Кто ты? (главы из романа)

Кто ты?

Глава 1

— А этот, никак, жив, братие! — услышал он над собой.

На голову полилась вода и правый висок полыхнул болью. Шершавая ладонь осторожно прошлась по лбу и щекам. Он разлепил левое веко — сквозь красную пелену увидел бородатое лицо и темные глаза, в которых метался огонь факелов.

— Жив! — удовлетворенно повторил бородач.

Со стороны склонились еще две головы в куколях.

— Кто ты, юнак? Говорить можешь?

Алый полог застилал даже мысли. Боль толчками расползалась по всей голове.

— Яг... Ягдар... Вукович...

— Княжич, стало быть. А истинно имя есть у тебя, княжич Ягдар, а?

— Да повремени ты с этим, брат Косма, яви милость! Ну-ко, братие, пособите...

Две пары рук бережно подхватили его и понесли. Из темноты выступили деревянные ребра повозки, послышалось негромкое фырканье лошадей.

— Голову, голову ему придерживайте с бережением... Так-то... Сенца, сенца подмостите... С боков такоже... Ну, трогай, брат Иаков, не мешкай!

— Да отцу иконому передай, чтобы еще с пяток повозок благословил — сколь ратников-то полегло! Приими их, Господи, аще во имя Твое крещены — о том Тебе ведомо!

Повозка дернулась и вспышка багряной боли опять погрузила княжича в забвение...

* * *

Мир был белым. Пах липовым цветом и воском. А еще пел птичьими голосами да звучал медным голосом близкого колокола.

— Очнулся? — сказал кто-то совсем рядом. — Слава Господу!

Ягдар перевел взгляд с белого сводчатого потолка в сторону голоса. Голова была чем-то туго стянута, поворачивалась с трудом. В правый висок тут же застучала боль. У растворенного окошка на низкой скамеечке сидел молодой послушник с книгою на коленях.

— Где я?

Сиделец аккуратно заложил страницу вышитой крестами закладкой, захлопнул книгу и уставил ее на полочку:

— Ставропигиальная обитель Преображения Господня. Третьего дня тебя посередь ночи привезли, княжич, беспамятного. Как чувствуешь-то себя сейчас?

Ягдар скосил глаза на правую руку и грудь, спеленутые остро пахнущими полотняными лентами, подвигал членами, покривился. Каждый вдох отзывался болью под ребрами, а пальцы правой руки были совсем чужими.

— Живым себя чувствую — и слава Богу.

— Крещен, что ль? А истинно имя каково?

— Кирилл.

— А я — Лука. Голоден, небось?

— А то!

— Я — мигом. Ты это... полежи, ага?

Ягдар-Кирилл пожал плечами и слабо усмехнулся. Брат Лука упорхнул.

Он вздохнул, закрывая глаза.

Ждать пришлось недолго — вскоре послышались шаги. В келью, пригнувшись на входе, вошел статный монах в мантии, клобуке и с пятиконечным кипарисовым крестом на груди.

— Мир ти, княжиче! — сказал он негромким звучным голосом. — Игумен Варнава, настоятель.

— Благословите, отче... — Кирилл неловко попытался приподняться.

— Лежи, лежи! — властно сказал отец Варнава, благословляя и подавая для поцелуя крепкую руку. — Вначале потрапезничаешь, а после уж побеседуем — или как?

Он повернулся в сторону вошедшего следом брата Луки. В руках тот держал низкую плетеную корзинку с парой горшочков и горкой хлеба.

— После... Поем после, — сказал княжич стесненно. — Говорите, отче.

Настоятель сделал быстрый крестообразный жест поднятой рукой. Лука поставил корзинку на поставец рядом с изголовьем, поклонился и вышел, тихо притворивши дверь за собою. Отец игумен пододвинул скамеечку поближе, присел. Голубые глаза из-под черных густых бровей цепко ухватили взгляд Кирилла.

— Стало быть, ты Ягдар-Кирилл Вукович... Истинно имя отца каково?

— Иоанн. Князь Белецкий и Гуровский.

— Так-так... Ведом мне твой отец, изрядно ведом. Некогда в юнаках у князя Турянского вместе пребывали, да... Достойный муж и к Церкви усерден... А ты, княжиче, какими судьбами бой близ нашей обители принял? Путь к нам держал?

— Правда ваша, отче. Грамотку тайную, что только для ваших глаз, вез с собою.

— И где ж она?

— В поддоспешник кожаный зашита — я в полном доспехе был, когда братия в повозку несли! — Кирилл забеспокоился и поднял голову. Игумен остановил его властным жестом руки. — Как разоблачали — не ведаю, в беспамятство впал. Велите сыскать, отче!

Настоятель кивнул и, не поворачивая головы, возвысил голос:

— Брат Лука!

Испуганный сиделец влетел в келью, торопливо поклонился.

— К отцу ризничему. Весь доспех княжичев — сюда.

Брат Лука исчез.

— Кто напал на вас? Сколько их было?

— Не ведаю, отче, кто и зачем. Поджидали нас, засаду учинили, потому как напали враз и со всех сторон. Из кустов придорожных огненным боем всех коней и половину дружины в одночасье положили. Лучники да самострельщики тоже в чаще таились. Мечники на открытый бой вышли, до дюжины насчитал. Речей не вели, себя не объявляли. А еще поодаль всадника приметил в полном доспехе фряжском — ни сам в сечу не вступал, ни знаков иным не подавал. Мыслю, надзор вел.

— Открыто?

— Нет. Он в орешнике хоронился.

— Как же ты высмотрел его — посреди боя-то?

— Не знаю. Просто глянул туда, вроде как знал, что именно там он должен быть. Отче, из людей моих жив кто остался?

— Един всего. Кто таков, не ведаем. За мертвого поначалу приняли. Уж в холодную несли, да некто из братий зрак живой углядел. Тяжел он, по сей день в забытьи. Прочих вечор отпели по второму чину: 'Аще крещены...'

Отец Варнава помолчал и добавил полувопросительно:

— Два десятка ратных с тобою было.

— Да, отче.

— Изрядно. Впору посольской свите. У князя, отца твоего, все ли ладно?

— Грех жаловаться.

За дверью послышались поспешные шаги, сопровождаемые лязгом и позвякиванием.

— Молитвами святых отец наших... — затянул было голос.

— Аминь! — нетерпеливо прервал настоятель, поднимаясь.

Приземистый краснощекий отец ризничий внес спутанную перевязь с мечом и ножом, верхние брони и шелом с бармицей. Следом за ним запыхавшийся Лука втащил целый ворох прочих ратных одежд.

— Оставляйте, — рука настоятеля опустилась и тут же поднялась в коротком знаке креста. — Спаси, Господи.

Оставшись наедине с княжичем, отец Варнава подошел к куче на полу. Вытащил из нее кожаный поддоспешник, отложил в сторону. Затем, присев на корточки, взял в руки шелом и принялся неспешно его поворачивать, оглядывая:

— Знатный удар... Голова-то как, княжиче?

— Цела, отче. Память только дела чудные творит, да и снится такое...

— Вестимо дело.

Он оставил шелом и взялся за чешуйчатый доспех:

— Кровью не кашляешь?

— Нет. Дышать тяжко.

— Отец Паисий сказывал, два ребра у тебя сломаны. После опять наведается к тебе. Благословляю пребывать в строгом послушании у него. А хорош, хорош! — последнее относилось к мечу, который отец Варнава тем временем вытащил из ножен. — Вилецких мастеров работа, Браничева школа. Нынче так никто уж...

— Вы, отче, и в оружии толк знаете.

— А не игуменом же меня мати моя родила, княжиче.

Он вложил меч в ножны и взял отложенный на сторону поддоспешник. Пригляделся внимательно:

— Да уж, еще малость — и тебя тоже бы отпевали. Грамотка-то с какой стороны вшита?

— Со спины, отче. Отец говорил, у доброго воина там целее всего будет.

— Верно говорил.

Отец Варнава достал нож с лезвием в форме узкого листа, примерился концом его к краю и принялся сноровисто отделять один слой кожи от другого. На пол посыпался свалявшийся конский волос. Вспоров простежку, он осторожно просунул внутрь руку, извлек наружу сложенный вдвое листок плотной бумаги. Подойдя поближе к оконцу и откинув голову, быстро пробежал глазами послание. Затем посмотрел поверх него на Кирилла долгим взором:

— Прости меня грешного, что голодом тебя совсем заморил. Подкрепляйся, княжиче. Ангела за трапезой. Надобен буду — зови.

Он быстро свернул пергамент в свиток, наклонился и нырнул в низкий арочный проем. Уже из-за двери Кирилл услышал:

— Брат Лука! Княжича накорми и обиходь. После снеси все обратно да в келии приберись.

* * *

Лука подоткнул подушку повыше, помог приподняться. Кирилл поморщился.

— Покормить? Да ты не смущайся, брате. У меня послушание таково — при недужных сидельцем быть. Я и суденце отхожее опосля... Скажи только.

Кирилл вздохнул и открыл рот.

Густой куриный навар с протертыми овощами да кореньями удивил его.

— А отец настоятель благословил скоромное болящим подавать, — пояснил словоохотливо Лука. — Я иной раз грешным делом помышляю: а славно было бы и самому занедужить, Господи помилуй. А еще вот и кашка гречневая на молочке нас ждет, да с маслицем коровьим, да с медком... Испить не хочешь? Это настой травяной, отец Паисий у нас травник знатный...

Кирилл почувствовал, что его клонит в сон:

— Спасибо тебе.

— А во славу Божию.

Он закрыл глаза и поначалу еще слышал, как Лука чем-то осторожно шуршит да постукивает.

* * *

Войдя к себе в келью, отец Варнава сел за узкий столик у окошка и еще раз перечитал послание. Рассеянно ухватил сосудец с чернилами, то постукивая им время от времени, то двигая по столу взад-вперед. Будто очнувшись, выпрямился, достал несколько листов бумаги ручной выделки и стал быстро писать. Подождав, пока высохнут чернила, скатал три тонких тугих свитка, обернул их грубой нитью. От лампады в иконном углу зажег свечу, покапал воском и запечатал, приложив свой перстень. Негромко позвал через плечо:

— Брат Илия!

Рослая и крепкая фигура келейника неслышно появилась в дверях.

— Призови ко мне братий Сергия, Исидора и Никона.

Келейник молча поклонился и исчез.

Игумен опустился на колени перед келейным иконостасом. Некоторое время пребывал в безмолвной молитве, осеняя себя крестом да полагая поклон за поклоном. Когда за дверью послышалась входная молитва, поднялся.

Трое крепких монахов, чем-то неуловимо похожих друг на друга, поклонились в лад.

— Брат Сергий! Отправляешься в Ефимов скит ко архимандриту Власию, поклон ему от меня...

И настоятель вручил иноку один из свитков.

* * *

В это время в нескольких днях пути от Преображенской обители маленький жилистый старичок в подряснике сидел за врытым под яблонею столиком. Он сосредоточенно окунал в чашку с чаем сладкий сухарик и кивал в такт словам другого старичка в бараньей душегрейке, весьма округлого лицом и телом:

— Тогда послушник Сисой говорит ему: 'Книжник ты изрядный и меня переспорил — тут твоя взяла; только будет-то все одно по-моему!' А брат Кифа опечалился, развел руками да ответствует смиренно: 'Ну, коли так, то спаси тебя, Господи, брате!' Тут послушник Сисой фыркает, что твой кот, подбоченивается — и в крик: 'Чего-чего? Это меня-то 'спаси Господи'? Да это тебя самого 'спаси Господи!'

Старичок уронил сухарик в чай, сморщился и затрясся. Затем поперхнулся беззвучным смехом, замахал ладошками, зайдясь в приступе кашля. Из глаз его потекли слезы. Старичок в душегрейке привстал; перегнувшись через стол, занес руку:

— По спине не постучать ли, отец архимандрит?

— Не надобно, отец Памва. Спаси тебя Господи! — он хрюкнул и помотал головой. — Ох-хо-хо, грехи наши тяж...

Спина его внезапно выпрямилась, а светлые глаза распахнулись, уставясь сквозь отца келаря в неведомую даль.

— Никак, опять узрели нечто, отец архимандрит? — с жадным любопытством прошептал, замерев и нависнув, отец Памва.

— Чрево твое узрел, отец келарь! — сварливо отозвался тот, ткнув сухим твердым пальцем в названое место. — Эко тебе харчи скитские впрок-то идут!

Отец келарь быстро отодвинулся, втянув, насколько было возможно, живот, сел и сотворил сокрушенное лицо.

— В путь мне скоро собираться, — сказал негромко и как бы самому себе маленький архимандрит. — В путь не дальний, не близкий, да...

— А когда, отче?

— А как срок придет, так и не утаю того.

Он осторожно добыл ложечкою из остывшего чая совсем раскисший сухарик и, смачно причмокивая, принялся доедать его.

* * *

— Брат Исидор! — продолжил отец Варнава. — Во граде Лемеше сыщешь подворье торговых людей Гроха и Топилы. Отцу их Ярведу-Димитрию, что на покое живет, передашь с благословением моим...

Второй свиток перешел из рук в руки.

— Брат Никон! Оружейная слобода в излучине Несыти. Мастеру Ляду-Георгию с молитвами нашими о нем и доме его...

Отец Варнава отдал последний свиток и широким жестом благословил склоненные перед ним головы:

— Отец казначей выдаст потребное — и в путь, братие.

Выйдя вслед за иноками, он обернулся к келейнику:

— Я буду в книжнице. К трапезе не звать.

По узкой и темной лестнице в толще стены настоятель поднялся наверх и оказался в просторной читальне, залитой летним солнцем из многочисленных высоких окон. В проемах между ними и на всем пространстве торцевой стены от пола до потолка стояли на полках книги. Отец Варнава стал неспешно обходить их ряды. То приседая на корточки, то взбираясь по приставной лесенке, он вынимал книгу за книгой да сносил на один из столов. Наконец, шумно вздохнул и, покрутивши головою, взялся за чтение.

Это познавательное занятие было прервано звуками неторопливых шагов со стороны общей лестницы. Отец Варнава поднял лицо, прищурился.

— Виновен, виновен. Уж прости, что покой твой нарушаю, — заговорил нежданный посетитель, наклоняя голову в низком проеме и как бы кланяясь покаянно. — И на келейника своего не серчай, отец настоятель, — грудью встал он на защиту уединения твоего. Ну, здравствовать тебе многая лета, голубчик! Удивлен?

— А то как же, — отозвался тот невозмутимо. — Гости-то какие высокие к нам пожаловали. Здравствовать и тебе, отец Дионисий!

Они обменялись священническим приветствием.

— Присаживайся, гостюшко дорогой, — как-никак, с дороги ты, и немалой к тому же.

— Так ведь не паломническим образом-то шествовал — насиделся от души, знаешь ли. Постою пока да разомнусь малость. У тебя тут, слава Богу, и разгуляться есть где! — он улыбнулся, раскинул руки, показывая отцу Варнаве просторность его же книжницы, и даже немного прошелся туда-сюда.

— А что читаешь? Позволишь ли взглянуть? — не дожидаясь ответа, отец Дионисий наклонился и с интересом принялся разглядывать корешки книг: — 'De humani corporis fabrica', 'Die Vermessung der Seele', 'Опровержение заблуждений о мозге и разуме', 'Chirurgia magna'... Ишь ты! Силен, братец! А это что на тарабарском?

— 'Гьюд Ши' или 'Четыре Тантры Медицины', тибетский трактат.

— Ба! Читаешь на тибетском?

— Куда мне. Это переложение на магрибский. Как там Москва, отец Дионисий?

— А что Москва, отец Варнава? Она, матушка наша, как стояла, так и дальше стоять будет, — гость опять улыбнулся — и уходя от ответа, и показывая, что шутит. — Тебе-то как на новом месте?

— По правде говоря, подрастерял за два года ощущение новизны-то, уже и не вспомню сейчас.

— Ну да, ну да... А отчего не спросишь, с чем я к тебе пожаловал?

— А мнится мне, что и сам ты поведаешь рано или поздно. Или не так?

— Так, так... Ливонцы близ рубежей наших возню какую-то непонятную затеяли— слыхал о том?