город.

— Совершенно верно, — Ханубис кивнул. Замолчал на миг, словно припоминая. — Остроухие называли его Кейр-Онте. Прекрасный город: белые башни, пышные кроны, фонтаны, все такое. Лес на три дня пути в любую сторону. Так вот, войско бродило по лесам, и по всему было ясно, что пора бежать. В городе оставались те, кто не мог сражаться — женщины с детьми, калеки. Эрик вышел к Арсо, развернулся и подошел с востока, а войско под командованием барона ор-Хаммера стояло на том берегу Узы и готовилось к переправе. Кейр-Онте был окружен, но ловить эльфа в лесу — удовольствие ниже среднего, Самым здравым действием для остроухих было бы начать переговоры, однако известно, что эльфийская психология во многом отличается от человеческой. А Эрику надоело ждать.

Он уже чувствовал себя королем, фактически, уже был им, но нуждался в признании широких масс. При штабе находилось и несколько жрецов Ромерика, — впрочем, я не уверен, было ли их пребывание там добровольным. Как бы то ни было, он заручился их поддержкой.

Стояло начало осени, с месяц не шло дождей, трава была как пакля. Эрик запалил лес с двух концов. Полыхало трое суток напролет, ночами пламя видели даже в Граарге. А у вас на севере разве не сжигают эльфье чучело на исходе лета? Вот, как раз в честь этого.

В этой истории меня удивляет только одно, — как же остроухие не угорели сразу. Эльфьи штучки, не иначе. Но когда все отгорело, выжившие запросили пощады, каковую Эрик им охотно и даровал. И все было бы прекрасно, когда б не недосчеты связи. Барон ор-Хаммер переправился через Узу и скомандовал марш-бросок по пепелищу. Про перемирие он ничего не слышал, поэтому, увидев беженцев, скомандовал стрелять. И все. Эрик прислал к эльфам посольство с официальными извинениями, послы, ко всеобщему удивлению, вернулись живыми, война окончилась, — некромант пожал плечами.

— Эльфы доверились Эрику, а он их предал, — медленно сказал Марвин. Конечно, на Севере сжигали соломенные чучела на исходе лета, но он никогда не задумывался, что же те символизируют. А теперь перед глазами его взметнулось пламя, слишком уж достоверной звучала эта история здесь, у колодца.

Ханубис вздернул брови.

— У Эрика не было причин желать им смерти. Наоборот, он пытался продемонстрировать великодушие. Что же касается доверия... Я бы не стал доверять врагу или же просто первому встречному. Это имеет смысл, если ты всецело в его власти, но и тут есть варианты. Я не военный историк, и не могу судить, — может быть, остроухим действительно не оставалось путей для отступления, кроме как через земли людей. Или же они оценили трудности перехода по бездорожью с калеками и ранеными, и решили рискнуть. Может быть, я слишком высокого мнения о них, но мне не хотелось бы думать, будто их претензии к миру были настолько велики, чтобы разбрасываться доверием направо и налево, — он улыбнулся, разглядывая Марвина. — Как бы то ни было, я еще не закончил историю нашей молчаливой собеседницы. Прошло двадцать лет. Эрик Огненный заложил тут столицу, поскольку в Граарге его положение было не столь однозначным. Люди строили дома, а камень брали из эльфийских развалин, не пропадать же добру? На новых границах все было тихо.

И вот, однажды ночью они вернулись. Те самые дети, выжившие в бойне при Кейр-Онте. Их было пятеро, и вела их девушка. Ее истинного имени я не знаю, эльфы называют ее Орной. Она взяла это имя, когда решилась, поскольку понимала, что имени, данного ей при рождении, станет недостойна.

Они вошли в город под покровом ночи. Пришли убивать, — и убили столько, сколько смогли. Люди проснулись не сразу.

Здесь их прикончили — Орну и ее спутников. И вот тут-то и начинается самая любопытная часть моей истории: дотронувшиеся до ее тела погибали мгновенно. Наконец, ее скинули вот в этот вот колодец, отчего вскоре разразилась эпидемия, как это обычно случается в тех местах, где кидают в колодцы всякую гадость. И она осталась здесь.

Глупышка пыталась избежать посмертного осквернения, поэтому своими руками сотворила с собой такое, что и в кошмарном сне не привидится. Тут важен один ньюанс, которого ты можешь не знать. Эльфья магия построенно на совершенно отличных от человеческих принципах. Их заклинания пытались расчленять так и эдак, по всему выходит, что работать они не должны. Кроме того, эльфы не связываются с некромантией. Я знаю только два исключения, оба не от хорошей жизни.

Было бы крайне интересно узнать, откуда она научилась заклятьям. С другой стороны, если уж редчайший магический гримуар может храниться в библиотеке рыцарского замка, то нет ничего удивительного, что и она что-то разыскала. Искрутила людские формулы на свой лад и пошла на смерть, но, разумеется, все сработало не так, как было задумано. Пользуясь некромантией необходимо быть крайне, крайне осторожным. Она застряла здесь, стала бесплотным заточенным духом. Великоватая цена за неприкосновенность трупа, тебе не кажется?

Странное дело. Более, чем сочувствие, Марвин чувствовал сейчас странное возбуждение. Он как будто попал в один из тех романов, что читал в отцовском замке. Только суховатый тон учителя и выбивался из общей атмосферы нереальности, сказки. Марвин спросил, потому что знал — спросить надо именно об этом:

— Существует ли способ ее освободить?

Учитель покачал головой, размышляя.

— Теоретически, вероятно, можно. Практически же... Это могло бы быть любопытным проектом, крайне долгим и трудоемким. Возможно, новой вехой в изучении эльфьих штучек. Но есть очень большая доля вероятности, что она замкнула заклятье на местности, а значит, ее освобождение произведет большие разрушения в городе. В частности, наверняка пострадает мой дом, — а я не настолько увлечен наукой, чтобы лишить себя крыши над головой. Ладно, время возвращаться. Надеюсь, госпожа Мюллер уже закончила вытирать пыль в библиотеке. Я хотел бы проверить твои знания в некоторых областях и подобрать книги на первое время.

— Можно еще один вопрос, учитель? — вот это никак не подходило к фабуле, и Марвин почувствовал, что краснеет до ушей, но замолчать уже не мог. — А насколько она опасна? Люди, которые жили здесь...

— Не особенно. Жертвы были относительны редки. Несколько человек умерло от страха, остальным просто снились неприятные сны. Тут уже давно никто не селится.

— И вы не предупредили меня...

Ханубис широко улыбнулся.

— А я забыл. Мне она не снится.

* * *

После полудня Марвин отпросился сходить в гостиницу у Грааргских ворот, где оставил накануне вещи. Коня он решил продать, — хоть и жаль было расставаться с воспоминанием о доме, но что с ним делать теперь? Ученику мага ни к чему рыцарский конь. Начинается новая жизнь, пусть даже поверить в это невозможно. Мог ли он надеяться еще вчера, что мечта его сбудется? Что в самом деле возможно — перечеркнуть все? Знал бы отец, что сам Ханубис Геронтский взял его в ученики... значит, для него он — Марвин — достаточно хорош? Или... или же учитель еще не понял, с кем связался? Вздрогнув, Марвин плотнее запахнул плащ, ускорил шаг.

Разумеется, он заблудился, — скорее всего, пошел не туда с самого начала. Он должен был уже выйти к стенам Белого Города, но вместо этого уходил все глубже в дебри жилого квартала, в переплетения узких немощеных улочек. Не решаясь спросить кого-нибудь о дороге, Марвин шел наугад, вглядываясь в кипящую вокруг жизнь, но чувствуя себя чужаком здесь. Стайка детей пробежала следом за кудлатой собакой, скрылась в переулке. Заскрипели ставни на втором этаже, и женщина в белом чепце высунулась по пояс.

— Эмми, домой! Домой, ужинать!

Из бакалейной лавки, согнувшись под тяжестью мешков, выбрался красноносый толстяк, пошатываясь, зашагал прочь.

— Целеста, душенька! — надрывался под балконом щеголь при шпаге и с букетом растрепанных астр подмышкой. — Выгляните, радость моя!

Отвернувшись, чтобы скрыть невольную улыбку, Марвин прошел мимо. Пожалуй, город ему нравился, хоть и был куда оживленней, чем Зальтцфлут, отцовский городишко. Но разница лишь подчеркивала главное, то, что билось в его сердце певчей птицей. Он — смог, посмел! Теперь все изменится, все будет совсем не так, как раньше!

Для отца Марвин всегда был сущим разочарованием. Густав ор-Мехтер заслуживал лучшего сына. Не размазню и труса, копию мечтательной и болезненной матери, не сумевшей даже оправиться после родов, но доблестного рыцаря, первого в любой мужской забаве. Иногда Марвин даже сочувствовал отцу, но чаще не мог. Как бы он ни старался, все равно он был посмешищем дружины и позором рода. Но трудно, очень трудно помнить о родовой чести, когда в лицо тебе летит кулак или меч, а все вокруг ждут потехи, и никто не сомневается в твоем поражении.

Единственной отдушиной в беспросветном существовании были книги. Две полки в библиотеке, оставшиеся от матери — рыцарские романы, в которых все было совсем иначе, чем в жизни. Там Марвин проводил все свое время, несмотря даже на недовольство отца. Сначала просто прятался, а потом нашел то, что стало смыслом его жизни — Тайную Книгу. Отец, плюнув, нанял Марвину учителя из венитов, брата Исандера. Тот был славным старичком и отличным, по меркам Севера, преподавателем — по крайней мере, он умел считать без помощи пальцев и не путался в перечислении королей. На его уроках Марвин переставал чувствовать себя ничтожеством, и они провели вместе много приятных часов, но брат Исандер был венитом, а вениты ненавидят магию. Особенно некромантию, а ведь именно о ней повествовала Тайная Книга и именно она была ответом, которого не мог бы дать никто из окружающих. Ответом, более важным, чем даже отношения, — и потому долгие беседы брата Исандера и Марвина всегда оставались затменными призраком тайны, равно чарующим и постыдным.

Возможно, что Марвин так и продолжал бы мечтать всю жизнь, не сделав ровным счетом ничего решительного, — иногда он понимал, что именно так и будет, — но однажды в замке объявились странные гости.

Отец вернулся с охоты вместе с ними. И х было трое — мужчина и две девушки, орчиха и эльфийка. Они были вооружены и держались так, словно им море по колено, будто нет ничего особенного в компании нелюдей на венитском Севере. А мужчина, темноволосый и худощавый, лет на десять старше Марвина, был магом. Некромантом. И он не стыдился того, напротив...

В тот вечер в замке было много гостей, и в общей сумятице Марвин, никем не замечаемый, наблюдал за троицей. А те ощущали себя хозяевами жизни, держась на равных с высокородными орами, порой переглядываясь с чуть заметной усмешкой. И после, за ужином, Марвин попробовал взглянуть вокруг их глазами — и ужаснулся увиденному. Холодный, продуваемый всеми ветрами замок, не слишком свежая солома на полу главной залы, тут же дерущиеся из-за костей собаки. Грубые, навязшие в зубах шутки и беспросветная серость, провинциальность, мнящая себя основой мира!

И тогда Марвин понял, что если он не сможет решиться сейчас, то нет ему смысла жить дальше и быть частью всего этого.

Ужин уже перерастал в безудержную хмельную гульбу, с мордобоем и признаниями в вечной дружбе. Некромант заскучал. Зевнув, он потянулся к большому блюду с обглоданными костями кабанчика и что-то пробормотал. Холодок пробежал по залу, а после кости собрались воедино и скелетик загарцевал на столешнице.

— Кловис!.. — вздохнула эльфийка. — Ты уверен, что это хорошая шутка?

— Тебе не нравится? — поднял брови некромант. — А по моему, так миленько получилось.

Махнув рукой еще раз, он заставил кабанчика спрыгнуть под стол, и гончие моментально затеяли свару. Это событие, в отличие от предыдущих, не осталось незамеченым. Пока собак с воплями выгоняли из зала, Марвин пытался поверить своим глазам. Таинство эскалации — здесь, в отцовском замке.

Рывком, будто прыгнув в ледяную воду, Марвин встал и подошел к переругивающейся парочке.

— Простите, — сказал он тихо, — ведь это была некромантия, то, что вы сделали?

Кловис обернулся к нему, резко, словно готовясь к драке, но моментально расслабился. Усмехнулся, окинув Марвина оценивающим взглядом.

— Да, — сказал он. — Хочешь поговорить об этом, малыш?

— Да, — ответил Марвин. — Очень хочу.

Потом, пока кто-то из гостей бил кому-то морду, а остальные восторженно следили за этим, Марвин пил с Кловисом и эльфийкой, шепотом рассказывая то, в чем не признался бы более никому, о Тайной Книге и о своей мечте. Потом он замолчал, ожидая любого приговора.

— Так ты хочешь стать некромантом? — переспросил Кловис, чуть растягивая слова, — Тогда поезжай в столицу. Мой учитель — сам Ханубис Геронтский, и он самый сильный некромант на всем сраном континенте. Передашь ему от меня весточку, глядишь, он тебя и примет. Если, конечно, не боишься в штаны наложить. А то сидел бы в своем замке.

Кловис засмеялся ему вслед, а Марвин вышел из пиршественой залы. Он поднялся в свою комнату и собрал вещи, написал отцу короткую записку, а потом вывел из конюшни Дикаря и уехал, чтобы никогда не возвращаться.

Очередная, выбранная наугад улочка, вывела Марвина на площадь перед воротами Белого города. Над внутренней стеной вздымались башни королевского замка. Отсюда было недалео от Грааргских ворот, и Марвин без труда нашел трактир.

Хозяйка, тощая как смерть старуха в белом чепце, узнала его. Сосчитав деньги, она послала мальчика за вещами 'благородного господина', а нацедила Марвину и себе по стаканчику вина.

— Нашли, что искали, мессир? — поинтересовалась она, скорее заботливо, нежели почтительно.

— Да, — Марвин кивнул. — Нашел. Простите... вы не знаете, где бы я мог продать своего коня?

— Коня?... Знаю, как не знать. У вас жеребец рыжий из благородных? Вот у окна лысого видите? Это сам Бранко из гвардии, знаете такого? Он конями торгует.

— Спасибо.

— Только куда ж вам без коня, мессир? Вы разве не в гвардию поступать приехали?

Взгляд у старухи был цепкий как репей, и не уйдешь без ответа.

— Нет, милсдарыня. Я приехал, чтобы стать учеником мага.

Она воззрилась на него, приоткрыв рот.

— Это какого же? У Ринальдини ученики уже есть, а еще к кому? Целителем стать собираетесь, мессир?

— Нет, — возразил Марвин — некромантом.

Трактиршица закрыла рот, покачала головой в полном недоумении. Как назло, мальчик с вещами все не возвращался.

— Я переговорю пока с милсдарем Бранко, — заявил он возможно уверенней. Хозяйка сказала, задумчиво и скорбно:

— А ведь такой хороший мальчик... Вам ведь тяжко будет, мессир.

Конечно, Марвину стоило поставить ее на место, но не хамить же старой женщине?

— Нет, — сказал он только. — Уже не будет.

Скорбный взгляд трактирщицы преследовал Марвина все время, пока он общался с лошадником Бранко. Как назло, осмотрев Дикаря, Бранко пожелал продолжить разговор внутри. Борясь с неловкостью, Марвин представил на своем месте Кловиса — тому-то явно были бы нипочем косые взгляды глупой старухи! Так было куда легче. Марвин начал торговаться и, к своему немалому удивлению, выручил почти три золотых 'петуха', куда больше, чем рассчитывал. Забрав вещи, он ушел. Трактирщица, отвернувшись от стойки, зловещим шепотом рассказывала что-то поварихе. Марвин не сомневался, что разговор идет о нем.

Снаружи смеркалось. Холодный ветер, рвущий одежду, отвлек Марвина от глупых терзаний по поводу трактирщицы и ее мнения о некромантах. Да и потом, он твердо решил не стыдиться своего выбора. Ничего удивительного, что простецам не понять его. И объяснять им что-то бесполезно. Так оно и бывает, утверждала Тайная Книга, да и отец всегда говорил, что недостойно благородного ора обращать внимание на глупые пересуды.

Из ворот Белого города, на площадь выехала колонна королевских гвардейцев. Марвин остановился, вместе с другими прохожими пережидая, пока гвардейцы проедут — все как один подтянутые, в парадных черных мундирах с алым петухом над сердцем, на холеных конях, ступающих как единое целое. Интересно, удастся ли выучить Дикаря держать строй? На миг Марвин ощутил сожаление, и тотчас же обрадовался тому. Эта потеря была достойной платой за приобретенное.

Трубач заиграл бравурную мелодию, и кони загарцевали, высоко поднимая ноги. Публика радостно завопила, а гвардейцы развернулись и поскакали к казармам.

— Ишь, какие... — протянул чумазый мальчишка, стоявший возле Марвина. Его товарищ, такой же перепачканный, заявил со знанием дела:

— С королевского смотра едут. Их счаз знаешь как гоняют?

— А как?..

— Как сидорову козу.

Марвин пошел дальше. На другой стороне площади булочник горячо объяснял покупателям, что такие бравые парни, как гвардейцы его величества, наверняка разобьют эльфов в хвост и гриву, а там и за полукровок возьмутся. Покупатели не возражали.

По пути до дома Марвин размышлял о том, что услышал, но когда вернулся, Ханубис вручил ему старинную книгу с жуткими гравюрами, и происходящее в городе совершенно перестало занимать юношу.

Глава третья

Прошло три дня с тех пор как Ханубис отказался от сотрудничества с торговым домом Ринальдини и обзавелся новым учеником. Оба поступка повлекли за собой вполне предсказуемые последствия. Ученик заглядывал ему в рот, краснел и бледнел по неочевидным поводам, дни напролет просиживал над задачами по математике и отправлялся спать в обнимку с 'Классификатором нежити'.

Джакомо Ринальдини ежеутренне слал безукоризненно вежливые письма, умоляя вернуться. Ханубис отвечал не менее вежливыми отказами. Так могло продолжаться долго, тем более, что Джакомо явно не горел желанием посвящать в свои неприятности дядюшку Бертолуччо, и не терял надежды уладить дело миром. Сегодняшнее письмо он даже сопроводил двумя фунтами яблок, бутылкой вина и трогательным букетиком пожухлых осенних астр. За день цветы осыпались на скатерть горкой разноцветных лепестков.

— Думаю, в лаборатории они будут смотреться органичнее, — сказал Ханубис за ужином, после чего Марвин побледнел, поковырял вилкой омлет и поспешил уйти к себе. Таковы они, тонкие романтичные мальчики.

Астры Ханубис и в самом деле поставил на письменном столе в лаборатории, а потом занялся делом. Сегодняшняя ночь обещала быть интересной.

Мурлыча под нос старую колыбельную, некромант выложил на полу пентаграмму, зажег пять черных свечей и уселся в кресло. Декламировать формул призыва он не стал. Тот, кому это нужно, придет и так. Путь недалек. Иногда — существенно короче, чем хотелось бы.

Раскрыв принесенную из библиотеки книгу. Ханубис погрузился в чтение. Спустя несколько минут пламя свечей задрожало.

— Приветствую тебя, несчастный смертный, — заговорил сиплый голос на редком для этих мест языке.

— Приветствую и тебя, мерзостный мертвец, — улыбнулся Ханубис. О зловещем Темном Круге, верховодящем Бездной, ходило множество легенд, одна ужасней другой. Большая их часть в той или иной степени соответствовала истине, а потому ожидать от посланца Бездны умения, а главное, желания вести светскую беседу, мог бы только наивный романтик, неисправимо далекий от реальности. Но сегодня в пентаграмме появился Альзир Кабрани, чему Ханубис искренне обрадовался. Тот был прекрасным некромантом при жизни, и в посмертии сумел сохранить достаточную долю личности, чтобы не обратиться в алчущего крови истерика — внешне, по крайней мере.

— Что читаешь? — поинтересовался Кабрани, усаживаясь на полу, скрестив ноги.

— Сонеты Буцонни, — ответил Ханубис, взглянув на обложку. — Венок сонетов 'О ликах страсти'.

Кабрани издал клокочущий звук.

— Зря смеешься, — Ханубис пожал плечами. — У него бывают замечательные стихи. Послушай-ка: 'Ищу тебя, как ищет свет вдали бродяга, отыскать мечтая кров. Надежда и предчувствие любви — вот сплав, что посильней стальных оков. И не ропщу...'

— Не трать дыхание на пустое сотрясание воздуха. Неужели убеленный сединами чернокнижник может наслаждаться косноязычным слогом презренного рифмоплета?

— Честно говоря, я ожидал увидеть здесь Тару, — признался Ханубис. — Думаю, ей уже очень давно никто не читал стихов.

Кабрани заржал так, что тени заплясали по стенам. Вероятно, многим в городе сейчас снились кошмары.

— Поистине, ты встаешь на новую веху исскуства! Меч поэзии, обращенный против Бездны...

— Дезориентирующий и деморализующий эффект, — довольно отметил некромант. — На тебя подействовало, насколько я могу судить.

— Не будь твоя звезда столь безукоризненно выполнена, мы могли бы проверить на деле истинность сего эффекта, — усмехнулся Кабрани.

— Ну, я же выкладывал звезду по твоим схемам.

В тусклых глазах посланца Темного Круга на миг сверкнула гордость профессионала.

— За эти годы не придумали ничего лучше?

— Предпочитаю испытанные методы. А кроме того, ты знаешь, что я всегда считал тебя вторым после Санеги, — Ханубис опустил глаза. — Вряд ли кто-то из новичков сможет тебя превзойти.

Грубый, но искренний комплимент возымел свое действие. Когда Кабрани снова заговорил, что-то в его голосе неуловимо изменилось.

— Судьба дарует тебе шанс проверить силу поэзии на поле сражения, — сказал он. — Против врага, способного оценить красоту твоего оружия куда лучше, чем я — косный могильщик.

— Вот как?

— Если ты пожелаешь склонить свой слух к голосу старого мага, ты узнаешь, Ханубис, что Ленерро ар-Диелне обрел свободу и ныне собирается проложить в земле твоей русла для обильных рек алой, горячей крови. Тысячи тысяч погибнут по его воле, если ты не осмелишься встать против него. И знай, что сведенья эти — есть мой дар тебе. Многие из Круга воспротивились бы моему решению, когда бы знали о нем.

— Рано или поздно они узнают, — отозвался Ханубис. — Да и реки крови вам по вкусу, не так ли?

— Кровь и так прольется, — заверил его Кабрани. — Ибо близится год Алой Луны, когда насыщается Бездна и живые завидуют мертвым. Но если в силах моего лучшего ученика одержать победу над эльфьим безумцем, сердце мое хотело бы видеть это.

Или же Темный Круг желает избавиться от опасности чужими руками, подумал Ханубис. Неужели они боятся Ленерро? А почему бы нет? Лучшие из лучших не смогли избежать заточения в Бездне. Ленерро смог — и не будем задумываться о цене, заплаченной им. Но, как бы то ни было, Кабрани прав. Эти известия — ценный дар.

— Я благодарю тебя, — сказал Ханубис. — Хотя и не могу обещать, что позабавлю вас битвой. Но как ар-Диелне смог преодолеть барьеры эльфийской магии? Насколько мне известно, они много лет держали его в заточении.

Кабрани засмеялся снова.

— Спроси об этом своего ученика, — с явным удовольствием отозвался он. На миг Ханубис растерялся, что случалось с ним крайне редко.

— Ученика?.. — повторил он.

— Кловиса, — ответил Кабрани. — У тебя есть и другие ученики?

— На днях один завелся. Ну что ж, от Кловиса можно ожидать... неожиданных деяний.

— Воистину так, — Кабрани кивнул. — Знай, что он прошел испытание Бездной. Я сам провел его.

— И снова благодарю тебя, — улыбнулся ему Ханубис. — Возможно, когда-нибудь я даже узнаю, зачем мальчик связался с Ленерро.

— Возможно, — согласился Кабрани. — Хотя и ты не можешь знать все. Теперь же я оставляю тебя твоим раздумьям. Да утолишь ты свой голод, Ханубис!

— Жаль, что я не могу ответить тебе тем же пожеланием, о учитель мой.

— Когда-нибудь это случится и вопреки твоей воле, ученик мой.

Черные свечи погасли, и пентаграмма опустела. Ханубис потер виски. Ночь оказалась интересней, чем он мог предположить. Что ж, подумать действительно предстоит о многом.

Убрав в лаборатории, Ханубис зажег еще две свечи и вернулся к чтению сонетов.

* * *

Любая ученица Школы в свой срок влюблялась в Гвидо Монтелеоне. Для Деяниры, как и для каждой из шести ее одноклассниц, истечение Силы в бою, пусть и тренировочном, неразрывно связывалось со сладкой истомой, одолевающей при одном взгляде на него, всегда такого прекрасного и элегантного. Но первая любовь хороша тем, что быстро проходит, становясь дорогим сердцу воспоминанием.

К восемнадцати годам Деянира успела стать полноправным магом Гильдии, спасти жизнь геронтского короля и получить за то дворянство, а также заработала шрам на всю щеку. Тогда же она осознала, что влюбленность в Монтелеоне не спешит пропадать, как у других, а заодно, — с ужасающей четкостью, свойственной вспышкам предвиденья, — что он никогда не сможет ей предложить больше, чем сейчас. Поэтому, когда юный король предложил ей места куратора Гильдии при дворе, она приняла предложение сразу.

С годами все осталось по-прежнему, неразрывная цепочка не мыслей даже, а ощущений: Сила, сладкая дрожь, белые кружева манжет, запах бергамота, голос... Деянира привыкла, смирилась. Да будет так.

Уже заполночь они черным ходом вышли из королевского дворца. Карета с королевским петухом на дверцах ждала их. Сегодня Деянира была в платье, бархатном, оливковом, с пышной юбкой. А Монтелеоне, будто нарочно, оделся в невероятно ему шедший камзол цвета драконьей зелени. Они прекрасно смотрелись: единство и стиль Гильдии, то, что надо.

— Куда ты сейчас? — Дея старалась не смотреть на него.

— Думаю, посижу где-нибудь до утра, а там и домой, — галантным жестом он помог ей подняться в карету. — Хочешь со мной?

— А ты не свалишься по дороге?

Он забрался следом и душная карета моментально пропиталась его запахом. Рассмеялся, так же звонко, как и всегда:

— Винсент, как ты разговариваешь со старшими по званию?

Потом высунулся в окно и велел ехать к грааргским воротам.

Он испытывал слабость к наипаршивейшим кабакам, и 'Белочка' устраивала его по всем статьям. Там было грязно, темно, в воздухе висел запах прогорклого масла и сивухи, еду подавали исключительно испорченную, а пиво разбавляли до полной прозрачности. Кроме того, в 'Белочке' собиралось отребье из отребья: нищие, воры, орочьи наемники, шлюхи. Хотя была в этом и толика театральности; Деянире случалось встречать тут и молодых дворян в масках, старательно драпирующихся в черные плащи.

Да и вино им подали неплохое, куда лучше, чем можно было бы ожидать от кошмарного антуража. Несмотря на поздний час, в кабаке было оживленно: в одном углу справляли помолвку два клана гильдии мусорщиков, в другом — играл в кости десяток орков, тут и там сновали подавальщицы, здоровенный татуированный детина блевал прямо в камин, а вышибалы дремали у кухни. Трое дудочников сотрясали воздух нестройными трелями. Монтелеоне все нравилось.

Им достался столик у двери, от которой сильно сквозило. Это было хорошо, — иначе воздух стал бы совсем нестерпимым.

— Ну, что скажешь, Винсент?

После двух стаканов вина, выпитых подряд, мир стал казаться существенно лучше. Во всяком случае, тут они могли спокойно поговорить, в таком шуме не подслушают.

— Что скажу? Не думала, что у нас осталось так мало времени. Весной было бы удобней.

— Что уж тут поделаешь... А насчет этого самого оружия?

— Ты сам меня учил не делать выводов, если нет информации. Или есть?

— Нет.

— Жаль.

Они помолчали. Потом Монтелеоне заговорил снова:

-Дин ушел.

— Куда?

— К своим, — подперев голову рукой, он смотрел на бутылку.

— В смысле?

— В смысле — к эльфам. Оставил записку, мол, очень сожалеет, но его нравственный выбор не позволяет и прочее, — потянувшись к бутылке, Монтелеоне сорвал перекошеный ярлычок и, скрутив его в шарик, с отвращением швырнул на пол. — Нравственный выбор, ммать.

— А как же Гильдия? — растерянно спросила Деянира. Из Гильдии не уходили. Никогда.

— Забудь,— сплюнул маг. — На что мы ему сдались? Он у нас благородный Риардин ар-Фаиль из Детей Света, нам до него как до Родхрин! А Гильдия ему так, чтоб развеяться...

Она никогда не видела его таким. Даже в бою он оставался собранным, ироничным. А теперь... Пальцы вцепились в каштановые пряди, и эта горечь во взгляде... Гвидо, может ли быть так, чтобы я не знала? Что он для тебя значит?

А Дин... Риардин... она плохо знала его, хоть и работала когда-то с ним в команде. Он вечно держался в стороне, был не то что бы высокомерным, скорее незаметным. И юные ученицы не влюблялись в него никогда. Хотя могли бы... он красивый, если задуматься, так очень даже красивый.

Тогда, почти тридцать лет назад, она лежала в королевском лазарете с забинтованной мордой и отчаянно скучала. Потом они пробились к ней, как и полагается ребятам из одной команды. Монтелеоне, Риа, а еще Сомс и Фьяренца... светлая память, братишки. Еще трудно было говорить, но она говорила, спешила им рассказать, показать грамоту, дарованный дейранский бастард, посмеяться над титулом... Тогда она поймала взгляд Риардина, в котором, может быть впервые, промелькнуло что-то живое. Она не поняла сначала, потом догадалась сравнить. Два имени: 'ор-Фаль' и 'ар-Файль'. Не знала, что и сказать, буркнула 'я — зенуэзка'. А в горле стоял ком. Чем она виновата перед ним? Та война случилась века назад, и уж никак не по ее вине! Она и награды-то не просила, и уж тем более не отвечала за чужие потери. Дин, казалось, понял, опустил глаза, став совсем неприметным.

Потом все забылось. Все равно для Гильдии ее титул был пустым звуком.

Деянира торопливо разлила остатки вина. Махнула, чтоб принесли еще. Выпили не чокаясь. Больше всего на свете ей сейчас хотелось коснуться его руки. Подумав, она решила, что имеет полное право так сделать. По братски, да.

— Значит, встретимся на Арсолире...

— Он же не обязан был ввязываться в эту войну! Никто б ему слова не сказал, все бы поняли!

— Если бы он попал в Гильдию ребенком...

— Все было бы проще, да. Извини, Винсент, не хотел портить тебе вечер. Видно, недосып все-таки сказывается. Все будет просто. Мы встретимся и я убью его. Его приемы я изучил как свои, а реакция у меня быстрее.

'Можешь мне говорить, что вздумаешь, Монтелеоне. Я выслушаю и пойму, потому, что мы одна команда' — Деянира не стала говорить вслух, вслух такие вещи всегда звучат фальшиво. Он услышал.

Открыли вторую бутылку.

— Так мне ждать вас здесь или уже в Арсо? — уточнила она. Ответ застал ее врасплох:

— Ты остаешься в столице.

— Но почему?!

— Так я решил. И это одобрил Бреслав. И Эрик тоже.

— Монтелеоне, ты сдурел? Что это еще за шуточки?

— Так будет лучше. Ты единственная, кто разбирается в контрактах на Геронт, а если понадобится подписывать все с нуля, с этим справишься только ты.

— Ты хоть понимаешь, что мелешь, Монтелеоне? — она заговорила медленно, понимая, что в любой момент может сорваться на крик. — Я — маг Гильдии, а не какой-то духов нотариус. Я одна из лучших во всей стране. Я из твоей команды. Ты не можешь поступить со мной так.

— Раньше ты вовсе не рвалась на задания.

— Вот только не рассказывай мне теперь, что это будет просто задание. Такой заварушки не было уже триста лет, а я, по твоему, должна отсиживаться в тылу? Бумажки составлять?

'Да и кто прикроет твою задницу в бою, а? Или ты ищешь смерти, командир?.. а как же я без тебя?'

— Это будет короткая миссия, — неубедительно сказал Монтелеоне, размазывая по столу каплю вина. — К весне вернемся домой. Поедем куда-нибудь вместе. На пиратов.

— На каких, к Духу, пиратов?!

— На каких-нибудь.

— Я поеду с тобой в Арсо. Если Эрик боиться за выполнение контрактов в случае его смерти, он вполне может составить распоряжения сам. А для того, чтобы проследить за их выполнением, не надо разбираться в деталях. Достаточно быть магом Гильдии.

— Ты не поедешь, — повторил он, тихо, но твердо. — Для Гильдии будет лучше, если ты останешься.

— А если вы проиграете?

— Тогда придется составлять новые контракты. И Бреслав рассчитывает, что это сделаешь ты.

Деянира громко выругалась. Тут уж действительно не поспоришь. 'Не хотел портить тебе вечер', — ха!

— Ты тупой, меркантильный ублюдок, Монтелеоне, и я тебе это еще припомню.

— Ладно, так и сделаешь, — на этот раз уже он положил свою ладонь сверху.

'Спасибо, попробуй понять'

'Тогда уж побереги себя... ради всех богов'.

Они выпили еще. Больше не говорили; не о чем. Деянира смотрела перед собой невидящими глазами, теребя локоны пышной, неудобной прически. Что-то мешало дышать, словно обломок стали застрял в груди. Обида, злость, или неуместное предчувствие? Да какая разница...

— Эй, ты, кляча резаная! Да, ты, с тобой говорю! — удивленно повернувшись, Дея увидела перед собой странную женщину. Ветхое, кремовое с лилиями, платье было стянуто на ее груди массивной булавкой. Вся она, от декольте до растрепанного начеса, была густо намазана белилами, с грубо прорисованными поверх кровавыми губами, фиалковыми глазами и густыми, черными бровями. И обращалась женщина явно к ней, к Дее.

— Слышь, ты, стервь, ты чё на чужих мужиков зыришь? Оборзела, да? Решила, те чё обломится? — с каждой фразой она подходила все ближе, растопырив когтистые пальцы. В тот момент, когда она бросилась вперед, нацелив когти в лицо, Деянира встала и от всего сердца приложила ее в челюсть. Тетка отлетела на соседний стол, погребя под собой батарею пивных кружек. Дудки свистнули и замолчали.

Гвидо Монтелеоне, прижимая к груди початую бутылку, поднялся из-за стола.

— Глянь-ка, что за диво дивное!

Размахивая руками и подсобными предметами, к ним приближались все представители породнившихся кланов, еще способные удержаться на ногах. Они издавали звуки и распостраняли запахи. Орки вскочили, торопливо сгребая со стола горки монет. Даже один из вышибал приоткрыл глаз, чтобы оценить происходящее. Монтелеоне громко рассмеялся, поднимая ближайший стул.

В общем-то, они могли бы уйти сразу, выход был совсем рядом. Но задержались там еще минут на пять. Потом вышли, плотно прикрыв за собой дверь.

Небо уже окрасилось близкой зарей. Монтелеоне глотнул прямо из бутылки, передал ее Деянире и начал придирчиво изучать правую манжету, заляпанную кровью.

— Чтоб я еще раз куда-то пошла с тобой в платье! — Юбка все-таки порвалась, да еще так неудачно, спереди. Ну что ж за напасть такая!

Монтелеоне прошептал заклятье и пятно медленно исчезло. Поправив белоснежное кружево, он повернулся к Деянире и поцеловал ей руку.

— Было здорово с тобой посидеть, Винсент. Я поеду. Бывай, сестренка, не поминай лихом.

'Будь ты проклят, Монтелеоне'.

* * *

В мечтах Марвин нередко пытался представить, каково учиться у настоящего мага. Реальность, как обычно, превзошла все представления о ней. Как выяснилось, по огнедням Ханубис работал врачом в госпитале Аравет-кормилицы. Вот и сегодня он приступил к своим обычным обязанностям, Марвина же посадил в передней, наказав записывать имена пациентов в толстой приемной книге, следить за соблюдением очередности, утешать страждущих и направлять заблудших к матери Беренике, — мрачной даме с бульдожьей челюстью, начальнице этого бедлама. Зачем лучшему некроманту города работать доктором для бедных — Марвин понять не мог. Ханубис же на прямой вопрос только ответил с улыбочкой, что эта служба льстит его самолюбию.

Марвин предпочел бы вскрыть еще один труп. Или даже два. Он не любил иметь дело с людьми, да и недостойно баронского сына выпытывать имена у тугих на ухо старушек, слишком бедных для того, чтобы обратиться к платному доктору. Но что поделать, если мэтр приказал? Он сидел за узкой стойкой, перегораживающей проход к ширме, за которой принимал пациентов Ханубис, и пытался читать найденную тут же книгу 'История дворянской дочки Нинет, или Злоключения Добродетели'. Получалось плохо, поскольку входная дверь то и дело открывалась, впуская внутрь множество самых удивительных людей, примерно половина которых ошиблась корпусом, часом, днем, занятием. Выгнав из приемной веселую команду маляров, зашедших погреться, Марвин в очередной раз сел на место и вернулся к несчастьям малютки Нинет, с трудом расшифровывая небрежную скоропись.

Больные чинно сидели на длинной скамье — две старухи, молодая женщина с ребенком лет трех на руках, неопределенных лет мужчина ярко желтого цвета и клюющий носом солдатик с рукой на перевязи и головой, обмотанной тряпками.

— Аааааа! — дикий вопль заставил Марвина подскочить на стуле. Потом из-за ширмы послышался голос Ханубиса:

— Значит, тут больно? Ну и отлично, сейчас проверим еще вот здесь...

Новый крик был ему ответом. Очередь оживилась.

— Кричит, болезный! — обрадовалась старушка в драном каракуле. — Значит, на лад дело пошло! Наш мэтр-то, он такой — где болит, завсегда знает. А как вправлять начнет, так и вскрикнешь, зато потом выйдешь — и прям птицей летишь! — она повела руками, демонстрируя, как именно. — Я к другим докторам и не хожу, к коновалам пустоголовым, только к мэтру Ханубису, дай ему Отрин здоровьичка.

— А правду говорят, — зашептала женщина с ребенком, — будто доктор этот чернокнижник, мертвяков режет?

— А чего б ему не резать, если доктор? — удивилась каракулевая старушка. — Как же еще знать, где в человеке что есть?

Марвин старательно пытался стать незаметным.

— А ты, голубка, коли нашего доктора боисся, так и иди отседова, места зря не занимай! — строго заявила вторая бабка, укутанная в пестрое манто, кошачьего, кажется, меха. — Завтрева придешь, жрец тут дежурный будет.

— Мы завтра ехать хотели, — совсем смутилась молодуха, — а Гансик вот приболел.

— Ничего, вылечит доктор твоего Гансика, — заулыбалась беззубым ртом каракулевая. — Он и мертвого поднимет... тьфу ты, не то говорю! Хороший это доктор и все правильно делает, а чем он в другое время занимается, так то не нашего ума дело. Верно я говорю, а, Горгя?

— Святая правда, Милка. И рядить тут нечего, — старуха гордо выпрямилась. Из складок манто к ней на колени вылез здоровенный трехцветный кроль и замер, нюхая воздух. Одного глаза у него недоставало, и морда была самая что ни на есть бандитская. Марвин заколебался, не должен ли он что-нибудь сделать, но скандалить с бабками ему отчаянно не хотелось. Поразмыслив, он сообразил, что не получал на этот счет никаких инструкций, и уткнулся в книгу.

— Ой, мам, тут кроля хорошая! — хрипло воскликнул ребенок. Соскочив с коленей матери, он полез к бабке. — Кроля, кроля, на, на, на...

— Руками не лезь, постреленок, не то откусит, — проворчала явно польщенная Горгя.

— Безобразие, — заявил желтолицый пациент. — С животными лезут... Нельзя с животными в храм входить! Правила такие! Уйди из приемной, бабка!

Горгя сноровисто сунула кролика молодухе и встала, опираясь на клюку.

— Это ты кому, милсдарь, неужто мне? Где ты тута храм видишь? Лазарет тута, а не храм, выдумаешь тоже... А чегой-то у тебя рожа такая желтая да злая? Бешеные кроли покусали? Или попросту мамка твоя с орками валялась?

— Не твоего ума дела моя рожа! Нельзя с животными в лазарет! — вскочил и желтолицый. — Вот пусть милсдарь писарь подтвердит, нельзя!

До Марвина, с некоторой задержкой, дошло, что тот аппелирует к нему, но не успел он придумать достойный ответ, как ширма, к счастью, отодвинулась. Из-за нее неверной походкой вышел человечек в ушанке и побрел к выходу. За ним высунулся и Ханубис.

— Что тут происходит, милейшие?

— Нельзя с животными в храм! — опять заорал желтый. Ханубис подмигнул заулыбавшейся старухе.

— Вообще, конечно, нельзя...

— Я же говорю...

— ...но в храм Аравет можно. Как сказано в писании 'Созданий земли, больших и малых': 'и приходили люди к престолу Благодатной, и скот свой приводили с собой, и всех благословляла она'.

— Кролики не скот!

— А это уже не ко мне. Я врач, а не животновод. Следующий!

Солдатик встрепенулся.

— Вот, я это, голову разбил... и руку...

— Почему являетесь ко мне, а не к причисленному к части лекарю? — равнодушно поинтересовался Ханубис.

— Дык, это... об лекаря и разбил...

— Понятно, заходите.

В приемной наконец-то стало тихо. Марвин уставился в книгу, но мысли его были далеки от хитросплетений сюжета, он думал об Орне.

На вторую ночь его ученичества она снова приснилась ему. Не пугала, не пыталась убить. Медленно подошла, — каждый шаг отдавался эхом в колодце двора, — и молча склонила голову в поклоне. На ней было длинное персиковое платье, и волосы ее развевал ветер, хоть Марвин не чувствовал ветра.

— Я подчиняюсь воле твоего учителя, — сказала она, не поднимая глаз. — Я клянусь не причинять тебе вреда. Ты волен прогнать меня из своих снов, или же разрешить мне остаться. Я прошу позволить мне остаться.

— Зачем тебе мои сны?

— У меня нет ничего другого.

Она стояла молча, пока он смотрел на нее, на прекрасное бледное лицо. Леденящего спокойствия прежней ночи не было и в помине. Что он должен сказать ей? Прогнать ее навсегда? Милостиво уступить уголок сна? Принять как дорогую гостью? Как было бы славно, представляй он хоть приблизительно, как надлежит поступать в таких случаях. Что должен сказать некромант? Что сказал бы Марвин ор-Мехтер, сын Густава ор-Мехтера, наследник?

— И если ты останешься, мы сможем видеть во сне что угодно?

— Да, — ответила она, будто через силу. И Марвин вдруг понял, что она боится не меньше его. Чего ей бояться? Одиночества?

— Я разрешаю тебе остаться. Ты всегда будешь желанной гостьей.

Она еще ниже склонила голову.

— Благодарю тебя. Что бы ты хотел увидеть?

— Ты сможешь показать мне Кейр-Онте? Я хотел бы посмотреть... если это не слишком больно для тебя.

Она наконец-то взглянула на него. С радостью? Облегчением? Удивлением? Марвин не мог понять выражения ее лица, и это тревожило его.

— Да, я могу.

Они до утра бродили по пустым улицам, — глядели на белые дворцы и деревья, которым он не знал названия, слушали звенящие ручьи, пение птиц, вздохи ветра в верхушках башен. Говорили немного, — слова будто теряли смысл, на губах оборачивались своей противоположностью, — но все-таки говорили.

На следущую ночь он попросил ее помочь в изучении Старшей Речи. Она согласилась. Марвин был рад, что она согласилась.

— А куда вы ехать-то собрались, когда зима на носу? — обратилась заскучавшая каракулевая бабка к молодухе. Та вздохнула, поглядела на сына, всецело увлеченного кроликом.

— Так война же, бабушка. На границе мы жили, а теперь в Меровир собрались, там дядья мужнины живут, приютить обещали. Да только у меня сердце не на месте, куда нам ехать? Там-то каждый камешек родной... Эх, лишенько... А сад какой — яблони, сливы, вишни... Домик вот весной обновили...

— Из егерей будете, что ли? — влез желтолицый. — Тогда правильно бегете. Слыхали небось, остроухие обещали егерей всех до единого положить. За Вирну, говорят, ответите.

Женщина вытерла глаза кулаком, закусила губу.

— Вы бы глупостей не повторяли, если не знаете. Никто их Вирну не жег, разве что орки с гор спустились. А то сами ельфы и сожгли. Нам-то зачем? Мы люди мирные, своим трудом живем.

— Дело ясное, что дело темное, — желтолицый как-то совсем уж нехорошо ухмыльнулся. — Может, и эльфы. Чтобы прен-цен-дент создать. Ан спросить с егерей обещались. Разобьем, говорят, гвардию, и всех положим. А что, муженек-то ваш, того, дезертирует? И то верно, чего уж помирать напрасно, а?

— Довезет он нас и вернется, не бывать, чтоб егеря от ельфов бегали. А вы за нас не беспокойтесь, мы сами знаем, что нам делать.

— Да я не беспокоюсь, — щерился желтушный. — А только хорошо вы делаете, что детей увозите. Известно дело, — ельфы ж они те же звери! Вот та же Орна, ей что мужик, что младенец малый, разве что...

— А я вот дивлюсь, милсдарик, откедова ты про ельфов столько знаешь? — подала голос Горгя, нащупывая палку. — Все не пойму, шпиён ты, провокатор или попросту дурак?

— А ты следи за кролем своим, бабка, пока он мальчонке пальцы не отгрыз, да в умные разговоры не лезь!

— Да где ж тут разговор умный? Не слышу, милсдарик. Поклепы слышу, слухи пустые да байки, а окромя их — ничего.

Свежеперевязанный солдатик вышел из-за ширмы. Егериха подхватила ребенка и бросилась внутрь. Желтолицый заржал вслед. Марвин представил, как бьет его прямо в оскалившийся рот латной рукавицей, и остро пожалел о теперешнем своем бессилии. Хотя, по правде сказать, ему и раньше не приходилось никого бить.

Старушки перешли к обсуждению огненной потехи, устраиваемой-де сегодня где-то на севере жрецами Ромерика. Желтолицый щурился, явно выжидая подходящего момента, чтобы снова встрять в разговор. С улицы заглянули какие-то парни, приковылял и сел перекошенный дядька в лохмотьях, пришла уборщица и принялась мыть пол, расплескивая воду.

Дворянская дочка Нинет повстречала своего пропавшего без вести много лет назад благородного отца, но его тут же зарезал отравленным кинжалом злокозненный барон, желающий завладеть его землями, да и юными прелестями Нинет заодно. Потом пришли эльфы и перестреляли всех еще живых слуг. 'Во имя богов, помилосердствуйте, милсдари! Неужто все человеческое чуждо вам?!' кричала с высокой башни малютка Нинет, округляя прелестный ротик...

Марвин резче, чем намеревался, захлопнул книгу. Будто клинок засел под ребрами. Три грани нереального — дурацкий роман, войска эльфов и Орна, Орна... 'Это не моя война, — говорил отец. — И шиш он дождется от меня хоть одного солдата'. Дома это казалось здравым. До дома было так далеко.

* * *

День тянулся долго. Когда они, наконец, вышли из лазарета, уже начинало смеркаться. Марвин мечтал об одном — вернуться домой и отгородиться от всего мира книгой, пусть даже это будет учебник по геометрии. Но Ханубис, как ни в чем ни бывало, заявил, что сегодня их пригласила на ужин леди ор-Фаль, и замахал рукой наемному экипажу.

— Учитель, а зачем мы туда едем?

— Хмм. Довольно бестактный вопрос. В общем, мы едем смотреть на огненную потеху. Слышал об этом?

— Что-то слышал.

Ханубис покачал головой. Отодвинул занавеску, выглянул в окно, закрыл ее снова.

— Знаешь, чем хороши очереди и приемные? Когда людям скучно, они начинают делиться информацией. Это бывает полезно, в наше-то трудное время.

Трехгранный клинок вошел еще глубже под ребра. Марвин опустил глаза, всецело сосредоточившись на том, чтобы дышать. Вдох, выдох. Вдох, выдох. Копыта лошадок отбивали ритм по камням мостовой. Это нечестно, думал Марвин. Он мог хотя бы сказать, чего ждет от меня. Наверно, Кловис бы догадался...

Ханубис между тем продолжал обычным своим менторским тоном:

— Церковь Ромерика долго ждала этой возможности. Сейчас Эрик готов принять любого союзника, могущего принести пользу, и огнепоклонники решили продемонстрировать свою боеспособность. Самое время. Сегодняшний фейерверк наглядно продемонстрирует их ценность в качестве союзников — тогда как культ Отрина загнивает на корню, жрицы Ратин давно скомпрометировали себя сношениями с эльфами, а вениты со всеми их милыми орденскими штучками, не говоря уже об искаженных представлениях о нравственности, стоят у аристократии поперек горла.

— Вениты защищают Геронт от скверны, — машинально отозвался Марвин. Брат Нисандер любил повторять эту фразу при самых различных обстоятельствах.

— Ну-ну. Так или иначе, сегодня огнепоклонники демонстрируют свою мощь, чтобы потом назвать цену. Я склонен полагать, что она будет высока. Королевская власть над северными районами скорее номинальна, нежели реальна, и нынче каждый союзник на вес золота.

— Но неужели эльфы настолько опасны?

— Не знаю, ученик. Подумай сам: триста лет они сидели тихо, боясь высунуться. За это время только человеческое население возросло в десятки раз, не говоря о военной мощи, союзах с орочьими племенами, развитии техники. У остроухих, как ты мог слышать, прирост населения происходит куда медленнее. И вдруг, непонятно с чего, эльфы точат клинки, раз-два, благородно оповещают о месте и сроке — дескать, готовьтесь, идем на вы. Что могло послужить тому причиной? Я вижу два варианта: или у них эпидемия мозговой горячки, или же они заполучили что-то особенное. Союзников, оружие, магию — пока что мы можем только догадываться.

— А если причиной послужило то, что люди сожгли Вирну? — спросил Марвин, вспомнив разговор в приемной. Ханубис пожал плечами, не скрывая скепсиса.

— Это хороший повод, согласен. Благородный. Но не причина. Если бы все в их положении оставалось по-прежнему, они проигнорировали бы это прискорбнейшее происшествие так же, как и прежние стычки на границе — а сколько их там было? В конце концов, уничтожение пары десятков полукровок — еще не причина для массового самоубийства.

* * *

Деянира встретила их в дверях. Ее дом, окруженный садом, комфортно расположился в самом сердце Белого квартала и, вероятно, сильно мозолил глаза высокородным соседям.

При первой встрече Марвину было не до нее, но теперь он присмотрелся внимательнее. Она была высока для женщины, выше Марвина ростом, уже не молода, — на вид он дал бы ей лет тридцать, — но весьма привлекательна, если только не глядеть на левую щеку, обходясь правым профилем. Распущенные волосы ниспадали на открытые, по зенуэзской моде, плечи.

Было очень неудобно стоять перед ней в испачканной чернилами и пропахшей аптечным духом мантии — впрочем, судя по всему, маги не придавали значения условностям.

— Ну наконец-то, — проговорила она, когда Ханубис наклонился, чтобы поцеловать ей руку. — Фейерверк в разгаре, да и мясо почти остыло. Я отослала слуг, посидим по-домашнему. О, и ученик с тобой! Здравствуй, найденыш, — она улыбнулась Марвину одними глазами. — Рада, что вы пришлись друг другу по сердцу.

Раздеваясь в прихожей — маги уже успели пройти внутрь — Марвин уныло рассматривал бронзовые подсвечники в виде русалок и думал о том, что наверняка окажется третьим лишним, — а также о том, что хозяйка дома совершенно ему не нравится. 'Пришлись по сердцу' -ха! Да если бы учитель хоть раз посмотрел на него так, как он смотрел на леди ор-Фаль — с вниманием, приязнью, радостью... Если бы...

Большой стол, освещенный десятком свечей, был красиво сервирован; в центре возвышалось огромное блюдо, накрытое крышкой. Рядом с блюдом стоял странный предмет, состоящий из множества беспорядочно переплетенных концентрических кругов и увенчанный чем-то вроде компаса. Над ним и склонились маги, оживленно переговариваясь. Сидевший тут же толстенький юноша с соломенными волосами постукивал пальцами по столу, наблюдая за их манипуляциями.

— Да накладывай уже, Пафнутьев, хватит страдать, — распорядилась Деянира. — Познакомься, кстати, — это Марвин ор-Мехтер, ученик мэтра Ханубиса. Марвин, это Онуфрий Пафнутьев, мой подопечный и несчастье моей жизни.

— Привет, — подопечный улыбнулся Марвину, приоткрыл блюдо и принялся споро раскидывать по тарелкам большие куски упоительно пахнущего мяса. Маги опять занялись странным устройством. Марвин постоял, потом сообразил, что сесть ему, скорее всего, так и не предложат, и сел рядом с Онуфрием сам. Тот подвинул ему наполненную тарелку и потянулся за вином. У него были румяные щеки и большие руки с обгрызеными ногтями.

— Да ты ешь, — посоветовал он, решительным жестом закрутив штопор. — А то на магиков равняться — с голоду помрешь. Жрут-то они хорошо, но нерегулярно.

— Поговори мне еще, — ласково сказала Деянира, — и отправишься на хрюсландское побережье. Жрать овсянку с селедкой. Регулярно. А лучше — заткнись и положи мне спаржи и грибов. И гостям тоже. Ну как тебе, а, Ханубис?

— Как и следовало ожидать. Да, мне тоже спаржи. Давно начали?

— Да уже пару часов как. Готовились с утра. Откроем трансляцию?

— Если не сложно.

Деянира встала.

— Паф, помоги с зеркалом.

— Ох, Винсент, я же предлагал принести его раньше, — пожаловался ученик, вылезая из-за стола. — Вот только сели поесть, и сразу срываешь...

— Ша!

Марвин нацепил на вилку побег спаржи. Трава травой, непонятно, почему ее так ценят? Да и, по правде сказать, ему кусок в горло не лез.

Маги вернулись, неся большое зеркало в блестящей металлической оправе, и приладили его на стену.

— Ладно, я поставлю, — сказала Деянира, усаживаясь. — Смотри и учись, а то так невеждой и помрешь.

Демонстративно старательно она размяла пальцы и устремила взгляд вглубь стекла. Остальные следили за подготовкой в подобающем случаю молчании. Марвин сомневался, что сможет что-нибудь разглядеть, ведь пока что во время занятий он не мог даже погасить свечу, но смотрел внимательно — без всякой, впрочем, уверенности, что видит именно то, что происходит на самом деле.

... она раскрыла ладони навстречу потокам Силы, зацепила те из них, что проходили сквозь зеркало, и потянулась вдаль, на север, вернулась к блеклому огоньку свечи, коснулась летящей где-то в вышине птицы...

— Первая связка, Пафнутьев. Теперь петлю...

Сопровождая свои действия глупым стишком — что-то о зеркалах, — она протянула еще пару мотков. Марвин не мог проследить за тонкостями заклятья, но, казалось, начал подмечать ритм, соотношения обращений, подобий, — и то, как нить между блестящей амальгамой и некой географической точкой становилась ощутимо прочнее... еще немного, и можно будет понять...

Комната озарилась ярким светом. В зеркале мелькнуло на миг лиловое сумеречное небо, потом картина наклонилась, и далеко внизу стали видны городок у склона высокой горы и большое скопление людей рядом с ним. Изображение мигнуло, выровнялось напротив черной горы, вершина которой была затянута густым облаком дыма. Из дыма вырывались огненные брызги, опадая на склоны.

Гору змейкой обвивала тропа, — и, приглядевшись, можно было разглядеть алую фигурку на уступе, завершающем ее. И еще две, черные, неприметные, чуть ниже.

— Отдыхает, сейчас продолжит,— прокомментировала Дея, разрезая мясо. — Плесните-ка мне вина.

Клубы дыма сгущались, искры рвались все выше, уже целыми потоками, будто внутри жерла горы заработал фонтан. Алая фигурка исступленно размахивала жезлом.

— А из чего сделан соус? — Ханубис облизнул вилку.

— Секрет гильдии, — ухмыльнулся Пафнутьев. — Смесь тридцати трав, главным компонентом идет mentha arvensis, ну и еще по мелочи.

— Сами готовили? Восхитительно. Надеюсь, быстродействующих ядов в составе нет?

— Что вы, мэтр! Только афродизиаки и слабительные.

— Ну что ж, что ни говори, а сочетание новаторское.

— Не забывайте запивать, — с набитым ртом посоветовала Деянира. — Вино пергское, пятилетнее. Подарок клиента.

Зеркало вдруг вспыхнуло. Из жерла вулкана вырвался язык пламени, лизнул потемневшее небо. За ним еще один, еще... Огонь рассеивал темноту, взлетал все выше... В мешанине оттенков — алый, багряный, золотой — можно было разглядеть странный порядок, чем-то неуловимо схожий с плетением заклятия, — как будто пламя стремилось к какой-то определенной форме, воплощению...

— Ой, саламандрики! — совсем по-девчачьи вскрикнула Дея. — Вы видели, нет? Золотистые такие, снизу. Паф, видел?

Марвин вгляделся, но разглядеть ничего определенного не смог, — только слезы выступили на глазах. Зрелище потрясало, парализовывало: стихия бушевала совсем рядом, но не было ни звука, ни струйки жара — только дым, свет и марево, колеблющее образ, скованный блестящей рамой.

— Дея, позволишь несколько приглушить изображение? — предложил Ханубис. — С непривычки зрелище чрезмерно яркое.

— О! Да, конечно.

Собеседники обменялись несколькими замечаниями о своеобразии жреческой магии и перешли к обсуждению засоленых грибов, собранных, как выяснилось, самой Деянирой. Марвин попытался представить себе благородную леди, собственноручно собирающую подосиновики, но ощутил, что утратил последнюю способность мыслить. Опустив взгляд в тарелку, он принялся есть, не чувствуя вкуса.

— Гляньте, там баба! — восторженно заорал Пафнутьев, так что Марвин от неожиданности выронил вилку, заляпав мантию соусом.

Огонь взметнулся еще выше, к залитому светом небу, и языки его сплелись, став ею — огненной женщиной, дочерью Ромерика. Волосы ее вздымались потоками черного дыма, и ясно было видно лицо с пылающими глазами, воздетые руки, гибкое тело. Она танцевала там, на вершине горы, изгибаясь в такт реву вулкана, и это был танец разрушения. Тонкая струйка лавы зазмеилась вниз, чуть в стороне от дороги.

— Они такое часто делают? — спросил Пафнутьев, ошеломленно глядя на всполохи в зеркале. — В той деревне живут люди или только на праздники перебираются?

— Живут, а как же, — ответил Ханубис. — Община огнепоклонников, типичная для дельты Узы. Вулкана они не боятся, верят в милость Ромерика — да и вообще считают смерть в огне наивысшим благом, так что если извержение и будет — не беда. Если мне не изменяет память, называется этот городок Всполохом, и отстраивался он уже три раза.

— Больные люди, — покачал головой Паф.

А огненная дева все танцевала, и в волосах ее блестела серебряным серпом Аннерин. Сияющие очи ее были опущены долу — туда, где распростерся на камнях верховный жрец.

Долгое время спустя он приподнялся и встал, сжимая в руке жезл. Дева кивнула, простерла над ним гигантскую руку, — искры посыпались на дорогу, — и медленно растворилась в сразу притихшем огне.

Жрец воззвал снова, — даже через стекло ощущалась великая Сила, бушующая там, — воззвал, и пламя взметнулось вверх, к самому небу, заслонив Аннерин, — солнечным светом, яростным факелом, рассеяв мрак на много лиг окрест.

И восстал великан, воин, сотканный из огня и света, и был в руке его исполинский меч, и содрогнулась земля, охваченная страхом.

Приложив ладонь ко лбу, он озирался, будто высматривая врага.

— Винсент, — Пафнутьев нарушил затянувшееся молчание, — а можешь приблизить к жрецу? Я, кажется, что-то видел...

Изображение плавно сместилось, приблизилось к уступу. Две черные фигурки склонились над лежащей алой. Еще смещение... теперь они были уже совсем рядом, можно было разглядеть, как один из черных подобрал откатившийся в сторону жезл первосвященника, прижал к груди. Капюшон упал с его лица, которое показалось Марвину знакомым... Ну да, это же Кловис!

Гору тряхнуло, на склон обрушился град камней и капель лавы. Кловис оступился и рухнул с уступа. Его спутник бросился вниз по тропе, на бегу засовывая в ножны кинжал.

На склон горы обрушился пылающий поток лавы, погребая под собой тело жреца, устремился дальше, вслед за беглецами. Картинка мигнула, вновь отдалилась от горы — теперь вновь стал виден солнечный гигант, восставший над кратером. Он поглядел вниз, затем решительно развернулся, шагнул на равнину и тяжело ступая, пошел на север. Головой он касался небес. Вулкан вскипел, и лава обрушилась на склоны всесокрушающей волной.

— Интересный фейерверк, — заметил Ханубис. — Не каждый день такое увидишь. Но почему, во имя Бездны, он пошел на север?

— Понятия не имею, — несколько нервно ответила Деянира. — Паф, неси десерт.

Глава четвертая

Вечерело, и небо на западе горело последними отблесками холодного солнца. Повинуясь неясному порыву, Кловис ор-Местон обернулся на север, вгляделся в низкие лиловые облака. Сегодня огонь проснувшегося вулкана уже не подсвечивал их.

Всадники свернули в лес, углубились немного в заснеженный ельник, так, чтобы костер остался незамеченным с дороги.

— Долли, приехали, — сказал Кловис самым своим легкомысленным тоном. — Слезай.

Эльфийка вскинула голову, посмотрела на него без тени понимания. Запавшие глаза ее зеленели темной болотной мутью, искусанные губы — сжаты в нитку.

По крайней мере, сегодня она услышала сразу.

— Привал, — пояснил Кловис. Спрыгнул с седла, протянул спутнице руку.

Прошло три дня с тех пор, как они бежали из Всполоха, и состояние Долорес сильно беспокоило Кловиса, называемого кое-где Мертвятником. Они не первый месяц странствовали вместе, пережили многое, но никогда еще Кловис не видел ее в столь глубоком шоке. Даже после Проклятых Земель она казалась вменяемой — хоть они и нахлебались тогда страха по самое некуда. Но теперь-то?.. Возможно, это просто откат после того, как она прикончила жреца, в очередной раз подумал Кловис, ломая ветки. Всем нам приходится платить за Силу, а то, что сделала она, явно невозможно было провернуть обычными способами. Ну ладно, будем надеяться, что она все же придет в себя.

Кловис наломал ельника, расстелил одеяло, помог Долли сесть. Нашел засохшее деревцо, наломал дров, развел огонь. Занялся лошадьми. Эльфийка сидела, сжавшись в клубок, невидящим взглядом уставившись перед собой. Кловис старался не смотреть на нее. В конце концов, он тоже не железный, а от ее отчаянья впору заорать.

Отвернувшись от костра, Кловис поправил жезл, упрятанный под одежду, горячий, но не обжигающий теперь. Что ж, дельце они провернули цукерно. Теперь осталась самая малость — добраться до Арсо, передать штучку кому надо и получить причитающийся куш.

— Вода закипела? — поинтересовался он. Нет ответа.

Сосчитав про себя до десяти, Кловис вернулся к костру и насыпал в котелок две горсти того, что в Граарге именовали 'первостатейным яством странника'. Сам Кловис никак не мог согласиться с таким громким названием. Вот Долли нравилось — и одного этого было достаточно, чтобы признать липковатую кислую кашку пищей, не подходящей для человека. Но она мало весила и быстро готовилась.

Порывшись в сумке, Кловис вытащил деревянные ложки, сунул одну Долорес.

— Ешь осторожней, горячее.

Она послушно зачерпнула из дымящегося котелка, впервые за три дня. Хвала пяти стихиям и проклятой Бездне.

Обычно они сидели рядом, под одним плащом, но со Всполоха Долорес не давала прикоснуться к себе, отстранялась, просто вставала и пересаживалась. Спали они все равно вместе — теплее, но у костра сидели раздельно и молчали, и это если и не подрывало основ мира, то превращало его в куда более паршивое место. В среднем, привычка формируется за три месяца, сказал бы на этот счет учитель. Верно. К тому же, я мог бы помочь Долли, если бы она разрешила, думал Кловис. Ей бы отогреться.

Но он мог только сидеть и ждать ее возвращения.

Котелок опустел. Редкие медленные снежинки падали на угли. Кловис подкинул в костер новую ветку.

— Где-то сейчас Гларга?.. — нарушил он тишину. — Как ты думаешь, она у барона осталась или все-таки приедет? Крутая баронесса из нее бы получилась. Но я ставлю на скорую встречу, рано или поздно 'гномья' в замке должна будет кончится. Хотя... Интересные вообще расклады выходят: баронский сынок — любитель некромантии, и его папаша — любитель орчих. Неординарные для сельской местности, я бы сказал. Хотя я слышал про одного герцога, который любил козу. Знаешь эту историю?

Костер заискрил, разгорелся, и Долорес вдруг подняла голову. Скользнула взглядом по Кловису и отвернулась в темноту.

— Владычица Глубин была со мною, — голос был охрипшим, слишком резким в этой ночи. — Она была мной — сперва. А после — провела меня вратами смерти. Зачем она избрала меня из всех? За что?..

Кловис промолчал. Эта часть ее жизни всегда была ему неясна. Занятия магией плохо сочитаются с истовой верой, особенно, если та доходит до фанатизма. 'За что?..' Тут как раз все просто. Жреца заказали, и Долли взяла заказ, вот и все. И к чему тут вера? Грааргские сестрички решили нагреть руки, да заодно избавиться от эльфийки, которая сейчас, накануне войны, им ни к селу ни к городу.

А вот бедняжка узрела в заказе прямую волю богини и взяла на себя ношу, оказавшуюся непосильной. Прежде Кловис как-то не думал, что все так запущенно.

— Она была для меня щедрой Матерью Вод, Ручейной Девой, дарующей надежду... — говорила Долорес. — Но она научила меня лишь убивать... почему так? Если в этом я нуждалась — не милосердней ли мне было умереть?..

— А хрен его знает, Долли, — чистосердечно ответил Кловис. — Как по мне, так лучше ты живи, а они пусть сдохнут.

Эльфийка поглядела на него, умолкла. Затеребила серебристую кисточку на воротнике.

— Видно, я проклята, — заключила она минутой позже. Кловис, уже расслабившийся было, вздохнул.

— Да ладно тебе. Проклятым не удалось бы столь успешно выживать и добиваться собственных целей. Тем из нас, у кого были собственные цели, я имею в виду. Если пользоваться твоими категориями, я бы говорил о благословении. Удача хранила нас в пути и все такое. Ты ведь тоже победила.

— Если это победа...

— Вот такое вот хреновое лето, — заключил Кловис. — А что делать, другого-то у нас нет.

В потемневших глазах Долорес он мог прочитать целую массу невысказанных слов, пережитых чувств и прочего высокого пафоса, — но подозревал, что этого ему вовсе не хочется.

— Удача хранила нас в пути, — проговорила Долорес, сбиваясь с общего на Старшую Речь. — Или же рок хранил нас. Но что несем мы этому миру? Неужели ты не видишь, как любое наше действие оборачивается во зло — если и не являлось злом изначально? Я исполняла волю моей богини — и отпустила в мир Солнечного гиганта. Чем это обернется? Не нам знать волю богов, но такова ли была воля Ратин?

— Ох, Долли...

— Подожди, не перебивай меня, Кловис. Или возьмем наше спасение из Проклятых Земель — ты знаешь, чем мы расплатились? Воплощенной смерти вручили мы артефакт Жизни — не велика ли цена?..

— Я бы поторговался, если бы мог, — кивнул маг. — Да только обстановка как-то не располагала. Ну да ты заметила. А что, у нас были другие опции? Или ты имеешь в виду, что нам надо было стать пищей для зомбяков?

Медленный кивок.

— Извини, милая, — заключил Кловис. — Но этот вариант уж вовсе ни в какие ворота не лез. Не для того мы столько проехали, чтобы так по-глупому сгинуть.

— Ты не понимаешь, — с ледяным отчаяньем заключила Долорес.

— Неа.

Тишина опять повисла над лагерем, нарушаемая лишь сонным фырканьем лошадей, да треском углей в костре. Эльфийка медленно покачивалась взад-вперед, обхватив себя за плечи. Бедная, подумал Кловис. Бедная моя, маленькая...

— Скоро все кончится, — пообещал он. — Нам бы только добраться теперь до Арсо, а там мы срубим достаточно бабла, чтобы на все забить. Вернемся на Джамайго, купим островок, займемся жемчугом... Как тебе мысль?

Молчание. Ну, понятное дело.

— Поставлю-ка я еще воды, — сообщил Кловис, вставая.

Наполнив котелок чистым снегом, он остановился еще раз поправить жезл, когда Долорес заговорила снова, и голос ее звучал так, словно едва пробивался из-подо льда:

— Зачем ты собираешься отдать жезл Ромерика людям, Кловис?

Некромант вздрогнул. Глупо, конечно, — но вопрос застал его врасплох.

— Ты украл жезл, а теперь направляешься в Арсо, к месту предстоящей битвы. Зачем бы еще тебе это, если не для того, чтобы дать им преимущество?

Незащищенной спиной Кловис вдруг ощутил холод. Неужели Долли действительно может попытаться убить его?.. Какой бред. Они словно уже целую вечность были заодно — против всего мира, если угодно. Но и эти ее интонации Кловис прекрасно знал.

— Так, — кивнул он, обернувшись.

— Ты видел, на что способна эта вещь, — все так же тихо сказала эльфийка. — Там будет бойня.

'И я не могу этого допустить' — непрозвучавшие слова повисли в воздухе. Кловис неторопливо поставил котелок на угли. Сел на подстилку.

— Верно, — сказал он. — Я хочу отдать жезл людям. Ты ведь согласна, что вся эта военная горячка — чистой воды безумие? — дождавшись очередного, едва ощутимого кивка, Кловис продолжил. — Так вот, наверху уже все схвачено. Там тоже не хотят войны — она никому не выгодна. Если жезл будет у нас, эльфы вынуждены будут принять перемирие. Они ведь не пойдут на верную смерть, верно?..

Кивок; и слезы в глазах.

— Я ведь тоже об этом думаю, — признался Кловис. — В Бездну нам сдалась еще одна война? И мы с тобой можем предотвратить ее. Понимаешь, Долли?.. Мы отвезем жезл в Арсо и войны не будет. А мы заработаем достаточно, чтобы навсегда покинуть эту богами оставленную страну. И все будет хорошо...

Продолжая говорить, он тихонько поднялся, сел рядом с Долорес, приобнял за плечи. Она не отстранилась.

— Все будет хорошо, — прошептал Кловис. — Я обещаю.

В тот миг он не гадал, во что они влипли в очередной раз. Просто ему очень нужно было, чтобы Долорес поверила, — а ей очень хотелось поверить.

* * *

Марвин жил в доме Ханубиса уже две декады, и энтузиазм первых дней все чаще сменялся в нем тоской. Казалось бы, чего еще желать? Библиотека таила в себе сонмы тайн, любое знание — на выбор! — успевай лишь понимать, да и учитель всегда готов был прийти на помощь, ответить на любой вопрос. Ровным, с едва уловимой иронией, тоном, Ханубис разглагольствовал обо всем на свете — от древней истории до сплетен, приносимых госпожой Мюллер с рынка, от основ геометрии и до легендарных заклятий, с одинаковой легкостью делясь головокружительными парадоксами и скучнейшими банальностями. Благодаря его объяснениям любое, даже самое скучное задание становилось осмысленным, любое явление — понятным. Две декады назад Марвин счел бы такое положение вещей верхом мечтаний. 'Люди готовы признаться себе в любом желании, кроме тех, от исполнения которых зависит их жизнь' — так сказал однажды учитель, и Марвин не знал, был ли то парадокс, или банальность.

Беда была в том, что их отношения оставались полностью формальными — ни грана тепла, простого человеческого участия. Марвину казалось порой, что его собеседник не живой человек, а глиняная кукла, способная давать информацию, но не более того. Заглядывая ему в лицо, он видел одно и то же — внимательную пустоту, выглядывающую из глазниц.

Но ведь он не был таким всегда! Нет, когда Ханубис разговаривал со знакомыми — с Деянирой, хозяевами лавок, да что там — с госпожой Мюллер или нудными старушками, еженедельно приходящими в лазарет, — когда он говорил с ними, он улыбался и производил впечатление чуткого и искреннего собеседника, просто хорошего человека... Значит, дело было в нем, Марвине? Но что он мог сделать?

Теперь Марвин начинал понимать, что мечтал всю свою жизнь не только о Знании, но и об Учителе, который заменит ему отца, будет заботиться о нем, любить его! Плечом к плечу навстречу разгадкам древних тайн, все мысли на двоих... Доверие, участие.

Марвин тосковал о доме, но не о замке ор-Мехтера — то место никогда не было его настоящим домом. Никто там не мог понять его, разделить его интересы, да и сам он был не настолько хорош в том, чем мог бы заслужить их расположение... Но там хотя бы была библиотека с растрепанными корешками романов и Тайной Книгой, там была мечта. Теперь мечта стала реальностью, растворилась в повседневности — в перечнях эльфийских неправильных глаголов, инструментах, используемых при вскрытии, математических теоремах. И одиночество стало безбрежным, всеобъемлющим. Но что он мог сделать? Прийти к Ханубису, сказать: 'Стань мне отцом, Учитель'? Или не так: 'Расскажи мне всю свою жизнь, потому что я хочу узнать о тебе все'?.. Оставалось молчать, надеятся, ночами сжимать кулаки, чтобы не заплакать в голос, а днем учится формулировать вопросы, — все-таки удачные вопросы учитель отмечал кивком или улыбкой. В конце концов, прошло еще совсем немного времени, может быть, стоило просто подождать... но жизнь была бы совсем невыносимой, если бы не Орна.

... он построил дом на берегу ручья, выше Кейр-Онте. Маленький домик с камином, картинами на стенах, огромной библиотекой. Фолианты на полках появлялись из ниоткуда, потом так же неожиданно исчезали. За окнами был сад с живой изгородью — астры, шиповник, яблони. Золотые яблоки лежали на траве, падали на дорожку, птицы прилетали клевать их. Там Орна ждала его.

Чаще всего она была в саду — сгребала листья, кормила с руки синичек или же просто сидела на качелях, глядя вдаль, на багровеющие кроны деревьев. Он садился поодаль — и просто смотрел на нее, смотрел часами напролет. Она была такой красивой... такой нежной, беззащитной...

Однажды она нашла в доме куклу, пугающе настоящую, эльфийской работы, с синими стеклянными глазами и льняными волосиками. Ту ночь Орна провела с куклой в обнимку, укачивая ее, будто настоящего ребенка, тихо напевая колыбельную. И заснула сама, не выпуская куклы из рук, — впервые на памяти Марвина.

Она проснулась с плачем, долго не могла понять, где находится, не узнавала его, только прижимала куклу к груди, словно пыталась укрыть. Потом успокоилась, затихла.

На следующую ночь куклы уже не было.

И кем бы она ни была раньше, думал Марвин, кем бы она ни была, сейчас она здесь, и это единственная жизнь, что у нее осталась. Пусть ей будет хорошо.

Они никогда не заговаривали о войне.

* * *

Среди ночи он проснулся от грозы. Сел на кровати, прислушался, сам не зная зачем, открыл окно. Грозой и не пахло. Пахло дымом, страхом и раскаленным металлом.

Одевшись, Марвин спустился вниз. Ханубис окликнул его из библиотеки. Он быстро укладывал свитки в кованый сундук, уже порядком забитый..

— Хорошо, что ты уже собран. Для начала, помоги мне отнести книги в подвал.

— Но зачем, учитель? — спросил Марвин, подхватив свой конец сундука.

— Затем, что я не уверен, выдержит ли библиотека прямое попадание драконьего пламени. А книги редкие, будет жаль.

— Попадание... чего?!

— Проснись, парень! — скомандовал Ханубис, начиная спускаться по винтовой лестнице. — Сейчас над городом летает несколько драконов. И они тут не с мирным визитом.

— Но откуда?!.

— Сюрприз. Ставим в угол, осторожненько. Вот так! Теперь слушай, Марвин. Пойдешь со мной. Идти рядом, не отставать, слушаться меня неукоснительно. Ясно?

Марвин кивнул, бросился в прихожую обуваться. Ханубис закрыл дверь погреба, подхватил со стула сумку и вышел за ним.

На улице было тихо. Обе луны стояли высоко в небе, Аннерин белой монетой, Родхрин — кровавым серпом. Ханубис остановился во дворе, глядя наверх. Марвин поглядел туда же: звездное небо вдруг расчертила огненная полоса. Послышался далекий гул, крики.

Они побежали к улице Писарей. Хлопали ставни, кое-где метались переполошенные люди, но здесь пока все было в порядке.

Остановились под портиком гильдии судебников. Здесь было тихо, темнели закрытые ставни лавок. С южной стороны небо было ярко освещено пожаром — и в этом свете Марвин вдруг увидел багровую чешуйчатую тварь, кружащую над крышами домов. Дракон взмахнул крыльями, выровнялся на потоке ветра и заскользил вперед, прямо на них.

Ханубис схватил Марвина за запястье, оттащил ближе к стене, под иллюзорную защиту портика, — но все-таки он разглядел, как дракон, пролетая мимо ратуши, вдруг выгнул шею, выпустил струю ослепительно яркого пламени и устремился дальше на север, к Белому Городу. Бревенчатая крыша вмиг занялась.

— Не двигайся, — шепнул Ханубис.

По улице промчался теплый вихрь. Запах металла стал резче — а вслед за этим в небе скользнула крылатая тень, на миг заслонив свет лун.

Сверкнула молния. Дракон изогнулся, блестнул чешуей, вывернулся в стремительной петле. Потом закричал на пронзительной, высокой ноте.

— Умница Дея, — прошептал Ханубис, крепче сжав руку Марвина. — Опалила крыло. Теперь еще разок...

Небо озарили две молнии сразу — дракон попытался взлететь выше, чтоб ускользнуть от первой — и вторая, взмывшая вверх под прямым углом, вонзилась ему в брюхо, ниже блестящих нагрудных пластин.

От нового крика заложило уши. Дракон захлопал крыльями как сбитая камнем летучая мышь, и рухнул на город. От удара мостовая содрогнулась.

— А теперь — побежали!

Марвин не чуял под собой ног. Раздался драконий клич — пронзительный, страшный, — и его подхватило ещё несколько голосов. Некромант бросился вперед, туда, где упал дракон, таща за собой юношу. Сзади раздался оглушительный грохот. Крыша ратуши рухнула внутрь, уже знакомым фейерверком взметнулись искры и дым.

Дракона они нашли в одном из немощеных переулков за книжными лавками. При падении он, по-видимому, попал в один из домов, и передняя стена полностью обрушилась, обнажив немудреную меблировку.

Дракон лежал кверху брюхом на куче щебня. Кончик чудовищного хвоста еще подрагивал, но глаза потускнели. Задняя лапа была сломана, и когти-кинжалы висели на лоскуте кожи. Из разбитой спины на щебень стекала темная кровь, пахнущая раскаленным металлом. Чешуя блестела, переливаясь в лунном свете — розоватый, кармин, бордо...

Где-то на грани сознания Марвину слышались возгласы, детский пронзительный визг, плач, ругань. Люди торопились убраться подальше. Сверху снова обрушился драконий клич.

Кто-то застонал совсем рядом.

— Как удачно... — пробормотал Ханубис, глядя вниз, под вывернутое крыло. Там лежал человек. Бледный как смерть, зрачки на всю радужку, — но он дышал. Дракон придавил его собой, вмял в щебень, но если что-нибудь просунуть под лопатку, то, может быть...

— Слушай, ученик, — сказал Ханубис. — Сейчас мне понадобится твоя помощь. Когда я скомандую — добей его. Ударь ножом в сердце — помнишь, где оно? Ах да, у тебя ножа нет. Держи мой.

Разжав безвольные пальцы Марвина, он вложил ему в руку кинжал — удобный, с обитой кожей рукоятью и длинным трехгранным лезвием.

— Я не могу...— выдохнул Марвин.

Ханубис взял его за плечи, заглянул в глаза.

— Ты должен. У нас очень мало времени, — сказал он спокойно. — Этот человек и так умирает. Сядь.

Марвин опустился на колени в бурую грязь, как раз перед раненым. Тот громко дышал, грудь под обрывками рубашки содрогалась, лицо было искажено гримасой, глаза открыты, но Марвин не знал, видит ли тот его.

Ханубис взял Марвина за запястье, передвинул кинжал. Полоска стали дернулась, лезвие уперлось в кожу между ребрами.

— Просто воткнешь его, и все. Когда я скажу 'давай'. Мы спасем Геронт, обещаю тебе.

Я не могу, думал Марвин. Он застыл на коленях, чувствуя, как плащ потихоньку тяжелеет, пропитываясь грязью. Обхватил рукоять двумя руками — они почти не дрожали. Поднял лицо, чтобы не видеть жертву.

На втором этаже, в шаге от провала стоял маленький ребенок, чудо в кудряшках, и безотрывно смотрел прямо на него.

Ханубис очертил рукой в воздухе сложную фигуру, бросил несколько слов на незнакомом языке. Где-то совсем рядом вспыхнуло драконье пламя.

— Давай!

Марвин опустил руки, нажал изо всех сил. Человек вдохнул еще один раз и умер.

Обрушилась тьма. Голодная ярость, боль, слепящий нескончаемый ужас...

— Уходим!

Ханубис снова тащил его куда-то. Остановились на углу, возле горящего дома, среди суетящихся, растерянных людей. Некромант махнул рукой, указывая в небо...

... гибкая черная тень, черная, как сама тьма, взмыла над домами, почти вертикально вверх — туда, где заходил в пике красный дракон, безмятежный в своей губительной мощи. Черный рванулся наперерез, метя прямо в подставленное горло. В следующий миг драконы сцепились в воздухе, как пара разъяренных котов, изгибаясь, молотя друг друга хвостами и лапами, хлопающими крыльями поднимая ветер.

Из красно-черного клубка выпала человеческая фигурка и рухнула на мостовую. Дракон потерял своего всадника.

Танец смерти в небе длился не дольше минуты — минуты, растянувшейся на целую жизнь. Красный дракон был могучим зверем даже среди своего племени, но черного питала иная Сила, он не боялся боли и смерти и шел напролом. И когда красный отпрянул, чтобы защитить брюхо, черный ударил хвостом, изогнулся и вцепился красному в глотку, не обращая внимания на когти, рвущие его грудь. Они рухнули вдвоем — черный сверху.

В следующий миг он снова поднялся в воздух. Сквозь разорванное мясо грудины белели кости — но он описал круг и устремился на восток, откуда доносились встревоженные драконьи крики.

— Вот так, — сказал Ханубис. — Давай нож.

Марвин посмотрел на руки, будто впервые заметив в правой трехгранный кинжал. Ладони были в крови. Рукава тоже пропитались кровью и теперь неприято липли к коже. Протянув оружие учителю, он попытался оттереть кровь, но без толку.

В горящем доме с шумом рухнули балки. Люди, выстроившись в цепочку, передавали друг другу ведра с водой, пытались погасить пожар прежде, чем он перекинется на соседние дома.

Ханубис огляделся — и уверенно направился туда, где несколько человек суетилось рядом с лежащими телами и надрывно плакала женщина.

— Я — врач. Что у нас тут, милейшие?

Время до утра тянулось как страшный сон. Марвин что-то делал, передавал ведра, помогал растаскивать камни. Сознание выхватывало из происходящего лишь отдельные картины. Румяная женщина в косынке, крутящая колодезное колесо. Старик в ночной рубашке, сующий всем подряд бутыль с гномьей водкой. Большой кусок обугленной плоти, лежащий посреди улицы. Стайка малышей, жмущихся к стене. Юноша в венитских доспехах, в одиночку растаскивающий завал, не замечая текущих слез. Холодный дождь, бьющий по лицу. Сгоревшие изнутри книжные лавки, зияющие пустоты на месте дверей и горы пепла внутри. Конный отряд королевской стражи — красные пятна на черных мундирах. Бригада мужиков, судя по одежде — северных лесорубов, раскидывающих камни, бодро распевая похабную песню.

На рассвете Марвин оказался на площади Висельников. От ратуши и прилегавших к ней архивов осталось лишь пепелище. По нему бродили голуби.

Кондитория Скляжевского выстояла. Точнее, не так. Выстоял лишь фасад, большая часть дома обрушилась, став кучей камней и щебенки. Марвин подошел и долго стоял, глядя на оплавленные, сорванные ставни, на ослепительно сияющее в рассветных лучах стекло витрины, на уцелевший, несмотря ни на что, передний ряд столиков. Белели скатерти, чинно стояли элегантные резные стулья.

Потом он вернулся домой. Там все было в полном порядке, только пахло гарью.

* * *

Он рухнул на кровать и заснул. Во сне он видел те же улицы, озаренные пламенем, чувствовал запахи дыма, металла и крови. Он вспомнил о ребенке, ждущем его в разрушенном квартале, и побрел туда. Небо горело; с каждым шагом в горло вливался животный, панический ужас. Но нужно было идти дальше. Он шел.

Улицы запутались под немыслимыми углами, и Марвин никак не мог найти нужный переулок. Он шел и шел, мимо пожаров, мимо растерянных, плачущих людей, мимо изуродованных трупов. Он искал ребенка, но не мог даже определить направления, в котором должен идти. Но он же не мог пропасть навсегда, — он обязательно должен найтись. Может быть, выйдет навстречу? Возможно, в том дворе...

Он свернул за угол, и вдруг посреди пустой улицы увидел Орну. Ее кольчуга переливалась драконьей чешуей, высокие сапоги неслышно ступали по камням мостовой. Она, не замечая Марвина, шла к сваленным у колодца трупам. Затем склонилась над ними, придирчиво изучая...

Потом она встала на колени и зубами вцепилась в шею одному из них. И замерла, впившись, высасывая кровь.

Марвин шагнул вперед. Она подняла голову, обернулась, вытерла губы тыльной стороной ладони. Глаза ее сверкнули.

— Довольна? — громко спросил он. — Такая ночь сегодня... сытная.

— Этого недостаточно, — возразила она, вставая. — Недостаточно для возмездия.

— Зато достаточно для утоления жажды?

Орна смерила его нестерпимо долгим взглядом.

— У тебя нет права осуждать меня, человек, — нараспев сказала она. — Ты ничем не лучше меня. Я есть то, чем сделали меня судьба и мой выбор, ты же здесь добровольно. И руки твои в крови по твоей собственной воле.

— Я просто хотел защитить свой город!

— А я просто хочу жить, — эхом отозвалась Орна, его малышка Орна.

Он подошел ближе. Она встала в трех шагах от него, глядя в упор кристально чистыми глазами, но никакая Сила в мире не вынудила бы его преодолеть еще оставшееся расстояние, коснуться ее...

— Я хочу жить, — повторила Орна. — Или умереть — но жить я хочу больше. Знаешь ли, что это значит — быть мною? Я в тюрьме, стен которой мне не коснуться. Я — ничто, я — миф, я — только воспоминание. Искорка сознания в пустоте, бескрайней пустоте... Что мне осталось? Побираться по чужим снам? Принимать те образы, что соизволят мне разрешить человечки?

— Я хочу жить, — говорила она. — И мстить. А если не мстить, то хотя бы свидетельствовать. Я желаю, чтобы этот город захлебнулся кровью, чтобы он сгорел до основания. И если есть на то моя воля, то да будет так!

— А я? Я для тебя просто еще один человек? Орна...

Она не ответила, только взглянула на него так, что он отшатнулся.

Ниже по улице вспыхнул и запылал дом. Взревело пламя. Никто из них не повернул головы. Они продолжали смотреть друг на друга.

— Уходи отсюда, — сказала она наконец. — Мне немного осталось, но эта ночь — моя, и ты ее у меня не отнимешь.

— Ты хотела бы убить меня, да? — Марвин понимал, что теряет ее, теряет навсегда, но не мог просто уйти — или позволить уйти ей... — Давай. Я не стану сопротивляться.

Она медленно улыбнулась своей неправдоподобно красивой улыбкой.

— Это очень хорошо, что ты разрешил.

Потом резко развернулась на каблуках и ушла, не оглядываясь.

* * *

К рассвету стало ясно, что враг отступил и не вернется. Ночной налет оставил свой след на лице города — сгорели ратуша, суд, пострадали многие конторы и склады. От огня погибли три храма Отрина, часовня Вениуса, а также и храм Аравет с прилегавшей к нему больницей. По счастью, удалось остановить пожар в Золотом квартале, а вот трущобы все еще продолжали гореть, несмотря на сильный дождь и усилия жителей.

Теперь, когда улеглась паника, когда был закончен бой со стихией, горожане стали собираться на рыночной площади — там, где билось сердце Геронта. Промокшие, грязные, лишившиеся крова или близких, стояли они в то утро перед своим королем.

Эрик Седьмой Геронтский обладал талантом появляться именно там, где он был нужен больше всего, и в том самом качестве, что требовали нужды момента.

Из-под черного плаща дивно блистала кольчуга истинного серебра, тяжелый меч свисал с седла, узкий обод держал седеющие волосы. Вороной жеребец плясал под ним, шалея от запахов дыма и крови, но Эрик держался в седле с грацией прирожденного наездника, доблестного рыцаря. Деянира, ждущая поодаль, среди королевской свиты, наблюдала за ним с почти материнской гордостью. Такие чувства он вызывал у нее с самого знакомства, — а странно, ведь он тогда уже был королем, она же — соплячкой, только окончившей Школу. Да и потом, он же старше... на два года? На три? А он сильно устал за последние три недели, лицо осунулось... а привал еще нескоро.

Люди обступали его со всех сторон, рассказывали о бедах, протягивали детей, просто протискивались, чтоб разглядеть поближе. Гвардейцы хмуро наблюдали за этим, но ни один не осмелился вмешаться — их хорошо учили. Эрик же выслушивал каждого. Деянира тоже прислушивалась, занося в память то, что могло быть важным: архивы, контора дома Ринальди, три амбара с зерном... на месте эльфов, чем жечь все подряд, куда лучше было бы направленно обрушиться на Белый Город, по пути подпалив королевские конюшни. Или, того лучше, ударить по лагерю к югу от города — место там открытое, да и магов в войске пока почти нет. Ух, обошлось. Теперь эльфы утратили свое главное преимущество — внезапность, — а что ни говори, драконы только кажутся неуязвимыми. Вот тебе и секретное оружие... но откуда же они взялись, во имя пяти стихий и проклятой Бездны?

Фогт плакал, — маленький, лысый, утонувший в пышной бобровой шубе, — плакал, в который раз перечисляя утраты: подшивки судебных актов, пять лавок грааргской Торговой компании, в тюрьме задохнулся от дыма десяток солдат... Деянира украдкой зевнула, скользнула взглядом по лицам соседей: герцог ор-Либен с раздраженным видом теребит бороду. Давний неприятель Гильдии, уже совсем старик, но крепкий, еще лет пятнадцать протянет. А вот и вениты... полный доспех, 'меч-солнце' золотится на плащах, сквозь дыры забрал явственно веет благородной яростью и всесокрушающей мощью... Интересно, как они друг друга узнают при полном облачении? Тот, что повыше, видимо, сам магистр, а остальных и не признать... Ну, не больно и хотелось. Отец Варнаульф и мать Береника, в отличие от прочих пешие, едва заметны среди пышных силуэтов придворных, — неуловимо похожие на пару цепных бульдогов... профессиональный отпечаток, что ли? Впрочем, будешь тут сжимать челюсти — три храма Отрина, храм Аравет, больница...

Эрик выпрямился, вскинул руку. Все звуки стихли, как обрезанные заклятьем, и стало слышно цоканье копыт переступающих коней. Король заговорил, глядя в лицо своему народу, и голос его разносился над площадью.

— Геронтцы! Этой ночью нам был нанесен удар в спину. Подлый, предательский удар. Враг пришел под покровом ночи, надеясь сломить нас. Враг принес на нашу землю огонь и смерть. Но мы прогнали его!

Я скорблю вместе с вами и сочувствую вашей боли. Но я скажу вам как воин и как король: мы победили! Эту битву мы выиграли все вместе — каждый из тех, кто боролся с пожаром, кто заботился о слабых, кто смог преодолеть свой страх. Имена погибших сегодня не будут забыты, ибо каждый из них погиб как герой, так, как подобает храброму!

Враг хотел показать свою силу, но показал лишь подлость. И тем он подписал свой приговор, ведь подлость боится чести и погибает от ее руки.

Многие из вас лишились этой ночью всего, что у них было. Но Геронт не падет! Мы отстроим наш город заново. Каждый из граждан Белого Города, каждый купец почтет за честь внести свой вклад в восстановление разрушенного. Мы не оставим на произвол судьбы никого из обездоленных, ибо сила наша в единстве и заботе. Мы увековечим имена погибших, дабы память о них сохранилась навеки.

Я хотел бы сказать вам, что отныне все будет хорошо. Но сказать так — значило бы солгать. Нет. Нам предстоит война. Война с безжалостным, коварным противником. Но я верю в вас, люди Геронта, — ибо я видел вашу храбрость этой ночью! Вы сразили пятерых драконов — слышал ли кто-нибудь о подобном подвиге? Я свидетельствую: вы достойны славы!

Когда-то Эрик Огненный, мой благородный предок, разбил эльфов, хоть завистники и пророчили ему гибель. Здесь заложил он свою столицу. Своей доблестью он добился трехсотлетнего мира! Теперь я спрашиваю вас: будем ли мы достойны своих предков?

Толпа вскричала, в едином порыве подавшись вперед. Эрик был хорошим королем: в тот миг каждый из слушателей ощущал себя больше и значительней, чем когда-либо, — лишь за счет причастности к общей легенде. И, душами воспаряя все выше, многие поднялись над смертным страхом, над усталостью и горем, — туда, где в непостижимой сини небес трепетало огненное знамя, призывая к войне, к вечному подвигу.

— Я верю в вас, народ мой, и знаю: вы не подведете меня. Скоро будет битва. Лицом к лицу мы сойдемся с врагом на поле, именуемом Арсолир. На этом поле Эрик Огненный силой меча принудил эльфов капитулировать. Победим ли мы? О том известно лишь богам. Но я клянусь, — и да услышат боги мою клятву! Я не отступлю, что бы ни встало на моем пути; я не побегу и не сдамся. Я клянусь защищать мою страну до последней пяди земли, до последней капли крови!

* * *

Копыта стучали по камням мостовой. Кавалькада возвращалась во дворец. Начинался новый день.

Эрик закончил разговор с коннетаблем, отпустив его резким взмахом руки. Обернулся, кивнул Деянире. Она подъехала, едва не задев крупом коня молодого дворянина, не успевшего отпрянуть. Склонила голову в поклоне. Лицо короля было спокойным, но руки слишком сильно сжимали уздечку.

— Леди ор-Фаль. Я не успел поблагодарить вас. Ваша помощь при защите города была неоценимой.

— Благодарю вас, ваше величество.

— Гильдии по праву принадлежат туши убитых вами драконов. Я знаю, что одна из них сильно пострадала, будучи эскалированной магом Ханубисом, — но было бы несправедливым потому лишать его законной добычи. Обратитесь к казначею — пусть зачтет пострадавшую тушу в счет взноса Гильдии на реконструкцию.

— Ваше величество, — Деянира почувствовала, что краснеет, — я бы не стала...

— Я просто не хочу оставлять незакрытых счетов. У нас не так много времени. Теперь скажите мне следующее — вы остаетесь в городе на время войны?

— Пока не получу других распоряжений на этот счет. Если вы хотите видеть меня рядом с вами...

— Увы, — кинув на нее быстрый взгляд, он заговорил мягче. — Я хочу видеть вас рядом, но у каждого из нас свои обязанности. События этой ночи вынуждают меня быть осмотрительней, чем мне бы хотелось. Я прошу вас остаться в городе, дабы защитить мою семью. Прошу — как мага Гильдии и как человека, которому доверяю.

Да, правильно. Наследник должен быть под защитой, как же иначе? Тем более, налет может повториться — скорее всего, повторится. Правильно, но как же хочется закричать.

— Я обещаю, насколько это зависит от меня.

Эрик кивнул.

— Хорошо. Спасибо, леди ор-Фаль. Составьте надлежащий контракт, я подпишу.

У ворот Белого города толпился народ. Они замолчали, выпрямились. Потом свита повернула во дворец.

Она так и не успела сказать ему то, что хотела.

* * *

Дея пригубила горячий шоколад и устремила взор в глубины магического зеркала. Определенно, прежде всего стоило снять сапоги. И завернуться в плед. А еще лучше — принять ванну и переодеться в сухое, а потом поспать часок. Но это уже излишества... а вот сапоги снять стоило.

На этот раз предстоял важный разговор, а потому в зеркале, помимо Гвидо Монтелеоне, одетого в потрясающей красы лиловый шелк, виднелся и сам Бреслав. Обычно маги Гильдии называли друг друга по фамилии, но главу звали исключительно по имени — перепутать его с кем-то было мудрено. Да и сам он обращался к ним по именам, — как к детям.

Судя по льняной рубахе и бревенчатой стене на заднем плане, сейчас он находился в своем доме в Угорье. Бреслав, нахмурив густые брови, ждал, пока Дея поставит чашку. Потом пророкотал:

— И что за духовщина у вас творится?

Деянира кратко отчиталась о налете, следя, как меняются лица собеседников. Да, они были удивлены. Пожалуй, это стоило бессонной ночи.

— Драконы? Ты уверена, Винсент? — довольно тупо поинтересовался Монтелеоне. Она улыбнулась ему, не прикрывая лица.

— Угу. Самолично осмотрела трупы. Драконы, красные, половозрелые. Всего было с десяток, пятеро ликвидированы, из них двое — мной. Вы в курсе, откуда они взялись?

— Массово они гнездятся на востоке геронтского континента, — сказал Бреслав. — Живут в симбиозе с местными людьми. Мирно живут. С соседями — и то не ссорятся. Отродясь не слышал, чтоб они имели сношения с эльфами. Однако... Гвидо, что у тебя с разведкой?

Тот только руками развел.

— Хоть что-то ты сказать можешь?! — чуть повысил голос глава Гильдии. В комнате Деяниры отозвались звоном блюдечки в серванте.

— Искажения,— сказал Монтелеоне. — Крайне сильные... и не стандартной для эльфов конструкции. Хаотические. В смысле, совсем хаотические — в мясо. Я... я даже не знаю, с чем сравнить.

— Я гляну. Глазами у тебя кто-нибудь смотрит, или опять на Силу понадеялись, а мозги забыли?

Воспользовавшись тем, что собеседники занялись друг другом, Деянира потихоньку начала расстегивать пряжки на левом голенище, стараясь выражать лицом заинтересованность. Они ссорились всякий раз — Бреслав клеймил Монтелеоне за легкомыслие и непредусмотрительность, тот огрызался. Так могло продолжаться долго, особенно если для обвинений не было действительных причин и все необходимое уже было сделано. Почему-то это всегда выяснялось в последнюю очередь.

Раньше Дея пыталась улаживать дело миром, — но никаких плодов ее вмешательство не приносило, только распаляло обоих еще больше. Пусть их.

— Ладно, оставим пока эльфов, — заключил Бреслав после пяти минут перепалки. — Если бы все упиралось только в них, я бы и не лез в твои дела, Гвидо. Что у Эрика с войсками?

— Тысяч тридцать пять соберет, — сказала Деянира. — Вряд ли больше. Вениты постарались, прислали четыре тысячи братьев, Граарга выставляет двести рыцарей, роту пикинеров и еще пять сотен конных арбалетчиков. Да, и еще десяток жричек Ратин. Ближайшие области все отозвались, кто чем может, а вот от северных баронов вестей нет совсем — и не будет, я полагаю. Культ Отрина впишется, конечно, но подробности мне не известны.

— Еще в Зюценрахте смута, — что-то религиозное, — добавил Монтелеоне. — Но лично мне интересней, что там с Ромериком?

— С Ромериком — полная лажа,— отозвалась Дея. — Первосвященника прирезали прямо во время ритуала. На свободе остался так называемый 'солнечный гигант' — стихийная сущность первой категории. К счастью, он ушел куда-то на север, к полюсу, — я не смогла отследить его передвижения в точности, — а то дело могло бы кончиться не только извержением вулкана. Искренне надеюсь, что там он и останется. Ну и договориться жрецы не договорились, не до того им стало.

— Бред какой-то, — протянул Монтелеоне.

Деянира отпила глоток шоколада. Она до сих пор не знала, как бы поизящней сформулировать то, что надо было сказать, но и тянуть не следовало.

— У меня еще одна новость, — сказала она. — В коллекцию бреда. О ней мне поведал мэтр Ханубис.

Монтелеоне приподнял брови, но Бреслав кивнул, явно заинтересованный.

— Итак. За что купила, за то и продаю. Как известно, на юге Геронта есть зона, называемая Проклятыми Землями. Называют ее так, поскольку ничего хорошего там нет — только полчища зомби и прочая богомерзость. И правит ею некий мертвый, но могучий маг. Как это называется — лич?

— Лич, — подтвердил Монтелеоне. — Эльфийский, кстати, лич. Ар-Диелне его фамилия. И что?

— Да ничего. Кроме того, что пару месяцев назад он оттуда вышел и все свое воинство забрал с собою. И умотал неведомо куда. Мэтр Ханубис полагает, что он появится на Арсолире.

— Сдается мне, Винсент, — сказал Монтелеоне, — что этот самый мэтр просто выбрал хреновый способ, чтобы привлечь твое внимание. Я в свое время интересовался Проклятыми Землями — все-таки они не так далеко. Границы были зачарованы сильнейшими эльфийскими магами, нежить их пересечь не может. А если предположить, что Диелне так силен, почему он не ушел раньше?

— Он не мог уйти, — подтвердила Деянира. — Пока к нему не попал некий артефакт, изменивший его... гм... параметры.

— Тебе самой не смешно? Это не просто бред, а бред концентрированный! Если бы ты хоть немного разбиралась в некромантии, то послала бы этого мэтра подальше еще в самом начале его байки!

— Продолжай, Дея, — снова кивнул Бреслав.

— Я закончила.

— Бреслав, ты в это веришь? — поразился Монтелеоне. — Да подумайте сами: хорошо, он чудесным образом преобразился и покинул Проклятые Земли, чтобы идти на Арсолир. Да еще и не один, а с толпой нежити. И как он туда идет? Пробрался на цыпочках мимо Школы? Не верю. А как еще? Штурмует пики Тролльхейма? Построил флотилию? Прорыл подкоп?

— Я знаком с Ханубисом, — сказал Бреслав. — Он редко рассказывает байки. Дея, что именно он говорил? Уверен ли он, что лич пойдет именно на Арсолир?

— Он говорил, что вероятность этого высока, но не стопроцентна. Лич может двинуться и куда-нибудь еще. В столицу. В Грааргу. На Школу.

— Почему на Школу?

— Он когда-то жил около озера Зеркального. Но вероятность этого кажется низкой как мэтру, так и мне.

— Вот оно как...

Бреслав с хрустом принялся разминать костяшки пальцев. Монтелеоне бережно поправил воротник и усмехнулся Деянире в лицо.

— И почему мне кажется, будто кто-то готов на многое, лишь бы оказаться на Арсолире? Я сейчас не о мертвяках, если что.

Дея выпрямилась. Она ждала этого вопроса и боялась его. Не потому, что ей нечего было ответить, но потому, что после него разверзалась пропасть. Как бы ей ни хотелось верить в обратное, они все-таки не были одной командой.

— На твоем месте, братишка, — сказала она медленно, — на твоем месте я бы придержала язык. Думаешь, я стану врать ради сомнительного удовольствия прикрывать твою задницу? Не льсти себе. Кроме того, Эрик предложил мне контракт на защиту его семьи, так что я в любом случае остаюсь в столице. Можешь не верить — твое право. Только постарайся не угробить свою команду.

— Вот уж...

— Тихо! — рявкнул Бреслав. Монтелеоне замолк на полуслове. Глава Гильдии поочередно обвел их тяжелым взглядом.

— Избавьте меня от ваших свар. Значит, так. Молодец, Дея. Важные сведенья, хоть и не однозначные. Гвидо, сколько человек идет по контракту, десять? Возьми пятнадцать. И не выпускников, — полноправных магов. Хотелось бы больше — но у нас нет уверенности, куда именно направится лич. Оставлять без присмотра другие области мы не можем, а подкрепление с материка прибудет не раньше, чем через месяц. Постарайтесь как можно раньше присоединиться к войску, драконы могут атаковать снова.

Монтелеоне пробормотал что-то нелестное. На Деяниру он больше не смотрел. Бреслав продолжал:

— Дея, останешься в Геронте. Заключите стандартный контракт. Я постараюсь узнать о Диелне побольше; если понадобится — пришлю тебе кого-нибудь. В крайнем случае — держись поближе к Ханубису.

— Я могу рассказать о личе Эрику?

— А чем это ему поможет?

— Тоже верно...

— Хорошо. Дея, еще один вопрос, пока не запамятовал. Как там Онуфрий? Его матушка мне покоя не дает.

Магичка пожала плечами.

— Да что ему сделается? Отсыпается сейчас. А так хороший парнишка, глазастый, и соображает быстро.

— На королевскую службу выпускать можно?

— Его-то? Разве что переодев медведем.

— Понял. Все, ребята, теперь расходимся. Ни пуха. Если что — связывайтесь.

Рывком оборвав связующее заклятье, Деянира встала. Придирчиво изучила свое отражение в зеркале: не до конца отмытая копоть, шрам, синяки под глазами, губы сжаты в нитку. Посмотрела на руки — на левой ладони остались кровоточащие следы, там, куда врезались ногти. Хотелось плакать. Впрочем, принять ванну хотелось больше. На худой конец, можно совместить. Потом завтракать. И спать.

Глава пятая

Минуло три дня с драконьего налета. Первоначальное потрясение миновало; город жил своей жизнью. Можно было бы забыть о произошедшем, если бы не черные квадраты на месте домов. Да и солдат в городе стало куда меньше. Отпуска закончились; отряд за отрядом, войска шли на восток.

Марвин сидел в библиотеке учителя, в очередной раз пытаясь направить Силу, чтобы погасить свечу. Тщетно — сосредоточиться никак не удавалось. Стоило задуматься, отвлечься хоть как-то, — и в сознание врывались обрывки снов: тягучие, пугающие, видимые и с открытыми глазами, врывающиеся в любую беседу, влекущие. В моменты просветления рассудка он понимал, что долго так не протянет, заснет — рано или поздно, но заснет обязательно, — и тогда она найдет его. Хуже всего была последняя ночь: свеча быстро сгорела, но Марвин не осмеливался спуститься, чтобы взять новую, и ходил взад-вперед по комнате, — а ночь тянулась так долго, а ночь манила; и стоило моргнуть, лишь на мгновение смежить веки, как перед глазами вставал контур колодца и дерево над ним. Голые ветви скребли по камням, тянулись к окну, и Орна ждала его там.

Открыв окно, он вдыхал морозный ветер, глядел на легчайшие снежинки, тающие в воздухе, и при белом свете Аннерин видел внизу все то же. Колодец. Дерево. Орну...

Свеча не гасла. Огонек горел ровно, лизал фитиль. Капля воска медленно скатывалась в подсвечник. 'Может быть, я просто не способен направлять Силу?' — думал Марвин, и видел город будто с высоты птичьего полета, видел переплетения заклятий, видел свечение над домами, защищенными благословением, видел искорки амулетов, потоки Силы, проблески магии, зажигавшиеся то там, то тут.

Ханубис сидел тут же и быстро писал что-то на пергаменте. Время от времени он поднимал глаза на Марвина, но молчал.

В очередной раз опустив и подняв веки, Марвин уткнулся прямо в холодный, равнодушный взгляд, — и что-то в нем лопнуло, будто порвалась струна или разбилось тончайшее стекло.

— Учитель, — сказал он. — Учитель, у меня не получается.

— Я вижу.

— Но я стараюсь!

— Попробуй стараться другим способом.

— Я уже все перепробовал... Учитель, покажите мне еще раз, пожалуйста...

Ханубис обмакнул перо в чернильницу, пожал плечами.

— Это бессмысленно. Тут дело не в технике, а в принципе. Ты должен понять сам, как это делается.

— А вдруг... вдруг я не могу направлять Силу?

— Это, несомненно, было бы весьма прискорбно. Впрочем, в мире, помимо магии, существует много других увлекательных и полезных занятий.

С этими словами он снова уткнулся в пергамент. Перо заскользило по нему, выводя ровные, крупные буквы.

Потом Марвин никак не мог понять, что на него нашло, почему он вскочил; почему голос срывался, а мир дрожал, будто был лишь дурным сном.

— А вам все равно, что со мной будет?! Вам все равно? Я... я бросил свой дом, свой долг, я от всего отказался, лишь бы быть рядом с вами!

— Разве я об этом просил?

— Вы превращаете меня в чудовище, заставляете убивать... И вам даже нет до меня никакого дела! Я для вас ничто, глупый человечек, а вы... кто вы такой, учитель? Я читал... я много читал... обычный маг не сумел бы поднять дракона! Вы бы подняли его и без жертвы, так? И тот труп тоже был вам не нужен... вы считаете меня глупым мальчишкой, даете бессмысленные задания, смеетесь надо мной!

— Ты не настолько смешон, Марвин, — перо скользнуло строчкой ниже. — Скорее, просто жалок.

— Тогда зачем?! Зачем вы взяли меня к себе, зачем дали надежду? Если я вам не нужен, что вы хотите от меня? Я не могу вернуться... не могу так жить... я ничего не могу... Чего вы хотите от меня, что я должен сделать?!

— Прекратить истерику? — безмятежно предложил Ханубис, продолжая писать.

Мир рухнул. Взвыв как раненое животное, Марвин схватил со стола проклятый пергамент, разорвал его пополам, еще раз, все мельче и мельче, словно со стороны слыша свой крик, крик несчастной никчемной твари; чувствуя, как струятся по лицу, по рукам горячие слезы, размазывая чернила...

Холодная ладонь коснулась его запястья, и Марвин упал на колени. Боль пронизала его насквозь, разлилась по всем клеткам тела, ослепила, вышибла воздух из груди. Он и не знал, что бывает так больно; он и не знал, что можно продолжать жить через эту боль, — но тело хотело жить, тело со свистом втягивало воздух и прижималось к полу, тело прикрывало голову и прятало живот, — и в этом не было никакого смысла, ничего, за что можно было держаться.

— Теперь, когда ты прекратил орать, слушай меня. Можешь оставаться на полу, оттуда слышно не хуже. Слушай внимательно, Марвин, я не намерен повторять это дважды.

Прильнув к холодному полу, Марвин слушал, как мало-помалу затихает боль, слушал ровный голос — единое целое с болью; слушал биение сердца и ток крови. Приоткрыв глаза, он видел домашние туфли, обитые мехом, и край коричневой мантии, аккуратно подшитый ровными стежками, ниткой чуть темнее самой материи.

Ханубис заговорил снова, неспешно прохаживаясь по библиотеке.

— Научиться направлять Силу не так уж и сложно, не сложнее, чем научиться читать. Научиться читать ведь может почти любой, не так ли? И почти любой из умеющих читать может взять книгу и прочитать ее, было бы желание. К сожалению, многие и не подозревают, как велика разница между чтением и пониманием прочитанного. Мой знаменитый тезка, Ханубис Северин, писал так: 'Маг, обладающий великой Силой, но не понимающий причины и цели своих поступков, слабее ребенка. Он подобен слепцу, идущему по краю пропасти, и Бездна поглотит его'. Я уверен, что ты помнишь это высказывание, но понимаешь ли ты его смысл? Не в абстрактном смысле, а применительно к себе? Сколько дней ты уже не спишь?

— С налета, — шепнул Марвин.— Простите меня, учитель...

— Значит, трое суток. Ну что же, ты молод, еще пару суток ты можешь продержаться — если не попадешь под телегу, или не сломаешь себе шею на ровном месте. Но рано или поздно ты все равно заснешь. Ты выбрал плохой способ избежать разговора с Орной — говоря начистоту, худший из возможных.

— Простите меня...

— Я не вижу смысла в том, чтобы растить мясо на прокорм Бездне — если, конечно, ты доживешь до испытания Бездной. Избегая думать о предмете страха, ты остаешься беззащитным перед ним. Ища смерти, ты не добьешься ничего — в нашей специализации смерть не становится избавлением. При чем тут мое прощение, мальчик?

Развернув стул, Ханубис сел, глядя на ученика сверху. Марвин кое-как приподнялся, уселся на полу. Посмотреть в лицо учителю он не мог, не смел.

— Ты встретил Орну после налета, не так ли?

— Да... и она... — горло сдавил комок. С отвращением и стыдом Марвин ощутил, как к глазам подступили слезы.

— Она питалась? Ну что же, дворянский сынок вполне мог быть шокирован этим. Но не ученик некроманта. Тебе не в чем винить ее, — развел руками Ханубис. — Такова ее сущность, вот и все.

— И я сказал ей... учитель, я сказал ей, что разрешаю взять мою жизнь.

— Вот как. Не сильно же ты ценишь свою жизнь. И что же, позволь спросить, тебя побудило это сказать?

— Я люблю ее, — выдохнул Марвин и зарыдал, уткнувшись в колени. Ему уже было безразлично, что подумает учитель, — все худшее, что могло случиться, уже случилось.

Ханубис вздохнул. Протянув руку, погладил Марвина по голове.

— Прости меня, — неожиданно мягко сказал он. — Я уже старик, забыл, как это бывает. Конечно же, ты любишь ее. Такая красивая, беззащитная, с трагической судьбой. Ее легко полюбить. И она приходила к тебе во снах, и была именно такой, как ты хотел. Говорила, когда ты хотел говорить, молчала, когда ты хотел молчать... Идеальный объект. Ты делил с ней ложе?

Марвин замотал головой. Говорить он не мог.

— Насилуй ты ее каждую ночь, она бы все равно приходила. Понимаешь... ей немногое осталось и не приходится выбирать. Крошки Силы, капелька страха тут, капелька крови там. Чужие сны, в которых она обречена играть навязанные роли. Конечно, она старалась быть хорошей — как и любой паразит, всецело зависящий от милости хозяина. Ты не должен ее винить, Марвин. Она просто делает то, что вынуждена делать, — ведь она не может сбежать даже в смерть. А ты любишь ее — но знаешь ли ты ее на самом деле? Видел ли ты хоть раз ее истинную, видел ли ты ее за пределами того образа, что сам придумал?

Да, подумал Марвин. Она пила кровь из трупа, она сыпала проклятьями, и глаза ее горели ненавистью. Я не должен ее винить. Аравет Милостивая, я не должен ее винить.

— Она не убила меня, хотя могла, — прошептал он.

— Ты поступил с ней жестоко, — сказал Ханубис. — Что бы она ни чувствовала к тебе на самом деле, как ты думаешь, каково умирающему от голода стоять у полного яств стола и ничего не трогать? И долго ли он сможет терпеть? Мы не должны так искушать любимых.

— И что же мне теперь делать, учитель? — спросил Марвин спустя долгое время.

— Хороший вопрос, — серьезно кивнул Ханубис. — С него и стоило начинать, еще три дня назад. Твои слова прозвучали и были услышаны — обратного хода нет. Я вижу три возможных выхода. Во-первых, ты можешь отдаться ей на милость — как и хотел. Возможно, у нее еще остались какие-то принципы — и, может быть, они на некоторое время пересилят голод. Но я бы не стал рассчитывать на это. Кстати, твое самопожертвование ничем ей не поможет, разве что сделает чуть сильнее, — так что она сможет являться в кошмарах и жителям соседних кварталов.

Во-вторых, ты можешь покинуть город и больше никогда сюда не возвращаться. Тогда твоему ученичеству настанет конец... и, знаешь, я не хотел бы потерять тебя. Но выбор, разумеется, за тобой.

И в-третьих, — мы могли бы нейтрализовать ее. Тут я, в свою очередь, вижу два варианта. Я могу сделать все сам. Вбить ее в камень, отрезать все лазейки, так, чтобы осталось только сознание, лишенное связи с миром. Ей будет плохо, куда хуже, чем теперь.

— Нет...

— Нет. Тогда остается последнее. Мы можем создать клетку, золотую клетку. Воспользоваться частицей твоего сознания, твоей Силы, — и заключить ее внутри. Она не сможет достать тебя, а ты не сможешь коснуться ее. Это сопряжено с определенным риском и, скорее всего, причинит тебе некоторые неудобства, — но ты останешься жив, а для нее все будет по-прежнему. Почти по-прежнему — гулять по городу она больше не сможет.

Это все, что я могу придумать. Выбор за тобой, Марвин, решай. Я подожду.

Отвернувшись к столу, Ханубис развернул новый пергамент, бережно расправил его и начал писать.

Марвин закрыл глаза, чувствуя усталость, и страх, и нервную дрожь. Любой выбор был предательством — Орны, учителя, себя, всех вместе. Но выбрать необходимо, он один виноват во всем, ему и расхлебывать.

Как легко было бы согласиться на смерть, покончить со всем этим... он не боялся смерти, конечно, конечно, нет — покончить со всем, избавиться от необходимости выбирать... Как легко было бы уснуть — и встретить ее, подставить грудь холодному, светлому лезвию... наверно, это будет почти не больно. Плоть податлива — один удар, и сердце остановится навсегда, легкие застынут, кровь вырвется из раны, потом остынет, станет просто грязной бурой водой, пальцы скорчатся, тело сведет последней судорогой, и пусть не будет больше ничего... Он не боялся смерти... но можно ли заснуть, зная, что засыпаешь в последний раз? И потом... Сможет ли Орна нанести этот удар? Если он не совсем безразличен ей... смерть не страшна, страшно ожидание, и достойно ли мужчины взвалить на возлюбленную эту ношу? Если она помедлит, снова уйдет, терзаемая страшным ее голодом... да что он знает о смерти, что он знает о посмертии?! Чувствуя коленями холодный пол, чувствуя легкий ветерок, не виня никого ни в чем, Марвин осознавал, что не сможет повторить слова согласия. Он не боялся смерти, но боялся ждать... и было так холодно, его знобило... не простудиться бы... Трус.

Или сбежать из города... не все ли равно, куда — в поместье, на войну, в Грааргу и там на первый корабль, — так или иначе, жизнь будет кончена, едва он переступит порог, едва лишь предаст свои мечты, свои идеалы. Орна скривится презрительно, учитель вздохнет, вновь оставшись один, Марвин останется жить — пустая оболочка, лишенная цели и смысла; трус, предатель, умудрившийся предать всех сразу.

Что же осталось тогда? Третий вариант, 'золотая клетка'. Он даже не знает, в чем заключается ритуал... чего он лишится, души? Но надлежит искупать свои ошибки... кто-то же должен взять все на себя. Пойти на риск... довериться учителю — тот бы не стал лгать, преуменьшать опасность... Остаться верным — ему, себе... Орна не поймет, он никогда не сможет объяснить ей, но так будет лучше для нее, для всех, — а он отдаст ей все, что сможет отдать. И тем лучше, что никогда больше он не взглянет ей в лицо. Признайся себе в трусости — но даже и трус способен принять решение и просто сделать то, что надлежит сделать. Пойти на наименьшее из возможных предательств.

Марвин встал. Ноги подкашивались, в горле першило. Ухватился за край стола, глядя на оплывшую, догорающую свечу.

— Я выбрал, учитель.

Огонек погас — резко, будто затушенный порывом ветра.

Ханубис кивнул, поставил точку. Он улыбался — впрочем, этого Марвин не заметил.

* * *

Холодный солнечный свет ударил в глаза. Завареное учителем зелье горьким комком встало в горле, но теперь Марвин хотя бы мог держаться на ногах, да и спать ему расхотелось.

Он побоялся спросить у учителя о том, куда они идут, но его ничто бы уже не тронуло, — кладбище, тюрьма, скотобойня. Впрочем, минут через пять ходьбы они достигли места назначения — рыночной площади.

До этого Марвин здесь не был — за продуктами ходила госпожа Мюллер с сыновьями. Теперь его захлестнула волна звуков, цветов, запахов. Рынок кишел народом; покупатели, торговцы, стража, нищие, уличные музыканты сливались в единое целое, громкое и угрожающее. Марвин застыл на месте, чувствуя — как некстати! — что голова у него пошла кругом, а сердце затрепыхалось, будто пойманный воробей. Ноги налились свинцом, в глазах потемнело... да, баронский сынок был трусом... только бы учитель не догадался...

— В Геронте большой рынок, — сказал Ханубис, взяв его за руку. — Много людей, которым нет друг до друга никакого дела. Я люблю тут гулять... хотя после стольких ночей без сна это может быть не очень приятно. Но на этот раз мы не будем тут задерживаться надолго. Дойдем до птичьего ряда и домой. Нам надо купить голубку.

— Для ритуала?

— Ну да. Держись ко мне поближе, а если все-таки потеряешься, то спроси дорогу к площади Висельников, тебе ее всякий покажет. Идем.

Шаг за шагом, они шли вперед сквозь толпу, мимо лотков с овощами: картофелем, морковью, брюквой. Время от времени кто-нибудь приветствовал Ханубиса, тот рассеянно отвечал, продолжая идти вперед. Около расколотой стелы со стершимися от времени буквами сидел тощий и небритый менестрель в надвинутой на брови цветастой шапочке и терзал гитару, изо всех сил стараясь перекричать гомон толпы. Получалось у него плохо. Чуть дальше, посередине площади, возвышался помост — там как раз разыгрывалось представление. Герой в доспехах, сверкающих серебрянкой, размахивал огромным, в его рост, мечом, тесня к краю парочку актеров в живописных лохмотьях и с острыми картонными ушами. Ему помогали двое — солдатик с пикой и, судя по всему, орк, — зеленолицее чудище в кожаных обмотках и с зазубренным ятаганом. Вокруг помоста толпились люди, певец же сидел в одиночестве, но не сдавался, высоким, срывающимся голосом выводя:

— ... От орочьих гор и до тролльих болот, все остроухие ...тся в рот!

Ханубис остановился около менестреля, послушал, сочувственно кивая. Выудил из кошелька медную монетку.

— Обратил внимание на его тип лица? — поинтересовался он у Марвина, следуя дальше.— Судя по разрезу глаз, скуловым костям и линии подбородка — типичный полукровка. Жаль, зубы разглядеть не удалось.

По правде говоря, Марвин и вовсе не обратил внимания на его лицо. Паника немного отхлынула, но окружающий мир по-прежнему сливался в однородную массу.

* * *

Онуфрий Пафнутьев, маг Гильдии, стоял, зажав в руке десяток леденцов на палочке, и сосредоточенно размышлял, стоит ему купить поросенка сейчас или лучше удовлетвориться курицей. С одной стороны, розовые поросята, хрюкающие в загоне, выглядели куда как аппетитно, с другой — короб за спиной уже оттягивал немалый вес, а нанимать экипаж, чтобы добраться до дому, Пафнутьеву совсем не хотелось. За эти деньги можно пить целый вечер, а если не шиковать, то и два. Скорей бы уже подвернулось задание: экономить на покупках — это так по-мещански, но клянчить на пиво у Винсент — и вовсе позорище. Да и цены взлетели почти вдвое за пару декад... трудно жить на свете без личного капитала. Так и не придя к определенному решению, Пафнутьев направился к 'заморской' лавке, на прилавке которой возвышалась гора золотистых апельсинов.

— Упакуйте мне пять штучек, — распорядился он. Пока торговка тщательно заворачивала драгоценные плоды, каждый отдельно, маг рассеянно наблюдал за площадью. Толпа перед помостом становилась все плотнее. Представление подошло к кульминации — эльфы были повержены. Эрик, гордо вскинув голову, произносил торжественную речь, а бедный солдатик стоял вытянувшись и косился на то, как орк, громко урча и причмокивая, лапает эльфийку. Или эльфа? Подойти, что ли... да ладно, еще покупки помнутся.

— День добрый, мэтр Ханубис! Как здоровье? — поздоровался он с подошедшим некромантом. Тот раздвинул губы в ответной улыбке. Если бы Пафнутьев вдруг вернулся в Школу и ему дали бы задание 'приведите пример человека, к которому не стоит поворачиваться спиной', — он ни секунды не колебался бы в выборе. И что в нем нашла Винсент? Хотя ее дело, она тетка взрослая.

За спиной мэтра маячил ученик. Как там его, Марвин? Выглядел он — краше в гроб кладут, самое то для некроманта, — и прижимал к груди плетеную клетку с белым голубем. Хороший почтовик стоит недешево... собираются слать письма? Любопытно.

— Добрый день, Онуфрий. Я и не знал, что вы любитель сладкого. Детство вспоминаете?

Пафнутьев взглянул на леденецы, которые до сих пор сжимал в руке, и засунул их в карман.

— Да вот, хочу попробовать сделать такие же в домашних условиях, — ничтоже сумняшеся, сообщил он. — Я так и сяк бился — не выходит тот же вкус, хоть ты тресни!

— Попробуйте взять продукты пониже качеством, — любезно посоветовал Ханубис.— И пореже мыть оборудование. Передавайте нижайший поклон куратору Винсент.

Пафнутьев начал укладывать апельсины в короб. Ханубис купил палочку корицы и по унции гвоздики и страстоцвета. Марвин стоял, повернувшись к представлению, — Пафнутьева он проигнорировал, будто того и не было, — стоял, и его лицо мало-помалу становилось зеленоватым. Чего это с ним? Пока Онуфрий размышлял, не будет ли нарушением субординации дать ему глотнуть кое-чего подкрепляющего, Ханубис добавил к заказу апельсин, быстро очистил и сунул ученику дольку. Марвин машинально впился в нее зубами.

На помосте Эрик, орудуя мечом как дубинкой, избивал потешно корчащегося орка, а эльфы в стихах воспевали его доблесть. Публика пришла в совершеннейший восторг — орки, хоть и были союзниками, не пользовались любовью у горожан. Представление обещало принести неплохой барыш — солдатик уже ходил по рядам со шляпой. Внезапно толпа всколыхнулась, раздались крики. К помосту, расталкивая зевак и отвешивая во все стороны зуботычины, пробирались несколько орочьих наемников, — им, в отличие от большинства зрителей, этот финал не доставил особого удовольствия.

Пафнутьев быстро застегнул короб, закинул его за спину. Краем глаза он заметил отряд городской стражи, вынырнувший из седельного ряда, — ну хоть когда-то они вовремя. Некроманты уже успели куда-то исчезнуть.

Орки вскарабкались на помост, поймали 'Эрика', замешкавшегося из-за громоздких доспехов, повалили и начали мутузить ногами. Публика орала и швыряла в них различными плодами, мешая стражникам добраться до цели. Те взялись за дубинки, люди шарахнулись — на площади начинался совершенный переполох. Пафнутьев решил, что ничего интересного не увидит, и собрался уходить, но тут из толпы выскочил некто тощий в цветастой шапочке. За спиной у него болталась гитара, а в руках была шляпа со сборами. Он заозирался, бросился к ближайшему переулку, запнулся о булыжник и, взмахнув руками, будто птица, рухнул прямо в пирамиду апельсинов. Те разлетелись во все стороны.

— Мои апельсины!!! — завопила продавщица. В Гильдии обучали заклятью 'звуковая атака', но далеко не каждому выпускнику удавалось достичь той громкости и пронзительности, что взяла она, — причем безо всякой магии. У Пафнутьева зазвенело в ушах. Бедняга менестрель неуклюже встал — лицо у него было все в соке, шапочка сползла вбок, обнажив копну рыжих волос и ухо... ухо с острым кончиком.

— Эльф!!! — еще громче взвыла торговка, выскакивая из лавки. На ней был белый передник, в руках — короткая дубинка. — Эльф!!! Мои! Апельсины! Держи эльфа, люди добрые!!!

Менестрель ошарашенно оглянулся — и бросился наутек, прямо к Пафнутьеву. За ним уже гнались люди.

Пафнутьев физически ощутил, как включился боевой режим. Времени на раздумья не оставалось — дальше он действовал по наитию, глупо, но эффективно. Торговка была совсем рядом, остальные — шагах в двадцати. Из лавки выскочил парень с кистенем.

Первым заклятьем — простой 'глушилкой' — он ударил по торговке. Та отлетела, апельсины разметало взрывной волной. Второе бросил в телегу, огибавшую площадь. Стенка рухнула, из телеги посыпались оглушительно визжащие поросята, ринулись во все стороны, путаясь под ногами преследователей, еще более увеличивая всеобщую неразбериху. Лошадь понесла, прямо на второй отряд городской стражи, мчащийся на крик.

Пафнутьев бросился в переулок Травников, менестрель — за ним. Совсем некстати вспомнилось, что мяса он так и не купил — Винсент же его со свету сживет! Махнув эльфу, чтоб бежал дальше, маг бросился обратно. У выхода из переулка поросенок лакомился растоптанным апельсином, — то, что надо. Пафнутьев оглушил его, схватил, бросил еще заклятье вслепую и помчался во всю прыть.

Менестрель только-только достиг выхода на улицу, когда Пафнутьев перегнал его и бешено замахал руками проезжающему экипажу.

— В Белый Город!

Ямщик, бородатый детина, меланхолично окинул взглядом его красное лицо, притихшего поросенка в руках, взглянул на обтекающего липким соком менестреля...

— Три 'курицы', — с тяжелым угорским акцентом подытожил он.

От возмущения у Пафнутьева свело дыхание.

— Земляк, не бери грех на душу! — заорал он по-угорски, хотя до того момента был уверен, что давно забыл родной язык.

— Ладно, две, — смягчился ямщик.

Менестрель втиснулся в экипаж вслед за магом, сел на краюшек сиденья, виновато вздохнул. Копыта лошади зацокали по мостовой.

Раж боя потихоньку спадал. Пафнутьев утер пот со лба, расстегнул полушубок. Оклемавшийся поросенок, хрюкнув, уткнулся ему в подбородок. Менестрель тайком считал деньги из прихваченной шляпы.

— Ты, недобиток драный, хоть знаешь, сколько стоят услуги мага Гильдии? — горько спросил Пафнутьев. — Винсент меня точно убьет.

* * *

Онуфрию Пафнутьеву уже приходилось наблюдать своего куратора в гневе, но в тот день она была особенно страшна. Когда они вошли в дом, Винсент сразу заподозрила неладное и, уперев руки в бока, молча ждала, пока он занесет покупки на кухню и раздаст леденцы сироткам. Менестрель все это время стоял у дверей, сжимая в руках дурацкую шапочку, и пытался быть галантным, — что получалось у него попросту хреново. Потом Винсент молча завела Пафнутьева в свой кабинет, приперла к стене и потребовала доклад.

Выслушав о происшествии на рынке, она, естественно, помрачнела. Ну а после заготовленной еще в карете фразы о 'новом клиенте' разразилась длинным монологом, из которого, — если исключить ругательства на пяти языках и оценки его, Пафнутьева, личности, — следовало, что 'этот типчик' не сможет расплатиться за услуги, даже если продать его на опыты, что она с величайшим удовольствием бы и сделала, когда бы не устав Гильдии. Потом она вкратце, — опять же, за вычетом ругательств и личностных характеристик, — объяснила ему роль реноме Гильдии при заключении новых контрактов — с нормальными клиентами, а не шутами гороховыми! — и ущерб, этому самому реноме им сегодня нанесенный. И, наконец, поинтересовалась, что же он намерен предпринять дальше.

К счастью, Винсент несло, поэтому жалкое блеянье, предварившее его ответ, накрыло потоком новых эпитетов и идиом. Выговорившись, магичка шагнула к двери.

— Я съезжу на рынок, проверю, что ты там натворил и узнали ли тебя. Выгони этого полудурка, а потом займись ужином. На улицу не выходи.

— Я не могу его выгнать, — потупился Пафнутьев. Деянира недоуменно обернулась..

— Это почему же?

— Он мой клиент, и я не для того спасал его жизнь, чтобы его схватили стражники. Простите, госпожа куратор.

— Если я еще раз услышу это слово... Как может быть клиентом тот, с кем ты не заключал контракта?! Ты хоть имя его знаешь?

— Его зовут Адар Йо Сефиус, госпожа куратор. У нас с ним устное соглашение.

Деянира фыркнула, дернула себя за кончик косы. В комнате явственно запахло озоном. Особенно четко выговаривая каждое слово, она спросила:

— Рядовой Пафнутьев, не хочешь ли ты мне сказать, что заключил контракт, невыгодный и вредный для Гильдии, да еще и за спиной у своего куратора?

— Ну пусть так! Но это — внутреннее дело Гильдии, и оно не должно касаться безопасности клиента! — выпалил Пафнутьев. Он представил себе, как лежит в окопе, закрыв голову руками. Ну что уж она ему сделает? Размажет его по стенке заклятием? Выгонит из Гильдии? Свяжется с Бреславом и матушкой? Последняя перспектива была реальней всего... и в чем-то куда страшнее предыдущих.

Винсент прикусила губу. Потом, спустя томительно долгое мгновение, сказала:

— Хорошо. Пусть пока посидит здесь, ночью выведешь его из города. Прейскурант за подобные услуги... хмм... пять золотых. Взыскивай их с него как хочешь, — разницу оплатишь сам. Да, возможные компенсации пострадавшим — тоже на тебе. Я поеду, узнаю, что да как. И еще — если он что-нибудь стырит в моем доме, руки я оторву тебе лично.

— Ты прелесть, Винсент!

Она развернулась от двери, и ее тяжелый взгляд яснее ясного указал, что говорить этого не стоило. Впрочем, куратор промолчала. Выпустила его из кабинета, закрыла дверь на ключ, вихрем промчалась по дому и хлопнула входной дверью.

* * *

Адар Йо Сефиус сидел на кушетке в окружении сироток и, посасывая леденец, играл в 'ладошки' с малюткой Эмми. Мальчишки терзали его видавшую виды гитару, — Рони, старший, пытался подобрать аккорды к какой-то песенке, а Берти с Рассом — похожие как две капли воды, вихрастые, тощие, — упоенно крутили колки. Уинфред хмуро грызла свою конфету, следя за ними из-под тяжелых век. Идиллия, да и только! Может, оставить полуэльфа за няньку, пока детишки не отправятся в Школу? Он хоть и бестолочь, но мелким с ним куда веселее, чем с той же Винсент. Хотя ее не переубедишь, уж если она уперлась...

Эмми выиграла и расхохоталась, глядя на менестреля, изображающего вселенскую скорбь. На вид она была — точь-в-точь фарфоровая куколка, с васильковыми глазами и светлыми кудряшками, а смеялась неожиданно низко, баском. Или просто охрипла за эти дни, пока ревела? Пафнутьев редко обращал внимание на малявок, а тут вдруг вспомнилась сестренка, Марика... та ведь большая уже совсем, замуж пора, — а до того, как он уехал в Школу, как раз такая была, все крутилась за ним хвостиком, жить не давала... Съездить, что ли, повидаться?

— Эй, мэтр Сефиус, слушай сюда! Значит, расклад такой...

— Да какой же я тебе 'мэтр'? Человеческим языком сказал, Йо меня зовут, для тебя, милсдарь, уж точно Йо и никак иначе... Да, мальчик, я знаю песню про тролля, но при дамах ее не играю, уж извини... так что ты говоришь, милсдарь магик? Пожрать-то у вас есть?

— Короче, Йо! Все отлично сложилось! С тебя всего два 'петуха'...

— Эй, девочка, кончай отрывать мне бороду! Сколько-сколько? Два 'петуха'? Всего? — менестрель уставился на него чистыми глазами и заливисто рассмеялся. Пафнутьев мог только позавидовать такой жизнерадостности.

— Ну да, по прейскуранту Гильдии, — объяснил он. — Без своих я как-нибудь обойдусь, а вот взнос заплатить придется.

— Если бы у меня было два 'петуха', — сообщил менестрель, отбирая у мальчишек гитару, — если бы у меня было два 'петуха', я бы купил кабачок где-нибудь на Западном тракте, — он ударил по струнам, легким движением пальцев подкрутил колки. — День-деньской я бы сидел на пороге и пил пиво, песнями зазывая путников, и слухи о моем таланте разносились бы от Граарги и до Арсо, от Холодного моря до Проклятых Земель! Вот о моем пиве слухов бы не разносилось, — боюсь, что, по примеру других трактирщиков, я бы начал его разбавлять, чтоб надольше хватило, — ведь сколько уж пива можно купить за два 'петуха', если ты купил еще и крышу над головой? Нет, будь у меня два 'петуха', я бы не стал покупать кабака! Я купил бы огромную бочку и поселился бы в ней, а чтоб мне не стало грустно и одиноко, залил бы ее пивом с верхами! И это пиво я бы не стал разбавлять, зачем разбавлять пиво, если его у тебя на два 'петуха'? Вот, — закончил он будничным тоном. — Так что насчет пожрать?

— Ну а сколько у тебя есть? — уточнил Пафнутьев.

Стряхнув с коленей малышку Эмми, менестрель запустил руку в поясную сумку, выгреб гору меди и принялся считать, шевеля губами.

— Мэтр Пафнутьев, этот дядя — дурак? — ровным тоном поинтересовалась Уинфред, в прошлой жизни — дочка неимущего дворянчика. Маг вздохнул.

— Нет, девочка, он — поэт.

Оставшись без гитары, мальчишки заскучали. Рони отошел к дальней стене и принялся разглядывать коллекцию мечей, висящую там. Близнецы, переглянувшись, начали подкрадываться к нему, легкими тенями скользя вдоль стены.

— Три 'курицы' ровно! — гордо сообщил Йо. — Я и не знал, что так преуспел.

Н-да. И что с ним таким делать?

— А платить-то ты как будешь?

— Платить? Я? Ну, давай я сложу хвалебную оду о чудесном спасении меня из лап разъяренной толпы? Или романтическую балладу? — вглядевшись повнимательнее в лицо собеседника, он продолжил чуть менее уверенным тоном. — Или давай героическую сагу? Самое то! Сказание об Онуфрии Пафнутьеве, защитнике слабых и освободителе притесненных, а? В накладе ты не останешься, скоро о тебе будут петь по всему Геронту! А то этих плагиатчиков хлебом не корми, дай чужое слямзить... Так что, согласен? — ударив по струнам, он заиграл нечто неблагозвучное, отдаленно напоминающее 'Ныне наша армия сбирается в поход'.

— Чтоб мое имя трепали по всему Геронту? Я еще не настолько из ума выжил!

— Ой, да не скромничай ты так, — промурлыкал менестрель, и принялся что-то бормотать в такт колебаниям струн.

Пафнутьев мысленно поклялся никогда более не спасать тех, кто не успел попросить его об этом в общепринятой форме. Сосчитав до десяти, он заговорил опять:

— Ладно, оставь мелочь у себя, тебе она нужнее. Так вот, когда стемнеет, я помогу тебе выбраться из города...

— А зачем? — удивился Йо, прервавшись. — Я же только приехал. Побуду тут еще декаду -другую...

— Тебя же чуть не убили, придурок! Тебя же стража ищет!

— Стража? Да они ж тупые, где им меня запомнить?

— Но... — от возмущения маг не находил приличных слов, а ругаться при детях не хотелось. Йо невозмутимо вернулся к сочинению саги.

— Рони, сзади! — взвизгнула Уинфред. В комнате раздались грохот, звон металла и детские вопли. Пафнутьев вскочил. Рони сидел на полу, недоуменно ощупывая разбитую бровь, рядом валялся перевернутый стул, а близнецы радостно визжали, тыча пальцами в орочьий ятаган, торчащий из столешницы. Насколько Онуфрий помнил, этот экземпляр Винсент не очень ценила — но вот стол... Да когда ж они успели, негодники?!

Малышка Эмми громко зарыдала, перекрывая все другие звуки. Пафнутьев подскочил к столу, успел схватить ятаган раньше, чем до него дотянулись близнецы, — да не хватают оружие за лезвие, поганцы! — отобрал у Рони ножны, нажав, запихнул ятаган обратно, потянулся, чтобы повесить его на место... и обнаружил, что один из штырей, на которых тот держался, почти полностью выворочен из стены. М-мать... На столе, под клоком скатерти, осталась глубокая выемка.

Близнецы хихикали, Эмми выла, Рони сдержанно постанывал, менестрель перешел к припеву. Онуфрий затравленно оглянулся, набрал в грудь побольше воздуха:

— Всем ша!

Звуки стихли, и в наступившей тишине особенно четко раздался звук бьющегося стекла. Уинфред, вернувшаяся с кухни, разглядывала осколки одной из любимых чашек Винсент, разлетевшиеся по паркету. Подняв глаза, она укоризненно произнесла:

— К ушибу надо приложить холодное, поэтому я принесла с кухни лед. Но от вашего крика, мэтр Пафнутьев, у меня дрогнули руки.

Онуфрий осторожно, боясь новых эксцессов, положил оружие на самую верхнюю из полок. Оттуда немедленно упал именной королевский кубок, больно ударив его по ноге. Пафнутьев вынес это, не изменившись в лице, как и подобает магу Гильдии. С кухни раздались заполошные крики служанки... да, медленная у нее реакция...

Адар Йо Сефиус заиграл туш.

* * *

... и надо еще запомнить Орну, запомнить ее такой, как она была во снах. Запомнить, как она стояла над ручьем, и волосы ее развевались, и ветер нес багряные листья, бросая их в воду. Запомнить ее внимательные глаза, ее белые руки, тонкие пальцы и тяжелое кольцо, косточку на запястье, запомнить лукавый взгляд, голос, окликавший по имени, нездешние интонации, пустые сны.

А ты помни, учись жить с этой виной, просто учись выживать, глупец, мальчишка, с чего ты взял, будто способен на подвиг, будто жизнь похожа на рыцарские романы, будто твоя жертва хоть кому-то нужна, искупит хоть что-то? Ты же говорил не всерьез, ты просто хотел проверить ее, остановить, просто сделать тем, кем хотел ее видеть. Она ничего не обещала тебе, ничего не говорила о чувствах, она пыталась быть хорошей, как и любой паразит... Паразит. Загляни в классификатор, перечитай разновидности голодных духов, найди ей определение.

Так надлежит, таким должен быть маг, причастный темным искусствам, — холодным и расчетливым, не давать воли порывам чувств, быть готовым отказаться от всего, — от любви, от мечты... от чести. Вот высшая доблесть. Как мог ты требовать признания от Учителя, если ты трус и предатель, если даже не можешь признаться себе?

Это всего лишь еще одно испытание, это не может быть правдой, это усталость и недосып...

... и все же надо запомнить. Пройти сейчас по горячему следу, запоминая все — и в конце, итогом, ее лицо, напряженное, хищное, каплю крови на подбородке, медленную, неправдоподобно красивую, торжествующую улыбку. Ты не мог сделать для нее ничего. Ты не мог подарить ей смерть. Ты был жесток с ней.

Теперь ты можешь сделать хоть что-то.

Ты позаботишься о ней.

Отныне ей не придется рыскать в поисках подачек, не придется стучать в чужие сны, притворяться злобным призраком, убивать. Она бы не приняла этого дара, но ты дашь ей это. Там, у мертвого города Кейр-Онте, она будет в безопасности, и пусть больше не будет для нее пронизывающего ветра, пусть не будет огня и дыма, пусть не будет бесприютных блужданий, жажды, ожидания войны. Пусть она обретет дом... хотя бы надежную клетку... пусть.

И ты сделаешь это. Сделаешь это с полным осознанием, с полной ответственностью, так, как надлежит, так, как ожидает этого Учитель. Если это не сон, не морок, если все это действительно происходит с тобой, — ты сделаешь это. И не проси милости у богов, боги не принимают таких, как ты.

И чем бы ни пришлось платить, ты заплатишь, потому что это единственный выход. Потому что за все надо платить. Потому что страдания не ограничиваются Бездной.

* * *

Ханубис неторопливо пил горячее вино со специями, перебирая свои заметки по предстоящему ритуалу. Марвин опять плакал; тихо хлюпал носом, уткнувшись в чашку успокоительного настоя.

Удивительно, как мальчик умудрился по доброй воле загнать себя в такую вилку. При всех его романтических бреднях все-таки трудно было ожидать, что он предложит себя на прокорм голодному духу... Редкий по красоте и силе жест, что уж тут скажешь.

С одной стороны, даже хорошо, что все сложилось именно так. Не пришлось придумывать других причин, Марвин сам проделал всю подготовительную работу. Теперь он боится неминуемой смерти, — а что бы он ни плел, жить он хочет, — но при этом полон вины перед Орной, которую так подвел. Именно то, что требуется в его роли.

С другой же — жаль будет, если мальчик не сможет выкарабкаться, сбежит в смерть или безумие, — а то, что теперь он считает себя подлецом и трусом, сильно снижает его шансы на выживание.

Но если выживет, — этот опыт еще принесет ему пользу.

Аккуратно свернув пергамент, Ханубис встал. Марвин вскочил, едва не перевернув дубовый стул, в немой мольбе заглянул в глаза учителю.

— Увы, это не сон, — ответил Ханубис. — Но нам осталось совсем немного, скоро все будет хорошо.

На улице было тихо и ясно, ни ветерка. Доверив Марвину расставить факелы, Ханубис начал разматывать моток веревки, выкладывая на мостовой сложные фигуры, закручивая петли, — от центра к периметру. В голове, как всегда, зазвучала песенка, старая колыбельная далекой родины. Пересечения он закреплял запасенными заранее камешками — кладбищенскими, освященными именем Отрина Земледержца.

— ... если земля неровная или влажная, для защитного круга лучше использовать веревку, — механически объяснял он. — Если граница сдвинется, это может повредить ритуалу, но меньше, чем в случае, если круг разомкнется. Эта веревка сделана из человеческого волоса — самый подходящий материал, но и стоит немало. На длине экономить нельзя. Если веревка слишком коротка, чтобы выложить ею пентаграмму, лучше уж сразу на ней повеситься — хлопот будет меньше.

Вторым заходом принесли остальные вещи, поставили их внутри круга. Голубка волновалась, била крыльями и курлыкала, будто плакала. Животные загодя все чувствуют. Яблоня над колодцем скрипела голыми ветвями.

Раскладывая на краю колодца предметы — костяной жезл, нож, чашу, маленький пентакль на цепочке, кисточку — Ханубис продолжал инструктаж. Он искренне надеялся, что Марвин его слушает.

— Ты должен будешь трижды заявить о своем согласии. Потом — зарежешь птичку и дашь крови стечь в чашу. Потом ляжешь на плащ — постели его вон там, около жаровни, только петлю не задень, — ляжешь на плащ и заснешь.

— Я...

— Заснешь, я сказал. А заснув, призовешь Орну. Она придет.

— Но учитель..! — шепотом закричал Марвин. Ханубис приобнял его за плечи, заглянул в распахнутые глазища, полные ужаса.

— Ты сможешь, — в который раз пообещал он. — Ты можешь, я знаю. Помнишь, тогда, при налете? Я бы не справился без твоей помощи. И я знаю, как ты боялся, но ты сделал все так, как надо, — и мы спасли город. На этот раз от тебя требуется куда меньше: заявить о согласии, перерезать горло голубке, призвать Орну. И все. И не бойся: я здесь, чтобы помочь тебе, Марвин, я с тобой.

Юноша отступил на шаг. Сжал челюсти, медленно кивнул. Немного же ему надо.

— Тебе придется раздеться, — продолжал Ханубис, — будет холодно, но надо потерпеть. Я постараюсь закончить ритуал раньше, чем ты окоченеешь. Брось одежду за пределы круга, только не повреди линии. У тебя есть какие-то вопросы?

К его удивлению, Марвин спросил, стягивая мантию:

— Это ведь будет очень сложный ритуал, да? Я не замечал раньше, чтобы вы уделяли столько внимания внешним деталям. Даже в ночь налета...

— Да, — согласился Ханубис с легкой улыбкой. — Это сложный ритуал. Сложнее, чем поднять дракона, — там были нужны только Сила и знание формулы. Сейчас же это не некромантия в чистом виде, а сочетание таковой с магией разума, и нам требуется ювелирная точность, чтобы все прошло так, как задумано.

— И вы пошли на это только ради меня, учитель?

— Не мог же я оставить тебя на произвол судьбы. Не волнуйся, я люблю свою работу.

— А хватит ли одной голубки? В ней немного крови...

— Кровь тут — далеко не главное.

Марвин старательно отшвырнул клубок одежды к стене и вытянулся перед учителем, голый, уже покрывшийся гусиной кожей.

— Готов? Очень хорошо. Начинаем.

Зачин был классическим. Медленно, четко выговаривая слова, Ханубис призвал в свидетели пять стихий, — Отрина, Ромерика, Ратин, Моаку и последнего. Прикрыл на миг глаза — и воззвал к Бездне. Она откликнулась сразу, как и всегда; нахлынула, заполняя пространство ритуала холодом, болью, страхом. В голове звучала колыбельная.

Линии защиты тускло светились. Вне круга уже собрались духи — лярвы с крысиными мордочками, привидения, заплутавшие души — ничего, что стоило бы внимания. Тогда дальше, на всеобщем наречии, чтобы Марвин сумел понять хоть что-то...

— Ныне я, Ханубис мара Истанхавиль, стою здесь, дабы сочетать несочетаемое — живое и мертвое, мужское и женское, человеческое и эльфийское. Я призываю в свидетели богов, я освящаю ритуал свидетельством Бездны, силою крови и моей Силой. Ныне я вершу ритуал, и да пребудет он нерушимым отныне и навеки, в жизни и смерти! Марвин ор-Мехтер, станешь ли ты Вратами?

— Да, — выговорил Марвин.

— Да будет услышано! Когда же пересечет Врата дева, именуемая Орной, — лягут перед ней тайные тропы, уводя, скрывая, пряча ее там, куда поведет ее Проводник. Марвин ор-Мехтер, станешь ли ты Проводником?

— Да, — расширенными глазами он смотрел прямо перед собой, — что уж он мог там увидеть?

— Да будет услышано! Когда же достигнет дева, именуемая Орной, тайной обители — да исчезнут, иссякнут, истлеют тропы, дабы не нашла она обратного пути. И встанут перед ней стены, дабы не освободилась она, не вырвалась, не причинила вреда — ни прямого, ни косвенного. Да станут сии стены крепки, нерушимы, непроницаемы — да станут ей эти стены узилищем отныне и вовеки, в жизни и смерти! Марвин ор-Мехтер, станешь ли ты Тюрьмой?

— Да, — в третий раз выдохнул тот.

— Да будет так!

Нагнувшись, Ханубис рывком вытащил из клетки голубку — снежно-белую, хлопающую крыльями в панике, — схватил ее поперек туловища. Марвин, стуча зубами, взял нож, левой рукой оттянул птице голову, правой — почти идеально! — полоснул по сонной артерии. Дымящаяся кровь полилась в чашу.

Бездна приблизилась — наблюдая, принюхиваясь, свидетельствуя.

Когда крови набралось достаточно, Ханубис швырнул трупик к корням исходящей злобой яблони, поднял пентакль за цепочку.

— Ложись, — скомандовал он.

Марвин, весь дрожа, улегся на плащ, не сводя глаз с блестящего кругляшка.

— Я досчитаю до пяти, — сказал Ханубис, — и ты заснешь, и призовешь Орну, и она придет к тебе. Будь бесстрашным, следуй своими снами, приведи ее в место, подобающее ей, то, что станет ей домом. Слушай же: один... два...

На счет 'пять' глаза юноши сомкнулись. На какое-то мгновение лицо его расслабилось, стало спокойным... потом вдруг все мышцы напряглись, забугрились, будто сведенные судорогой. Он призвал Орну, и та пришла.

И то хорошо.

Ханубис взял чашу и кисточку, опустился на колени около ученика и начал точными, размеренными движениями рисовать на его лице сложные символы. Треть ритуала была позади, и некромант позволил себе вздохнуть с облегчением. Следующие части сложнее технически, но, по крайней мере, уже не нужно уделять внимание истеричному мальчику, способному выкинуть что угодно в самый неподходящий момент... сейчас он ведет Орну по закоулкам своего разума... и пусть себе ведет.

Этим приемам Ханубис научился очень давно, в земле, называвшейся тогда Адмашахиной, и очень редко использовал их — просто не возникало нужды. Знаки скрепят связь и, в некоторой степени, защитят Марвина от Орны, если та попробует причинить ему вред. Снова смочив кисточку, он начертил знак на горле юноши, спустился к быстро вздымающейся безволосой груди. Спиной он чувствовал десятки глаз, следящих за каждым его движением. Напрасно ждете, даже если что-то и пойдет не так, вам не перепадет ничего.

Да, этим знакам он научился в Адмашахине, там же узнал и заклинание 'уловления души', ставшее ныне основой для его 'золотой клетки'. Лориен ар-Тейн была бы тронута, — интересно, помнит ли она, как они сидели вдвоем над листами папируса, тренируясь в написании 'кошмарных закорючек'? Лориен ар-Тейн... госпожа Хозяйка... эхх. Стоило ли столько лет избегать мыслей о ней, чтобы потом вспомнить посреди ответственнейшего ритуала? Ее сапфировые глаза, нежный смех... и сам он, снедаемый виной и страхом, — точь-в-точь как этот мальчик...

Да, ритуал идет по плану, отсюда и внезапная сентиментальность.

Марвин застонал сквозь сон, будто от боли. Ханубис пересел чуть правее, вновь обмакнул кисточку в кровь, начертал очередной символ на животе, чуть выше восставшего пениса.

Про красавицу Лориен стоит подумать на досуге — время перемен настало, и было бы очень полезным выяснить, каковы ее планы, или хотя бы прикинуть приблизительно, что она может предпринять. Пока что не до нее.

Закончив, Ханубис встал, снова окинул быстрым взглядом пределы круга, светящиеся линии. Бережно, чтобы не смазать знаки, укрыл Марвина своим плащом.

Теперь, когда Орна нейтрализована, можно перейти к основной задаче.

Шагнув к колодцу, он поставил на место чашу и поднял жезл. Медленно вдохнул, сосредотачиваясь на задаче.

... он чувствовал вековечное присутствие Бездны, ее ледяные эманации, пронизывающие теплую, живую плоть города. На миг он охватил сразу все — агонии умирающих и скорбь по умершим, зреющие опухоли и неспешный распад мертвых тканей, запах насилия в сгоревших кварталах и плотный пузырь кладбища за городской стеной. Потом сконцентрировался на ритуальном круге, на черных линиях-паутинках, расходящихся от скелета в глубине колодца. Линии эти плыли, искажались, вибрировали в ледяных потоках, порой делаясь четче, порою сходя на нет... эльфья магия. Ханубис не был уверен, сможет ли он распутать их, но сейчас его задача была несколько проще.

Воздев жезл, он начал новый узор, чем-то похожий на защитный, — только вот пользовался он на этот раз не простой веревкой, а Силой. Медленно и сосредоченно он начал плести свою паутину, обвивающую нити заклятия Орны, не касаясь их, но окружая каждую петлей, замысловатым узлом. Отмечая жезлом направление витка, двигаясь в такт мелодии колыбельной, он был сейчас и портным, и иглой, и нитью, пронзающей камень, и землю, и купол темного неба над крышами пустых домов.

... звезды шепчутся над нами

и дитя мое не плачет

веет ветер меж холмами

и дитя мое не плачет

он качает колыбельку

и дитя мое не плачет

шелком устлана постелька

и дитя мое не плачет

белым шелком обвеваю

и дитя мое не плачет

тихо песню напеваю

и дитя мое не плачет...

Его узор был почти незаметен, сливался с пропитанной смертью аурой места. Последний штрих... Вот так, хорошо.

Ханубис открыл глаза, чувствуя холод и головокружение. Этот ритуал выпил много Силы... пожалуй, он и не помнил, когда в последний раз так уставал. Он прочитал завершающие формулы и просто стоял, глядя, как медленно гаснут линии, как расползаются духи, а Бездна отступает, занимая свое привычное место — на грани сознания.

Марвин лежал на боку, сжавшись в клубок, весь белый. Некромант заставил его встать, оттащил в дом, уложил на кушетку в гостиной, подбросил дров в камин.

Очень хотелось свалиться и заснуть на месте, но неблагоразумно оставлять ценные вещи на улице, как бы ни были редки посетители.

Сматывая веревку в моток, Ханубис в последний раз осмотрел свое детище. Нити нового заклятия почти терялись в фоновых эманациях этого города, построенного на костях. Да, хорошо.

Теперь, когда Ленерро ар-Диелне, король Проклятых Земель, эльфийский маг, свихнувшийся в Бездне, придет в Геронт и попытается освободить Орну, — а это обязательно случится, — он либо сразу влезет в ловушку, либо — если за прошедшие годы стал повнимательней — истратит кучу времени и Силы на то, чтобы ее распутать. И крайне сомнительно, что это ему удастся.

Тогда и можно будеть ударить.

Глава шестая

Перед зимним солнцеворотом, когда ночи особенно беспросветны, геронтцы ставили на окна свечи, дабы хоть немного развеять тяжелую тьму. Всюду, от королевского замка до самой бедной лачуги, в каждом огне горел теплый свет. Скорее всего, в том были отголоски огнепоклонничества, но кто уж задумывался об этом? Свечи ставили не для богов — для людей.

Этой зимой все было так же — наперекор близкой войне, тревожным слухам, скорби о погибших. Кто-то ежевечерне ставил светильники на пепелищах, — ветер и мокрый снег гасили их, но люди разжигали снова, — случайные прохожие, вышедшие специально за этим соседи, — кто знает?

В преддверии нового года, под покровом зимы, город жил ожиданием чуда, тоской по солнцу. В обычае было дарить близким подарки, — главным образом съестное: свежий хлеб, корнеплоды, яблоки, — а кроме того, свечи, фонари, блестящие ленты, шерстяную одежду — все, что могло подарить свет и тепло. По традиции, заведенной еще Эриком Огненным, на рыночной площади дворянские дочери раздавали хлеб и мясо, разливали бесплатно горячий слабенький пунш — чтобы каждый мог обрести тепло хотя бы на время.

Город жил ожиданием солнца; перед рассветом тяжелые, грохочущие телеги мусорщиков проезжали по улицам, подбирая тела замерзших за ночь.

Длинными ночами перед солнцеворотом устраивали свои пирушки городские гильдии. Так было и в этом году. Восточный ветер нес сумбурные слухи с фронта, власти боялись возвращения драконов, — но сердце города билось, жизнь шла своим чередом.

Едва ли Марвин когда-либо мог предположить, каково быть предателем. Как выяснилось — куда проще, чем кажется со стороны. Той ночью он немного простыл, и еще неделю провел у камина, лечась горячим вином и читая книги по истории магии. Что до души... все было в порядке. Иногда, наткнувшись в книге на термины Старшей Речи, или же готовясь ко сну, юноша чувствовал странную пустоту, недостачу чего-то важного. Но это чувство быстро проходило, тем более, — а с каждым днем он все более уверялся в этом, — он поступил правильно. Учитель стал теплее относиться к нему, больше доверять, что ли, обсуждать прочитанное, рассказывать случаи из практики... Да и сам Марвин чувствовал, будто пересек какую-то черту, поднялся на еще одну ступень в своем ученичестве. В конце концов, он поступил так, как было должно.

Он много размышлял о долге в эти дни, о долге и чести, — и теперь это были не пустые слова. Думая о своем теперешнем положении, вспоминая строки Тайной Книги, Марвин ощущал, как крепнет в нем непоколебимая уверенность в истинности его пути, стальной каркас или надежная броня.

В тот день Марвин впервые с той ночи вышел из дому — купить гусиных перьев в лавке неподалеку. Под легким снежком он дошагал до площади Висельников, чуть помедлил, поглядел на рабочих, строящих новую ратушу. Кондиторию пана Скляжевского тоже уже начали отстраивать.

— Ох, молодой господин! Я уж не чаял вас найти, молодой господин!

Марвин не сразу понял, что обращаются к нему, но обернулся на очередной крик. Через площадь к нему бежал Вилли, конюх ор-Мехтеров. Ничуть не изменился, все такой же нескладный, борода клочьями, рябое лицо искажено от волнения.

Вилли остановился совсем рядом, раскинув руки, будто собирался его обнять и передумал в последний момент.

— Молодой господин! Радость-то какая!

— И ты здравствуй, Вилли, — Марвину стало неловко, что он так рвет глотку. Прохожие оборачивались на них. — Что ты тут делаешь? Тебя прислал отец?

Пожалуй, конюх был бы последним человеком, которого отец отправил бы за ним. Вилли вечно все забывал и путал, да и убедительности в нем не было ни на грош. Вознамерься отец его вернуть, он прислал бы Арнаульфа или Людвига... или же конюх сопровождает кого-то из них?

Вилли всплеснул руками.

— А вы ведь и не знаете, молодой господин... Аравет Заступница, да как мне сказать-то?!

— Говори, как есть, — посоветовал Марвин. — Я рад тебя видеть, но я тороплюсь, учитель ждет.

— Так помер-то ваш отец-то!

— Умер? — это звучало совершенно дико. — Когда? От чего?

— Ох, да вы ж и не знаете... Вот в ту же ночку, когда вы сбежали. Люди говорят, мол, руки на себя наложил. Ближе к вечеру хватились, в спальню заходят, а он в петле висит, синий весь, лужа на полу...

Вилли закашлялся, утер лицо засаленым рукавом полушубка. Марвин вновь ощутил хрупкую нереальность происходящего, ставшую такой привычной за последний месяц. Взял конюха за руку, пересек площадь, свернув налево, зашел в первый попавшийся трактир, заказал четыре стопки гномьей водки, расплатившись деньгами, предназначенными на перья. Они сели за первый попавшийся стол, выпили, не чокаясь.

— Теперь рассказывай дальше.

Конюх икнул, достал из котомки горбушку, зажевал корочкой. Марвин ждал. Он был спокоен, совершенно спокоен. Время переживать настанет позже — если вообще настанет. Но как странно — отец был не из тех, что кончают с собой. Не из тех, что вообще умирают...

— Как есть помер. Похоронили его, вот, сам могилку копал... Милсдарь Стругсон злой был, жуть, все ругался, — мол, барон-то помер, а наследничка и след простыл, что теперь будет-то? А я так говорю, нехорошо мертвого ругать, когда его еще и не закопали, от того он обозлиться может и назад полезть... опять же, нехорошо-то как помер, таких Отрин Милосердец не любит, говорю, может, его колом проткнуть, а милсдарь мне в харю, а ведь больно в харю-то!

Взглянув в лицо молодого барона, конюх вздрогнул и зачастил дальше:

— А милсдарь Фьяренца тоже жуть как кричал, кто-де дружине платить будет и приказы приказывать, мол, не лучше ли к ор-Меджиовани податься, пока он сам не пришел? А милсдарь Стругсон и его по харе, а у него рука-то тяжелая, растащили насилу... А я так говорю, нехорошо над мертвым телом дебош учинять, да еще история нехорошая-то какая...

— А дальше? — холодно, с чужой интонацией, спросил Марвин.

— А дальше-то что? Похоронили мессира, а потом жуть что началось, милсдари-то опять ругаться начали и по харе друг друга бить, а потом милсдарь Стругсон милсдаря Фьяренцу песьим выкормышем обозвал и предателем, а тот развернулся и неведомо куда умотал, и половину дружины с собой увел.

— К ор-Меджиовани, не иначе.

— Ну да, а то на вольные хлеба куда... А милсдарь Стругсон, кто остался, тех во дворе собрал и говорит — я-де вас не держу, кто хочет, пусть сейчас свалит, а то потом поздно будет, а я-де буду баронскую вотчину до последнего беречь и, если понадобится, всех вас до единого тут положу. А потом гонцов по всем баронским землям послал, предупредить-то и ополчение собирать... А еще говорят, будто и не сам мессир на себя руки наложил, а помогли ему. Помните, чай, в ту ночку еще гости завалились? Трое, и лошадки у них ладные такие, холеные, вороная и две гнедые, одна большая, из дейранцев, а вторая тоненькая, со звездочкой...

— Помню, — еще бы он не помнил. — И что?

— Да то...— Вилли замялся, потянул себя за бороду. Опрокинул вторую стопку и скороговоркой выпалил:

— Говорят, будто среди тех гостей орчиха была, еще молодого мессира ор-Люсилера в потешном бою побила. А потом с батюшкой-то вашим в его комнату поднялась, а на утро, как я встал, уже не было залетных лошадок в конюшне, гости того, свалили. Извините, мессир, да, как говорится, из песни слова не выкинешь. Она его и в петлю сунула, одна, или дружки подсобили. Милсдарь Стругсон так и сказал, а кто смеялся...

— ... тем хари набил.

— Истинно так, молодой господин, набил. Вот вы понимаете, — и совершенно неожиданно конюх вдруг залился слезами, по-детски всхлипывая и утирая глаза рукавом. — А я ведь вас искал! Дай, думаю, поеду в столицу, вдруг там молодой господин сыщется, а то ведь и не узнает про батюшку-то своего! А не найду, так хоть в войско к его величеству запишусь, все мир повидаю... Поедемте домой, мессир Марвин? Вас милсдарь Стругсон в обиду не даст, от любой напасти прикроет, пусть этот Меджиовани хоть пять тыщ приводит — мы-то помним, какому роду служим! Поедемте, а?

Марвин молча подвинул ему свою стопку. Вилли опрокинул и ее, зажевал хлебом. Он глядел на юношу с немым обожанием, и по рябому лицу его катились слезы. Марвин не чувствовал ровным счетом ничего.

Скажи ему кто два месяца назад, что кто-то будет смотреть на него так, что кто-то решится преодолеть полстраны, чтобы найти его... И что бы тогда? А теперь что? Долг сюзерена быть рядом со своими подданными... Служить бесполезным символом вроде орифламмы, прятаться за спину Арнаульфа Стругсона, пока тот будет устанавливать свои порядки? Существует еще долг ученика перед учителем, и эти узы скреплены кровью. Здесь он нужнее. Здесь он на своем месте.

— Нет, Вилли, я пока не могу вернуться, — покачал головой Марвин. — Я нужен моему учителю.

Вилли недоуменно моргнул, вцепившись пятерней в бороду.

— Так это правда, что ли, — выдавил он, — что вы к некромансеру в ученики подались? Мне Дик говорил, а я-то не поверил...

— Правда, и что?

— Ну вы даете, молодой господин, простите за дерзость... Ладно, с батюшкой не ладили, сбежали, — с кем не бывает? Но теперь-то что? А мы как же без вас-то? Нехорошо это...

Марвин пожал плечами. Встал — мэтр Ханубис, наверно, его уже заждался. Вилли сидел, с глупым видом катая по столу хлебную крошку.

— Пойдем, — сказал Марвин. — Надо тебя хоть покормить, денег каких-нибудь дать на дорогу. Только перьев сначала купим.

Ханубис выслушал рассказ ученика, похлопал его по плечу и распорядился накормить конюха супом.

— Долг барона перед подданными — не та вещь, от которой можно отказаться, — сказал он Марвину, когда они уединились в библиотеке. — На твоем месте я бы написал Стругсону письмо, в котором сообщил бы, что задерживаюсь, но обязательно вскоре приеду.

— Но...

Ханубис улыбнулся.

— Лично мне успела поднадоесть столичная суета. Если тебе надо вернуться, я мог бы поехать с тобой. Весной, скажем. Согласен?

Марвин не сдержал улыбки.

-Отлично, — кивнул учитель. — Напиши пока письмо, а я распоряжусь насчет припасов для твоего Вилли. И денег ему дам. Да, и еще — поторопись, сегодня будет пирушка городской гильдии магов, мы обязаны там появиться. И прими мои соболезнования. Мне правда очень жаль, Марвин.

Ханубис вышел, закрыл дверь.

Марвин заострил новое перо и взял пергамент, начал писать, мучительно подбирая слова. На руку упала теплая капля, и он понял, что плачет, хотя по-прежнему ровным счетом ничего не чувствовал.

* * *

Городская гильдия магов располагалась в большом круглом здании в квартале Писарей. Здание это по праву считалось одной из достопримечательностей столицы. Двести лет назад его построил сам креганский безумец Петерус Мартин, сбежавший в Геронт из застенков Ордена, приехавший, чтобы умереть, но проживший еще почти десять лет, — калека, державшийся на одной лишь Силе. Здание гильдии было его последним детищем, и как говорили, он вложил в него душу. Возможно, что так. Строгие тримгестские колонны окружали дом, глядящий узкими витражными бойницами, внешние лестницы спиралью уходили в никуда, соединяясь ажурными эльфийскими мостиками, с которых скалились черные горгульи, а астрономическая башня целилась в небо под головокружительным углом. Ни у кого не повернулся бы язык назвать этот дом красивым, но и забыть его однажды видевший уже не мог.

В последние годы здание гильдии использовалось лишь изредка — для традиционных пирушек и сборов. Лаборатории стояли в запустении — маги предпочитали заниматься в собственных апартаментах, — а в библиотеке покрывались паутиной незаметно редеющие книжные полки.

Впрочем, сегодня главная зала была натоплена и ярко освещена, оттуда доносились звон посуды и гомон голосов.

Деянира и Пафнутьев вышли из экипажа. Окинув сумеречную улицу взглядом, Дея направилась к терпеливо дожидавшемуся ее у входа Ханубису. Одета она была по-мужски, в куртку из кожи василиска и бриджи, будто в пику пышным туалетам других дам, уже собравшихся внутри. Она выглядела осунувшейся, а неестественно быстрые движения выдавали, что последние дни магичка злоупотребляла стимуляторами. Пафнутьев едва поспевал за ней. Церемонно поздоровавшись, маги прошли внутрь.

Пафнутьев повернулся к Марвину.

— Ну что, готов повеселиться? У нас, подмастерьев, сбор, как всегда, в 'Перьях и пламени'. Чудесное место, я тебе скажу, а уж какие девочки — закачаешься!

Тот кивнул, с потерянным видом глазея на резную дверь, за которой скрылся учитель. Пафнутьев, несколько обескураженный, присмотрелся к нему внимательней. Н-да, ну и лицо у парня... В последний год перед выпуском одного парнишку, Флетта, отправили на совершенно плевую акцию против лесных гномов. Не одного, конечно, в компании трех ребят курсом младше и под присмотром кого-то из приехавших в гости магов. А вернулся Флетт почти декаду спустя, один, со сломанной ногой и весь исцарапаный. Вот у него было точно такое же выражение лица — пока его к лекарю не оттащили. Да что ж эти некроманты такое на уроках делают? Проклятье, а ведь Винсент велела ввести его в компанию, присмотреть за ним... Вот и повеселился, нечего сказать!

Марвин запоздало улыбнулся ему — кривой, неубедительной улыбочкой.

— Готов, конечно, — сказал он. — Много народу собирается?

— Человек тридцать пять. Пойдем скорее, пока все места не заняли.

Вряд ли парень знает боевые заклятья, и то славно. Нет, едва ли он спятил окончательно... но, как бы то ни было, — держаться рядом, быть наготове, если что — удара под дых должно хватить.

Перейдя на другую сторону улицы, Пафнутьев остановился, старательно поправил перекосившиеся манжеты и воротничок. Жалко, куртку так и не пришлось купить — все, что было, ушло на взнос за спасение барда-недоумка. Ладно, внутри освещение плохое, а колет почти новый: если не приглядываться, так выжженные дырки почти не заметны. Поплевав на ладони, он пригладил волосы и глубоко вздохнул. Потом открыл дверь и шагнул в трактир.

Хвала богам, успели. Окинув взглядом зал — пока что собрались в основном целители и оружейники, — Пафнутьев сразу же нашел Целесту, восхитительную, как всегда, сидящую за самым хорошим столиком — напротив кухни, между камином и сценой. На ней было платье оттенка, названия которого Пафнутьев не знал, чудесно открывающее все ее прелести. Тонкими пальчиками с длинными цепкими ноготками она теребила золотую сережку и, рассеянно улыбаясь, слушала придворных индюков, что-то ей втирающих. Вот вечно они успевают первыми, что ж за напасть такая!

Повторяя в уме имена всех глав Гильдии, начиная с Тригония Юсты, — это отлично помогало расслабиться, — молодой маг устремился к свободному месту и, поцеловав нежную ручку, уселся напротив предмета своих чаяний. Запоздало вспомнил о Марвине — к счастью, тот шел следом и теперь оттирался за его спиной, явно не зная, что делать дальше.

— Да ты садись! — посоветовал Пафнутьев, для большей наглядности отодвигая стул. — Вот, — обратился он к придворным индюкам, как всегда, неубедительно изображающим приветливость, — позвольте представить вам Марвина, ученика мэтра Ханубиса. Знакомься, Марвин, — это Целеста, помощница мэтрессы Флавии, специализируется на косметической магии. А вот они — ужасно благородные мессиры ор-Хейер и ор-Брехтен, ученики мэтра Бертолуччо Ринальдини, придворного мага. Специализируются на чтении мыслей и навешивании лапши на уши.

— Какой милый мальчик, — проворковала Целеста. — Ужасно рада познакомиться!

— Как трогательно с вашей стороны, Пафнутьев, нас представить — хмыкнул ор-Брехтен, темноволосый и тонкокостный, похожий на птицу. — Признаюсь, я и не ожидал от вас таких познаний в этикете! Счастлив познакомиться, — кивнул он Марвину. — Боюсь, что за этим гамом я не расслышал ваше полное имя, не будете ли вы так любезны повторить его?

— Меня зовут Марвин ор-Мехтер, — четко проговорил тот.

Пафнутьев заметил, как индюки переглянулись, обратив затем на Марвина взгляды, исполненные куда более искреннего интереса.

— Где-то я уже слышал это имя, — пробормотал белобрысый ор-Хейер. — Не ваши ли родственники владеют городком Зальтцфлут?

— Да, это наш домен, — подтвердил Марвин.

Индюки переглянулись снова, потом заговорили одновременно. Целеста зевнула и повернулась к Пафнутьеву, но тут, к его величайшему сожалению, хозяйка вынесла поднос с пивными кружками и тарелочками с закуской, и разговор прервался.

— Эй, так нечестно! — заорали со стола оружейников. — Почему им все первым?

— Потому что мы благородные, бестолочь, — ослепительно улыбаясь, проворковала Целеста и впилась зубками в полоску сушеной рыбы. Оружейники ее не услышали, а вот сидевшие по соседству девочки-целительницы обернулись с явным возмущением. Дверь кабака опять распахнулась, впустив партию плечистых ребят, подмастерьев магов-строителей. Пока они шумно и долго рассаживались, Пафнутьев вспомнил о своих обязанностях и начал просвещать Марвина насчет имен и родов занятий присутствующих, краем глаза с умилением следя за утоляющей голод Целестой. Ему всегда нравились хорошо кушающие девушки.

Дверь ежесекундно хлопала, и все новые подмастерья входили внутрь — погодники в уставных плащах-дождевиках, чернокожие джамайцы, тетки, специализирующиеся на амулетах...

На сцену, покачиваясь, вылез Адар Йо Сефиус, пристроенный в 'Перья и пламя' лично Винсент, и начал настраивать гитару, следя за столпотворением мутным взглядом. Дверь распахнулась снова, и с потолка посыпались разноцветные звездочки.

— А вот и Амфелисия пришла, — обрадовался ор-Хейер. — Амфелисия, милочка, извольте к нам!

— Милочка тут не она, а Гелленболдус, — надув губки, сказала Целеста. — Она — совсем даже не милочка.

Распространяя вокруг удушливый запах духов, шурша шелком лилового платья и посылая по сторонам воздушные поцелуи, к столику протиснулась Амфелисия. За ней, в точности повторяя ее движения вплоть до покачивания бедрами, выступал Гелленболдус. Выглядел он как обычно — нежно-розовый колет с пышными рукавами, тщательно завитые волосы, подведенные глаза... Богема.

Пафнутьев надеялся, что появление театралов хоть на миг выведет Марвина из ступора, но тот и глазом не моргнул — даже когда Гелленболдус присел рядом с ним, извлек из рукава веер и начал обмахиваться.

Амфелисия изящно оперлась на руку и начала жаловаться на неизбывную усталость, переполняющую ее. Целеста помрачнела. На взгляд Пафнутьева театралка была старовата, да и намазана чересчур густо, но индюкам нравилось. И, верно сказать, грудь у нее была даже больше, чем у Целесты, да и вырез глубже.

Зал шумел, официантки сбивались с ног, разнося угощение — устав пирушек подмастерьев ограничивал наименования разрешенных напитков и блюд, но никак не количество. Йо начал что-то играть, но его никто не слышал. Пафнутьев допил первую кружку и заскучал над второй. Индюки увивались за девушками, ведущими какой-то непостижимо тонкий обмен шпильками, Марвин смотрел прямо перед собой. Гелленболдус вздыхал.

— Я не могу пить пиво, — с надрывом сообщил театральный маг. — Это так по-мужлански! Господа, нет ли у кого вина — утолить жажду истосковавшегося сердца?!

— У меня гномья водка есть, — отозвался Пафнутьев. — Могу в пиво долить, будет вкусно. Хочешь?

Театрал содрогнулся всем телом.

— Я хочу, — подал голос Марвин.

— И мне, — заулыбалась Целеста. — Не пить же мальчику в одиночестве, а?

Пафнутьев сделал большой глоток и долил водки в три кружки.

— Не думала, что вы так пьете, голубушка, — процедила Амфелисия.

— А вы сами-то все больше нюхаете? Результат налицо,— сощурилась ее собеседница.

Неужели так и будет весь вечер? Пафнутьев чуть не застонал, но тут, к счастью, дверь опять отворилась.

— Эй, Герлейв! — заорал он, — Сюда!

Хоть с кем-то можно будет по-человечески посидеть.

— Зачем нам здесь этот мужлан? — зашипел ор-Брехтен. — О, нет, только не это, взгляните, кто с ним!

Вглядевшись, Пафнутьев вынужден был признать его правоту. Вечер определенно не складывался. Следом за Герлейвом шла, покачиваясь и улыбаясь пустой улыбкой, Лута, ученица мэтрессы Клавдии, пророчицы.

Заседание магов, как всегда, началось с длинной и пафосной речи мэтра Бертолуччо Ринальдини, придворного мага и главы городской гильдии. Ханубис, зажатый меж пышных прелестей Флавии, косметички, слева, и Бенцелины, специалиста по гриму — справа, делал вид, что слушает, разглядывая сидящих напротив. С летнего пира с ними произошли вполне предсказуемые изменения — Рупрехт, главный мастер иллюзий королевского театра, еще больше осунулся, волосы поредели, глаз дергается, — а как же иначе при его образе жизни? Ушмян, торговец оберегами, напротив, подрастил брюхо, обзавелся новым подбородком и толстой золотой цепью. А вот мэтр Пердурабо, — кхмм, некромант, — ничуть не изменился. Ханубис чуть повернул голову, чтобы с большим комфортом полюбоваться им. Что-то во внешности Пердурабо сразу же выдавало в нем темного мага — то ли горящие на бледном лице пронзительные глаза, то ли черный плащ с высоким воротником, то ли дохлый нетопырь, с этого воротника свисающий. Сейчас некромант мрачно глядел на остывающее блюдо с печеным осетром, костистыми пальцами барабаня по столу. Ханубис широко улыбнулся. Он очень ценил своего конкурента: к тому шло большинство безденежных и бестолковых клиентов, да и любые колебания фона Санеги молва приписывала именно ему.

Придворный маг разглагольствовал о чести и общественном долге, голос его дрожал от волнения. А как же — если маги откажутся платить по новому тарифу, Эрик не погладит его по головке. Флавия шумно вздохнула, повела плечами, распространяя вокруг запахи мускуса и пудры. На дальнем конце стола слышалось перешептывание. Ханубис переменил позу. Есть хотелось все сильнее. Таковы уж эти пиры — долгие разговоры ни о чем в начале, змеиная возня в продолжении. Из двадцати с лишним городских магов он мог по пальцам одной руки пересчитать тех, кто заслуживал хотя бы симпатии.

Ринальдини закончил речь особо высокопарной сентенцией и сел. Собравшиеся оживились, загалдели, спеша наполнить тарелки разнообразными яствами, досель бесцельно прозябавшими на столе. Ханубис помог милейшей Флавии добраться до оленины в клюкве, потом галантно наполнил тарелку голубушки Бенцелины печеной морковью. Когда он разливал вино по бокалам соседок, его окликнула Сияна Белоконь, восседающая между Ринальдини и мэтром Эсмуром, терапевтом. Сияна была красива тем видом красоты, что свойственен эльфам — тонкая, светловолосая, почти подросток на вид, — по виду и не скажешь, что она лучший в городе хирург. Впрочем, насколько Ханубис мог судить, эльфьей крови в ней не было.

— Правда ли, что вы оплатили постройку нового лазарета? — спросила она напрямик.

— Да, разумеется, — кивнул некромант.

— Зачем вам это?

О, разумеется, мысленно усмехнулся Ханубис. Зачем бы ходячему олицетворению зла и тьмы заботиться о простых людях? Не из милосердия же... Сияна, по крайней мере, говорит то, что думает.

— Нужно же ученикам где-то практиковаться.

Сияна на миг закусила губку.

— Благодарю вас от всего сердца, — сказала она.

— Щедрый дар, — вступил и седобородый Эсмур. — Большое вам спасибо, мэтр. Инструментарий на нас.

— Не сомневался в этом.

— Вы так добры, мэтр Ханубис, — растроганно сказала Флавия, прижав ладонь к пухлой груди. В восстановлении лазарета она была заинтересована не меньше целителей — часть компонентов, используемых ею в практике, брала свое начало именно там, что, впрочем, не сообщалось клиентам.— Может быть, вы не откажетесь разрешить мои сомнения в одном вопросе? Ровно семь дней назад мне приснился ужасный сон...

Ханубис замешкался с ответом, потянувшись за фазаньей ножкой.

— Бывают сны, которые просто сны, — веско и брезгливо обронил мэтр Пердурабо. — Особенно у женщин — как у существ, более подверженных внутренним перепадам.

— Мне тоже что-то снилось, — сказал придворный маг. — Более того, — вздохнул он. — Проснувшись, я проверил фон, и что же я увидел? Разумеется, зашкаливающий коэффициент Санеги.

Собравшиеся заговорили все разом, обмениваясь впечатлениями, мнениями и догадками. Ханубис мило улыбнулся мэтру Бертолуччо, внимательно глядящему на него кошачье-зелеными глазами.

— Бездне ведомо многое, чего не пристало знать смертным, — надменно сообщил Пердурабо.

Ханубис сделал глоток вина.

— Любезнейшие коллеги, — сказал он. — Я хотел бы попросить прощения за неприятные минуты, доставленные вам. Боюсь, ответственность за них лежит на мне.

— Что же вы такое делали-то?! — возмутился театральный маг.

— Прошу прощения — Ханубис виновато улыбнулся Сияне Белоконь. — Дело в том, что я несколько увлекся. Понимаете ли, я как раз стоял над тушами убитых драконов, и задумался о заклинании, которое использовал при прискорбном инциденте, произошедшем ранее. И... попробовал его воспроизвести.

— И как, получилось? — поинтересовался сидящий по другую руку от Бенцелины мэтр Мбоноганга, чернокожий и красноглазый посол Джамайго в столице.

— Увы, нет, — вздохнул Ханубис. — Но нет худа без добра, — провалившееся заклинание позволило мне сделать пожертвование в пользу Аравет.

— Да и нервов горожанам сэкономило изрядно, — довольно громко пробурчала Деянира со своего почетного места по правую руку главы. Поверила или решила подыграть? Скорее первое, — видимо, эти дни и вправду были для нее тяжелыми.

— Ну, как сказать... Сработай все как надо, откат был бы намного меньше... — пожал плечами Ханубис.

— Зато крику было бы больше...

— Мэтр Ханубис, — сказал Ринальдини. — Вы просто поражаете меня...

— Как вы посмели использовать темную магию такой мощи в городской черте? — гневно возопил Ушмян. Изо рта у него полетели куски полупрожеванной пищи.

— И в третий раз прошу прощения. Причиной всему — моя рассеянность. Подобное больше не повторится.

— Возмутительно!

— Кошмар!

— Да ладно, случается, — вдруг скрипуче сказал с дальнего конца стола мэтр Ясь, за глаза, а зачастую и в глаза называемый 'Ясем Безумным'.— Задумался человек, со всяким случиться может. Вот я в свое время...

— .. собственно, почему этот трактир так и назвали, — увлеченно взмахнул руками Герлейв. — Стоит он в лавке, ждет, пока ему подушки завяжут. А он как раз о пиротехнических прибамбасах думал, ну и увлекся... и тут лавка как полыхнет! Так он и остался без подушки, а лавка сгорела вся. Подушку уже мне купить пришлось, и то... — он улыбнулся воспоминаниям, от чего его широкое, бандитское лицо вдруг стало совсем мальчишеским. — Насилу купил, продавать не хотели.

— Н-да, — вздохнул Пафнутьев. — Бывает. У меня так как-то постель загорелась. Я связки вспоминал, чтобы... ну... отвлечься... Отвлеклись, оба.

— А девушка что? — жадно спросила Целеста.

— Ну что... тушить помогала.

Гелленболдус томно вздохнул.

— Да, у меня был похожий случай, — взмахнул он ресницами, — однажды мы поднялись в номера с одним неземным созданием, дабы почитать друг другу сонеты Буцонни. Сначала все было прекрасно, мы, как певчие птахи, воспаряли на крыльях поэзии. Но вот когда, ощутив жажду, мы, тихо, как мышки, выбрались в коридор, оказалось, что все помещения засыпали... незабудки... Да чему вы смеетесь, пошляки?

— Мне однажды козлячья шерсть в приворотное зелье попала, — с отсутствующим видом произнесла Лута.

— А я как-то вздумала соседа приворожить — это еще до госпожи Флавии было, — вмешалась Целеста. — В вино ему капнула, а он стакан этот пить не стал, так жена его хлобыстнула. А у него жена такая страшная была, рожа — во, жопа — вот такущая, — и повадилась она, значит, за мной ходить...

— ... и так мой кузен приобрел свой меч, работы самого мэтра Семунда, — втолковывал раскрасневшийся ор-Хейер безмолвному Марвину. — Меч тот был хорош по всем качествам, кроме одного — он был трусом, и каждый раз на поле боя принимался стенать и жаловаться на превратности судьбы.

— Одну минутку, Людвиг, — вмешалась Целеста, — ты мальчика загрузил вконец, дай ему хоть рот открыть! Милый Марвин, — улыбнулась она, перегнувшись через стол так, что прелести ее стали еще более очевидны, и касаясь его руки. — Вы все молчите, а я ни за что не поверю, что вам нечего рассказать! Прошу вас, не мучайте меня, расскажите что-нибудь о себе!

— Что именно? — поднял на нее глаза Марвин.

— Что-нибудь профессиональное... — протянула она, улыбаясь. — Или что-нибудь пикантное... Да что-нибудь.

Боевой маг наблюдал за ними с некоторой досадой. С ней-то все понятно, но вот Марвин мог бы и не пялиться так.

Глядя в глаза Целесте, Марвин улыбнулся — шальной, неверной улыбкой.

— Прошу простить меня, — сказал он. — Я всецело поглощен учебой, а мой учитель говорит, что личные связи с клиентами есть признак непрофессионализма, — так что рассказать мне нечего.

От удивления Пафнутьев расхохотался, и Амфелисия, досель молчавшая над пивом, поддержала его глубоким, с хрипотцой, смехом. Разговоры за столом как-то резко стихли.

Целеста наморщила лобик, облизнула губы. Понимание медленно проступило на ее лице. Пробормотав что-то грубое, она отвернулась. Марвин снова уткнулся глазами в стол.

— Обожаю юных некромансеров! — объявила Амфелисия. — Есть в них эдакий инфернальный шик... Хотя натуры приземленные и не могут оценить его. Целеста, душенька, а помните милашку Кловиса? Что же он такое рассказал в ответ на эту вашу просьбу... что-то про оргию на кладбище, да?

Целеста ответила короткой орочьей идиомой. Театралка рассмеялась опять.

— Ой, только не стройте оскорбленную невинность, — а то я не знаю, из кого вы варите мыло с Флавией на пару?

Подмастерья старались избегать скользких вопросов профессионально-этического качества — не стоит отравлять собратьям редкую возможность напиться даром. Гелленболдус немедленно склонился к товарке, что-то зашептал на ушко. Ор-Брехтен сказал чрезмерно доброжелательным тоном:

— Кстати, ор-Мехтер, знаете, у нас есть обычай — когда в наши ряды вступает новый член, он должен выступить перед всеми, дабы представиться и подтвердить свою лояльность нашему братству. Мне кажется, подходящий момент как раз наступил, а вам как кажется?

— Да? — Марвин оторвался от созерцания столешницы, глянул окрест, будто не понимая, куда попал.

— Угу, точно, — быстро сказал Пафнутьев. Да что же за напасть такая? Совсем из головы вылетело... Пока это недоразумение ходячее тихо сидело за столом, все было вполне терпимо, а что он перед всеми отчебучит? Ну куда его — такого — тащить выступать? 'Позаботься, чтобы его хорошо приняли, — сказала Винсент, — и чтобы он почувствовал себя на своем месте'. Нет, ввести в компанию робкого желторотика — хорошее дело, но Винсент не говорила, что этот самый желторотик будет на грани обморока! Куда, к Духу, смотрит его учитель? Но как бы то ни было...

— Ор-Брехтен прав, Марвин. Пошли, скажешь ребятам пару слов, пока они еще под столы не попадали.

Схватив подопечного за руку, Пафнутьев попытался вытащить его из-за стола, но тот неожиданно уперся, явно пытаясь притвориться мебелью.

— Я не знаю, что им сказать, — пояснил Марвин без всякого выражения. Вытащив руку из хватки боевого мага, он потер запястье.

— Какая прелестная застенчивость! — растрогалась Амфелисия. — Правда ведь, Геллен?

— Ну, что... — протянул Пафнутьев. — Скажи, как ты рад всех видеть и гордишься знакомством, и хватит с них. Но сказать хоть что-то надо обязательно. Герлейв, пошли вместе, а?

К его облегчению, Герлейв согласно заворчал, вставая. Это хорошо. Человек, уже семь лет живущий с Ясем Безумным, совершенно точно справится и сейчас, какой бы оборот ни приняли события.

— Девушку лучше не представлять. И не подавитесь, Марвин, — потусторонним тоном сказала Лута. Пафнутьеву показалось, что она пытается проявить дружелюбие, но уверенности в том у него не было. Лута всегда так разговаривала, о чем бы ни шла речь, и либо несла полную околесицу, либо пророчествовала, — но отличить одно от другого было непросто. Какую еще девушку, во имя демонов Бездны? Онуфрий покосился на Марвина, но и тот, судя по его виду, ничего не понял в речах пророчицы. Но встал, по крайней мере.

Герлейв ласково потрепал Луту по белесым волосам.

— Сейчас вернемся, цветик.

Знакомство подмастерьев с Марвином прошло куда лучше, чем Пафнутьев мог надеяться. Его отмороженный подопечный без запинок повторил, как он рад и горд, ответил на десяток личных вопросов с разных концов зала, и даже бровью не повел, когда под его ногами вспыхнуло пламя, а сцену заволокли клубы густого дыма. Он-то не повел, а Пафнутьев от неожиданности чуть было не сшиб его со сцены. Головы бы иллюзионистам оторвать за такие шуточки...

Небольшой конфуз произошел лишь под конец, когда новичку преподнесли огромную кружку пива, которую, по традиции, он должен был осушить. Марвин подавился на третьем глотке, и долго кашлял, пока Онуфрий и Герлейв хлопали его по спине. Впрочем, откашлявшись, он все допил, и с кружкой в руках вернулся на свое место, — продолжать разговор со столешницей, судя по всему.

— А чего ты на взводе был, я не понял? — спросил Герлейв, когда официальная часть закончилась, а трактир снова наполнился разговорами и звоном посуды.

— Ты что, не заметил, в каком он состоянии? — поразился Пафнутьев.

— А что такого? — пожал широченными плечами приятель, направившись к стойке. — Ну, скучно ему здесь, — так и мне скучновато. Сейчас мяса добудем, еще выпьем — станет весело. А так — ну некромант, и все тут. Принято у них на зомби смахивать. Да и девушкам нравится.

— Да ну?

— Ну да. — Герлейв еще раз пожал плечами, приоткрыл дверь на кухню и, заглянув внутрь, начал выяснять, что еще съестного есть в ассортименте.

Пафнутьев остался у стойки. Может, Герлейв прав, и Марвин просто строит из себя романтического героя, преследуемого роком? Гильдиец привык думать, что хорошо разбирается в людях, но кто их разберет, этих некромансеров.... Может он себе белладонны в зрачки накапал, чтоб глаза выразительней казались, а молчит просто от того, что тупой как полено? А ты-то еще силы на него тратил вместо того, чтобы наслаждаться обществом любимой девушки! Может, его еще и до дому проводить потом?

Закусив ноготь, Пафнутьев некоторое время размышлял о дальнейших перспективах на эту ночь. Настроение у него совсем испортилось.

Целеста звонко смеялась, заслоненная от него спинами каких-то хмырей, кажется, строителей, — и Пафнутьев нисколько не сомневался, что они пялятся ей в вырез платья. За столом оружейников обсуждали войну и рост цен на заговоренное оружие, — а это навевало мрачные мысли о том, что денег нет и не будет. Причем из-за кого? Из-за придурка менестреля, бренькающего сейчас на сцене.

— Я к моей голубке милой

Подкачу с великой Силой.

Приходи ко мне в кровать

Судьбы мира изменять!

Дать бы ему в морду, да глупо как-то.

Винсент тоже... ну какое ей дело до некромантова ученичка, так похожего на зомби? Можно подумать ему, Онуфрию Пафнутьеву, магу Гильдии и правнуку самого Бреслава, больше заняться нечем, кроме как заботиться о разных недоумках?

Герлейв вернулся, довольно похохатывая, принес две кружки с пивом.

— Сейчас свининки принесут, столковался я с ними. Пошли, чего встал?

— Мимо Отринова храма

Я без шуток не хожу

То кирпич в окно закину,

То щебенки подложу!

— Момент...

Одним движением оказавшись у сцены, Пафнутьев навис над менестрелем.

— А вот богохульства не надо, Йо, понял меня? — зашипел он, с неудовольствием заметив, что в точности воспроизвел интонацию разъяренной Винсент.

Полуэльф испуганно вздрогнул, потом заулыбался, щурясь из-под надвинутой на брови шапочки.

— Миль пардон, милсдарь магик, увлекся! Щас ис-ик-правлюсь!

Рванув струны, менестрель поспешно заиграл что-то другое, и Пафнутьев отвернулся. Тьфу ты, одни идиоты кругом!

Пир магов шел своим чередом. Слуги уже дважды приносили вино, соседки Ханубиса раскраснелись и вытащили веера, а разговоры за столом постепенно становились все громче и бессвязней, впрочем, не выходя пока что за пределы допустимых в приличном обществе.

Говорили о многом, но все темы — вполне предсказуемо — сворачивали к войне. Вот и сейчас Ханубис кивал головой в такт монологу Флавии, клеймящей конкуренток, работающих без лицензии и не платящих взносы в городскую гильдию, одновременно прислушиваясь, как во главе стола обсуждают психологию эльфов, пытаясь найти причины, побудившие тех объявить войну. Если учесть, что все участники разговора старательно избегали замечаний, которые можно было бы истолковать как защиту врага, картинка получалась своеобразная.

Интересно, подумал Ханубис вскользь, они еще помнят, что за столом сидит мэтр Андреас, у которого четверть эльфьей крови? А тот — поймет ли хоть после этой ночи, что лучше всего бы ему собрать вещи и домочадцев и, не откладывая, уехать в Грааргу, чтобы сесть там на первый же корабль?

— ... и каждая деревенская ведьма мнит себя специалистом, — говорила Флавия, обмахиваясь веером так, что золотые бабочки на нем сливались в одно пятно. — И вы еще спрашиваете, почему мои услуги стоят дороже, чем у какой-нибудь Аграфены с улицы Травников. Да она что, какой-нибудь лопух заварит — и лосьон готов, а потом клиентки приходят ко мне и говорят 'Милая Флавия, у меня прыщи! У меня пигментные пятна! Морщины!' А они чего хотели-то? Вот вы знаете, сколько стоит унция жасмина серебристого? А алоэ...

— Коллеги, вы совсем сдурели? — раздался голос Деяниры, до того упорно молчавшей. — Эльфы не едят человеческих младенцев. А если бы и ели, — зачем бы им из-за этого начинать войну?

— Дорогая моя Деянира, — ласково отвечал Бертолуччо, — как вы можете с такой уверенностью это утверждать? Хорошо, у нас нет доказательств, что эльфы их едят, но есть ли доказательства — что они их не едят?

— Вы неправильно ставите вопрос, мэтр председатель! — донесся с противоположного конца стола крик мэтра Падиуса, старого зануды, зарабатывающего себе на хлеб содержанием городских архивов и книгохранилищ. — А как же презумпция невиновности?

— Какая может быть презумпция невиновности, если речь идет о враге? — вопросил Ринальдини. Многие согласно закивали.

— Ладно, Дух с вами, допустим, что едят, — сказала Деянира. — А какое отношение это имеет к боевым действиям? Или вы, мэтр Ушмян, имеете в виду, что эльфы начали войну для того, чтобы заполучить побольше младенцев? Глупо. Им было бы куда выгоднее поддерживать видимость мира, периодически совершая набеги на егерьские деревни. Как это делают те же орки. А вообще, зачем добиваться грубой силой того, что можно получить и так? Сколько детей каждый год выбрасывают на улицу в одной только столице, вы в курсе? Открыть за городом якобы приют...

Мэтр Пердурабо рассмеялся зловещим и безрадостным смехом.

Флавия замолчала, начала близоруко вглядываться в лица присутствующих, стараясь понять, что упустила. Вообще, за столом стало очень тихо.

— Да как у вас язык поворачивается такое говорить, мэтресса Винсент? — не выдержала Сияна. Подавшись вперед, она продолжала, постепенно повышая голос. — Такого неописуемого, невероятного цинизма я не ожидала даже от вас... Я знала, конечно, что маги Гильдии — беспринципные, холодные твари, но не до такой же степени...

— Сияна, — прервал ее Эсмур, — опомнись. Речь идет о сугубо гипотетической ситуации. И лично я не верю, что эльфы едят младенцев.

— Чья бы корова мычала... — в полголоса заметила Бенцелина. — Помнится, когда леди ор-Ахтан залетела без мужнего участия, она обратилась именно к мэтрессе Сияне. А между тем, животик у нее было видно уже и под парадным платьем, так что не травками исцелилась она от этой напасти, никак не травками. И надо же, не побоялись гнева Аравет Плодоносящей!

— Злые вы, женщины, — вздохнул мэтр Мбоноганга. Достав из нагрудного кармана самокрутку, он зажег ее щелчком пальцев. — Терпимее надо быть, — подытожил он, выпустив из ноздрей клуб дыма.

— Коллеги, да что же вы ссоритесь, когда война уже на пороге! — лучшим своим голосом воскликнул Ринальдини. Ханубис ощутил волну Силы, пробежавшую по залу. — Сейчас мы как никогда нуждаемся в сплоченности и солидарности, во имя нашей Родины и на общее благо! Перед лицом опасности, мы все как один должны примириться и забыть былые скло... — он закашлялся. — Мэтр Мбоноганга, я уже просил вас не зажигать эту гадость в помещении.

— Терпимее надо быть, — повторил джамаец, поднимаясь. — Кто со мной?

— Примириться? — переспросила Деянира негромко. — Охотно. Пусть мэтресса Белоконь извинится перед Гильдией, и я — ради нашего общего блага — забуду все, что она сказала лично обо мне.

Решив не дожидаться, пока атмосфера в зале минует точку кипения, Ханубис извинился перед соседками и, выбравшись из-за стола, последовал за Мбоногангой.

На улице было куда лучше, чем внутри. Мэтр Мбоноганга курил, присев на перила крыльца — кромешно черный на фоне белых колонн. Он повернул голову к открывшейся двери, и глаза его сверкнули алым, как и огонек на конце его самокрутки.

— Снежок идет, — сказал он своим глубоким голосом. — Присаживайтесь.

Ханубис сел рядом. С полминуты они молчали, наслаждаясь покоем. Из 'Перьев и пламени' донесся дружный смех, — подмастерья проводили время куда веселей, чем их учителя.

— Спорим, Сияна извинится? — заговорил джамаец, выпустив очередную порцию пахнущего жженым тряпьем дыма.

Ханубис покачал головой.

— Не буду. Я того же мнения. Ринальдини не рискнет испортить отношения Геронта с Гильдией из-за пустяковой ссоры. Мэтресса Сияна могла бы предвидеть это, обладай она хоть минимальными способностями к анализу.

— Все-то вы знаете. Потому вас и не любят, — философски заключил Мбоноганга. — Курить будете?

— Нет, спасибо. А любят меня или нет — мне довольно-таки безразлично.

— Зря. Любовь — великая сила.

— Не у этих.

— Ха.

Сверкнув белоснежными зубами, Мбоноганга затянулся опять.

— Если человек не хочет, чтобы его любили, чего же ему хотеть? Чтобы боялись?

— Если бы я хотел, чтобы меня боялись, вы бы не спрашивали меня об этом, — ровно отозвался Ханубис. Джамаец рассмеялся, громко и искренне, явно получая удовольствие от самого процесса.

— У меня есть старший деда, — сказал он, — маленький человечек на вид, а на деле — большой колдун. Когда он качал меня на коленях, он говорил мне так: 'Ты задаешь столько вопросов, Мба, что и демона сведешь с ума. Так сделай это своим оружием, Мба. Задавай вопросы, Мба. Тебя за это будут пороть, и не раз, но ты и тогда спрашивай. А если боишься — спрашивай вдвое больше, а если перед тобой враг, — задай ему столько вопросов, чтобы он забыл, зачем пришел. Если он ответит тебе, ты узнаешь новое, а если не ответит — вдвое больше нового. Но поклянись мне сейчас, что будешь запоминать ответы, иначе ты, Мба, останешься без вопросов'. Так как же мне быть — спрашивать вот столько, — отмерил он пальцами, — или вдвое больше?

И здесь та же морока, подумал некромант. Когда вы уже поймете, — я не собираюсь играть в эти игры ни с вами, мэтр Мбоноганга, ни с кем другим. По крайней мере, вы предлагаете интересные условия: информация о легендарном Мбоно-леопарде заманчивей слухов о, допустим, ценах на дейранское сукно. Но я уже наигрался, благодарю вас.

— Как мне ответить, если я не знаю, что говорил ваш дедушка о страхе? — Ханубис улыбнулся собеседнику.

— Он говорил, что страх чувствуют в горле, в желудке и в яйцах, — серьезно сказал колдун.— Но у вас тут так холодно, что насилу разберешься.

— Серьезная проблема.

— Точно, — щелчком он запустил окурок в темноту. — Вот скажите, зачем эльфам нужно воевать?

— У них другое восприятие времени, — сказал Ханубис. — И они считают справедливым отомстить. Справедливым — и возможным, большего я не знаю. Что же до вашего дедушки и его советов... тактика хороша, но обмен не равноценен. Кроме того, нам пора возвращаться к остальным.

— Ох, опять слушать крики... — джамаец сплюнул на мостовую. — Чего бы им не жить в мире?

— Задайте этот вопрос мэтру Ринальдини, — Ханубис встал, отвернулся от него. — Узнаете вдвое больше.

— Послушайте, а мой браза писал о вашем ученике, Кловис его зовут, да? Он был в Аматумане, сопровождал хорошенькую эльфиечку. Она ведь влюблена в него по уши, вы знали?

— Он больше не мой ученик, я его выгнал. И у меня нет привычки следить за личной жизнью бывших учеников.

— Они здорово насолили жрецам Духа, — Мбоноганга чуть повысил голос, все еще надеясь привлечь интерес некроманта. — И она — водяная жрица. У них ведь будут серьезные неприятности, если их поймают.

— Кловис всегда был мастером влипать в неприятности, — вздохнул Ханубис, открывая входную дверь. — Именно поэтому он перестал быть моим учеником.

Войдя, он услышал, как джамаец шепотом выругался.

Что же... может быть и стоило расспросить его подробней. Ну да ладно, есть и другие способы узнать нужную информацию, — не влезая в никчемные интриги местного значения.

— Мэтресса Винсент, я приношу Гильдии свои извинения, — скривившись, сказала Сияна. И добавила, тряхнув головой, — за необдуманные формулировки.

Деянира кивнула и заверила публику, что более не держит зла. Ринальдини похлопал ее по руке, благодарно улыбнувшись. Ей было неприятно его прикосновение. Вообще, вся эта публика порядком действовала ей на нервы.

Маги с облегчением вернулись к обычным светским беседам. Эсмур прошептал что-то Сияне на ухо, но та продолжала хмуриться, сверля Деяниру взглядом. Как это глупо... унижение целительницы не доставило ей никакого удовольствия — лучше бы они были подругами, но что поделаешь, если у той голова забита предрассудками и она не умеет держать язык за зубами? Никто не имеет права оскорблять Гильдию.

Кстати о том, чтобы держать язык за зубами... зачем тебе вообще понадобилось вступать в этот разговор? Неужели ты надеялась им что-то доказать? Все это бесполезно. Уму непостижимо, до чего маги могут быть ограниченными. Гвидо бы посмеялся над тобой, — ты же двадцать лет сидишь вместе с ними за одним столом, могла бы уже расстаться с иллюзиями. Не каждая гильдия такова, как Гильдия, верней — Гильдия одна в своем роде. Но как это глупо. Ринальдини врет, что хочет единства, сам же изо всех сил способствует разобщенности, косности, интригам, — приближает к себе выдвиженцев вроде Ушмяна или Флавии, отталкивает людей, которые в самом деле могли бы что-то изменить... Почему из двадцати двух городских магов лишь один присоединился к королевскому войску? Почему ни один из них... А впрочем, их разобщенность лишь на благо Гильдии. Но как же противно на них смотреть.

Деянира плеснула себе еще вина, скривилась — дешевое местное, только налито в бутыль от пергского 'Смани'. Тьфу ты. С теми взносами, что платят, могли бы и не скупиться.

— Не расстраивайтесь, Деянира, — шепнул справа мэтр Семунд. — Не обращайте внимания на мэтрессу Сияну, она волнуется из-за войны. Мы все волнуемся.

Магичка обернулась, поглядела на его красное бугристое лицо, блеклые глаза с редкими ресницами. Если вы все волнуетесь, почему вы сейчас здесь, а не в Арсо? Хотя кто бы говорил...

— Я вовсе не расстраиваюсь, — сказала она. — Не стоит того.

— Я понял, что вы хотели сказать, — утешил ее оружейник. — Не обращайте на них внимания. Давайте я вам лучше расскажу про мой последний заказ? Шпага сиринийской ковки, боевая, но отделана под декоративную. Эфес не совсем обычный, я сделал его в форме руны 'Лита', и вставил морион у основания, представляете? Красиво, правда? И узор из крапивных листьев в эльфьем стиле. Я думаю зачернить его, а вы что скажете?

— Да, наверно, — согласилась Деянира. Она терпеть не могла шпаги.

— Жаль, набор заклятий обычный, а то я бы придумал что-нибудь славное, — заулыбался Семунд. Бедняга... весь город судачит о мече-трусе, о булаве, оповещающей о приближении врагов пронзительными воплями, о печном ухвате, превращающем орудующего им в берсерка... Лучше бы Семунд работал с металлом и оставил магию в покое.

Ханубис вернулся, сел на свое место, прервав очередную свару Флавии и Бенцелины. Деянира обменялась с ним коротким взглядом. Что за дурацкий церемониал — сохранять порядок мест, будто на королевском приеме? Ей еще повезло, но сидеть весь вечер между двумя полоумными клушами... То-то Ханубис убежал курить с мэтром Мбоногангой — трезвым их общество едва ли выдержишь.

Они почти не виделись в последнее время — столько дел у обоих, да и драконий налет лишил их привычного места для завтраков. Сейчас Деянира неожиданно поняла, как соскучилась по беседам с некромантом. Обязательно надо будет найти вечер, пригласить его в гости... и вдруг он захочет рассказать, зачем соврал насчет того заклинания? Мэтр Ханубис — не безумный Ясь, и трудно поверить, что он применил Силу по рассеянности, да еще и безуспешно.

Кстати о безумном Ясе... внезапно Деянира ощутила мощный порыв Силы на дальнем конце стола. Раздался женский визг, Ринальдини вскочил, Семунд смолк на полуслове, Сияна охнула. Первым порывом Деи было вскочить, поставить щит, ударить волной... едва сдержалась. Жирно им будет.

Два блюда медленно взмыли в воздух, мигом позже к ним присоединилась латунная супница и зависла под потолком, кружась вокруг своей оси и расплескивая содержимое на головы вскочивших магов. Блюда, наклонившись, начали наматывать круги вокруг нее. Ринальдини что-то закричал, но слова его утонули в многоголосом визге и грохоте падающих стульев. Потом все звуки перекрыл усиленный магией пронзительный голос мэтра Яся.

— ... видите, мэтр Падиус? Эта супница — наш мир, а тарелки — луны, и, влекомые центробежной силой, они вращаются по своим орбитам. Видите, орбиты пересекаются?

— Прекратите это немедленно! — завизжала юная мэтресса Маргарет, пытаясь сорвать с лица пригоршню спагетти. — Немедленно!

— Да тресните его чем-нибудь! — закричал и мэтр Рупрехт.

— ... поскольку Анеррин обычно ближе к земле, нежели Родхрин...

— Коллеги!.. — взвыл Ринальдини.

Теперь и он применил Силу, и от его крика у Деи заложило уши. Захватив свой кубок, она сочла за лучшее покинуть окрестности стола, поскольку центробежная сила разбрасывала овощи и соус далеко окрест.

— ... мы можем вычислить дату наступления того или иного затмения...

— Да сделайте же что-нибудь!!!

Ханубис встал рядом с Деей у выхода. Приподнял кубок.

— Вечер удался, не так ли? — шепнул он, наклонившись к ее уху.

Дамы визжали, мэтр Мбоноганга хохотал, Безумный Ясь, как всегда ничего вокруг себя не замечая, продолжал лекцию по астрономии.

— Я спасу вас, не двигайтесь! — воскликнул мэтр Пердурабо. Взмахнув черной мантией, он вспрыгнул на стол, разметав рыбные кости и начал чрезвычайно зловещим тоном читать заклятие.

— Во имя Бездны... — севшим голосом сказал Ханубис. — Дея, щит!

Она выставила щит за удар сердца до того, как блюда сшиблись между собой и осыпались градом осколков. Капли неимоверно воняющей слизи, в каковую превратились объедки под воздействием темной Силы мэтра Пердурабо, разлетелись по всему залу, щедро забрызгав стены и прижавшихся к ним магов.

— ... нет, друг в друга они, разумеется, не влетают, — несколько удивленно сказал Ясь. — Простите, мэтр Падиус. Я имел в виду, что Родхрин пролетает мимо нас, полностью затмевая Анеррин. Это случается раз в семьсот пятьдесят лет и называется годом Алой луны. А мы, всего через полторы декады, сможем наблюдать этот невероятно редкий феномен своими глазами. И говорят, что это сулит неисчислимые бедствия всем живущим. Кстати, это может быть интересно мэтрессе Клавдии... — замолчав, он оглянулся. — Где же мэтресса Клавдия? А что это с вами, коллеги?

Потерявшая управление супница врезалась в люстру и рухнула на стол, обдав все вокруг новым потоком гадости и контузив не успевшего отскочить Пердурабо.

— Кажется, я увлекся, — огорченно заметил Ясь. — Опять.

— Как точно подмечено, — прошептал мэтр Ринальдини. Это явственно свидетельствовало о глубине шока, в который он впал. Отступив от стены, он провел рукой по лицу, взглянул на пальцы. — Какая мерзость... Я всегда выступал за полное запрещение некромантии. У кого-нибудь есть салфетка?

Насколько Деянира могла судить, помочь ему не смог бы и десяток салфеток. Боевая магия не являлась сильным местом почтенного мэтра — щит он выставить не успел.

Маги потихоньку зашевелились. Сияна пыталась помочь потерявшей сознание Бенцелине, мэтр Рупрехт плакал, потрясая когда-то белоснежными манжетами, Пердурабо громко стонал, остальные же в основном восклицали и задавались риторическими вопросами. Безумный Ясь чистыми детскими глазами смотрел то на одного, то на другого, но, слава богам, молчал и сидел смирно.

Отодвинув упавший стул, из-под стола на четвереньках выползла мэтресса Клавдия, пророчица. Она встала, с надменным видом огляделась и извлекла из выреза своего малинового платья половинку печеной репы.

— Ах, неисчислимые бедствия, мэтр Ясь? — с великолепным презрением поинтересовалась она. — Единственная безусловная примета неисчислимых бедствий — вы сами! — ткнула она в него мясистым пальцем. — И будь я проклята, если еще хоть раз сяду рядом с вами! Что же до обещанных вами бед, то что вы можете знать вообще?! Я предрекаю великие беды нашим врагам! — взвизгнула она. — Со мной говорят боги! Я вижу свидетельства великой победы! Его величество примет бой и нанесет эльфам сокрушительное поражение!

В этот же миг, проникнувшись, по-видимому, общим драматизмом момента, с потолка рухнула люстра, засыпав стол осколками хрусталя.

— Никто не вернется, — сказала Лута.

Пафнутьев вздрогнул, поднял глаза от кружки. Герлейв встретил его взгляд, прижал палец к губам, крепче обнял ученицу пророчицы. Но, к счастью, никто не расслышал за разговором ее слов. Индюки разошлись вовсю, разглагольствуя о том, как весело было бы им поучаствовать в войне, да и девушки не отставали, пыша боевым духом и патриотизмом и наперебой затыкая рот чрезмерно мягкосердечному Гелленболдусу.

Эта тема вообще пользовалась сегодня популярностью.

Нет, конечно, Пафнутьев и сам мог многое рассказать о войне — хоть о стратегических прогнозах, хоть о личном опыте, — да только вот каждый раз, что он собирался открыть рот, перед глазами вставал труп того сиринийца, которого он сбил огненным шаром во время практики на границе Тримгеста. И сразу же тошнота подступала к горлу, а весь кураж куда-то девался. Права была Винсент, не надо смешивать водку с пивом... А тут еще Лута... опять бредит? Пророчествует? Пафнутьев опять посмотрел на нее. Лута что-то напевала, прижавшись к Герлейву, а тот обнимал ее, и в глазах его стыла такая мука, что у Пафнутьева холодок пробежал по загривку. Значит, у них все серьезно? Вот бедолага, любит же он полоумных опекать... как я совсем...

— Н-ну что, братишка, ты пьешь? — жалостливо сказал Пафнутьев. — Ты пей, пить-то не забывай...

— Пью я, пью... — отозвался Герлейв.

— Можно мне тоже? — отморожено спросил Марвин.

Пафнутьев плеснул ему тоже — вот же, пьет и не пьянеет, демоново отродье! Только продукт переводит.

У сцены началась перебранка: строители требовали у менестреля сыграть 'Алые дни' — до одури патриотичную балладу об Эрике Огненном, оружейники — что-нибудь танцевальное, повеселее. Вообще, все уже здорово напились. За столом целителей громко обсуждали, стоит ли им поиграть в кости на раздевание или лучше ограничиться коллективным пением; джамайцы, ржа во всю глотку, угощали своим вонючим зельем тетушек из 'Конторы патентованных амулетов и талисманов', и все было бы вполне весело, если бы не... а что, собственно 'не'? Пафнутьев и сам не знал, что на него нашло, знал только, что на душе кошки скребут. А все этот некромансер недоделанный, с его заупокойной рожей и манерами голема! И Лута... но на нее и злиться грешно.

— На кол, на кол! — повторила за ор-Брехтеном Целеста и звонко рассмеялась. — Всех, кто выше тележной дуги... то есть чеки! Так их, м-мать!

— Да ну, не эстетично, — возразила Амфелисия, вальяжно откинувшись на плечо ор-Хейеру. — Вы трупы-то вблизи видели, милочка?

— А как же! Каждый духодень на площадь Висельников хожу. Вот в последний раз там шпиона казнили, так я к самому помосту пробилась! Что, выкусили, милочка? — Целеста нахмурилась. — Только там и смотреть нечего, то ли дело, когда головы рубят... Марвин, а вот скажите, если руку висельника в карман засунуть, правда можно невидимость обрести?

— Нет, неправда, — отозвался Марвин. — Но можно мертвяков приманивать, если несвежая.

— Ка-акой вы умный! — восхитилась Целеста, наклонившись к нему через стол и демонстрируя все, что только могла продемонстрировать.

Пафнутьеву сильно захотелось дать кому-нибудь в морду.

— Да уж, ума палата, — проговорил он. Кровь стучала в висках, громко, будто набат. — Может, еще что умное скажешь? А ты, Целеста, если так всякую кровавую муть любишь, давай я тебя с собой на задание возьму, а? На всякое там посмотришь, — как головы рубят, как кишки выпускают, как огнем палят — куда там площади Висельников! Руку кому-нибудь оттяпаю, будешь мертвяков приманивать, хочешь? Денек на третий вся нежить на вонь сбежится, то-то романтики будет, ешьте — не заляпайтесь!

— Онуфрий, тише, ты чего? — удивился Герлейв, и Пафнутьев понял, что уже почти кричит. Целеста громко фыркнула.

— Говорят, гильдийцы с заданий с мошной приходят, а у тебя одна мошонка, и та невесть, чем набита, — отрезала она. — Ты мне никто и не смей меня жизни учить, понял? Я — девушка свободная, о чем хочу, о том и говорю. И с кем хочу. Вот сейчас с мальчиком говорить хочу, а ты не лезь, ясно тебе? — Она выпрямилась, ожесточенно поправила волосы и, взглянув на Марвина, спросила до тошноты медовым голоском:

— Марвин, а скажите, вам доводилось человека убить?

Некромантский недоносок опять поднял голову, уставившись ей прямо в вырез.

— Да, — сказал он невыразительно.

— Пра-авда? Как интересно...

— Целеста, душенька, ну что за кровожадность? — проворковал ор-Брехтен. Она пропустила его слова мимо ушей, и продолжила гнуть свою линию.

— Марвин, милый, а скажите...

Онуфрий Пафнутьев, маг Гильдии, залпом допил все, что было у него в стакане, после чего открыл рот и подробно, не скупясь на эпитеты и не замечая более ничего вокруг, рассказал все, что он думает об этой ситуации. И о том, на кого похожа Целеста, делая то, что она делает, и о том, что убийство — не повод для гордости и тем паче — не повод приставать к чужой девушке, и о том, где он видел все эти рожи, вырезы и светские разговоры на темы, о которых никто из собравшихся не имеет и грана представления. Потом он перешел к рассказу о своей практике, о сиринийском мертвеце — и остановился лишь тогда, когда понял, что того и гляди разревется. Этого он допустить не мог никак, даже сейчас. Маги Гильдии не плачут при посторонних, это аксиома, даже если они пьяны в стельку, а он не был пьян в стельку, хотя и выпивши. Просто у него был отвратительный вечер, поганая неделя, да и жизнь явно не удалась.

Рывком он встал на ноги — пол покачивался, но не настолько, чтобы это ему помешало, — и, схватив Марвина за запястье, потянул за собой.

— Пойдем, поговорим, — бросил он.

Тот не сопротивлялся — послушно потащился следом.

— Куда же вы, мальчики?! — крикнула вслед Целеста.

За трактиром, у нужников, Пафнутьев остановился. Поставив Марвина у стены, под единственным тусклым фонарем, он отошел на три шага назад. Смерил некромантова ученичка взглядом.

— Так, — сказал он. — Сейчас я буду тебя бить.

— Бить? — повторил Марвин. В его голосе впервые за вечер прорезалось что-то живое. Легкое такое удивление.

— Бить, — подтвердил Пафнутьев, заворачивая рукава. — Будешь знать, как приставать к чужой девушке, мертвяк ты ходячий!

— К какой девушке? — спросил Марвин.

— Издеваешься, с-сука?! — на мгновение всколыхнулась мысль о том, что что-то здесь не так, но Пафнутьев не любил отступаться от принятых решений, да и бурлящие в крови ярость и гномья водка не располагали к раздумьям.

* * *

Посвистывая, Адар Йо Сефиус вышел на улицу, навстречу темноте и свежести. Белоснежные снежинки падали с неба, танцуя в пятне света от приоткрытой двери трактира. Крики спорщиков еще раздавались позади. В иных обстоятельствах менестрель был бы только рад, что играет для столь тонких ценителей, что готовы даже пойти стенка на стенку, защищая любимую мелодию от нападок. Но не в этот раз: в его памяти как живая стояла госпожа магичка, чей взгляд бы подобен буравчику, а слова — подзатыльникам, и Йо очень не хотел бы нарваться на ее немилость. А она сказала прямо и ясно: если пирушка подмастерьев закончится скандалом, она пожалеет о том, что помогла некому беглому полуэльфу найти работу, и тогда некий полуэльф пожалеет о том, что вообще родился. Так что лучше уж переждать снаружи: если дело дойдет до мордобоя, он будет ни при чем. Но, скорее всего, в какой-то момент спорщикам надоест ждать, и они разбредутся, а потом и вовсе забудут, какую песню заказывали. Тогда и можно будет вернуться и сыграть что-нибудь совсем другое.

Тихое и лиричное, про снежинку.

Хихикнув, менестрель пошел облегчиться. Когда он свернул за угол, из умопомрачительного здания магической гильдии повалил народ. Некоторое время полуэльф наблюдал за ними, притаившись в тени: судя по доносившимся репликам, милсдари были не в лучшем настроении, да еще и пахли чем-то своеобразным. Это могло стать сюжетом для новой песни. А могло и не стать.

Потом голоса магов стихли в отдалении, и Йо совсем уже собрался продолжить путь, когда услышал за собой топот ног. Подчиняясь инстинкту, уже не раз спасавшему его от разнообразных неприятностей, менестрель прижался к стене трактира. Но на этот раз шаги раздались не по его душу: двое протопали мимо. В том, что, спотыкаясь и матерясь, шел первым, Йо узнал своего недавнего спасителя. Второй тащился следом, будто с неохотой — худенький парень, похожий на девушку. Его Йо видел впервые.

Далеко они не ушли — остановились на заднем дворе и начали ругаться. Вернее, ругался только милсдарь боевой магик, его спутник отвечал короткими невыразительными междометиями. Конечно, подумал менестрель, лучше всего немедленно уйти и не лезть в чужие дела. А то мэтресса Винсент, дай ей боги здоровья...

А из-за чего они ссорятся-то? Вдруг из-за чего-нибудь прекрасного и удивительного? Не зря же говорят, что у магов все не как у людей. Вдруг это достойно песни?

Прокравшись к концу прохода, менестрель стал разглядывать парочку, эффектно стоящую в круге света. Да, не хотел бы он быть на месте этого юноши. Милсдарь Пафнутьев явно не на шутку разозлен, а кулаки у магов Гильдии тяжелые, это всякий знает... А этот стоит, бедняжка, будто на свидание пришел, и знать не знает, что ему сейчас кранты...

Реплики пацанчика менестрель не расслышал, слишком уж тихо тот говорил, но Пафнутьев вдруг взревел медведем.

— Да я тебя и безо всякой Силы по стенке размажу! — и заехал парню под дых. Тот пискнул и согнулся пополам.

Не, ну уж это ни в какие ворота не лезло и песни не заслуживало. На втором ударе — коленом по лицу, — парень рухнул на землю, а менестреля аж перекосило от сострадания. Пафнутьев же хороший, так чего он слабого бьет? Сам же жалеть будет! А мэтресса Винсент... скандал... а это не скандал?!

— Вставай, сволочь, — рычал Пафнутьев, — Вставай!

Парень уперся в снег, пятная его кровью из носу, и попытался встать. Времени думать не оставалось.

— Ой, помогите, люди добрыыяяя! — завыл менестрель. — Ой, помираю, в глазах темно, света белого не... Ууууй!!!

Картинно шатаясь, он шагнул во дворик и, всплеснув руками, рухнул лицом в снег. Пафнутьев развернулся, сощурился, пытаясь разобраться.

— Йееех! — выл менестрель. — Ыыыыы!

Закатив глаза, он начал плеваться, колотя руками и ногами по земле. Услышал, как Пафнутьев идет к нему — и завопил еще истошнее.

— Эй! Йо, ты чего? — гильдиец присел на корточки, попытался заглянуть в лицо. — Ты чего, припадочный, что ли? Или съел не то?

— Ыыыы... йух, йух... эппа...

— Йо! Адар Йо Сефиус! Милсдарь менестрель!

— Ыыыы!

— М-мать, — сокрушенно пробормотал Пафнутьев. — Одни недоумки кругом... Йо, слышишь меня? Я сейчас за целителем схожу, вернусь через минуту. Держись пока, ладно?

Менестрель продолжил вопить, лишь слегка сбавив громкость.

Когда гильдиец скрылся за домом, Йо с облегчением прекратил спектакль. Отметил про себя, что способ действенный, — в темноте, по крайней мере, — но орать стоило потише, а то так и горло сорвать немудрено.

Паренек все так же упирался в снег, раскрытым ртом втягивая воздух. Кровь у него из носа текла потоком, но, насколько менестрель мог судить, умирать он пока не собирался. Слава богам, а то ведь и до беды недалеко было.

— Не дрейфь, голубчик, сейчас Йо тебе поможет... Йо в этом большой специалист...

Парнишка поднял на него непонимающий взгляд. Бледное лицо его было искажено болью и обидой, кровища хлестала по губам — прям сердце сжималось. Еще бы тут не воняло так сильно — был бы готовый образ умирающего юного рыцаря... не, не катит он на рыцаря. Умирающего черного мага, обманутого прекрасной демонессой. Вот, так-то лучше.

Подхватив бедолагу за плечи, менестрель помог ему сесть, прислонил к стене. Выбрав угол почище, Йо набрал полные пригоршни снега и вернулся к потерпевшему.

— На, лицо оботри и к носу приложи. Не сломал? — ответа он не дождался, да и не ждал особо. Сам приложил снежок. — Голову запрокинь, вот так, угу... Сейчас придет Пафнутьев, приведет целителя и все станет цукерно, как тут у вас, в столице, говорят. Хорошо назюзюкиваться с магиками, а? Если один побьет, так другой тут же и излечит... Тебя как величают?

— Марвин, — пробормотал паренек. — А почему он меня бил?

— А мне откуда знать? Придет, спросишь. Хотя нет, спрашивать не надо, а то еще наведешь его на мысль... лучше я сам спрошу. Я, кстати, Адар Йо Сефиус, знаменитый менестрель, золотой голос Геронта и автор множества оригинальных баллад.

— Горжусь знакомством, — выдохнул Марвин. В следующий миг он согнулся пополам и его начало рвать.

Не прошло и пяти минут, как Пафнутьев вернулся с целителем.

— ... орет, руками сучит, ничего вокруг не замечает, — озабоченно объяснял он на ходу. — Вот... да где же он? — окинув взглядом двор, маг охнул от удивления.

— Доброй ночи, — жизнерадостно сказал менестрель, в очередной раз обтирая Марвину лицо. — А я уже заждался.

— Да... что... почему... твою мать, Йо?!

— Я просто крови испугался, — пояснил менестрель. — Бывает с тонкими ранимыми натурами, знаете ли. Но вы не обращайте внимания, милсдари магики, со мной уже все прекрасно. Вот мальчику бы помочь, а то вы ему нос сломали и половину зубов вышибли, и это не считая внутренних повреждений и душевного слома...

— ... и надрыва, — хмуро продолжил Пафнутьев. — Я вполсилы бил.

— Вы варвар, Пафнутьев, — сказала целительница, устремившись вперед. — 'В полсилы', фи! Пьяные люди себя не контролируют.

Вблизи она оказалась совсем еще молодой толстушкой, закутанной в кроличий полушубок. Брезгливо шмыгнув носиком, магичка присела перед композицией 'менестрель, обнимающий умирающего друга' и принялась за дело. Йо Сефиус сам не владел магией, но, как и многие полукровки, умел видеть Силу. Силы у этой девушки было хоть отбавляй, и действовала она с решительностью, заменявшей недостаток опыта. Не прошло и минуты, как Марвин выгнулся дугой и заорал так, что любо-дорого было слушать. Еще секунд через двадцать целительница встала, отряхивая руки.

— Внутренних повреждений и переломов не обнаружено, — с ноткой разочарования отрапортовала она. — Гематомы я свела. Довольны?

— Спасибо, Аманда, милая, — гильдиец проворно наклонился и поцеловал ей ручку. — Вы нас спасли!

— Меня зовут Амалия... А ведь мой пациент — сегодняшний новичок, ученик мэтра Ханубиса? Пафнутьев, вы — варвар! Как вы посмели...

Продолжения этой милой беседы Йо не расслышал, поскольку Марвина опять начало выворачивать наизнанку. Это уже порядком наскучило менестрелю, к тому же он замерз, но и оставить подопечного на произвол судьбы было бы некрасиво. Придерживая юноше голову, чтобы не свалился, менестрель попробовал мыслить в творческом ключе. Да, вот союз Эрика Огненного и Улафа Хаммера тоже начался с драки — может, и тут мы стоим у истоков многообещающего союза, прекрасной дружбы? Ученик некроманта, ну надо же... Йо был пока знаком только с одним некромантом, Кловисом ор-Местоном, а тот и выглядел и держался несравнимо более каноничным образом.

— Амалия, а хотите с Гильдией работать? — предложил Пафнутьев. — Нам нужны такие, как вы, здравомыслящие, самоотверженные...

— Скорее тут подснежники вырастут! — отрезала целительница, повернувшись к нему спиной. — Учтите, что я сообщу мэтрессе Сияне обо всем, что произошло. И помните — алкоголизм до добра не доводит! — с этими словами она удалилась.

Пафнутьев недоуменно пожал плечами.

— Не больно-то и хотелось, — пробормотал он. Подошел к менестрелю.

— Йо, как он там?

— Не видите, что ли?

— Это он из-за меня так?..

— Да просто перепил, наверно, — утешил его Йо. Марвин сел, дрожа всем телом, всхлипнул. — Нам бы в дом пойти, — сказал менестрель, — а то замерзнем все... помогите ему, милсдарь магик, а? А то я натура творческая, нежная, а вам раненых таскать сподручней, как-никак воитель вы.

— Да, конечно... Да что же за вечер такой, во имя Бездны?! — Пафнутьев почесал в затылке и уныло договорил, — Винсент меня убьет. Эй, Марвин, вставай!

Тот помотал головой, привалился опять к стене и начал беззвучно рыдать, размазывая кровавые сопли. Менестрель встал, переглянулся с Пафнутьевым, развел руками. Гильдиец тяжело вздохнул и сел на корточки.

— Марвин, — сказал он, — ну прости меня? Я больше не буду... просто не надо было на Целесту пялиться... ладно, проехали. Ну вставай, а? Пойдем, умоешься, выпьем еще, Йо нам песню споет... вот ты какие песни любишь?

Ответом ему стало лишь многоэтажное орочье ругательство, почти затерявшееся среди всхлипов.

— Да что ты выкобениваешься как юная дева? — повысил голос Пафнутьев. — Замерзнешь же. Или ты меня испугался?

— В гробу я тебя видел, — прорыдал Марвин, — и твою девушку, и гильдию эту поганую... у меня отец умер, а вам это до фонаря...

— Да ну? — у Пафнутьева рот раскрылся от изумления. — Что же ты мне раньше не сказал, недоумок?! Я всю голову сломал, что с тобой такое!

Менестрель, застегивая штаны, начал прислушиваться. Это было неожиданным... и весьма многообещающим. Такой сюжет...

— Тогда поплачь, конечно... — Пафнутьев похлопал Марвина по плечу. — Что я, зверь какой, не понимаю? Но лучше внутрь пойдем, а то отморозишь себе все, там и батьку твоего помянем...

— Да, мне возвращаться пора, а то еще хозяйка не заплатит, скажет, мол, филоню, — вмешался Йо. — Пошли, Марвин, там нам все расскажешь. А если кто влезет, Пафнутьев ему в морду даст, правда ведь? А я тебе песенку спою... если пьяные магики еще мою гитару не разломали.

Марвин посмотрел на них, насупившись, но явно уже готов был согласиться.

И тут Йо Сефиусу показалось, что воздух вокруг потемнел и сжался. В круг света вступил человек, в котором он с первого взгляда узнал некроманта. Перепутать тут было невозможно, очень уж жутко стало менестрелю от одного его появления. Пафнутьев крутанулся, не вставая с корточек, замер на месте. Марвин всхлипнул и попытался вытереть лицо рукавом

— Доброй ночи, — будничным тоном сказал Ханубис. — Чувствую, вечер удался? Благодарю вас, Пафнутьев, ваши услуги больше не нужны. Вижу, вы и так сделали все, что могли, дабы мой ученик ознакомился с местным кругом магов. Марвин, вставай, пора домой.

— Учитель! — Марвин вскочил, пошатнулся, чуть не упав на онемевшего Пафнутьева. Ханубис уверенно подхватил его.

В следующий миг они уже скрылись в переулке. Из темноты донесся на прощание голос некроманта.

— Социальные контакты вовсе не должны быть приятными, но иногда их нельзя избежать.

Пафнутьев встал, и они с Йо уставились друг на друга, охваченные единым чувством.

— Ты понял, что тут произошло? — наконец спросил гильдиец.

— Нет...

— И я нет... Слушай, он же должен был знать, что у Марвина отец помер, нет?

— Ну да, должен был...

— И что он не в себе — тоже знал, да?

— Наверно...

— И при этом отправил его на пирушку?!

— Ну...

— М-мать, — обескуражено сказал Пафнутьев. — Чего-то я не догоняю.

— А пойдем выпьем? — предложил менестрель.

Это, несомненно, было наилучшим, что они могли предпринять в сложившихся обстоятельствах.

* * *

Все складывалось совсем не так, как надо. Совсем не так.

Деянира замолчала, и малютка Эмми сразу же открыла сонные глаза.

— Тетя, спойте еще, — прошептала она, вцепившись ей в руку маленькими, сильными пальчиками. — Еще колыбельную.

Так уж повелось с первой же ночи. Малютка Эмми не засыпала без колыбельной. Она не засыпала, если рядом никто не сидел. Она боялась темноты и открытого огня. И уже это было веским признаком того, что все неправильно.

Деянира не знала колыбельных. Не помнила ни одной. Приходилось обходиться тем, что есть, — вот и сейчас она тихо запела 'Сагу о черном мече', старую песню, популярную когда-то в Школе.

— На белый снег, да на черный берег,

На черный берег седого моря

Упали капли росы кровавой.

Лежала дева, раскинув руки,

Никто не знал ее из дружины,

А рядом с нею меч ее черный,

Добытчик черный воронов пищи...

Остальные сиротки давно спали. Хорошие детки... разнося по кирпичику дом, они продемонстрировали все свои достоинства — храбрость, смекалку, командный дух. Ну и дар у каждого, это само собой, — но выявить дар легче всего, и одного его недостаточно. В общем-то, еще в тот день Деянира знала, что они годятся — Рони, близнецы, даже Уинфред. И уже тогда она знала, что Эмми не подойдет. Слишком мала, слишком впечатлительна, слишком запугана. Можно понять... двух декад не прошло, как она потеряла родителей, дом, теплую постельку, — понять можно, но в Школе никто не станет возиться с мелочью, из которой еще непонятно, что вырастет. Ученики, отсеявшиеся в первый год, уходят на воспитание к слугам, — но она не выдержит и первый год. Если дать ей хотя бы пару лет подрасти немного, оклематься — тогда, может быть... но куда, во имя Бездны, ее девать? Кому нужен чужой ребенок? Не стоило ее брать. Нужно было оставить там, на рыночной площади. Всех котят не пристроишь.

Нельзя больше медлить — необходимо отправить детей в Школу. Пафнутьев пока не очень нужен, а в Школе они будут в большей безопасности. Но вот что делать с Эмми?

— Был ярл тот скуп и жалел подарки

Гостям дарить, иль давать за службу

Дружинникам золотые кольца,

О том рядили на тинге люди.

Когда ж из дома его украден

Был черный меч, то никто не взялся

Ему помочь, из страны далекой

Позвать пришлось боевого мага.

Все не так... и она смертельно устала, а ведь толком еще ничего не началось. Во дворце разброд и бедлам, выбить аудиенцию — испытание не для слабосильных, — как будто это ей нужно! Королева в слезах, но пытается все проконтролировать, включая те области, в которых ничего не смыслит. И еще молодой Эрик.... ему лет двадцать с небольшим, внешне он очень похож на отца, только волосы пореже, да еще взгляд у него нехороший. Отец не подпускал его к высшей политике — интересно, почему? — и на приемах принц молчит, держась несколько в стороне от королевы и советников. Правильно, в общем, — но глядит он нехорошо. Так смотрят на женщину, оценивая степень ее доступности, не на мага Гильдии. С ним будет нелегко работать.

— Сказал эриль 'этот меч обманет,

предаст, как предал свою хозяйку.

Предаст и вора, как предал ярла

В его натуре такое лихо.

Не знает он о законах чести

Он зло, и чтобы насытить жажду

Всей крови мира ему не хватит'.

А дочь эриля, младая Гудрун

Сполна гостям наливала чашу.

Еще бы не эти сны... если бы не смутная тревога, не оставляющая уже который день, сумбурная, постыдная. Эх, если бы быть там, рядом с Гвидо, рядом с Эриком — знать, по крайней мере, что хоть что-то ты можешь сделать, прикрыть спину, отвести удар. Да хоть лечь рядом — все лучше, чем эта бессмысленная дрожь. Ты ведь сделала, что могла, нет?

Эмми зашевелилась под рукой, всхлипнула.

— Когда же люди на тинг собрались,

не оказалось меж ними вора

пока эриль занимал их речью,

вернулся Бреслав один в селенье.

Он шел по следу, на запах крови

И вскоре вышел он к дому ярла.

Щенки сцепились, — убийца черный

На снег пролил кровавые капли.

Если бы хоть можно было кому-то рассказать, просто чтобы порвать этот кокон, сойти с проторенного круга мыслей — но кому? Не Гвидо же, в самом деле. И никому из своих. Любой из Гильдии, несомненно, выслушает, похлопает по руке и посоветует пару успокоительных средств. Особенно чуткий — еще и порекомендует проверенного мага разума, чтобы уже доподлинно избавиться от бабской дури. Возможно, так было бы лучше всего. Если бы была хоть подруга, которой можно поплакаться... то и тогда делать этого не стоило бы. Если уж боевой маг начинает истерить накануне войны, что тогда делать обывателям?

Хватит сопли распускать, это всего лишь еще одна война. Да, на ней могут убить, но мага с полувековым стажем убить не так просто. А у Эрика сильное войско и команда в пятнадцать гильдийцев. И хвала богам, что известно про драконов — тут эльфы допустили большую промашку. У эльфов меньше солдат, но хорошие маги... у Эрика зато вениты.

Все это прекрасно, но как много поводов для беспокойства, начиная близким затмением... как там говорил на пирушке безумный Ясь? 'Год алой луны'? Очень романтично. Слишком много странностей происходит в последнее время, начиная со странного вида 'заглушек' над эльфьим лагерем, продолжая исчезнувшим невесть куда жезлом Ромерика и заканчивая освободившимся королем Проклятых Земель, от которого ждать ничего хорошего не приходится при любом раскладе.

Как бы то ни было, война скоро кончится. Как бы то ни было, кто бы ни победил, после этой битвы некому будет идти в наступление.

Эмми заснула, но Деянира все еще сидела, глядя на узкую полосу света, пробивающуюся из-под двери. Чувствуя под рукой теплую ладошку, она слушала тихое дыхание девочек и продолжала петь. Нужно было встать, проверить сторожевое заклинание над городом, нужно было поговорить с Пафнутьевым и отдать слугам распоряжения на завтра — но она сидела. Она заслужила десять минут покоя, да и песню надо допеть.

— И дочь эриля, младая Гудрун

с колен поднялась, в руках сжимая

кровавый меч и сказала людям

'Мне боги кару небес вручили.

И ныне не отступлюсь от дара

Своей судьбы не унижу страхом'.

На семь шагов отшатнулись люди,

Никто не смел подойти к ней ближе.

Лишь мертвецы на снегу лежали.

Кажется, будто истекает время, будто осталось совсем немного впереди; еще несколько шагов, дней — и все изменится навсегда. Дело даже не в том, чего предстоит лишиться, просто... просто страшно понимать, что лучшие годы жизни уже прошли. Ничего не вернешь... а в горсти кучка разноцветных стекляшек — выбирай по одной. Школа, горячая пыль полигона, с разбега в озеро. Цветущие яблони поместья ор-Фаль. Огненная тишь боев — мандраж до, похмелье после. Вечера, проведенные с командой — общая ноша, общая радость, смех — единственное, что чего-то стоит на самом деле. Тяжесть меча в руках, тяжесть Силы за миг до того, как заклятье вылетит в цель. Первый бал при дворе Эрика, изумрудный бархат, искусно уложенные локоны падают на лицо, браслеты звенят на запястьях. Вечера, проведенные в одиночестве. Вереница мужчин — что ж, их можно вспоминать долго, но одного воспоминания там не будет — там нет Гвидо. Нет и не будет никогда — а впрочем, можно представить... Его руки, сильные, нежные... длинные пальцы, гладкие, как у девушки ладони. В голосе прорезается хрипотца, когда он взволнован. А по утрам он улыбается особенной, рассеянной улыбкой, будто досматривает сон...

Деталей достаточно — в одной команде волей-неволей узнаешь о человеке все. Именно поэтому связи между магами Гильдии столь редки... но ему стоило лишь пожелать. Он не пожелал.

— Сказал ей Бреслав 'послушай, дева,

На тинге меч я добыть поклялся

И ныне не преступить мне клятвы

Но я исполнить ее не властен.

И если хочешь, пронзи мне сердце

Но лучше слушай: другой не знаю

Что мне дороже тебя была бы.

Не дело женщине ткать ткань битвы

Не дело деве мстить за обиду

Но я твоим защитником стану.

Обманет Сила и сталь обманет,

И сладость мести недолго тешит,

Но дом наш будет как скалы крепок,

Коль сможешь ты мне сейчас поверить'

Как же Бреславу повезло, — он все-таки женился на своей Гудрун. Деянира видела ее однажды — уже совсем старая, лицо как печеное яблоко, а он ее любит. Под ручку ходит. Еще бы, она мать его детей, родоначальница... Как же им повезло, так только в сказках бывает... Это нечестно! Почему одним все, а другим ничего? Ей не надо так много, и пусть она никогда не родит от Гвидо ребенка, но хоть что-то, хоть что-то, чем можно скрасить остаток жизни, серые дни, похожие друг на друга как две капли...

Дея вскочила, бесшумно затворила за собой дверь и бросилась в кабинет. Заперевшись, зажгла свечи, быстро сдвинула стулья к стене, свернула ковер. В Бездну это все! Никто не хватится ее до утра. Портал заберет много Силы, но это не фатально, Гвидо не откажется подбросить ее обратно, а где находится ставка, она знает. Эльфы не станут атаковать город сейчас, перед сражением... если у них не сотня драконов, а Арсолир не задуман в качестве отвлекающего маневра... да пусть даже и так! Пусть провалится в Бездну этот город — она тянула двадцать с лишним лет, когда все так просто! Он не откажет, — без идиотских светских ужимок и стрельбы глазками, — просто прийти и сказать. Ведь не настолько же она ужасна... если бы не шрам, но скольким он не мешал, — и даже если она не в его вкусе, Гвидо Монтелеоне давно прославился способностью спать со всем, что движется, не откажет и ей, боевой, м-мать, подруге... Сердце прыгает в груди как воробей, — соберись, тряпка! Первая связка... Сила ворвалась в сознание, пронзила тело насквозь и вместе с ней — леденящее понимание... Да что ты творишь, идиотка?!

Допустим, он встретит тебя, согласится переспать с тобой вместо того чтобы до рассвета 'серьезно разговаривать', — ладно, опустим, как ты при этом будешь выглядеть и что будешь думать о себе потом... Но он наверняка спросит, что на тебя нашло, — после всех лет, что ты молчала в тряпочку, — неужто ты думаешь, что он ничего не замечал?! Он спросит, и наверняка заметит, если ты соврешь, а он знает о твоих вспышках предвиденья... каково ему будет идти в бой, догадываясь, что не вернется, настроившись на худшее....

Медленно размотав клубок Силы, Деянира опустилась на пол. Застонала, вцепившись в кулак зубами, закрыла глаза. Она сидела так долго. Потом встала, подошла к зеркалу, придирчиво оглядела себя. Ничуть не хуже, чем все последние дни. Распустила и заплела снова косу, борясь с желанием посмотреть на лагерь хоть с высоты птичьего полета. Потом она вышла — как бы то ни было, а необходимо отдать распоряжения на завтра.

Глава седьмая

На самом деле, никто точно не знал когда должно состояться сражение. Но никто не сомневался — битва на Арсолире придется на день солнцеворота. О том судачили кумушки на рынке, о том говорили на площадях, эту дату поминали жрецы в мрачных своих проповедях. Жизнь города как будто стремилась свернуться в узел в лихорадочном нетерпении. Время стало густым как кисель, ожидание поглощало все мысли, все действия. Порой напряжение прорывалась массовыми драками, однажды чуть не перешедшими в погром — в квартале Оружейников толпа подожгла лавку какого-то полуэльфа. Пожар потушили, горожан разогнал отряд королевской гвардии. На этот раз все обошлось.

Даже Ханубис в какой-то мере поддался общему настроению. Почти все время он проводил над своими записками, вид при этом у него был отрешенно-сосредоточенный; когда же он открывал рот, то говорил такое, что у Марвина мурашки бежали по коже.

— Наш мир лежит над Бездной, — сказал он за обедом, помахивая вилкой. — Эльфы называют его Theine, что может значить 'разрыв' или же 'закат'. Мир Заката, вот так. Они говорят, будто это последний мир, открытый для них, дальше им отступать некуда. Что же представляет собой Бездна? Это двойственный термин. С одной стороны, под ним подразумевается группа миров с существенными некротическими эманациями. С другой — это метафорический термин для обозначения некоторых внутренних процессов, специфической эмоциональной матрицы. Оба эти определения — суть одно. Когда ты разберешься с этим, то многое поймешь о нашей специализации. Впрочем, первый шаг ты уже сделал.

И еще так говорил Ханубис:

— Жрецы говорят, что, сотворив наш мир, Предвечный навсегда покинул его пределы. Он оставил здесь своих архонтов, ставших стихийными богами: Огнем, Водой, Землей и Воздухом. Пятым был Дух, но он был рассечен надвое и лишен своей силы. Прочие боги были, по большей части, сотворены сочетанием различных стихий, но не все. Так например, Вениус был рожден человеком, но живьем поднялся в эмпиреи. Вениты утверждают — для того, чтобы защищать человечество. Я же подозреваю, что это случилось из-за того, что он стал слишком силен и мешал исполнению божественных планов. Боги не добры и не злы, они совершенно чужды человеческому сознанию. Едва ли они служат — скорее, играют, и поле их игры — весь мир. Но они не всеведущи и не всесильны. Случай же Вениуса прямо указывает на то, что человек способен бросить им вызов, — если ему достанет знаний и Силы.

— Но Вениус не был магом, — возразил Марвин, тщетно пытаясь абстрагироваться от кошмарной кощунственности разговора.

— Нет. Он просто был очень хорошим человеком, и сильным духом. Тогда к миру в очередной раз подступала тьма, но он не только устоял, но и сумел выстроить собственную нравственную систему, ставшую щитом ему и тем, кто был с ним рядом. Тем самым он изменил реальность. Впрочем, в мире нет ничего, что нельзя было бы взять Силой, — если, разумеется, уметь ею пользоваться.

— Какая же Сила способна сотворить такое?!

— Так называемые 'божественные заклятья', напрямую воздействующие на ткань реальности. Возьми пирожок, Марвин, они вкуснее всего, пока горячие.

* * *

За день до назначенного срока Ханубис отложил груду пергамента и занялся приготовлениями — как он пояснил, для того, чтобы наблюдать за битвой на всем ее протяжении. Составив длинный список, он вручил его Марвину и отправил того по лавкам.

Возвращаясь с покупками, Марвин думал об Орне — впервые за все эти дни. Ждет ли она битвы, сможет ли смотреть его глазами? Что она делает — предвкушает ли победу своих, волнуется ли, плачет? Думать о ней было все равно, что нащупывать языком дырку от выбитого зуба: чего-то не хватает, но почти не болит. Ну, пусть так.

Подходя к дому, он услышал странные звуки — как будто звенели под порывом ветра белые башни Кейр-Онте. Сидя на парапете колодца, задумчиво перебирал струны давешний менестрель, Адар Йо Сефиус. На дурацкой его шапочке, надвинутой до бровей, качался новый бирюзовый помпон.

— Милсдарь магик! — обрадовался он. — Тебя-то я и жду! Тут такое дело, я мимо проходил, дай, думаю, загляну, как ты поживаешь... А то пойдем куда, обмоем встречу, а?

— Извини, тороплюсь.

— Да ну? Жаль, очень жаль! Так ты в этом доме живешь? А что, ладный домик, и место хорошее, историческое... Это, что ли, колодец Орны будет?

— Он, — отозвался Марвин уже от двери. Потом, поддавшись внезапному импульсу, обернулся к менестрелю, соскочившему, тем временем, с парапета. — А ты знаешь какие-нибудь песни про нее?

Йо Сефиус взглянул на него внимательней, сощурившись. Полоумная ухмылочка сошла с его лица. Он подошел чуть ближе, прижимая к груди гитару.

— 'Алые дни' знаю, но это не то, что тебя интересует, верно? Или...?

— Ты рос у эльфов или у людей? — напрямую спросил Марвин.

Менестрель быстро оглянулся по сторонам, но дворик, как и всегда, был пуст.

— Эльфы не вспоминают ее и не сочиняют о ней песен, — сказал он. — Я услышал о ней уже в Вирне.

— Разве они не считают ее поступок геройским?

— Как убийство невиновных может быть героизмом? — пожал плечами полуэльф. — Про нее нет песен, но я мог бы рассказать кое-что. Не бесплатно.

Конечно, это была глупость. Ничем иным и не объяснить. Еще и платить за... за что?

— Чего ты хочешь?

— Посмотреть на битву. Я знаю, — продолжал он, приблизившись почти вплотную, — что все способные на это маги будут следить за Арсолиром. Я, в общем-то, за тем и шел, чтоб ты за меня замолвил словечко перед мэтром некромантом.

Он безумен, подумал Марвин, вглядевшись в искаженное волнением лицо. Мы все безумны.

— Но как я... Хорошо, я проведу тебя в дом, чтобы ты мог поговорить с ним, но сомневаюсь, что он согласится.

— Вот и славно, — заулыбался менестрель. — Я красиво попрошу, как же он откажет? А потом и расскажу. Вот посмотрю и сразу расскажу. Я историй много знаю. Могу и песню написать, цены договорные...

Ханубис поднялся из лаборатории в гостиную и, сев за стол, выслушал поток бессвязной чуши, обрушенный на него менестрелем. Марвин возился у входа на кухню, делая вид, что разбирает пищевую часть покупок, и умирал со стыда — как за недостойное поведение гостя, так и за собственную слабость, за которую теперь расплачивается бесценным временем учитель.

Когда голос менестреля потерял последнюю опору и окончательно смолк, некромант качнул головой.

— Значит, вы желаете свидетельствовать? — задумчиво, с ноткой иронии спросил он. — Не страшно?

— Страшно, почтенный мэтр, ой, страшно, — развел руками Йо Сефиус. — Как подумаю, так поджилки трясутся. Но должен же хоть кто-то?.. Если вы согласны, то есть.

— Хорошо. Ваш выбор и ваше право. Если не боитесь, приходите на рассвете. С собой никого не берите, хватит и вас одного. — Ханубис встал. — Да, и еще: на любой вещи в моем доме лежит проклятие против воров — рекомендую вам иметь это в виду.

— Мэтр, — возопил Йо, дернув помпоном, — да как вы могли подумать?!

— Это просто предупреждение, ничего личного. Марвин, проводи.

Менестрель церемонно раскланялся, прошел до двери и вышел, прощальным жестом вложив в ладонь Марвина серебряную ложечку. Вот наглый ублюдок...

Ханубис ждал его с охапкой сушеных трав в руках.

— Никогда больше так не делай, — сказал он. — Ладно, пойдем, поможешь мне с эликсиром.

* * *

Вскоре после полуночи во двор въехал и остановился черный экипаж без опознавательных знаков. Марвин открыл дверь на тихий стук, и двое в форме стражников втащили в дом человека в цепях. У человека было бледное безвольное лицо клерка или писца, тонкие седые волосы вздыблены. Изо рта его торчал кожаный тюремный кляп.

Ханубис ждал в гостиной.

— Это тот, о ком мы договаривались? Отлично. Вот ваш гонорар, милсдари. Инвентарь верну на декаде.

— Без проблем, мэтр, ключи держите. Эй, да этот обделался! Вот урод... бывайте, мэтр, всего хорошего.

Поклонившись, стражники протопали к двери. Видно было, что они торопятся. .

Пленник лежал на полу, и крутил головой, ошалело глядя вокруг себя. Маг и ученик оттащили его на кухню, потом, разрезав одежду, окатили сперва водой из ведра, затем засунули в бадью. Человек не сопротивлялся — очевидно, он был в шоке.

— Вытащи ему кляп, Марвин, — Ханубис отошел к очагу, начал что-то там делать.

Марвин послушался. Человек застонал, сплюнул кровавую слюну с осколками зубов. Он был очень грязен и сильно избит. Запястья под тонкой, с угловатыми звеньями, цепью — расцарапаны. Взяв мочалку, Марвин принялся молча оттирать грязь; человек скривился от боли.

— Помогите мне сбежать, — зашептал он. — Помогите... я могу заплатить, у меня есть деньги, я скажу где, только помогите мне! Я не могу умереть, понимаете, вы обязательно должны мне помочь, понимаете, юноша? У меня есть деньги, много денег, я могу заплатить...

Марвин продолжал свое дело, стиснул челюсти. Рядом беззвучно возник Ханубис. В руках он держал большую глиняную чашку, полную пахучего настоя. Человек осекся. Потом заговорил опять, голос его дрожал и срывался.

— Я знаю вас... Что вы собираетесь сделать со мной? Вы не можете меня убить...

— Я хочу дать вам лекарство, — сказал Ханубис. — Оно обезболивает и заживляет раны. Вы выпьете его и заснете.

— Лекарство? Тогда снимите цепи.

— Я сниму их, когда вы заснете. Вы же понимаете, что я должен быть осторожным. Пока что, по крайней мере...

Человек засмеялся, закинув голову, и едва не ушел под воду. Марвин подхватил его.

— Вы же знаете, кто я? — жадно зашептал он. — Я могу быть вам полезен, да, я могу быть вам полезен!

— Вы, без сомнения, будете весьма полезны, — кивнул Ханубис. — Выпейте это. Марвин, поддержи милсдарю подбородок.

Человек жадно, долгими глотками выпил настой до дна.

Потом они помогли ему вылезти. Завернув человека в большое полотенце, Марвин помог ему дойти до библиотеки, усадил в мягкое кресло. Там он и заснул.

Ханубис отпер дверь в лабораторию, и, подняв вдвоем пленника, они отнесли его вниз, положили на металлический стол.

— Что мы сделаем с ним? — спросил Марвин, глядя, как Ханубис возится с замками тюремных цепей. — Он умрет?

— Без всякого сомнения.

— Но, учитель... во имя Аравет Милостивой...

Некромант скользнул по нему быстрым равнодушным взглядом, щелкнул замком.

— Тебя что-то шокирует? Рассказать тебе, что именно он делал с детьми, согласившимися зайти к нему домой? Мне это кажется лишним. Его приговорили к колесованию. Здесь же он будет умирать долго, но безболезненно, — можешь считать это актом милосердия, если тебе так нравится. Будь добр, поднимись на кухню, сделай побольше бутербродов.

Перед рассветом приехала Деянира. Она привезла с собой зеркало. Втроем они долго возились, крепя его на цепях над разделочным столом. Крепко спящего пленника магичка полностью игнорировала, будто его и не было.

Наконец, и с этим было покончено. Марвин поднялся, чтобы принести из библиотеки тяжелые мягкие кресла. Услышав стук, растворил дверь и на пороге, в холодных лучах занимающегося рассвета, возник дышащий перегаром Адар Йо Сефиус.

* * *

Край неба заалел от лучей еще невидимого солнца. Эрик Седьмой, король геронтский, стоя на вершине Вороньей Высотки, глядел на свое войско. Мог ли он когда-то предположить, что будет стоять здесь, на Арсолире, что под началом его будут тридцать пять тысяч солдат, что на его веку случится война с древним врагом? Когда-то здесь, именно на этом месте, Эрик Огненный готовился поставить последнюю точку в своей летописи. И — будто и не прошло с тех пор трех веков, — тот же меч тяжелил его пояс, тот же дивный доспех защищал тело, тот же долг давил на плечи.

Ныне прошлое сомкнулось с настоящим. Чем бы ни кончилась сегодняшняя битва, она войдет в легенды. И, видят боги, он сделал все, чтобы избежать ее.

Поле Арсолир будто самими богами создано, чтобы быть местом сражений. Восьми дарлиенских коротких миль в длину, пяти в ширину, с северной стороны оно ограничено озером, на северо-западе тыл защищен городской стеной. На юге, с правого фланга, до середины поля раскинулись холмы, дальше начинается лес. Другая гряда холмов ограждает восточную оконечность — там расположена эльфья ставка.

Будь Эрик на их месте, он не стал бы принимать бой здесь. Заставил бы противника встать на позиции, потом — обрушил драконье пламя, а сам увел бы войско обходным путем — на слабо защищенную столицу. Почему они поступили иначе? Уверены в своем превосходстве — или же слишком благородны для обманных приемов? Не странно ли встретить благородство в захватчике, вторгшемся на земли соседа, не сделавшего ровным счетом ничего дурного?

Какое чистое небо сегодня, — будет прекрасный день. Пока солнце еще не поднялось над холмами, не ударило в глаза, с холма видны заполнившие поле, выстроившиеся в идеальном порядке полки. Стоят, как на параде, лишь дрожат на ветру знамена: королевские черные, а дальше разноцветье — геральдический зверинец вассалов, белый на лазурном грааргский кораблик, ор-либенская башня... Если прислушаться — услышишь, как всхрапывают кони и позвякивает броня. Поле — черное, разрезанное посередине длинным редутом, за ним готовы отбить атаку орки, — а на той стороне тоже флаги, — легкие, многоцветные. Эльфы на том конце, за снежной рощицей, стоят, построившись линиями , — держат луки наготове, но не спешат начинать.

Время.

Не глядя, Эрик взмахнул рукой, и тишину разрезали пронзительные трубы королевского полка. Короткую, пронзительную мелодию подхватили трубы по всем полкам; гулко застучали барабаны. В атаку!

Эрик коснулся рубиновой фибулы, — такие были у всех главнокомандующих.

— Егеря, — выпускай застрельщиков! Остальные — стоять!

Эльфы решили дать бой — ну что же, он его примет. А будет ли он достоин предков... поживем — увидим.

* * *

... а егерю что, у егеря доля такая — супротив ельфов первым вставать. Вот и сейчас цепью рассеялись и идут, — справа десять сотен, слева десять сотен, соль земли геронтской. Поле черное, голое, ни сугроба, ни деревца — только впереди рощица, да в ней ельфы и засели. Не спрятаться, страшно егерю по голой земле идти, да идет, ног под собой не чует. У ельфов луки дальнобойные, да стрелы меткие, ан у егерей не хуже. Идет егерь, тетива под пальцами дрожит, бою рада, да на груди амулет заговоренный бьется, чтоб стрела вражья минула, да домой вернуться; а впереди — марево радужное, опаловое, чародейское, да в том мареве еле-еле елочки проступают, меж которых сила вражья засела.

А вот и стрелы вражьи завжикали, ладно им целиться, а ты знай себе стрелу пускай наметом, — не этой попадешь, так следующей, не ты, так сосед твой.

Страшно стоять, да только отступишь — свои не пощадят. Да еще король говорил, меж рядов ходил да говорил, в глаза заглядывал: 'из рощи выбить, подкрепление ихнее подманить да отступить, а там и ребя прикроют. Одни вы у меня такие, кому зачин доверить могу'. А значит — стой, егерь, держись, да в свой черед стрелы пускай. А вот и кум с левого боку упал, стрела в глазницу вошла — знать, мухлевал чаровник. Да только...

— За Геронт, сукины дети! За Геронт!

И кричишь со всей ватагой, знай — шагаешь вперед, да стрелы бросаешь. Из рощи выбить, подманить, отступить.

А коль не сдюжишь, упадешь, так доля твоя такая. Только пальцам больно, да в боку колет, и солнышко поднялось, в глаза светит, да один хрен наугад стрелять! За Геронт...

* * *

Конечно же, они ставили щиты, но те рвались под сплошным потоком стрел. Нечего и пытаться было тут выстоять, — приманить и отойти назад, к первой линии, всего-то. Приманили. Кровью расплатились — как же иначе в жестоких играх свихнувшегося мира, как же иначе? И все, каждый из двух сотен, все, кроме нее, знали, на что идут. У каждого из двух сотен, держащих рощу, ставших приманкой, были мертвые глаза, равнодушные к новым смертям. Она же старалась не смотреть вокруг, раз за разом отпуская тетиву, — кисть уже свело судорогой, но какое дело? — старалась смотреть только вперед, стоя на коленях у припорошенного снегом кустика, целилась точно, — фигурки всплескивали руками и падали, маленькие, игрушечные. Вместо них заступали другие, шагали дальше — это люди, их много.

Сквозь свист, крики, стоны, ворвался протяжный зов рога, — она бы узнала его из тысячи, — вырвал из оцепенения. Уходим!

Отползла назад, — стрелы, как град, били в стволы деревьев, но все выше, все мимо. Встала, бросилась прочь, к выходу из рощи, — не смотреть по сторонам, не касаться алого снега, бурой земли, не видеть бегущих рядом, не оборачиваться на тех, кто остался прикрывать... Тот, что по правую руку... вдруг всплеснул руками, упал со стрелой в спине, нелепой стрелой с красными дрожащими перьями на конце. Возможно, она закричала. Подхватила его, — он дышал, — потащила дальше. Не утащила бы далеко, но кто-то подхватил его справа, помог нести, а он все дышал, а потом, когда до позиций было шагов тридцать всего — перестал.

Первая линия подалась вперед единым движением, — точеные, гладкие силуэты, — держа луки наизготовку, зашагала навстречу егерям.

* * *

Тем временем в доме Ханубиса в столице зрители рассеянно жевали бутерброды, глядя, как эльфы идут в атаку. Егеря отступили под градом стрел; потом эльфьи лучники завязали перестрелку с орочьими наемниками, засевшими за редутом, — но те быстро поняли, что высовываться не след.

Тогда эльфы атаковали орочью позицию — и началась сеча.

Впрочем, плохо было видно детали, — пока что они глядели на Арсолир с высоты птичьего полета, и маги не спешили менять обзор. Может и к лучшему, думал Марвин, пока что мы завтракаем, и можно делать вид, будто вовсе неправда, что в пяти сотнях миль от нас столько людей... столько разумных существ собралось, чтобы убивать друг друга. Неприятно знать это, еще неприятнее — видеть. А ведь мир велик, и, наверно, почти все время хоть кто-то да воюет. Есть ли кто-нибудь, кто наблюдает за всеми войнами мира? Хотя вряд ли, невозможно каждый день становиться свидетелем такого и сохранить рассудок. Даже у боевых магов бывают дни мира — да и потом, в бою можно хоть что-то сделать. А я ведь мог быть сейчас там, думал Марвин, и опять не знал, чья именно это мысль. Мог бы — и что теперь?

— Эльфы отступают, — сказала Деянира. — Выманивают орков, понимаю. Видите, — она махнула бутербродом на изображение. — Вторая линия приближается. Орки высунутся из-за прикрытия, бросятся — тут-то их и перестреляют.

— Диву даюсь, как столь прекрасная женщина рассуждает о войне, — нервно, но с долей кокетства пробормотал Йо Сефиус. Поначалу он сильно струхнул, увидев лабораторию, спящего пленника, капли неестественно светлой крови, тихонько падающие с его надрезанной руки в тазик. Потом, когда Ханубис прикрыл лежащее тело простыней, бард несколько оправился, — ну а теперь, подкрепившись, и вовсе стал самим собой.

— Я не женщина, а маг Гильдии, — рассеянно отозвалась Деянира. — Но на месте Эрика я бы не стала сейчас ломать ряды, чтобы помочь наемникам. А сами они едва ли отступят, орки все же, с дисциплиной туго...

— Значит, орки и сами — приманка, — заключил Ханубис.

— Похоже на то, — кивнула магичка.

У Марвина на языке вертелось много всего, но, подумав, он промолчал, — да и сами мысли выгнал из сознания. Осуждать легко, — особенно если ничего не понимаешь в деле.

* * *

Щит из руки, ятаганом в брюхо, кровь летит по дуге, задохлик падает, — и дальше, дальше! Что встали, кыш, орки идут! Ветер в рожу, солнце в глаза, но задохлики бегут, — что, съели?! Это вам не тетивой бренькать... Раз! — разворот, — чего, недоносок, мечик потерял? А из-за плеча малой ему клевцом прям между глаз, мозги наружу — глянь, а такие, как у всех, — и дальше, — клан Дохлой Козы идет, расступись!

Это дело — не то, что за забором сидеть, щитом прикрываться, — эй, куда пошел? За космы желтые ухватил, и лезвием по загривку — лежи, задохлик! Вперед, орки идут!

Кто сказал — назад? Как — назад?! Очешуели, да?!

Вот гуркан пробился, еще за руку хватает — чего хочет-то? Тебе надо — ты и отступай, сыть волчья! Кто тут еще лезет? Раз! — упал куда-то... ништяк. Стрела вжикнула, — ничё, сколько там до тех стрелков ходу... Вперед, орки! Догоним — задницу под колчан им растянем, быстрей, Дохлая Коза, быстрей!

А этот-то что бормочет?!

— ... приказ, именем короля, назад возвертайтесь!

Ха, напугал, егерьская рожа, подстилка ты королевская, — а ятаганом не хошь? Вот и я о чем... Орки, вперед!

Сто шагов, всего-то, вперед! — не помогут им стрелы, — быстрей, Дохлая Коза, быстрей!

Кто тут еще?! Что ты луком закрываешься, придурок? Придурком меньше — вперед, орки!

Из руки кровь хлещет — а, херня, потом разберемся... Бей задохликов! А многовато их тут... да, чай, не считать пришли...

— Сюда, орки! Все ко мне! Ко мне!

Раз! Удар отбил, сам ткнул острием в подмышку, умри, сукин ты сын, умри! Еще кольчужку нацепил, пижон... малого прикрыл, еще одного — ногой в пах, — тихо лежи! За мной, орки!

Не сразу понял, что не кровь в ушах бьется, а земля гудит, прям шаманский бубен... Это что за ... ?! Камень вывернулся из-под ноги... удержался на краю, еще одного срезал, — ну и рожи у них у всех, ха! Вдруг земля под ногами куда-то вильнула... и ухнуло все в пропасть, и орки, и задохлики... а ведь день такой хороший был, жа...

* * *

... и как тут не трепетать, велик Отрин Колебатель, велик и грозен, верую, силу свою даруй нам, недостойным! Поддались пласты, всколыхнулась земля, разверзлась... Во славу твою, Отрин! Так да падут все враги твои, во имя твое! За Геронт, за Геронт...

... сам упал, ноги не удержали, по земле распластался, чувствуешь, чувствуешь живые токи, великую силу? Теперь бы успокоить ее, удержать, ворочается земля, как медведица в берлоге, — тише, милая, тише, шшш...

Встал, отряхнулся, взглядом скользнул — на месте все братья, хорошо все, сдюжили, с нами Отрин Земледержец!

А вы, солдатики, чему ужасаетесь — али не знали, кому хвалу возносите? Велик господь наш, велик и грозен! Эх, да что с вас возьмешь...

* * *

Толчок был силен. Эрик едва удержался на ногах, хоть и был готов к нему. Воронья Высотка содрогнулась, как испуганный зверь. Грохот земли почти заглушил многоголосый крик.

Посреди поля, — там, где орки сцепились со второй линией эльфийского войска, — разверзлась пропасть, широкая, черная. Хорошо... будь это обычный бой, можно было бы уже слать парламентеров, — но все не так просто на этот раз.

— Ваше величество!

Раздвинув плечом кучку взбаламученных пажей, глазеющих на поле, к нему пробрался Гвидо Монтелеоне — черный с серебром, само воплощение куртуазности.

— Летят, Гвидо?

— Летят. Под три десятка, большинство красные, несколько синих.

— Твои готовы?

— Обижаете, ваше величество, — усмехнулся маг. Эрик улыбнулся в ответ.

— Драконы? — подоспел к ним и коннетабль ор-Хаммер. — Я уже распорядился насчет арбалетчиков. Ваше величество, проводить вас в город? Уверен, они атакуют ставку, а ваш доспех бросается в глаза...

— Нет. Что подумают солдаты, если я скроюсь в городе? Пережду внизу, среди гвардейцев.

— Но...

— У нас мало времени. Мне нужен конь. — отвернувшись от собеседников, король поднес фибулу к губам. — Всем командующим! Драконы приближаются. Всем частям — рассредоточиться. Коней держать. Пешим — лечь на землю. Дезертиров убивать. Да будут с нами боги.

Вскочив на коня, король обернулся к тройке боевых магов, вглядывающихся в небо.

— Гвидо, — сказал он. — Постарайтесь сберечь мое знамя, его вышила королева.

— Это не входит в условия контракта, ваше величество,— отозвался Монтелеоне. — Но я попробую.

* * *

Ветер услужливо ложился под крылья, свистел в ушах. Чистый, морозный воздух, какой бывает только наверху, — в полете или на вершинах гор. Они, пришедшие за чужаком, почти притерпелись к удушливым низинам, но лишь потому, что ждали этого дня. Крыло Огненного Вихря взмыло над Арсолиром. Построившись клином, они полетели над полем, к указанному им ранее холму.

Этот край был прекрасен. С правого боку, будто разлитый солнечный свет, сверкало огромное озеро, севернее его белели вершины гор. Названия этих гор не знал никто из всадников, но именно их пообещал отдать им чужак. Слева, куда хватало взора, простерлись заснеженные леса, сияющие в лучах солнца. Спереди же белизна не была безупречной, ее нарушал присосавшийся к озеру город — высокие стены и алые крыши. От города вилась уходящая на запад дорога — черная, неаккуратная лента, запятнавшая снег.

И не было и в помине белизны под брюхом. Черная земля с лежащими тут и там телами, а чуть дальше — бесчисленные ряды стоящего войска, ... И на холме — черный шатер под черным знаменем.

Красиво будет гореть.

Спикировали, пронеслись над войском, вслед им неслось ржание лошадей и крики. В воздух поднимались вихри от заклятий вражеских магов.

Ветер ложился под крылья.

У шатра их ждали маги. Крыло вышло в вираж, плюнуло пятью струями огня сразу. Пламя обрушилось на ставку... разлилось по сторонам, трепеща на радужном щите.

Одновременно — с земли ударила молния.

На следующий виток вышли только четверо.

На земле кричала лошадь с перебитым позвоночником. Пятый молчал.

* * *

Страшно-то как, лишенько, глаз не поднять! Небо во всполохах, а над этими всполохами — солнце, как меч разящий, и лошади орут, надрываются. У Лаурки глаза завязаны, а ноздри раздувает, ушами поводит. Узду тянет, но не рвется, только всхрапывает тоскливо — за что ж нам так, хозяин? И знать бы, за что...

Был бы пешим — хоть на землю бы пал, а так — стоишь, как на ярмарке, а в небесах огонь разящий, огонь...

Кругом молнии блещут, будто по небу косари идут, а с неба-то огонь изливается, по рядам как лесной пожар рвется, просеки оставляет. От горелой вони ребра сводит, а на глаза бы шоры натянуть, да в землю упасть — ан нельзя, кобылку не бросишь. А лучше б верхом вскочить, да скакать отседова до самого горизонта...

Молния пала сверху — раскаленный белый трезубец; вонзилась в десяти шагах — там, где мессир барон стоял, — а теперь не стоит. А Лаурка струхнула — рванулась, глупая! — да за собой потянула...

* * *

Будет ли описано, как они шли вперед, цепью с правого фланга, между краем пропасти и берегом озера, как раз за разом натягивали луки; как в небесах бушевала смерть, и вторила ей смерть на земле? Стонали надсадно рога, поле звенело от заклятий, кричали драконы, проносясь над вражеским фронтом.

Будет ли описано... невольно, — тетива тренькает у уха, — невольно задаешься вопросом — мы ли принесли им смерть в этом обличье? Как мы могли, — из колчана на поясе вынимаешь стрелу, — могли ли мы уподобиться худшим из них? И есть лишь один ответ — глаз и рука становятся одним, — один ответ, и он заключается в том, что мы отступали много миров и эпох подряд, — пять шагов вперед, там повыше, — отступали, и нам больше некуда отступать. А рок, загнав тебя в угол, измордует по образу и подобию, как бы нам — всем нам — ни хотелось думать иначе.

Возможно, возможно, что эта война не имеет смысла, но стрел хватит на всех. Димитрий обещал победу — но и это лишь повод, на самом деле все куда проще, и оттого — страшнее. Да, победа, да, месть, — но мы здесь не за тем. Все проще. Просто, — стрела вонзается в цель, — просто, если уж выпало жить после Кейр-Онте, то невозможно, чтобы жили и те, кто разрушил его. Это неправильно, несправедливо.

* * *

Вторую батарею в войске прозвали Самопальной. Правильно прозвали — а чего тут ждать, когда махину выдают непременно новую, непристрелянную, а то и попросту негодную? Сами не знают, что делают, а вы проверяйте! Видали такое?

Но в этот раз махинка славная, стрелять будет. Рычаги к ладони так и льнут, — говаривали, зачарованная баллиста, сама прицел берет, — а заряжают ее вот такенной дурой с наконечником стальным, — хоть ворота ею выноси.

Да уж лучше бы ворота — твари эти летают быстро, поди на прицел возьми, а где пролетят, там переулочек — трупы обгорелые один на другом лежат. На ученьях-то бедняги, что около Второй вставали, обычно уползали под шумок куда подальше, а тут не уползешь — да и не сказать, что по соседству со Второй опаснее, чем в любом другом месте. Всюду край.

Скоро солнце выше поднимется, перестанет глаза резать, а то ж и не прицелишься толком. В небо поглядишь — только и видно как тени мелькают, — хрен разберешь, каждой твари по паре — драконы эти, орлы ор-Люсилеровские, еще какие-то зверюги с крыльями — вроде вражеские тож. Да еще каменюки в воздухе свистят и молнии блещут — это магики орудуют, да жрецы Отриновы, — а под этим всем войско стонет — куда укрыться? А ну как упадет такой каменюка среди строя — только тех бедолаг и видели, в кашу разметет. Славно все ж, что с нашей позиции на драконов обзор хороший, а на войско — плохой.

А вот и тварюга по нас летит, пасть разинула, летит быстро — не свернет!

— Крути ворот! Крути!

Не подвела махинка, сдюжила, да и парни молодцы, успели. Вонзилась дура кованая прям дракону меж лап, его аж перевернуло — завопил и за край рухнул, на войско, кажись. Да все одно не видно.

* * *

Когда появились драконы, Ханубис открыл первую бутылку миндального ликера. Потягивая напиток, наблюдатели молча смотрели на Арсолир. Вязкая горчащая сладость странно сочеталась с кошмаром, происходящим по ту сторону стекла.

Марвин подавил зевок. Ликер сразу ударил в голову, напоминая о том, что ночью поспать не удалось. Но стыдно же спать, когда происходит такое? Слева от него застыла, выпрямившись на краешке кресла, Деянира, побелевшие пальцы стиснули подлокотник. Справа шумно вздыхал Адар Йо Сефиус.

Ханубис вернулся сверху, принес тарелочку с печеньем.

Песочное тесто, рассыпчатое, вкусное. И — с неожиданным довольным малодушием — хорошо все-таки, быть здесь, а не там. Говорят, древние императоры Тримгеста на пирах заставляли специально выученных рабов сражаться друг с другом. А чем отличаются от них те, что приходят поглазеть на казни? И мы не лучше, — мы так и будем сидеть здесь, а когда допьем ликер, то откроем еще что-нибудь.

Мы здесь не по праву. Мы должны быть сейчас на Арсолире — каждый из нас; это чистое недоразумение, что мы сидим здесь, в тепле и безопасности, вместо того, чтобы стоять под огнем. Личный недочет каждого. Вот я — как я сумею оправдаться в том, что нарушил свой долг дважды за последние декады? Какое я, барон ор-Мехтер, — и титул рассыпается на губах сладкими крошками, — имею право отсиживаться здесь, когда мой сюзерен воюет, когда мои подданные лишились защитника? Так и так пришлось бы выбирать — но с чего я взял, будто могу выбирать по своей воле? Это оправдание для трусов — я могу перечислить все, чем мне пришлось пожертвовать здесь, по воле учителя, судьбы, по собственной глупости, — но какое отношение это имеет к долгу, данному мне при рождении?

Оправдывайся как хочешь — но ты сидишь в безопасности, а они умирают.

А ведь учитель... будь он на Арсолире, он мог бы все исправить, одной его Силы хватило бы на то, чтобы остановить эту бойню! Он мог бы, но почему же тогда... Это тоже что-то, что мне предстоит понять? Как можно понять — такое?

— Ох, лишенько, — севшим голосом сказал Йо. — Огонь небесный...

Деянира покосилась на него. Марвин видел ее бледный, четкий профиль.

— Это война, — сказала она. — На войне могут убить. Случается, знаете ли.

— Это да, знаем... — махнул рукой менестрель. — Только чтоб вот так...

— И так тоже, да. А вы, милсдарь, не сочтите за любезность сказать, — сверкнула она глазами, — за кого переживаете? Во избежание недоразумений.

— Я? Да пацифист я... что тех, что этих — все равно плохо.

* * *

Остановились на берегу, за спиной у рыцарей. Вокруг было шумно и как-то ссыкотно; спереди доносился рев волынок и крики десятников — панцирная пехота пошла вперед. В небе парили драконы, и это тоже не грело душу. Зато если дело выгорит... 'Папа' столичной каваты не мог доверить затею такой важности кому-то из своего выводка — нет настолько надежных. Достаточно и того, что пришлось повесить поручение на Мертвятника, лично ему глубоко подозрительного. Правда, справился тот цукерно, — но от того еще не перестал быть мутным сукиным сыном.

Он вытащил из свертка жезл Ромерика — странная штуковина, с локоть длиной, выточен из теплого на ощупь темного камня с кровавыми вкраплениями на нем. И эта пафосная дрянь должна сработать? Как назло, со жрецом тоже вышла беда: ребята не нашли в городе жрецов Ромерика, кроме этого вот шуганного слабоумного кроля. Вот и сейчас стоит, как хрен с горы...

— Ложись, придурок! — дернул за руку, швырнул между двух кочек, сам рядом. Над головами, совсем низко, на потоке горячего ветра промчалась тяжелая тень.

Придурок затрясся в приступе кашля, потом, отвернувшись, сплюнул кровью. Вот зараза, он еще и чахоточный! Удружили, ребятки...

— Слушай меня. Значит, так: сейчас я дам тебе жезл, а ты им вдаришь по этим тварям так, чтоб их разнесло нахрен. За Геронт, понял? Понял, говорю? Ась?

Чахоточный уставился, будто смерть свою увидел, ответить и не пытался. Козел.

— Ты понял, нет? Жезл возьмешь, бога твоего, и к духовой матери их всех отправишь! Понял?

Нет ответа. Да чтоб тебя... Над головой опять просвистел теплый ветер, тень на миг накрыла ложбинку. Разлетались тут... а наши слабеют, если раньше с земли за раз взлетал десяток молний, то теперь — хорошо, если две-три, да и баллисты что-то остановились. Если так пойдет — кранты скоро эрикову войску, и прекрасному будущему заодно. Еще этот... толку с него как с козла молока, а без него — никак. Что же ты, Ромерик, при себе таких держишь, кому в приличном месте и мешки вязать бы не доверили? Ну, последняя попытка, а нет, — так тикать. Жезл и в Угорье загнать можно будет.

— Слушай, браток, мы пришли сюда их убить. Давай их уже убьем и пойдем отсюда, а? Поднимайся, давай, вот так. Пальчики разожми.

К его изумлению кроль встал, нелепо покачнулся на кочке. Сжал жезл, и замер, выпучив зенки. Эк его переехало! Ну, может, хоть на лад пойдет.

Когда жречишко закончил лепетать рифмованный бред, и с жезла сорвались первые искры, их чудесный досуг снова прервали. Трое конных, рожи суконные, казенные, а в руках взведенные арбалеты играют. Того и гляди — шагнет лошадка, болт и сорвется. А что за мундиры такие? Вроде гвардейские, а кроме королевского петуха, никаких разметок и нет. Известно кто — второй отдел, особисты, законнички. А вовремя вы спохватились, что у вас в тылу подозрительная парочка дух знает чем занимается...

— Кто такие?

— По приказу его величества и во славу Ромерика! — и понизив голос, — секретная операция.

Главный смутился, моргнул.

— Почему мне ничего не доложили?

Потому что мелкая ты рыбка, сосунок. Фибулы при тебе нет — кого спрашивать будешь?

— Приказ его величества! Арбалеты уберите, ритуал внимания требует, напугаете же человека.

— Но...

Глаза особистов расширились, за спиной полыхнуло.

Чахоточный воздел жезл, и в небо рванулись десятки, сотни искр, закружились в небесах в стремительном танце, переплетаясь, обвивая друг друга, вспыхивая дивным узором. А потом, будто подхваченные порывом ветра, понеслись на восток... чтобы рухнуть на спины рыцарского войска. В Бездну твою мать!

Упал на землю, перекатился, — вжикнули болты, — подальше, хотя толку...

Драконье пламя обрушилось совсем рядом, опалило, волосы затрещали от жара... откатился подальше. Вроде не горит.

Перед глазами разлились зеленые круги, свет померк. Встал — особистов и дух простыл, или что там чернеет? Саламандр не разглядеть, но там они, лошади кричат, люди...

Жезл лежал на черной земле рядом с какой-то дрянью, воняющей горелым мясом. Целехонек. Эх, мать-тьма, это что же, я тут один остался? Нецукерно получается, совсем нецукерно... Да что же делать? Слышишь, Ромерик, ты бы помог мне, а? Что же ты творишь, сука такая? Давай так поступим — ты мне сейчас поможешь, в накладе не останешься, у папы слово верное.

Гладкий камень опалил ладонь; чуть не отбросил подальше, но превозмог, выпрямился, поднял жезл, как это делал чахоточный.

— На драконов летим, поняли?!

Пламя пронзило его насквозь.

* * *

Знамена трепетали на ветру, переливались в солнечном свете — изумруд, молодая листва, бирюза, аметист, янтарь. Эльфийские латники — прекрасные, смертоносные — ждали приказа к наступлению. Будто и не было этих лет от одной войны до другой.

Риардин ар-Файль, до недавнего прошлого — маг Гильдии, придержал коня, глядя на сородичей с чувством, которое не смог бы облечь в слова. Плещут знамена, золотом и серебром расшиты гербы, озерная гладь сверкает на горизонте, тускло блестит броня. Сияние славы... но война не прощает позерства.

Зазвенели трубы, полки шагнули вперед.

Тот, кого он искал, был заметен издалека. Крайний слева в третьем ряду — странное место для полководца. Солнечный свет, падая, преломлялся вокруг него радужным облаком, — и в свете этом было что-то неестественное, болезненное.

Подъехал, скользнул с седла.

— Димитрий.

Тот на ходу стянул с головы шлем, осклабился в ответ. Так это и есть знаменитый Димитрий? Лицо — тощее, злое, — словно меняло очертания, разя Силой, но Силой чуждой, грязной. На него неприятно было смотреть. И доспехи на нем — королевские? И человеческий тяжелый двуручник висит на плече, неуместный, как неуместен здесь его хозяин.

— Приветствую, гильдиец, — усмехнулся чужак.

— Ты спутал форму обращения, — сказал Риардин. — Драконы отступают.

— Еще бы, — Димитрий улыбался, — Там стало жарко, заметил? Они и так потеряли половину. Они-то не подписывались участвовать в ваших эффектных авантюрах.

— Значит, ты не властен над ними? Ты говорил иначе.

— Драконы — свободные существа, — пояснил чужак негромко, уставившись на мага радужными зрачками. — Я бы не стал лишать их воли, чтобы вам было удобней.

— Я о другом. Я вижу, что ты несколько преувеличил свою власть над драконами. Так вот, мне хотелось бы знать: где еще ты преувеличивал? Ты обещал моему королю дать Детям Света победу в битве — могу ли я из этого заключить, что ты располагаешь еще каким-то тайным оружием?

— Не-а, еще не хватало. Вы и так сцепились, хватит перцу, — он говорил, мешая Старшую Речь с грязным всеобщим, улыбался глумливо. И за ним пошли Дети Света? Но почему, как? — Победа не дается на блюдечке, хоть тебе бы это стоило знать, гильдиец. Если я что-то и обещал — вам же не нужна была победа. Вам нужен был повод, чтобы красиво помереть, залив все окрест кровищей. Я его дал, — и чего еще ты от меня хочешь?

На них начинали оглядываться идущие рядом.

Вот так. На самом деле, не так уж важно сейчас, что он обещал, чем пленил души. Димитрий был отвратителен, будто ядовитая тварь, ползущая в складках одежды. Чутье и опыт кричали об одном — он опасен, он должен быть уничтожен немедленно, — но Риардин понимал, что не сможет справиться с ним сейчас. Кем бы ни являлся Димитрий, Сила его велика... не говоря уж о том, что убийство полководца своим же обычно действует на войско несколько деморализующе.

— Я скажу еще, если ты хочешь знать, — продолжал меж тем Димитрий, не замечая устремленных на него глаз, — и если не хочешь. Идущие в бой, чтобы победить, рассчитывают на себя, а не на неведомые чудеса. Идущие за победой не станут рисковать понапрасну, руководствуясь так называемой 'честью'. Они не будут принимать бой там, где это невыгодно. Они выберут пользу, а не красивость. Но вам все это не нужно, поскольку вы идете не за победой. Сможешь возразить?

— Я слишком поздно приехал.

— Ты еще можешь отказаться, — усмехнулся чужак, а лицо его внезапно стало до дрожи похожим на лицо Гвидо, Гвидо Монтелеоне. — Ты же не подписывал контракта?

— Король ждет меня, — сказал Риардин. Вскочил в седло.

— Лично я собираюсь драться, — сообщил Димитрий, звонко хлопнув по мечу. Отвернувшись от мага, он сказал соратникам:

— Исход боя зависит от нас. От каждого из нас.

* * *

В зеркале, с высоты птичьего полета, они видели поле, на котором пришли в движение войска. Алый блеск танца саламандр над геронтским войском слепил, но и сквозь марево видно было, как устремились вперед конники, с правого фланга — дружины князя Себровирского, и почти сразу же с левого — рыцари вассальных баронов.

Теперь, когда улетели драконы, себровирцы посмели выскочить из-под прикрытия холмов и восточнее расщелины схватились с эльфийской конницей, серебристо-прозрачной в коконе защитных заклятий.

Закованная в броню гусеница поползла вдоль озерной кромки, обхватила остатки третьей линии эльфов, плотно завязшей в схватке с пехотинцами. Колонна вражеских латников спешила им наперерез, но запаздывала...

Озеро, мирное и тихое, вдруг вспенилось — и гигантская волна взметнулась, понеслась к берегу; сверкающим валом, вровень с городскими стенами, встала над конницей, рухнула... Хлопья белой пены взлетели к небу, на миг закрыли зеркалу обзор.

Вода схлынула, потащила за собой маленькие, будто игрушечные, фигурки коней и всадников, смела их, оставляя за собой лишь черную землю и грязь, в которой тут и там барахтались остатки полуторатысячного полка. Эльфы успели как раз вовремя.

* * *

...и опять ударил ее по лицу. За себя она не боялась, больше за девочек, — лишь бы не бросились защитить. Не дурак же он, убивать сейчас союзниц...

Вот она — цена их союзу.

Губа лопнула, рот наполнился кровью. Во имя Матери Вод, только бы выдержать, не ответить ударом на удар! Не время...

— Сучка ты, эльфья подстилка, — зашептал он. — Один шанс у вас, еретичек, был, и тот спустили. Теперь попляшете... Как ты его величеству в глаза посмотришь, тварь?

Отпустил наконец-то, скосился на костяшки пальцев.

— Держите озеро, крепко держите! — бросил сгрудившимся, перепуганным девочкам. — Если, упаси вас боги, повторится — я и с коня слезать не буду.

Она поднялась с песка, — и не заметила, как упала. Выпрямилась. На то, чтоб залечить лицо, Силы уже не оставалось — они держали озеро, держали до последнего, до скрежета зубовного, но тех, на том берегу, было больше, и так уж решила Ратин... Да и зачем ей помогать тем, кто не служит ей, кто держит ее жриц под прицелом?

— Да будет милосердна к нам Ратин, Идущая по росе... — впервые она назвала ее так, и испугалась — зачем! напугает... — но поздно, девочки услышали, еще ближе прильнули друг к другу, сорванными голосами завели молитву.

* * *

У озера, в черной грязи, рыцари, точнее — то, что от них осталось, спасались бегством. Эльфы уверенно заняли левый фланг и пытались додавить пехоту.

Вдалеке, у холмов, себровирцы протрубили отступление.

Марвин то проваливался в сон, то просыпался — ничего не менялось. Разве что кончился ликер. Адар Йо Сефиус притащил откуда-то еще одну бутылку и теперь ковырял ножом пробку.

— Ну как, милейший, довольны? — нарушил молчание Ханубис. — На балладу материала хватит?

— Да на десяток хватит! — ухмыльнулся менестрель. — На сагу!

— Это чудесно. Поставьте же бутылку на стол, я сам открою.

Последовав участливому совету, Йо отставил бутылку и потянулся за гитарой. Побренчав на ней несколько минут, он сообщил:

— Здесь должен быть рефрен 'но трусов не видели в этом сраженьи'.

— Так, — кивнула Деянира, не отрывая глаз от зеркала. Марвин видел ее лицо — четкий, ровный профиль, сжатые челюсти.

Они продолжали сидеть и смотреть, гитара тихо бренчала. Потом, когда себровирцы отступили к войску, когда эльфьи конники врезались лоб в лоб в рыцарей дворянского корпуса, когда последняя, четвертая линия лучников двинулась туда же, к правому флангу геронтской армии, — тогда Йо заерзал в кресле и, будто не совладав с искушением, вновь подал голос:

— Простите, почтенный мэтр, — сказал он. — Я вот что думаю. Вы не могли бы как-то изображение придвинуть, ну, чтобы вблизи все разглядеть? Мне бы для баллады пригодилось, а то...

Ханубис повернулся к нему с вежливой, выжидательной улыбкой на губах, и менестрель затараторил дальше:

— Ну, какие-нибудь детали, героические. Подробности. Какие-нибудь фишки, для большей выразительности, а?

— Можно, — кивнул некромант.

... стылая вода пропитала рубаху насквозь, панцирь могильной плитой давит на спину, головы не поднять из жидкой, пахнущей кровью грязи, грязь течет под забрало, залезает в рот, ноздри. Руки не слушаются, не сорвать шлем с головы, не вдохнуть, и пахнет кровью... дышать. Тьма.

... Конь взлетает на дыбы, и сверху, под светлым солнцем, видишь блестящую сталь копья, прямо в грудь. Удар! Небо и земля кубарем, и долгий миг падаешь в небо, а потом боль... тьма.

Боль, боль, боль. Руки на животе, и что-то хлещет в ладони, в глазах меркнет... тьма.

Стрела входит в горло, выше ворота, не вдохнуть... тьма.

Меч опускается бесконечно долго, свистит в воздухе. Удар. Тьма.

Тьма. Тьма. Тьма.

Крик и звук удара.

Свет вернулся внезапно. Марвин заморгал, долгий миг не веря тому, что находится здесь, дома; что ему непостижимо повезло — он здесь, в безопасности, живой. Йо охал, свернувшись калачиком в кресле, обхватив руками гитару, не то в попытке прикрыться, не то — защитить.

Деянира стояла напротив некроманта, держащегося за щеку, и неотрывно смотрела на него.

— Дурак ты, Ханубис, — тихо сказала она.

Тот отнял руку от лица, выдержал ее взгляд.

— Извини, Дея, — сказал он. — Именно ты — извини.

Она кивнула, села опять в кресло.

— А можно мне... рюмочку? — шепнул менестрель, по-прежнему обнимая гитару.

Ханубис вытащил пробку, наполнил рюмки. Движения его были ровными, уверенными, лицо — как всегда, бесстрастным. Марвин ждал, когда же учитель вспомнит о нем, успокоит хотя бы взглядом — но тот занимался делом и не смотрел.

Комната расплывалась перед глазами. Марвин провел рукой по лицу и потянулся за рюмкой. Ханубис вложил холодное стекло ему в ладонь, улыбнулся — легкой, безразличной улыбкой, — и отвернулся.

Марвин сжал рюмку двумя руками, будто впервые увидев, какая пропасть отделяет его от учителя. И понял вдруг — доподлинно, очевидно, — что никогда более не посмеет доверять ему.

* * *

Гвидо Монтелеоне вглядывался вдаль, туда, где приближалась к холмам четвертая линия. Эльфы шли строем, а над ними парили знамена, лазурно-золотые, будто небо над Арсолиром. Королевская ветвь, лучшие воины. На глаз — тысяч восемь их там.

Рядом, спиной к уцелевшему шатру, Эрик Геронтский давал последние указания полководцам.

Все отлично, Гвидо: те, кто жив — живы, а время уже за полдень. Скоро можно будет отдохнуть. Если удастся разбить этих — бой, считай, кончится.

И все бы отлично, когда бы не две мыслишки: во-первых, будь он на месте эльфов — не стал бы атаковать правый фланг, укрепленный королевской гвардией, когда есть ослабленный левый. Во-вторых — что-то давно он не видел сукина сына Риардина.

Брошенное заклятье повисло над полем, мягко рассеялось с ветерком. Никакого эффекта. Как и следовало ожидать... но что-то не сходится. Эльфы наступают, еще немного — и разглядишь гербы. И видно уже серый ветер, стелющийся перед ними — летящие стрелы.

Имелось еще другое заклятие против иллюзий, — из арсенала некромантов. Монтелеоне не переоценивал свои познания в этой области, но, кажется, настало время попробовать что-то новенькое. Риардин знает как пять пальцев весь его обычный набор, остается лишь импровизировать.

Остановился, припоминая порядок действий. Ну, к Духу! Резанул ножом по тыльной стороне руки и, сосредоточившись на струйке крови, устремив взор на поле, продекламировал слова, в смысле которых не был до конца уверен.

Мир качнулся, стал будто черно-белым, и в этот миг Монтелеоне увидел Арсолир.

Он видел кровавые потоки, растопившие снег, он видел живых и мертвых, он чувствовал страх, ярость, и каждую агонию, каждую рану. Он видел тень рока, заслонившую солнце; он видел себя самого — и предпочел бы не видеть этого никогда. А эльфы... да, они шли слева, по берегу, туда, где бились латники, где среди смертей пульсировала безумная радужная звезда. Он мог бы дотянуться до любого из них — он парил над битвой, и Сила толчками текла сквозь него — темная, грязная. А потом волна кромешного ужаса накрыла его, и он упал в снег.

Эрик держал его за руку. Губы не слушались, но все же он сказал, что надо. Мир вернулся не сразу — в какой-то миг казалось, что не вернется.

Кто-то помог ему сесть, взволнованный паж сунул кружку шоколада. Ковальский и Секунда уже были рядом — когда успели? — и буравили его взглядами.

— Нормально, жить буду. Коней приведите — поедем через минутку. Отдышусь только...

Как же хорошо, что они здесь.

— Ну и рожа у тебя, командир, — с чувством сказал Секунда. — Будто мертвеца увидел.

Засмеялись втроем. В лагере опять началась суматоха. У шатра Эрик кричал приказы в гомонящую фибулу.

* * *

Что-то у командира лицо нехорошее. Поводья чуть не отпустил, манжеты поправляет, а сам на бой смотрит, будто в первый раз увидел.

Остановились на берегу, шагах в двухстах от эльфьей четвертой линии — а там уже так жарко стало, что хоть куртку скидывай. Идут эльфы вперед, на ополченцев — а те, хоть в штаны навалили, насмерть стоят. И куда деваться? Его величество что-то кричал, что венитов дождаться надо, да где те вениты? И в лагере не было. А пока дворянята снова выстроятся, на ополченцев вся надежда. И на Гильдию. Королям не привыкать нами дыры затыкать, как-то так.

'Секунда, щит'

Обижаешь, командир, давно уже поставил. Еще бы не, если стрелы летают.

'Ковальский, сплети пока что-нибудь погорячей. Что именно — мне не говори'

'Понял, есть'

Еще две стрелы в щит ткнулись, сгорели. Монтелеоне вдаль смотрит — решил, значит, начать с Дина. Да, тяжко ему, должно быть, а деваться куда? Те, кто с вражьей стороны, ничего нам не должны. Ну, хоть на себя командир похож стал, снег с волос отряхнул, взглядом заледенел, нос вперед — орел, одно слово.

Стрелка вперед шагнула, копытом обо что-то звякнула. Рыцарь лежит утопший.

Дин... эльф появился внезапно, просто возник между ними и войском. Плащ бирюзовый щегольский — как же, помню, летом в Граарге покупали. А вот кольчужка незнакомая, не было у него такой.

Появился — и уставились они с командиром друг на друга. Сила между ними собралась немалая, воздух так и дрожит, щит держать — и то тяжко стало. Что делать-то будут? Монтелеоне эльфьи штучки знает, так и эльф не лыком шит, Гильдия дармоедов не кормит. Но как же посмел, сволочь... А щит уже аж искрится от напряжения. Еще Ковальский шепчет, между ладоней собирает. Удержать бы только!

Все совсем быстро было. Монтелеоне вперед подался... и лицо у него совсем нехорошее стало, с таким не в бой идти, а по кустам ховаться. Закричал что-то, шквал...

Ковальский бросил заклятье. Дин закричал, совсем коротко, тонко — и рассыпался пеплом, будто от драконьего пламени.

Хоть быстро.

Щит зазвенел, задрожал, откатом чуть не снесло, еще и...

Монтелеоне подхватил щит в последний миг, выровнял, эльфьи чары осыпались вокруг осколками стекла. Вот и славно.

Ох ты, а это кто? День сюрпризов сегодня, не иначе. В десяти шагах всего возник. С двуручником на плече, на эльфа не похож, но и не человек явно, морда гнусная. И ржет, заливается так, что битву заглушает.

— Ну ты герой, Монтелеоне! И как трогательно...

О чем это он?

Командир выбросил вперед ладони, и чужака смело огненной стеной. Огонь покатился вперед, по берегу, поджигая трупы, добрался до войска, шагов на двадцать врезался в строй, оставляя широкую просеку. Щит опять задергался, того и гляди — рванет! Сколько у тех эльфов магов?!

На этот раз Ковальский подхватил, а там так и пошло. Пока ребята со всего поля подоспели, отбили еще три атаки. Да и ребят-то пятеро всего, стало быть, восемь из пятнадцати осталось. Да не до счета сейчас...

А потом по крикам стало ясно, что вениты все-таки пришли. Вовремя, Силы уже чуть оставалось.

* * *

Выехали еще на рассвете, под знаменами Ордена — четыре тысячи братьев и еще три тысячи с ними. Шли хорошо; снег ложился под копыта коней, блестела озерная гладь, далеко разносились слова гимнов.

Издалека еще увидели, что нелюдь одолевает, перешли на рысь, выше воздели штандарты с мечом-солнцем. Они пришли вовремя — они несли победу! Да укрепит нас в бою Щит Истины! За Геронт!

Божественная сила хранила их. Вражеская конница попыталась задержать, бросилась навстречу. Сшиблись, разметали их по полю, втоптали в грязь — и дальше, дальше. За Геронт! Во славу людскую!

Трубы гремели, гремели — и в ответ им несся многоголосый крик. За Геронт!

Врезались нелюдям в тыл и прошли, как нож сквозь масло.

Он думал, что будет страшно, но страха не было — лишь восторг и ярость. Разил копьем, пока оно не сломалось. Обнажил меч, бил с седла по искаженным лицам, рубил руки, топтал конем, кричал вместе со всеми... Вечная слава — меч-солнце — хранила его равно от гибели и от скверны, — он нес мир этой земле, нес победу, — и твердо, непреложно знал, что Вениус взирает на них с небес, гордится ими!

А после конь вздыбился и, вскрикнув жалобно, пал на землю. Едва успел выдернуть ногу из стремени, рухнул рядом. От удара в глазах на миг потемнело, а снова открыв их, он увидел небо, лазурно-золотое закатное небо, всем телом ощутил дрожь земли от тысяч копыт. Братья умчались прочь, и он остался один.

Перекатился на живот, с усилием поднялся на колени. Где-то впереди сражались, но он не видел их отсюда. Кругом были лишь трупы — десятки, сотни переплетенных, израненных тел, лежащих друг на друге. Мертв был и конь — из нагрудника торчали две стрелы, — и впервые за битву он почувствовал страх. Лучник где-то здесь, притаился за трупами, но почему не стреляет?

Уперся ладонями в бурую грязь, с натугой встал, заозирался вокруг. Говорили, будто эльфья стрела не пробивает доспеха, да, видно, соврали, — а теперь он весь на виду, живая мишень, — но не отлеживаться же среди мертвых, когда идет бой, когда Вениус глядит с небес? Как бы ни было страшно... Вдруг заметил движение, повернулся.

Нелюдь шел к нему, — не спеша, грациозно переступая через трупы. Лука у него не было, — как и любого другого оружия. Без шлема, только тонкий обруч держит волосы, улыбка на губах... Безумец? Маг? Приманка? Шагнул ему навстречу, выставив меч перед собой, каждый миг готовясь получить стрелу — в грудь ли, в спину ли... Но никто не стрелял. Нелюдь остановился шагах в десяти, глядя на него безотрывно, на лице засохшие капли крови, а какие глаза... Говорили, что нелюдь надо бить сразу, говорили, что нельзя жалеть, — но он безоружен и не творит ворожбы...

— Сдаешься?! — не узнал собственного голоса. Нелюдь мотнул головой, скаля зубы в улыбке...

Что-то хрустнуло под ногой, — удержался, не взглянул вниз. Ближе, ближе... никто не стрелял. Остановился на расстоянии вытянутого меча, почти коснувшись груди.

— Ты стрелял?

Кивок, взгляд глаза в глаза — серые, страшные, с огромными зрачками. Он всегда думал, что у нелюди вертикальный зрачок — но нет, обычный...

— Сдавайся! — молчит. — Сдавайся или бери оружие, будем драться!

Молчит. Он, верно, безумен... и что же делать? Он был готов драться, но не стоять так, не объясняться с нелюдью... Или бросить его, идти к своим? Говорили, что нельзя подставлять спину... правильно говорили...

— Бери оружие, дерись!

Молчит. Укрепи меня Вениус, что же делать? Ударить, одного удара хватит...

— Сражайся или беги! Ну...?!

Молчит, не сдвинулся с места.

Порыв ветра обрушился внезапно, проник под латы и куртку, выхолодил до костей. Мигом позже, вырвавшись из пучины животного, дикого ужаса, он увидел, как трупы за спиной нелюди зашевелились.

Мертвецы вставали,— свои и чужие, отовсюду, со всех сторон. Поднимались — равнодушные, искалеченные, неразличимые меж собой, — вставали, десятки, сотни, образуя подобие строя; сжимая оружие, смотрели на живых.

Творец Милосердный, да что же это?! Это не может быть явью, это лишь сон, дурной затянувшийся сон....

Нелюдь нарочито неспешно наклонился, подобрал с земли меч — дешевый клинок с дурным зазубренным лезвием.

Переглянулись снова. Говорить нужды не было.

Встали спина к спине.

* * *

Так было. С юга пришло воинство мертвых, и вел его черный всадник, увенчанный мглою, и солнечный свет померк, когда вступил он на Арсолир. И тогда ледяной ветер, исполненный ужаса, скользнул над живыми и мертвецами, и мертвые восстали.

И был новый бой, страшнее прочих.

Потом менестрели воспоют этот бой в сотне баллад, но как человеческая речь может рассказать о том, что произошло, не утаив части ответа? Там была бойня — это так. Там обрела форму и плоть новая легенда, из тех, что не принадлежат ни земле, ни небу, но связуют их воедино. И менестрели споют о легенде, ибо истинно лишь то, что может стать мостом, оставшись при этом тайной. Что же до плоти и крови — век их недолог.

Но для тех, кто стоял на Арсолире — там была бойня.

И тогда вперед выехал Эрик Седьмой, король геронтский, и швырнул перчатку под копыта коню, окованному черненой броней. И король Проклятых Земель принял вызов и поднял копье — а мертвые воины отступили, встав за спиной его единым строем. Живые же пришли в смятение, ибо не знали, остаться ли им с королем или бежать, — но бежали немногие, гвардейцы же остались все до единого, как и вениты. И эльфы — хоть и осталось их мало, никто не отступил перед новым врагом, как не отступали они и перед старым.

Все было по законам чести, единым и безусловным, и трижды скрестили они копья — Эрик, чей доспех золотили лучи закатного солнца, и король-мертвец, черный, как сама тьма. Ни один из них не смог выбить другого из седла. Тогда спешились они и обнажили мечи.

Остры были их клинки, но и доспехи надежны, а потому ни один не мог поразить другого. Так сражались они, отчаянно и свирепо, а живые глядели на них со страхом и надеждой, ибо хоть силен был король-мертвец, но и Эрик не уступал ему в силе и доблести.

Так было — и в том мы свидетельствуем. Не от клинка пал наш король, но был сражен темным чародейством, когда заглянул к нему в очи король-мертвец. И тогда подкосились ноги нашего короля, и руки его потеряли меч, доставшийся ему от предков. Супостат же засмеялся, и тогда взмыли в небо мертвые драконы, ставшие плотью тьмы и исторгающие тьму.

При короле был боевой маг, именем Монтелеоне. Когда он увидел, что пал король, то призвал огонь и свершил заклятье из тех, что лишь в смертный час дозволено вершить. И пламя пожрало его и многих из мертвого войска, но король-мертвец устоял, отгородившись тьмою. И тогда не осталось у живых надежды, а мертвецы вновь пошли в наступление, драконы же летали над полем, сея гибель, будто мало было доселе всходов.

О том же, что произошло после, надлежит знать и молчать, ибо не для человека речь об этом. В час тьмы воссиял над озером свет, что был стократ ярче заходящего солнца. То по воле богов, от чьих взоров не скрыться, пришел на Асолир солнечный исполин, главою касавшийся неба, и обнаженный клинок был в руке его. Воздел он тот меч в небеса, а после вонзил его в землю — и раскололось поле, как если бы было глиняной миской; и вспыхнуло пламя; и озерные воды хлынули в раскол.

Тем кончился Арсолир, и никто из бывших там не вернулся назад.

* * *

Густой пар заволок зеркало. Ханубис отвел изображение назад, дав поле крупным планом.

В полном молчании свидетели смотрели, как озеро закипело, выходя из границ, как рухнули стены Арсо, а вслед за ними и весь город — домик за домиком — скрылся в бушующей воде. Столб пара становился все гуще, розовел в последних солнечных лучах

Зеркало закачалось на цепях, зазвенели рюмки — подземный толчок добрался и до столицы. Потом изображение погасло.

Адар Йо Сефиус нарушил молчание первым — длинной тирадой, в которой не было ни единого цензурного слова.

— Божественное милосердие, — пробормотал Ханубис, извлекая из-под кресла очередную бутылку. — В полный рост.

— Милосердие?! — задохнулся менестрель.

— Оно может принимать различные формы. Помянем.

Марвин протянул руку, проглотил напиток, не чувствуя вкуса. Он совсем замерз, зуб на зуб не попадал.

— Пион? — спросила Деянира.

— Да, — кивнул Ханубис.

— Думаешь, поможет?.. Ну да неважно, — магичка встала. — Благодарю за гостеприимство, мэтр, боюсь, что я вынуждена вас покинуть. Прямо сейчас.

— Зеркало?..

— Оно мне сегодня не понадобится. Бреслав и так знает. Завтра пришлю кого-нибудь.

Взбежала по лестнице, хлопнула дверью.

— Ага, — Йо начал вылезать из кресла. — И мне пора...

— Марвин, — сказал Ханубис.

— Да?

— Проводи леди ор-Фаль. Ей не стоит оставаться сегодня одной, понимаешь меня?

Вроде бы бесстрастный голос учителя проник сквозь стену оцепенения, заставил Марвина вскочить.

— Да, конечно...

— Надеюсь. А вы, милейший, — встав, Ханубис взял менестреля за запястье, преградив ему проход к лестнице. — Я хотел бы задать вам один вопрос.

Марвин поспешил вслед за Деянирой. Йо, бледный, ошалевший от пережитого, обернулся к некроманту.

— Скажите, пожалуйста, каковы ваши творческие планы? — светским тоном осведомился Ханубис.— Я бы очень хотел побывать на вашем ближайшем выступлении.

С полминуты менестрель хлопал глазами. Потом заржал. Он смеялся долго, заливисто, пока дыхание не перехватило, а живот не свело судорогой, икал и хлопал себя по ляжкам.

— ... Выступление! — повторял он. — Творческие планы!

Ханубис, со вновь наполненными рюмками, терпеливо ждал, пока тот не иссякнет.

Наверху входная дверь хлопнула во второй раз.

* * *

Марвин выскочил за дверь. Каблуки Деяниры стучали по брусчатке. Она шла быстро, почти бежала. Когда он нагнал её, не повернула головы — ему опять был виден лишь четкий профиль.

— Леди Дея! Подождите меня!

— Зачем?

— Я вас провожу. Не стоит женщине возвращаться одной в темноте.

Обернувшись, она широко улыбнулась ему. Жуткой улыбкой, навсегда изуродованной шрамом.

— А ты, пожалуй, прав. Идем.

Падал снег, розовый в лучах Родхрин, сияющей как драконье пламя.

На рынке торговцы закрывали лавки, стуча засовами и переругиваясь с подмастерьями; нищие деловито рылись в мусоре в поисках съестного. Город жил своей жизнью. Никто здесь пока не знал об Арсолире.

— Поймать вам экипаж?

— Я лучше пешком пройдусь. Есть у меня кое-какие дела.

Сквозь толпу она прошла так, словно площадь была пуста. Марвин едва поспевал следом. За рынком свернули к Белому городу. К его удивлению, Деянира пошла налево, к казармам. Остановилась у вывески с рысью.

— Так, я собираюсь напиться. Можешь возвращаться домой, свое дело выполнил. Или оставайся, как хочешь.

Он зашел следом.

Внутри было тесно — всего три пустых стола, покрытых клетчатыми скатертями За стойкой дремал старик.

— Бутылку 'гномьей', — скомандовала Деянира, щелкнув пальцами. Хозяин распахнул глаза, но быстро сообразил, что к чему, и скрылся на кухне.

Магичка села у камина, расстегнула куртку. Марвин присел на стул напротив. Она казалась совершенно спокойной, будто обледенела изнутри.

У нее были на Арсолире близкие. Наверняка кто-то был.

— Я собираюсь напиться,— повторила она. — Дело это мутное и неэстетичное. Как захочешь бежать — беги.

— Я бы тоже с удовольствием напился.

— Ханубис не оценит.

— Да? Жаль.

Она улыбнулась ему снова, — и на сей раз он не отвел взгляда.

Прибежал хозяин, принялся расставлять тарелочки с закусками, поставил запотевшую с мороза бутыль.

— А почему Онуфрия сегодня не было? — спросил Марвин, пока она расширенными зрачками следила за суетой. Деянира мотнула головой.

— Онуфрия? Уехал с поручением. Декады через две будет. Вы с ним дружите?

— Сложно сказать.

— Ясно.

Потом она свернула пробку.

— Начнем.

Подняв рюмку, магичка на миг замерла, глядя перед собой.

Ему было страшно сидеть рядом с ней, но и уйти он не мог.

— И что, — заговорила она снова, — ты считаешь, будто можешь мне чем-то помочь?

— Вряд ли... Простите.

Быстрый равнодушный взгляд.

— За что? Тебе радоваться надо, а не прощения просить.

— Но я бы хотел попробовать вам помочь, — закончил Марвин, сам не понимая, что говорит. Мир вокруг был таким хрупким, — ткни, рассыплется. Бездна взывает к бездне.

— Вот как? — снова наполнила пузатые рюмки. — Пей. Так ты хотел бы? Попробуем. Что мне делать с пятилетней сироткой, которая никому не нужна?

Ничем не хуже любой другой темы для разговора — так или иначе, он понятия не имел, что ей сказать. Больше всего он хотел бы сейчас оказаться в библиотеке, отгородившись от мира любой книгой; а лучше всего — спать и не видеть снов.

— С сироткой? — переспросил Марвин. — Ну, вы же довольно состоятельная? В смысле, она не съест слишком много...

Что он несет, ради всех богов?! Сейчас она пошлет его куда подальше — и будет полностью в своем праве... если она вообще слышит его.

— ... я имею в виду, что вы могли бы оставить ее у себя, — закончил он. Деянира смотрела в стол и молчала, и он продолжил, уже чуть уверенней. — Вот у нашего соседа, ор-Люсилера, так трое выросли, не считая его пятерых...

— Бастарды?

— Нет, бастардов к венитам отправляют, — ответил он, неожиданно вспомнив отца и давний его разговор на эту тему с Фьяренцей. — А Люсилер сироток после черной оспы взял. Родственники от них отказались, боялись, что зараза дальше пойдет. А он взял. По долгу оров и законам милосердия.

— По долгу оров и законам милосердия? — повторила Деянира задумчиво. — И его орлы были на Арсолире... Об этом и говорил Эрик когда-то... — снова наполнила рюмки. — Давай помянем нашего короля, парень, — сказала она. — Он был хорошим королем и рыцарем.

Они встали, молчанием почтили память умершего, выпили. По правде говоря, стоять Марвину было не так легко, голова кружилась.

— Куда?! — резко спросила вдруг магичка, глядя куда-то за его спину. Обернувшись, Марвин увидел, как хозяин шарахнулся от двери. — Сильно торопитесь, милсдарь? Думаю, Гильдия платит вам достаточно, чтобы ваше дело подождало до утра, нет? Хотите — помяните за мой счет, а вот торопить события не надо. Поняли меня?

— Как же не понять, милостивая госпожа, как же не понять... — подобострастно кланяясь на ходу, старик вернулся за стойку. Деянира села на место. Марвин — с некоторым трудом — тоже.

— Все равно к утру об этом будет судачить весь город, — пробормотала она. — Но пусть хотя бы сегодня не лезут... А что твой отец? Тоже берет сироток на воспитание?

— Отец? Нет... я думаю, он не очень любил детей.

— Любил?..

— Он умер три месяца назад, — сказал Марвин. — А я узнал только на днях...

— Вот как? Я понимаю...

— Нет, ничего, — Марвин вскинул голову, и комната опять закружилась перед глазами. Бездна взывает к бездне. — Я... мы не ладили.

Деянира взялась за бутылку, плеснула только себе.

— Ты же понимаешь, — сказала она тихо, — что Ханубис не заменит тебе отца? Не такой он человек... Ну да не о том речь. Допустим, я оставлю у себя эту девочку... и что мне с ней делать?

— Не знаю, леди... ну, все, что обычно делают женщины... Любить, заботиться... я не знаю, но вы же должны знать?

— Мне-то откуда? Я выросла в Гильдии.

Опершись подбородком на сцепленные руки, она заговорила снова, и Марвин впервые заметил, какие красивые у нее глаза — ореховые, мягкие.

— Когда я была маленькой, я жила в Зенуа. Мой отец был ученым... занимался алхимией немножко, но главной его страстью была философия. Не то, каковы вещи на самом деле, а то, какими они должны быть, понимаешь? Мама злилась... он говорил только об этом. Я потом разыскала его трактаты — те, что уцелели, — он писал о новом мире, где не бывает войн, где все добры и милосердны, поскольку знают высшую этику... Полный бред, нет? Его убили, когда мне не было и семи — кому-то он перешел дорогу... Понимаешь, даже он, со своим блаженным бредом, кому-то помешал. Вошли в дом среди бела дня, убили его, маму, Агриппину... еще у нас был кот, — но кота, я думаю, убивать не стали... ведь было бы совсем глупо, убей они еще и кота? Я сбежала через окно, — там липа росла у окна. Я немножко пожила в доках, а потом меня нашел Бреслав и забрал в Школу. Только меня — ведь у меня был дар. Как у тебя... но тебя бы он не взял, ты не годишься... — она залпом опорожнила рюмку, налила еще.

— Я выросла в Гильдии, — повторила она. — Я думала, что могу им доверять... а они меня предали. Гвидо, Бреслав — все. Я ведь должна была быть на Арсолире — так было бы справедливо. А они бросили меня здесь. Ведь не может же быть так, что никто, кроме меня не знал, как все будет, верно?

— Они не знали, — сказал Марвин. — А если бы знали... наверное, они бы попытались уберечь вас от этого? Именно потому, что любили...

— А ты уже совсем набрался, — констатировала Деянира. — И ты ничего не смыслишь в Гильдии, в войне... Ни в чем. Ну так что же, выпьем? Помянем мою команду?

* * *

Марвин проснулся от скрипа стульев. Пухлая девица в переднике неторопливо мыла пол. Кроме них, в трактире никого не было.

Позорище... уснул прямо за столом, упустил Деяниру...

Ужасно хотелось пить; подняв голову, он попытался окликнуть девицу — и тут же пожалел об этом. Еще никогда в жизни ему не было настолько больно, противно и безысходно одновременно.

Служанка неторопливо развернулась, качнув выпирающими округлостями; от ее движения Марвина замутило еще сильнее.

— Проснулись, мессир? — ласково сказала она. — Подать пивка холодного? Или бульончику?

— Воды дайте...

Продефилировав на кухню, она вернулась с кувшином воды и чистым стаканом. Заботливо налила ему, но возвращаться к уборке не спешила, села напротив.

— Спасибо, — выдавил Марвин.

— Рада стараться, мессир, — улыбнулась девица. — Если еще чего пожелаете, так и скажите, все оплачено.

— Угу...

— А правда ли, что вчера у Арсо великая сеча была, и все умерли? — шепнула она, придвинувшись вплотную. Марвин шарахнулся от нее, чуть не рухнув со стула. Великая сеча происходила у него в голове прямо сейчас, а от попыток вспомнить вчерашнее все становилось еще ужасней.

— Вы не подумайте худого! — взвизгнула девица, — у меня жених в ополчении, я знать хочу!

Голос у нее был удивительно противный — даже противней разносящегося от нее запаха земляничного мыла и застарелого пота.

Марвин закрыл глаза, но лучше не стало. Он открыл их снова. Нашарил в кармане пару монеток, не глядя, положил на стол. Встал. До двери было совсем недалеко.

— Да, — сказал он. — Была великая сеча. Все умерли. Извините.

Вышел, не оглядываясь.

Солнечный свет, ослепительно белый, ударил по глазам. Ночью выпал снег, и город покрыло белое траурное полотнище.

Марвин побрел домой. В голове медленно ворочал языком огромный медный колокол. Он шел, ни о чем не думая, никуда не глядя; отстраненно подмечал детали: перешептывающихся людей, взволнованные лица, белые ленты на рукавах курток и шуб.

Солнце стояло уже совсем высоко.

Время приближалось к полудню — первому полудню эпохи после Арсолира.