Биография Толкина

Хотя сражение шло уже не так яростно, как в первый день битвы на Сомме, британцы продолжали нести тяжелые потери. Много убитых было и в батальоне Толкина. Пока что ему везло, но чем больше он пребывал в окопах, тем больше было шансов угодить в графу "Потери". Что касается отпуска, то он уже приближался, но им так и не суждено было воспользоваться.

Спасла его "лихорадка неизвестного происхождения", как ее именовали военные медики, солдаты же называли эту болезнь попросту "окопная горячка"39. Переносилась она вшами, сопровождалась высокой температурой, и ей болели уже тысячи. В пятницу 27 октября Толкин заболел. В этот момент согласно назначению он был в Бевале, за двенадцать миль от передовой. Его перевезли в находившийся неподалеку госпиталь. Днем позже в санитарном поезде он отправился на побережье, а к ночи в воскресенье ему нашлась койка в госпитале Ле Туке, где он провел неделю.

Но горячка не стихала, и 8 ноября его перевезли на борт судна, отправлявшегося в Англию. По прибытии его отправили поездом в бирмингемский госпиталь. Так по прошествии нескольких дней он обнаружил, что из ужаса окопов он попал на белые простыни, да к тому же видит из окна хорошо знакомый город.

Они с Эдит снова встретились, и на третью неделю он настолько поправился, что мог уехать из госпиталя в Грейт-Хейвуд и провести там рождество вместе с Эдит. Там он получил письмо от Кристофера Уайзмена, служившего в военноморском флоте:

Корабль Его Величества "Суперб'. 16 декабря 1916 г.

Мой дорогой Дж. Р., я только что получил вести из дому относительно Дж.Б.С. Он умер от ран, полученных при взрыве снаряда 3 декабря. Сейчас я об этом не могу много говорить. Смиренно молю Всемогущего Бога, чтобы мне оказаться достойным Дж.Б.

Крис.

Смит шел по дороге в деревню за передовой, когда рядом с ним разорвался снаряд; он был ранен в правую руку и в бедро. Попытались сделать операцию, но началась газовая гангрена. Смита похоронили на английском кладбище в Варленкуре.

Незадолго до этого он писал Толкину:

Главное мое утешение в том, что если меня этой ночью прихлопнут (на несколько минут я выхожу на дежурство) все еще останется член великого Ч.К.О.Б., чтобы высказать то, о чем я мечтал и с чем мы все были согласны. Я убежден, что со смертью одного из членов Ч.К.О.Б. не распадется. Лично нам смерть может внушать отвращение и чувство беспомощности, но она не в силах положить конец бессмертной четверке! Это открытие я как раз собираюсь сообщить Робу перед тем, как выйти. А ты напиши это Кристоферу. Да благословит тебя Бог, мой дорогой Джон-Рональд! То, что пытался сказать я, да удастся сказать тебе, много позже, когда меня уже не будет, если такова моя судьба.

Твой навсегда Дж.Б.С.

ЧАСТЬ III. 1917-1925. СОЗДАНИЕ МИФОЛОГИИ

ГЛАВА 1. УТРАЧЕННЫЕ СКАЗАНИЯ

'То, что пытался высказать я, да удастся сказать тебе, много позже, когда меня уже не будет.' — эти слова Дж. Б. Смита были недвусмысленным знамением для Рональда Толкина: начинать великий труд, уже задуманный им, величественный, изумляющий проект, подобных которому мало найдется в современной литературе. Он собрался создать полную мифологию.

Эта идея основывалась на стремлении Толкина к созданию языков. Он обнаружил, что если уж браться за такую работу с большей или меньшей степенью сложности, то к языкам необходимо приделать и "историю", в ходе которой языки могли бы развиваться. Уже в ранних поэмах об Эаренделе он начал кое-что набрасывать из этой истории; теперь же он хотел написать ее целиком.

К этой работе побуждал еще один стимул: жажда выразить в поэзии свои самые глубокие чувства. Это желание вело свое происхождение от вдохновений Ч.К.О.Б. Первые стихи Рональда ничего собой не представляли: они были столь же сырыми, сколь незрелым был идеализм четырех молодых людей, но это были первые шаги к великой поэме, что он начал писать (это была поэтическая работа, хотя и написанная прозой).

Был и третий, важный фактор: он хотел создать мифологию для Англии. В свои студенческие дни он уже намекал на это, когда писал о финской "Калевале": "Я бы хотел, чтобы у нас такого было больше: что-нибудь в том же роде, но принадлежащее Англии'. Идея росла, пока не достигла громадных размеров. Вспоминая об этом много лет спустя, Толкин выразил ее так: "Не смейтесь! Но давным-давно (я тогда был отнюдь не на вершине) мелькала у меня мысль составить комплекс более-менее связанных между собой легенд разного уровня: от крупных космогонических до романтическо-любовных; большие основаны на меньших; все это на земной почве, меньшие дают прекрасную картину на величественном фоне, и это все я мог бы посвятить просто: Англии, моей стране. Здесь были бы тон и атмосфера, желательные для меня, нечто холодное и чистое, насыщенное "нашим духом" (климат и ландшафт северо-западные, имея в виду Британию и ближнюю часть Европы; не Италия, не эгейские страны, тем более не Восток), и вместе с тем была бы (если только мне удалось такого достичь) та неуловимая красота, что некоторые именуют кельтской (хотя в настоящих древнекельтских вещах ее вряд ли найдешь); вещь должна быть "высокой", исполненной чистого величия и более всего подходящая для взрослого, весьма искушенного в поэзии. Некоторые из великих сказаний планировалось обрисовать полностью, а некоторые просто поместить в схему и набросать вчерне. Циклы должны были связываться в грандиозное целое с одновременным резервированием места для других голов и умов, владеющих живописью, музыкой и драмой. Абсурд'.

Концепция могла показаться громадной до нелепости, но по возвращении из Франции Толкин твердо решил ее осуществить. И вот для нее нашлись и время, и место: он опять был с Эдит и в Грейт-Хейвуде, в английском деревенском краю, который был ему так дорог. Даже Кристофер Уайзмен далеко, в открытом море, чувствовал: что-то такое должно случиться. Он писал товарищу: "Ты должен положить начало эпосу'. Толкин так и поступил. На обложке дешевого блокнота толстым синим карандашом он написал название, выбранное им для этого мифологического цикла: "Книга утраченных сказаний". В этот блокнот он начал писать сочинение, которое позднее стало известно под названием "Сильмариллион".

Все известные внешние события в жизни Толкина могут дать лишь поверхностное объяснение происхождению этой мифологии. Определенно, связующая нить легенд в первом варианте книги (позднее отвергнутая автором) частично появилась из "Рая земного" Уильяма Морриса; и там, и там моряк-путешественник прибывает к неизвестной земле, где ему предстоит услышать цепь сказаний. У Толкина путешественник носил имя Эриол, что значило "Мечтатель-одиночка". Однако услышанные Эриолом сказания, величественные, трагические, героические, нельзя приписать просто литературному влиянию и личному опыту. Когда Толкин начал писать, он поднял более мощный, более глубокий пласт своего воображения, чем раньше. Этому пласту предстояло плодоносить в течение всей оставшейся жизни писателя. Первая из составляющих "Сильмариллион" легенд рассказывает о создании вселенной и того мира, который Толкин по ассоциации с норвежским "Midgard" и эквивалентными словами в древнеанглийском назвал "Средиземье". Некоторые из читателей соотнесли это с другой планетой, хотя намерения у Толкина были иными. "Средиземье это наш мир, — писал он и добавлял, — Разумеется, я поместил действие в совершенно выдуманный (хотя и не полностью невозможный) древний период, в котором формы континентов были совсем другими'.

Дальнейшие легенды цикла были преимущественно связаны с тем, как были созданы Сильмариллы (три великих эльфийских драгоценных камня), как украдены они были из благословенного края Валинор злодейской силой Моргота, и какие потом разразились войны, в ходе которых эльфы пытались вернуть эти камни.

Некоторые встали в тупик: как можно связать легенды Толкина и его христианство. Находили, что трудновато понять, каким образом ярый католик мог столь убедительно описать мир, где не поклоняются Богу. Но чуда здесь нет. "Силмариллион" — труд глубоко религиозного человека, не противоречащий христианской вере, но дополняющий ее. В легендах нет поклонения Господу, но Он там незримо присутствует, и в "Сильмариллионе" более явно, чем в работе, явившейся его продолжением: "Властелине Колец". Верховным владыкой вселенной Толкина является Бог, "Единый". Ниже Его в иерархии располагаются Валары, хранители мира, наделенные властью не Божеской, но ангельской; сами они священны и подчинены Богу, и в ужасный момент истории они отдают свою власть Ему в руки.

Толкин заключил свою мифологию в эту форму, поскольку хотел, чтобы его мифология была для нас чужой, отстраненной, но в то же время она не должна быть ложной. Он желал, чтобы легенды и мифы выражали его собственное нравственное понимание мира; будучи христианином, он не мог представить себе космос без Бога, в которого верил. Но для того, чтобы "реалистически" поместить свои легенды в известный мир, где религиозные верования являются явно похожими на христианские, автор не должен был допускать в своих сказаниях духа "выдуманности". Вот почему Бог присутствует во вселенной Толкина, но остается за сценой.

В период написания "Сильмариллиона" Толкин верил, что в некотором смысле пишет правду. Он не считал, что точно такие же народы, какие он описал эльфы, гномы, злобные орки ходили по земле и совершали описанные им деяния. Но он явно чувствовал или надеялся, что его легенды в каком-то смысле суть воплощение глубокой истины. Это не значит, что он писал аллегории: вовсе нет. Время от времени он выражал свое неприятие такого рода литературы. "Не терплю аллегорий ни в каком виде" — заявил он однажды, и аналогичные фразы отзываются эхом в его книгах и письмах к читателям. Так в каком же смысле он полагал "Сильмариллион" правдивым?

Частично ответ можно найти в его сказке "Лист работы Мелкина" и в эссе "О волшебных сказках". В том и другом произведении предполагается, что Бог может наделить человека даром запечатлеть "мгновенный отблеск глубокой реальности истины". Определенно, в период написания "Сильмариллиона" Толкин верил, что это нечто большее, чем выдуманная легенда. О сказаниях, составивших книгу, он писал так: "Они появлялись у меня в голове как нечто данное, и когда они по отдельности зарождались, то и цепочка росла. Это захватывающий труд, хотя и с непрерывными помехами (не говоря уже о жизненных потребностях, мысль может перейти на другое, на лингвистику); впрочем, у меня всегда было ощущение, что я записываю то, что уже находится "там, где-то", а не выдумываю из головы'.

Первое запечатленное на бумаге сказание (оно было написано в начале 1917 года, когда Толкин выздоравливал в Грейт-Хейвуде) в действительности занимает место ближе к концу цикла. Это "Падение Гондолина", рассказывающее о штурме Морготом, главной силой зла, последней эльфийской твердыни. После ужасной битвы отряду жителей Гондолина удалось спастись, и среди них был Эарендел40, внук короля. Здесь чувствуется след ранних поэм об Эаренделе, от первых набросков мифологии. Стиль "Падения Гондолина" заставляет предположить влияние Уильяма Морриса. Есть основания полагать, что пребывание на Сомме внесло некоторый вклад в побуждение сделать центральной частью сказания великую битву но, может быть, это всего лишь реакция на военный опыт, ибо в гондолинском сражении была героическая величественность, а в современной Толкину войне она-то начисто отсутствовала. Но в любом случае эти "влияния" были весьма слабыми: для своих странных и волнующих легенд Толкин не использовал ни модели, ни источники. И уж определенно только его ума делом являются две особенности, более всего бросающиеся в глаза: изобретенные имена и то, что большинство главных персонажей эльфы.

Строго говоря, надо бы отметить, что эльфы "Сильмариллиона" произошли от "Прекрасного Народа" толкиновских ранних стихотворений, но связь между теми и этими весьма условна. Может быть, его мысль в сторону эльфов подтолкнуло восхищение "Сестрами-песнями" Фрэнсиса Томсона; может быть, сыграло роль умиление Эдит "маленьким эльфийским народцем", однако эльфы "Сильмариллиона" не имеют ничего общего с "крошками-гномами" из "Гоблинских ног". Они по своим устремлениям и намерениям люди. Точнее говоря, их прообраз Человек до Падения, преградившего ему путь к совершенствованию. Толкин был абсолютно убежден, что когда-то существовал рай на земле и что первородный грех и последующее изгнание из рая суть причины всего зла в мире. Но его эльфы не являются "падшими" в теологическом смысле (хотя могут и ошибаться, и совершать грех), и потому способны достичь гораздо большего могущества, чем люди. Они великие искусники, поэты, летописцы, они создают вещи, красота которых превосходит все мыслимые деяния рук человеческих. А самое главное — они бессмертны, хоть и могут погибнуть в бою. Старость, дряхлость, смерть не в силах положить безвременный конец их трудам до обретения совершенства. И, следовательно, эльфы — идеал в части искусств.

Таковы эльфы "Сильмариллиона" и "Властелина Колец". Сам Толкин обобщил их природу следующим образом: "Они созданы человеком по его образу и подобию, но свободны от тех ограничений, которые, по мнению их создателя, наиболее для него тягостны. Они бессмертны, и их воля ведет прямо к деяниям воображения и желания'.

Что касается личных имен и топонимики в "Падении Гондолина" и других сказаниях "Сильмариллиона", то они были основаны на искусственных языках Толкина. Коль скоро появление на свет этих языков стало raison d'être41 для целой мифологии, совсем не удивительно, что автор потратил немало времени на придумывание имен и названий. Наверняка созданию имен и соответствующей лингвистической работе (как он говорил в цитированном ранее отрывке) автор уделял такое же, если не большее внимание, как и собственно созданию легенд. Поэтому исследование того, как он выполнил эту часть работы, и занимательно, и поучительно.

Еще в юности Толкин начерно разработал несколько искусственных языков.

Некоторые из них развились до порядочной сложности. Но в конечном счете его удовлетворил только один язык из тех ранних опытов. Это был искусственный язык, основанный большей частью на финском. Толкин назвал его "куэниа", и к 1917 году язык уже был хорошо разработан. Его словарь насчитывал сотни слов (хотя покоился на очень ограниченном количестве основ). Куэниа, как и любой "настоящий" язык, развился из более примитивного, на котором, предположительно, говорили в Древнейшую эпоху. Этот язык получил название "примитивный эльдарин", и из него выделился другой язык того же времени, что и куэниа, но на нем говорили другие эльфы. Позднее этот язык получил название "синдарин"; его фонетика основывалась на валлийском языке, который в лингвистических пристрастиях Толкина занимал второе место вслед за финским.

Помимо куэниа и синдарина, Толкин разработал несколько других эльфийских языков. Хотя это были всего лишь побочные линии, но воссоздание их взаимосвязи и "генеалогического древа" отняли немало времени. Что касается эльфийских имен в "Сильмариллионе", то они почти полностью созданы на основе куэниа и синдарина.