Цена правосудия (продолжение Дорогого подарка)

Рамон задумчиво посмотрел на чародея. Неужели они все одинаковы? И это единственное, что их волнует?

— Так почему вы молчите?

Ну, раз он так этого жаждет...

— Я — искусственно созданный полукровка.

Это фраза стоила того, чтобы ее сказать. Луи три раза переменился в лице, вскочил и закричал:

— Но это невозможно! Полукровку нельзя создать!

— Аскелони же удалось, — флегматично отозвался Рамон. Чародей уставился на него, ероша волосы.

— Аскелони? Но как?!

Герцог встал, маг отпрыгнул, хватаясь за амулет. Томоэ выдвинул ящик стола и протянул Месмеру тетрадь в истрепанном переплете.

— Он вел дневник своего эксперимента, и эта первая тетрадь.

Комиссар вырвал записи из рук эмпата, как голодный тюлень — рыбу, и торопливо пролистнул.

— Они зашифрованы?

— Ключ к шифру вы подберете, — сказал Рамон. — Аскелони — ваш друг, в конце концов...

Месмер несколько минут медленно перелистывал тетрадь и наконец спросил:

— Так кто же вы?

— Не скажу, — безмятежно улыбнулся томоэ. — Впрочем, вы можете поторговаться.

— Что-о?

— Поторговаться. Скажем, вы отпускаете меня за недоказанностью обвинения — ведь анализ не выявил никаких отличий от человека — а я допускаю вас к записям Аскелони, в его лаборатории, позволяю вам изучать меня.

Луи захлопнул тетрадь и засмеялся довольно нервно.

— Сударь, сударь, но это ведь подкуп!

— Можно назвать и так, — пожал плечами Рамон. — Но, с другой стороны, представьте, какие возможности перед вами открываются! Благодарные потомки вас не забудут.

— А что мне помешает исследовать вас, пока вы здесь?

— Ничего. Но вам придется пробираться во мраке без единой свечки, во-первых, и во-вторых, придется делиться с другими, — Рамон улыбнулся. — И в-третьих, я ведь буду сопротивляться.

— Ну, позволю заметить, что это не слишком трудное препятствие. Многие сопротивлялись, недолго и без... — Месмер резко оборвал свою речь и задохнулся. Томоэ протягивал ему браслет. — Вы что?.. Вы как?.. Это же нельзя!

— Разве? — герцог вложил браслет в руку комиссара. — Подумайте обо всем этом на досуге, мессир. Это стоящее предложение. Обещаю, что не сбегу, пока вы мне не ответите.

Месмер поднялся, сунул тетрадь за пазуху и, недоверчиво оглядев стены камеры, словно сомневался в том, что им под силу удержать пленника, вышел за дверь.

Рамон неторопливо обходил посольство. Слуги косились на него чуть ли не как на вернувшегося с того света, вельможи осыпали вопросами, и только Феоне он сказал правду. Волшебница тут же обозвала его кретином и попыталась затащить в постель, но герцог увернулся от бурных ласк. Ему нужен был кое-кто другой, и к этому другому он сейчас поднимался.

Дверь в библиотеку была приоткрыта, и Рамон, остановившись за порогом, осторожно заглянул внутрь. Фабиан сидел на подоконнике, устроившись в широкой оконной раме. Подросток прислонился спиной к стене и сцепил руки вокруг слегка согнутых колен. Длинные, стройные ноги, обтянутые белыми чулками до колена и черными кюлотами, черный кушак вокруг тонкой талии, копна русых волос; эмпат не сразу понял, что любуется им, вбирает каждую черточку, каждую складку на одежде. Казалось, полукровка отдыхает, лениво наблюдая за прохожими, но Рамон чувствовал, что мальчик натянут, словно струна, тронь — и он разлетится, как стекло.

Эмпат протиснулся в щель и закрыл дверь. Фабиан не видел его, но почувствовал, как кто-то вошел, и раздраженно передернул плечами. Томоэ медленно подбирался к окну, он хотел сделать сюрприз, но его подвело тонкое обоняние воспитанника. Мальчик принюхался, вздрогнул, круто развернулся и едва не пнул Рамона ногами.

Подросток громко вздохнул, а спустя секунду герцог понял, что изо всех сил сжимает его в объятиях. Фабиан вцепился в камзол опекуна, уткнувшись лбом ему в плечо; Рамон ерошил волосы воспитанника, беспорядочно целовал его макушку и ласкал губами чувствительный кончик уха полукровки, жадно пил, пил, пил... он так изголодался по нему, а буря эмоций, которая охватила парнишку, пьянила сильнее выдержанного вина.

— Мой... мой... — хрипло прошептал герцог, высасывая чувства подростка с безумной жаждой, словно в последний раз, стиснув мальчишку так, как будто хотел задушить.

Фабиан все понял мгновенно. Горячее дыхание Рамона жгло ему шею, опекун придавил воспитанника к стене, и снова стала накатывать слабость и головокружение. Магу стало жарко и страшно. Рука Рамона скользнула по боку подростка и замерла на спине. Ноги Бьяно опять подкосились, как в тот раз, пол поплыл, перед глазами стал сгущаться мрак.

— Прекрати! — закричал Фабиан, вырываясь, но легче было скинуть хватку медведя. — Прекрати! Да кто же ты?! Перестань!

— Я эмпат, — выдохнул в ухо мальчику опекун, и Бьяно озарило. Собственно, это больше смахивало на удар по темени, но идальго стало ясно все: от молчаливых прикосновений Рамона до своих же обмороков от общения с ним.

— Ты... ты — эмпат? Ах ты... — задохнулся Фабиан, не зная от ярости даже какие слова подобрать. — Ах ты... ты...

— О боги, прости меня! Прости, прошу тебя, прости! — Рамон взглянул ему в лицо, но мольба в глазах томоэ и лихорадочные поглаживания по щеке взбесили кабальеро только больше. Мальчик рванулся, не глядя, засадил герцогу кулаком по спине, а тот вдруг упал перед воспитанником на колени и приткнулся лицом к его животу.

— Не убегай, пожалуйста, прошу тебя, не убегай...

Фабиан запустил руки томоэ в волосы, но дернуть изо всех сил не хватило смелости. Подросток закрыл глаза и привалился к стене, покорно ожидая, когда эмпат получит свое. Рамон не отпускал его, вытягивая все чувства без разбору, но когда мальчик заскользил по стене вниз, и вокруг все потемнело, герцог вскочил и ловко подхватил воспитанника. Он прижал Бьяно к себе и понес куда-то, а парнишка наконец прошептал:

— Да чем ты лучше Равизо, трус? Тот хотя бы не врал...

Гастон IV IV молча созерцал закат за окном. Пару дней назад Луи Месмер предъявил Совету результаты анализов Рамона Вальдано, по которым выходило, что рокуэлец — самый что ни на есть человек. Герцогу принесли извинения, правда, всучили с полдесятка эмиссаров, дабы дознаться, чем же это там занимался Аскелони. Вроде бы все правильно, факты не оспоришь, но аргасского монарха не оставляло ощущение, что его в чем-то надули. С порога кашлянул секретарь.

— Ваше величество, аббат Эмиль Дюпре нижайше просит об аудиенции.

Король кивнул. Доверенное лицо отца Григорио по пустякам не побеспокоит.

— Сейчас же, — приказал монарх. Спустя минуту в комнату вкатился низкорослый толстячок в сутане, прижимающий к груди темно-синий портфель.

— Мир вам, ваше величество, — склонил голову аббат.

— Добрый вечер, отец. Что привело вас?

— Одно неотложное дело, — ответил отец Эмиль, и Гастон IV заметил, что толстяк тяжело дышит, лихорадочно блестя глазами. — Прошу простить, но позвольте сразу перейти к делу, потому что моя находка чрезвычайно меня взволновала.

— Ваша находка? — нахмурился король. Священник поставил портфель на стол и расстегнул.

— Умоляю, ознакомьтесь вот с этим, ваше величество.

Монарх взял тоненькую пачку документов и распустил синюю ленточку. Едва Гастон IV прочел первые полстраницы, как сильно вздрогнул, и аббат Дюпре не без удовольствия отметил, что пальцы владыки с силой стиснули листы.

— Откуда это?

— Из личного секретера моего патрона, сир.

— Что? — король медленно поднял глаза на служителя церкви.

— Я бы принес их и раньше, но не мог подобрать ключ к шифру на дверце, — пожал плечами отец Эмиль.

— Так вы знали!..

— О, сир, разве вы поверили бы мне без весомых доказательств?

Гастон IV швырнул бумаги на стол и принялся их изучать. Затем его величество медленно собрал листы, перевязал их ленточкой и внезапно рявкнул так, что священник подпрыгнул:

— Лавуазен!

— Здесь, ваше величество, — вынырнул из-за двери секретарь.

— Епископ Медонский еще не покинул дворец?

— Нет, его преосвященство в покоях королевы-матери, сир.

— Пошлите за ним, — велел Гастон IV и, когда Лавуазен исчез, сухо спросил: — Почему он хранил это? Это компрометирует его.

— Некоторые документы, сир, касаются еще и консула Маурелли, и консула Коланьи, а что до остального — хадизары считают письма и грамоты доверенностями, и если бы мой патрон не смог показать их хадизарскому агенту, то с ним не стали бы иметь дела, — пояснил отец Эмиль, глядя, как лицо монарха мрачнеет, словно туча.

— Хадизарские агенты, хадизарские деньги, — бросил монарх. — О боги, неужели людям всегда мало и они всегда готовы продаться?

— Епископ Медонский, сир, — объявил Лавуазен. В комнату чинно вплыл отец Григорио.

— Мир вам, ваше величество, — священник обвел взглядом короля, аббата Дюпре и стопочку бумаг на столе.

— Мир вам, отче, — любезно отозвался Гастон IV. — Мы побеспокоили вас из-за одного небольшого дела. Прочтите, — его величество подтолкнул бумаги к епископу. Духовный владыка взял связку, увидел первый лист и побледнел.

— Это гнусная клевета, сир!

— Тем не менее, ее обнаружили в вашем тайном секретере, — сказал монарх.

— Мне подбросили эти бумаги, дабы очернить меня в ваших глазах, сир! — с достоинством выпрямился отец Григорио.

— Странно, отец Эмиль утверждает, что эти бумаги завелись у вас после Кармеля, — все так же любезно, но уже с оттенком тонкой издевки отметил Гастон IV. Епископ метнул в скромно потупившегося аббата жгучий взгляд.

— Допускаю, что его ввели в заблуждение, а может, он и сам подложил туда эти... доказательства.

— Это нетрудно выяснить, — протянул король. — Мы вызовем нашего придворного мага с талисманом правды, а уж он-то отделит ангелов от бесов или как там сказано в Святом Писании.

На сей раз на щеках епископа проступил румянец.

— Но ваше величество! Чтобы уличить Рамона в том, что он — полукровка...

— Но он — не полукровка, — жестко отрезал Гастон IV. — А за клевету на монарха можно ответить и перед Судом Паладинов.

Отец Григорио отшатнулся, а за дверью послышался шум.

— Лавуазен, что там у вас? — крикнул король.

— Сир, не беспокойтесь, это не стоит вашего внимания...

— Я пришла к королю и требую королевской справедливости, и не секретарю решать, стоит ли это внимания! — раздалось из-за двери, и епископ мигом распознал властные интонации сестры.

— Это падме Робийяр, ваше величество, — кашлянул отец Эмиль. Гастон IV взглянул на епископа и приказал:

— Впустите, Лавуазен.

Вдова была в черном, как и подобает вдове, с вуалью сзади до пояса, спереди — до груди. Женщина откинула прозрачную тряпочку и почтительно поклонилась, хотя Григорио мигом узнал этот мрачный огонь в глазах, не сулящий провинившемуся ничего хорошего.

— Сударыня, — монарх встал, демонстрируя рыцарскую почтительность к даме, — я слышал о вашем горе и глубоко соболезную вам и вашей семье.

Элеонора не отмахнулась от этих фальшивых соболезнований только потому, что их выражал король. Она явилась сюда по одному делу, но узрев братца, монарха и епископского секретаря вокруг стола с бумагами, решила покончить еще и с другим, чтобы брат наконец оставил ее в покое.

— Вероятно, вам было нанесено тяжкое оскорбление, если вы покинули свой дом в срок траура? — подкрался к сути сюзерен.

— Да, — отрезала графиня, прикинула так и этак и решила вести эту роль до конца. — Этот человек — мой брат, больше того он — священник, но ему не помешало... — Элеонора замолкла, сжав кулаки и раздувая ноздри. Король собственноручно подвел ее к креслу и попытался усадить, бормоча про стакан лимонной воды. Падме Робийяр увернулась и стала обходить стол, подбираясь к братцу. — Незадолго до Генеральных штатов он приехал ко мне и попросил отпустить с ним моего младшего сына — якобы это поможет ему навредить Рамону.

— Эла, опомнись! — вклинился епископ, но вдовица жестом велела ему прикусить язык.

— Клянусь всеми богами, я бы ни за что не отпустила с ним моего мальчика, если бы знала, для чего он ему понадобился!

— Для чего? — заинтересовался Гастон IV.

— Вы знаете, что про Рамона идет сплетня, будто он склонен к хадизарскому греху, а мой мальчик был... — голос вдовицы дрогнул, — так красив...

— Су... сударыня, опомнитесь, — подавился король, — вы обвиняете...

— Я повторю то же самое перед Судом Паладинов! — выкрикнула графиня, метнулась в любезно предоставленное сюзереном кресло и упала на подушки, поднося платок то к губам, то к глазам и наблюдая за диспозицией. Брат утратил свое хваленое красноречие и лопотал оправдания, отец Эмиль молчал и что-то обдумывал, венценосец наливался праведным гневом — медленно, но неуклонно.

— Лавуазен! — гавкнул Гастон IV.

— Здесь, ваше величество!

— Пошлите к герцогу Вальдано гонца с просьбой тайно посетить нас сразу же по получении письма. Вызовите затем трех гвардейцев и препроводите епископа Медонского в мою молельню. Он не выйдет оттуда до моего приказа.

— Но сир... — вякнул епископ, не в силах смириться с такой мгновенной опалой.

Лавуазен стрельнул поросячьими глазками налево-направо и убежал выполнять. Гастон IV дернул шнурок.

— Доставьте сюда сладостей, кофе и легкого вина для дамы, — повелел его величество лакею. Аббат Дюпре перевел дух. Пока все шло по плану, Рамон смог предусмотреть... или предугадать?.. почти все.

Сам гениальный провидец явился спустя сорок минут, как всегда, элегантный и небрежно аристократичный. Две недели в тюрьме Ординарии никак на нем не сказались.

— Сир, падме, — поклонился герцог. — О, преподобный?

— Это секретарь епископа Медонского аббат Эмиль Дюпре, — представил священника король. — Он только что предоставил мне весомые доказательства связи отца Григорио с хадизарскими безбожниками.

— Вас это удивляет? — поправил манжету Рамон.

— А вас нет? — напряженно спросил Гастон IV.

— По-моему, это очевидно. Отец Григорио хотел получить кардинальскую цепь, а если бы он изобличил полукровку, то есть меня, занявшего престол...

— Вдова Робийяр, — перебил аргасский владыка, — обвиняет епископа в... — он запнулся. — Что он хотел... использовать красоту ее сына в недостойных целях.

— Он и использовал, — пожал плечами томоэ. — Он провернул довольно глупую интригу, чтобы запихнуть мальчика в мой дом, ну а поскольку результат оказался нулевым...

— То он? — глухо спросил Гастон IV, а Элеонора подумала, что его приверженность рыцарским идеалам еще сыграет с ним злую шутку.

— Он расплатился мальчишкой с хадизаром, с которым состоял в сговоре.

Из кресла раздался крик.

— Простите, сударыня, — торопливо сказал Рамон. — Лимонной воды?

Элеонора отвернулась. Каким бы гадом не был ее брат, но всему же должен быть предел!

— Сир, это не должно выйти за рамки этой комнаты, — обратился к бледному собрату Рамон.

— Д-да, — ответил Гастон IV. — О боги, но какая низость!

— И этот человек имел наглость называть себя вашим другом, сир, — напомнил отец Эмиль. Король свел брови.