1730 год. Июль. Прививка совести

Последнее, на мой взгляд преувеличение. Кота выжившего среди пьяных альтернативных литераторов — топором не убьешь.

— Случайно есть! Пакет с жаренной "электрической рыбой".

Умирающий свирепо, как механическая сапожная щетка, трется о мои ноги...

— Мр-р-ря! Мр-р-ря!

— Держи!

— Вр-р-р-р... — жрет угощение остервенело, с костями, чешуей и похоже, с самим пакетом. Не иначе, опыт пребывания среди горлохватов повлиял...

— Куда тебе столько? Лопнешь, проглотина! Там же, как для человека, порция была...

— Мр-р-р-ря!

Кажется, про нас вспомнили... Возвращаются Вика с Володей. С ними парень, из недавней группы. Уже, в чистых комбинезонах. Тащат с собой освободившийся складной столик и вторую надувную кушетку.

— Григорий Иванович, поучаствуете в нашем жюри? Финал блиц конкурса "Спальня для талисмана". Маша, смотри, народ дизайнерские предложения по твоему быту набросал...

— Это... они всего за пятнадцать минут? — Маша смущается... — Для меня?

— Ну, не на раскладушке же, в коридоре замка, тебе ночевать! Сейчас же эскиз и отправим. Пока долетим, всё готово будет.

— А Васе можно смотреть?

Сытый Вася подтверждает:

— Мр-р-ря!

Картинки... карандашом, фломастером, авторучкой. Одинаковая комната, высокое стрельчатое окно, камин, каменные своды... С высоты птичьего полета видна часть крепостной стены, поросшая лесом гора и море... Обстановка на картинках разнится. От вполне современных предметов мебели, до стилизации под старину.

— Ой! Вот эту можно? Как из книжки, со сказками... — широкая кровать без задней спинки, стол, табуретка, на полу мохнатая шкура неизвестного зверя, на стене ковер. Полка, лампа, тетрадки. Что-то живое, подкупает. Ага, блики света на полу, колышется от ветра занавеска, — Вам тоже нравится?

Кот меня опережает:

— Мр-ря!

Вика сияет:

— А я что вам говорили, талант! Будущее невозможно предсказать, но можно изобрести. Хочешь, увидеть своё будущее? — уже девочку пытает, — Давай!

Художник торжественно выкладывает второй рисунок. Полностью в цвете. На нем Маша, в ею выбранном интерьере, как живая, потягивается после сна, высунув руки из-под одеяла. На конопатой рожице — точно схваченное радостно-изумленное выражение, рядом, на шкуре, сладко спит черный кот. За открытым окном летают голуби, а один — сидит на широком каменном подоконнике.

— Это будет завтра. Когда ты поймешь, что уже не спишь. Назвал — "Утро баронессы". Дарю! И ещё... — как фокусник, из воздуха, достает хрустящий прозрачный пакет с изумрудно-зеленой майкой, — Твой размер еле отыскали. Пока, только одну... Привыкай, к подобающей форме одежды. Свой фамильный герб видела?

— Аха! Его папка ещё студентом придумал, для команды КВН университета. Пригодился? — на золотом геральдическом щите — кирзовый сапог, из голенища которого торчит остроносый молоток. Юмористы...

Художник чуть дергается. Словно ему дунули в ухо. Знакомым движением руки обхватывает корпус коммуникатора... Палец отбивает неслышимую дробь. Поднимает взгляд на восторженно разглядывающую подарки девчушку.

— Кх-хм! Это... Тут пришел запрос из банкетного зала Ферт-оф-Форт. Мария Романовна, у вас есть любимое блюдо?

И без того не маленькие глазищи барышни окончательно становятся круглыми.

— Аха! Жареная картошка, с салом!

Парень деловито кивает. Палец пляшет на кнопке... Совершенно серьезно поясняет.

— Там проблема — английский король не любит русского сала... Пожалеем монарха? Бекон — он тоже почти сало, но с прослойками мяса.

Кот, заинтересованно слушающий гастрономический разговор, солидно вякает:

— Мря!

— Ты тоже так думаешь? — Маша, само великодушие, машет рукой, — пускай жарят с беконом. Раз уж лично король... — и, окончательно осмелев, спрашивает, — А хлебный квас в Англии есть? Люблю...

Поверила! Провожаем пару взглядами до портала. Высокий ладный парень одной рукой несет смешной старомодный чемоданчик. С фамильными сокровищами свежеиспеченной баронессы Хантли... С недавно выглаженными рубашками давно ставшего легендой человека. Второй — ведет его же маленькую дочь. Ту самую баронессу, от геологии. По пятам, важно распушив толстый как полено хвост, шествует черный котище. Люди уезжают в XVIII век... У портала Маша оборачивается, машет нам пакетом с майкой:

— До свидания!

Черная гладь кляксы снова дергается рябью... Виктор, не разбирая дороги, отшвыривая ногами части упаковочных контейнеров, шагает прямо к нам, растрепанный и мрачный. С размаху плюхается на жалобно пискнувшую кушетку.

— Я туда, — резкий жест, в сторону портала, — уже не хочу! Отпустите меня домой! — чуть не всхлипнув... — Пожалуйста! Они злые...

Так и есть, осмелел, пригрелся и начал трепать языком... Владимир с Викой, как-то подобравшись, вдруг распрямляются.

— А конкретно?

— Что, мне тоже пальцы ломать будете? Раз всё кончилось — "скрипач не нужен"? Они же... к нам относятся, будто к лабораторным крысам! Захотят, за ухом почешут, молока в блюдечко нальют, захотят — отравой выморят, укусишь — растопчут ногами. Если я не такой как они — так уже и не человек? Если без оружия, типа дитё несмышленое, без права голоса? Гады! Можно подумать, кроме их правды, другой и на свете нет!

Тут уже не выдерживаю я.

— Ты что несешь?

— Ага, и вы с ними, заодно! А я, может быть, так не могу, не хочу!

— Что случилось, можешь ты объяснить, наконец? Ребята, может он голодный?

— Да сытый я, сытый! Разве, чайку, в горле пересохло.

Точно спорил до хрипоты. Вика поднимается...

— Сейчас организуем, то и это. Ты, главное, никуда пока не уходи! — почти моментально возвращается с упаковкой полевых рационов (во, снабжение работает!) и никелированным сооружением с водой и встроенным подогревателем. Выставляет на столешницу. Повторяет, — Никуда не уходи. Я сейчас!

Виктор с сосредоточенной злостью сверлит взглядом закипающий чайник...

— Григорий Иванович, ну ведь скажите, ведь всё в мире продается и покупается? Надо только предложить за товар правильную цену? Справедливо? Почему они другие? Почему они со мной так? Какая между нами разница?

Хороший вопрос, однако. Взрослеет парень.

— Кхе-хе. Когда, в 1980 году, мне было столько же, сколько тебе сейчас, таких вот апологетов всеобщей продажности и правильной цены, было принято спрашивать — "А ты сам, за сколько денег в рот возьмешь?" Заметь, народ четко делился на тех, кто над этим вообще не задумывался, и на тех кто заранее знал ответ... — слышится обиженное сопение... Надо подсластить пилюлю, — Думаешь, ты первый проблемой озаботился? Или думаешь, что они, на нас, примитивно тренируют рвотный рефлекс? Не льсти себе... Кому мы вообще нужны? Даже, как источник расходного материала, для практических занятий и лабораторных работ по прикладной этике... Просто они нашли эталон для сравнения. Заповедник сволочи...

Виктор взрывается:

— Сами, чем лучше? Почему они с самого начала не сказали, что у них коммунизм? Получается — тоже врали!

— А ты бы им поверил?

— Ну, может быть...

— Спорим, не поверил бы? Для тебя ведь, коммунизм — это зеки в стеганках с номерами, спящие в бараке, жрущие баланду и, по свистку надзирателя, катающие тачки в границах страны, огороженной колючей проволокой с пулеметными вышками. Жалкие, голодные и забитые... Измученные дефицитом и очередями... Похожи они на "совков" из такого анекдота?

Виктор опирается подбородком на ладони. На пухлых щеках вдруг прорезаются от углов рта морщины.

— Не! Они, на других "совков" похожи. Которых мы каждое лето по старым траншеям собираем... Тоже упертые! Ладно бы, если их под пулеметами заградительных отрядов в бой гнали. Но, они же сами, в полный рост, на пулеметы бежали! Так до сих пор и лежат рядами. Руки перед собой тянут. Вперед на Берлин! Из 1941 года...

Вопрос Владимира звучит как выстрел.

— По-твоему, это плохо? Тогда уточни, что именно?

— Ну, это... — Виктор тушуется... — Неправильно, как-то всё... Если они победили, если они герои, если всё справедливо, то как же получилось, что немцы в могилах, а наши — под открытым небом?

— Ясно! — Владимир хлопает ладонью по столу, — Ты такие мысли и там, — мотает головой вслед ушедшим, — вслух высказывал?

— Ясный перец... А что?

— Тебе разве не объяснили?

Витька поникает головой...

— Они мне объяснили, что я... и что мы все тут ... — опять заминается... — ваши что, всегда матом на иностранных языках ругаются? Типа, так вежливо выходит?

Владимир внезапно успокаивается.

— А как иначе? Если ты, — поправляется, — вы... врете сами себе? Зачем? Сами знаете... Они умерли — правильно. А лежат — штатно... Мертвые сраму не имут! А что, их скелеты тут кое-кому глаза режут, так это очень даже хорошо. Типа, совесть пока жива. Плохо, когда делают вид, будто не понимают, почему они вам глаза режут. Вам от такого примера стыдно. Давай, подумаем... Ровесники тех солдат забыли, что товарищи без погребения остались?

Виктор заучено отвечает.

— Нет! Но, после войны не до того было — хозяйство восстанавливали.

— А через двадцать лет? А через тридцать? Молчишь? Ветераны, настоящие, а не прикормленные показушные, знали... — стучит пальцем по столу... — что есть такие идеи, ради которых надо встать под пулями и упасть, где стоял. И остаться там навсегда. Сами были к такому готовы... Мертвых товарищей своих не стеснялись... Оставили вам, так сказать, в качестве примера, для подражания. Чего спохватились? Можно подумать, сейчас вокруг важных дел, только и осталось — срочно прах павших ворошить... Россия, от Бреста до Владивостока — одна безымянная могила. Признак солидарного общества.

— Скажете, "совки" своих не хоронили? Брехня! Хоронили... При случае... Но не рыскали специально. И каждый советский человек после войны знал, имел перед глазами пример что его ждет, если понадобится -взять в руки автомат и лечь на безымянной высоте, кучкой костей и тряпья. Кто воевал, такую перспективу воспринимали нормально. Без слюней и соплей. И враги это знали. Потому — вы до Берлина дошли. Потому — пятьдесят лет войны не было. Пока не вымерли... те солдаты, что так ложились, пока жили те, кто считал нормой умирать и убивать не за деньги, не за царя-батюшку, а за великую справедливость. Как они её сами понимали. А вы что теперь творите? — грохает по столу кулаком, — Великую подлость и мелкую хитрость!

— Боец 60 лет назад умер, в бою, честно выполнил долг. И лежит... На земле, которую защищал. Имеет право там лежать. Тебе труп мешает? Так похорони. Прилично, с уважением к его убеждениям и его подвигу. Так, как он сам бы хотел быть похороненным. Как он хоронил своих друзей. Он это заслужил. И подумай, зачем тех, кто погиб в Первую мировую и раньше, на Бородинском поле, в СССР хоронили по православному обряду? Это было правильно, с точки зрения погибших. Тогда, какого черта, вы коммунистов и комсомольцев, под поповские песнопения, в ямы с крестами тащите? Почитай-ка, ради интереса, школьную хрестоматию 30-х годов. Например, "Смерть пионерки" Багрицкого. Прикинь... Что бы тот двадцатилетний парень, из 1941 года, сказал? "Тебе что, потомок сраный, для меня фанерной пирамидки с красной звездой жалко?". Так? Вы же не солдат хороните. Вы хороните идею, за которую они воевали... С молитвами... Как тебе, такая правда?

Виктор, отхлебывая дегтярно-черный чай, угрюмо бурчит.

— Они другой жизни при "совке" не знали, вот и рвались... куда прикажут. А мы — другие. Не хотим давиться в очередях и смотреть на пустые полки в государственных магазинах. Вон у Григория Ивановича спросите. Он их видел... При развитом социализме. Можно подумать, при Сталине было лучше. Прилавки — от товаров ломились, и все со стволами свободно по улицам ходили...

— Ха! — отставляю кружку... — Между прочим, до 1960 года, каждый гражданин СССР мог, без регистрации, купить в охотничьем магазине ружье с патронами. Просто показав продавцу паспорт, как доказательство совершеннолетия. Этих нигде не учтенных ружей по стране до сих пор — миллионы. Пацаны старшеклассники их покупали. Домохозяйки, на ковер в доме повесить — "шоб красиво було". В охотничьих районах свободно продавали винтовки. Простую мелкашку, каждый желающий, мог выписать по почте... А сколько трофейных и наградных пистолетов на руках было? Кромешная, кроваво-палаческая диктатура, ага. Не знаешь, не болтай! Касательно очередей и пустых полок... Когда, в 1992 году, отпустили цены, тебя ещё на свете не было. Магазины превратились в музеи... Люди ходили и смотрели, на ценники с нулями, на как из-под земли возникшие пирамиды деликатесов... И знаешь, какая у ветеранов была реакция? "Ух ты, как при Сталине!" Не веришь — возьми в библиотеке подшивку журналов "Советский союз" начала 50-х годов и полистай... Всё взаимосвязано. Людей с оружием, готовых воевать за справедливость, просто невозможно угнетать... Короче, не фиг мерить по себе! Когда человек кричит, что светлых идей, ради которых имеет смысл жить и умирать, не бывает — эта значит, что такие идеи есть, но ему они очень сильно не нравятся...

— Видел я эти идеи... А может, я — просто в душе пацифист? Чего они мне сразу в руки пистолет суют? Просто жить, танцевать, музыку слушать при коммунизме нельзя? Вон, какой тут чай вкусный и бесплатно.

Владимир жестко ухмыляется.

— Ты же сам видел. Мы никого не зовем в коммунизм. Уж тем более, не гоним туда железной рукой. Даже не приглашаем. К нам, Витя, лезут сами. Всё подряд, как мухи на мед. Человек — существо завистливое и подражательное. Каждый думает, что "он этого достоин". Каждый (!) хочет жить среди хороших, умных, трудолюбивых, порядочных людей. Каким бы при этом не был сам. Но, характерная оговорка, в перечне желаемых качеств соседей и сограждан, никогда не употребляется слово сильных, а уж тем более — справедливых. Почему бы так? А страшно! Зная собственную натуру, "колбасный эмигрант" подсознательно ждет, от "лохов" и "бесхребетных интелей", для себя послаблений. Ведь при коммунизме никто друг друга не обманывает, блага бесплатно, люди свято верят друг другу на слово, живут по совести... Ну, так додумывай свою мысль, до логического конца! Если у медали есть одна сторона, так должна быть и другая. Базис описанной благодати, так сказать. Эх, не охота повторяться!

— Психологически комфортно, в коммунистическом обществе, чувствует себя менее 10% человеческой популяции. Те, кто генетически предрасположен. Те, кто привык к таким порядкам с детства. Те, кто нашел силы себя перевоспитать. Остальным при коммунизме плохо. Предоставляемые им возможности — скучны, а обеспечиваемые им гарантии, малы. Чуть очередной беженец от ужасов конкуренции отъелся-осмотрелся — звериная натура лезет наружу. Результат? Ба-бах! Одним дураком меньше. Потому как рабочему человеку кулаками махать некогда (он своим делом занят), умный человек перевоспитывать взрослого даже пытаться не будет (личность полностью формируется к 4,5-5 годам, а дальше — хоть кол на голове теши), а доброму человеку противно мучить другое разумное существо (пусть и ведущее себя, как последняя скотина). Но и жить рядом со скотиной он не станет. Потому, что противно до тошноты... И? У него, для этой неприятной процедуры, всегда пистолет под рукой.