Квест Империя

-Смотри!— шепнул Виктору спутник.— Жирные Коты!

Виктор оглянулся. По деревянным ступеням лестницы, спиралью охватывавшей холм, поросший кустами дикой розы, из верхнего павильона спускались несколько мужчин и женщин в легких, мало что скрывавших одеждах. Спутник Виктора был капитаном гвардии, да к тому же из Тхоланского городского ополчения — одного из трех именных гвардейских полков. Естественно, что он был дворянином, и дворянином не из последних, но в голосе его Виктор услышал такое восхищение, такой восторг, что можно было бы и удивиться, но Виктор не удивился. Он знал. Жирные Коты — двенадцать жемчужин в ожерелье нежной АйнаШиНа АйнаШиНа — один из трех старших богов/богинь аханского пантеона. Боги верхнего неба имеют, по аханской традиции, двойную сущность, выступая, в зависимости от ситуации, то в своем мужском, то в женском воплощении.

, двенадцать семей, стоявших выше любых герцогов и князей империи; настолько выше, что не носили никаких титулов вовсе. Они стояли лишь на малую ступень ниже императора, которого и самого титуловали только в силу традиции. Традиция требовала называть его императором, хотя родовое имя само по себе являлось самым громким из возможных титулов. Титул императора, таким образом, был всего лишь условностью, но Жирные Коты были вне условностей. Они были живым воплощением божественной сути империи, и им хватало одних лишь своих родовых имен.

Они шли, чтото негромко обсуждая между собой; их движения были легки и изящны, демонстрируя превосходную координацию, характерную для высококлассных игроков в Жизнь; их великолепные тела были практически обнажены — они были выше стыда, выше какойлибо этики, и их мораль была их моралью. Любой из них, тем более любая притягивали к себе взгляды, но Виктор споткнулся взглядом о тоненькую, гибкую девушку с волосами цвета старого серебра и огромными серыми глазами. Так он впервые увидел младшую Йя.

-Смотрика,— нежно пропела Вика прямо ему в ухо, отвлекая от сладостного воспоминания.— Оказывается, ты, Федя, геройлюбовник!— В ее голосе пузырьками шампанского вскипал смех.

-Дурное дело нехитрое,— смутившись, буркнул Виктор в ответ.

-А ты не забыл, дорогой, что на мне Маска?

-Ну и что ты мне сделаешь, моя ЙцзоШцай ЙцзоШцай — Утренняя Дева, одна из восемнадцати женских божеств любви в средневековом аханском пантеоне. Ныне ее имя используется как нежное, но уважительное обращение мужчины к женщине, с которой он состоит в любовной связи.

? Вырвешь печень, как Олафу?

-Олафа убила девочка.

-Молоток девочка!

-Федя, я иногда не понимаю твой русский. Слишком много сленга.

-Я и сам его порой не понимаю. Слушай, а почему ты выбрала Землю? В смысле, почему именно Земля? Полагаю, это случилось не изза того, что на ней проживает такой геройлюбовник, как я?— Он хотел пошутить, но вышло...

-Нет, конечно,— улыбнулась Вика и вдруг замолчала.

-Глупость какая!— сказала она спустя минуту и села на кровати. Виктор залюбовался ею — у нее было сильное, но гибкое тело зрелой женщины, великолепное тело младшей Йя,— но в то же время он увидел, что его ЙцзоШцай чемто сильно встревожена.

-Вика, что?..

-Федя...— Ее огромные глаза буквально заглядывали в него, как будто пытались проникнуть внутрь его мозга и чтото прочесть там. Чтото важное для нее. Вика была явно встревожена и озадачена.

-Ты что, читаешь мои мысли?— усмехнулся Виктор.

-Подожди! Ты ничего не помнишь? Ну же, Федя, милый! Вспомни! Скала прощания... ночь...— Голос ее звучал тревожно, как порывы ветра в скалах Приюта в штормовую ночь.

Штормовая ночь. Ветер. Молния. Трезубец!

Штормовая ночь. Небо затянуто тучами. Луна не видна. Луна. Луна АйнаШиНа!

Штормовая ночь. Волны грудью штурмуют скалы Приюта. Скала прощания. Маяк. Глаз и Луч!

Трезубец — Луна АйнаШиНа — Глаз — Луч.

Пора открыть глаза!

Они стоят на скале прощания. Ветер пытается сорвать с нее темный тяжелый плащ, приносит водяную соленую взвесь.

-Мне нечего делать дома, милый. Что я буду там делать, скажи, пожалуйста. Ты знаешь, как мы живем? У нас Средневековье, милый. И потом, кому нужна такая уродина, как я?

-Ты красавица!

-Да, в твоих глазах, милый. Но мои сородичи смотрят другими глазами. И потом, там не будет тебя.

Виктор вздрогнул, освобождаясь от видения. Сердце его неистово билось в груди, как если бы решило вырваться на волю.

-Бред какой!— сказал он, глядя ей в глаза.— Вика, ты помнишь то же, что и я?

-Видимо, да.

-Но как? Господи! Мы семьдесят лет жили на одной планете и...— Перед глазами поплыл какойто туман.

"Я плачу?" — Он удивился, но сила потрясения была такой, что даже слезы, вкуса которых он уже и не помнил, не были для него сейчас чемто таким, о чем следовало думать или о чем следовало жалеть. Тем более Стыдиться. Вика сидела напротив него, и по ее щекам тоже стекали слезы.

"Но как это возможно? Почему, Господи? Почему?— спрашивал он себя.— Семьдесят лет! Украсть у них жизнь и любовь!"

Он мимолетно подумал, что, вероятно, следовало бы тотчас спуститься вниз и все рассказать Максу, но увидел мысленным взором маленькую спальню и девушку с мертвым лицом, рядом с которой в кресле сидит огромный мужчина и, возможно, тоже плачет сейчас, точно так же, как плачут они с Викой, и понял, что никуда не пойдет. Не сейчас. Они ждали этой ночи семьдесят лет, так что для них теперь лишний час или лишний день? Он обнял Вику, прижал к себе так тесно, как мог, не причиняя ей боли, и зарылся лицом в ее мягкие волосы.

Глава 6

ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ

Толчок — и Виктор проснулся, сразу перейдя из состояния сна в состояние бодрствования. И даже больше того, он проснулся готовым ко всему, как просыпался раньше, когда был молод и тренирован. И сейчас, как раньше, когдато, гдето, в другой жизни, он знал, что ни один мускул не дрогнул на его лице; сердце, как и дыхание, не изменило ритма; и ничто не могло сказать постороннему о том, что Виктор уже не спит. Но он не спал. Он открыл глаза и скосил их к окну. За окном тьму сменил жидкий рассвет, заштрихованный струями дождя. Рядом с ним ровно дышала Вика. Он слышал ее дыхание не слухом, а телом. Он чувствовал идущее от нее тепло, ее запах, само ее присутствие здесь и сейчас, рядом с ним. И ровно бьющееся сердце наполнялось радостью; радостью, о которой он давно забыл, а теперь, ощутив ее впервые за много лет, принял, как часть себя, нового старого себя. Того Виктора, каким он был и каким он быть давно уже перестал, как казалось, навсегда. Оказалось, что нет.

"Я могу осторожно встать,— подумал он лениво.— Или обнять Вику..."

Но раньше, чем он успел додумать легкую утреннюю мысль ("Господи, как давно я не просыпался в хорошем настроении!"), стремительное тело прижало Виктора к матрасу, и требовательные губы коснулись его губ.

"Чшарцша'ш Чшарцша'ш — безумная, опьяненная. Богиня любовного безумия, одно из восемнадцати женских божеств любви в средневековом аханском пантеоне. Ныне ее имя используется как интимное, на грани нарушения приличий, обращение мужчины к близкой ему женщине.

! Йё атр рёй Йё атр рей — дословно божественная тигрица. Титулование АйнаШиНа во время праздника плодородия.

!"

"Чшарцша'ш! Йё атр рёй!" — мысленно кричал Виктор, отвечая на ее поцелуи, попеременно лаская то ее спину, то грудь, сжимая ладонями ее ягодицы; кричал, возносясь все выше и выше, до верхнего неба; кричал, низвергаясь в сладостные и убийственные глубины Ада Чшарцша'ш, раскачиваясь между небесами и безднами, до тех пор "пока поток не упал на равнину". Строка из поэмы неизвестного раннесредневекового североаханского поэта "Голос ночи", ставшая общепринятым эвфемизмом завершения полового акта в новоаханском литературном языке.

"Ну и кто я теперь?— спросил он себя, медленно уплывая в сон.— Русский коммунист или аханский дворянин? Какой глупый вопрос..."

На этот раз их разбудили ударами в импровизированный гонг. Повидимому, Макс использовал для этой цели большую сковороду, висевшую на кухне над плитой. Виктор проснулся сразу и улыбнулся севшей на постели Вике.

-Я так понимаю, мы проспали завтрак,— сказал он беззвучно смеющейся Вике.— А может быть, и обед.

-Я готова заодно и поужинать,— рассмеялась Вика.— В душ?

-Лично я, пожалуй, сбегаю к реке.

-Тогда вперед!— Вика плавно перетекла с кровати на пол и сделала вращательное движение, напоминающее па из классического репертуара, но бывшее на самом деле разгонным разворотом в боевую стойку, характерную для столичных игроков в Жизнь.

-Может, набросишь чтонибудь?— спросил Виктор, любуясь одновременно и красотой ее тела, и слаженной гармонией работы ее мышц.

-А зачем?— откликнулась Вика, имитируя атакующую связку в три движения, при которой наклон ее тела и положение разошедшихся в стремительной смене позиции ног на миг открыли Виктору такой вид, от которого и бывалые знатоки женского тела пришли бы в восторг и экстаз.

"Вот именно!" — качая головой, подумал Виктор.

-Ну...— только и смог произнести он.

-Спасибо, милый!— лучезарно улыбнулась Вика, выпрямляясь.— Я не замерзну.

-Я, собственно, не это имел в виду,— наконец признался он.

-Я поняла.— Она секунду смотрела ему в глаза, потом улыбнулась и, как ни в чем не бывало, согласилась: — Хорошо, я наброшу рубашку. А ты можешь надеть трусы.

-Хрен знает что!— выругался Виктор, высматривая свои трусы.

-Совершенно с тобой согласна,— невинным голосом сказала Вика, выуживая из кучи одежды свою рубашку и его трусы.— Хотя и не знаю, что это означает.

-Хрен — это такой национальный русский овощ,— буркнул Виктор, натягивая трусы.— Пошли!

Они бегом миновали коридор ("Ну словно дети малые!"), слетели по лестнице ("Боги, вы не забыли, сколько мне лет?") и ворвались в зал, где их встретил невозмутимый Макс ("Ну ты понимаешь, Макс?"). Макс был тщательно выбрит и одет, пах кофе и коньяком, в левой руке держал огромную сковороду, в правой половник, а в зубах дымящуюся сигарету.

-Доброе утро,— сказал он своим глубоким басом.

-Приветпривет!— стараясь не показать смущения, бодро откликнулся Виктор.

-Хай!— пропела Вика, стремительно смещаясь к Максу и целуя его в щеку.

Макс поднял левую бровь и несколько неуверенно поинтересовался:

-Кажется, все в порядке?

-Ну конечно!— ответила ему Вика и без перехода спросила: — Как наша девочка?

-Твоими молитвами!— Макс пожал плечами.— Она все время спит.

-Сейчас взгляну. Подожди, милый!— И Вика скрылась за дверью комнаты, в которой лежала Лика.

-Дай закурить, что ли,— сказал Виктор, чтобы чтонибудь сказать. Он чувствовал себя неловко, стоя почти голым посреди зала.

-Последняя,— сказал Макс, протягивая пачку.

-О! Я же тебе обещал,— обрадовался Виктор.— Сей минут, амиго.— Он взбежал по лестнице обратно на второй этаж, и уже не торопясь, пошел к своему импровизированному складу. Коробка с сигаретами "Мальборо" лежала на шкафу. Он достал ее, понюхал, пожал плечами и пошел обратно. На все про все ушло не больше пяти минут, но прятаться от Макса Виктор посчитал глупым. Одеваться тоже.

Спустившись, он торжественно поставил коробку на стол, оторвал заклеенную скотчем крышку и достал из коробки блок. Подошел Макс, посмотрел, как мучается Виктор, пытаясь содрать с блока целлофан, молча забрал блок и, вытащив из кармана перочинный нож ("Вот обстоятельный человек!— восхитился Виктор.— Успел найти гдето"), вскрыл упаковку одним точным движением. Комнату наполнил запах сухого табака.

-Нда,— сказал Макс и открыл пачку.— Кстати, ты когда последний раз был в этом Зазеркалье?

-В шестидесятом,— поняв, о чем спрашивает Макс, ответил Виктор и взял предложенную сигарету.— Суховата, конечно.

Он закурил от протянутой Максом спички, затянулся и выпустил дым.— Говно, но курить можно.

-Можно,— согласился Макс.— Когда выбирать не из чего. Ну и как они там?

-А чего им?— Вики все не было, и чтобы не маячить посреди зала, Виктор присел на столешницу.— Они, Макс, Адольфа раскатали еще в сороковом.

Макс удивленно поднял брови:

-И?

-И построили социализм с человеческим лицом, выдающим славянское происхождение оного. Лица, я имею в виду.

-Вот как? Интересно. А вот я тебя вчера не спросил об Иосифе Виссарионыче. Онто как при таком раскладе?

-А, нормально. Вписался. Наркомом тяжпрома работал. Умер в сорок втором или сорок третьем. Не помню точно.

-Ты с ними общался?— Вопрос был задан как бы между прочим. Макс как раз закуривал новую сигарету.

-Общался.— Виктор пожал плечами.— Не утерпел. Особенно когда узнал, что Слуцкий и у них ИНО заведует. Ну не смотри на меня так! Я здесь сидел, как в камереодиночке. В Союзе мрак, а тут, елки зеленые, кооперация, кабаки работают. Дан по радио выступает, Авксеньтьев, то да се. Ну и влез. Прогрессора вызывали?

-Кто такой прогрессор?— не понял Макс.

-Неважно. Ты же Стругацких небось не читал?

-Это русские писатели?

-Да.

-Тогда нет. Последний русский, которого я читал, был Набоков. Ты передал им чтото?

-Ты что, меня допрашиваешь, что ли? Ну передал, гражданин начальник! В тридцать седьмомто мне и нечего было особенно. А вот в сорок втором — у них как раз тридцать восьмой был — я им хороший подарок сделал. Сам понимаешь, до чего мог дотянуться, то и стащил, для пользы нашего общепролетарского дела. Я им, Макс, документацию по Мессеру и по PzIV передал. Все, что к сорок второму кровью и потом добыли, то и подарил. Им хватило. Но железо — хлам! Я им, Макс, коечего присоветовал. Теперьто все умные, а тогда... Ну, не тебе объяснять. Только к сорок второму и ежам гребаным стало ясно, почему нас все эти Готы сраные и прочие Манштейны раком поставили. Вот я и кинул товарищам пару горстей блох... организация там, штатные расписания и прочая логистика с сестрой ее стратегией.

Он помолчал секунду, глядя на Макса, и вдруг спросил:

-Ты с ней спал?

-С кем?— удивленно взглянул на него Макс.

-С Викой,— оглянувшись на дверь, тихо сказал Виктор.

-Федя,— медленно и спокойно ответил Макс.— Тебя больше ничего не заботит?

-Ты не ответил!

-Федя, тебе своих никогда не приходилось расстреливать? Для дела, я имею в виду.

-Приходилось.— Виктор уже все понял и пожалел, что спросил.

-Ну и что же ты от меня хочешь? Ты помнишь, кем я был и кем была Вика?

-Ладно,— поднял руку Виктор.— В детство впадаю. Не обращай внимания. Я о другом тебя спрошу. Ты отставку хорошо помнишь?

Макс внимательно взглянул на Виктора и осторожно спросил:

-Ты вспомнил чтото...— он явно искал подходящее слово,— скажем, странное. Да?

-Да.

-А Вика?

-И Вика.

-Тогда поговорим после завтрака,— сказал Макс быстро, поворачиваясь к двери, из которой показалась Вика. Несмотря на важность вопроса, Виктор не мог не залюбоваться Викой. Сейчас, при свете дня, было видно, насколько далеко она зашла в процессе обратной трансформации. Не знай он, сколько ей лет, никогда не дал бы больше тридцати. Высокая, стройная, гибкая, в рубашке, едва скрывавшей верх бедер, с распущенными платиновыми волосами, она была похожа на модель, только не из тех худосочных вешалок для безумных нарядов от нанюхавшихся кокаина кутюрье, а на настоящих, типа любимой Федором Кузьмичом Клавы Шиффер.