Кто ты? (главы из романа)

— Ягдар, гляди: а вон камушек, а на нем три ящерки на солнышке греются! Зелененькие!

— Камушек... О, Господи... — пробормотал Кирилл, останавливаясь. — Да что с головой-то у меня!

Он в сердцах оборвал на груди кафтана упрямый крючок и сунул руку за пазуху.

— Видана, а это тебе. Вот...

Кирилл разжал пальцы — на ладони лежал серебряный перстенек с бирюзовым камушком-глазком.

— Ягдар...

— Я это... Хотел, чтобы и к сарафану твоему голубому, и глазам твоим...

Видана завороженно-медленно надела перстенек на палец, закрыла глаза. Так же медленно потянулась к Кириллу. Он почувствовал, что его сердце сорвалось вниз и, увлекая за собою разум, стремительно понеслось в бездну.

Видана отпрыгнула, рассмеялась незнакомо. Закружилась-запела, отставив руку да любуясь подарком:

— Мой, мой, мой!

Кирилл не сразу понял, что может дышать и улыбаться.

— Видана...

— Аюшки? Мой, мой, мой!

— А кто твой-то: перстенек или я?

— А вот и не скажу! А ты его в дороге купил или там, куда ездил?

— В Белой Кринице, да. Князь Стерх нас приглашал суд свой с ним разделить.

— Суд... Вон ты какой у меня... И что?

— Пригодился я, слава Богу. Там целая история вышла — и со мною, и с перстеньком этим. Хочешь, расскажу?

— А хочешь, я сама погляжу? — она схватила Кирилла за плечи, ее глаза приблизились.

— Ну... Да.

— Ты сам ничего не вспоминай, не надобно, только весь распахнись да растворись предо мною.

— Да знаю я, знаю.

— Голову наклони.

Видана закрыла глаза и коснулась своим лбом чела Кирилла. И тут же рванулась на волю цветастая круговерть, в которой завертелись-замелькали синева, сумрачная зелень, белый шатер, звезды в озере, изящные руки и широкая шляпа брата Эйзекаи, золотые блики на куполах Белой Криницы, Держан, хлебосольный стол князя Стерха, райские птицы на богатой ферязи, страх в распахнутых глазах Избора, толстая Малуша, княжна Светава, голосящий по-бабьи купец, клубы пыли под копытами тонконогого аргамака, пряничный терем, голос в ночи...

Маленькие ладошки внезапно оттолкнули его.

— Ты держал ее на руках... — прошептала она.

— Кого? — пробормотал Кирилл, возвращаясь.

— Ты держал ее на руках! — повторила Видана громче и заколотила кулачками по его груди. — Княжну эту! А она обнимала тебя! Я видела, видела!

— Видана!

Она закрыла лицо руками, опустилась в траву и заплакала.

Кирилл неуклюже затоптался над нею:

— Господи, да что же это... Видана... Видана...

Она заплакала еще горше, хлюпая носом да попискивая.

— Ежели ты все видела, то и знать должна, как на самом деле было.

— А я и знаю, да! Ты ей люб и она — княжна! А я кто рядом с нею?

— Да ты для меня...

— Она — княжна, княжна, княжна! А я хоть и простая девка-дубравка, да все разумею! И ни подарки твои мне боле не надобны, ни ты сам, князь Ягдар!

Видана вскочила на ноги, сорвала с пальца перстенек. Отчаянно размахнувшись, забросила его в густые травы поляны. Затем развернулась и побежала обратно в деревню.

Кирилл заледенел:

— Видана...

Сумрак дубравы обратился в ночь.

* * *

Белый Ворон стоял посреди тропинки, обеими руками опершись на посох, и молча ждал. Видана шмыгнула носом, одернула сарафан. Перешла на робкий шаг.

— А теперь стой, девонька. Зачем ты сделала это?

— Что, отче?

— С Вороном говоришь, не с князем Ягдаром. Почто обидела его?

Видана засопела и опустила голову.

— Другому рану нанести, а себя жалеть — ой, как сладостно бывает! Так ли? С неких пор на примете ты у меня, ведай о том. Много говорить не стану — разум твой вижу. Немалый разум, да. Ему повинуйся, а не страстям своим. А обуздать себя не сможешь иль не захочешь — поможем тебе. И я, и отец твой.

Видана переступила с ноги на ногу, опустила голову еще ниже:

— Отцу только не говорите, Вороне.

— Вот как? Ну-ка, в глаза мне посмотри. Не деву строптивую да своенравную вопрошаю я сейчас, а ту Видану, которая прячется в ней. Правда ли, что так лучше для всех будет? И для нее самой? То-то. Голову не опускай — не передо мною виниться надобно. А теперь пойдем.

— Куда, Ворон?

— Каверзы твои поправлять. Поправлять ты будешь. Куда подарок бросила? Показывай.

— А вдруг он там еще?

— Князь Ягдар? Нет, ушел уже. Правоту твою на себе несет.

Она ткнула пальцем в сторону маленькой полянки, усыпаннной яркими солнечными лоскутами.

— Где-то здесь, отче.

— Где-то... Не видишь, значит. Вот что ты сама с собою творишь — понимаешь ли?

Ворон остановился посреди тропинки и молча протянул руку.

Видана побрела в траву, шаря в ней да временами нерешительно оглядываясь.

— Ищи, ищи.

Голубые цветочки и жуки с небесным переливом надкрылий наперебой спешили прикинуться бирюзовыми камушками. Пырей норовил повернуться к пальцам своими зазубренными лезвиями, а осот — колючками. Где-то рядом трескуче и злорадно расхохоталась сорока.

— Нет его, отче! Нигде нет — потерялся!

Видане вдруг очень захотелось упасть лицом в траву да зарыдать во весь голос.

Ворон приблизился к ней. Вздохнул, взял за руку.

— Спасибо, отче.

Она благодарно улыбнулась. Сделав несколько шагов по поляне, опустилась на колени:

— Вот он! Нашла! — Видана схватила перстенек и, не сдержавшись, порывисто поцеловала его. — Вороне, еще раз спасибо за помощь вашу!

— А я вовсе и не помогал тебе. Просто за руку держал.

— Да? А вот теперь помириться бы мне... — ее глаза блеснули робкой надеждой.

— Повиниться? — переспросил старец, похоже, не расслышав. — А что — славно мыслишь, девонька. Хвалю, хвалю.

— А как? Ну, чтобы все ладно вышло?

— Тут уж Ворон не советчик — на то отец с матерью есть. Отцовские слова в голову возьми, матушкины — в сердце сложи. А напоследок вот что еще скажу: князь Ягдар не тебе одной нужен. Запомни это.

Глава 12

— Аминь, отче Власие, аминь! Спаси Господи, и тебе того же желаю. С прибытием! Добрался-то как?

— Слава Богу за все. Годы наши, как и грехи, немалые — к дороге теперь, как к подвигу сугубому приуготовляешься. Вот что, батюшка игумен: а благослови-ка ты чайку горяченького!

Маленький архимандрит шумно и радостно потянул носом, опускаясь в кресло:

— И шанежки, чать, поспели уж — даже сюда духом заносит!

Отец Варнава обернулся к келейнику — тот уже подхватился, направляясь к двери, — и удовлетворенно кивнул.

— Мыслю, первый я? — не то спросил, не то утвердил отец Власий.

— Тебе ли не знать, отче?

— Да уж, да уж... Как там у Екклесиаста: 'Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь'. К вечерне Димитрий поспееет — он сейчас в возке своем все пытается ноги поудобнее пристроить да, как всегда, бубнит недовольно, — а мастер Георгий к полуночи будет, не ранее. Чую, животом мается, бедолага, раз за разом с коня поспешно сходит — а не надобно было ту белорыбицу в харчевне вкушать, ох не надобно! Хе-хе... Ему бы по прибытии снадобья какого-нибудь закрепительного у отца Паисия испросить... А-а-а... Нет больше с нами лекаря нашего благородного — услал его злобный отчим Варнава с глаз долой, за тридевять земель да во тридесятое царство!

Отец Варнава усмехнулся:

— Как говорит мастер Зенон, 'ты все такой же, отец архимандрит!'

— Верно говорит! — охотно согласился отец Власий. — И всегда добавляет при этом свое непременное 'одобряю!' Одобряет, значит, — смекаешь? Хе-хе...

— А прозорливость свою ты бы лучше обратил в день завтрашний — хоть для начала. Очень бы меня утешил.

— А вот этого не могу, сам знаешь.

— Да знаю, знаю. Уж и помечтать нельзя... Выезжали поодиночке и не один за другим, я надеюсь?

— Как ты и просил. Что ж это наш батюшка игумен задумал такое, что ему вдруг занадобилось старую дружину вновь собирать — страсть до чего любопытно! Только-только, понимаешь, я во скиту своем в самый смак покоя от тебя, отец настоятель, вошел. Да и старец Димитрий наш во Лемеше своем благодатном. А тут нам нате на лопате: пожалуйте-ка опять на службу! Хе-хе... Аль ты новыми подчиненными недоволен, аль они тобою? Ведь говорил я тебе: а не ходил бы ты во игумены! Говорил? То-то! Хе-хе... Или старые кони, что борозды не портят, все-таки понадежнее новых будут, а?

— Георгий-то во старые давно ли принят?

— Да это я так, дабы складности не нарушать. Не можешь без нас, значит... Отрадно осознавать сие, отрадно! Хе-хе...

— Верно осознаешь, отец архимандрит. Только это еще не все. Окажи милость, подай-ка мне вон тот ларчик — тебе дотянуться способнее будет...

Напускное любопытство на лице отца Власия тут же заменилось настороженностью, едва из ларца появился сложенный вдвое и убористо исписанный листок плотной бумаги:

— Это что?

— Донесение от князя Гуровского и Белецкого Вука-Иоанна, переданное с младшим сыном его, княжичем Ягдаром-Кириллом. Нынче — князем.

— Как это — князем?

— Ты читай, читай...

Дверь приоткрылась. Грамотка тут же исчезла из рук архимандрита неведомо куда.

— А вот и чай! — Брат Илия, покосившись в сторону отца Власия, добавил осторожно:

— Важное, отец игумен...

— Сюда поставь. Благодарю... Говори.

— Брат Авель деньги взял — только что мне доложил. Наказано ему заднюю калитку отпереть, как только крестный ход обитель покинет да к лесу приблизится.

Игумен выпрямился в кресле:

— Так... К Ратибору — гонца, а ко мне — брата Иова. Не медля.

Старенький архимандрит Власий безмятежно прихлебывал чай и покряхтывал от удовольствия.

* * *

На колокольне ударил знаменитый, горлинского литья, большой колокол — Иов повернулся и перекрестился с поклоном в сторону благовеста.

— А мне почему на крестный ход нельзя? — спросил Кирилл хмуро.

— Так отец Варнава благословил. Давай, проходи.

— Э! Да здесь окошко под самым сводом — что ж я увижу-то?

— Ничего не увидишь. Как уйду, забираться туда не вздумай, Бога ради. Всерьез прошу. Или в погребе запереть?

— Не буду, не буду... Чего ты нынче такой?

— Ничего. Как кончится всё — отопрут тебя.

— А что кончится?

— Заточение твое. Книги — на полке. И сиди тихо, княже.

Благовест сменился праздничным трезвоном.

Отец Варнава, подняв руку, сотворил крестное знамение на четыре стороны света. Тут же подал свой знак канонарх и хор редких по силе и красоте басов грянул, перекрывая колокольную разноголосицу, тропарь праздника. Непривычные из гостей-мирян вздрогнули, восхищенно-уважительно закивали головами. Послушники во главе подняли кресты да хоругви. Вслед за ними медленно возвысилась над толпою, поплыла вперед на облачках кадильных дымков саженная икона Назария Благодатного, 'Спорителя даров земных'.

— Благослови, Господи, — негромко сказал самому себе отец Варнава. Он повел плечами, оправляя праздничную зеленую фелонь, и сделал первый шаг. Двенадцать иеромонахов за ним — по числу Апостолов — тут же слаженно повторили его.

Волна движения медленно покатилась по человеческой реке в тесных берегах монастырских улочек.

Брат Илия отодвинул низко нависшую ветку, отпер дверь и посторонился.

— Как тебе, мастер Георгий, получше ли? — спросил отец Власий, наклоняя голову при входе...

* * *

Человек в одежде паломника отвел глаза, в который раз истово перекрестился на золотое марево куполов в утренней синеве и присоединился к крестному ходу, мало-помалу обгоняя его.

* * *

— Получше, слава Богу. Не в обиду будь сказано отцу Паисию, отец Никита такоже лекарь добрый. Слабость только во всем теле какая-то.

— Наших лет достигнешь — всегда так себя чувствовать будешь. Хе-хе... Так ли, старче Димитрие? Присаживайтесь, други-братия, в ногах правды нет.

— Тебе-то я какой старец, отец архимандрит? Мы же, почитай, ровесники! А... Да ну тебя...

— Сюда прошу, — сказал келейник, отпирая еще одну дверь и зажигая свечу от лампады в углу. — Ступени крутые, так что не спешите.

— Сюда — так сюда! — словоохотливо согласился отец Власий, едва присевши и опять поднимаясь. — А спешить не станем. Даже если бы и захотели вдруг, то не вышло бы — укатали Сивку крутые горки. Так ли, брате Димитрие?

— Ты, отче, у себя во скиту в молчальничестве подвизаешься, что ли? — недовольно отозвался тот из гулкой и тесной темноты. — А тут оскоромиться решил да наверстать от всея души?

— Отцы многоопытные советуют невозмутимость блюсти да ровность духа! — наставительно прогудел архимандрит. Он оступился, звучно ударившись обо что-то, зашипел и забормотал вполголоса неразборчивое.

— И впрямь — сколь хороши советы сии! А уж сколь действенны! — немедленно восхитился Димитрий. — Так ли, отче Власие?

Человеческая река заострилась к своему устью и медленно потекла наружу сквозь врата обители. По луговым тропинкам бежали, торопясь влиться в нее, запоздалые ручейки окрестных прихожан.

— Это уже последняя дверь, брате? — ворчливо спросил Димитрий.

— Да. Понадобится что — кликните, рядом буду. Прошу...

— О! Да тут Ворон, братие! Сам Ворон, глядите-ка! — радостно восклицая, принялся тыкать пальцем вошедший первым отец Власий, как будто беспокоясь, что прочие ненароком могут и не заметить. — До чего же я рад тебя идеть! Здравствовать тебе, Белый Отче, еще столько же, сколько прожил!

— А вот этого не надобно, — серьезно проговорил Белый Ворон, ответно раскрывая объятия. — Не добро есть заживаться на земле сверх должного. Отец Варнава припозднится, без него начнем.

— Знаем. Ну, время не ждет: давайте-ка, не мешкая...

Они повернулись лицами друг к другу и сблизили ладони поднятыхрук — посреди круга вырос дивный цветок о многих стеблях:

— Благословите, Силы Небесные...

— Будьте с нами и Древние, и недавно ушедшие, и ныне живущие...

Лепестки цветка разлетелись.

— Что скажешь, Вороне, — проглядел девчушку-то, глазастый ты наш? — ехидно спросил отец Власий, усаживаясь и осторожно трогая свежую шишку на лбу.

— Проглядел, — кротко согласился тот. — Ни у Ратибора, ни у Званы не было в роду Видящих и Ведающих. Любовь — она часто с дарами-нежданами приходит. А иной раз и с такими, о коих полагал, что они лишь в Заветах остались. Правду скажу, обеспокоился я сильно, как узнал. И дар Виданы притворил пока. Правильно ли, нет ли, — не знаю.

— Проглядел — так проглядел, — благодушно сказал Димитрий. — Все мы шишки набиваем.

Отец архимандрит с подозрением покосился на него.

— В чем сомневаешься-то, Вороне?

— Не сомневаюсь — не знаю. Есть ли еще такие же? Могут ли ее с князем 'встречи' видеть? Решать давайте.

— Ворон прав — придерживать пока. А там видно будет.

— Мудро.

— Быть по сему. Вороне, и сама Видана, и сестры, и родители ее о том пусть уста на запоре держат.

— Уже.

— Теперь к началу вернемся да мастера Георгия послушаем.

— А у меня, отцы мои, как всегда, одни вопросы без ответов.

— Тем-то ты нам и надобен, добрый молодец. Над вопросами думать хорошо. Давай, давай.

— Добро. Зачем надо было учинять засаду почти у стен обители? По дороге той укромных мест хватает.