Эта идея очень ему нравилась и одновременно пугала — прежде всего потому, что все его усилия разобраться в Охэйо напоминали попытки описать вкус радуги. Принц был экономичен в словах, поступках и затратах времени, точно оценивал свои возможности и редко уставал от работы — но в одежде, внешности, поведении и разговоре считался только сам с собой, был часто нелогичен в словах и действиях, хотя уличать его в этом рисковали немногие. Найко подозревал, что перед ним — скрытый диктатор, творчеством которого является власть, а базой этой власти — система неизмеримых, то есть не скованных законом, неформальных отношений между людьми. Его владение миром этих отношений было абсолютным, высоким искусством — и, пользуясь этим, принц подчинял себе людей. Противостоять ему могли лишь немногие. Он управлял людьми походя, часто — ради развлечения, не их формой, но сущностью, создавая собственные миры и помещая людей в них. Как вот его...

Вдруг чьи-то теплые ладони обвили его талию. Найко позорно вскрикнул от неожиданности и лишь потом гневно обернулся — но его гнев тут же угас.

В полушаге от него стояла Иннка, одна из подруг принца, — красивая крепкая девушка лет двадцати. У неё было скуластое лицо и густейшая грива вьющихся темно-золотых волос. Они уже несколько раз поговорили очень мило, но сейчас Найко замер с приоткрытым ртом, не зная, что сказать. Он не заметил, как влюбился в неё — но до сих пор не знал, что и она в него тоже. Сердце у него сладко сжало — несмотря на жару, он чувствовал тепло девушки, а в её глубоком темном взгляде можно было утонуть. Потом она засмеялась и потянула его за руку.

В темноту.

Они мчались верхом на мопеде по прямому, как стрела, шоссе, посреди широкой просеки. Было уже далеко за полночь, толку от слабенькой фары оказалось немного и Найко погасил её. Ему нравилось ехать в призрачном сумраке. Впереди, над горизонтом севера, стояла таинственная, негаснущая заря, вокруг, за темно-медными стволами сосен, сгущалась непроницаемая тьма. Нигде, насколько хватал глаз, не было ни огонька, ни человека: все пропускные пункты в Империи на ночь закрывались и дороги были совершенно пусты. Найко словно попал в чуждый, таинственный, безлюдный мир и ровный шум отлаженного мотора совершенно не мешал ему. Ощущая ровный пульс машины и теплые руки подруги на талии, он не только сам сливался с ними, но становился частью чего-то большего, единый с окружающим миром, и, в то же время, отдельный от него. Иннка была очень благодарна ему за это, совершенно неожиданное, громадное удовольствие: в Усть-Манне юноша приохотился к ночной езде на мопеде, так что когда она предложила ему сделать что-нибудь необычное, затруднений у него не возникло.

Больше всего Найко нравилось кататься за городом, где в это время не встречалось ни единой живой души. Это одиночество было настолько обычным и устойчивым, что он ездил обычно босиком, в одних рабочих штанах — чтобы ощущать нагой кожей напор прохладного, пропитанного пронзительным запахом сосен воздуха. Он почти никогда не останавливался: ему нравилось именно это бесконечное, стремительное движение.

За ночь Найко проезжал километров по триста, забираясь очень далеко от города, в другие области. У него были, конечно, свои любимые маршруты, но куда интереснее было мчаться наугад, не зная, что увидишь в следующий миг. Он не боялся бездорожья: маленький, джанской работы мопед мог пройти почти всюду, где проходил человек.

Вообще-то, кататься с девушкой здесь, в Гитау, для манне было рискованно, но риск тоже привлекал его: проносясь по узкой тропке над высоким обрывом реки, например, он упивался собственной ловкостью. Не менее приятно было и видеть места, отличные от знакомых. В таинственной ночной стране он встречал вещи, иногда очень странные, — вроде отходящих от шоссе дорог, окутанных густо-зелеными или темно-красными силовыми полями. Он видел и странных людей — но просто проносился мимо них и они ничего не могли ему сделать. Ощущение собственной неуязвимости было не менее привлекательным, чем всё остальное...

Найко встряхнул волосами, опомнившись. Впереди, уже близко, маячил длинный горб моста — тот вел в соседнюю, Лайскую область. Юноша понял, что забрался слишком далеко — но даже не подумал повернуть назад.

Перед мостом, над шоссе, с тросов ровным треугольником свисали тусклые, таинственно-фиолетовые фонари и их назначение он не мог представить даже приблизительно. Мостовые ворота из коричнево-смуглых толстых труб были заперты на ночь, — но Найко проскочил в узкую пешеходную калитку, мимо темной коробки милицейского поста. Он помчался по слабо выгнутой серебрящейся дуге моста вверх — прямо к коричневато-белой, бесконечно далекой заре, над затопившим долину реки морем рыжеватого тумана. Казалось, он сделался легче и вот-вот взлетит. Впрочем, катиться вниз тоже было удивительно...

За мостом он словно попал в какой-то другой, волшебный мир. Хотя на первый взгляд ничто не изменилось — тот же пыльный асфальт, те же сосны — казалось, всё вокруг происходит во сне, и ему хотелось сделать ещё что-нибудь необычное, чтобы убедиться в этом...

Свернув на первом же повороте, Найко съехал к излучине реки или темному лесному озеру. Не в силах одолеть искушения, он обнял подругу. Они долго целовались, а потом, как-то вдруг, занялись любовью — прямо на берегу озера, на песке, под пристальными взглядами громадных утренних звезд.

Найко было неловко на просторе, но всё вокруг казалось ему по-прежнему волшебным — золотой отблеск зари над темной стеной близкого леса, чистейший, прохладный воздух ночного соснового бора, поразительная тишина, — её нарушал только тихий шум сбегавших отовсюду капель росы, сухой холодный песок — и гладкое, горячее тело Иннки на нем. Он обнимал плечи новой подруги, целуя её глаза, её пухлые губы, задыхаясь от наслаждения и не в силах поверить, что всё это происходит на самом деле...

Вернувшись в Малау, Найко проспал до самого обеда. Проспал бы и больше, но его разбудил голод — он не ел со вчерашнего вечера. Обед оказался столь сытным, что юноша снова заснул и проснулся уже на закате, потеряв всякое представление о времени и совершенно ошалевший. День выдался на удивление жаркий — он был весь мокрый от пота, а воздух в комнате напоминал влажную горячую вату.

В поисках прохлады юноша вышел на открытую террасу над берегом паркового озерца, — но и снаружи оказалось очень жарко и душно, как в теплице. Впрочем, он тут же замер, начисто забыв о жаре, — в озерце плескалась стайка загорелых принцевых подруг, одетых очень легко — только в пояски из бус, свисавших на их круглые попы и крепкие бедра. Низко над головой Найко висели тяжелые, красновато-бурые закатные тучи и гибкие тела девушек казались отлитыми из гладкой, блестящей меди.

Заметив Найко, девчонки засмеялись — как будто его застали в столь неловком положении — и начали дружно забрасывать водорослями. Он вернулся в дом с горящими щеками, смущенный и пристыженный. Здесь он столкнулся с Иннкой и Охэйо. Вложив его руку в руку девушки, принц сделал какой-то сложный жест, насмешливо посматривая на него, и Найко не выдержал.

— Что это значит? — довольно грубо спросил он.

Иннка тут же закатила глаза, словно готовясь упасть в обморок, — и хихикнула, прикрыв рот ладошкой.

— Это значит: "многих вам детей" — пояснила она.

Найко в гневе бросился на неё. Он с удовольствием дернул бы её за косу — но косы у неё не было и он, довольно сильно, дал ей ладонью по заднице. Иннка задорно взвизгнула, отскочив метра на два, как вспугнутая антилопа, — и Найко вновь замер с мучительно горящим лицом, не понимая, как это у него получилось.

Охэйо, презрительно фыркнув, вышел на террасу, замер, словно превратившись в статую, — и, вдруг вскрикнув, покатился по полу, спасаясь от метко летевшей в него тины. Донесся дружный девичий смех и Найко улыбнулся, почувствовав себя, наконец, отомщенным.

Принц пулей влетел в комнату, захлопнув за собой дверь. С его лица и с других частей тела свисали космы ряски, и он гневно сбрасывал их со всех мест, до каких только мог дотянуться. Иннка и Найко покатились со смеху. Охэйо хмуро посмотрел на них, потом тоже вдруг ухмыльнулся и вышел, оставив их одних. Иннка и Найко замерли, смущенные, не глядя друг на друга.

Юноша не помнил, оделись ли они перед тем, как поехать сюда, не помнил толком даже обратной дороги — он едва ли не всё время жмурился от удовольствия, чувствуя руки подруги на своей талии. Кажется, с того самого вечера они не сказали друг другу ни слова — просто потому, что в них не было нужды. Его вольная жизнь закончилась — но Найко совершенно не жалел об этом.

Глава 8:

Откровения реальности

Хониар, 200 лет до Зеркала Мира,

Первая Реальность.

Первым, что Лэйми ощутил, очнувшись, была мучительная боль: его словно жгли каленым железом, причем, сразу в двух местах. Не вытерпев, он застонал, потом сжал зубы. Он был убежден, что парень должен страдать молча, хотя и не мог вспомнить, почему, — но боль терзала, пронзала его, не давая думать, лишая всех душевных сил. Лэйми отчаянно боролся с ней, пытался сосредоточиться на боли и это действительно её уменьшало.

Когда боль, наконец, отступила — по крайней мере, ослабела настолько, что он смог не только бессловестно выть от неё, как животное, но и хоть как-то рассуждать, он разобрался в её источниках. Судя по ощущениям, у него было прострелено легкое и перебито одно или два ребра. Вторая пуля прошла навылет ниже печени. Там болело уже не так дико, но вот дышать было трудно и так больно, что приходилось делать перерывы.

Вдруг он с ужасом понял, что может вообще не дышать — точнее, целые минуты не чувствовать удушья: огонь Внутренней Энергии поддерживал его силы. Эти перерывы были великим облегчением, и он не представлял, как вытерпел бы всё это без неё. Потом он как-то незаметно отключился...

Очнувшись во второй раз, он смог открыть глаза. Над ним выгибался беленый свод, но сил поднять голову ещё не было. С большим трудом удавалось ворочать ей из стороны в сторону, словно тяжеленным бревном.

Он увидел голые облезлые стены и несколько железных кроватей с тонкими тюфяками — пустых. Над ним нависал стояк с капельницей и тонкая прозрачная трубка вела от неё к игле, впившейся в сгиб его локтя. Попытавшись вытащить её, Лэйми тут же обнаружил, что его руки и ноги привязаны, — хотя он был так слаб, что не смог бы не только встать, но даже скатиться с постели.

До него начало, наконец, доходить, где он оказался и сердце юноши стало сжиматься редкими, обморочными ударами, — но страх был всё же не таким мучительным, как боль. Через какое-то время Лэйми успокоился. Ничего не происходило. Он лежал, закрыв глаза, и тихо страдал, иногда приподнимал ресницы и осматривался, но ничего не менялось. Так прошло, наверное, несколько часов. Потом он уснул.

Пробуждение вышло неприятным — кто-то старательно бил его по щекам. Лэйми издал протестующий звук и открыл глаза, однако тщетно. Было так же темно. Он повел головой — и не сразу понял, что его глаза завязаны. Он сам лежал на чем-то мягком... и ему стало значительно лучше. Боль почти совсем прошла, остался лишь палящий жар и страшная тяжесть в груди — словно ему на ребра взгромоздили раскаленный гранитный блок, но ощущение не было мучительным — это было ощущение исцеления.

Лэйми чувствовал, что спал очень долго — гораздо дольше, чем смог бы проспать сам. Голова была тяжелой, он не вполне понимал, что с ним, но мускулы ему теперь подчинялись — наверно, он смог бы встать и даже пойти, если бы его не привязали. Тугие, вроде бы резиновые жгуты стянули его запястья, щиколотки, бедра над коленями, живот и грудь под мышками. Она была перевязана, но ничего больше на себе он не чувствовал. Лэйми не стыдился своего тела, но в общем был стеснителен. И уж подавно не любил, когда его били. Юноша яростно встряхнул головой.

— Очнулся? — спросил спокойный мужской голос. Судя по всему, его обладателю было лет пятьдесят. Впрочем, Лэйми понимал, что легко может ошибиться.

— Да. Ещё бы!

— Кто ты?

— Лэйми.

— Точнее! Имя, фамилия, домашний адрес?

— Сначала отвяжи меня.

Бац! Юноша взвыл от боли. Судя по ощущениям, его ударили по босым пяткам чем-то твердым. Наотмашь.

— Ах ты, сволочь!

Бац! Лэйми зашипел, потом выдал подряд весь запас ругательств, который знал. Донесся смешок.

— Приятно, когда человек говорит искренне. Тебе может быть гораздо больнее. Так что давай поговорим спокойно, как друзья.

— Я хочу есть, — заявил Лэйми.

— А попробовать свою печень ты не хочешь? Ты жив только потому, что интересен мне. Знаешь ли, когда человек появляется там, куда попасть невозможно, и отправляет в больницу двух охранников, это само по себе уже довольно необычно. Но вот когда он за двое суток оправляется от тяжелого ранения, это можно принять за чудо. Вот только чудес, знаешь ли, не бывает. К счастью, твой случай лежит в профиле моей основной работы. Чертовски интересно, как можно добиться регенерации со скоростью, превосходящей биологические возможности клеток. Анализы ничего не показали. Ты что-нибудь знаешь об этом?

— Нет.

— Охотно верю. Но ведь тебя кто-то послал сюда? Кто? Как ты сюда попал?

— Меня никто не посылал. Я просто хотел посмотреть...

Мужчина с искренней печалью вздохнул.

— Хорошо подумай. Если ты будешь отвечать честно, то сможешь сохранить жизнь и даже получить много денег. Если нет — ты умрешь. По частям... медленно.

— Но ведь ты тоже умрешь — когда-нибудь. Какая разница?

Удар обрушился на его голени там, где кость прилегала к коже, и мир под сжавшимися веками окрасился в желтый цвет. Лэйми прикусил губу, чтобы не закричать. Второй удар, третий... его замутило от боли. Не вытерпев, он заорал во все горло — и тут же получил удар по животу, лишивший его дыхания. Теперь ему стало по-настоящему плохо — он ничем не мог выразить, как ему больно. Ему хотелось только одного — немедленно умереть...

Когда дикое избиение прекратилось, Лэйми почти не ощутил облегчения — казалось, его ноги опустили в чан с кипятком.

— Ты будешь отвечать? — теперь в голосе не было даже фальшивого дружелюбия.

— Да иди ты!.. — заорал Лэйми с глубоким и искренним чувством. Все его мускулы сжались в ожидании очередного удара, он зажмурился... и снова услышал тихий смешок.

— Я думал, что такое бывает лишь в дурацких книжках про героев. Надо же... знаешь, с тобой приятно иметь дело. Надоели эти сопляки, вечно визжат, рыдают и просят... Что ж, раз ты не желаешь разговаривать, придется прибегнуть к другим средствам...

На минуту его оставили в покое. Несколько раз Лэйми слышал, как тихо звякало стекло. Потом его плеча коснулась мокрая ватка и через мгновение он ощутил укол. Судя по всему, им занимался врач — он даже не почувствовал боли, лишь неприятное, тянущее ощущение в мускулах, когда ему впрыскивали... что?

Внезапно ему стало очень легко и хорошо. Боль почти мгновенно утихла. Лэйми перестал осознавать себя, ему хотелось смеяться... говорить... говорить без конца. Но что-то в нем словно выбило предохранитель и он, даже не заметив этого, провалился в черное забытье.