За поворотом, за углом (Поверь мне)

По носу хлопнул мокрым не то снег, не то дождь. Еще. И еще. Зачастил, заморосил — словно небо расплакалось. Владимир запахнулся, уткнул подбородок в воротник.

"В кабак бы зарулить. Эх, до получки — как до Китая. К Мишке заглянуть? От него потом не отделаешься... Серега дома, с детворой. Это ж надо! Впервые реально назрело душу излить, а не с кем, — посетовал он возле прилавка со спиртным и поспешно отошел. — Чудно! Один жил, тоски не ощущал. Сейчас сын рядом, женщина под боком, а взвыл бы от одиночества. С матушкой, пока жива была, никогда не откровенничал, а теперь хотел бы — да поздно. — Мысль о невосполнимой потере прожгла сердце, но Владимир списал все на хандру. — Да что это со мной? Старею? А что, как-никак четвертый десяток, — с горечью признал он. — А в сухом остатке что имею? Диплом получал — планы строил, казалось, вот мир узнает, оценит, наконец, стану своим на этом празднике жизни. Все могу, все интересно! И что? С профессией не угадал, спросом не пользуется. На работе отсиживаю, штаны протираю: ничего не требуют и не платят. Держат на привязи, обещая квартиру. И ведь не верю уже: сопьешься быстрее, чем дождешься, а соскочить не могу..."

Ботинки Владимира, шлепнув по очередной луже, хлюпнули.

"Жизнь уходит из-под ног. Неудачник, так и есть... Никому не нужен. Хуже пса-бродяги. Того хоть есть кому пожалеть... — И вдруг Владимир одернул себя: — Не раскисай! Другие — разве не так? Тоже по инерции трепыхаются, только у каждого свое беличье колесо. Это я без халтуры приуныл. Вот грянут заказы на курсовые, дипломы — с деньжатами повеселее будет. Гардероб поправим, сапоги Ленке красивые куплю, чтоб не дулась".

Воодушевленный, он вновь заглянул в продуктовую палатку. Купил два сникерса к чаю, вспомнив рассказ Сереги о том, как под Новый год тот добрую часть тринадцатой зарплаты истратил на эти батончики, развесив их на елке, и привел жену и отпрысков в неописуемый восторг.

Странный снег-дождь не унимался, и остаток пути к дому Владимир преодолел бегом. В подъезде, пока ждал лифт, заметил белеющий в почтовом ящике уголок бумаги. "Опять рекламой до упора завалили", — решил Владимир. Но, когда открыл, на ступеньки лестницы шмякнулось письмо.

Конверт без марок и штемпелей, надписанный строгим почерком. Владимир перечитывал имя отправителя. С кончиков волос по его шее и спине струились холодные капли.

Он надорвал конверт, все более мрачнея, пробежал по первым строкам. Сгреб письмо в кулак, собираясь скомкать, но в последний момент передумал и сунул за пазуху...

IV

В три дня невероятное для апреля тепло взлохматило деревья салатовым пухом, выпорхнуло из-под земли шелковистыми травинками и сдуло с прохожих зимнюю кожуру. Чудесная погода, суббота манили горожан на природу, и они охотно следовали зову, кроме тех несчастливцев, кому, вроде Катерины, выпало провести этот день на работе.

Солнечный свет лился на Катю из окон кабинета, дразня, играя со стеклом наручных часов, прыгая зайчиками по раскрытым тетрадям. Но одинокое дежурство по кафедре не было ей в тягость. Сказывалась закалка: со школьных лет весенний расцвет совпадал по срокам с годовыми контрольными и экзаменами, и вместо прогулок Катя корпела над учебниками, гордясь, что воспитывает силу воли. На этот раз внутренней борьбы не намечалось, поскольку все определял служебный долг. Вынужденная занятость даже успокаивала Катю, поскольку спешить ей все равно было не к кому...

Нахальный молодой тополь кивнул девушке, улегся махровой лапой на подоконник, шепча о проказнике-ветре, нехотя отклонился, в надежде вызволить узницу. Катя встала из-за стола, отворила окно, впуская запах клейкой смолки, проклюнувшихся листочков и воспоминаний...

В эту пору два года назад началась их с Романом история. На вечеринке у Костиного приятеля, куда ее затащила Ксюша. Роман был первым, на кого в большой задорной компании Катя обратила внимание, и единственным, кого она весь вечер сторонилась. Смазливый, выпендривается — абсолютно несерьезный, не в моем вкусе, озвучила она Ксюше. А через несколько дней, не умея отказывать в помощи, согласилась натаскать его по алгебре и геометрии для поступления в институт. Конечно, на занятии она раскусила его, и хотя Роман признался, что искал только возможности чаще ее видеть, рассердилась и прогнала.

А он не отступил и стал творить для нее сказку. Цветы, бесконечные сюрпризы — Рома удивлял, не повторяясь. То притащит полное ведро роз: длинноногих, с широкими бутонами, бархатных — Катю будто снова окунуло в их пьянящий аромат... То закажет футболку с ее портретом на груди и надписью: "I love you, Kate! You drive me mad! Do you love me too?" Бесповоротно он растопил ее сердце за ужином в ресторане при Академии наук, когда на смотровой площадке, откуда вечерняя Москва, как на ладони, блистала симфонией огней, сыграл на губной гармошке "Историю любви".

Никогда ей не было так легко, весело, как в те дни рядом с ним. И, наверное, уже не будет...

Они виделись два-три раза в неделю. Чаще не получалось из-за пресловутого квартирного вопроса и ненормированного рабочего дня Романа. Постепенно они привыкли к такому ритму встреч, шутили, что не успевают надоесть друг другу. Катю это устраивало и потому, что позволяло сосредоточиться на учебе.

Перед глазами Кати сгустилась комната, которую ей выделили после поступления в аспирантуру. Она увидела, как сидит на кровати, поджав ноги, как Рома склонил голову на ее бедро, как мерцает экран телевизора. Комната медленно поплыла в ее воображении, отдаляя ту Катю от теперешней. Картинка поворачивалась, и в какой-то момент Катя оказалась напротив самой себя и Романа. И та, прежняя она, посмотрела прямо ей в глаза...

И тотчас ожившие краски и ощущения того, одного из многих вечеров из прошлого, померкли. Остался только этот взгляд: взгляд-вопрос, послание и... откровение. "Нет, этого не могло быть, — пробормотала Катя, отвернувшись от окна, с трудом отделываясь от наваждения, — ерунда какая-то".

Поверить в увиденное было немыслимо — все равно, как поверить явной клевете. "Померещится же, — нашла она силы улыбнуться. — Так, забудь об этом. Думай о хорошем. Вон, отец устроился на работу, хоть и вахтером, но все-таки снова при деле. Студенты порадовали: очень прилично контрольную написали". И Катя вернулась за стол, к тетрадям вечерников, напоминая себе, что их надо будет похвалить.

Молодцы, правильно оценили, что данных для разработки решения недостаточно (еще бы! она ради этой задачки целую диссертацию задумала), и те коэффициенты, что можно было вывести, рассчитали верно. Колодин же... Вообще, предложил план спасения предприятия: "... сдать в аренду... сократить... переоборудовать за счет инвесторов под заказы и запасы..." Сложно, спорно, но конкретно и, похоже, жизнеспособно. Смелее, чем приходило в голову ей, и лучше, чем придумали на том самом реальном заводе, лишив работы стольких людей, в том числе ее отца. Да, у Колодина — задатки хозяйственника-стратега, но вслух отмечать их не стоит, достаточно красноречивого плюса к пятерке в тетради. И просьбу его о дополнительной литературе она тоже выполнит, не создавая любимчика: посоветует всей группе те книги, что можно найти в библиотеке.

С дежурства Катя уходила с легким сердцем и с чувством выполненного долга.

V

Заспанный сторож в полутьме проходной лязгнул за ней засовом, выдворив в институтский скверик, к парочкам влюбленных, семейных с колясками, детишками, к компаниям юношей и девушек, которые разбрелись по лавочкам и газонам вдоль мачт елей, кленов и лип. Она снова загрустила, ощутив себя посторонней на этих дорожках с островками счастья.

— Мисс, как вы думаете, понравятся такие цветы моей возлюбленной? Самой лучшей девушке на свете? — тронули ее сзади за локоть.

Она угадала голос, но все же обомлела, увидев сказочный букет, а за ним Романа. К белоснежной рубашке под черным кожаным пиджаком он прижимал молочные, с нежно-фиолетовой сердцевиной розы и веточки, унизанные бледно-пурпурными пушистыми шариками.

— Розовые мимозы! — ахнула Катя. — Откуда?

— Это тебе. Сегодня — годовщина нашего знакомства, помнишь?

— Да, — Катя покраснела, — спасибо! Я обмолвилась однажды, а ты не забыл и нашел их...

— Конечно. Я помню все, — с нажимом сказал Роман. — Знаешь, я стал бояться рассветов, — волнуясь, продолжил он после неловкой паузы. — Они воруют тебя из моих снов. Убивают мыслью, что я тебя теряю. Что все было, но ничего нет... Давай мириться. И больше не расставаться, — Роман протянул Кате перламутровую, в тех же тонах, что и цветы, ракушку-гребешок и разомкнул створки — внутри блеснуло колечко. — Будь моей женой, выходи за меня!

Стих шепот листьев, смолк щебет птиц и детей — мир остановился и прислушался, созерцая красоту и нежность чуда, когда сбываются мечты. В золоте кольца мелькнули фата, бокалы с шампанским, крики "горько!" Рассудок трубил Кате, что счастье возвращается...

А сердце и душа были глухи и печальны. Как за несколько часов до этого взгляд-отражение из прошлого. И Катя больше не сомневалась в их приговоре: нельзя вернуть того, что не имел.

"Как же это случилось?" — ужаснулась она. В идеальных отношениях, без ссор, ревности и упреков, которых хватало в семье ее родителей, она заблудилась и обманула себя. И не только себя.

— Рома, я ... не выйду за тебя, — наконец, произнесла она. — Прости...

— Постой, ты вовсе не то говоришь! Ты должна обрадоваться, сказать "подумаю", "я не готова сейчас ответить", ля-ля-ля.

— Рома, послушай! — повысила голос Катя. — Ты был прав: я не люблю тебя. И не любила. Думала, что люблю, но ошибалась... Прости.

Роман застыл, часто моргая, затем взорвался:

— Ты же врешь! Чтобы помучить меня! Мстишь, да?! Что ты еще хочешь? Что я делаю не так?

— Дело не в тебе, Рома, а во мне. Лучше оборвать сейчас, когда все еще не так далеко зашло, чем годами притворяться, терпеть и в результате поломать друг другу жизнь и возненавидеть.

— Эта шлюха, Ксюша, настроила тебя против меня? — Роман схватил Катю за руку так, что цветы полетели на землю. — Что она наплела?

— Мне больно. Отпусти меня, Рома. И Ксюша ни при чем, не оскорбляй ее.

— А, значит, ты с другим спуталась! Быстро!

— Нет другого, Рома. Но и с тобой я быть не хочу.

Он отпустил ее. Потом вдогонку отчаянно крикнул:

— Ошибалась, говоришь? Нет! Это сейчас ты совершаешь ошибку. Дура!

Но она чувствовала, что поступила правильно. Во власти юношеского максимализма, рубящего концы без оглядки на прошлое и расчета на будущее. В просветлении прошедшего по краю вырытой им же ямы. В прозрении выбравшегося из темницы...

Только на этом потрясения дня не закончились. Дома, в дверях, Катю едва не сбил с ног Костя. Ошалело глядя мимо нее, перемахивая через ступеньки, он помчался вниз по лестнице.

— Что это было? — спросила Катя красную, растрепанную Ксюшу.

— Все кончено. Он ушел навсегда.

— Почему?

— Я думала, он тогда выгораживал Романа по дружбе. А оказалось, он считал его жертвой. Не фига, говорит, шантажировать ребенком, если уговор был детей не заводить. Дескать, какие гарантии при таком раскладе, что ребенок от него? Представляешь, какая сволочь?! Вроде как мотай на ус: если что, он тоже не при делах. Ну, я и послала его... Проваливай, говорю, зря я вправду тебе не изменяла, пока ты по своим чертовым рейсам мотался, по крайней мере, не обидно было бы выслушивать пакости!

— Зачем же так?

— Все равно это не жизнь, — убеждала саму себя Ксюша. — Он в разъездах, а я виновата. Со зла кто оговорит, а он и рад поверить! Не хочет семьи, ребенка — нечего с ним время тянуть! И ты, Кать, конечно, с Романом, решай сама, но знай: он бабник и обманщик.

— Он только что сделал мне предложение.

— А ты?

— Отказалась. Поняла, что не люблю его.

— Не пожалеешь? — тихо спросила Ксюша.

Катя покачала головой. Подруга вздохнула:

— Начнем все с начала? Снова свободны, снова вдвоем.

— Не вдвоем, а втроем, — сказала Катя, кивнув на колли. — Да, Магда?

Магда поднялась с коврика, подошла к Кате и лизнула ее ладонь.

— Магда?!

Собачье ухо отчетливо шевельнулось, реагируя на голос Кати.

ГЛАВА 11

I

Крах личной жизни подруги переживали по-разному. Ксюша ударилась во все тяжкие: сладкое, мучное и мыльные оперы. Объевшись мороженого, она слегла накануне майских праздников с сильнейшей простудой, кашляя, сморкаясь и пуская слезу над злоключениями "Дикой Розы" и "Тропиканки".**

Скрывая, что легкость расставания с Романом была мнимой и вскоре сменилась жесточайшим разочарованием и душевным опустошением, Катя поначалу искала поддержки у классиков: Островского и Арбузова. "Я ослепла, я все чувства потеряла, да и рада", — повторила бы она за любимой героиней.

* * *

Но ту сгубила страсть, а Катю терзало ее отсутствие. И поскольку книжные герои с таким диагнозом долго не протягивали, драматурги, не назвав рецепт от недуга, вернулись на полку.

Катю выручила Магда. Безмолвный спутник, с которым не страшно забрести в безлюдные места, чтобы в уединении и тишине попытаться разобраться в себе. Осмыслить, как она, по общему мнению, всезнайка, запуталась, растерялась в собственных желаниях и ощущениях. Как убеждения, которые раньше помогали двигаться к цели, завели в тупик. И, главное, верны ли эти цели, и что к двадцати трем годам есть, кроме них?

Размышления выворачивали душу наизнанку, но жить без смысла с безучастием ко всему, что значило прежде очень много, было еще хуже. Когда одиночество становилось совсем невмоготу, Катя брала с собой на прогулки Олега с Чернышом. Бродить с чужим ребенком и собаками сейчас оказалось легче, чем общаться с хорошими знакомыми. Нет ненужных вопросов, неуместных советов и жалости, а походы в парк — от своих, взрослых проблем.

"Тут такое было!" — с жаром оправдывался мальчишка за обидный звонок отца. Возмутившись жестокостью детей и глупостью учителей, Катя по-человечески поняла Владимира. Восхитила ее и храбрость Олега, способного ради друга на все. При встрече неразлучная парочка рассмешила ее трюком "умри" и пародией на мачеху, после истории с сапогами регулярно перепрятывающую и перепроверяющую свою обувь и одежду.

Проказники нравились Кате все больше. Симпатию к Олегу она объясняла землячеством, но чуть лукавила. Ей всегда хотелось иметь младшего братишку, похожего на Олега: веселого выдумщика, бесстрашного, искреннего, верного товарища, юного, но мудрого. Черныш же удивлял талантом ищейки. Он чуял приближение Магды и Кати метров за двести. Вот и на этот раз через весь парк вывел к ним Олега, и они вместе коротали время до прихода хозяина квартиры, которому Катя, подменяя хворающую Ксюшу, принесла квитанции за телефон.

Олег щебетал без умолку, радуясь всему сразу: праздникам, обещанию отца сводить его на юбилейный, пятидесятый, парад победы, тому, что к Магде вернулся слух и что отучил Черныша брать еду с чужих рук и земли (даже сосиски!). Катя с улыбкой выслушала похвальбу мальчишки: побив хулиганов, он прославился на всю школу, а самая крутая девочка в классе даже пересела за его парту и предложила дружить.