Кто ты? (главы из романа)

Кто ты?

Глава 1

— А этот, никак, жив, братие! — услышал он над собой.

На голову полилась вода и правый висок полыхнул болью. Шершавая ладонь осторожно прошлась по лбу и щекам. Он разлепил левое веко — сквозь красную пелену увидел бородатое лицо и темные глаза, в которых метался огонь факелов.

— Жив! — удовлетворенно повторил бородач.

Со стороны склонились еще две головы в куколях.

— Кто ты, юнак? Говорить можешь?

Алый полог застилал даже мысли. Боль толчками расползалась по всей голове.

— Яг... Ягдар... Вукович...

— Княжич, стало быть. А истинно имя есть у тебя, княжич Ягдар, а?

— Да повремени ты с этим, брат Косма, яви милость! Ну-ко, братие, пособите...

Две пары рук бережно подхватили его и понесли. Из темноты выступили деревянные ребра повозки, послышалось негромкое фырканье лошадей.

— Голову, голову ему придерживайте с бережением... Так-то... Сенца, сенца подмостите... С боков такоже... Ну, трогай, брат Иаков, не мешкай!

— Да отцу иконому передай, чтобы еще с пяток повозок благословил — сколь ратников-то полегло! Приими их, Господи, аще во имя Твое крещены — о том Тебе ведомо!

Повозка дернулась и вспышка багряной боли опять погрузила княжича в забвение...

* * *

Мир был белым. Пах липовым цветом и воском. А еще пел птичьими голосами да звучал медным голосом близкого колокола.

— Очнулся? — сказал кто-то совсем рядом. — Слава Господу!

Ягдар перевел взгляд с белого сводчатого потолка в сторону голоса. Голова была чем-то туго стянута, поворачивалась с трудом. В правый висок тут же застучала боль. У растворенного окошка на низкой скамеечке сидел молодой послушник с книгою на коленях.

— Где я?

Сиделец аккуратно заложил страницу вышитой крестами закладкой, захлопнул книгу и уставил ее на полочку:

— Ставропигиальная обитель Преображения Господня. Третьего дня тебя посередь ночи привезли, княжич, беспамятного. Как чувствуешь-то себя сейчас?

Ягдар скосил глаза на правую руку и грудь, спеленутые остро пахнущими полотняными лентами, подвигал членами, покривился. Каждый вдох отзывался болью под ребрами, а пальцы правой руки были совсем чужими.

— Живым себя чувствую — и слава Богу.

— Крещен, что ль? А истинно имя каково?

— Кирилл.

— А я — Лука. Голоден, небось?

— А то!

— Я — мигом. Ты это... полежи, ага?

Ягдар-Кирилл пожал плечами и слабо усмехнулся. Брат Лука упорхнул.

Он вздохнул, закрывая глаза.

Ждать пришлось недолго — вскоре послышались шаги. В келью, пригнувшись на входе, вошел статный монах в мантии, клобуке и с пятиконечным кипарисовым крестом на груди.

— Мир ти, княжиче! — сказал он негромким звучным голосом. — Игумен Варнава, настоятель.

— Благословите, отче... — Кирилл неловко попытался приподняться.

— Лежи, лежи! — властно сказал отец Варнава, благословляя и подавая для поцелуя крепкую руку. — Вначале потрапезничаешь, а после уж побеседуем — или как?

Он повернулся в сторону вошедшего следом брата Луки. В руках тот держал низкую плетеную корзинку с парой горшочков и горкой хлеба.

— После... Поем после, — сказал княжич стесненно. — Говорите, отче.

Настоятель сделал быстрый крестообразный жест поднятой рукой. Лука поставил корзинку на поставец рядом с изголовьем, поклонился и вышел, тихо притворивши дверь за собою. Отец игумен пододвинул скамеечку поближе, присел. Голубые глаза из-под черных густых бровей цепко ухватили взгляд Кирилла.

— Стало быть, ты Ягдар-Кирилл Вукович... Истинно имя отца каково?

— Иоанн. Князь Белецкий и Гуровский.

— Так-так... Ведом мне твой отец, изрядно ведом. Некогда в юнаках у князя Турянского вместе пребывали, да... Достойный муж и к Церкви усерден... А ты, княжиче, какими судьбами бой близ нашей обители принял? Путь к нам держал?

— Правда ваша, отче. Грамотку тайную, что только для ваших глаз, вез с собою.

— И где ж она?

— В поддоспешник кожаный зашита — я в полном доспехе был, когда братия в повозку несли! — Кирилл забеспокоился и поднял голову. Игумен остановил его властным жестом руки. — Как разоблачали — не ведаю, в беспамятство впал. Велите сыскать, отче!

Настоятель кивнул и, не поворачивая головы, возвысил голос:

— Брат Лука!

Испуганный сиделец влетел в келью, торопливо поклонился.

— К отцу ризничему. Весь доспех княжичев — сюда.

Брат Лука исчез.

— Кто напал на вас? Сколько их было?

— Не ведаю, отче, кто и зачем. Поджидали нас, засаду учинили, потому как напали враз и со всех сторон. Из кустов придорожных огненным боем всех коней и половину дружины в одночасье положили. Лучники да самострельщики тоже в чаще таились. Мечники на открытый бой вышли, до дюжины насчитал. Речей не вели, себя не объявляли. А еще поодаль всадника приметил в полном доспехе фряжском — ни сам в сечу не вступал, ни знаков иным не подавал. Мыслю, надзор вел.

— Открыто?

— Нет. Он в орешнике хоронился.

— Как же ты высмотрел его — посреди боя-то?

— Не знаю. Просто глянул туда, вроде как знал, что именно там он должен быть. Отче, из людей моих жив кто остался?

— Един всего. Кто таков, не ведаем. За мертвого поначалу приняли. Уж в холодную несли, да некто из братий зрак живой углядел. Тяжел он, по сей день в забытьи. Прочих вечор отпели по второму чину: 'Аще крещены...'

Отец Варнава помолчал и добавил полувопросительно:

— Два десятка ратных с тобою было.

— Да, отче.

— Изрядно. Впору посольской свите. У князя, отца твоего, все ли ладно?

— Грех жаловаться.

За дверью послышались поспешные шаги, сопровождаемые лязгом и позвякиванием.

— Молитвами святых отец наших... — затянул было голос.

— Аминь! — нетерпеливо прервал настоятель, поднимаясь.

Приземистый краснощекий отец ризничий внес спутанную перевязь с мечом и ножом, верхние брони и шелом с бармицей. Следом за ним запыхавшийся Лука втащил целый ворох прочих ратных одежд.

— Оставляйте, — рука настоятеля опустилась и тут же поднялась в коротком знаке креста. — Спаси, Господи.

Оставшись наедине с княжичем, отец Варнава подошел к куче на полу. Вытащил из нее кожаный поддоспешник, отложил в сторону. Затем, присев на корточки, взял в руки шелом и принялся неспешно его поворачивать, оглядывая:

— Знатный удар... Голова-то как, княжиче?

— Цела, отче. Память только дела чудные творит, да и снится такое...

— Вестимо дело.

Он оставил шелом и взялся за чешуйчатый доспех:

— Кровью не кашляешь?

— Нет. Дышать тяжко.

— Отец Паисий сказывал, два ребра у тебя сломаны. После опять наведается к тебе. Благословляю пребывать в строгом послушании у него. А хорош, хорош! — последнее относилось к мечу, который отец Варнава тем временем вытащил из ножен. — Вилецких мастеров работа, Браничева школа. Нынче так никто уж...

— Вы, отче, и в оружии толк знаете.

— А не игуменом же меня мати моя родила, княжиче.

Он вложил меч в ножны и взял отложенный на сторону поддоспешник. Пригляделся внимательно:

— Да уж, еще малость — и тебя тоже бы отпевали. Грамотка-то с какой стороны вшита?

— Со спины, отче. Отец говорил, у доброго воина там целее всего будет.

— Верно говорил.

Отец Варнава достал нож с лезвием в форме узкого листа, примерился концом его к краю и принялся сноровисто отделять один слой кожи от другого. На пол посыпался свалявшийся конский волос. Вспоров простежку, он осторожно просунул внутрь руку, извлек наружу сложенный вдвое листок плотной бумаги. Подойдя поближе к оконцу и откинув голову, быстро пробежал глазами послание. Затем посмотрел поверх него на Кирилла долгим взором:

— Прости меня грешного, что голодом тебя совсем заморил. Подкрепляйся, княжиче. Ангела за трапезой. Надобен буду — зови.

Он быстро свернул пергамент в свиток, наклонился и нырнул в низкий арочный проем. Уже из-за двери Кирилл услышал:

— Брат Лука! Княжича накорми и обиходь. После снеси все обратно да в келии приберись.

* * *

Лука подоткнул подушку повыше, помог приподняться. Кирилл поморщился.

— Покормить? Да ты не смущайся, брате. У меня послушание таково — при недужных сидельцем быть. Я и суденце отхожее опосля... Скажи только.

Кирилл вздохнул и открыл рот.

Густой куриный навар с протертыми овощами да кореньями удивил его.

— А отец настоятель благословил скоромное болящим подавать, — пояснил словоохотливо Лука. — Я иной раз грешным делом помышляю: а славно было бы и самому занедужить, Господи помилуй. А еще вот и кашка гречневая на молочке нас ждет, да с маслицем коровьим, да с медком... Испить не хочешь? Это настой травяной, отец Паисий у нас травник знатный...

Кирилл почувствовал, что его клонит в сон:

— Спасибо тебе.

— А во славу Божию.

Он закрыл глаза и поначалу еще слышал, как Лука чем-то осторожно шуршит да постукивает.

* * *

Войдя к себе в келью, отец Варнава сел за узкий столик у окошка и еще раз перечитал послание. Рассеянно ухватил сосудец с чернилами, то постукивая им время от времени, то двигая по столу взад-вперед. Будто очнувшись, выпрямился, достал несколько листов бумаги ручной выделки и стал быстро писать. Подождав, пока высохнут чернила, скатал три тонких тугих свитка, обернул их грубой нитью. От лампады в иконном углу зажег свечу, покапал воском и запечатал, приложив свой перстень. Негромко позвал через плечо:

— Брат Илия!

Рослая и крепкая фигура келейника неслышно появилась в дверях.

— Призови ко мне братий Сергия, Исидора и Никона.

Келейник молча поклонился и исчез.

Игумен опустился на колени перед келейным иконостасом. Некоторое время пребывал в безмолвной молитве, осеняя себя крестом да полагая поклон за поклоном. Когда за дверью послышалась входная молитва, поднялся.

Трое крепких монахов, чем-то неуловимо похожих друг на друга, поклонились в лад.

— Брат Сергий! Отправляешься в Ефимов скит ко архимандриту Власию, поклон ему от меня...

И настоятель вручил иноку один из свитков.

* * *

В это время в нескольких днях пути от Преображенской обители маленький жилистый старичок в подряснике сидел за врытым под яблонею столиком. Он сосредоточенно окунал в чашку с чаем сладкий сухарик и кивал в такт словам другого старичка в бараньей душегрейке, весьма округлого лицом и телом:

— Тогда послушник Сисой говорит ему: 'Книжник ты изрядный и меня переспорил — тут твоя взяла; только будет-то все одно по-моему!' А брат Кифа опечалился, развел руками да ответствует смиренно: 'Ну, коли так, то спаси тебя, Господи, брате!' Тут послушник Сисой фыркает, что твой кот, подбоченивается — и в крик: 'Чего-чего? Это меня-то 'спаси Господи'? Да это тебя самого 'спаси Господи!'

Старичок уронил сухарик в чай, сморщился и затрясся. Затем поперхнулся беззвучным смехом, замахал ладошками, зайдясь в приступе кашля. Из глаз его потекли слезы. Старичок в душегрейке привстал; перегнувшись через стол, занес руку:

— По спине не постучать ли, отец архимандрит?

— Не надобно, отец Памва. Спаси тебя Господи! — он хрюкнул и помотал головой. — Ох-хо-хо, грехи наши тяж...

Спина его внезапно выпрямилась, а светлые глаза распахнулись, уставясь сквозь отца келаря в неведомую даль.

— Никак, опять узрели нечто, отец архимандрит? — с жадным любопытством прошептал, замерев и нависнув, отец Памва.

— Чрево твое узрел, отец келарь! — сварливо отозвался тот, ткнув сухим твердым пальцем в названое место. — Эко тебе харчи скитские впрок-то идут!

Отец келарь быстро отодвинулся, втянув, насколько было возможно, живот, сел и сотворил сокрушенное лицо.

— В путь мне скоро собираться, — сказал негромко и как бы самому себе маленький архимандрит. — В путь не дальний, не близкий, да...

— А когда, отче?

— А как срок придет, так и не утаю того.

Он осторожно добыл ложечкою из остывшего чая совсем раскисший сухарик и, смачно причмокивая, принялся доедать его.

* * *

— Брат Исидор! — продолжил отец Варнава. — Во граде Лемеше сыщешь подворье торговых людей Гроха и Топилы. Отцу их Ярведу-Димитрию, что на покое живет, передашь с благословением моим...

Второй свиток перешел из рук в руки.

— Брат Никон! Оружейная слобода в излучине Несыти. Мастеру Ляду-Георгию с молитвами нашими о нем и доме его...

Отец Варнава отдал последний свиток и широким жестом благословил склоненные перед ним головы:

— Отец казначей выдаст потребное — и в путь, братие.

Выйдя вслед за иноками, он обернулся к келейнику:

— Я буду в книжнице. К трапезе не звать.

По узкой и темной лестнице в толще стены настоятель поднялся наверх и оказался в просторной читальне, залитой летним солнцем из многочисленных высоких окон. В проемах между ними и на всем пространстве торцевой стены от пола до потолка стояли на полках книги. Отец Варнава стал неспешно обходить их ряды. То приседая на корточки, то взбираясь по приставной лесенке, он вынимал книгу за книгой да сносил на один из столов. Наконец, шумно вздохнул и, покрутивши головою, взялся за чтение.

Это познавательное занятие было прервано звуками неторопливых шагов со стороны общей лестницы. Отец Варнава поднял лицо, прищурился.

— Виновен, виновен. Уж прости, что покой твой нарушаю, — заговорил нежданный посетитель, наклоняя голову в низком проеме и как бы кланяясь покаянно. — И на келейника своего не серчай, отец настоятель, — грудью встал он на защиту уединения твоего. Ну, здравствовать тебе многая лета, голубчик! Удивлен?

— А то как же, — отозвался тот невозмутимо. — Гости-то какие высокие к нам пожаловали. Здравствовать и тебе, отец Дионисий!

Они обменялись священническим приветствием.

— Присаживайся, гостюшко дорогой, — как-никак, с дороги ты, и немалой к тому же.

— Так ведь не паломническим образом-то шествовал — насиделся от души, знаешь ли. Постою пока да разомнусь малость. У тебя тут, слава Богу, и разгуляться есть где! — он улыбнулся, раскинул руки, показывая отцу Варнаве просторность его же книжницы, и даже немного прошелся туда-сюда.

— А что читаешь? Позволишь ли взглянуть? — не дожидаясь ответа, отец Дионисий наклонился и с интересом принялся разглядывать корешки книг: — 'De humani corporis fabrica', 'Die Vermessung der Seele', 'Опровержение заблуждений о мозге и разуме', 'Chirurgia magna'... Ишь ты! Силен, братец! А это что на тарабарском?

— 'Гьюд Ши' или 'Четыре Тантры Медицины', тибетский трактат.

— Ба! Читаешь на тибетском?

— Куда мне. Это переложение на магрибский. Как там Москва, отец Дионисий?

— А что Москва, отец Варнава? Она, матушка наша, как стояла, так и дальше стоять будет, — гость опять улыбнулся — и уходя от ответа, и показывая, что шутит. — Тебе-то как на новом месте?

— По правде говоря, подрастерял за два года ощущение новизны-то, уже и не вспомню сейчас.

— Ну да, ну да... А отчего не спросишь, с чем я к тебе пожаловал?

— А мнится мне, что и сам ты поведаешь рано или поздно. Или не так?

— Так, так... Ливонцы близ рубежей наших возню какую-то непонятную затеяли— слыхал о том?

— Да, — коротко ответил отец Варнава.

— У самих на то вряд ли духу хватило бы. Не иначе, как Райх Германский их в спину потихоньку подталкивает — что скажешь?

— Припоминаю год, когда не случалось чего-то похожего близ иных рубежей наших. Но вряд ли это германцы, хоть у тебя, отец Дионисий, к ним давняя и верная нелюбовь.

— Ну да, ну да... Поговаривают, что Русь-де к нападению готовится.

— Вот как? И где поговаривают — у них или у нас?

— У них. И еще слухи смутные бродят — что-то о Троне Вотана и престолонаследии имперском.

— Так-таки на ухо и шепчут друг дружке: 'Что-то о Троне Вотана и престолонаследии имперском'?

— Не язви. Я полагал, до тебя твоими путями нечто пояснее добралось.

— Нет. Отец Дионисий, ты же ведаешь, чем мы тут озабочены. И стратигов среди нас не ищи. Вот забавно: обычно это я взад-вперед за беседою расхаживаю, а нынче — ты. Присядь, яви милость. Что о трапезе скажешь — благословишь сюда подать?

— Попозже, пожалуй. А еще третьего дня бой был в лесу близ вашей обители. Так это?

— Поговаривают или слухи бродят?

— Оставь, оставь Христа ради. Каков сейчас младший Вукович, княжич Ягдар-Кирилл? Ты чего улыбаешься, отец Варнава?

— Это я от восхищения — славно у тебя службу несут. Нынче пришел в себя. А кто о нем на Москве любопытствует?

— Не на Москве и не о нем. Князь Белецкий и Гуровский Иоанн чудить стал. Он тебе ничего не писал в последнее время?

— Ничего.

Глава 2

— Нет, княжиче, нельзя еще — и седмицы не минуло... Княжиче! Вот сей же час к настоятелю пойду известить о преслушании твоем!

Кирилл отмахнулся, спустил ноги на пол и медленно встал. Его тут же бросило в пот, а утренний свет замерцал в глазах. Добрейший отец Паисий быстро подал сухонькую крепкую руку, укоризненно покачал головой:

— В юности о здоровье не печетесь — в старости восплачете. Во двор?

— После. Дружинник отцов в себя так и не приходил?

— Нет. Навестить желаешь? Сосед это твой. Руку-то не забирай, княжиче.

У человека не спеленутой оказалась только левая половина лица. Обе руки и левая нога находились в лубках. Кирилл наклонился, опершись о край жесткого ложа, всмотрелся:

— Это десятник Залата.

— Ходить и руками владеть сможет. Про разум не скажу — кость на маковке пробита. А еще три ребра сломаны да глаза правого лишился. Это прочих рубленых да колотых ран не считая, — тихо сказал отец Паисий и прикоснулся пальцами к желтому лбу в испарине. — Жар спадает. Ночью каков был?

— Метался, как и допрежь, бредил, — так же тихо ответил послушник-сиделец. — Только к утру затих.

— Настой всякий раз подавай, как губами станет двигать. Следи за этим сугубо.

— Встал-таки, княжиче? — негромко прозвучало за спиной. Кирилл и лекарь обернулись.

— Ну, раз так, то во дворике побеседуем, — неслышно вошедший отец Варнава кивнул, указывая рукою на дверь. — И ты, отец Паисий, с нами побудь.

Под липами у входа были врыты несколько дубовых лавочек со спинками. Их окружали кусты малины и смородины. Кирилл прикрыл ладонью глаза от яркого солнца, с наслаждением вдохнул напоенный запахами лета воздух. Огляделся. Слева и справа сквозь густую зелень проглядывали большие и малые каменные выбеленные здания. Впереди угадывалась обширная плошадь, посреди которой высился пятикупольный храм с колокольней.

— Говоришь, это десятник Залата?

— Да, отче.

— Хорошо знал его?

Кирилл пожал плечами:

— С полгода. Он с отцом к ливонцам ходил. Сотник Деян-Андрей там его во десятники поставил, за что — не ведаю. В последнем бою он меня знатно прикрывал — я теперь мыслю, тайный наказ отцов исполнял. На мечах отменно хорош, поглядел я.

— Отец Паисий!

— Не знаю, отец игумен. Может и завтра в себя прийти, и через месяц. Одно скажу — на телесную поправку движется. Прочее — в руце Божией.

— А сей недомысленный да строптивый юнец?

— За пару седмиц может начинать помаленьку в ратных навыках упражняться.

— Память вся ли вернулась, княжиче?

— Почти вся, отче. Иные места по сей день словно черный полог застилает, как ни стараюсь.

— А не надо стараться, — махнул маленькой ладошкой отец Паисий. — Все само по себе воротится. Тут излишнее умственное усилие неполезно.

— Епитимью бы на тебя, княжиче, наложить полезно, — проворчал отец Варнава. — Неужто отец не сказывал: 'Не научишься повиноваться — не сумеешь повелевать'?

— Вестимо, сказывал.

— Да не в коня корм, как я погляжу. Потребен ты мне будешь вскоре. И здоровым да полным сил. Терпение имей. Понял ли меня? Более повторять не стану и отеческим снисхождением не злоупотреблю. Иные средства ведомы. До совершеннолетия-то сколь осталось, а?

— Год да два месяца... — голос Кирилла стал сипловатым от стыда.

Отец Варнава поднял кверху палец:

— Через год с малым зрелые мужи тебя за равного почитать станут. Думай над этим. А завтра с утра благословляю заниматься с отцом Паисием. И да не покажутся тебе занятия сии детскими забавами! — возвысил он голос. — Теперь иди, княжиче, отдыхай. А мы еще на солнышке погреемся.

Кирилл вздохнул и направился в сумрачную прохладу больничных келий. Его проводили две пары внимательных глаз.

— Ему бы в наставники Белого Ворона, либо отца Власия, а не меня, — проговорил лекарь. — Что может дать бездарь одаренному?

— Добрый садовник яблоки да груши тоже не от естества своего родит, он лишь землю возделывает да за садом ухаживает. А по знаниям твоим о человеках да опыту ты любого одаренного за пояс заткнешь.

— Правда ваша, отец игумен. Я и опоясываюсь-то единственно для того, чтобы было куда даровитых затыкать.

Оба как-то невесело хмыкнули.

— Ворону не до наставничества пока, сам знаешь. А отец архимандрит наш когда еще будет... — отец Варнава помолчал и продолжил: — Я тут давеча чтением полезным озаботился, дабы тебе под стать быть да речи твои ученые понимать. Хоть изредка... — он легонько толкнул плечом отца Паисия.

— И что скажете?

— Кто-то древние знания о разуме да душе человечьей воедино сводит. Да и новые, сдается мне, умножает усердно.

— Похоже на то. И пока преуспевает в этом больше нас...

Отец Варнава поднял лицо к небесной синеве — то ли прищурившись, то ли нахмурившись.

— Гостей-то когда ждать, отец игумен? — спросил негромко лекарь.

— К Троице, мыслю, уж во Лемеше у Димитрия соберутся. Да на дорогу от него к нам еще две седмицы положим. Почти месяц выходит.

* * *

Заслонив собою поставец в углу, отец Паисий чем-то еле слышно, но обстоятельно позвякивал и шуршал на нем. Истомившийся в ожидании Кирилл со смачной дрожью потянулся, сидя на своей кровати. Громко, с подвыванием зевнул, раздирая рот и выбивая слезы из глаз.

— Не выспался? — спросил лекарь, не оборачиваясь.

— Мудрено не выспаться, — лениво проговорил Кирилл. — Которую седмицу только в том и упражняюсь.

— Ага, это ты меня эдак подгоняешь. Ну всё, всё...

Он обернулся, не глядя подтянул к себе столец и сел, спросив немедленно и неожиданно:

— Сколько ступенек на нашем крылечке, княжиче?

Кирилл удивился:

— Не помню, отче. Шесть, что ли?

— А что за узор на чашке твоей? Не гляди сейчас!

— Поясок крестчатый с листочками виноградными да надпись вязью.

— Что написано?

— Не вчитывался. Я из чашки просто пью — и всё тут.

— А листья в какую сторону повернуты?

— Не примечал, нужды в том не было.

— Другое приметь: по ступеням тем ты не единожды уже сошел да поднялся. Пять их. Из чашки же и вовсе по нескольку раз в день пьешь. Надпись на ней: 'Пей в меру', а листочки вправо повернуты. Теперь вот что скажи: помнишь ли ты какую-либо вещь так ярко, словно она и сейчас пред тобою?

— А то! Года четыре мне было — отец с ярмарки игрушку привез: мужик с медведем на бревне верхом сидят напротив друг друга. Плашечку снизу двигаешь, а они поочередно топориками по бревну тюкают. Забавно-то так! Помнится, мужик был красной краской выкрашен, а медведь — синей. И сильно меня занимало: отчего именно так? А еще помню, как впервые увидал в родительском иконном углу образ с главою Предтечи на блюде — страшно до чего было! И долго потом казалось, что глава эта отрубленная на меня из-под прикрытых век зрит внимательно да думает о чем-то. И все мне дознаться хотелось: о чем? Вот как сейчас вижу ее: власы кудрявые по златому блюду раскинуты, брови страдальческие да свечение слабое в уголках глаз...

— О! Стало быть, видишь, как меняется суть вещей, которые мы хотим постичь. А при этом и мы сами.

Отец Паисий повернулся к поставцу, на котором старательно возился давеча. Затем отодвинулся в сторону:

— Попробуй-ка сказать, что за предметы под этим полотном.

— Наугад, что ли?

— Для начала можно и так. Только опять приметь: при попытке угадать внутренний взор наш — что твой, что мой — некие смутные образы себе начинает представлять, вроде как разглядеть нечто пытается. Так это?

— Ну, так.

— Вот ты и пробуй помаленьку не столько угадать, сколько разглядеть...

Упражнения по угадыванию продолжались еще некоторое время, пока Кирилл не проговорил стесненно:

— Отче, простите — ослаб что-то. Прежде и за день так не уставал.

Отец Паисий всполошился:

— Это ты меня, дурака старого, прости! Увлекся — и последний разум потерял. Забавки-то эти, княжиче, сил отнимают не менее поединка ратного. Я тебе сейчас пришлю малую толику вина красного с кореньями для восполнения сил. Завтра продолжим, завтра...

* * *

— Матери, княжиче, ведать могут, что где-то далеко с детьми их беда приключилась — слыхал о том?

— Да, отче.

— Как думаешь, отчего?

— Чувствуют просто.

— О! Чувствуют! А как?

— Родная кровь, говорят.

— А случалось ли тебе с кем-то вдруг одни и те же слова произнести?

— Вестимо. А то еще: идешь по улице и только о каком человеке подумаешь, а он уж — навстречу тебе.

— Хорошо мыслишь. Только где же тут родная кровь?

— Вы скажите, отче. У вас вон и знаний, и мудрости сколько, а со мною в загадки играете.

Отец Паисий покачал головой:

— Если я от мудрости своей стану тебе готовые ответы давать, то разум твой отвыкнет вопросы задавать. А теперь голову на грудь опусти. Пониже, пониже. Дыши пореже да слушай меня внимательно...

* * *

— Я сейчас, княжиче, спиною к тебе оборочусь и стану рисовать разное. А ты лучше не сиди — приляг, очи закрой да пытайся угадать-узреть. Как третьего дня те вещи под полотном. Только сейчас не бумагу и перо в руке себе представляй, а вроде как в разум мой гляди. Не понимаешь? Этого и не надобно — ты просто попробуй. Добро?

Кирилл кивнул и завозился на своей постели, устраиваясь поудобнее. Отец Паисий, отвернувшись к окну, зашелестел бумагой:

— Что я нарисовал? Глаз по-прежнему не открывай.

— Клобук настоятельский! — ехидно сказал Кирилл.

Отец Паисий укоризненно вздохнул:

— Чадо неразумное, что там отец игумен о детских забавах-то говорил? Попробуем сызнова... А это что?

— Ну... Вроде как конь гнедой. На моего Медведка похож.

— Ладно... А это?

— Блюдо с пирогами. А пироги — с мясцом рубленым. Неужто опять не угадал?

— Добро... — терпеливо отозвался на очередную каверзу отец Паисий. — А это?

Кирилл вдруг что-то увидел. Он перестал ухмыляться, открыл глаза и сел на ложе:

— Отче! Что это было?

— Ты сказать должен.

— Не разглядел, промелькнуло — и все.

— Так разгляди. Закрой глаза, дух успокой.

— Право слово, вижу нечто! Круглое такое...

— Круг и есть. Не радуйся, радость гони — она воображение будит. А воображать не надобно, надобно зреть. Далее... Это что?

— Линии волнисты. Волны?

— Так... А это?

— Помело?

— Хм... Вообще-то я дерево рисовал. Ладно, попробуем, чего-нибудь попроще... Что это?

— Домик. Дети малые его так рисуют.

— Это для того, чтобы тебе понять легче было.

— Вестимо. Неужто я подумать могу, что вы, отче, рисовать не умеете?

* * *

— Грамоту знаешь ли?

— Это как на чей суд, отче.

— Да не топорщись ты, чадо, — подвоха нет в вопросе моем. Просто сегодня мы азбукою займемся. Токмо нынче я буков писать не стану, а пальцем в книге назначу и про себя прочту. А ты, как и вчера, узри очами ума да вслух скажи. Добро?

— Нет, отче. То 'Рцы'.

— Чего?

— Я говорю, то не 'Добро', вы палец на 'Рцы' держите.

— А... Ну, да... Ишь ты, спорый какой! Тогда вот что: азбуку отложим и попробуем почитать. Скажем, отсюда... Готов ли?

— Да. Блажен... муж... иже... не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе...

— Довольно, довольно! Хитер ты, княжиче: вначале и впрямь зрел честно, а далее слукавствовал да по памяти и пошел.

— Вот уж вины моей! Да кто ж из крещеных Псалтири наизусть-то не учивал? Зачтите другое что, чего заведомо не знаю.

Отец Паисий захлопнул книгу и задумчиво посмотрел на Кирилла.

— Иноземным языкам каким обучен?

— Греческий знаю не худо. По-франкски да германски разумею и читаю, писать горазд похуже.

— Латину?

— Нет.

— Фряжский?

— Нет. Такоже не обучен шпанскому, свейскому, волошскому, магрибскому, халдейскому...

— Те-те-те! Опять ретивое взыграло — обиделся! А поскучай-ка ты малое время, княжиче без меня, — я в книжницу сбегаю. Вот дурья голова — нет, чтобы загодя-то...

Последние слова отца Паисия донеслись уже из-за двери. Кирилл встал, сладко потянулся и подошел к окошку. Из густых кустов малины вынырнуло любопытное лицо Луки:

— Эй, брате-княжиче!

— Чего тебе?

— А куда это отец Паисий так припустил вдруг?

Кирилл подумал, огляделся из окошка по сторонам и зашептал:

— Спор у нас о его настоях вышел: он говорит, что сии чудодейственные эликсиры могут до преклонных лет сохранить молодую резвость ног.

— Ну?

— А я сомнение выразил: дескать, почто ж тогда, говорю, старцы с клюками семенят, а не во скороходах служат?

— Ага.

— Тогда он и говорит: побьемся об заклад, что я трижды вокруг собора обегу, пока ты Символ Веры единожды сочтешь!

— Ага. А чего же ты не чтешь, а со мною беседуешь?

— Да ты же сам разговор-то завел и сбил меня с толку! А вон и отец Паисий — возвертается уж. Эх, пропал заклад...

— Так вы, отче, еще и с книгами в руках вокруг собора-то! — восхитился Лука. — Вот это да! Знатно посрамили княжича!

Запыхавшийся лекарь с подозрением покосился на Кирилла. Затем на умиленного сидельца:

— А ты чего тут?

— Так я это... малинки собрать, вы же сами благословили давеча.

— И где малинка? — вопросил постным голосом отец Паисий, кивая на пустой туесок. — Потребил? Эт' хорошо! Малинка — ягода зело пользительная для здоровья. Стало быть, тебе с окрепшим-то здоровьем тяжелые послушания в самый раз будут. Ась?

Лука заполошно исчез среди кустов.

— Проказничаешь, княжиче? — кротко сказал отец Паисий, полагая книги на столик. — Тогда вот епитимья тебе, она же упражнение полезное: от завтра дважды в день по часу будешь пребывать коленопреклонен с закрытыми очами. Хочешь — размышляй о чем, хочешь — вирши слагай в уме. После же, взявши бумагу да чернилы, опишешь все помыслы со тщанием да мне предоставишь. Поначалу так, а далее поглядим.

— Простите, отче.

— Бог простит. Уразумей, однако: то не токмо за шутки, что над стариком шутишь, а для вящей пользы тебе же, дураку. А теперь опять ложись да глаза закрывай. Из греческого почитаем...

— Эвлоимени... и василиа... ту Патрос ке ту Иу... ке ту Агиу Пневматос, — произнес медленно Кирилл.

— По-русски истолкуешь?

— Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа. Из Литургии это.

— Добро. Теперь отсюда попробуем, внимай...

— Ик... ги... хор... та... гихорта!.. дат... зег... зегген!..

— Ты же сказывал, что германский разумеешь? — удивился отец Паисий. — Прихвастнул?

Кирилл спрыгнул с постели и протянул руку:

— Книгу можно? 'Ik gihorta dat seggen, dat sih urhettun enon muotin, Hiltibrant enti Hadubrant...' Сие значит: 'Я слышал, как сказывали, что встретились в поединке один на один, бросивши вызов, два воина, Хильдебрант и Хадубрант...' Отче, вы греческий знаете?

— Вестимо дело.

— А германский?

— Не сподобился.

— Стало быть, гречески слова для вас осмысленны, как и для меня. А в германском вы только буквы знакомые зрите — вот и я чрез вас..

— Ах, вот оно как... — отец Паисий призадумался. — Тогда чрез меня, скажем, латина тебе понятною должна быть, хоть ты не знаешь ее. Ну-ко, попробуем...

— ...Конкордиа... парвэ рэс крескунт... дискордиа максимэ дилабунтур... При согласии и малые дела возрастают, при раздорах же и великие рушатся.

— Отменно! — хлопнул ладошкой по книге отец Паисий и наклонился вперед. — Теперь зри мне в глаза и говори, что мыслить стану...

— Возьми новый горнец с узким горлом... и насыпли в него десять драм яблонной коры... потом натолки пять драм чернильных орешков...

— Довольно.

— Это как приготовлять одно из снадобий ваших? А что получится?

— Средство от недержания любопытства. А теперь эдак...

Кирилл какое-то время неотрывно смотрел в глаза лекарю, потом свел брови и помотал головою:

— Ровно тени в тумане мечутся да речи невнятные не в лад ведут. Не разобрать ничего.

— Как объяснишь?

Княжич пожал плечами:

— В первый раз вы мне вроде как руку протянули — я и принял ее. А вдругорядь вы не то что руки не подали, а схоронились да затворились от меня. Хоть и в глаза смотрели, как и допрежь. Так ли?

Отец Паисий покивал и спросил:

— Спится-то как?

Кирилл снова пожал плечами.

— Опять видения страшные? Стой, не рассказывай — тебе отдыхать надобно уже. Завтра с утра. И вот что еще: давай-ка, голубчик, их туда же — на бумагу да ко мне. И писать поразборчивее старайся, окажи милость.

— Духоносные отцы учат, что всё то — козни бесовские.

Отец Паисий вздохнул:

— Не всё, чадо. Кроме мира духовного есть и наш, егоже Господь шесть дней творил. Тут и своего добра хватает, понатворили человеки... Да уж... Пострига ты не принимал, стало быть о предметах сих особо размышлять не тщись. Этим другие займутся. Тебя свое служение ждет.

* * *

Лязгающие Сапоги приблизились. Кровь закапала на них из ниоткуда, расползаясь по зеркальному металлу дергаными потеками, а затем полилась струей:

— Кто-о-о... ты-ы-ы?.. Кто-о-о... ты-ы-ы?..

— Я княжич Ягдар! — крикнул он.

— Кто-о-о... ты-ы-ы?..

— Я! Княжич! Ягдар!

Слова трижды ударились о незримую стену, разбились и осыпались шепчущими осколками:

— Яктар-яктар-яктар-яктар-яктар-яктар-яктар...

Лязгающие Сапоги рассмеялись стонущим смехом. Кровь схлынула с них, пурпурным листом потрепетала в воздухе, обратившись в глумливый лик:

— Они называют его Кириллом!

— Кто — они? — спросил голос со стороны.

— Эти! — ответил ему другой и захихикал.

— Мое имя — Ягдар-Кирилл!

Кровавый лик ухмыльнулся:

— Так Ягдар или Кирилл?

— Мое имя — Ягдар-Кирилл! — повторил он.

Лязгающие Сапоги повернулись и направились прочь:

— Пу-у-усть... реша-а-ает... Повели-и-итель...

Звон шагов отдавался гулким эхом — всё громче... громче... громче...

* * *

— Пробудись, княжиче! Княжиче!

Он открыл глаза и в неверном свете ночника увидел над собою перепуганное лицо Луки. Большой монастырский колокол за окном тревожно бил на сполох.

— Пробудись, княжиче! — ненужно повторил Лука.

— Что случилось?

— Беда! Ох, беда-то какая — смертоубийство в обители!

Глава 3

Кирилл выскочил на крылечко и тут же с размаху ударился лицом о чью-то широкую и крепкую грудь.

— А вот и ты, княжиче!

Кирилл потряс головой, потрогал пальцами нос.

— Не расшибся? — спросил брат Илия. — Отец игумен тебя к себе призывает.

— Охти! Вот беда-то, вот поношение-то для обители! — опять запричитал из дверей Лука.

— А ну кыш отсюда! — Келейник сделал ему страшные глаза, повернулся и размашисто зашагал в предутренний сумрак.

— Убийство в приюте для странников, — сказал он, опережая вопрос. — Кто таков страстотерпец — пока не ведомо. Либо знатный паломник, либо купец — в отдельной келье остановился. Послушник галерейный окликнул человека, выходящего оттуда средь ночи, а тот — бежать. Да на входе с братом Николою столкнулся, вроде как мы с тобою давеча. Брат Никола закричал, а каин на лестницу метнулся, что в верхние палаты ведет, да где-то там и затаился. Тут послушники набежали — двери затворили, охорону выставили да послали в набат ударить.

Кирилл слушал молча, стараясь приноровиться к широкому шагу брата Илии.

У крылечка приюта стояло двойное полукольцо братий — одни лицом ко входу, другие — от него. Вокруг здания прохаживались послушники, поглядывая на окна. Полукольцо разомкнулось, пропуская их.

Закрытая галерея была полна монастырскими. Отец Варнава стоял наособицу в окружении благочинного и отца Паисия. Брат Илия легонько хлопнул Кирилла по плечу и исчез.

— Догадываешься, зачем нужен? — сухо спросил игумен, наклоняя голову в сторону инока, который тут же принялся шептать что-то ему на ухо.

— Да, отче. А точно ли здесь убийца?

— Шум да крики многих пробудили. Люд и здесь, и в верхних палатах из келий да спален общих на галереи высыпал — в сутолоке-то ему раствориться легко было.

— Мог и сбежать под шумок.

— И это может статься.

Он вскинул глаза на неслышно возникшего перед ним келейника.

— В верхних палатах постояльцы водворены в общие спальни да келии. Послушники ничего неладного не приметили.

— Отче, — подал голос Кирилл, — а если люди на свои места вернулись, может расспросить их — нет ли рядом с ними незнакомого, кого допрежь не было?

— Ведомо ли тебе, княжиче, доподлинно, что такое приют монастырский? Люди в нем спят, сам же он — никогда. И в ночь идут странники да паломники, и ночью приходят. Заснет человек при одних соседях — проснется при других. С верхних палат начнем, брат Илия?

— Как благословите, отче.

— Идем, княжиче. Вспомни занятия свои с отцом Паисием. Вспомни, что ты — сын отца своего, князя Вука-Иоанна, — добавил непонятно настоятель.

Отец Паисий поманил Кирилла пальцем:

— В глаза, как мы с тобою упражнялись, не зри. Они за собою повести могут. С закрытыми очами пребывай.

Он торопливо погладил его по голове, вздохнул и пробормотал:

— Ох, как не вовремя все это, как не вовремя...

Послушник лязгнул засовом, открывая дверь. Брат Илия мягко отодвинул в сторону Кирилла; согнувшись вполовину, шагнул внутрь. Вслед за ним тут же скользнул невысокий широкоплечий инок с глубоким косым рубцом через все лицо.

— Входи, княжиче.

Ряды узких деревянных кроватей занимали почти все пространство обширной спальни. Постояльцы сбились кучей в иконном углу, застыли и как будто перестали дышать. Келейник игумена с кряжистым иноком встали по оба плеча Кирилла.

— Не погубите душ невинных, братцы! — тощий мужик непонятного возраста, отделившись от прочих, вдруг рухнул на колени, протягивая к ним дрожащие руки.

— С нами Бог! — громко и раздельно проговорил брат Илия.

Странник неловко поднялся. Прижав ладони к груди, старательно закивал.

— Подходите ко княжичу по одному. И помните: пред судом Божиим едины и носящий крест Его, и крещеный во имя Его, и верный Древнему.

Мужичок шумно всхлипнул. Не отнимая ладоней от груди, робко сделал пару шажков вперед.

Кирилл закрыл глаза:

' А если все затворяться станут?.. Вот удружил-то сам себе... Что там еще отец Паисий говорил?.. Господи, а не самозванец ли я?.. А отец Варнава надеется... Позору-то будет... Где ты, человече, отзовись!.. Не так, не так...'

Он вспомнил, как вчера вечером на верхнем ярусе звонницы созерцал сквозь закрытые веки закатное солнце. Попытался опять увидеть тусклый багрянец, ощутить прохладную ясность внутри. Сопение и всхлипы мешали, заслоняя всё. Снизу медленно начала подниматься мутная волна гнева.

— Не убивал я, княжиче! Богом клянусь! — простонал безнадежно мужичок.

Кирилл вздрогнул.

Тьма отпрыгнула в стороны и на него хлынул поток страха, боли и надежды, в котором замелькали курочки, гуляющие по двору, круглое улыбающееся женское лицо в белом платочке, окровавленная плаха, две детские рожицы, перепачканные малиновым соком, воронье над виселицей, теплая подрагивающая лошадиная кожа, размытая дождями дорога, по которой потерянно бредут три маленькие фигурки, полы из нового тёса...

Он распахнул глаза и выкрикнул:

— Невиновен!

И все исчезло.

Ошалелый странник опять наладился бухнуться в ноги. Инок со шрамом, споро поймав его подмышки, указал рукою в сторону:

— И прочие туда же отходите после.

Брат Илия повернул голову, сказал тихо:

— С почином, княжиче.

Кирилл слабо улыбнулся в ответ и прокашлялся:

— Люди добрые! Подходите да просто говорите: 'Я не убивал'. Мне говорите. Мне.

Брат Илия еле заметно кивнул.

Подросток лет десяти выступил вперед. Держась за его плечо, за ним последовал высокий седой слепец. Монах со шрамом вопросительно глянул на келейника.

— Всех без изъятия, — сказал брат Илия и бережно взял старца за руку, подводя поближе: — Прости, отче, только по одному.

Кирилл закрыл глаза.

— Не убивал я, — негромко и со спокойным достоинством проговорил слепец.

— Не убивал, — почти тут же отозвался Кирилл.

— И я не убивал, — сказал минутой позже мальчишка.

— Правда.

Темноволосый бородач подошел вразвалку, зыркнул исподлобья и пробубнил глухо:

— Я не убивал.

Кирилл опустил голову:

— Еще раз скажи.

— Я не убивал!

Он опустил голову еще ниже.

Брат Илия спросил тихо и быстро:

— Что не так, княжиче?

Кирилл медленно выпрямился, открыл глаза. Инок со шрамом подобрался.

— В смерти постояльца невиновен...

Брат Илия продолжал странно смотреть на него.

— Жену... тогда... ты убил?

Бородач рванулся. Инок со шрамом резко присел, правой рукой оттолкнул Кирилла, а левой сделал мягкое кошачье движение. Темноволосый увалень с грохотом обрушился навзничь. Брат Илия поймал потерявшего равновесие Кирилла; не оглядываясь, быстро задвинул себе за спину. Инок прижал коленом грудь поверженного бородача и приставил к его горлу два пальца. Постояльцы оцепенели.

— В том судия ему — Господь, а не мы! — громко сказал брат Илия.

— Он десятый год от обители к обители странствует покаянно, — подал голос Кирилл.

Инок помог черноволосому подняться, указав рукою в сторону.

— Господь тебе — судия, не мы, — повторил келейник. — Понял ли?

Бородач угрюмо кивнул.

— Спасибо тебе, — сказал вполголоса Кирилл иноку со шрамом.

— Иов. Брат Иов.

— Спасибо, — повторил Кирилл.

Тот ничего не ответил.

— Продолжим, людие. Следующий!

Кирилл закрыл глаза.

* * *

— Плохо выглядишь, княжиче, — сказал келейник, когда дверь за ними была притворена.

— Еще девять общих спален, человек до сорока в каждой, — добавил брат Иов, — да две дюжины келий — от одного до четырех.

Брат Илия покачал головой:

— Что ни сегодня, ни завтра не управиться — понятное дело. Прилечь не хочешь?

— Нет.

— Тогда во двор спустимся, посиди малость.

Кирилл откинулся на спинку лавочки, прищурившись на утреннее солнце. Келейник исчез и вскоре появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два глиняных сосудца.

— Выпей, княжиче. Залпом и до дна.

Кирилл опрокинул в себя содержимое, передернулся:

— Вот гадость-то! Что это — дерьмо? Простите, отче.

— Настой на дохлой кошке. Дерьма там самая малость. На-ко, запей...

— А это...

— А это просто виноградный сок. Ты ровно дитя малое, княжиче. Тебе силы надобны, да не так, чтоб на седмицу хватило, а подоле. Есть не хочешь?

— Нет, отче.

Лекарь хмыкнул:

— Ну, посиди еще маленько. Как надумаешь — беги в трапезную, там для тебя накрыли уж.

Он внимательно заглянул ему в глаза, забрал сосудцы и удалился, подмигнув напоследок.

Настой подействовал быстро. Сглотнув слюну, Кирилл поднялся с лавочки. Отец Паисий проводил его взглядом из окошка и обернулся к настоятелю:

— Слух о дознавателе дивном по приюту ползет, отче. Послушники, которые еду передают, проговариваются. Да и галерейные, что по нужде выводят, такоже.

— То нам на руку.

— Следовало бы им быть еще более словоохотливыми. И пусть живописуют поярче тайные духовные дары чудодея-прозорливца. А коль и прилгнут при том, да не вменится во грех им.

— А что? Дельная мысль, благословляю.

— От княжича сие желательно утаить. Не поймет помощи нашей гордый витязь-прозорливец.

* * *

— Открывать, что ли? — спросил галерейный, держа руку на засове.

— Обожди. Третья палата за сегодня будет, княжиче, — не многовато ли зараз? Может, передохнешь?

— Ага! Тут враз отец Паисий набежит со своим снадобьем духовитым. Я уж как-нибудь после.

— Ну, смотри... Открывай.

Кирилл уже привычно пропустил вперед Илию с Иовом. Он был еще в дверях, когда раздался крик:

— Явите милость, братия! Мой грех — я убил!

Человек в одежде городского ремесленника кинулся им в ноги. Брат Иов быстро поднял его, скользнул взглядом и взял под руку.

'Ну, вот и всё...' — подумал Кирилл. Изнутри будто выдернули стержень — мелко задрожали ноги и помутилось в голове. Он тяжело оперся о косяк.

— Каин!

— Душегуб!

— Ирод окаянный!

В воздух в праведном гневе взлетели кулаки, странники задвигались вперед.

Брат Илия вскинул руку:

— Людие!

Постояльцы остановились и умолкли, кулаки опустились.

— И нас такоже простите, — он оглянулся, добавив вполголоса:

— Выходи, княжиче...

Кирилл на чужих ногах спустился по лестнице. На крылечке неловко прикрылся от закатного солнца ладонью и пошатнулся. Крепкие руки отца Паисия подхватили его.

— Да я сам дойду, отче.

— Ага, ага. Уже дошел — самая малость до краешка осталась. И как я на это согласился, старый дурак...

— Спаси тебя Господь, княжиче, — рука отца Варнавы, перекрестив его, легла на плечо. — Славно и достойно службу свою начинаешь.

Кирилл наморщил лоб, пытаясь понять. Не получалось — голова отказывала. Впрочем, это его нисколько не обеспокоило. Он с наслаждением вдохнул полной грудью вечерней прохлады и безмятежно улыбнулся. Настоятель с лекарем переглянулись.

— Отец Паисий!

— Да, отче. Все сделаю.

* * *

— Да не трясись ты так, человече. Это келия монастырская, а не застенки. И заплечных дел мастеров здесь нет. Звать-то тебя как?

Убийца задышал чаще, но дрожать перестал. Покосился осторожно на брата Илию, затем на Иова:

— Мастер Витигост из Кружичей. Бочары мы...

Настоятель кивнул и сказал просто:

— А я — игумен Варнава. Рассказывай, мастер Витигост.

— Ага... Значит, спать это я уже почти наладился, а тут мне вдруг видение представилось, что через келью от меня купец пред иконами стоит на коленях. А я подхожу к нему тихонько сзади — и гранцом его в затылок. Ровно Марь облуду напустила, даже сон враз пропал. Я оделся тихонечко, выглянул на галерейку — никого. Тогда я к купцу проскользнул — и, как в видении том, все в точности исполнил.

— Исполнил... — отец Варнава помрачнел. — Так-так...

— Твой нож? — в руке брата Илии блеснуло четырехгранное лезвие.

— Да, мой.

— Зачем мирному бочару бронебой ратный?

— Не ведаю. Он до того уж несколько дней со мной был, привык я к тому.

— А откуда он у тебя? Дал кто?

— Не ведаю.

— Ты крещен? — спросил игумен. — Тайное имя есть?

— Древних чтим.

— Стало быть, в обители просто на ночлег остановился? Отчего тогда не в общей спальне, а в отдельной келье? Ты богат, мастер Витигост? Галерейный послушник сказывал, что золотой монетой жертвовал ты на содержание приюта.

— Золото было со мной, да, уж который день. Я и платил им.

— Откуда?

— Не ведаю.

— С какими людьми довелось встречаться перед тем? О чем говорили?

— Да разве упомнишь всех, с кем на ярмарке встретишься да словом перемолвишься. Торговый ряд у нас нынче в Коньках. Стоим мы два дни с товаром-то своим — и тут мне вдруг подумалось: а схожу-ко я во Преображенскую обитель. Ну, и пошел. А тут со мной такое ...

— Ты Древних чтишь — чего же тебя к нам-то потянуло?

— Не ведаю.

* * *

— Будем дожидаться, когда княжич проснется, — подал голос брат Илия. — Странно все это, отче.

— О странностях поразмыслим, но дальше пока все равно не продвинемся... -отец Варнава опустил веки и принялся рассеянно вертеть в руках свой посох. Из задумчивости его вывел голос:

— Отец игумен, человек к вам!

Глава 4

— Звали, отче?

Отец Варнава повернул от икон тяжелое лицо:

— Да, княже.

— Как это — княже? — Кирилл заледенел. — Отец... Или...

— Да, — глухо повторил настоятель, — горе у нас. Третьего дня человек был от старосты Троицкого посада. В своем доме в Гурове убиты князь Иоанн, отец твой, жена его Евдоксия, мать твоя, и сын его Димитрий, брат твой старший.

Кирилл вскрикнул и по-детски, в голос, зарыдал. Настоятель прижал его голову к своей груди. Руки Кирилла судорожно обхватили его.

— Боже мой, Боже мой... Крепись, юный княже, крепись... А вместе с семьею твоею смерть приняли пятеро ратных да восемь душ дворовых людей. Страшное испытание попустил Господь. И тебе, сыне, и мне, грешному.

Он закрыл глаза и проговорил незнакомым голосом:

— Господи... Дай мне сил донести крест сей...

Руки Кирилла внезапно разжались:

— Как это случилось?

— Присядь, княже, присядь. И я тоже ...

Отец Варнава помолчал, глядя в пол. Потом продолжил отчужденно:

— Посланец сказывал так: рано утром староста постучал в ворота по делам общинным. Стучал долго — ему не отвечали. Тогда он кликнул людей. Перелезли через огорожу, стали звать, по двору искать да в двери бить. Первыми сторожей нашли. Затем прочих дворовых да ратных. Кого в постелях своих, кого в местах укромных. Потом кузнец двери высадил — в дом вошли. Там уже все твои... были... И ни на ком — ни ран смертных, ни следов иного насилия.

Кирилл отвернулся. Скованно и неуклюже растер по лицу слезы:

— Отчего же они погибли?

— Пока не ведомо. По всему выходит — во сне. Человек говорил, лица у всех были мирные да покойные. А тела вид имели такой, словно смерть не насильственной была, а своею.

— А соседи, случайные перехожие?

— Никто ничего не видел и не слышал.

— Чужих, новых людей не примечали? Может, разговоры кто какие вел?

— Тоже пока не ведомо — да и когда было правды доискиваться? Староста тут же помощника своего отрядил — известить меня. Тот двух коней загнал, в пять дней всего от Гурова до нас добрался.

— Пять дней назад...

— Нынче восьмой день пошел. Два дня с лишком спал ты после дознания своего.

Кирилл свел брови:

— А что же дружина?

— О чем ты, княже?

— Отчего вестником не из дружины кто послан, а случайный человек?

— Обе сотни за два дня до того отправлены были в Белецк.

— Кем?

— Пока не ведомо.

Кирилл поднялся:

— Я должен ехать.

— Нет.

— Почему?

— Посланы уже мною в Гуров люди толковые. Все что должно — разузнают и сделают. А теперь в глаза мне посмотри — ни один злой умысел, ни одно злодеяние безнаказанными не останутся. О прочем пока попечение отложи, нам с тобою гостей ждать надобно.

Кирилл выдохнул и спросил уже спокойнее:

— Что за гости такие?

— Увидишь. И помощь опять твоя понадобится — не сегодня, вестимо. Уж прости, что не даю тебе с горем своим наедине побыть.

— Убийцу разъяснить? Так горе мое завтра меньшим не станет, отче. Идемте.

— Да... Весь ты в отца своего...

* * *

Кирилл взглянул на отца Варнаву:

— Ничего не понимаю, отче. Убийца в нем — как новорожденный, прошлого у него нет.

Настоятель молча ждал.

— До ярмарки той — человек как человек. Трудолюбивый, в мастера вон вышел, семья у него... Не без греха, знамо, — когда жена на сносях была, он...

— О том не продолжай.

— Да, отче. Что-то с ним на ярмарке произошло. После того — словно в чужой разум смотрю. Кто дал гранец и денег? Зачем купца надо было убивать? Не вижу, не вижу. И не оттого, что затворяется он от меня — нет там ничего. Будто вымел кто-то.

— Будто вымел кто-то... — задумчиво повторил отец Варнава.

— А дознались ли, кто таков убитый-то?

— Нет. Имени своего не называл никому. Обычное дело.

Настоятель замолчал, рассеянно посмотрев на бедолагу бочара. Тот тут же угловато поклонился и спросил:

— А со мною-то что будет?

— Закон ведаешь?

Мастер Витигост то ли пожал плечами, то ли опять поклонился.

— Как всякий русский человек, волен ты выбирать меж судом духовным и княжьим. Поскольку ты Древних чтишь, стало быть, нашему суду не подлежишь. Тебе решать.

— Старейшинам дайте знать.

— Твое слово, мастер Витигост. Идем, княже.

У выхода их поджидал отец Паисий:

— Отче, десятник Залата пришел в себя. Говорит разумно, есть попросил.

— Вот и добрые вести. Навестим его завтра.

— А что убийца?

— Мастера творили мастера Витигоста, — сказал отец Варнава странно. — Никаких концов не сыскать. После о том. А тебе, княже, одному побыть бы. Ступай, ступай...

— Ведь совсем еще юнак, — проговорил лекарь, горестно качая головою вслед Кириллу, — а мы на него — такую ношу враз. Вы-то как, отче?

— А ты подумай.

— Да уж... 'Да отвержется себе и возьмет крест свой'... Ох, Вук, Вук...

* * *

От маленькой калитки в монастырской стене спускалась вниз тропинка, вымощенная дубовыми торцами. В долине меж зарослей краснотала петляла, убегая в лес, речушка. Кирилл по лугу вышел к берегу, замедляя шаг, поднял к солнцу невидящие глаза. Затем внутри у него что-то остановилось и он упал ничком в густую траву. Горе и тяжесть последних дней хлынули из него вместе со слезами.

Мерно гудели шмели над цветами кашки, стрекотали кузнечики да изредка всплескивала рыба на затоне. Тени от ракит потихоньку перебрались через реку и уже вползали на берег.

Кирилл очнулся, вытер припухшее лицо в багровых отпечатках травяных стеблей. Сел, обхватив колени руками. Что-то вдруг несильно ударило его по спине, а затем по голове. Рядом плюхнулся в воду зеленый плод шиповника. Он глянул через плечо. Ветви куста поодаль качнулись, за ним кто-то хихикнул. Кирилл отвернулся и стал наблюдать за водомерками, снующими по воде взад-вперед. По голове опять стукнуло. Он сорвал травинку, неспешно очистил и стал покусывать ее белесый сладковатый кончик.

— Ты кто? — не выдержал невидимка.

— Дед Пихто, — буркнул Кирилл, провожая взглядом чинно проплывавшего мимо него на спине большого дохлого жука.

— А почто ты, дедушко, плачешь? Кто тя, старого, обидел? — участливо пропел за спиной голосок, приблизившись.

Кирилл обернулся. Светловолосая девчонка лет четырнадцати ехидно ухмылялась, подбоченясь, и подбрасывала в руке плоды шиповника.

— То не твоя печаль. А ты кто такая?

— Я — братова сестра да отцова дочка, да дедова внучка.

— И звать тебя — Жучка.

— Слаб умишком Пихто-дед, что на палочку надет. А я — Видана. Ты из послушников монастырских, Пихто?

— Да будет тебе... Ягдар я.

— Да я б не продолжала, кабы ты не начал.

Она выбросила ягоды в воду и преспокойно уселась рядышком, оправив вокруг себя подол сарафана. Вздохнула:

— Ох и скучный вы народ, монастырские. И девок с бабами как огня боитесь. А отчего? Нешто всех вас до пострига мамки да женки с тещами поколачивали? А меня ты не боишься?

— Так ведь не послушник-то я, — сказал Кирилл сиплым и чужим голосом. — Неужто не разглядела? А кто я таков — и сам не ведаю. Выходит, это тебе, девонька, черед пришел бояться. Гы-ы-ы...

Он медленно потянул в сторону девчонки руки, пошевеливая хищно скрюченными пальцами. Видана взвизгнула и резво отпрыгнула в сторону.

Кирилл фыркнул. Рывком поднялся на ноги, подошел к краю воды. Согнувшись, несколько раз зачерпнул сложенными ладонями и напился. Затем принялся умываться. Внезапно ощутил пониже спины сильный пинок, потерял равновесие и ничком упал в реку, больно ударившись о камни на мелководье. За его спиной радостно заухали, захлопали в ладоши. Он поднялся, оторопело посмотрел на кровоточащие ссадины на ладонях. Бросился к берегу:

— Ах ты, поганка...

Поганка заверещала и, подхватив подол сарафана, припустила в сторону леса. Чавкая сапогами, мокрый и злой Кирилл помчался за нею. Грязные пятки мелькали впереди, удаляясь очень быстро. На залитой солнцем опушке в тени дубов стоял русый бородач со сложенными на груди руками, невозмутимо наблюдая за погоней. Пакостная девчонка проворно нырнула за его спину и торжествующе показала язык. Кирилл перешел на шаг, с трудом переводя дыхание. Подошел ближе и, наливаясь тяжелым стыдом, неуклюже склонил голову:

— Ягдар... Здравия и долголетия.

С кончика его носа сорвалась, упала в пыль большая капля. Кирилл шумно вздохнул.

— Так-так. Слыхал я имя твое, слыхал.

Светловолосый оправил белую длинную рубаху под кожаным ремешком и с коротким поклоном протянул загорелую руку:

— Здравствовать и тебе, княже. Ратибор мое имя.

Насмешливая ухмылка на рожице за его спиной мгновенно сменилась испугом. Видана пискнула, прикрыв рот ладошкой.

— Дочь мою называть не стану — вижу, знаком уже, — невозмутимо продолжал Ратибор. — Все ли ладно в обители?

— Слава Богу за все.

— То так. Поклон от меня игумену Варнаве.

Кирилл приложил руку к груди, повернулся и побрел назад. Сзади его стало нагонять шлепанье босых ног:

— Эй, княже! Ягдар!

Он молча обернулся.

— Ты это... Не серчай на меня, а? — Настороженный голубой глаз глянул на него исподлобья. Маленькие исцарапанные руки беспокойно оправляли складки белого с алой оторочкой сарафана.

Кирилл набрал воздуху в грудь и неожиданно для себя самого рассмеялся:

— Да ну тебя!

* * *

Лука заохал и закудахтал, увидев мокрого с головы до ног Кирилла:

— Охти, брате-княже! Да как же это так? Да что приключилось-то?

— Оступился да в реку упал.

— Раздевайся да разувайся скорее. Исподнее такоже — долой. Сейчас к отцу Паисию сбегаю взять чего — как бы не простудиться тебе.

— Да угомонись ты — лето на дворе. Спасибо, брате. Правда, спасибо.

— Отец Паисий-то меня к ответу призовет за каждый чих да ох твой. Давай-ка разотру тебя. А теперь в одеяло закутайся, пока сухое принесу. Потом печь в сушильне истоплю — к утру высохнет все.

Кирилл завернулся в одеяло, как в походный плащ, и вышел следом за Лукой.

Примостившись в изголовье Залаты, послушник читал вслух из 'Деяний Славных Мужей'.

— Как ты? — спросил Кирилл, наступив на край одеяла, которое тут же соскользнуло с него на пол. Он быстро прикрыл наготу и вполголоса ругнулся — сиделец неодобрительно покачал головой.

— Зудит все под бронями этими, — пожаловался Залата, — спасу нет. Вот бы их с себя долой — как сейчас ты, княже, — он усмехнулся половиной улыбки, — да почесаться всласть!

— Оба всласть почешемся — дел впереди сколько ждет.

— Я-то тебе в том какой помощник? Калека, лихо одноглазое.

— То не лихо, а выгода — из ручницы теперь целиться сподручнее станет.

— Отродясь не любил огненного боя, княже. Не мое это. Мечник я — и по службе, и в душе.

— Мыслю, один из лучших. В ученики к тебе пойду — примешь?

— За мед спасибо. Только какой из меня наставник? Половина, разве.

Кирилл вздохнул:

— Что-то я сам себе сватом казаться начинаю. Тебе бы еще у печи стоять отвернувшись, да колупать ее смущенно. На похвалы набиваешься или против воли князя своего идти собрался?

Сотник прокашлялся и сказал изменившимся голосом:

— Спасибо тебе, княже.

Неслышно вошедший послушник поставил что-то на полочку у двери:

— Отец Паисий передал. Для тебя, княже, я в келии твоей оставил.

Он поклонился, не поднимая головы, и тут же вышел. Через малое время появился Лука:

— Идем, брате Кирилле, питье горячее тебя ждет — не дай Бог, простынет. А тебе, брат Сергий, — обратился он к сидельцу Залаты, — отец Паисий велел через четверть часа зайти. Не готово еще.

Кирилл ткнул пальцем в сторону крохотного кувшинчика на полочке:

— Так вот же оно. Только перед тобой от отца Паисия послушник был...

Он замер:

— Ах ты... Брат Лука! Зелья не касаться — такое же и в моей келье оставлено!

Подхватив края одеяла, кинулся прочь. На крыльце остановился на миг, огляделся. На углу у столярных мастерских двое иноков в кожаных фартуках, сидя на корточках, чертили щепочками по земле и оживленно спорили о чем-то.

— Братия! — закричал им Кирилл на бегу. — Послушник от нас вышел давеча — куда направился?

Мастеровые покосились на его облачение и пожали плечами:

— Не приметили.

Кирилл помчался вниз по монастырской улочке. С ноги его тут же свалился короткий больничный валенок. Он зарычал и взбрыкнул, сбрасывая оставшийся. Босиком получилось быстрее.

У главных ворот обители было людно — народ из окрестных деревень помаленьку стекался ко всенощной. Кирилл вылетел на площадь и завертел головой по сторонам. На него поглядывали с нескрываемым любопытством. Девицы пристойно отводили глаза, прыская в кулак. Детвора безмятежно тыкала в его сторону пальцами и громко спрашивала что-то у своих матерей. Кирилл опять зарычал, ударил себя кулаком по лбу. Потом еще раз и еще. Немного полегчало. Круто развернулся и побрел назад.

— Брата Илию сюда, — сказал он Луке почти спокойно, — а я тем временем прочих сидельцев келейных обойду.

— Уже, княже, — ответил тот почему-то тихо и виновато. — Лекарство-то свое выпей, не простыло еще.

Кирилл хмуро кивнул и принялся разматывать толстую ткань, заботливо наверченную Лукою вокруг высокой глиняной кружки.

Вместе с братом Илией появился отец Варнава. Выслушал молча сбивчивый рассказ, изредка обмениваясь взглядами с келейником.

— И ведь я ничегошеньки не почуял, отче, — сказал Кирилл с раскаяньем. — Запоздай Лука хоть на малость еще... И догнать не смог — ускользнул поганец.

— Не казни себя, сыне. То такой же раб воли чужой был, как и мастер Витигост. Ровно по Писанию: 'не ведают, что творят'. Думается мне, он и не знал, что это за зелье такое. Это уж пусть отец Паисий...

— Разберусь, отче, — отозвался появившийся тем временем лекарь. Он взял кувшинчик с поставца и осторожно поводил им перед своим длинным носом:

— Не пахнет ничем — на сандарак похоже. Позже точнее скажу. Послушникам своим да сидельцам отныне лекарства буду передавать запечатанными печатью моею. От посланцев сторонних принимать что-либо воспрещу.

— Воля твоя, отец Паисий. Но мыслю, что в другой раз они по-иному действовать станут.

— В прочие келии ничего не передано, отче. Только князю да десятнику его.

Игумен повернулся к брату Илие:

— В палатах моих подготовить для князя одну из гостевых келий. Пребывать при нем неотлучно благословляю брата Иова. Еще из послушников твоих выбери кого да приставь к десятнику Залате.

Он перевел взгляд на Кирилла:

— Собирайся, княже.

Глава 5

Можно было вытянуть руку и коснуться кончиками пальцев купола неба. А если натужиться и еще немного повернуть голову, то становилась видимой та линия, где он смыкался с землей. Оказывается, истиной были древние мифы, а его учителя ошибались. Кирилл знал, что ему надо удивиться, но сил для этого не было. Видимо, они просто кончились, ибо он достиг края земли. 'А на краю земли кончается и жизнь человечья, — рассудительно подумал Кирилл. — Стало быть, если я коснусь свода небесного, то тут же умру'. Это неспешно вызревшее умозаключение ему почему-то очень понравилось и немедленно отозвалось разлившимся по всему телу теплым умиротворением.

— Он еще не готов, — сказали где-то там, в неведомой выси.

'Я знаю, — подумал Кирилл в ответ. — Ведь я же не коснулся небес'.

Вокруг него заколыхались волны странных вод. Наверное, это была та самая река Гиносс, которая ведет исток свой от края света и омывает полмира. Рядом с ним из ниоткуда стали медленно падать в воду ягоды шиповника. Брызги от них плавно раскрывались, как лепестки цветов.

'Откуда здесь и сейчас шиповник — ведь это будет далеко потом?' — успел сложить тяжелую мысль Кирилл.

* * *

— С пробуждением! — сказал, стоя к нему спиной у окна, брат Иов. Он сделал сложное круговое движение руками — очевидно, завершая какое-то упражнение — и только тогда обернулся.

— Доброе утро! — Кирилл потряс волосами, словно вытряхивая из них потускневшие клочки сновидения, хмуро потянулся.

— Побегать со мной не хочешь? — спросил Иов, надевая через голову небеленую полотняную рубаху.

— Не хочу.

— Тогда побегаешь нехотя.

Он подпоясался грубым шнурком и гостеприимно указал на дверь.

Кирилл, сбежав с крылечка, затрусил вниз по улочке.

— До ворот обители — шагом, — остановил его голос сзади, — не лиходея ловим.

Кирилл покосился на непроницаемое лицо брата Иова и промолчал.

Слева показался край больничного ягодника. У куста малины брат Лука, внимательно оглядев очередную спелую ягоду, отправлял ее в рот.

Кирилл не удержался:

— Ангела за трапезой!

Сиделец закашлялся, обернув на него круглые глаза, и выронил туесок. Из него выкатились две сиротливые ягодки.

От ворот Иов свернул с дороги в сторону молодого ельника. Ноги Кирилла сразу запутались в густых луговых зарослях. Он пристроился было за спину инока бежать по притоптанному, но тут же услышал короткое:

— Рядом.

Из трав они выскочили почти вместе.

— А теперь держись за моей спиной.

Иов нырнул вправо за ближайшую елку. Кирилл бросился за ним. Колючая лапа наотмашь хлестнула его по лицу. Он ругнулся вполголоса и выставил перед собою руки, стараясь не отставать. Широкая спина инока мелькала впереди, делая неожиданные повороты, затем исчезла. Кирилл остановился, осмотрелся. Слева впереди ветви еле заметно шевелились. Он кинулся в ту сторону и вскоре выбежал на маленькую лесную полянку. Посреди нее сидел Иов с закрытыми глазами. Руки его были разведены в стороны.

— Ты отстал, — сказал он негромко. — Садись рядом.

Кирилл присел, тяжело переводя дыхание. Инок, казалось, не дышал вовсе.

— Руки разводить?

— Зачем?

— Ты же меня в неозброе наставлять собираешься.

— Нет.

— Это тебе отец Варнава так благословил?

— Нет.

— А добрый меч в бою все одно вернее будет.

— Никакого оружия не похулю.

Кирилл с любопытством взглянул в закрытые глаза брата Иова. Уголок губ дрогнул, пошевелив глубокий шрам:

— Ждешь, что сейчас я скажу: 'А если в поединке вдруг безоружен окажешься — что тогда?' Да стану тебе неозброй нахваливать.

— А ты не станешь?

— Нет.

— Отчего же?

— Не хочу. Встали!

Брат Иов вдруг оказался на ногах и через мгновение исчез среди кустов на краю полянки. Кирилл бросился за ним. Внезапно он осознал, что летит по воздуху. Затем ощутимо ударился задом и съехал по склону оврага, взрыв ногами ворох прошлогодней листвы.

Инок стоял на краю, скрестив руки на груди, пока он на четвереньках взбирался наверх.

— Ты знал, что тут обрыв! — закричал Кирилл с обидой.

— Знал, — подтвердил Иов. — А не будь меня с тобою — кого бы винить стал?

Он указал рукою в сторону. У обрыва лежал комель старой сосны. Верхушка ее терялась в буйной поросли на той стороне оврага. Иов легко вскочил на толстый ствол:

— Пойдешь? Не всякий отказ — трусость.

Кирилл подумал, кивнул:

— Пойду.

— Равновесие потеряешь — руками не маши. Раздвигай ноги, падай верхом да ствол обнимай.

Кирилл ухмыльнулся:

— Яица отобью.

— Не отобьешь — втянутся со страху. Под ноги не смотри. На сажень перед собою.

Иов скользящей походкой дошел до середины, обернулся. Кирилл вскарабкался на толстое основание, дернул головой и медленно двинулся вперед. Инок, слегка наклонившись в его сторону, смотрел сквозь него. Потом, развернувшись, заскользил дальше.

— Спокойно шел, — сказал он спрыгнувшему Кириллу.

— А я представил, что это не одна лесина, а с боков еще по паре таковых же.

— Можно. Поначалу многие так поступают.

— А надо как?

— Кот, который по ветке идет, что себе представляет?

Кирилл пожал плечами:

— Ничего, наверное. Просто идет.

— Тогда опять за мной держись. Просто.

Иов спрыгнул в овраг и понесся вниз по склону, петляя меж деревьев.

* * *

Из ворот обители навстречу им вышел высокий старец в белой двойной рубахе до пят, расшитой Знаками Основ. Длинные седые волосы его были убраны в три косицы. За старцем следовали двое мужей-средовеков в схожих облачениях. Одного Кирилл узнал — это был Ратибор. Меж ними пребывал бедный мастер Витигост.

Кирилл и брат Иов приложили руки к груди, затем коснулись земли у ног Белого Отца:

— Здравия и долголетия!

— Мира и блага! — отозвался тот неожиданно молодым и звонким голосом. — Ты князь Ягдар из рода Вука?

Легкая ладонь опустилась на голову Кирилла.

— Да, отче.

— Помним о детях своих, где бы ни были они.

Он улыбнулся и последовал дальше. Ратибор обернулся, проговорил негромко:

— После вечерни тебя у реки ждут, княже. На том же месте.

Сердце прыгнуло и заколотилось в груди Кирилла.

— Что за встреча? — тут же спросил Иов.

— Да так... Я у реки был тогда, а там девчонка за кустом хоронилась — и давай в меня шиповником кидаться, а потом и вовсе в воду столкнула. Я побежал за нею, а под лесом Ратибор стоял — ну, который говорил сейчас, — а она дочерью его оказалась...

Кирилл с внезапным ужасом осознал, что отчего-то совсем не владеет собою и несет околесицу. Он побагровел до стука в ушах, принялся старательно отряхивать рубаху.

— Ты бы не ходил туда за мною... со мною, а?

Иов остановился.

— Мне пятнадцать было, а ей — тринадцать, — сказал он, глядя мимо Кирилла. — Жданой звали. Сегодня я — монах с разрубленной рожей. Где она нынче и что с ней — не ведаю. Может, жена чья, толстая да сварливая, а, может, ее и на свете давно уж нет. Только для меня она навсегда останется девчонкой тоненькой в венке из васильков. Ты вот рассказывать стал, а я снова смех ее услышал.

Он взял Кирилла за плечи и приблизил к его лицу свое:

— В глаза мне посмотри — могу я такому же в тебе обиду нанести?

— Ты... Ты прости меня.

— Бог простит, княже.

— Княже? — тут же обернулась к ним сидевшая на траве у дороги грудастая молодка. Подхватившись на ноги, она яростно замахала ладошкой в сторону группы крестьян, обступивших кого-то из братий:

— Здесь он, здесь милостивец наш!

Народ, бросив теребить инока, воодушевленно ринулся к 'милостивцу'. Молодица тем временем проворно ухватила Кирилла за руку, звучно чмокнула ее и заголосила:

— Мой-то, как с сольниц с обозом воротился, три чекана серебряных да дюжины две лисок медных всего в дом принес! А сам втору седмицу на постоялом у Шульги бражничает — а на что? Я уж во все глаза за ним, а никак дознаться не могу, где он утаенное от деток своих голодных схоронил! Поведай, княже!

Кирилл вырвал руку и с изумлением обнаружил в ней медную монету. Он вдруг оказался за спиною Иова, который по-отечески развел руки в стороны. Добродушный жест остановил люд у незримой черты.

— Коровенку у меня со двора свели, родимый! И чужой-то никто деревней не проходил! Уж ты проведай, Бога ради, не обидь!

— У свекра мово как в запрошлу зиму на Николу ноги отнялись, так по сей день и не встает, заступник ты наш!

— Дите третий день утробою мается да криком кричит, а ведунья уж и дверь перед нами затворять стала! На тебя только надежа!

— Горшечников Прыщ Яску мою обрюхатил, а теперь отпирается да клянется богохульно! А она молчит, дурында!

— Братия и сестры, — проговорил Иов.

Народ приумолк.

— Коли вам нужен тот, кто по водам ходит и иные чудеса творит, то вот храм Его, — он указал рукою. — А княжий дар — помыслы тайные читать. Кто желает?

Охочие до княжьих чудес поскучнели и стали быстро разбредаться.

— У кого младенец недужий и свекр болящий, — окликнул Иов, — вниз да налево лечебница монастырская. Спросите отца Паисия.

— А с лисой-то что делать? — Кирилл подбросил медяк на ладони.

— Себе оставь. Как задаток.

* * *

Отец Варнава прикрыл глаза и затрясся в беззвучном смехе, осеняя себя крестом. Келейник за его спиной отвернулся к окну. Лицо брата Иова осталось непроницаемым.

— А ведь люди-то правы, — сказал настоятель, отсмеявшись и посерьезнев. — Простодушие — не грех, служения ждут. Не серчаешь на меня?

— Да за что, отче?

— Да за смех мой.

— Так ведь и впрямь забавно получилось.

— Вот и славно... — отец Варнава обернулся к келейнику. — Брат Илия, послушников-привратников извести: людей, которые князя видеть желают, расспрашивать со вниманием. Галерейных в палатах моих да на входе — такоже. Буде важное что — мне докладывать не медля.

Он улыбнулся Кириллу:

— А ежели к тебе кто в обход заслонов прорвется — не обессудь. Всегда от тебя ждать будут большего, чем ты дать сможешь.

— О княжьем служении людям своим отец много говорил.

— И я о нем же речь поведу. Доводилось ли тебе бывать при том, как князь Иоанн суд свой вершил?

— Прошлой осенью, после обжинков. До той поры лишь из окошка тайно глядел.

Настоятель протянул руку и приподнял край грамотки на краю стола:

— Князь Белокриницкий Стерх суд свой с ним разделить зовет меня. Сам он древлеотеческой веры держится, однако княгиня его да двое сыновей — христиане, да и средь людей его крещеных много. О тебе наслышан. Прежний настоятель обители нашей бывал у него, а я вот еще не сподобился. Медлить негоже — заутра и отправимся. Посему после вечерни просил бы тебя занятия свои отменить да спать пораньше ложиться. Отцу Паисию я дам знать.

Кирилл растерялся.

— Простите, отче, — сказал негромко брат Иов, — но на эту пору князю важная встреча назначена.

Отец Варнава, внимательно посмотрев на инока, наклонил голову. Кириллу показалось, что в густых усах и бороде его спряталась улыбка.

* * *

Кирилл ступил на дубовые торцы тропинки и оглянулся. Иов, заложив руки за голову, щурился на закатное солнце.

— Идем?

— Мыслишь, сейчас мы спустимся, доброго вечера пожелаем, а затем я в сторонку отойду да за куст схоронюсь?

— Прав ты был, когда неозброй нахваливать не стал — я думал, ты кустом прикинуться сумеешь.

Кирилл затопал вниз, поглядывая на заросли краснотала у переката. Сердце опять непривычно запрыгало у него в груди. На повороте он остановился и задрал голову — у стен обители уже никого не было.

На лугу лежал покой, ветерок остался наверху. Пахло мятой и камышом.

— Видана!

Из-под ног в воду плюхнулись лягушки. Бережок был пуст.

Кирилл хмыкнул. Оглянувшись на куст шиповника, сказал громко:

— А давай сегодня я стану ягодами кидаться, а ты — в воду падать!

— А хочешь?

Скверная девчонка выскочила из-за куста и бросилась к реке.

— Вот дуреха! Да я же...

Кирилл рванулся следом, у самого края берега успев ухватить ее поперек груди. Мягкое под пальцами ударило его огнем. Он в смятении отдернул руки:

— Ох, прости! Да что же это...

Видана оттолкнула его и принялась оправлять сарафан. Голубой глаз прищурился:

— Что это? Неужто не знаешь?

— Ох...

— Не 'ох'! Они по-иному зовутся!

Кирилл почувствовал, что багровеет.

— Видана! — взмолился он. — И говорю не то, и делаю не то — понять ничего не могу. Иною я себе эту встречу мыслил.

— А ты мыслил? — быстро спросила Видана другим голосом. — Я себе и так и эдак представляла — что ты скажешь, да что я тебе на то отвечу. И мой язык тоже не то говорит, что сказать хочу. Может, оттого, что князь ты — отродясь с князьями не виделась, ни со старыми, ни с молодыми. А, может, еще отчего. А раз ты князь, Ягдар, то, стало быть, в летах совершенных? А мне четыренадесять всего... Уже!

— В совершенны лета о будущем годе лишь войду. И отец с матушкой, и брат мой старший погибли — беда до срока князем меня сделала. Ратибор, отец твой, не сказывал разве?

— Нет... Вот горе-то, вот горе... Прости меня — кабы раньше знать, неужто б я... Прости, а?

— Ты хорошая, Видана, — сказал Кирилл неожиданно для себя.

— Хорошая? — в ее глазах опять загорелись голубые огоньки. — А чем? Ну-ко, начинай сказывать! Да гляди, не упусти ничего!

— Видана! — Кирилл завел глаза и вдруг понял, что ему нравится называть ее по имени.

— Не буду, не буду, — сказала она быстро. Голубые огоньки погасли. — А отчего погибли-то? Ох, зачем же я спросила -у тебя горе, а я опять с расспросами... Не говори, коли тяжко. А все-таки любопытно: что за беда приключилась такая, что все и враз?

— То мне еще дознаться предстоит.

— Ягдар, а у тебя один глаз серый, а другой зеленоватый. И крапинки в нем...

— А у тебя и глаза голубые, и сарафан голубой — складно выходит. И вышит бисером да гладью. Красиво... Праздничный, да? Прошлый раз ты в другом была.

— А он... А его матушка с утра постирала — вот я и надела, что под руку попалось. И вовсе он не праздничный!

Видана отчего-то покраснела и добавила поспешно:

— А что ты в обители делаешь, Ягдар?

— Отец меня послал. Мыслю, на обучение.

— Наукам разным? А что за науки? А в Бортничах тоже школа есть — я туда со старшею сестрицею хожу. Трижды на седмицу. Я уже и грамоте знаю, и численницу, и Заветы.

— Бортничи — то деревня твоя?

— Нет, соседская. Четыре стрелы всего от нас. А моя — Хорея. От опушки той самой, — она указала рукой, хитро прищурив глаз, — только в дубраву войдешь да вниз спустишься — тут тебе и Хорев Лог. А в нем и деревня моя. Хочешь — на завтра в гости зазову?

— Уезжаю я завтра, Видана.

— Уезжаешь... Как же так... А надолго?

— Дней на шесть, не более.

— Целых шесть дней... А потом?

— А потом судьбу мою решать будут.

— Как это — решать?

— Не знаю.

— У рода твоего кто Обереги?

Кирилл пожал плечами.

— Я и отца просить стану, и к самому Белому Ворону пойду — пусть говорят с Древними о тебе.

— Скоро стемнеет — пора мне, Видана.

— Ягдар, а я каждый вечер сюда приходить буду, пока ты не вернешься и думать о тебе. И ты об эту же пору думай обо мне — обещаешь?

— Да. Я провожу тебя — до опушки хотя бы.

— Ты же не станешь сердиться?

— Да на что?

Видана лукаво сморщила нос и крикнула:

— Отец, пора!

От старой ракиты впереди отделилась светлая фигура.

Кирилл засмеялся, подхватил лукавую девчонку под мышки и подбросил ее. Она взвизгнула, прижимая подол к коленкам. На душе у него вдруг стало очень тепло и уютно.

— Ты чего, Ягдар?

— А ты не станешь сердиться? — он подмигнул, огляделся по сторонам и крикнул:

— Иов!

* * *

— Не спите, отче?

Отец Варнава отложил перо. Откинувшись на спинку кресла, потер глаза руками:

— Третий сон досматриваю. А ты чего полуночничаешь?

Отец Паисий обернулся к брату Илие:

— Дверь притвори-ка, брате, — не сочти за обиду — да присмотри там...

Он дождался, когда келейник выйдет, затем проговорил вполголоса:

— Сосудец с ядом, что из Гурова передавали, — в нем вода оказалась.

— Да.

— Яд, что князю да десятнику его назначался, такоже в воду обратился, пока работал я с ним.

— И что мыслишь?

— Одна рука творила. А мне отчего-то вдруг былое воспомянулось, отче.

-Так... Полагаешь, фряжской работы зелье?

Отец Паисий покачал головой:

— Здесь не дознаюсь. Дона Марко Элейского навестить бы — столько лет не виделись. Да и должок за ним.

— Хочешь ехать?

— Не хочу, отче — надо.

— Один?

— Один.

Они взглянули друг другу в глаза. Отец Варнава выбрался из кресла и поднял руку в благословляющем жесте:

— Храни тебя Господь, рыцарь!

Глава 6

— А в возке-то вам, отец Варнава, и покойней было бы, и приличней — право слово! Благословите поклажу перенести. Уж и кони запряжены, и возницею — брат Косма. А уж он-то правит до чего знатно — ровно кормчий лодией речною!

Игумен, не касаясь стремени, вспрыгнул в седло и повел плечами:

— Втуне витийствуешь, отец Лавр. Состарюсь — в возок пересяду. А до той поры не хочешь ли — послушание тебе определю самому в нем кататься? Ровно в лодии по реке.

Отец благочинный покачал головой, горестно вздохнул.

— С Богом! — Отец Варнава вскинул руку и широким знаком креста осенил своих спутников, провожающих монастырских и дорогу перед собою. Послушники развели в стороны тяжелые дубовые вратницы. Под колокольный звон четверка всадников покинула стены обители.

Раннее утро обещало пригожий денек. Кирилл оставил поводья, с удовольствием вдохнул прохладные запахи поля и леса и неожиданно для себя широко, до слез, зевнул.

Отец Варнава повернул голову:

— Поздно вернулся, княже?

— Нет, отче. Выспался я.

— Ишь ты! А мне вот в молодости никак не удавалось. Одна другой краше — выспишься тут... Конек-то твой как тебе?

— Послушливый, вроде.

— Так монастырский же.

Дорога тем временем нырнула в лес. Мягкие удары копыт стали слышнее.

Кирилл вздохнул:

— И мой Медведко — до чего смирный да ласковый гнедой был! Из ручницы его подо мною тогда ...

— А вот уж оно впереди — то место, где вы бой приняли. С коня сойти не хочешь ли?

— Зачем, отче?

— Да мало ли? Осмотреться, вспомнить...

— Нет, отче.

— Ну, как знаешь.

Отец Варнава тронул поводья и присоединился к своему келейнику впереди. Кирилл покосился на полянку слева, перекрестился.

Сзади подъехал и поравнялся с ним брат Иов:

— Слышал я, ты соглядатая почуял да высмотрел тогда?

— Верно, был такой. На коне да в доспехе фряжском, — он обернулся и указал рукою назад. — За той поляною орешник начинается, в нем он и прятался.

— А засаду ты не почуял?

Кирилл свел брови, припоминая:

— Десятник Залата ко мне как раз подъехал — вот как ты сейчас, да так же разговор завел.

— Десятник Залата? — переспросил Иов безразлично. — А о чем говорил?

— Не помню уже. Так, дорожные праздные речи. А что?

— Праздные речи... — опять задумчиво повторил Иов. — Да так, ничего.

Ближе к полудню лес кончился, а дорога побежала дальше, теряясь в степных просторах.

— А припекает знатно!

Отец Варнава сбросил с себя дорожную куртку сыромятной кожи и закатал до локтей рукава рубахи. Остальные проделали то же самое.

— Через час к ручью подъедем, там и полдничать будем.

Дорога стала взбираться на пологий холм, ветерок донес запах дымка.

В долине у рощицы стоял белый шатер в окружении серых войлочных. У костров сидели полянские воины. Один из них поднялся на ноги, всмотрелся из-под руки. Затем прыгнул в седло и поскакал навстречу.

— Да будэт пут' ваш легок и успешен! — крикнул он, осадив коня. — Во имя Всемилостивого прошу почтэнных путник' исполнит' закон гостеприимств'!

— Исполним с благодарностью, — кивнул настоятель.

Всадник развернулся и поскакал назад.

В навершии центрального столба белого шатра полоскался на ветру малиновый стяг с золотым пардусом.

— Менгир-хан? — произнес вполголоса отец Варнава, переглянувшись с келейником.

— Слыхал я о нем, хоть не видал никогда, — добавил Кирилл. — Он давний побратим отца моего.

Подбежавшие воины взяли коней под уздцы и, следуя правилам степного гостеприимства, помогли всадникам спешиться. Полог шатра откинулся, к гостям вышел невысокий юноша в зеленом с золотом шелковом халате. Окинув их быстрым взором, приложил кончики пальцев ко лбу и слегка склонил голову:

— Дорги, дэвятый сын владэтэльного хана Менгира.

Безошибочно определив главенство отца Варнавы, он протянул ему руку.

— Игумен Варнава, настоятель Преображенской обители, — сказал тот, отвечая на рукопожатие. — А это — князь Ягдар и мои помощники, братия Илия и Иов.

— Приветствую моего высокородного собрат'! — Дорги-хан поклонился Кириллу и тоже протянул ему руку, коротко кивнув инокам.

— Прошу дорогих гостэй подкрепит' силы и отдохнут' в моем шатре.

Он опустился на груду мягких одеял во главе низкого стола, сделал широкий жест. Отец Варнава и Кирилл присели на мягкую кошму по обе руки хозяина.

— Я знаю, что отреченные служитэли великого пророка Исы дают обеты нэ прикасаться к мясной пищ', — сказал тот, делая знаки слугам короткими движениями головы и глаз.

Блюдо с кусками запеченной баранины было придвинуто ближе к хозяину и Кириллу; отварной рис, овощи, брынза и обширные пресные лепешки быстро заняли оставшееся место. Дорги хан провел ладонями по лицу и редкой бородке, вполголоса произнес несколько слов на гортанном полянском наречии. Затем наклонил голову в сторону отца Варнавы.

— Очи всех на Тя уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении. Отверзаеши Ты руку Твою и исполняеши всякое животно благоволения, — произнес молитву настоятель и перекрестил стол.

Дорги-хан удовлетворенно кивнул и взял в руки тонкостенную пиалу. Слуга за его спиной тут же наклонился, налил в нее кумыса из бурдюка.

— Сегодняшняя трапэз' дважды благословэнна — значит, и мнэ, и моим гостям слэдует ожидат' доброй дороги и успешного исполнения замысл'. Далек ли ваш пут'?

— Нас призвал к себе князь Стерх. К завтрашнему вечеру надеемся прибыть к его двору, — сказал отец Варнава, наблюдая, как пенится наливаемый в его пиалу кумыс. — А высокородный Дорги-хан путешествует под стягом своего отца, как мы заметили.

— Да, уважаемый Варнава, сэйчас я — посланник его воли. Господарь Влахии Радул приглашает людэй из род' Степного Барса посэлиться в его владэниях для защит' восточных рубежей. Менгир-хан желает посмотрэт' все на мэстэ моими глазами.

— Для защиты восточных рубежей? От кого?

Дорги-хан взглянул в глаза настоятелю. Легкая усмешка тронула уголки его губ.

— Навэрное, от Руси.

— И как велико гостеприимство Великого Домна?

— В грамот' к отцу он говорит о тумене.

Кирилл взглянул на отца Варнаву — тот опустил глаза, потянулся и отломил кусочек брынзы.

— Мой отэц понимает, что замыслы о том, чтобы наши табуны и стада паслис' на просторах стэпэй Влахии, нэ могли родиться в голове владэтэльного Радула: его простодушие слишком вэлико, а власт' слишком мала для этого. Кто-то вложил их туда. Хива и Булгар любят звэнэт' золотом при высоком дворе Москвы, жалуяс' на разоритэльные набег' стэпного народ'.

— Но еще есть золото, звон которого нам не слышен.

— Воистину так. Поэтому уже пятый дэн' воины сопровождают в Москву гонца с посланием Менгир-хана и списком письма господаря Радула. Моим гостям нэ следует беспокоиться.

Дорги-хан отрезал от седла барашка кусок нежнейшего мяса, протянул его Кириллу:

— А к какому род' принадлэжит мой высокородный собрат?

— К роду Вука.

Хозяин перестал жевать:

— Владэтэльный Вук, коняз' Белецкий и Гуровский — побратим Менгир-хана. О нем ли ты говоришь?

— Я его сын.

— Сэгодня Всемилостивый посылает мнэ радост' за радостью! Как здоровье названного брат' моего отца? Успешны ли его дэла?

— Мой отец и вся моя семья погибли недавно.

Дорги-хан отбросил нож и быстро провел ладонями по лицу:

— Да хранит тэбя вэликий пророк Иса! Как это случилос'?

— Мы все делаем для того, чтобы узнать это, — ответил вместо Кирилла отец Варнава.

— Печал' моего отца нэ пройдет, пока он нэ получит свою законную долю в справэдливом отмщении.

— Передай хану Менгиру, высокородный, что теперь мы будем помнить об этом.

Дорги-хан остановил взгляд на отце Варнаве. Еле заметно покивал каким-то своим мыслям, проговорил негромко и неспешно:

— Роду Стэпного Барса и владэтэльному Менгир-хану предложили стать размэнной монэт' на чужом и темном торгу. Это бесчестье. Тот, кто это задумал, очень плохо знает стэпной народ. И Рус'! — добавил он с нажимом.

Отец Варнава наклонил голову.

— Совэт Конязей и Высокий Стол Москвы будут знат' все, что видят глаза и слышат уши Менгир-хана — а им нэт числа.

— Дорги-хан оказывает честь служителям Божиим, посвящая их в замыслы и дела властителей земных.

— Мнэ доводилось слышат' о Братстве Хранитэлэй. Почтэнный Варнава нэ должен подтверждат' или опровергат' мои слова. Однако я нэ думаю, что ошибаюс', занимая слух его своими речами — дети Барса имэют острый глаза.

— Слова владетельных никогда не падают в пустоту.

Хозяин повернулся и окунул кончики пальцев в чашу с водой, которую подставил ему слуга. Затем провел ладонями по лицу, вполголоса пробормотав несколько слов. Гости поднялись на ноги и отец Варнава прочитал благодарственную молитву.

— Мои воины будут сопровождат' вас на пути ко двору конязя Стерха.

— Благодарим Дорги-хана за его заботу, однако Господь охранит служителей своих от превратностей пути.

Хозяин окинул взглядом молчаливые фигуры монахов. Еле заметная улыбка опять коснулась уголков его губ:

— Тогда призову Единого присоединит' милост' свою к милости вэликого пророка Исы — да будут благословэнны оба!

* * *

— Что скажешь, брат Илия? — нарушил молчание отец Варнава, когда кони начали подниматься на пологий холм.

Келейник пожал плечами:

— Что-то уж очень усердно поминал Дорги-хан, что держит руку Великого Князя Московского.

— Полянин и в спину не ударит, и выгоды своей не упустит. Одначе, о верности своей говорит чаще не в годину лихую, а мзды ожидая. И не обязательно деньгами. Что поделаешь — таковы они. О другом я — о том кукловоде тайном, коего и Менгир-хан почуял.

— Простите, отче, но, мыслю я, вы не ответа моего ждете, а вслух размышляете.

— Правда твоя... — отец Варнава сощурился, рассеянно и задумчиво посмотрел вдаль. — Ты вот что скажи, брат Илия: ежели кто одну часть народа на другую натравит, о чем люди прежде всего вспомнят?

— О вере.

— О! Притом, каждый — о своей. А многим ли в радость мир да лад в дому чужом, богатом и крепком? Кому, кроме русичей по сердцу, что в Совете Князей престолы Князя Московского и Великого Кагана — равной высоты, а любой путник православный — почетный гость в шатре полянина? Но, не приведи, Господь, случись меж нами раздор — тут же назовут одни других собаками неверными.

— И прольется кровь.

— Да. А еще тех не забудь, кто древлеотеческой веры держатся. Боюсь, ждать нам вскоре недобрых вестей от Старейшин.

— Думаете, отче, нас захотят столкнуть и с древлеверцами?

— Удивлюсь, коль это будет не так. Вне пределов Руси они давно уж 'язычники поганые'. Вот бы и у нас порядки такие же завести — для многих бы это сердечным утешением стало.

— Отче, а что это за Братство Хранителей, о котором Дорги-хан поминал? — подал голос Кирилл.

— Неужто допрежь не слыхал?

— Сказывали люди, что есть-де на Руси витязи незримые да никому не ведомые, что некую святыню великую охраняют и верно ей служат. Только по мне, это сказ и есть.

— Зато сколь размыслителен сей сказ — то приметь!

— А сколь правды в нем?

— Отца спрашивал?

— Вестимо, спрашивал. А он всякий раз смеялся в ответ да по голове трепал.

— Ну, так подъезжай ко мне поближе — и я тебя по голове потреплю.

Кирилл смутился.

Отец Варнава подмигнул ему:

— На одни вопросы сам ответ сыщешь, на другие — со временем получишь, а иные так без ответа и останутся.

* * *

Багряный от закатного солнца мост походил на огромный рубель, переброшенный с одного берега на другой. Сосновые бревна полнозвучными голосами запели под копытами. За мостом дорога тут же разбежалась на три стороны.

— Нам куда, отче?

Игумен обернулся назад, вытащил из переметной сумы небольшой свиток. Развернул, щурясь и откинув голову, поискал глазами:

— ... А через Межень-реку будет мост добрый, а за ним три дороги: ошуюю — на Купалов Городец ведет, середняя — в Брашное, а одесную та, что тебе, всечестный отче, потребна. А в осьми стрелах на ней деревенька Рыбинка лежит. До темна тебе ее достичь возможно будет, там же и заночевать... Эко дотошен князь Стерх! Стало быть, сюда нам...

Он скатал грамотку и махнул рукой.

Дорога нырнула в широкую полосу прибрежных зарослей, в скором времени стал слышен собачий лай. За поворотом неширокая речушка замедляла свой бег, раскидывалась вольготно, превращаясь в озеро. На пологом берегу его с лодками и мостками, припавшими к воде, за длинным лоскутным одеялом огородов теснился рядок изб и избушек. Дорога приблизилась к ним вплотную, перешла в дощатый настил. На звучный перестук копыт тут же охотно откликнулись новые собачьи голоса. В крайней избе скрипнула дверь — оттуда выглянули, отпихивая друг дружку, двое мальчишек. Вслед за ними появился невысокий щуплый хозяин, шикнул на любопытных сыновей своих и принялся сам с детским интересом обстоятельно оглядывать нежданых гостей.

— Здравствовать тебе и дому твоему, человече! — нарушил молчание отец Варнава.

— И вам, люди добрые!

— Не скажешь ли, кто в славной деревеньке вашей четверку путников мирных на ночлег к себе примет?

— Да хоть бы и я! Чего иных искать-то: добрый гость — дому честь! Сейчас я, сейчас...

Он резво кинулся отводить в стороны невысокие вратницы, закричав через плечо:

— Даница! Даница! Радогощ нам гостей прислал, привечать готовься! Радко, Младен, — коней примите!..

— Мир дому сему! — сказал настоятель, вступая в горницу и кланяясь дородной хозяйке. Та немедленно зарделась, смущенно спрятала руки под передник.

— Не стой столбом, на стол накрывай! — строго наказал из-за спин гостей мужнин тенорок. Хозяйка всплеснула руками и с неожиданной легкостью запорхала от печи к столу.

— Брат Иов, сходи-ка к коням за гостинцами, — негромко попросил отец Варнава.

* * *

— А нисколь вы нас и не стесните, — степенно говорил хозяин, тщательно подбирая корочкой хлеба со стенок плошки остатки ухи. — Старшие-то сыны мои — трое их у меня — еще вечор солоницу да сушеню рыбну в Белые Глины на торжище повезли, за пяток дней им оборотиться — и то славно бы. На той половине вам Даница и постелет, а мы с меньшими нашими уж тут...

Кирилл кончил обирать хребет судака, вытер губы и пальцы полотняным утиральником. Обратился к отцу Варнаве:

— Я к озеру перед сном схожу.

— С Богом.

— Спасибо хозяевам за угощение знатное.

— Тебе, княже, во здравие.

Следом за ним поднялся брат Иов.

Стрекот сверчков тонул в неумолчном хохоте лягушек. На берегу Кирилл присел на корточки, опустил пальцы в воду. Звезды в озере затрепетали и запрыгали под рукой. Голос за его спиной сказал негромко:

— Долго не сиди — завтра вставать чуть свет.

Кирилл кивнул, не оборачиваясь.

Он подобрал камешек, задумчиво бросил его в воду. Ему вдруг очень захотелось, чтобы это был плод шиповника.

Видана...

Кирилл вздохнул и представил себе, что она сидит сейчас на поросшем травой бережке, оправив вокруг себя подол белого с алой оторочкой сарафана, того самого, в котором он увидел ее в первый раз. Слева в груди отозвалось непривычной сладкой болью. Он опять вздохнул и закрыл глаза:

— Видана!

'Я слышу тебя, Ягдар!'

На ней был васильковый сарафан с вышитыми гладью цветами, переплетенными меж собою узорами из бисера. Она стояла на цыпочках, раскинув руки и подняв лицо к ночному небу.

Кирилл вскочил с корточек на затекшие ноги, пошатнулся, едва не свалившись в воду:

— Видана! Я тоже слышу тебя! И вижу — правда, вижу!

Звездная гладь озера да черная стена леса за ним не ответили ему.

Он задышал глубоко и нечасто, пытаясь унять прыгающее сердце. Закрыв глаза, прошептал:

— Видана... Видана... Видана...

'Ягдар! Голосом со мной не говори — так слышать хуже, а видеть меня и вовсе не сможешь. А я — тебя'.

'Да, Видана. Это правда ты?'

Она отозвалась своим колокольчиковым смехом:

'А ты кого ждал, Ягдар, а?'

Тьма расступилась — и он опять увидел ее. Она улыбнулась, не открывая глаз. Помахала рукой:

'Видишь?'

Кирилл улыбнулся счастливо и помахал в ответ:

'Вижу!'

Глава 7

Копыта отгремели по дощатому настилу улочки, с мягким цыканьем взметнули влажный утренний песок. Дорога отвернула от реки, выбралась из долины и побежала по лугам, огибая рощицы и перелески.

Отец Варнава, перегнувшись с коня, похлопал Кирилла по плечу:

— Теперь нам никто не помеха, так что рассказывай, витязь, подробно.

Тот пожал плечами:

— Как по мне, и не забыл, и не утаил ничего.

— Ничего?

Кирилл почувствовал, что краснеет:

— Ну... это...

— Про 'ну, это' и мне, и братиям без надобности — все мы молодыми были.

— Да я, отче, правду сказать, и сам не понимаю, как оно получилось. Уговор у нас был — думать ввечеру друг о дружке, ну, чтобы вроде как встретиться опять... — он не нашел нужных слов, неопределенно подвигал рукой и посмотрел на отца Варнаву.

— Знаю, знаю. И до вас такие уговоры были, и после вас будут. Продолжай.

— А потом я только позвал по имени — и она откликнулась тут же. А затем я ее увидел, но увидел вовсе не такою, как представлял до этого. И тут же понял, что это я в самом деле вижу, взаправду, а не просто представляю себе... — Кирилл начал сердиться на себя, понимая, что изъясняется все хуже и хуже.

— Не смущайся, княже, да точных слов не доискивайся — ни к чему они мне. Понимаю тебя, понимаю. Далее.

— Отче, я вдруг вот о чем подумал: вы меня направляете, чтобы дознаться в точности, как я добился этого да что вдруг сделал такое, что и сам проглядел за собою. Так ли?

— Так.

— Только заслуга в том не моя, а Виданы. Она все это сотворила — уж не ведаю, как. И поправляла, когда я вначале от радости ниточку связующую порвал нечаянно, и вела за собою...

— Да уж. Все девы да жены это умеют, — заметил без улыбки келейник, который внимательно прислушивался к разговору.

— Вук был одарен от бабки своей, княгини Гриды, — задумчиво проговорил отец Варнава, глядя сквозь Кирилла, — хотя и поменее тебя, княже. Куда поменее. А вот у Ратибора в роду, как мне ведомо, такого не было.

Он перевел взгляд на келейника. Тот покачал головой:

— И Белый Ворон о ней никогда не упоминал, отче.

— Пробудилось вдруг? Ну, да ладно, вернемся — и его послушаем, и Яра... Что это там случилось?

Он прищурился и указал рукою.

Далеко впереди посреди дороги стоял скособоченный крытый возок, запряженный парой разномастных коней. Вокруг него суетились три маленькие фигурки.

— Княже, держись поближе ко мне, — негромко сказал брат Иов, тронув поводья и подавая своего чубарого вперед.

Келейник успокаивающе поднял руку:

— Похоже, там наша помощь нужна будет.

Брат Иов повел головою вокруг себя, ничего не ответив.

Двое человек безуспешно пытались приподнять просевшую сторону крытой повозки и насадить на ось слетевшее колесо. Третий усердно, но беспомощно суетился вокруг.

— Damn this country and its hellish roads! — услышалось уже совершенно внятно.

Один из двоих вдруг зашипел от боли и отвесил своему помощнику затрещину:

— Damn this wheel and you too, sluggard!

— Venerable William, — ввернулся третий, всплеснув ладошками, — instead of these God awful curses, may I propose to appeal to the Lord with graceful words of the seventeenth psalm upon our lips like king David...

— Damn you, brother Hezekiah and your seventeenth psalm!

— Никак, английцы? Однако, далековато их от Альбиона занесло! — отец Варнава усмехнулся, возвысил голос:

— Can we help you out?

Двое при колесе оставили свои бесплодные попытки и обернулись. Фургон опять скособоченно просел. Третий, просияв лицом, грациозно приподнял тонкими пальцами широкополую шляпу:

— Вы говорите по-английски? О да, добрый путник, — вас послало нам само Провидение! Позвольте представиться: брат Эйзекая, недостойный служитель Господа и его нового апостола — праведного Джосайи с острова Уайт. А это мои спутники: Уильям из Честера, торговый дом 'Стоун и Стоун', и его слуга Шеймус.

Отец Варнава назвал себя и прочих. Услышав слово 'князь', брат Эйзекая округлил глаза на Кирилла и еще раз приподнял свою шляпу. Уильям из Честера оправил зеленую с красным котту; кивнул, изобразив на хмуром лице подобие вежливой улыбки.

Иноки между тем спешились. Брат Иов подошел к повозке, одной рукой молча отстранил Шеймуса, который преданно кинулся ему на помощь, а другою рывком приподнял ось. Брат Илия тут же насадил на нее колесо и огляделся вокруг по земле.

— Чеку где-то по дороге потеряли, — ответил он на вопросительный взгляд настоятеля. Бросил несколько слов незадачливому вознице. Тот закивал и метнулся на козлы. Откинув сиденье, принялся с грохотом, обозначающим усердие, рыться в ящике под ним. Затем спрыгнул вниз и с видом крайнего отчаянья на лице стал что-то многословно объяснять подошедшему хозяину.

Келейник направился к коням. Достал из седельной сумки большой пяденный гвоздь, перебросил брату Иову. Тот поймал его, сунул в отверстие чеки и загнул коротким ударом ладони:

— Готово.

В это время слуга как раз закончил свои объяснения. Послышалась очередная затрещина.

Кирилл фыркнул, спохватился и закашлялся.

Брат Эйзекая, лучезарно улыбнувшись отцу Варнаве, отвесил низкий поклон:

— Благодарю вас, господин аббат и ваших добрых послушников!

— Во славу Божию, как у нас обычно отвечают, брат Эйзекая. Куда вы направляетесь?

— Какой замечательный ответ, господин аббат! Я имею бумаги от нашей миссии в Москве с августейшим дозволением основать в окрестностях города Грем... Гремис...

— Гремиславль?

— О да, благодарю вас!.. Основать в окрестностях этого славного города общину Ковчега Спасения под духовным водительством праведного Джосайи. Подобно праотцу нашему Аврааму, которому Господь повелел выйти вместе с родственниками из Ура Халдейского и поселиться в земле Ханаанской — книга Бытия, глава одиннадцатая, стих тридцать первый. Позволю себе напомнить вашему высокопреподобию слова обетования Господа Аврааму: 'Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего и иди в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ и благословлю тебя, и благословятся в тебе все племена земные' — книга Бытия, глава двенадцатая, стихи с первого по третий. Все мое естество приходит в восхищение и устремляется в небесные обители подобно вознесению пророка Илии, когда я представляю себе многотысячные сонмы диких туземцев, обращенных в истинную веру пламенным словом праведного Джосайи! Не правда ли, это прекрасно, господин аббат?

— Вне всякого сомнения, брат Эйзекая. Однако не могу обещать вам, что вы найдете в окрестностях Гремиславля многотысячные сонмы диких туземцев.

— Вероятно, я не совсем корректно выразился. Однако, сам Господь повелел и мне, и вам, как некогда галилейским рыбакам, быть ловцами человеков — от Матфея, глава четвертая, стих девятнадцатый — не так ли?

— Именно так, брат Эйзекая. Только при этом и мне, и вам следует быть очень внимательными, чтобы невод не оказался заброшенным в чужой пруд.

— Можем ехать, — бросил Уильям, откидывая и закрепляя полог входа. — Я также благодарю вас за помощь, господин аббат.

Щелкнул кнут Шеймуса, повозка тронулась. Отец Варнава держался рядом, продолжая разговор:

— Если хотите, мы можем сопровождать вас до Белой Криницы. Гремиславль оттуда в одном дне пути. Дорога вам хорошо известна?

— Подробнее мне ее опишут в нашем торговом представительстве. Меня больше беспокоит состояние дел, которые пока поручены моим помощникам.

— Я слышал такую максиму: 'Если хочешь, чтобы какое-то дело было сделано хорошо, сделай его сам'.

— Вы весьма точны, господин аббат. Торговля в колониях имеет свою специфику.

— В колониях?

— Я имею в виду цивилизаторскую составляющую торговли. Мы накопили большой опыт приобщения неразвитых народов к культуре.

— Зеркальца, бусы, 'огненная вода'...

— Не только, господин аббат. Торговый дом 'Стоун и Стоун' может предложить еще очень многое.

— Не сомневаюсь, господин Уильям.

Лицо брата Эйзекаи опять просияло:

— Господин аббат, соображения, высказанные братом Уильямом, натолкнули меня на замечательные мысли. Наша миссия вдруг представилась мне прекрасным символом двуединого духовного и материального посланничества. Помните ли вы — о, прошу простить мой промах, ваше высокопреподобие! — как после проповеди слова своего в пустынном месте близ Вифсаиды-Юлии Господь чудесным образом умножил пять хлебов ячменных и две печеные рыбы и насытил ими пять тысяч человек, — от Марка, глава шестая, стихи с тридцать второго по сорок четвертый. Подобно этому вслед за пламенным словом праведного Джосайи на алчущих щедро изольются блага земные, несомые торговым домом 'Стоун и Стоун' — не так ли, мой добрый Уильям?

Угрюмое лицо доброго Уильяма в глубине повозки исказилось любезной улыбкой.

Отец Варнава вежливо наклонил голову:

— Я уверен, теперь Русь ожидает великое будущее.

— О да, господин аббат!

* * *

Белая скала и серо-голубые от времени бревенчатые стены старого детинца на ней покрывали своей тенью гончарные и кожевенные слободы в речной долине. Каменные храмы, палаты, терема, избы новограда и княжий двор на вершине холма плескались в предвечернем свете. Отец Варнава, щурясь, перекрестился на золотые блики куполов:

— Ну, вот и прибыли, слава Богу!

Широкополая шляпа брата Эйзекаи еще раз приподнялась напоследок — и повозка благоносных альбионцев свернула в сторону иноземных подворий.

Ворота в высокой стене белого камня были распахнуты настежь. Двое стражей окинули цепкими взглядами четверку подъезжавших всадников, коснулись неоружными руками своих шеломов. Затем один из них обернулся и взмахнул ратищем в глубину двора. На сторожевой башне дружины ударили в било.

Из растворенного оконца верхней светлицы выглянуло да тут же спряталось девичье лицо. Вслед за ним показалось другое, похожее на прежнее.

К вороному отца Варнавы подбежало сразу трое конюхов. Тот, что постарше, отогнал усердных помощников своих парой звучных подзатыльников, чинно поклонился и принял коня под уздцы. Кирилл хмыкнул, вспомнив доброго Уильяма из Честера. Иов и Илия покинули седла, сразу же затерявшись среди дворовых.

— Ты князь Ягдар? — Подошедший вразвалку широкоплечий подросток положил руку на морду кириллова коня, дружелюбно и коротко рассмеялся, когда тот самолюбиво мотнул головой и всхрапнул.

— Ага. Ягдар-Кирилл... — он подвигал плечами, потянулся со сладким хрустом.

— А я — княжич Держан. В дороге все ли ладно было?

— Заскучал малость — десятерых всего положил. А еще беда со мной приключилась: задницу отсидел.

— Кого — десятерых?

— Да разбойничков. Нас в лощине за Ракитным ватажка перестрела. Я одного кулаком тюк промеж глаз — он и сомлел. Потом тюк другого, тюк третьего — так всех десятерых и положил. По одному подходили, не толпились.

— Вот это да-а-а! — восхищенно протянул Держан. — Экие ты труды на себя принял! Да надо было им засапожник бросить — они бы сами и зарезались!

Кирилл сокрушенно вздохнул и развел руками:

— Кабы загодя-то знал. А все потому — не местный я...

Они прищурились друг на дружку. Кирилл хмыкнул, несильно толкнул княжича в плечо. Тот тут же толкнул его в ответ:

— Подойду к игумену Варнаве под благословение — отец с братьями уже вон...

На ходу он обернулся. Бросил, подмигнув:

— А славно, что ты приехал, княже.

Кирилл охлопал себя от дорожной пыли, расчесал пятерней свалявшиеся на ветру волосы и направился вслед за Держаном.

Князь Стерх в окружении семьи и домашних поджидал его у красного крыльца. Стараясь делать это так же ладно и ловко, как когда-то отец в подобных случаях, Кирилл с достоинством положил особый 'княжий' поклон:

— Здравия и долголетия тебе и дому твоему, княже!

Светлые глаза взглянули на Кирилла из-под седых бровей, длинные усы раздвинулись в улыбке:

— Мира и блага! Так вот ты каков, князь Ягдар... Добро пожаловать в мой дом! А это жена моя, княгиня Радимила, сыны — Боривит, Венд и Держан, и дочери — Светава и Славинка, — добавил он, поведя рукой.

Маленькая, по плечо мужу своему, княгиня Радимила ступила вперед; легко наклонив по-девичьи тонкий стан, протянула черненого серебра поднос с чарою вина на нем.

Кирилл смешался. Отец Варнава поймал его взгляд, кивнул поощрительно. Князь Стерх улыбнулся одними глазами, проговорив негромко:

— Привыкай к чину — князь ты.

Кирилл, склонив голову, непослушными пальцами взялся за короткую серебряную ножку и коснулся вина губами:

— Спасибо за честь, княгиня.

Он поставил чарку, едва не опрокинув ее, обратно на поднос. Коротко поклонился в сторону княжичей и княжен. Младшенькая поднялась на цыпочки и оживленно зашептала что-то на ухо старшей, прикрывшись ладошкой. Та дернула ее за край платья, опустила лицо. Исподлобья метнула взор на гостя.

'Как Видана...' — промелькнуло в голове у Кирилла.

— Вот и ладно, — подытожил князь Стерх. — Ну, а теперь, гости дорогие, банька вас ждет — в самый раз с дороги-то. А там и за стол прошу.

Он позвал поверх головы Кирилла:

— Егорий!

— С полудня все готово, княже, — тут же откликнулся краснощекий банщик в белой рубахе с закатанными рукавами. — Каменица — докрасна, квасы на леднике — и хлебный, и брусничный...

— Вот и ладно! — повторил князь Стерх.

* * *

— Глянулась утица? — княгиня улыбнулась, придвигая блюдо ближе к Кириллу.

— Матушка моя точь-в-точь так же начиняла — лапшою с яйцами да потрошками рублеными. Сколько себя помню, я первым делом до начинки утиной добирался да всю и выедал. Митяй тоже ее любил — как маленькими были, чуть не дрались за столом, кому больше достанется. А доставалось поровну — от отца-то...

Он смутился, опустив глаза.

Княгиня Радимила неслышно вздохнула. Князь Стерх, кашлянув укоризненно, обратился к отцу Варнаве:

— К разговору старому вернуться хочу. Младший мой, Держан, давно уж мечтает в обучение к вам попасть. Вел я речи о том с прежним настоятелем обители. Отказал мне тогда игумен — мал еще, мол, пусть подрастет. А потом и умер отец Николай-то.

— Погиб.

— Вот как... Да хранят покой его Обереги со Христом, достойный был человек. Как же так-то?

— Все мы воины, княже, и каждому место его определено. Младший-то твой кем себя видит?

Отец Варнава перевел взгляд на Держана, который во все глаза глядел на него, прислушиваясь к разговору.

— Я, отче... — тут же заговорил тот и воодушевленно взмахнул позабытой в руке утиной ножкой.

Ладонь князя Стерха ударила по столу. Кирилл поперхнулся.

— Рано я начал разговор этот — расти и расти тебе еще, чадо!

Держан побагровел:

— Прости, отец...

— Меня вини, княже! — вступился за него отец Варнава. — Я взор ко княжичу обратил — он и понял его, как дозволение говорить.

Княгиня долила вина из узкогорлого кувшина восточной работы в кубок мужа, ненароком коснувшись его руки.

— Ладно, ладно... — вполголоса проговорил князь Стерх. — И я хорош. Мир да любовь. Говори, сыне.

Держан облегченно вздохнул. Быстро скользнул глазами по лицам отца и настоятеля:

— Науки люблю. А паче всего те, что говорят о том, как да из чего мир наш соделан. Еще устроения всякие да диковины хитрые, что наши умельцы да иноземные механикусы выделывают.

— Ровно не княжич, а ремесленник, — с легкой укоризной добавил князь. — В наставниках да друзьях задушевных — одни мастера из кузнецов да краснодревцев.

Держан смешался. Отец Варнава внимательно посмотрел на него и откинулся на высокую спинку стула:

— В академиях наших иные из ученых наставников от самого Дора род свой ведут. В духовных чадах у меня — князь Боровицкий Константин, зодчий преизрядный, да боярин Василий, большой знаток древностей, которые в земле самолично искапывает. Или возьмем отца Паисия из обители нашей...

— Как же, как же — отменно знаю его. Не просто лекарь — целитель. А уж сколь осведомлен в науках разных!

— А ведомо ли тебе, княже, что некогда герцогом Элеи был возведен он в рыцарское достоинство?

— Однако... Не упоминал о том отец Паисий.

— А он никогда не упоминает. Из придумок своих чем похвалиться можешь, княжиче?

Держан смутился:

— Да по мелочам изрядно набежало — не упомнишь всего враз-то.

— Стесняется он, отче, заслугам своим счет пред вами вести.

— Похвально. Скромность — она в добродетели определена. Тогда ты поведай, княже.

— В новограде скоро перестанут колодези глубокие в скале бить. Уж второе хранилище водное закладывают, куда вода из Змеяны нашей идет: тут тебе и трубы, и колеса разные, и иное, чему и названия не знаю. Все то — Держана задумка. Ручницы у дружины моей, устроения доселе не виданного — тоже. А уж замков разных да забавок для детворы просто не перечесть... Вижу, теперь сам порываешься сказать что-то? Добро, говори уж.

— Отец Варнава, да не я един все то сотворил — там и мастер Байко, и мастер Веденя, и дядя Никанор, и Мишата... А в ином я и вовсе только помощником был.

Игумен добродушно кивнул:

— И опять помяну добродетель скромности. А нынче над чем трудишься, княжиче?

— Дом призрения есть у нас. Ратники одинокие да увечные, иные калеки... Мастер Веденя да я как-то для них запоры дверные особливые делали, а потом еще ухищрения разные для нужника теплого...

Он опять смутился.

Отец Варнава склонил голову:

— Доброе дело. И непостыдное.

— Ага... У кого руки нет, у кого ноги, а то и двух.... Я тогда только понял, сколь же тяжелы им в жизни обычные дела. И подумал: вот бы каждому увечному новые руки-ноги сотворить! Чтобы не на деревяшках да с клюками, как допрежь. Мы с отцом прошлым летом в Сурожске были — зуб у меня там вдруг страсть как разболелся. Отец кинулся доброго лекаря искать, ему присоветовали спросить в иноземной слободе герра Корнелиуса. Помню, вышел он к нам, расспрашивает меня участливо, а я все на его ноги смотрю и думаю: а отчего это он в сабатонах? Это, отче, ножные доспехи такие. А уж после того, как он мне питья какого-то дал да зуб вырвал, отец разговорился с ним и оказалось, что у герра Корнелиуса ниже колена ног нет. И то не латы были, а ноги железные, мастерами германскими изготовленные.

Кирилл вдруг почувствовал, как сердце заколотилось в его груди и правый висок откликнулся болью.

— Лязгающие Сапоги, — прошептал он еле слышно. — Лязгающие Сапоги...

— Ага, — кивнул ему Держан, — они и вправду лязгали при ходьбе. А мне тогда на ум пришло: ведь можно и руки такие же сделать, ну хоть для простейших действий — дверь открыть, взять что-то. Над этим и думаем сейчас, отче, с мастером Веденею. Правду сказать, не получается пока ничего. Руку-то саму для первой пробы сотворили, да проку от нее никакого — не знаем, как заставить ее пальцы сжимать.

Кирилл поднял голову, встретившись с внимательным взглядом отца Варнавы.

Глава 8

Келейник перегнулся из окошка и осмотрелся по сторонам. В быстро темнеющем небе носились летучие мыши. Воздух посвежел, звуки со двора стали по-вечернему отчетливы.

— И прикрывай уж окошко, брат Илия, — негромко попросил отец Варнава. — К ночи идет.

Пламя свечей скользнуло по цветным веницейским стеклышкам — игумен прищурился:

— Витязь наш где сейчас?

— Княжич Держан его в кузницу повлек. Иов с ними.

Он набросил на створки крючок и повернулся к настоятелю:

— Вот и еще одна ниточка сыскалась, отче.

— Да. Спасибо отцу Паисию — его мысль была, чтобы князю все на бумаге излагать неупустительно.

Келейник вздохнул:

— Где-то сейчас наш отец Паисий?

— Далеко, брат Илия, очень далеко. Так... К делу вернемся. В Сурожске кто у нас есть?

Он вскинул голову, припоминая:

— Подворье Сретенской обители, настоятель... запамятовал имя его, из новых он...

— Игумен Вассиан.

— Да. Достань-ка, брате, мой дорожный ларчик письменный. Сейчас отпишу ему — пусть братия надзор непрестанный учинят за этим герром Корнелиусом. Заутра же князя Стерха попрошу, дабы гонца отрядил.

— Подворье невелико — может статься, помощники им надобны будут, отче.

— Пока своими людьми обойдутся, а там поглядим.

Он задумался и тихонько побарабанил пальцами по краешку стола:

— Кто же ты таков, герр Корнелиус-Лязгающие Сапоги? Кто ты?..

* * *

Просторный княжий двор бормотал, перешептывался и вздыхал на сотни голосов. Неровное полукружье свободного пространства оставалось только возле входа в палаты.

На верхней площадке крыльца стояли три резных кресла мореного дуба. Княжий писарь ссыпал на стоящий подле них высокий поставец шуршащий ворох грамот и грамоток, перебрал их торопливо, прижал краешком плоского ларца с письменными принадлежностями. Подал знак в сторону распахнутых дверей. Оттуда с большим достоинством выступил сотник в легком доспехе поверх алой праздничной рубахи. Прищурясь, окинул взором из-под руки враз притихший люд, осмотрелся по сторонам. В крыльях крытой галерейки по обе стороны крыльца чинно томились княжичи да старшие дворовые. С внешней стороны ее покачивались и поблескивали две цепочки шеломов. Сотник удовлетворенно кивнул и, приосанившись, занял свое место за спинкой одного из кресел. Рядом с ним быстро и тихо появились Илия с Иовом. За третьим креслом, сложив руки на груди, встал русый юнак в двойной долгополой рубахе.

— А мне где быть? — шепотом спросил Кирилл в спину келейника.

— Воля твоя, только держись поближе, — ответил тот, не оборачиваясь. — Там у стены столец — можешь и присесть потом.

Князь Стерх, отец Варнава и посланец от белокриницких Старейшин вышли вместе, вместе же поклонились поясно и сели. Толпа всколыхнулась, ответила невнятным гулом.

Сотник вскинул руку — кольчужные кольца отозвались звенящим шелестом — и прокричал:

— Княжий суд!

— Княжий суд! — повторил зычно и протяжно писарь. — А коли в нем правды кто не сыщет, тот волен искать ее в суде Государя Московского! А выше есть лишь Суд Божий!

Он вытащил из-под ларца верхнюю грамотку и обернулся в сторону князя Стерха. Тот кивнул.

— Жалоба от крестьян деревень Каменка и Медоборы на воеводу великокняжеского Креслава, — громко и распевно возгласил писарь, косясь в свиток. — А в вину ему вменяется, что оный воевода, посланный Государем для надзора за устроением Его, Государевой дороги, урон немалый землям общинным наносит, хлебопашцев же вольных вводит в разорение беззаконное...

Князь Стерх протянул руку, в которую писарь тут же вложил грамотку.

— Выборные челобитчики и ответчик здесь ли? — спросил князь, щурясь на кривые строки.

Из первого ряда шагнул вперед рыжеволосый бородач в наброшенной на плечи негнущейся ферязи из темно-вишневой тафты с шитыми золотом дивными птицами. Писарь уронил перо и распахнул на них глаза в немом восхищении.

— Великого Князя Московского воевода Креслав! — ответчик, прижав руку к груди, поклонился; длинные праздные рукава обмахнули куньей опушкой обшлагов каменные плиты двора.

Чуть поодаль протиснулись сквозь толпу двое крестьян в беленых рубахах и портах, скованно, не в лад согнулись в поясе и переглянулись:

— Выборные мы от схода. Я, стало быть, староста медоборский Твердин.

— Своята-бортник.

Князь Стерх приподнял руку, ободряюще кивнул:

— И слушаем вас, добрые люди!

Челобитчики опять переглянулись:

— Так это... князюшко... В грамотке-то все доподлинно прописано да сходом одобрено. Нам нипочем и не повторить-то так складно.

— А складно и не надобно — не былинники вы. Бумага бумагой, а обвинения да оправдания изустными должны быть. Впервые на суде-то?

Выборные закивали.

— Вот и ладно, — он опять побежал глазами по наползающим друг на дружку строчкам жалобы. — Да вы сказывайте, сказывайте несмутительно.

— Так это... Дорога-то, стало быть, — староста покосился на воеводу — и по выпасам общинным прошла, и по наделам, огороды опять же... Почитай, десятка полтора семейств в обиде. К тому ж, в работники к себе воевода...

— Стой, старосто, не всё враз. Государев воевода Креслав! — тот встрепенулся — Помнится, предоставлял ты мне на бумаге начертание хода дороги сей. А были под нею оговоренные пустоши да неудобия, на что я согласие дал с приложением печати своей и поставлением имени. При тебе ли бумага та?

— Не со мною, княже. Велишь доставить?

— Зачем? Все одно не по ней ведешь, а по произволу своему.

Воевода выпрямился, изменяясь в лице:

— То не мой произвол, княже, и не искание выгоды себе. Спрямил я путь, обрезавши петли да повороты ненужные — на целых шесть стрел короче вышло в местах тех супротив замысла начального. Ведь я не гостинец купеческий строю, а дорогу государеву. О деле радею, о деле да благе державном! И о казне! Или желаешь сказать, что разницу в деньгах я в свою мошну кладу?

— Об этом никто, кроме тебя, речей не начинал. Остынь, воеводо, пока границ не заступил ненароком, — сказал князь Стерх прежним ровным голосом. — Мыслю, о переменах своих самочинных меня осведомить ты лишь после сделанного собирался — вроде как подарок-неждан готовил. Потешить князя. По завершении трудов твоих в отписном листе Государю о том упомянуто мною будет.

Креслав потемнел лицом, однако смолчал и еле заметно склонил голову.

— Вот и ладно. Далее что там, старосто?

— Так это... В работники-то себе воевода теперь из крестьян людишек брать повадился.

— Силою?

— Да нет, князюшко, Обереги хранят. Больше немилостью да гневом Государевым стращает.

— А люди те возмездно ли трудятся для воеводы?

— Не обижает. Одначе, ты сам рассуди, князюшко: у каждого ведь и нива, и скот на пажитях, и хозяйство. Наш-то крестьянский труд урочный, день упустишь — год по нему плакать будешь.

— Так... В грамотке вашей — он приподнял свиток — иных жалоб нет более. На словах ли желаете добавить что?

Выборные в который раз переглянулись:

— А нечего, князюшко.

— Вот и ладно.

Князь Стерх поднялся с кресла и, обводя глазами люд поверх голов, проговорил громко и раздельно:

— Властью, данною мне Государем нашим, и от законов, Дором положенных, определяю...

Кирилл понял, что настоящая тишина наступила только теперь. Он вдруг поймал себя на том, что перестал дышать.

— Государево благо — превыше прочих. К тому ж, сделанного уже не воротить без убытку для всех. Сходам деревень Каменка и Медоборы, елико возможно станет, земли обиженным подыскать и возместить полною мерою из общинных. Надобно будет — от своих уделю безмездно. Убытки всякого роду сочесть со тщанием и предоставить не казне, а воеводе Государевому Креславу. Трудников же ему из крестьян впредь набирать не возбраняется, одначе только по доброй воле оных, не стращая и не лукавствуя при том. И быть посему. Приемлете? — обратился он к выборным, добавив тут же:

— А поклонов земных на суде не бить, поясных довольно.

Смущенные староста и бортник поднялись с колен:

— Да хранят тебя Обереги со Христом, князюшко! Приемлем, приемлем — как же нам волю-то твою не принять!

— Воеводо Государев Креслав!

— Приемлю, княже.

— Вот и ладно. С миром изыдите. Далее что там?

Он повернул голову. Писарь завороженно провожал глазами райских птиц, невольно подаваясь всем телом вослед уходящему воеводе.

— Писарь! Избор!

От негромкого окрика тот очнулся, поспешно выхватил из неровной стопки следующую челобитную и, зыркнув на князя, пристыженно откашлялся.

— Ежели ты, княже, стареешь да силу былую теряешь, — завел он, обретая снова в протяжном голосе своем утерянное благочиние, — то на охоту боле не ходи, не поможет тебе и свора твоя...

Писарь осекся.

— Подметная грамота... — незнакомым голосом проговорил князь Стерх. — Сюда ее! — он впился глазами в строчки: — Сотник!

— Заслон! — тут же прозвучало из-за его спины.

Две цепочки ратников шагнули от крыльев галерейки вперед и замкнулись в одну у ступеней крыльца. Людское полукольцо перед ними испуганно подалось назад, по толпе покатилась волна движения. Кто-то охнул, кто-то вскрикнул, кого-то придавили.

Иов быстро, как филин, повернул голову, ухватил глазами взгляд Кирилла:

— За мною встань, княже.

— Может, в палаты его? — спросил келейник, склонясь к отцу Варнаве.

— Пока не надобно.

Сотник вышел вперед и спустился на несколько ступеней:

— Спокойствие, люди добрые, спокойствие! Княжье дело вам не в страх! Понимание имейте да благоразумие!

Князь Стерх протянул бумагу настоятелю:

— Читай, отче. Как бы это тебя более моего не коснулось.

Отец Варнава развернул грамотку и откинул голову:

'Ежели ты, княже, стареешь да силу былую теряешь, то на охоту боле не ходи, не поможет тебе и свора твоя — хоть издалеча в нее гончаков призывай, хоть из земель иных. Лучше дома сиди. А на голубых кровей щенков твоих кабы волки матерые не сыскались. Не буди лихо, пока оно тихо!'

— Так...

— Мыслю, писарю допрос следует учинить безотлагательно. И мне быть при том.

— Не стоило бы суд прерывать, княже. Люд и так обеспокоен.

— Ничего, отче. Знаю, ты моими же словами думаешь.

Он отклонился назад, позвал в глубину галереи:

— Боривит! Венд!

Затем порывисто встал. Подойдя к поставцу с ворохом челобитных, быстро просмотрел и отложил в сторону несколько листков:

— Эти — прежде прочих. Венд, сюда поди — за писаря будешь. А ты, Избор, с нами ступай.

Повернулся лицом к народу, поднял руку:

— По слову моему правом воли княжьей наделяется на время малое старший сын мой, княжич Боривит. Законы и уложения знаемы им поболе моего, — ведаете о том.

В толпе облегченно завздыхали, заулыбались уважительно. Напряжение ощутимо упало.

— Княжья доля — не всегда княжья воля. И о том такоже ведаете.

Отец Варнава, поднявшись с места, последовал за за князем Стерхом. Иов молча указал Кириллу на двери.

За спиной раздался голос сотника:

— Княжий суд!

* * *

— Сказывай, Избор.

— Что сказывать, княже?

— Правду. Откуда грамотка подметная взялась?

— Вечор мы вместе с тобою, княже, жалобы все просматривали — не было ее!

— До утра где бумаги пребывали? — спросил отец Варнава.

— Да здесь же, в светелке моей. В этой вот скрыне, — писарь ткнул рукою.

Отец Варнава глянул на темного дерева сундук, окованный железными полосами:

— А замок где?

— Нету. Не запираю я скрыню никогда, нужды не было. Да и наказа княжьего.

— А светлица запирается?

— Изнутри только, на засов.

Настоятель перевел взгляд на князя Стерха.

— Ратники при вратах да у входа в палаты, — сказал тот, дернув щекой, — а ночью еще и дозор надворный.

— Так... После того, как князь ушел, покидал ли светлицу?

— Да.

— Куда ходил?

Писарь опустил голову, побагровел и замолчал. В наступившей тишине со двора донеслось:

— ...А в завещании своем он ни самого Боряту, ни жену его не упоминает!..

— Куда ходил? — чуть медленнее и громче повторил князь Стерх вслед за настоятелем.

— В девичью... — еле слышно выдавил из себя Избор, втягивая голову в плечи.

Князь шумно вздохнул и провел по лицу ладонью, стирая невольную улыбку:

— Да уж... 'Согрешихом и беззаконновахом'. Когда уходил и возвращался — никого возле двери своей не приметил?

— Нет.

— Кто-то из своих, княже, — подал голос отец Варнава. — Почти всегда это кто-то из своих. Вели всех домочадцев собрать.

— А дворовых, дружину?

— После, коль придется.

— Тогда в гридницу перейдем — здесь тесновато будет.

Он распахнул дверь и крикнул в нее:

— Гордея ко мне!

* * *

Отец Варнава наклонился ко князю Стерху и проговорил еле слышно:

— А семья-то твоя здесь зачем, княже?

— А ты, отче, и сам ответ знаешь. Гордей! Все ли здесь?

— Княжичи Боривит и Венд на суде по слову твоему, Братша с Николою только третьего дня воротятся, Радоша-кормилица у дочери на выселках втору седмицу гостюет да Марфа-пряха рожать наладилась.

— Вот и ладно. А теперь слушайте все! Нынче на суде моем обнаружилась грамота подметная — вот она!

Князь Стерх поднял свиток и оглядел собравшихся:

— А в ней угрозы предерзкие двум князьям зараз: мне и молодому князю Ягдару-Кириллу. Мыслю, крепко мы задели кого-то, коль решился он на такое. Как бы 'Слово и дело государево' кричать не пришлось. Все ли разумеют?

Он опять обвел гридницу тяжелым взглядом:

— А коли так, то выйди по доброй воле своей тот, кто тайно подбросил ее писарю Избору. Даю свое княжье слово, что по дознании отпущу тебя с миром на все четыре стороны.

Головы стали молча опускаться одна за другой в полной тишине.

— Добро... Тогда поведаю вам о князе Ягдаре — не все слыхали о нем. А имеет он дар дивный помыслы наши потаенные зреть. И теперь каждый из вас к нему подойдет. Каждый! Я же еще раз повторю сугубо: кто по доброй воле повинится, на том свое княжье слово сдержу.

Он сложил руки на груди и отвернулся к окну.

Тонкий вой внезапно вонзился в уши — Кирилл вздрогнул.

Дебелая девица, оттолкнув своих сотоварок, взмахнула руками и ничком обрушилась на пол. В высоком поставе у стены стеклянными голосами отозвалась посуда.

— Князюшко-батюшко ты мой родненьки-и-ий! Прости меня, дуру полную, змею подлую-у-у!

Князь Стерх порывисто шагнул ей навстречу. Девка, подвывая, резво подобралась к нему на четвереньках, обеими руками ухватилась за алый сапог козловой кожи и прижала его к своей обширной груди.

— Эй, эй! Оставь немедля!

Князь пошатнулся, запрыгал на одной ноге.

— Малуша, отпусти! — крикнула княгиня, бросаясь на помощь мужу.

— Встань! Живо! Да скулить перестань! — он отступил на шаг, притопывая-оправляя сапог. — Ты кто такова? Радимила, из твоих она, что ль?

— Белошвея моя.

— Припомнил я, княже, — подал голос писарь. — Когда вчера в девичьей у дверей стоял да песни слушал, она мимо меня проскользнула, она самая!

— Сказывай, кто грамотку тебе дал?

— Ы-ы-ы... Мастер Фрол... Из гончарной слободы-ы-ы...

— Гордей! Немедля послать за ним! Стой! Сотнику Василию скажи — двух ратников конных!

Отец Варнава поднял руку:

— Погоди, княже.

Он приблизился и в упор взглянул на Малушу:

— Правду ли говоришь сейчас?

— Правду, отче, правду, — то Фрол был, Фрол! У-у-у, змей подколодный!

-Добро... — отец Варнава опустил глаза. — Домочадцев-то отпускай, княже, — все уж.

Князь Стерх встрепенулся:

— А ты, жено моя, чада мои и все вы, люди добрые, с миром изыдите и простите князя своего, от него претерпевши.

Настоятель поклонился вместе с князем. Когда гридница опустела, он глянул на Кирилла и обратился к белошвее:

— Ты сейчас, милая, глаза закрой да вспомни ясно, когда да как мастер Фрол этот грамотку тебе передавал. Добро?

— Да, батюшко.

Она старательно зажмурилась, задвигала большими, подрисованными углем бровями.

Отец Варнава шагнул в сторону.

Кирилл протянул ладонь и закрыл глаза. Широкое румяное лицо с кудреватой бородкой да нагловатой ухмылкой на нем выступило из тумана, дергаясь и расплываясь, словно норовя обратиться в какое-то другое. Щегольская шелковая рубаха меняла цвет с алого на зеленый, временами превращаясь в подобие веретища. Смутное пространство вокруг исторгало из себя пляшущие силуэты не то деревьев, не то домов.

— Лжет, — сказал Кирилл, открывая глаза. — Не Фрол то был, иной кто-то.

— Ну, Малуша-белошвея, воля твоя, — сказал князь Стерх ровным голосом. — Гордей!

— Ой, не надо, князюшко! Ой, не надо, родненький! -опять не то завыла, не то заскулила она. — Правду скажу, правду! То калика был перехожий — он грамотку дал, он! И не хотела-то ведь брать я, князюшко, так вот и чувствовала душенька, что не надобно, да он...

— Денег посулил?

Малуша затрясла головой и захлюпала носом:

— Полдюжины чеканчиков отсыпал.

— И как да кому подбросить тоже он надоумил?

— Выспрашивал долго — что да где, да как у князя, а я ему и присоветовала. Знала, что Избор в девичью повадлив.

— Правду ли на этот раз говорит? — спросил Кирилл. — Может...

Отец Варнава вздохнул:

— Не надо, княже. Я к своим годам тоже малую толику дара обрел ложь от правды отличать. А ты, девица, мастера Фрола почто оговорить хотела?

Писарь не выдержал:

— Так ведь он ладо ее бывший! Люди баяли, за жену взять обещался, да обманул.

Князь Стерх покачал головой:

— Отомстить решила — под суд человека невинного подвести. Ну и гнусная же ты девка, Малуша, — плюнул бы, да в доме негоже. Час тебе на все сборы — и скатертью дорога. Поди прочь. Избор, притвори за нею.

Он тяжело опустился на лавку у стены и задумался.

— А как быть теперь с тем каликою перехожим? — спросил Кирилл. — Я же мог бы рассмотреть дотошно, каков он из себя. Да голос, да повадки.

— И что? — проговорил князь равнодушно. — Если он и вправду странник, то давно уж далече. Как по мне — ряженый, да и то все едино. Где искать? Кому? Тебя во все стороны враз отправить? Да и не посланник нам нужен, а пославший. Так не ищут, княже.

— А как ищут?

Отец Варнава поднял взгляд на князя Стерха. Тот выпрямился на лавке, распорядился негромко:

— Гордей, Избор, оставьте-ка нас с отцом Варнавою.

Настоятель кивнул Кириллу и добавил мягко:

— И тебя прошу, княже.

Глава 9

У старой липы за их спинами что-то зашуршало. Они обернулись, вглядываясь в темноту.

— Еж, должно быть. Или кот.

Держан откинулся на спинку скамейки и спросил с нескрываемым любопытством:

— А каково оно — в душах чужих читать?

Кирилл пожал плечами:

— Не знаю. Я в душах не читаю. Это здесь... — он неопределенно покрутил рукою возле темечка.

— Все одно здорово. Завидую я тебе, княже.

Кирилл опять пожал плечами:

— Чему? Неужто не ведаешь, что в помыслах человечьих может быть?

— О других не скажу, а о себе-то — да... Наверное, золотарем себя иногда чувствуешь.

— Ага, младшим черпальщиком.

— А мои мысли видеть можешь?

— Только если захочешь. Или, по крайности, затворяться не станешь. Да ты не бойся — я сам по себе ничего чужого не вижу и не слышу. Хотя чувствую что-то изредка.

— Я боюсь? Ну скажи, о чем я сейчас думаю?

Кирилл поднял веки, медленно сложил пальцы в кулак и приблизил его к носу Держана:

— А это что за диво такое, княжиче?

Держан захлопал глазами:

— Ты чего?

— Я чего? Ты мне мысленно кукиш кажешь да спрашиваешь: 'Прореки, княже, что это за диво такое?' А я тебе — въяве!

Сверху послышался сдавленный смешок — князь и княжич задрали головы. В развилке широченной липовой ветви сидела на корточках, хихикая, княжна Светава.

— О! Мавка! — радостно завопил Держан, подхватываясь на ноги. — Мавка-лазутчица, да еще и ядреная такая! Чичас мы тя пымаем...

Он подпрыгнул, ухватился за нижние веточки и принялся азартно трясти их:

— Пособи, княже, не то уйдет вражина лесная!

Толстая ветвь под княжною даже не шелохнулась. Однако Светава вдруг пошатнулась, пискнула испуганно и, шурша подолом по коре, соскользнула вниз.

Кирилл подставил руки, без труда поймав княжну на подлете.

— Цела? Не ушиблась?

Светава сплела пальцы на шее Кирилла, улыбнулась кротко. Со вздохом прошептала:

— Напугалась только... Спасибо тебе, княже, спаситель ты мой...

По обеспокоенному вначале лицу Держана стала медленно расползаться ухмылка:

— А напугалась-то чего, сестрица? Вроде, и прицелилась славно, и подол не забыла придержать со тщанием. Да и князя поймала ловко. То есть, я сказать хотел: князь тебя поймал, оно конешно.

Светава вдруг вырвалась из рук Кирилла. Затем поддернула длинную рубаху и изо всей силы наподдала ногой, норовя попасть братцу пониже спины. Он ловко вильнул телом — сестрин сапожок лягнул мимо.

— А ежели бы нога твоя из задницы вылетела? — закричал Держан озабоченно. — Ведь прямо в окошко и угодила бы! А стекла-то веницейские — ух, попало бы от отца-то!

— Ну, братец, спасибо тебе!

Светава фыркнула, как кошка, подхватила подол и умчалась в темноту.

— Зря ты так, — сказал Кирилл с сожалением.

* * *

— А ведь ты, княже, города нашего так и не видал еще. Да ты ешь, ешь. Угощайся поплотнее — обед опять поздним будет, успеешь проголодаться.

Князь Стерх поощрительно помахал ладонью над столом, щедро накрытым к завтраку.

— Суд-то вчера поздно окончился. — сказал Кирилл, будто извиняясь. — Город до ночи мельком посмотреть можно было бы, так ведь и люд с торжища разошелся, поди, и лавки купеческие тоже позакрывались.

Князь Стерх бросил быстрый взгляд на отца Варнаву:

— Да и сегодня, пожалуй, лишь к вечеру управимся — опять недосуг будет. А почто тебе люди торговые надобны?

— Гостинец привезти хотел. Маленький, — добавил Кирилл стесненно. — Перстенек или колечко...

Он замолчал и посмотрел на брата Иова, как бы ожидая от него поддержки.

— Блинков, блинков себе положи, княже, — поспешно сказала княгиня, — пока горячие. Простынут — не так хороши будут. Отец наш со старшими — с икоркою любят, а Держан — со сметаною да медом.

Кирилл рассердился на себя, что уточнение о перстеньке ненужно сорвалось с его языка. Ему показалось, что князь Стерх и отец Варнава вдруг как-то по-особому посмотрели на него.

— Ты краснеть-то погоди, княже. Дело твое — молодое, а пояснения нам не надобны, — князь Стерх подмигнул Кириллу и оправил длинные седые усы. — Не всё мы с тех пор позабыть успели за древностию лет своих, да... А купцов, что самоцветами да серебром-златом торгуют, в Белой Кринице преизрядно. И на торжище загляни, и по лавкам походи — подыщешь, что тебе по сердцу. Стало быть, поснедавши и отправляться можешь — так ли, отец Варнава?

Кирилл обрадовался, но тут же и спохватился:

— А как же суд, княже? Вдруг опять случится что-то?

— Мыслю, не всякий же раз письма подметные объявляться станут. А буде иная надобность в тебе случится — гонцов пошлю, сыщут быстро.

Отец Варнава, продолжая смотреть на Кирилла, кивнул в подтверждение княжьих слов.

Держан завозился на своем месте и даже тихонько покашлял, привлекая к себе взгляд отца. Тот сделал ему знак головой.

— А мне с князем можно ли будет?

— Тебе-то зачем? — неожиданно резко спросил князь Стерх.

— Да так... Вдвоем веселее.

— Ты мне здесь понадобиться можешь.

— Князь Ягдар не надобен — а во мне нужда какая?

Князь Стерх выпрямился, свел брови и положил обе руки на стол. Держан тут же умолк и обиженно засопел.

— А молочка кому еще? — спросила княгиня.

* * *

— Да не лети ты так! — сказал Кирилл, останавливаясь. — Дай дух перевести.

Иов чуть заметно усмехнулся:

— Объелся?

— Ну, объелся — и что? Ты теперь скажи, что чревоугодие — грех, а для воина еще и глупость смертная.

— Зачем? Ты и сам уже сказал. Если отдышался — пошли.

— Зря князь Стерх Держана с нами не отпустил. А тебе-то дорога хорошо ведома?

— Я здесь, как и ты, впервые.

Кирилл оторопело остановился.

— Мне Гордей рассказал подробно, — невозмутимо закончил брат Иов.

Кирилл вздохнул и махнул рукой.

Улочка делала неожиданные повороты меж высоких и глухих заборов, иногда более походивших на палисад. Тяжелые ворота в них то были убраны в навершии своем сплетенными ветвями падуба, то увенчивались пятиконечными крестами. Непрерывная деревянная стена эта временами отступала вглубь, открывая небольшие дворики, ограду которых знаменовали собой пяток-другой полузатопленных просторными лопухами кольев.

За новым поворотом уже послышался далекий и невнятный шум людского скопления, по сторонам дороги стали попадаться приткнувшиеся где попало телеги и возки. На них неторопливо закусывали или мирно почивали утомленные ярмарочными трудами да искусами гости Белой Криницы.

Торговая площадь распахнула свои широкие объятья сразу за остатками старых укреплений.

— А вот квас, холоднай да пеннай! — заорал на них детина о двух бочонках через плечо. — С ягодою да с хреном! В нос шибат — что твой кулак! Налетай, кто не дурак!..

Пестрое и бестолковое скопище палаток и лотков рассекало из конца в конец длинное строение на высоком цоколе дикого камня. Иов указал на него рукою:

— Лавки богатых людей торговых. Там получше, нежели у лотошников, да подороже. Идем?

— Я пока тут пригляжусь.

Иов молча кивнул. Затем выбросил руку в сторону, ухватив за шею мужичка, который протиснулся между ними и наладился было нырнуть в толпу.

— Спасибо тебе, добрый человек, — сказал он негромко, разворачивая его лицом к себе. — Князь кошель свой обронил оплошно да потерять мог бы, кабы не ты.

— Какой такой кошель? — взвился мужичонка. — У-у-у!.. Пу... сти...

— Кожаный.

— Э... э... — его глаза остекленели, а рука заскреблась за пазухой, судорожно выдергивая оттуда звякнувший мешочек сыромятной кожи. — На... на...

Кирилл запоздало ухватился за обрезанные концы ремешка на поясе:

— Ах ты...

Иов разжал пальцы и поклонился:

— Еще раз спасибо тебе.

Мужичок тут же исчез.

— Уж ты прости, княже, — забыл упредить тебя. Может, кошель пока у меня побудет?

— Да. И тебе спасибо, брат Иов. А как же ты увидел-то?

— Смотрел.

— Знаешь, давай-ка к лавкам двигаться помаленьку.

У мясных рядов дорогу им перегородило плотное людское кольцо. Из глубины его доносились размеренные глухие удары и повизгивание, сопровождаемые поощрительными выкриками.

— Что случилось? — спросил Кирилл громко.

Один из зевак обернулся и пояснил словоохотливо:

— Колбасника бьют! Повадился, вишь ты, поганец, заместо мяса дрянь всяку в колбасу толкать. И совестили его, и княжьим судом стращали, а он опять за свое... Да ты, гляжу я, никак, сам княжьих кровей будешь — прикажешь прекратить?

— Да не ваш я князь. А ты что скажешь, брат Иов?

— Вразумление — дело благое. Туда, княже, — вон той стороной обойдем. А вы продолжайте с усердием.

Широкие лестницы вели к открытым дверям лавок. В одной из них показался хозяин, самолично провожавший уважаемого гостя. Почтительно и ненужно поддерживая его под локоток, он стал чинно спускаться с ним по ступеням.

Их обогнали двое парней. Грохоча сапогами, они взбежали наверх и скрылись за одною из дверей. Кирилл внезапно остановился. Опустив голову, прикоснулся кончиками пальцев к шраму на правом виске.

— Что не так? — тут же отозвался Иов.

— Не знаю. Неладное чувствую. Страх, что ли? Не знаю...

— Чего боишься?

— Это не мой страх.

Иов подумал и сказал как-то по-особому спокойно:

— Послушай меня, княже. Не входи пока никуда. Просто пройдись не спеша туда да обратно. Будто прогуливаешься. Я за тобою пойду.

Кирилл кивнул и, сложив руки на груди, с вальяжной неторопливостью зашагал вперед. Временами он останавливался, горделиво откидывал голову, явно подражая кому-то, и щурился на распахнутые двери.

— Молодец... — пробормотал Иов ему в спину.

В проемах лавок стали появляться лица сидельцев и хозяев.

— Ищете чего, гости дорогие? — не выдержал кто-то. — К нам прошу!

Кирилл, оглянувшись на Иова, с той же важностью стал подниматься по ступеням.

— Ух ты... — прошептал он с тихим восторгом, войдя и оглядываясь вокруг. Вся его спесь с чужого плеча тут же куда-то улетучилась. Стены лавки мерцали глазками самоцветов, витым золотом и резным серебром. Тусклое свечение это рассекали холодные блики благородной стали.

— Оружием торгуем, — пояснил хозяин, будто опасаясь, что покупатель чего-то не доглядел. — Да не простым, а, как говорится, для достойной руки. Ты, гостюшко дорогой, княжич или князь будешь?

— Князь.

Кирилл осторожно снял со стены германский фламберг с пламевидным клинком, полюбовался затейливо витою позолоченной гардой и примерился в ухвате.

— Тяжеловат для тебя будет, княже, — сказал хозяин, словно извиняясь.

— Знаю. Отец заставлял с двуручным упражняться, да еще и одной рукою, — он вздохнул, вешая меч обратно. — Говорил: это тебе на вырост.

— Может, акинак? Как раз по тебе — глянь, какова работа! Или гладий новоримский. А это — наших мастеров, вилецких. В добром бою получше иных иноземных будет. Красавец...

— У меня такой же.

— Ножи, ханджары магрибские, стилеты фряжские не пожелаешь ли осмотреть?

Брат Иов коснулся плеча купца, наклонил голову:

— Ты прости нас, добрый человек, — мы на время малое выйдем с князем.

Кирилл с сожалением отложил в сторону богато изукрашенную каму и последовал за послушником.

— Ну как? — спросил Иов, не двигая губами.

— Ты о чем это?

— Чуял ли сейчас то, что и прежде? — уточнил тот столь же тихо и терпеливо.

— Нет.

— Присмотрел себе что-то?

— Да.

Иов постоял, опустив глаза:

— Ладно. Кошель свой возьми пока. Я здесь подожду.

Кирилл расплатился за отложенный кинжал восточной работы.

— Прикрасы девичьи хочу поглядеть. Мне бы перстенек серебряный с бирюзою. У кого найти смогу?

— Я средь торговых людей человек новый... — купец явно собирался добавить что-то еще, но раздумал.

У дверей соседней лавки подпирали косяки двое парней угрюмого вида. Кирилл вспомнил, что это они давеча обогнали его с Иовом. Из-за их спин выглядывало и снова пряталось круглое рыхлое лицо хозяина.

— Иов, это здесь. Тот же страх, — вдруг сказал Кирилл. — Здесь и еще где-то рядом.

Внезапно купец выскочил на крыльцо, заметался на нем и завопил тоскливо куда-то в сторону:

— Игнатий! Ко мне идут! Что делать-то?

Иов тут же остановился, придержав Кирилла.

Высокий человек в короткой чуге молчаливо наблюдал за всем с ближнего крылечка. Услышав обращенные к нему слова, он плюнул от души, яростно топнул ногой и заорал в ответ:

— Что делать? На языке своем поганом удавись, иуда!

После чего быстро сбежал вниз. Оглядываясь по сторонам, стал рывками распутывать коновязь мышастого жеребца под седлом.

— Бежишь? Ну беги, беги! — продолжал голосить первый. — Только я один тонуть не стану! Всех с собою утащу!

Высокий вскочил в седло, еще раз плюнул и с места взял галоп — люд запоздало шарахнулся в стороны.

— А-а-а! Да пропади все оно пропадом! — заверещал купец совсем уже по-бабьи. — Бей собак стерховых, ребята! Смертным боем бей!

Он отступил в глубину лавки, захлопнул дверь и загремел засовами.

Его гвардейцы отлепились от косяков. Поигрывая плечами, двинулись вниз.

Пространство перед лавками стало быстро пустеть. Четверо оставшихся зевак вдруг разделились по двое и стали помаленьку подбираться с обеих сторон.

Кирилл вытащил из ножен купленый кинжал, прижал его к бедру.

— Оставь, княже, — сказал Иов. — Не надо кровь проливать.

— Дело говоришь, иноче, — оскалился один из парней. — Брось ножик, малец.

— Мне брось, — добавил другой. — Ножик-то славный.

Они слаженно выхватили из-за голенищ засапожники и ринулись вперед.

Иов прыгнул межу ними. Приземлившись на ноги, он тут же развернулся лицом к Кириллу и нападавшим. Полы его подрясника метнулись черной вспышкой, с резким звуком вспороли воздух. Купеческие гвардейцы выронили из рук ножи, медленно склонились перед молодым князем в низком поклоне и повалились к его ногам.

Ему вдруг послышался нарастающий конский топот — он повернул голову.

Из-за угла вылетели белый аргамак князя Стерха и вороной карабаир сотника Василия. За ними следовал десяток конных ратников.

Оставшаяся четверка защитников торговли раздумала окружать Кирилла с Иовом и бросилась врассыпную.

— Все ли ладно? — прокричал князь Стерх, осаживая коня.

— У меня — да. Купец Игнатий только сбежал, — сказал Кирилл.

— Не только он. Никто никуда не денется — на всех дорогах заставы с ночи. Иов, у тебя что?

— Перстенек.

— Какой перстенек?

— Серебряный, с бирюзою. Князь Кирилл так и не купил его.

* * *

Князь Стерх подвигался в своем кресле, поморщился и осторожно потер шею:

— Доходили до меня и прежде темные истории о казнокрадстве да лукавствах с Государевыми подрядами. Имена иные слыхал, иные подозревал — да толку-то? Не пойман — не вор. А концы в воду люди торговые прятали на диво долго. И не столь от хитрости своей да умения — помаленьку их помощнички объявляются, кого еще вчера за видных и достойных почитали. Но об этом — рано пока. За то, что мы с отцом Варнавою всего сразу тебе не открыли, обиды на нас не держишь ли?

Он раздвинул усы короткой улыбкой, оставляя глаза серьезными.

— Нет, княже, — твердо и не раздумывая ответил Кирилл. — В делах подобных так и должно быть.

— Вот и ладно. Страшно было?

— Лишь под конец, да и то самую малость. При мне брат Иов пребывал.

— Не только. Впереди вас и позади все время люди мои шли, ремесленниками да крестьянами ряженые — сотник Василий лучших отобрал. Случись что — пособили бы. Спасибо тебе за помощь, княже. Кабы не ты... — князь Стерх развел ладони и с сомнением покачал головой.

— Мыслю, то не я, а слухи обо мне помогли. Воры-то местные толком и не знали, что это за птица такая князь Ягдар. От этого голову потеряли да и стали делать ошибку за ошибкой. Со мною уж было подобное — рассказывал я тебе, княже, как меня люди за пророка да чудотворца едва не приняли... — он хмыкнул, припомнив.

— Ты вот усмехнулся, — заметил князь Стерх. — И правильно это. Потому как где слухи, там нередко забавного много. А тут? Да они словно обезумели вдруг — вспомни, каким языком грамотка подметная написана была, как вели себя. Напугал их кто-то тобою, княже, ох как напугал...

— Думается мне, что не только князем нашим, а чем-то еще, — добавил отец Варнава. — Страх-то их почти смертным был.

— А кто, отче, — спросил Кирилл, — и чем?

— Это я и сам бы знать хотел.

Князь Стерх задумчиво провел пальцами по извивам резьбы на подлокотнике кресла:

— Этот 'кто-то' — имени его они либо не знают, либо пока не называют — обещал им защиту и покровительство высокое. Оттого и страх их смешан был с дерзостью беспримерною. Обманул заступник— то, не уберег. Мы, понятное дело, только начинаем распутывать клубочек, но первые допросы уже много чего любопытного открыли. Кроме казнокрадства и прочего, прежде мне ведомого, и тайная чеканка егориев золотых всплывает, и иноземцы странные, а ниточки иные ведут... — он не договорил и пристукнул ладонью по подлокотнику. — Однако, этим уже не я, а люди Великого Князя Московского заниматься будут. И вот какая мысль теперь у меня из головы не идет: ведь получается, что этот тайный 'кто-то' немалую услугу самому Государю оказал. Почему?

— Можно и по-другому вопрос поставить, княже, — отозвался отец Варнава. — Зачем?

Глава 10

Стесняясь грусти в глазах, Держан спрятал ее за привычным прищуром и протянул ладонь в застарелых порезах. Кирилл ответил крепким рукопожатием, подмигнул без улыбки. Повинуясь порыву, коротко приобнял княжича. Тут же отстранился, отстегивая от пояса ножны с восточным кинжалом:

— Держи, Держан.

Мельком усмехнулся и качнул головой:

— Забавно вышло — сам не чаял сказать так.

— Ты что, княже! Кама-то дорогая такая! Не надо...

— Для тебя покупал.

— Ну, спасибо. Вот это да... А мне и отдариться нечем...

Держан вдруг загорелся:

— А вот уж знаю — чем! Сделаю для тебя да с собою захвачу, когда отец надумает меня к вам в обитель отправлять... — он выжидательно прищурился на князя Стерха.

— Когда надумаю, первым о том узнаешь, мимо не пройдет. А тебе, княже, скажу на прощание, что отныне в этом доме ты всегда гость желанный да жданный. И не токмо мною со княгинею.

Он кашлянул, согнутым пальцем подбив седые усы. Княгиня быстро одернула широкий рукав мужниного кафтана, заботливо поправляя его, и улыбнулась Кириллу.

— А что я не так сказал? -простодушно удивился князь Стерх. — О Держане я это, о Держане — вон они как сдружились-то!

Что-то заставило Кирилла поднять глаза — ему показалось, что от оконца верхней светелки тут же отпрянуло лицо Светавы.

Отец Варнава, отозвав в сторонку князя Стерха, стал о чем-то говорить с ним вполголоса.

Княгиня Радимила вздохнула. Тут же подыскав себе новую хлопоту, всплеснула руками:

— Иов! А укладочку мою со снедью — в дороге вам перекусить — не забыл ли?

— Нет, княгиня.

— А гостинцы?

— И гостинцы, княгиня.

— И прощаться — самое время, — добавил отец Варнава, подходя и вознося руку для благословения.

Кирилл с завистью посмотрел, как легко — не касаясь стремени — настоятель вспрыгнул в седло.

— Благословение Господне да пребудет на доме сем!

— Мира и блага на всем пути вашем! — голос князя Стерха покрыл собою все прочие прощальные возгласы.

Кирилл поклонился с седла, тряхнул поводьями и со внезапной радостью подумал:

'Видана...'

* * *

Когда они приблизились к пологому перевалу, на вершине ближайшего пригорка вскочили на ноги двое мальчишек. Приложили ко лбам ладошки, вглядываясь, переглянулись и, размахивая руками, завопили куда-то вниз:

— Едут! Едут!

Потом, сорвавшись с места, понеслись в долину.

Кирилл поневоле обернулся — дорога позади была пуста.

— Никак, нас встречают, — сказал отец Варнава. — Боле некого.

Кирилл открыл было рот для удивленного вопроса. Раздумав, хмыкнул неопределенно.

Дорога перегнулась и пошла вниз, где в широкой пойме давно обмелевшей речушки лежало Ракитное. Под придорожными ивами на околице села пребывала в очевидном ожидании кого-то немногочисленная группка крестьян; от ближайших изб к ней спешили люди.

Отец Варнава остановил коня. Стоявший несколько наособицу степенный средовек немедленно выступил вперед и проговорил неожиданно звучным и густым басом:

— Благословите, владыко!

— В имя Отца и Сына и Святаго Духа! — произнес громко и раздельно настоятель, осеняя всех знаком креста. — Да только не епископ я, людие. Игумен Варнава. А тебя, брате, за един глас твой впору во протодиакона рукополагать.

— Простите, отче, — в одеже дорожней вы и прошлый раз были, когда сельцом нашим в ту сторону проезжали, а статью вы — как есть владыка. Заробели тогда со словом к вам обратиться, порешили дожидаться, как ворочаться станете.

— И доныне, гляжу я, в робости пребываете, — кивнул он ободряюще: — Говори смело, брате. Да назовись, пожалуй.

— Опять простите, отче, — тот вздохнул, оглянувшись зачем-то на сельчан. — Иустин я, титарь храма в честь Сретения Господня... С просьбою мы к вам альбо с жалобою — уж не знаю, как и сказать... Настоятель наш, отец Алексий, обиды многие людям чинит. И не токмо прихожанам. Да вот намедни даже: сосед мой Гладила говорит мне...

— Погоди, Иустин-титарь,— отец Варнава быстро покинул седло, сделав своим спутникам короткий знак. Кирилл с удовольствием спешился вслед за Илиею с Иовом.

— Продолжай.

— Да, отче. Стало быть, Гладила и говорит: ' Иустине, а почто это отец Алексий пеняет мне, что я-де не богам-Оберегам поклоняюся, а листьям, камням и деревяшкам резным да крашеным? Нешто иконы ваши не то ж дерево да вапы?' А я ему говорю: 'Отец Алексий, конечно, обидное для древлеверия говорит, однако и ты неправо судишь о святых образах, Гладила! Поклоняяся образу, мы не древо повапленое почитаем, а...'

Отец Варнава мягко перебил его:

— Думается мне, то не самая горшая из обид ваших. О прочих поведайте.

Титарь замялся. За его спиной тут же проговорили угрюмо:

— И скажем, отче. Для того и ждали вас. А у тебя, Иустине, хозяйство приходское держать лучше выходит, нежели речи толковые. Ну-ко...

Жилистая смуглая рука бесцеремонно отодвинула титаря в сторону. Вперед выступил невысокий здоровяк в короткой рубахе без рукавов, в темных пятнах да пропалинах.

— Мастер Никола, кузнец.

Он с большим достоинством оправил волосы под кожаным ремешком, одернул рубаху и поясно поклонился:

— Уж ты не обессудь, отче, о настоятеле нашем речь поведу. Не по правде Христовой живет он. Проповедует одно, исповедует другое — нешто люди слепы да глупы? Не изба и не дом у него — палаты теремные, да таковы, что и князю не во стыд. А за хоромы те и мастера, и работники дай Бог, чтобы четверть платы оговоренной получили. Еще и ногами на людей топать принялся да пальцем в небеса тыкать: вы, бает, о горнем помышлять должны, а у вас одни медяки на уме. Тут, что греха таить, его правда — одни медяки. Чеканы-то серебряны со егориями золотыми до простых людей не доходят, в его мошне оседают. Видел бы ты, отче, что с ним твориться начинает, как заглянет во храм наш купец богатый: настоятель наш тут же и масло с медом источать станет, и Вратами Царским взойти ко Причастию Святому позволит, и на пупе-то весь, прости Господи, извертится. А пожертвуй-ка ему, как с водосвятием в дом к тебе придет, лиску-другую да на лицо его глянь — ровно то не деньги пред ним, а катыш навозный. Бедняка не крестит, не обвенчает и не отпоет безмездно — община складчину собирает. Прежде трапезная у нас была для агап приходских. Нищие да странники кормились при ней. Нынче уж не кормятся — отец Алексий говорит: самому на хлеб не хватает, с голоду пухну. То правда, отче, пухнет — поперек себя шире стал, в редкую дверь войдет.

— Людей ремесленных под себя подгрести норовит! — не сдержался кто-то. — Вам, бает, под крылом церковным лучше будет. К мастеру Николе тоже на кривой козе подъезжал — соврать не даст.

Кузнец, не оглядываясь, отмахнулся:

— Чать, и сам правду Божию от незатейливой хитрецы поповской отличу, и работники мои не дураки. Я на свое сводить не стану, мне тех жаль, кто за себя постоять не может.

— А матушка отца Алексия — что твоя боярыня! — сказал кто-то из женщин. Ее сотоварки тут же подхватили:

— Во храме на всех покрикивает да пальцем потыкивает: кому где встать да что делать. Того и гляди — на амвон взберется.

— С детьми ее нянчись, да по дому для нее, да на огороде!

— И чтоб ручку ей целовать, будто она мать-игуменья какая!

Отец Варнава приподнял ладонь — люди тут же примолкли — и спросил:

— Епархия ваша какая — Хлыновская?

— Да, отче.

— Так... Архиепископ Феодор... Извещали его обо всем непотребстве этом?

Кто потупился, кто вздохнул, кто пожал плечами.

— Извещали, — сказал мастер Никола с той же угрюмостью, что и вначале. — На порог не пустил. После выслал келейника своего сказать, что помолится за нас.

Он замолчал и выжидательно посмотрел на отца Варнаву. Прочие тоже умолкли.

— Я — простой игумен, людие. Однако ждали вы меня не един день — даже дозор ребячий выставили. Отчего ж думаете, что я смогу управу найти на пастырей неправедных?

— А мы не думаем, отче, мы знаем, — кузнец усмехнулся, со спокойной уверенностью качнул головой. — Вас, ставропигиальных, за версту видать.

— Да ну? — удивился отец Варнава. — Так-таки — за версту? Нешто мы иные какие?

— Нет, отче. Вы таковы, какими бы всем быть. Тем-то средь иных и приметны.

— Ну, довольно об этом. Навестить пора отца Алексия — показывайте дорогу-то.

Гурьба обрадованно зашумела, окружила отца Варнаву и медленно потекла обратно в село. Кирилл и братия пошли следом, ведя коней в поводу.

Старые ракиты отступили в сторону, открывая взору пряничный терем, прихотливо-бестолково изукрашенный разноцветными башенками-смотрильнями и многоярусными гульбищами. Посреди широкого двора, окруженного недостроенным кирпичным забором, влажно поблескивал черным лаком и знаменитыми алыми цветами на крутых боках яровский возок. Трое работников, мешая друг другу, осторожно омывали его из кадушек мягкими греческими губками.

— Оглаживай, а не дери — не то оцарапаешь! Шпицы не все враз, а по единой протирай! Споднизу, споднизу такоже! Да не руку суй туда, а выю не ленись наклонить! — сварливо подбадривал их рыжеволосый бородач отменной упитанности. Распахнутая на почти бабьей груди его шелковая домашняя киса открывала дорогой нательный крест-энколпий цареградской работы.

— Вот он, настоятель-то наш, — мрачнея, проговорил вполголоса мастер Никола. — Мы за воротами побудем, отче, — так привычнее.

Отец Алексий обернулся. Острые глаза его быстро метнулись с отца Варнавы на Кирилла с братиями и своих прихожан за распахнутыми воротами.

— Помоги, Господи, во трудах ваших! Игумен Варнава, настоятель Преображенской обители, — проговорил тот, подходя и обмениваясь священническим приветствием с отцом Алексием.

— Протоиререй Алексий... — он сузил маленькие глазки и мотнул головой в сторону ворот. — Наябедничали уже?

— Экий славный у тебя возок, отче! — восхищенно сказал отец Варнава. — Много ли дал за него?

— Ведь с прошлой седмицы тебя дожидались-то, во все глаза глядели. Заставу неусыпающую учинили... — он покривился и хрюкнул. — Думали, мне то неведомо.

— И палаты просто на диво хороши! Судя по красе такой несказанной, мыслю, то ты мастерам указывал, чему каким быть да где стоять. А ябеды людские — как ты говоришь — вовсе не пусты, гляжу я. Так ли, отче?

— А тебя, черноризец... — отец Алексий переменился в лице, остервенело пнул ближайшую кадушку, опрокинув ее, и заорал на притихших работников: — И эти туда же — и уши развесили, и рты пооткрывали! Прочь пошли, бездельники, прочь! А тебя, черноризец, зависть черная гложет от того, что своего ничего не имеешь, все заемное? Да кто ж вам, ставропигиальным, виноват — сами себе мирян на загривок усадили, везите теперь...

Он подергал руками воображаемые поводья и причмокнул.

— Вот как ты заговорил, отче! — с интересом заметил отец Варнава.

— Да ну? Неужто впервые слышишь такое? Где ж ты пребывал доселе?

— А в тех местах, где совесть раздавали.

— Стало быть, и совесть у тебя не своя, а заемная.

— Правда твоя. Нет у человека ничего своего — Все от Господа получено.

— Мне вот о чем давно уж спросить мечтается, отец игумен, — сказал отец Алексий почти задушевно, — и тебя, и таких как ты: неужто вам самим не хочется жить по-человечески, а?

Он приблизил свое лицо к лицу отца Варнавы:

— Я тебе в глаза только загляну, а ты и не отвечай, если пожелаешь, мне слов не надобно.

— Заглядывай смело. А коль грехов да страстей моих не разглядишь, сам о них скажу. Поболе их, чем у тебя. Токмо я свою грязь грязью и называю, а ты свою норовишь за чистоту выдать да еще и Писанием подпереть. И по-разному мы с тобою понимаем, что значит: жить по-человечески.

— Да, черноризец, да, — ох как по-разному! Ни жены у тебя, ни детей, заботиться ни о ком не надо.

— Ни о ком? — отец Варнава по-ребячьи фыркнул, а затем рассмеялся в полный голос. — Отче, да сам ты хоть веришь ли в то, что говоришь? А куда клонишь, я знаю, — не впервой слышать приходится песнопения на скорбный глас шестый о голодных детушках да сирых матушках. Да вот только доносятся они отчего-то не из бедняцких изб, а из теремов иерейских. Подле которых возки лаковые, ценою во сами терема, стоят.

Отец Алексий приподнял на шнурке нательный крест и, уставив на него короткий толстый палец, приоткрыл было рот.

— Довольно, отец протоиерей! — возвысил голос отец Варнава. — Ты — пастырь. Всё. Первое для тебя — овец накормить, а не самому жрать в обе руки. Коль не по тебе служение такое — уходи. И от иных трудов кормиться можно.

Он раскинул руки и поднял глаза:

— А за палаты сии сколь грехов-то с души твоей паства молитвами своими благодарными смоет — завидую я, отче!

— Не юродствуй, черноризец! И не тебе добром моим распоряжаться! Не тебе!

— Верно говоришь, не мне, — легко согласился отец Варнава. — И даже не тем, кого после меня в гости ждать станешь.

Он вытянул руку в сторону ворот, за которыми стояли, сбившись в робкую стайку, прихожане Сретенского храма:

— Им. Ради них Господь на землю приходил. Они — Церковь. Не мы с тобою. Так было, есть и будет. А теперь оставайся с Богом, отец протоиерей.

Поклонившись, он зашагал прочь со двора.

Отец Алексий остался стоять, тяжело переводя дух да глядя перед собою в землю невидящими глазами. Затем внезапно вскинул кверху кулаки — мягкие широкие рукава кисы скользнули вниз, обнажив белые полные руки, — и потряс ими в спину отцу Варнаве:

— Ненавижу! В аду бы вам всем гореть! А тебе — первому!

Он бросился вперед.

Игумен остановился, развернувшись. Отец Алексий с размаху ударился лицом о его широкую грудь, всхлипнул и, откинувшись, упал навзничь.

Отец Варнава наклонился над ним, протянув руку. Спросил участливо:

— Не расшибся ли, отче?

* * *

— А, может, у нас заночуете, отец игумен? Дело к вечеру — чего в путь пускаться-то? — титарь помялся и искательно взглянул на отца Варнаву. — К тому ж, при храме нашем избенка имеется странноприимная...

— Ну что ты за человек такой, Иустине!— сказал с сердцем мастер Никола. — Даже и в гости не зазовешь по-людски: 'а может', 'избенка странноприимная'... Постой-ка ты лучше в сторонке, не позорь народ.

Он дружелюбно хлопнул титаря по плечу, от чего тот слегка присел и тихо ойкнул. Затем неторопливо положил просторный поясной поклон перед игуменом:

— Отче Варнаво! И ты, княже Кирилле, и вы, всечестные братия! Милости прошу под кров мой ко хлебу моему!

— Такоже и мы всем приходом нашим просим пожаловать к мастеру Николе! — радостно подхватил титарь.

Кузнец покрутил головою и крякнул.

— Да мы к ночи еще успели бы ... — начал Кирилл, тут же ощутив в боку короткий тычок со стороны брата Иова. Он умолк, покосившись на инока, — руки того были покойно сложены на груди.

— Что, княже?

— Ничего, — буркнул Кирилл, потирая бок.

Отец Варнава поклонился в ответ двукратно — кузнецу и прихожанам:

— Честь приемлем и благодарим.

Мастер Никола обернулся к сельчанам, поднял руку:

— И вас, люди добрые, прошу повечерять с нами — нечасты у нас гости таковые. А ты, Петре-друже, беги вперед нас Марию мою упредить.

* * *

— Вот тут ты неправо толкуешь, Архипе, неправо! — торжествующе пробасил титарь и потянулся рукою к широкой мисе с глянцевыми колечками свиных колбасок. — Кожаные ризы, кои Господь дал Адаму и Еве по изгнании их из сада Эдемского, то не одежа из шкур звериных. Сие следует разуметь, как наши покровы плотские, так-то. А коли сему толкованию не веришь, — а оно не мое, святые отцы учат тако, — то давай отца игумена попросим рассудить о том.

— Отца игумена мы попросим благодарственную молитву прочитать, — сказал кузнец со значением. — Гостям нашим отдохнуть пора уж — не забыл о том за богословствованиями своими, Иустине? А нам пора и честь знать.

Титарь с большим сожалением положил колбасное колечко обратно. Загремели по половицам отодвигаемые лавки — все поднялись.

Отец Варнава прочитал молитву, заключенную громогласным иустиновым 'Аминь!' Его тут же окружили жена и дочери мастера Николы, наперебой щебеча что-то о постельках, подушечках, свечечках и кувшинчиках с водою на ночь.

— Звездно-то как! — восхищенно затрубил неуемный титарь, выйдя на крылечко. — В Писании сказано: 'И создал Бог светило большое, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды'. О звездах же, для чего они, не определяется. Вот ты, брат Илия, человек ученый — не истолкуешь ли, отчего Слово Божие столь мало говорит об устроении Небес?

— Оно больше говорит о том, как душе человечьей попасть на эти Небеса.

Титарь восхитился:

— Сколь хорошо-то сказано!

— То не мои слова.

— Ты, Иустине, собираешься ли нынче дома ночевать? Ну-ко... — кузнец бесцеремонно приобнял титаря и стал спускаться вместе с ним по ступенькам.

Кирилл свернул за угол, присел на вросшее в землю бревно у стены. Справа за воротами бормочущий ручеек последних гостей растекался в стороны, затихал и пропадал в ночи.

Он откинулся назад, опершись на руки. Закрыл глаза:

'Видана...'

Теплый огонек стал медленно разгораться в голове.

— Княже! — послышалось вдруг где-то рядом.

Огонек задрожал и погас. Кирилл распахнул глаза из одной темноты в другую, дернул головой и в сердцах ударил ладонями по бревну.

— Княже! — повторил голос за кустами сирени у забора.

— Чего тебе?

— Поговорить надобно. Да ты поближе подойди, не бойся.

Кирил пробурчал что-то себе под нос. Поднявшись сердитым рывком, направился к ограде. Крепкая рука ухватила его за плечо, отдернув назад.

— Говори, человече добрый, — сказал возникший из ниоткуда Иов. — Да объявись, окажи милость.

За кустами послышался шорох, негромкое звяканье и быстро удаляющийся перестук конских копыт.

Инок повел головой, вглядываясь в ночь. Прислушался.

— В дом, княже.

— А кто это был? — спросил Кирилл растерянно.

— Человек на коне. В дом.

Отец Варнава молча выслушал брата Иова. Кивнул — то ли его словам, то ли своим мыслям — и проговорил неопределенно:

— Так...

Келейник, наклонившись к его плечу, коротко и неслышно прошептал что-то.

— Нет, — ответил тот, подумав. — Не стоит, пожалуй.

— А, может быть, этот ... — начал Кирилл.

— Все может быть, княже, — перебил отец Варнава. Добавил мягче:

— Завтра уже в обители будем ночевать. А теперь спать пора. Ангела-хранителя тебе.

Глава 11

— Не нравится мне это! — недовольно произнес скрипучий голос прямо над его темечком. — Там головы не хуже наших с вами. Догадаются.

— О чем? О том, что мы же и позволим? А пока гадать будут — время-то уйдет! — другой голос хрюкнул и добавил поспешно-поощрительно:

— Давай, голубчик, давай!

Последние слова, видимо, относились к невысоким — с пятилетнего мальчишку ростом — песочным часам, которые тут же с тихим шелестом прошествовали вразвалку слева от Кирилла и стали взбираться по высокой лестнице. Похоже, там, наверху у них был какой-то дом. Разглядеть хорошенько было нельзя — голова не поднималась. Стеклянно прозвенела, открываясь, незримая дверь и запахло неведомыми волшебными травами. Наверное, поэтому скрипучий голос вдруг заговорил на неведомом языке. Песочные часы у себя наверху отозвались струящимся шорохом. 'Это уходит время', — догадался Кирилл. Белая птица мягко упала на его лицо, раскинув крылья. Затем ударила острым клювом в правый висок.

* * *

Крылья птицы приподнялись, округлились и превратились в белый свод кельи.

'Я дома, — медленно подумал Кирилл. — Дома... Вот странно-то...'

Из памяти тут же всплыла светелка в верхнем ярусе отцовского терема. Он дернул головой, отгоняя ее, — картинка послушно съежилась и юркнула обратно.

Узкое ложе у двери было пусто.

Кирилл оделся, выглянул на галерею:

— А где брат Иов?

Послушник, не отрываясь от книги, ткнул пальцем за окно:

— Внизу. Тамо же и отец игумен, княже. Ты того, поосторожней, мало ли...

— Случилось что?

Галерейный с удивлением поднял глаза:

— Так ведь праздник завтра, Назария Благодатного! А после Литургии крестный ход с молебном о даровании урожая. Братия нынче аки птицы порхают — туда-сюда, туда-сюда. Отец игумен с утречка не то, чтобы гневлив, а так... порядку ради... — он понизил голос. — Хоть и князь ты, а это... поглядывай с бережением, да...

Отец Варнава беседовал с отцом благочинным, временами поворачивая голову и делая знаки куда-то в сторону. На углу стоял брат Иов в окружении невысоких и широкоплечих, под стать ему, послушников. Он что-то негромко говорил, почти не шевеля губами да сложив на груди руки по своему обыкновению. В ответ на его речи послушники один за другим, коротко поклонившись, быстро исчезали.

Увидев Кирилла, настоятель прервал свою беседу и поманил его.

— Знаю, знаю, — он улыбнулся, предупредительно подняв руку. — Можешь ничего не говорить. И ты заждался, и тебя заждались. С Богом, княже. К вечерне вернись.

— Спаси Господи, отче. А что же Иов?

— Не пекись о том. С Богом, с Богом. Гостинец свой не забудь.

Кирилл повернулся и направился к задней калитке, старательно ступая помедленнее — его так и подмывало помчаться во весь опор. Так он и поступил, едва лишь чинно притворил за собою дубовое полотно под безразличным взором послушника-привратника.

Иов ухмыльнулся половиною улыбки, глядя, как юный князь с копытным стуком несется вскачь по деревянным торцам тропинки, лихо гикая и проскальзывая на поворотах.

'А вот и наше место, — подумал Кирилл, улыбаясь кусту шиповника, как доброму знакомому и остановился. -Наше...'

Это слово вдруг отдалось сладким уколом слева в груди — он вздохнул, на мгновение невольно закрыв глаза. Ему вдруг показалось, что он не был здесь очень и очень долго. Целую вечность.

'Видана! Я здесь!'

Наверное, это солнечные блики от воды пробивались сквозь закрытые веки и прыгали в темноте, мешая свету разгореться. Кирилл рыкнул негромко, пробормотал: 'Да все равно я тебя сейчас увижу...' и рысцой потрусил в сторону близкого леса.

На краю дубравы он вдруг ощутил себя входящим в храм. Поневоле перешел на неспешный шаг. Из памяти тут же донеслось голосом Виданы:

'Только в дубраву войдешь да вниз спустишься — тут тебе и Хорев Лог. А в нем и деревня моя...'

Через поляну пробегали несколько тропинок, исчезая в мягком древесном сумраке. Кирилл наугад выбрал одну из них, побрел вперед, улыбаясь чему-то и касаясь пальцами потаенного кармашка на груди.

— Князь Ягдар! — прозвучало вдруг совсем рядом. Как показалось Кириллу, откуда-то сверху.

Он остановился, огляделся по сторонам.

— Здесь я княже, здесь, — опять произнес ясный и звонкий голос.

Кирилл поднял голову.

Огромный древний дуб, очевидно, был когда-то поражен молнией — в основании его угольно чернела стрельчатая пещерка. Саженях в полутора от комля он был спилен и увенчан небольшим срубом, крытым дранкою. Толстые отростки корней напоминали когтистую лапу исполинской птицы, хищно ухватившей землю.

— Избушка на курьей ноге... — вырвалось у изумленного Кирилла.

Из распахнутого окошка приветливо качал снежно-седой головою старец. Это был Белый Ворон.

— Она самая, княже. Здравия и долголетия! Не поднимешься ли ко мне?

— Мира и блага, отче Вороне!

Кирилл наклонил голову, собираясь шагнуть в обгорелое дупло.

— Не туда, княже. Неужто запамятовал? Надобно сказать: 'Избушко, избушко, повернись к лесу задом, ко мне — передом!'

Кирилл оторопел.

Белый Ворон засмеялся беззвучно и помахал рукой:

— Сзади, сзади зайди — дверь там. Я тебе лествицу сброшу.

Наверху открылась дверь, вниз упала веревочная лестница. Кирилл подергал перекладину сапогом, примеряясь. Наморщил лоб — что-то похожее уже было.

'Да, сон. Песочные часы-мальчишка, лестница и дом наверху'.

Старец протянул ему крепкую ладонь. Он перемахнул через порог, оправил одежду и огляделся с нескрываемым любопытством.

Лежанка под медвежьей шкурой, в изголовье добела выскобленный столик, по стенам — полки с ящичками и горшочками. Ярко и звучно пахло травами — с потолка свисали бесчисленные сухие снопики да пучочки — и еще чем-то совсем незнакомым.

'И травами пахнет, как там...'

— Здесь дом ваш, отче?

— Здесь тоже.

— А зимою как же? Я гляжу: ни печки, ни очага.

— Привык я. Да ты садись, садись, — Ворон указал на лежанку, придвигая для себя коротконогий столец.

— А мне давеча сон приснился занятный...

— Вот и расскажешь сейчас, потешишь старика. До чего ж я люблю слушать о диковинах разных!

Он вдруг согнал улыбку с лица и сказал совсем другим голосом:

— Разумеешь ли, что не из праздности и любопытства стариковского зазвал тебя?

— Да, отче.

Ворон кивнул:

— Вы, Вуковичи, всегда смышлены были. Прозор, дед твой, большие надежды на отца твоего возлагал, оттого-то имя Вука, Рода вашего, и дал ему. А мечты его, вишь, на тебе, княже, оправдились. Да...

— Так вы и деда моего знавали?

— И прадеда твоего, Тримира, знавал — вот таким еще, — Белый Ворон опустил ладонь вровень с лежанкою.

— Вот это да... Сколько ж вам лет, отче?

— Много, младший из Вуковичей. Не беги! — добавил он неожиданно и строго.

Кирилл изумился:

— Да я же сижу пред вами, отче!

— Нет, бежишь, — Ворон коснулся пальцем его лба. — Здесь. А не надобно — не опоздаешь. С Виданою увидишься как раз во время должное да урочное — ни ранее, ни позднее.

Кирилл опустил глаза и принялся оправлять под собою медвежью шкуру.

— В жизни этой все случается именно в свой час, — продолжил старец, не обратив внимания на его смущение, — хотя и не так, как нам того желалось бы. И то мы спешим бедою назвать. Ты же на печаль скор не будь. Над словами этими позже поразмыслишь, сейчас просто запомни их.

— Да, отче.

— Слыхал я, дядька-пестун был у тебя.

— Ага, Домашем звали. Сколько живу, столько и он рядом со мною. Дня за три до отъезда моего из Гурова вдруг пропал безвестно, как сквозь землю провалился. Искали, искали, да без толку. Жалко его — хороший он был.

— Не припомнишь ли, где в последние дни бывали вместе?

Кирилл подумал.

— Ходили на ярмарку зверей чужестранных поглядеть — там зверинец переезжий гостевал.

— Дорогою заходили куда-нибудь?

— Не помню такого.

— Не помнишь. Ну, ладно. А сны свои диковинные давно ли видеть стал?

— Где-то о той же поре.

— Вот как... — Ворон перебросил на грудь две из трех белых косиц и одернул широкие рукава рубахи. — Теперь погляди сюда, Ягдар из рода Вука...

* * *

Кирилл смутился под молчаливым взглядом, произнес осторожно:

— Отче, вы меня о чем-то расспросить собирались.

— Я на свои вопросы ответы уже получил.

— Разве? А когда же?

Старец с важным видом поднял ладонь и распевно возгласил:

— Белый Ворон все видит и все знает — что было, что есть и что будет! Так-то...

Подмигнул, добавив обычным своим голосом:

— А ты, я вижу, сказать что-то хочешь.

Кирилл неуверенно подвигал плечами и головою, словно прислушиваясь к чему-то внутри:

— Даже и не знаю. Чувствую себя как-то...

— Неладно?

— Да нет, наоборот. В голове ясно так, а во всем теле... славно, что ли...

— Славно — так славно. А теперь пора тебе. Как ручей перейдешь, ратиборов дом по левую руку вторым будет. Спасибо, что навестил старика.

* * *

На мостках ниже по течению женщины и девицы, полоскавшие белье, обернулись в его сторону и оживленно защебетали.

Дом окружали густые кусты облепихи. Кирилл положил руку на низкую калиточку, утонувшую в просвете кустов, крикнул во двор:

— Хозяева! С добрым днем!

Дрозд-рябинник выпорхнул из ветей прямо перед его лицом.

— Ищешь кого, юнак? — раздалось за спиною.

Светловолосая девушка оглядела его, перехватив половчее ведра с водою, и указала движением подбородка:

— Отвори-ка, сделай милость.

Кирилл открыл калитку, посторонился.

— Ягдар-Кирилл мое имя. Мне бы...

— А-а-а! Так вот ты каков, князь Ягдар! — распевно проговорила девица, толкая дверь коленом и еще раз окидывая его взглядом. — Стало быть, к Видане ты.

— Да. Дома она?

— Дома, дома.

Из сеней на голоса выглянула хозяйка.

— Матушка, это князь Ягдар! Тот самый!

— Здравия и долголетия.

— Мира и блага. В дом проходи, княже.

— А Видана твоя на заднем дворе курочек кормит! — медовым голоском сообщила дева — очевидно, старшая из дочерей Ратибора — и прищурила один глаз. 'Как Видана!' — тут же подумал Кирилл.

— Уж такая хозяюшка она у нас, уж такая лапушка! То-то женою кому-то будет — всем на зависть да на заглядение!

— Ярена! — сказала мать укоризненно. — Кликнуть ее, княже, или сам подойдешь?

— Сам, ага. Спасибо.

— С той стороны зайди, — она указала рукою. — Там увидишь.

Он не успел сделать и двух шагов, как из-за угла появилась, напевая и размахивая коробочкой-полотухой, Видана. Увидев Кирилла, она пискнула, вскинула руки, уронив берестянку.

— Ягдар, ты... Приехал... Ой, да как же... Я сейчас, я мигом... — Видана заметалась, шмыгнула мимо Кирилла в избу и заверещала оттуда:

— Матушка, матушка!

— А он и вправду хорош собою, сестрица! — пропела ей вослед старшая. — Не соврала ты!

— Ярена, а ну-ка в дом! — прикрикнула мать сердито. — Ишь ты...

Кирилл негромко и с большим достоинством кашлянул:

— А хозяин здесь ли?

— К вечеру будет. Нужду какую к Ратибору имеешь, княже? — она обратила на него улыбающиеся глаза.

Кирилл смешался:

— Да нет. Почтение выразить хотел. Вежества ради.

Мать кивнула, возвращаясь в избу:

— Сейчас выйдет уж. Погоди маленько.

Голубой сарафан метнулся в дверном проеме. Видана крикнула что-то в глубину дома, сбежала по ступенькам и ухватила Кирилла за руку:

— Идем-идем-идем!

— Не до темноты, дочушка! — донеслось вослед. — И тебя прошу, княже.

Кирилл неуклюже поклонился через плечо.

Над соседскими палисадами и кустами стали появляться лица, исполненные внимания и любознательности. Женский щебет на ручье сменился восторженным кудахтаньем.

— Скорей-скорей-скорей!

— Ты чего?

— Да ну их... А куда пойдем — по дубраве погуляем или к нашему месту на реке?

— Знаешь, когда я шел сюда мимо него, теми же словами и подумал: 'наше место'.

— Правда?

— Правда. А чего мы бежим? Нас никто уже не видит.

— И то!

Видана остановилась, запрыгала и захлопала в ладоши:

— Хорошо-то как! Ягдар, а ты когда вернулся? Сегодня?

— Вчера к ночи. Еле до постели добрался.

— Ягдар, а я потом каждый вечер все звала, звала тебя, а увидеть не могла никак.

— И у меня не получалось.

— Я после того раза к Белому Ворону побежала радостью поделиться, а он вроде как опечалился. Как думаешь, отчего?

Кирилл дернул плечом:

— Кто знает. А Ворон меня давеча к себе зазвал.

— В Диево Урочище? А как же ты ко мне поспел так скоро?

— Да нет, в избушку на курьей ноге, — Кирилл помахал рукой. — Тут где-то она недалече.

— Да ну! Он же никого никогда не зовет туда!

— Выходит, я первый.

— Ух ты... А как там внутри? А чего хотел?

— Избушка как избушка. А чего Ворон хотел — я, правду сказать, так и не понял. Видана, а я дни считал, как только мы в путь отправились — шесть, пять, четыре...

— Ягдар, а как ты уехал, с отцом ли говорю, с матушкою, делаю ли что — а предо мною ты стоишь. И смотришь так...

— Как?

— Так! — Видана быстро отвернулась и защебетала в сторону:

— Ягдар, гляди: а вон камушек, а на нем три ящерки на солнышке греются! Зелененькие!

— Камушек... О, Господи... — пробормотал Кирилл, останавливаясь. — Да что с головой-то у меня!

Он в сердцах оборвал на груди кафтана упрямый крючок и сунул руку за пазуху.

— Видана, а это тебе. Вот...

Кирилл разжал пальцы — на ладони лежал серебряный перстенек с бирюзовым камушком-глазком.

— Ягдар...

— Я это... Хотел, чтобы и к сарафану твоему голубому, и глазам твоим...

Видана завороженно-медленно надела перстенек на палец, закрыла глаза. Так же медленно потянулась к Кириллу. Он почувствовал, что его сердце сорвалось вниз и, увлекая за собою разум, стремительно понеслось в бездну.

Видана отпрыгнула, рассмеялась незнакомо. Закружилась-запела, отставив руку да любуясь подарком:

— Мой, мой, мой!

Кирилл не сразу понял, что может дышать и улыбаться.

— Видана...

— Аюшки? Мой, мой, мой!

— А кто твой-то: перстенек или я?

— А вот и не скажу! А ты его в дороге купил или там, куда ездил?

— В Белой Кринице, да. Князь Стерх нас приглашал суд свой с ним разделить.

— Суд... Вон ты какой у меня... И что?

— Пригодился я, слава Богу. Там целая история вышла — и со мною, и с перстеньком этим. Хочешь, расскажу?

— А хочешь, я сама погляжу? — она схватила Кирилла за плечи, ее глаза приблизились.

— Ну... Да.

— Ты сам ничего не вспоминай, не надобно, только весь распахнись да растворись предо мною.

— Да знаю я, знаю.

— Голову наклони.

Видана закрыла глаза и коснулась своим лбом чела Кирилла. И тут же рванулась на волю цветастая круговерть, в которой завертелись-замелькали синева, сумрачная зелень, белый шатер, звезды в озере, изящные руки и широкая шляпа брата Эйзекаи, золотые блики на куполах Белой Криницы, Держан, хлебосольный стол князя Стерха, райские птицы на богатой ферязи, страх в распахнутых глазах Избора, толстая Малуша, княжна Светава, голосящий по-бабьи купец, клубы пыли под копытами тонконогого аргамака, пряничный терем, голос в ночи...

Маленькие ладошки внезапно оттолкнули его.

— Ты держал ее на руках... — прошептала она.

— Кого? — пробормотал Кирилл, возвращаясь.

— Ты держал ее на руках! — повторила Видана громче и заколотила кулачками по его груди. — Княжну эту! А она обнимала тебя! Я видела, видела!

— Видана!

Она закрыла лицо руками, опустилась в траву и заплакала.

Кирилл неуклюже затоптался над нею:

— Господи, да что же это... Видана... Видана...

Она заплакала еще горше, хлюпая носом да попискивая.

— Ежели ты все видела, то и знать должна, как на самом деле было.

— А я и знаю, да! Ты ей люб и она — княжна! А я кто рядом с нею?

— Да ты для меня...

— Она — княжна, княжна, княжна! А я хоть и простая девка-дубравка, да все разумею! И ни подарки твои мне боле не надобны, ни ты сам, князь Ягдар!

Видана вскочила на ноги, сорвала с пальца перстенек. Отчаянно размахнувшись, забросила его в густые травы поляны. Затем развернулась и побежала обратно в деревню.

Кирилл заледенел:

— Видана...

Сумрак дубравы обратился в ночь.

* * *

Белый Ворон стоял посреди тропинки, обеими руками опершись на посох, и молча ждал. Видана шмыгнула носом, одернула сарафан. Перешла на робкий шаг.

— А теперь стой, девонька. Зачем ты сделала это?

— Что, отче?

— С Вороном говоришь, не с князем Ягдаром. Почто обидела его?

Видана засопела и опустила голову.

— Другому рану нанести, а себя жалеть — ой, как сладостно бывает! Так ли? С неких пор на примете ты у меня, ведай о том. Много говорить не стану — разум твой вижу. Немалый разум, да. Ему повинуйся, а не страстям своим. А обуздать себя не сможешь иль не захочешь — поможем тебе. И я, и отец твой.

Видана переступила с ноги на ногу, опустила голову еще ниже:

— Отцу только не говорите, Вороне.

— Вот как? Ну-ка, в глаза мне посмотри. Не деву строптивую да своенравную вопрошаю я сейчас, а ту Видану, которая прячется в ней. Правда ли, что так лучше для всех будет? И для нее самой? То-то. Голову не опускай — не передо мною виниться надобно. А теперь пойдем.

— Куда, Ворон?

— Каверзы твои поправлять. Поправлять ты будешь. Куда подарок бросила? Показывай.

— А вдруг он там еще?

— Князь Ягдар? Нет, ушел уже. Правоту твою на себе несет.

Она ткнула пальцем в сторону маленькой полянки, усыпаннной яркими солнечными лоскутами.

— Где-то здесь, отче.

— Где-то... Не видишь, значит. Вот что ты сама с собою творишь — понимаешь ли?

Ворон остановился посреди тропинки и молча протянул руку.

Видана побрела в траву, шаря в ней да временами нерешительно оглядываясь.

— Ищи, ищи.

Голубые цветочки и жуки с небесным переливом надкрылий наперебой спешили прикинуться бирюзовыми камушками. Пырей норовил повернуться к пальцам своими зазубренными лезвиями, а осот — колючками. Где-то рядом трескуче и злорадно расхохоталась сорока.

— Нет его, отче! Нигде нет — потерялся!

Видане вдруг очень захотелось упасть лицом в траву да зарыдать во весь голос.

Ворон приблизился к ней. Вздохнул, взял за руку.

— Спасибо, отче.

Она благодарно улыбнулась. Сделав несколько шагов по поляне, опустилась на колени:

— Вот он! Нашла! — Видана схватила перстенек и, не сдержавшись, порывисто поцеловала его. — Вороне, еще раз спасибо за помощь вашу!

— А я вовсе и не помогал тебе. Просто за руку держал.

— Да? А вот теперь помириться бы мне... — ее глаза блеснули робкой надеждой.

— Повиниться? — переспросил старец, похоже, не расслышав. — А что — славно мыслишь, девонька. Хвалю, хвалю.

— А как? Ну, чтобы все ладно вышло?

— Тут уж Ворон не советчик — на то отец с матерью есть. Отцовские слова в голову возьми, матушкины — в сердце сложи. А напоследок вот что еще скажу: князь Ягдар не тебе одной нужен. Запомни это.

Глава 12

— Аминь, отче Власие, аминь! Спаси Господи, и тебе того же желаю. С прибытием! Добрался-то как?

— Слава Богу за все. Годы наши, как и грехи, немалые — к дороге теперь, как к подвигу сугубому приуготовляешься. Вот что, батюшка игумен: а благослови-ка ты чайку горяченького!

Маленький архимандрит шумно и радостно потянул носом, опускаясь в кресло:

— И шанежки, чать, поспели уж — даже сюда духом заносит!

Отец Варнава обернулся к келейнику — тот уже подхватился, направляясь к двери, — и удовлетворенно кивнул.

— Мыслю, первый я? — не то спросил, не то утвердил отец Власий.

— Тебе ли не знать, отче?

— Да уж, да уж... Как там у Екклесиаста: 'Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь'. К вечерне Димитрий поспееет — он сейчас в возке своем все пытается ноги поудобнее пристроить да, как всегда, бубнит недовольно, — а мастер Георгий к полуночи будет, не ранее. Чую, животом мается, бедолага, раз за разом с коня поспешно сходит — а не надобно было ту белорыбицу в харчевне вкушать, ох не надобно! Хе-хе... Ему бы по прибытии снадобья какого-нибудь закрепительного у отца Паисия испросить... А-а-а... Нет больше с нами лекаря нашего благородного — услал его злобный отчим Варнава с глаз долой, за тридевять земель да во тридесятое царство!

Отец Варнава усмехнулся:

— Как говорит мастер Зенон, 'ты все такой же, отец архимандрит!'

— Верно говорит! — охотно согласился отец Власий. — И всегда добавляет при этом свое непременное 'одобряю!' Одобряет, значит, — смекаешь? Хе-хе...

— А прозорливость свою ты бы лучше обратил в день завтрашний — хоть для начала. Очень бы меня утешил.

— А вот этого не могу, сам знаешь.

— Да знаю, знаю. Уж и помечтать нельзя... Выезжали поодиночке и не один за другим, я надеюсь?

— Как ты и просил. Что ж это наш батюшка игумен задумал такое, что ему вдруг занадобилось старую дружину вновь собирать — страсть до чего любопытно! Только-только, понимаешь, я во скиту своем в самый смак покоя от тебя, отец настоятель, вошел. Да и старец Димитрий наш во Лемеше своем благодатном. А тут нам нате на лопате: пожалуйте-ка опять на службу! Хе-хе... Аль ты новыми подчиненными недоволен, аль они тобою? Ведь говорил я тебе: а не ходил бы ты во игумены! Говорил? То-то! Хе-хе... Или старые кони, что борозды не портят, все-таки понадежнее новых будут, а?

— Георгий-то во старые давно ли принят?

— Да это я так, дабы складности не нарушать. Не можешь без нас, значит... Отрадно осознавать сие, отрадно! Хе-хе...

— Верно осознаешь, отец архимандрит. Только это еще не все. Окажи милость, подай-ка мне вон тот ларчик — тебе дотянуться способнее будет...

Напускное любопытство на лице отца Власия тут же заменилось настороженностью, едва из ларца появился сложенный вдвое и убористо исписанный листок плотной бумаги:

— Это что?

— Донесение от князя Гуровского и Белецкого Вука-Иоанна, переданное с младшим сыном его, княжичем Ягдаром-Кириллом. Нынче — князем.

— Как это — князем?

— Ты читай, читай...

Дверь приоткрылась. Грамотка тут же исчезла из рук архимандрита неведомо куда.

— А вот и чай! — Брат Илия, покосившись в сторону отца Власия, добавил осторожно:

— Важное, отец игумен...

— Сюда поставь. Благодарю... Говори.

— Брат Авель деньги взял — только что мне доложил. Наказано ему заднюю калитку отпереть, как только крестный ход обитель покинет да к лесу приблизится.

Игумен выпрямился в кресле:

— Так... К Ратибору — гонца, а ко мне — брата Иова. Не медля.

Старенький архимандрит Власий безмятежно прихлебывал чай и покряхтывал от удовольствия.

* * *

На колокольне ударил знаменитый, горлинского литья, большой колокол — Иов повернулся и перекрестился с поклоном в сторону благовеста.

— А мне почему на крестный ход нельзя? — спросил Кирилл хмуро.

— Так отец Варнава благословил. Давай, проходи.

— Э! Да здесь окошко под самым сводом — что ж я увижу-то?

— Ничего не увидишь. Как уйду, забираться туда не вздумай, Бога ради. Всерьез прошу. Или в погребе запереть?

— Не буду, не буду... Чего ты нынче такой?

— Ничего. Как кончится всё — отопрут тебя.

— А что кончится?

— Заточение твое. Книги — на полке. И сиди тихо, княже.

Благовест сменился праздничным трезвоном.

Отец Варнава, подняв руку, сотворил крестное знамение на четыре стороны света. Тут же подал свой знак канонарх и хор редких по силе и красоте басов грянул, перекрывая колокольную разноголосицу, тропарь праздника. Непривычные из гостей-мирян вздрогнули, восхищенно-уважительно закивали головами. Послушники во главе подняли кресты да хоругви. Вслед за ними медленно возвысилась над толпою, поплыла вперед на облачках кадильных дымков саженная икона Назария Благодатного, 'Спорителя даров земных'.

— Благослови, Господи, — негромко сказал самому себе отец Варнава. Он повел плечами, оправляя праздничную зеленую фелонь, и сделал первый шаг. Двенадцать иеромонахов за ним — по числу Апостолов — тут же слаженно повторили его.

Волна движения медленно покатилась по человеческой реке в тесных берегах монастырских улочек.

Брат Илия отодвинул низко нависшую ветку, отпер дверь и посторонился.

— Как тебе, мастер Георгий, получше ли? — спросил отец Власий, наклоняя голову при входе...

* * *

Человек в одежде паломника отвел глаза, в который раз истово перекрестился на золотое марево куполов в утренней синеве и присоединился к крестному ходу, мало-помалу обгоняя его.

* * *

— Получше, слава Богу. Не в обиду будь сказано отцу Паисию, отец Никита такоже лекарь добрый. Слабость только во всем теле какая-то.

— Наших лет достигнешь — всегда так себя чувствовать будешь. Хе-хе... Так ли, старче Димитрие? Присаживайтесь, други-братия, в ногах правды нет.

— Тебе-то я какой старец, отец архимандрит? Мы же, почитай, ровесники! А... Да ну тебя...

— Сюда прошу, — сказал келейник, отпирая еще одну дверь и зажигая свечу от лампады в углу. — Ступени крутые, так что не спешите.

— Сюда — так сюда! — словоохотливо согласился отец Власий, едва присевши и опять поднимаясь. — А спешить не станем. Даже если бы и захотели вдруг, то не вышло бы — укатали Сивку крутые горки. Так ли, брате Димитрие?

— Ты, отче, у себя во скиту в молчальничестве подвизаешься, что ли? — недовольно отозвался тот из гулкой и тесной темноты. — А тут оскоромиться решил да наверстать от всея души?

— Отцы многоопытные советуют невозмутимость блюсти да ровность духа! — наставительно прогудел архимандрит. Он оступился, звучно ударившись обо что-то, зашипел и забормотал вполголоса неразборчивое.

— И впрямь — сколь хороши советы сии! А уж сколь действенны! — немедленно восхитился Димитрий. — Так ли, отче Власие?

Человеческая река заострилась к своему устью и медленно потекла наружу сквозь врата обители. По луговым тропинкам бежали, торопясь влиться в нее, запоздалые ручейки окрестных прихожан.

— Это уже последняя дверь, брате? — ворчливо спросил Димитрий.

— Да. Понадобится что — кликните, рядом буду. Прошу...

— О! Да тут Ворон, братие! Сам Ворон, глядите-ка! — радостно восклицая, принялся тыкать пальцем вошедший первым отец Власий, как будто беспокоясь, что прочие ненароком могут и не заметить. — До чего же я рад тебя идеть! Здравствовать тебе, Белый Отче, еще столько же, сколько прожил!

— А вот этого не надобно, — серьезно проговорил Белый Ворон, ответно раскрывая объятия. — Не добро есть заживаться на земле сверх должного. Отец Варнава припозднится, без него начнем.

— Знаем. Ну, время не ждет: давайте-ка, не мешкая...

Они повернулись лицами друг к другу и сблизили ладони поднятыхрук — посреди круга вырос дивный цветок о многих стеблях:

— Благословите, Силы Небесные...

— Будьте с нами и Древние, и недавно ушедшие, и ныне живущие...

Лепестки цветка разлетелись.

— Что скажешь, Вороне, — проглядел девчушку-то, глазастый ты наш? — ехидно спросил отец Власий, усаживаясь и осторожно трогая свежую шишку на лбу.

— Проглядел, — кротко согласился тот. — Ни у Ратибора, ни у Званы не было в роду Видящих и Ведающих. Любовь — она часто с дарами-нежданами приходит. А иной раз и с такими, о коих полагал, что они лишь в Заветах остались. Правду скажу, обеспокоился я сильно, как узнал. И дар Виданы притворил пока. Правильно ли, нет ли, — не знаю.

— Проглядел — так проглядел, — благодушно сказал Димитрий. — Все мы шишки набиваем.

Отец архимандрит с подозрением покосился на него.

— В чем сомневаешься-то, Вороне?

— Не сомневаюсь — не знаю. Есть ли еще такие же? Могут ли ее с князем 'встречи' видеть? Решать давайте.

— Ворон прав — придерживать пока. А там видно будет.

— Мудро.

— Быть по сему. Вороне, и сама Видана, и сестры, и родители ее о том пусть уста на запоре держат.

— Уже.

— Теперь к началу вернемся да мастера Георгия послушаем.

— А у меня, отцы мои, как всегда, одни вопросы без ответов.

— Тем-то ты нам и надобен, добрый молодец. Над вопросами думать хорошо. Давай, давай.

— Добро. Зачем надо было учинять засаду почти у стен обители? По дороге той укромных мест хватает.

— Могли прознать поздно.

— Либо столь же поздно решиться.

— Или дерзость свою явить.

— Отчего князь засаду не почуял?

— Десятник Залата отвлек его. Приглядывают за ним уже.

— Мы на Залату этого тоже отвлечься можем. Попусту.

— Князь Кирилл и сегодня не умеет еще внимать непрестанно, и не скоро обучится.

— Однако соглядатая разглядел.

— И что? Самочинен пока дар княжий.

— Фрязин тот — истинный или ряженый — мог и сам 'позвать' его.

— Зачем?

— Может, дать нам знать, что за противниками нашими такоже наблюдают.

— А отчего князя в живых оставили?

— Что ты говоришь такое, мастер Георгий! Бог с тобою!

Оружейник покачал головой:

— Когда убить хотят — наверняка бьют. Да и после еще... Для верности пущей. Я мечник не из лучших, одначе удар именно с той силою нанесу, что мне надобна. Отче Ворон, князь тебе поведал о порезе на правом виске.

— Да.

— Туда же и удар выверенный был нанесен. Порез тот спрятать. Поэтому вопрос у меня: что же такое с мозгом да разумом они творить научились?

— Может, и не научились, а нас усердно в том убедить хотят — уж больно мудрено выстроено все это. Чересчур.

Белый Ворон поднял голову.

* * *

Группа людей быстро и споро проникла через калитку. Один из них остался у входа в тени навеса привратника, а прочие, пригнувшись, нырнули под кусты аллеек и стали двигаться в сторону братских келий.

* * *

— Это по наши души! — хмыкнул отец Власий. — Не отвлекайся, Вороне. Что там с этим мастером Витигостом?

— Дома он уже, в Кружичах своих. Хоть и не вольной волею убил, одначе повину будет год держать. Есть тут кое-что, братия...

— Да ну! Князь добре в него смотрел!

— Да не туда. Золото было при нем, а кошель — кожи сыромятной. Мягок-то до чего! Так только подольские кожемяки в Киеве умеют.

— И что?

— И гранец его киевской работы, показалось мне.

— Правда ваша, отче, — подтвердил мастер Георгий. — Тамошние зброяры тот бронебой ладили.

— Ага... Уже удумал что-то?

— Поспрашивают мои люди там.

* * *

Быстро осмотревшись, человек присел у двери. Легонько, кончиками пальцев подергал дверную скобу и заглянул в щель у косяка. Дернул головой. Один из его спутников тут же выпустил из рукава железную лапу, сунул под порог, навалился на нее. Дверь взвизгнула, сходя с петель. Они вдвоем рванули ее на себя, опрокидывая, и отскочили в стороны. Седые головы в дальнем углу сумрачной келии повернулись на шум.

* * *

— И в убийстве купца этого, и в отравлении неудавшемся опять дерзость вижу, други мои. И силу показную: дескать, дотянемся до вас, где только пожелаем.

— Может, запугать хотят?

Димитрий усмехнулся:

— Думал ли ты в детстве, мастер Георгий, что старших легко можно вокруг пальца обвести? И я такоже. А в юности моей врагов глупцами почитал.

— Наблюдают, как действовать станем да где и как явим себя?

— Теплее, пожалуй.

— Мнится мне, что отравителя не та рука направляла, что мастера Витигоста, — подал голос отец Власий.

Белый Ворон согласно опустил голову...

* * *

В руках людей на входе холодно и смертно блеснули акинаки.

— Ну что, отцы, — короткие молитвы можно успеть прочитать. Не обижайтесь! — проговорил один из незваных гостей.

— Да мы не в обиде, — отозвались от стола в углу. — Молитесь!

Седые волосы и бороды полетели в стороны, а тяжелый дубовый стол — в нападавших.

— Не они это! Подмена!

— Западня!

— Назад, братцы!

— Бей их! Неоружные они!

Клинки рассекали и разили пустоту. Серые тени заметались по келии. Короткие стоны и булькающие всхлипы завершались лязгом стали о каменные плиты пола и глухим стуком падающих тел. Двое у входа бросились прочь, почти тут же хрипя и валясь на землю. Тени прекратили свой порхающий танец.

* * *

Белый Ворон облегченно вздохнул.

— Да, всё уже, — подтвердил отец Власий. — Никто из братий и 'неусыпающих' ущерба не претерпел.

— Слава Тебе, Господи... Никогда всего видеть не можешь. Каждый раз сердце не на месте, пока не окончится.

* * *

Иов огляделся по келии:

— Все целы?

— Все.

По лежащей за порогом двери громыхнули сапоги, в проеме появилась голова:

— Брат Иов, у тебя кровь на лице.

— То не моя, — он провел тыльной стороной ладони по щеке и указал вбок:

— В этого его же сототварищ и угодил — вместо меня. Брызнуло. Остальные живы, скоро оклемаются. Того — у калитки задней — взяли?

— Да.

— Брат Иов! Брат Иов! — Навстречу от колокольни с громким топотом несся маленький помощник звонаря. — Из ельника знак подали!

Инок кивнул:

— Слава Богу — и тех тоже повязали. Всё, братия, — несите. Запирать поодиночке. Прочих позже подвезут.

* * *

Мастер Георгий нерешительно пошевелился, опасаясь нарушить молчание. Белый Ворон кивнул ему, не поднимая головы:

— Говори, брате.

— Отравитель этот...

— Мы даже имени его не ведаем — затворен накрепко. Как и он не ведал, что ждали его. Князь Кирилл едва не помешал — успели братия-то. Пусть теперь пославшие его думают, как и сам князь, что сбежал ото всех да в воду канул. Не всё нам одним головы ломать.

— Отчего-то мнится мне, что коротка цепочка от него к хозяевам, — заметил отец Власий.

— Так...

— Так не умеем мы пока дверей отпирать, брате. Надеемся.

— Отец Паисий чрез друзей да знакомцев своих былых такоже поспособствует, — добавил Димитрий.

— Перед доном Пеллегрино некогда цитадели падали! Хе-хе...

— Это кто таков, отцы? Влиятельный человек?

— Весьма и весьма. Его там нынче падре Паисио кличут.

— Не серчай на отца архимандрита, брате Георгие, — недавно ты у нас.

— А почему князь не должен был видеть, что отравитель пойман?

Отец Власий вздохнул:

— А почему нас ждали здесь — как думаешь?

— Неужто...

— Да, мастер Георгий, да. И пока с этим жить надобно. Так-то... А вот и настоятель к нам грядет уж. Да куда ж ты подхватился-то? При дверях он, да не при этих пока.

— И вот еще что, отцы: а ведь он может и о даре Виданы открыть им.

Белый Ворон покачал головой:

— Его вопрошают — он отвечает, не более. А как спросишь о том, о чем не ведаешь? Да и я приглядываю.

— Сказать по правде, о мире том никогда и ничего наверняка знать не можешь. Девчушку же беречь должно пуще зеницы ока.

— В дубраве ей ничто не грозит.

— В дубраве — да.

Старенький архимандрит с кряхтением высвободился из покойного кресла:

— А вот теперь встречаем...

С галереи донеслись быстрые шаги и дверь распахнулась под сильною рукою.

— Благослови, батюшка игумен!

* * *

Отец Варнава поднес четки к глазам и, задумчиво прищурясь, повертел в пальцах кипарисовую бусину:

— Расспрашивал, вестимо дело. Князь Стерх говорит, что сам решение принимал, кого приглашать. Советчиков не припоминает. Одначе, мысль меня не оставляет, что устроена была поездка наша. Весьма и весьма тонко, да устроена. А тут еще и помощь эта в деле Государевом. Явная услуга со неявным значением.

— Новые друзья у нас объявились?

— Да Бог с тобою, добрый молодец, — покривился Димитрий. — У нас и старых-то нет. Это как в деле торговом: выгодно — не выгодно.

— Ну что — будем звать уж?

— Пожалуй.

Отец Варнава повернул голову к двери:

— Брат Илия!

— Да, отче?

— Можно вызволять витязя нашего.

— Да, отче.

* * *

Кирилл сделал вид, что дочитал до какого-то места, и только тогда с недовольством поднял глаза на брата Иова.

— Что, княже, — поинтересовался тот, — славное чтение?

— Увлекся, знаешь ли.

Инок, повернув книгу к себе, открыл титульный лист: 'Рачительный Огородник. Как закладывать, сушить и хранить навоз, а такоже Иные Доброполезные Наставления, составленные смиренным монахом Клеопою к вящей пользе единомысленных братий'.

— Ну да. Не хочу отрывать тебя, но пора.

— К гостям на смотрины, я так разумею?

— Да. Книгу с собою можешь забрать — жаль будет недочитанного.

* * *

Кирилл переступил с ноги на ногу. Прежде, в ожидании этой встречи, он думал, что будет чувствовать себя круглым дураком. Или наоборот — ощутит нечто эдакое... Возвышенное или возвышающее, что ли. А на самом деле внутри вдруг не оказалось ровным счетом ничего. 'Забавно...' — отстраненно и равнодушно проплыло в голове.

— Дальше-то как жизнь свою мыслишь, княже?

— От вас, отцы всечестные, ждал узнать о том.

— Свое слово скажем, да и тебя послушать надобно.

Загодя заготовленные в достойных выражениях ответы расползлись в клочья и упорхнули в серый туман.

— Отец покойный меня сюда отправил — значит, волю его я исполнить должен.

Мастер Георгий как-то быстро и виновато взглянул на отца Власия — тот нахмурился.

— А с другой стороны — вотчина родовая без меня остается... — ощутив стыдный толчок изнутри, он быстро поправился:

— Без князя, то есть.

— До совершеннолетия твоего Государь опекунство учредит, — подал голос отец Варнава. — Пожелаешь ли назвать кого по имени?

— На волю Государеву положусь.

— До указа за вотчиною приглядывать согласие дал князь Единец, сосед ваш.

— Ага.

Отец Власий подался вперед и уставил на Кирилла сухой темный палец:

— На княжение думаешь вступать?

— Боле некому, отче.

— А как мыслишь сие? Ни опыта у тебя, ни умения. Стало быть, чужим разумом да советом поначалу жить придется. И, может статься, не токмо поначалу, а подоле. Потерпишь ли? Найдешь ли узду крепкую на гневливость да гордыню свою?

Снизу медленно начала подыматься строптивая волна. Кирилл перевел взгляд за окно. Огромная еловая лапа помахала ему успокаивающе.

— Княжье служение великого терпения и смирения требует. О смирении же сугубо памятовать должно, ибо оно — первейшая заповедь не токмо для князя, а для всякого доброго христианина, в каком бы звании не пребывал он... — продолжал каверзно многословить отец Власий. Палец его все так же мерно покачивался в полном согласии со взмахами клочковатой седой бороды, но слова вдруг потеряли всякий смысл и стали исчезать в пляшущем солнечном луче.

Кирилл впустил этот луч в себя и улыбнулся. Хитреца в глазах архимандрита сменилась непониманием, даже растерянностью.

— Лучших наставников чем вы, отцы мои, я и помыслить бы себе не смог. То честь для меня и радость великая. От всего сердца говорю.

— Да видим, видим...

— Отче Вороне, а почему у нас с Виданою мысленно встречаться боле не выходит?

— И Ворон, княже, не всегда ответить может.

— А отчего не любопытствуешь, что за обучение ждет тебя?

— Даже и не знаю. А если думать сейчас стану, отчего так, то запутаюсь да совру нечаянно. Не хотел бы.

— Ишь ты...

— Просьба одна есть.

— Проси! — отец Власий царственно взмахнул рукою и приосанился. — Хе-хе...

— Нельзя ли мне прежде в Гуров съездить?

Отец Варнава пошевелился:

— Княже, мы ведь говорили о том. Новых вестей нет. Знаю тебя — свое дознание мыслишь учинить.

— И не помышляю, отче. Могилам хочу поклониться да службу поминальную отстоять, — ему показалось, что в глубине глаз отца Варнавы метнулось нечто. — А с людьми переговорить да расспросить — разве не вправе я?

— Вправе. Добро, отправишься с братом Иовом.

— А когда?

— Вскоре, княже.

Палец отца Власия помахал наставительно своду келии:

— Молодость терпения не взыскует, ей — чтобы сейчас да вдруг. Потому стоит она у врат обители, да привратника едва за бороду не хватает: а подать, дескать, мне князя Ягдара не медля! Хе-хе...

Каменные плиты пола ушли из-под ног Кирилла.

— А почто ты дернулся-то так, княже? Перепугался чего?

— Отец архимандрит, ты меру-то знай,— неодобрительно заметил Димитрий.

— Отцы всечестные... — начал Кирилл, стараясь обуздать голос.

— На этом всё, княже. Ступай, ступай.

— А скоропоспешное да неразмыслительное устремление к юным девам...

— Довольно, отче Власие. Старость тоже может за бороду ухватить-то...

На углу у столярных мастерских он едва успел пригнуться и проскочить под бревном, которое несли на плечах двое послушников.

— Простите, братия!

— Экий ты прыткий!

— А перепрыгнуть — слабо, княже?

Отец Варнава усмехнулся, отходя от окна:

— Что, отцы: улов сейчас разбирать будем?

— А сколько их всего?

— С теми, что в ельнике поджидали, ровно дюжина выходит.

— Я-то есть хочу! — сварливо объявил отец Власий. — Может, все уж потрапезничаем перед тем? Да и Димитрию добрый обед на пользу пойдет — так ли, старче? Авось, и подобреешь.

Глава 13

Долговязый послушник, сложившись над нею почти вдвое, что-то говорил и указывал рукою вверх по улочке. Видана вдруг перестала кивать, повернула голову. Ее глаза встретились с глазами Кирилла. В воздух взметнулась и затрепетала растопыренная ладошка:

— Ягдар, вот он, вот он! Я нашла его!

На одном из пальцев робко поблескивала маленькая голубинка.

Послушник разогнулся, смущенно взмахнул руками и поспешно зашагал прочь.

Кирилл почувствовал, что на лице его расплылась самая глупая из улыбок, но почему-то ощутил от этого невыразимое наслаждение.

— Я сама нашла его, сама!— продолжала твердить Видана, запинаясь и переходя на шепот. — Твой подарок... Мой перстенек... Мой... Ягдар...

— Ты меня простишь?

— Ты прости меня!

Они сказали это в один голос, тут же от того рассмеявшись ясно и легко.

— А и вправду все так и вышло! До чего же хорошо — да, Ягдар?

— А что вышло-то?

— И матушка, и батюшка говорили, что ты не помянешь ничего, даже таким вот малюсеньким словечком не укоришь, а просто сразу и простишь. А я не верила и боялась — вот дура-то, да?

Кирилл замотал головой.

— Ягдар, а она красивая, княжна эта?

— Так ты же видела ее!

— Ну, видела. Как по мне... А для тебя?

— Для меня ты красивая, Видана.

— Еще раз скажи.

— Красивая. И краше всех, правда... А отчего ты по имени ее не называешь?

— Не хочу — и все. Ягдар, а что ты любишь?

— Ну... 'Деяния Славных Мужей', особенно о древних люблю, германские саги да зинги героические очень хороши, из греческих любомудров да риторов...

— Нет-нет-нет! Вот из такого: если пироги, то с чем? А если сладкое, то...

— А-а-а... Ага... Да много чего — и землянику с молоком, и окост свиной, и рыбу иудейскую, и творог, если с медом да со сметаною намешать... А что?

— Матушка говорит: 'Ты князя порасспроси, что любит он, сама то сготовь да угости с ласкою — лучше того, дочушка, мало что быть может'. Ой... Зря я про это сказала, да?

Кирилл опять замотал головой и спохватился:

— Что ж мы посередь улицы-то все стоим?

— А где ты живешь, Ягдар?

— А вот если вверх пройти да налево свернуть, да опять налево, то там настоятельские палаты будут. А во втором ярусе — келии гостевые. В одной из них и мы с Иовом. Так отец Варнава благословил. Ты в обители не бывала еще? Хочешь, покажу? Пойдем.

— А не заругают?

— Нет.

— Отец Варнава хороший. Строгий только. И зрит все, почти как Ворон.

— Встречалась с ним?

— Видела неблизко. Он у нас в дубраве бывает частенько. Иов твой тоже хороший, только жалко его.

— Отчего?

— Досталось ему в жизни-то. Не знаю, да вижу. Бедненький... Ой, а это тоже храм, Ягдар? Какой малюсенький!

— То часовенка в честь иконы 'Утеши и настави'. А вон в тех келиях — видишь, из-за ели высокой краешек выглядывает? — совет сейчас идет. Я к тебе прямо оттуда.

— Кто-то из старейшин ваших меня узрел... Ой, нехорошо как вышло-то, да?

— Нет.

— А что старейшины о тебе решили?

— Учить меня будут. И мнится, что не обычная школа монастырская ждет меня.

— Вот славно-то как получается, Ягдар!

Видана подпрыгнула с радостным визгом, захлопала в ладошки. По-утиному бодро ковылявшая рядом старушка в белом платочке шуганулась в сторону и сердито забормотала. Кирилл сделал круглые глаза, приложив палец к губам. Видана ойкнула, закивала головой, но зашептала ничуть не тише:

— Ваших-то поначалу почти всегда в Диево Урочище отправляют. С обжинков и до Хорсовых Проводов в Большом Доме они безотлучно. Отец мой тоже там будет — да ты потом и сам всё увидишь. От Хорева Лога это рукой подать, стрел с десяток всего.

Бабка тем временем перестала осуждающе шамкать губами, прояснилась лицом и с любопытством стала прислушиваться к щебету Виданы.

— А доброго да легкого пути тебе, баушка! — ласково и громко сказала та, вдруг останавливаясь да отвешивая уважительный поясной поклон. Старушонка поджала губы и разочарованно засеменила дальше.

— Давай постоим чуток...

Кирилл хотел было расспросить о Большом Доме и Ратиборе, но передумал.

— А это — лечебница монастырская...

У входа на лавочке сидел, потягиваясь, десятник Залата. Заметив Кирилла, он быстро отвернулся и заговорил с галерейным.

— Здесь я очнулся после того, как... как братия, что с обозом возвращались, нашли меня. Да ты знаешь... Эй, десятник! Здравствовать тебе! Почто князя своего не узнаешь?

— Да я это... Как лучше хотел — не один ты, княже. Не серчай. Дня доброго!

— После загляну к тебе. Не против ли?

— Как можно, княже!

* * *

Отец Власий подождал, пока дверь затворится, оперся о подоконник и указал вниз кивком головы:

— Вон она, братие, девчушка эта. А князь-то, князь-то наш... Ну, что скажете?

— Ничего не скажу, — равнодушно проговорил Димитрий, отходя от окна. — Мне и одного слова от Ворона довольно было.

— Вестимо. Чего ж глядел-то? А ты, мастер Георгий?

— Дева как дева. И не подумал бы никогда. Прочее не ко мне, отцы мои.

— И то верно. А ты, брат Илия, приглашай-ка сюда следующего гостя.

* * *

Кирилл наклонился, поймал маленькую ладошку:

— Давай, помогу — держись крепче.

Вторая ладошка ухватилась за его запястье. Видана пискнула, поджимая ноги и взлетая над последними крутыми ступеньками.

— Погляди, какая красота...

От монастырской стены к подножию горы скатывался широченный пестрый свиток, раскидывался на просторе и исчезал в лиловой дали, кичливо являя оттуда самые изысканные, с золотой нитью, узоры. Видана оперлась на зубцы стены, осторожно выглянула в просвет меж ними.

— Дальше не ступай.

— Боишься?

— Боюсь.

— Ой, высоко-то как! До самого края земли видать. И небо какое... А вон внизу Сестрёна — до чего же узенькая отсюда! Как ручеек.

— На восточный меч похожа.

Лазурное, в белых разводах облаков, изогнутое лезвие реки рассекало совсем близкую отсюда дубраву и исчезало в ней.

— А вон и место наше — видишь, Ягдар?

— Вижу. А знаешь, мне вдруг вот чего помыслилось: если всмотреться пристально да подождать, может, мы там нас с тобою увидим.

Залитый солнцем край бережка у переката подрагивал в теплых струях уходящего лета, синие тени ракит тянулись к нему через речушку.

— А мы там навсегда останемся, Ягдар, — совсем незнакомо проговорила Видана. Добавила еле слышно:

— Такие же, как сейчас.

Она обернулась и прищурилась без улыбки. Прядка выгоревших от солнца волос затрепетала на ветру.

У Кирилла отчего-то перехватило горло.

* * *

— Не поздно я?

— Нет, княже. Правду сказать, уж не чаял я тебя сегодня: и сам когда-то... Кхм... Тут вот какое дело: отец Варнава в наставники к себе зовет.

Залата усмехнулся и поправился несуетливо:

— Ну, не к себе самому, вестимо, а к юнакам монастырским, я так понимаю. А ты, княже, говорил, что при себе меня видеть хочешь — вот и не знаю я...

— Да оно так выходит, что одним из юнаков этих и сам я буду, пожалуй. На совете давеча так определили.

— Да уж... Совет... — десятник неуклюже повернулся зрячей стороной к двери и заметно заколебался.

— А ты в этой келейке так и пребываешь?

— Да не гонят пока. Может, во дворе посидим, княже? Вечер уж больно хорош.

— То правда, — Кирилл мельком улыбнулся чему-то своему.

— Меня вот... — вполголоса продолжил Залата, устраиваясь на лавочке и оглядывясь. — Сюда садись, княже, не обессудь, мне так видеть сподручнее... Меня вот отец Власий, архимандрит который, и так выспрашивал, и этак выведывал. Ух, въедливый до чего — прямо клещ какой! Димитрий — тот все больше молчал да глазами буравил. Георгий же — и кто да где в бою том был, да делал что, да об оружии... Либо сам оружейник, либо мечник знатный, а то даже и сотник.

— Да он, пожалуй, всё сразу.

— Ага. А потом Ворон косицы свои эдак на грудь перекинул, пальцем к челу прикоснулся и говорит: 'Зри сюда'. А сам придвинулся да на меня уставился. Веришь, княже, впервые видел я взгляд такой у человека. Потом чую — будто плыву да вот-вот и усну. Насилу превозмог. А Ворон вроде как удивился чему — и давай с отцом Власием шептаться.

Он вдруг умолк.

— А дальше-то что? — спросил Кирилл.

— Доброго вечера, отец Никита! — сказал Залата, приподымаясь.

— И вам со князем. Не долго, голубчики мои, — скоро затворять будем.

Голова нового лекаря кивнула им из темного проема и убралась обратно.

— Да... Так вот, пошептались они, а потом Георгий этот о наставничестве речь повел. Старцы согласились -с охотою, как я приметил, — а отец Варнава и благословил. Правду скажу — я все время вину испытывал, которой не было. Да и сейчас тоже.

— А и не было ее, десятник.

— Тебя, княже, — не обессудь — тоже трясли так?

— Не так, да похоже. Скажешь, не вправе были — что с тобой, что со мною?

— Не то, что вправе, а и должны... Княже, ты меня видеть для чего-то хотел, а я сразу о своем разговор завел.

— До отъезда еще сколько-то дней пройдет — ржа от безделья разъест. Я бы с дорогой душой на мечах поупражнялся — что скажешь, наставник Залата?

— На мечах... А ты куда собрался-то?

— В Гуров. Не хочешь со мною?

— Не серчай, княже... — он умолк, потом проговорил глухо и словно равнодушно:

— Дом в Гурове не ждет меня — нет его. А в сотне кому я нужен такой? Десяток же мой за этими стенами лежит. Все рядом, все вместе. Без меня только. Так-то... А на мечах — отчего же нет? Даже отец Никита слова супротив не скажет — ну, для порядку кучу своих лекарских наставлений огласит. Только оружие-то все под замком, а отец ризничий — ровно Кощей какой... На палках, разве?

— То моя забота. Я к отцу Варнаве с утречка...

От дверей послышалось осторожное покашливание.

Кирилл поднялся и протянул руку:

— Ну, доброй ночи тебе, наставник Залата!

* * *

Дверь настоятельской келии отворилась. Сидевшая подле нее невнятных лет паломница опередила Кирилла. Толкнув в шею бывшего при ней отрока, она прытко повалилась вместе с ним в ноги отцу Варнаве — тот едва успел остановиться на выходе. Кирилл повернулся к окну и сложил руки на груди.

— Говори, сестрица, — кротко сказал игумен, преподавая благословение.

— Вот сподобил меня Господь и к частичке мощей Назария Благодатного приложиться, отче, что в обители вашей пребывает — радость-то какая! — плавно повела речь странница. — А перед тем была я у Двадцати Праведников Киевских, да Угодников Печерских всех до единого обошла. Да после, дорогою сюда, во Ключах Источникам Живоносным поклонилась...

Рядом неслышно появился отец Власий. Молча сделав Кириллу предостерегающий жест, он наклонил голову и стал внимательно прислушиваться к обстоятельному перечислению заслуг благочестия.

— ...А теперь хочу ко святыням Чудовским отправиться. До холодов хорошо бы поспеть. А не поспею — так и то ладно будет, не привыкать нам. Так не благословишь ли на задуманные богоугодные труды мои, отец настоятель?

— Ты странница?

— Странница, батюшка, странница.

— А это сын твой?

— Да, батюшка, средний мой, Николка. Старший да младший со отцом их во Будилове остались.

При последних словах отец Власий насторожился и подался вперед. Настоятель опустил глаза.

— Так у тебя семья есть?

— Есть, батюшка, есть.

— И дом?

— И дом есть, слава Богу.

— Горе, беду или нужду какую имеешь, что странничаешь?

— Что ты, батюшка игумен, — Бог миловал! Ради праведности да спасения души стараюсь!

— Праведности взыскуешь... — ласково и вкрадчиво заговорил отец Власий, медленно подбираясь поближе. — Спасения души... Похвально, похвально... Только ноги-то чего бить? Дом держи, детей расти, мужа ублажай да с соседями в мире живи — вот праведность да спасение души твоей, под носом у тебя. Чего ж по свету искать-то?

Паломница диковато и непонимающе покосилась на него. Потом благочестиво продолжила:

— А еще совета испросить хочу у тебя, батюшка. Пять пар лапоточков только за этот год истоптала я, по святым местам ходючи. И что делать с ними далее — не ведаю. Пока с собою во суме ношу да в смущении пребываю.

Отец Варнава свел брови и спросил очень спокойно:

— А выбросить не думала ли?

— Как можно, отец игумен! Я же толкую тебе: по святым местам они хаживали!

— Мыслишь, от того сами во святыню обратились?

— Ты их дома в красном углу развесь! — радостно присоветовал из-за ее спины отец Власий. — Пред ними свещи возжги да пой: 'Святии лапти, молите Бога о нас!'

— Страсти-то какие ты, батюшка...

— Вот тебе, сестрица, слово мое, — перебил ее отец Варнава. — Оставляй-ка паломничество свое да домой возвращайся, коль не хочешь, чтобы я епитимью на тебя наложил. Не праведность это, а гордыня. Всё на этом — и ступай с Богом.

— Домой, дура, домой! — завопил вдруг, выкатив глаза и затопав ногами, отец Власий. — Прочь отсюда! Нам праведники во укор — грешные мы! Прочь-прочь-прочь!

Паломница, взвизгнув, шарахнулась в сторону лестницы. Игумен придержал мальчишку за плечо:

— Захочешь наукам или ремеслам обучаться — от вас Успенская обитель недалеко. Спросишь отца Сергия. С Богом, отроче.

— У-у-у! Вот я тебя! — грозно улюлюкал и стучал большим посохом маленький архимандрит вослед удаляющемуся грохоту ступеней.

Отец Варнава выслушал Кирилла. Покивав, сказал невпопад:

— Ну, что ты будешь делать... Сеешь одно — всходит другое... Ты, княже, отцу ризничему передай, что я благословил. Да...

— Наше дело — сеять, — отозвался задумчиво отец Власий.

* * *

Залата одобрительно осмотрелся:

— Славная полянка. И от обители не видать — чего людей смущать-то, да?

— Ага. Мы тут с Иовом как-то...

— Пожалуй, там и стой, княже. Сейчас я...

Он наклонился и стал собирать в полу своей длинной чуги еловые шишки.

— Руку разогреть надо.

— Да, наставник Залата, — ответил Кирилл серьезно. Вытащив меч из ножен, повращал им в кисти, локте и плече. Поприседал в стороны на правую-левую ноги.

— Готов?

— Да.

Десятник принялся швырять собранным в князя -целя и в корпус, и чуть не под ноги, и выше головы. Шишки то мерно следовали одна за другой, то вдруг вылетали врасплох. Вилецкий клинок замелькал в воздухе.

— Шесть из трех десятков пропустил, — сказал Залата, отряхивая одежду и ладони. — Теперь ты, княже...

— А ты — одну всего! — с некоторым удивлением сказал Кирилл и попрыгал. — Давай еще по разу!

— Ни одной, — поправил Иов. — Слишком высоко бросал, княже. Не лукавь. Десятник умолчал — его дело. А я говорю.

— Значит, ни одной, — покладисто согласился Кирилл. — Нечаянно вышло.

— Ну да.

Залата покружил по полянке, откидывая подальше коряги и растаптывая кочки.

— К бою?

— К бою.

Кирилл присел на разведенных ногах, угрожающе скаля зубы и перебрасывая меч из руки в руку.

— Даже в пустыне сарацинская стойка только для такыров да иных участков твердых годится. На песке похуже будет, — меланхолично заметил Залата, — а для травы густой — глупость да погибель. При низком шаге ноги враз запутаются. Давай-ка из простой русской поставы начнем.

Кирилл кивнул, выпрямляясь, и тут же провел прямой длинный выпад. Лезвия скользнули друг о друга — Залата шагнул в сторону. Кирилл восстановил равновесие. Переменив ногу, сделал рывок, нанося рубящий удар поперек корпуса. Клинок широким взмахом рассек пустоту, а острие меча десятника коснулось его груди:

— Сражен, княже.

— За ногами следи, — подал голос Иов. — Все намерения твои выдают.

— Неужто мы с Залатою в неозброе упражняемся? — раздраженно спросил Кирилл. — Или ты и на мечах мастер?

— Куда мне. Дали некогда разок подержать.

— Брат Иов прав, княже. Слишком загодя ступаешь. Давай-ка рубящий удар твой погляжу — я только отражать буду. Начинай.

Опущенный меч Кирилла взлетел в отножном ударе. Десятник блокировал его и одобрительно крякнул:

— Теперь левый-правый наискось... — клинки лязгнули. — Славно, славно...

— Может, скинем одежу, наставник?

— Жарко? Верхний удар слабоват, княже.

— Не жарко — движения сковывает.

— В самый раз для учения. Еще! Еще! Клинок не подворачивай — не двуручник!

— А риттеры германские советуют...

— Стой!

Десятник хлопнул клинком плашмя по голенищу и гаркнул:

— Юнак! Ты поучаться хочешь или поучать? Доберемся и до риттеров германских, и до прочих сарацинов! В свой черед!

— Прости, наставник Залата.

— Ну... — он кашлянул. — Ты это... К обороне переходи.

Иов демонстративно ухмыльнулся. Кирилл сделал вид, что не заметил. Старательно потопал, устраиваясь поладнее, и вскинул меч.

— Внимай, княже, — я теперь руку менять стану: вдруг в сече шульга попадется или оберукий.

— Ладно.

— И упреждать не буду.

Вместе с последними словами последовала череда рубящих ударов. Кириллу показалось, что меч Залаты находится одновременно в обеих руках.

— Клинком удар встречай, клинком, а ты кистью норовишь.

— Сподручнее так!

— Да не сподручнее, а легче тебе. Хитришь.

Лезвие с шипением скосило траву под Кириллом — он едва успел подпрыгнуть — и тут же пронеслось над макушкой.

— Так нечестно!

Иов громко фыркнул, покрутив головою.

— Да ну? — искренне удивился десятник. — А так?

Его клинок скользнул, словно обвиваясь вокруг вилецкого клинка — тот вдруг вырвался из руки и отлетел в сторону. Кирилл зачем-то посмотрел на пустую ладонь, пошевелил пальцами. Сказал с завистью:

— А так — мастерски!

Он выловил меч из травы:

— Научишь хитрости этой?

— Княже, дети малые норовят первым делом изюм из кулича повыковыривать.

— Понял, наставник.

— И еще раз: руку не выставляй — враз лишишься. Твоя рука — это клинок. К бою!

Кирилл уже успел уяснить, что единственный глаз Залаты видит не хуже двух, а его быстрые выпады и удары на самом деле умышленно замедлены. Однако и за такими он едва поспевал.

— Движешься неверно, княже.

— О чем ты?

— Нападаешь справа — с правой ноги ступай. Слева — с левой. И шага не подготавливай. Ай, славно! А ну еще!

— Это завсегда...

— Княже!

Кирилл вскрикнул, уронил меч и схватился за руку. В траву закапала кровь.

— Воители-Хранители... — Залата, отбросив свой клинок, метнулся к Кириллу.

Иов успел опередить его. Быстро и мягко разведя окровавленные ладони, взглянул на рану:

— Кости целы. Сильный ушиб и кожа на пальцах ссажена — удар скользящим был.

— Моя вина, — сказал Кирилл, морщась.

— Ты, княже, слишком близко руку... — начал покаянно Залата.

— Я видел, — Иов кивнул в сторону, отвязывая от пояса маленькую тыквенную фляжку:

— Лопух или подорожник сюда.

Он промыл кисть от крови и несколько раз обернул ее измятыми листьями лопуха.

— Выживешь. А теперь домой.

Глава 14

Видана вскрикнула и ухватилась за ладошку. Наполовину очищенная луковица, упав на пол, покатилась под ноги Ратибору.

— Порезалась? — с сердитым испугом спросила мать.

Видана, оглядев растопыренные пальцы, прижала руку к груди:

— Нет, это не я. Ягдар...

Ратибор наклонился, поднял луковицу. Принялся внимательно обирать ее от соринок:

— Что — Ягдар порезался?

— Да... Не знаю... Больно ему...

Звана удивленно посмотрела на мужа — тот пожал плечами и переспросил:

— Ты почувствовала, что князю больно сейчас?

— Да. Батюшка, матушка, мне в обитель сбегать надо. Можно? — быстро поправилась она.

— Можно. Коли надо.

Ратибор со значением вложил луковицу в ладонь жены, которая собиралась что-то сказать, но промолчала.

— Вместе пойдем. Я как раз к отцу Варнаве собирался.

Звана удивленно взмахнула руками и опять открыла рот.

— Собирался! — чуть погромче повторил Ратибор.

* * *

Не переставая причитать о 'белой рученьке', брат Лука упорхнул на поиски отца Никиты. Незадолго до того успел исчезнуть Иов. Кирилл устроился у окошка и стал хмуро глядеть во двор. Раздражение и злость на себя стали потихоньку остывать в знакомой прохладе келии. Он перевел взгляд на полочку с книгами, вспомнил: 'Рачительный Огородник. Как закладывать, сушить и хранить...' и тихонько рассмеялся.

— Да это, никак, князь наш! — сказал удивленный голос со двора. — А я гляжу: он — не он в окошке... Здравствовать тебе многие лета!

Кирилл кивнул:

— И тебе, человече добрый.

— Я тут по дороге домой в обитель завернуть надумал, а братия говорят, что ты, князюшко, и сам на днях в Гуров собираешься! — шумно и радостно продолжал румяный толстяк в распахнутой свите. — Вот милость-то какая к нам! Ты уж прости, что дождаться тебя не смогу — нынче же и в путь, а то бы вместе и отправились.

Он вдруг раскинул руки в великом изумлении:

— Да ты, никак, не узнаешь меня? Микула я, Микула! Двор мой от княжьего через старое торжище пятым будет. Не помнишь?

Дружелюбное простодушие смутило Кирилла еще больше:

— Уж ты прости, Микуло.

— А я вот помню, как ты с братцем своим, когда совсем мальцами еще были... Ох, не обессудь, княже: сам себя заговорил и чуть было не забыл на радостях-то. Ты весточку малую отпиши ко старосте — я уж передам — что да как приготовить до прибытия твоего. Оно вон как ладно будет загодя-то, а мы уж...

— Опять прости: видишь? — Кирилл поднял с колен и опять стесненно убрал руку в лопуховой повязке. -Давеча пальцы сильно повредил, на мечах упражняясь. Лекаря вот дожидаюсь. Ты на словах передай, что нужным сочтешь.

Шумный и жизнерадостный Микула внезапно сильно опечалился. Кириллу мельком показалось, что он даже растерялся.

— Ох... Да как же это... И строчки единой не сможешь?

— Ну, левою рукою могу. Разве что дольше выйдет да корявее.

— Левою... Да нет, не надобно...

Остатки веселости и добродушия исчезли с румяного лица, заменились беспокойным отчуждением:

— Ну, прощевай, княже, — пора мне...

Микула скованно поклонился и заспешил прочь.

— Быстро за ним, — раздался за открытой дверью негромкий голос Иова. — Тенью!

Прошуршали, удаляясь, торопливые шаги.

— Ты что — там и стоял все это время? — спросил удивленно Кирилл.

— Да. Теперь можно, отец Никита, — входи.

Лекарь быстро и осторожно освободил пальцы от увядших лохмотьев, покачал головой и зазвенел стеклом в принесенном с собою ларчике.

Кирилл поморщился. Отец Никита приостановил пеленание кисти:

— Беспокоит, княже?

— Нет. Мазь воняет.

Иов одобрительно кивнул:

— Воин должен любую рану царапиной именовать.

— Ага. Даже если с поля брани голову подмышкой несет.

— Добрый воин — да.

— Хоть убей, не могу никак вспомнить этого Микулу.

— И не старайся — не сможешь. И впрямь не сообразил еще, что от тебя надобно было?

— Да сообразил, не тупой... Грамотка с моей рукою. А зачем?

— Как узнаю — тут же извещу.

— А как ты сразу-то догадался?

— Сразу? Я не Белый Ворон и не отец Власий. Подошел к двери — разговор услышал. Решил не мешать. Всё.

— Знаешь, а я бы и написал, и в голову бы ничего не пришло, кабы не это...

— На то и рассчитывали.

— Выходит, не повезло кому-то?

— Да. Готово, отец Никита?

У входа маялся в ожидании угрюмый Залата.

— Ну что — как рука-то, княже?

— Отец Никита пока только пальцы отрезал! — радостно сказал Кирилл. — Да что с тобою, наставник? Ерунда-ерундою, а на тебе просто лица нет.

— Ерунда... Это уж кому как... — десятник тяжело вздохнул, посмотрел в каменное лицо брата Иова и решился:

— Нешто не приметил я, как отцы на меня глядели. А тут еще это... Зря выжил я в той сече.

Инок придвинулся, проговорил негромко:

— Зря или нет — не тебе судить. Еще раз скажу: я видел все. Стой на месте своем, воин. Понял меня?

— Понял... — Залата прочистил горло и неуклюже двинул плечами.

Кирилл толкнул его локтем. Приложив ладонь ко рту, сказал громким шепотом:

— Ты, наставник, за горестями своими не забудь и брата Иова пожалеть.

— За что? — удивился десятник.

— За то... — он вдруг рявкнул густым басом отца Варнавы: 'А ты куда смотрел, брат Иов?!' Да посохом его, сердешного, посохом.

— Правда? — растерянно спросил Залата.

— Правда, — подтвердил инок. — Посохом, посохом.

— А что делать-то?

— Посох выкрасть, — предложил Кирилл.

Внизу из-за поворота показались Видана с Ратибором. Спрятав руку за спину, он двинулся им навстречу.

— Далеко не отходи, — сказал вослед Иов. — Нам к отцу Варнаве сейчас.

Кирилл кивнул, не оборачиваясь.

— Ягдар!

Видана строптиво дернула головой в ответ на какие-то отцовские слова и побежала вперед.

— Видана!

— А я все знаю, Ягдар! Я почуяла! А чего ты там прячешь? Ну-ка, показывай!

Кирилл неохотно вытащил из-за спины и помахал перед собою обернутой в полотняные ленты кистью.

— Что там у тебя?

Ее голос прозвучал непривычно.

— Пальцы. С пяток будет.

Он оглянулся по сторонам, добавив вполголоса:

— Только о том — никому. Обещаешь?

Видана охнула и замахнулась маленьким кулачком:

— Я испугалась за тебя, а ты скоморошничаешь — вот как заушу сейчас!

Кирилл поклонился через ее голову:

— Здравия и долголетия, Ратиборе. А она дерется!

— Мира и блага, княже. То теперь твои заботы будут, привыкай помаленьку.

Из-за кустов вылетел маленький послушник, ухватил воздуху и выпалил в одно слово:

— Отецварнаваблагословилвсехкнемупожаловать!

— Всех? — переспросил Залата удивленно. — А как же он прознал-то?

— Это не он, а отец Власий, — сказал Кирилл.

Иов молча протянул руку в сторону — ему кивнули и задвигались.

— Пальцы вправду целы? — быстрым шепотом спросила Видана. — Не больно?

— Вправду. И не больно.

— Ягдар, ты пообещай мне, что будешь беречь себя.

— Как мыслишь это? — спросил Кирилл серьезно. — Или хочешь, чтобы я соврал?

— Ну, тогда я сама беречь тебя стану. Ты не ухмыляйся, не ухмыляйся, не то... — она опять сжала кулачок и украдкою показала его. Ратибор повернулся через плечо и сказал негромко:

— Ты, княже, не сомневайся — коли она что пообещала, так и будет.

* * *

— Брат Савва этого Микулу 'повел', а кто от врат присоединился — еще не извещали.

Иов умолк и коротко поклонился. Настоятель молча посмотрел на отца Власия — тот сердито взмахнул бородою:

— Ведаешь ведь — чем меньше знаю человека, тем хуже вижу. От незнакомцев же только опасность могу почуять. И на том поблагодари.

— Благодарю. Брат Иов, первые вести объявятся — сразу ко мне. Даже средь ночи. Брат Илия, на галерее прочие гости дожидаются — проводи-ка их, окажи милость.

Отец Варнава глянул на закрывшуюся дверь, высвободился из кресла и зашагал по келии:

— Что ни день — то новое... Ворон вернется — вот удивится-то!

— Ворон для нас с тобою удивление изображает, батюшка игумен, — отец Власий с кряхтеньем пошевелился в своем кресле. — Да сядь ты, Бога ради, — у меня уже шея скрипит да голова кругом идет.

— А ты не смотри на меня.

— А я не могу — привык во все глаза глядеть.

— У меня у самого который день голова кругом идет. Еще и князю в Гуров съездить вздумалось.

— Ты и помыслить не мог, что вздумается — так, что ли? Теперь мети дорожку веничком да коврами устилай. Хе-хе...

— Где на всё то мне людей взять?

— Ты-то сыщешь. В Гурове все ли ладно?

Отец Варнава помедлил с ответом:

— Да.

— Брат Иов там пусть начеку пребывает неусыпно.

— А он по-иному и не умеет, отец архимандрит.

— Я тебе, батюшка игумен, вот что скажу в утешение: хоть день завтрашний и закрыт для меня, а мнится отчего-то, что пока тихо все будет. В меру тихо.

— И впрямь утешил. Сей же час спать завалюсь.

Отец Власий встрепенулся и прислушался:

— Повремени пока — опять гости к тебе. У врат люди ратные с коней сходят да послушникам их препоручают. А с ними вроде как княжич молодой. Седло покинул, приседает да прыгает — либо отсидел чего, либо в пляс пуститься желает.

Настоятель дернул головой:

— Погоди резвиться, отец архимандрит. Похоже, то князь Стерх княжича Держана прислал — что же всё, Господи помилуй, не ко времени-то так! Ведь договаривались... Постой, постой... А ты, коль живописуешь столь подробно, стало быть, знаешь его?

— Да были мы прошлым летом в Белой Кринице. До мастера Георгия слухи дошли об отроке с золотыми руками — заинтересовался. Ну, и я решил поглядеть: а вдруг и по моей части дары отыщутся?

— Отыскались?

— Нет.

Отец Варнава остановился у кресла отца архимандрита, положив глубокий поясной поклон:

— Спаси тебя Господи, что хотя бы сейчас известил меня о том.

Отец Власий заерзал, замахал руками и неожиданно зашелся в долгом приступе кашля.

* * *

Видана дернула Кирилла за рукав, спросила быстрым шепотом:

— Досталось от отца Варнавы-то?

— Есть маленько. А с тобою он о чем говорил?

— Да он больше слушал. Это отец Власий меня расспрашивал. Да глазами все то так, то эдак в меня...

— Княже!

Наперерез по дорожке, раскинув руки, бежал княжич Держан. За ним вразвалку следовал огромный Василий, сотник князя Стерха.

— Держан! Ух ты! До чего же рад видеть тебя!

— А я-то!

Они коротко приобнялись и захлопали друг дружку по спине. Каждый последующий хлопок был и звучнее, и сильнее предыдущего.

— А ты чего здесь — на обучение? Так ведь рановато, вроде.

— Отец так решил. Мне не пояснял ничего, а отцу Варнаве письмо передать велел, — Держан постучал себя по груди и добавил, спохватившись:

— Помнишь, я отдариться обещал? Привез с собою, привез.

Он оглянулся на брата Иова с Ратибором, коротко поклонился им. Понизив голос сказал:

— Давай-ка, отойдем в сторонку. Я ничему не помешал, а?

— Нет.

— А с рукою-то что?

Кирилл поморщился и отмахнулся.

— Какую ручницу для тебя сладил — всем на диво! Другой такой пока на свете нет.

Кирилл собрался было ответить: 'Эка невидаль!', но углядев нечто в восторженном блеске прищуренных глаз Держана, раздумал.

— У отца Варнавы только побываем, вещи разберем — и сразу к тебе. Ты глянь, княже, как эта дубравка конопатая на меня косится — по нраву, что ли, я ей пришелся? Забавная девка... Ты чего?

— Ничего.

Он постарался, чтобы голос звучал ровнее. Под кожей лица вдруг засуетились-забегали колкие мурашки, а руки стали тяжелы и неуклюжи — это было непривычно:

— Узду на язык накинь — мало ли что.

Держан отстранился, бросил еще один короткий взгляд на Видану и внимательно пригляделся к его лицу.

— О... — негромко произнес он как бы про себя. — Так... Повину прими, княже — как ведать мог? Мы — други?

— Други.

Кирилл сжал пальцы левой руки, прикидывая, куда бы ткнуть — в плечо или под ребра. Решил, что под ребра будет получше. Кулак его натолкнулся на кулак Держана.

— Ягдар, ты идешь или остаешься?

Вопрос был задан необычайно нежным да кротким голоском. Кирилл мельком удивился — Видана не говорила так никогда.

— Да! Пора нам, — спохватился Держан. — Вечером свидимся, княже. Василий!

* * *

Едва Кирилл поднялся по лестнице и зашагал по галерее, как дверь напротив его келии приоткрылась. Из-за нее показалась голова княжича.

— Чего поздно-то так? — спросил он сердито. — Я уж все глаза проглядел. На каждый шорох выскакиваю да опять сажусь, выскакиваю да сажусь.

— Уж не серчай Христа ради, милостивец ты наш! — запричитал Кирилл, низко кланяясь и горестно вскидывая руки. — Что напрыгался — то не беда, а польза выходит: ножки белые твои крепче будут. А на дела свои, отец родной, как не испрашивал я дозволения твоего, так и впредь не стану, ага.

— Да я просто ждал тебя! — сказал Держан с обидой.

— Коль дождался, то радоваться должен, а не гневаться!

— Да будет тебе уж... Черт...

В дальнем углу, демонстрируя прекрасный слух, со значением прокашлялся галерейный послушник. Держан пристыженно втянул голову в плечи. Дернул Кирилла за рукав, увлекая за собой.

— А Светава тебе поклон передавала — во какой низкий! — сказал он без перехода, притворяя дверь и касаясь кончиками пальцев пола у княжьих ног. В голосе его Кириллу почудился то ли вызов, то ли упрек.

— И ей — от меня, — ответил он дружелюбно.

Держан прищурился, как бы ожидая чего-то еще. Не дождавшись, хмыкнул и произнес — очень похоже — голосом князя Стерха:

— Вот и ладно.

— Ага, — с прежним дружелюбием согласился Кирилл и огляделся. — Ты тут один, похоже, а дядька твой где?

Держан плюхнулся на кровать; перегнувшись за изголовье, с усилием вытащил оттуда дорожную суму в серебряных бляшках оберегов и принялся рыться в ней:

— Пожелал при десятке своем быть. То есть, десяток-то не его, вестимо, а десятника Егозы... Да где же ты... Куда их определили — не ведаю еще, здесь сидел неотлучно, тебя дожидался... А! Ну, голова моя! — он забросил суму обратно и добыл оттуда другую:

— Вот ты где! — княжич с торжеством извлек продолговатый полотняный сверток и, подмигнув, принялся медленно, растягивая наслаждение, разматывать его.

— Ровно младенца распеленываешь, — проворчал Кирилл, наливаясь нетерпением. — Ты не спеши, княжиче, не спеши: не ровен час, еще проснется да заплачет. Ух ты! Да...

Последний взмах полотна открыл тусклый блеск стали и вощеного дерева. Держан, лихо отбросив грубую ткань, на кончиках пальцев протянул князю непривычно короткую ручницу с кривой рукоятью. Кирилл немедленно ухватил ее — то вертя перед глазами, то откидывая руку в сторону, любуясь да примеряясь так и эдак. Держан крякнул удовлетворенно.

— Уж уважил — так уважил! Хороша... Не снаряжена?

— Нет.

Не выпуская ручницы, Кирилл сгреб Держана в охапку:

— Спасибо, друже.

— Владей, друже.

Кирилл разжал руки и опять принялся ласкать глазами и пальцами новую забавку:

— Кремневая? А колесико где?

— А нету. Кремешок вот сюда бьет, искру об огниво высекает да эту крышечку приотворяет. Ты глянь, как полочка устроена: пороху нипочем не высыпаться. С утра насыпь, хоть целый день на ветру размахивай, а вечером все одно выпалишь!

— Да... А рукоять-то до чего ухватиста — сама в ладонь прыгает!

— Ага. А мастер Веденя все спорил со мною, что, мол, неладно будет, пока сам не опробовал.

— Слушай, княжиче, а ведь ее и под одеждами легко схоронить будет, и даже в рукаве.

Держан покровительственно ухмыльнулся:

— Сколь умом-то своим ты быстр, князюшко наш! Так в том и задумка моя была!

— И задумка, и исполнение — всё на диво. Честь тебе, мастер Держан!

— Да ладно... — княжич смешался, подхватил с кровати кусок полотна и стал тщательно, уголок к уголку, складывать его:

— Теперь опробовать бы. Тебе, княже. Мы-то с мастером Веденею испытали, вестимо. Знатный огнебой — с двух десятков шагов...

Кирилл спохватился:

— Княжиче! Так ведь в обители любое оружие может пребывать лишь под замком у отца ризничего. А если бы отец Варнава сейчас застал нас ...

Он покачал головой:

— Вот опробовали бы мы...

Держан набычился и засопел:

— Так это... Значит, с бережением надо. У меня и зелья огненного с собою малость есть, и пуль с десяток. Завтра раненько выйдем с тобою — вроде погулять — в лесок да подалее... А?

Кирилл задумался:

— Ладно. Утро вечера мудренее — там видно будет.

Он вздохнул и с сожалением протянул ручницу Держану.

— Так ведь твоя теперь, княже! А, ну да... — протянул тот понимающе. — А ты за пазуху ее, чтобы галерейный не углядел.

— Княжиче, — сказал Кирилл терпеливо, — ты в келии — один, а я — с братом Иовом. С братом! Иовом!

— А, ну да... — повторил Держан. На этот раз сочувственно.

Глава 15

Игумен нахмурился:

— Отец казначей! Ты сейчас договоришься до того, что погорельцы эти на беде своей нажиться хотят.

Он бросил короткий взгляд на подошедшего брата Иова и добавил:

— Нам до княжьей да общинной помощи дела нет. Сколько всего их?

— Семь дворов дотла выгорело да сколько-то огонь лишь краем задел.

— Сколько-то?

— То вестников слова, отче, — не считали со тщанием, сразу к нам...

— Так... Добрую избу срубить — в десяток серебряных встанет, верно ли помню?

— И пяти — за глаза будет, отец настоятель.

— Значит, десять — в самый раз. Да еще по два положим на каждую душу в семье! — он едва заметно замедлил и возвысил голос на последних словах, отчего отец казначей передумал возражать, захлопнул рот и быстро сложил руки для принятия благословения.

— Да гляди, не просчитайся, радея о казне монастырской. Помоги, Господи. Брат Иов!

Инок подождал, пока печальные вздохи отца казначея стихнут в глубине галереи:

— На постоялом дворе у Шульги Микула встретился с неким человеком высокого роста. Сидели за столом в углу, говорили тихо. Братия ближе подобраться не могли, слов не разобрали. Затем гость подозвал самого Шульгу и стал уже громко выспрашивать о дороге на Свенегу. Брату Арефе услышался в голосе его фряжский выговор. Затем на ночь стали устраиваться — в разных светлицах. Брат Арефа остался, брат Савва в обитель воротился доложить. Сейчас назад собирается. Ждет.

— Так... С ним вместе еще двоих отряди. Деньги, одежды переменные — ну, сам знаешь. Всё, с Богом.

* * *

Дверь задергалась под нетерпеливой рукою и Держан услышал:

— Эй, затворниче! Молитвами святых отец наших... Ну!

Княжич откинул засов, тут же получив приветственный тычок в грудь:

— Ты чего это запираешься? Не принято так в обители!

— А почто на запор не затворяться, раз уж он есть?

— А пото! По-твоему, брат Иов непременно должен всякую рожу набок своротить, раз уж он — мастер неозброя. Так, что ли?

— Вестимо, нет! Это только князь должен на друга своего орать вместо вежества утреннего!

Кирилл сбавил в голосе:

— Да ты и сам на меня орешь.

— Ты запел — я подхватил. Идем?

— Идем. Давай собираться побыстрее, пока Иова нет.

— Уже... — Держан похлопал себя по левому боку. Кирилл придирчиво пригляделся: кафтан выпирал почти незаметно. Княжич подмигнул ему, толкнул дверь и заговорил увлеченно, показывая что-то на пальцах:

— Вот я мастеру Байко и говорю: не выдержит свод такой не то что гнета на него, а и веса собственного. А он мне говорит: ты возьми яйцо куриное, меж ладонями по высоте поровнее приладь да сдавливай помаленьку. Увидишь, какая сила потребна, чтобы раздавить его.

Кирилл внимал с жадным интересом, часто-часто кивая головой. Галерейный из своего угла проводил их равнодушным взглядом. Не уступая друг дружке, они одновременно протиснулись в дверь и скатились по лестнице.

— Эй, осади малость! — сердито зашипел Держан в спину Кириллу, прижимая левый локоть к телу. — Не ровен час, вывалится.

За воротами они переглянулись и ухмыльнулись.

На луговых травах медленно просыхала утренняя роса.

— Вон на ту елку ржавую правь — раньше из виду пропадем. Да не оглядывайся ты, мы же гуляем.

— Гуляют по тропинкам, а ты меня в заросли тащишь. Всю одежу выходную изгадишь с тобою.

— Ага. Пропалин на твою выходную одежу тоже я понаставил.

Зачем-то пригибаясь, они нырнули в лес.

— А теперь куда?

— Куда-куда — не все ли едино? Лишь бы подальше.

Старые ели постепенно уступили место соснам; колючие ветви перестали лезть в глаза, убрались на недосягаемую высоту и лес словно раздвинулся.

В просветах стволов замелькало нечто светлое и огромное— то ли скалы, то ли руины.

— Гляди, княже, что это там?

Самую малость не достигая крон корабельных сосен, собравшихся в кружок, посреди обширной поляны возвышался валун голубого гранита, похожий на оплывший огарок исполинской свечи. Его окружали около дюжины широких и плоских собратий, едва вылезших из земли.

— Ух ты... Прямо Государь-камень... Как думаешь, что это за место?

— Думаю, то самое, что нам подойдет.

Держан кивнул. Обмахнул ладонью краешек одного из камней и уселся на него. Откинув полу кафтана, отвязал от пояса плоскую кожаную фляжку и мешочек, аккуратно поставил рядышком. Из-за пазухи осторожно извлек ручницу, неспешно принялся заряжать ее.

— Экий ты плавный временами бываешь, княжиче! — с недовольством сказал Кирилл, глядя на тоненькую темную струйку, медленно бегущую в ствол. — Будто два человека разных в тебе сидят.

— Веточку найди — поровнее да покрепче, — проговорил Держан, не поднимая глаз.

Кирилл осмотрелся вокруг:

— Эта подойдет?

Держан повертел в руке сучок, равнодушно бросил им в князя и протянул ручницу дулом вверх:

— Так и держи.

Поднявшись, направился в сторону молодой поросли в ногах Государь-камня.

— А ручницы-то всегда толкачом снаряжены, — сказал Кирилл, наблюдая как княжич трет о шершавую поверхность торец веточки.

— Да я просто забыл — веришь, что так бывает? — Держан крякнул и дернул головой. — Насечкой серебряной увлекся — хотел, чтобы покрасивше вышло... Стукнуло в голову, как в дорогу стал собираться. Позже доделаю, не обидишься?

Он добыл из мешочка тусклый шарик пули, потер зачем-то о рукав и опустил в дуло. Затем скатал кусочек замши, стал медленно проталкивать его следом. Отведя кресало, насыпал на полку пороху; потыкал пальцем там и тут и, наконец, протянул огнебой Кириллу:

— Ну, давай...

Кривая рукоять уютно легла в ладонь.

— С левой целиться несподручно.

— Для первого раза и так сойдет.

Кирилл навел ручницу на ствол ближайшей сосны, прикрыл левый глаз. Рыкнул, прижмурил правый. Сжал пальцы покрепче и потянул за скобу.

Грохот запрыгал, заметался по лесу. К сосне рванулась, выворачиваясь наизнанку, длинная упругая струя сизого дыма. Держан кинулся вслед за нею и стал нетерпеливо оглядывать толстый, в два обхвата, ствол.

— Попал-таки! Попал! — закричал он, колупая кору чуть повыше головы. — Ух и зоркий же глаз у тебя, княже!

— А то! — сказал Кирилл покровительственно. — Веришь, я отродясь с десяти шагов по лесу не промахивался.

— И стрелку честь, и мастеру величание! — послышалось со стороны.

Князь и княжич оглянулись на голос — у подножия Государь-камня стояли брат Иов и сотник Василий.

— Ой... — сказал тихонько Держан.

У Кирилла внизу живота что-то всхлипнуло и опустилось еще ниже.

Сотник вразвалку приблизился к нему, протянул руку. Кирилл вложил в нее огнебой. Иов тем временем выломал там же, где давеча княжич, два прута и стал очищать их от мелких веточек и листьев.

— Знатная ручница! — восхищенно прогудел Василий, оглядывая ее. — А каков бой?

— В руке прыгает сильно, приноровиться надо.

— Дома с мастером Веденею испытывали — на двух десятках шагов полный доспех навылет пробивает, — осторожно добавил Держан.

Сотник вскинул косматые брови и удивленно поцокал языком.

— Знатная, что и сказать! — повторил он с завистью, заталкивая ее за пояс. — А теперь ложитесь — и ты, княже, и ты, княжиче.

— Как это — ложитесь? — спросил Держан упавшим голосом.

— Рядком. На камушек этот, — пояснил подошедший брат Иов. Он вручил один прут Василию, а другим взмахнул в воздухе и одобрительно кивнул.

Кирилл вздохнул.

— Штаны скидывать? — с запоздалой догадливостью опять спросил Держан.

— А как же! — радостно ответил сотник и тоже взмахнул прутом.

* * *

Ивица топнула ножкой и обиженно запыхтела:

— Я только что совою была и опять мне выходит! А я не хочу совою, я мышкою хочу! Ты, Видана, всегда считаешь лукаво!

— Так в прошлый раз Ярена считала!

— И Ярена лукавая!

— Я лукавая? Я матушкины просьбы уважила, с подружками не пошла ради тебя, сестрица, а ты...

— А я вот матушке все расскажу — пусть она рассудит! Матушка-а-а! А сестрицы меня...

Видана тоже топнула ногой:

— Я сова! Я сова! Утешилась? У, ябеда...

Она сердито плюхнулась на бревно. Закрыв глаза ладошками, завела протяжно:

— 'Белым днем слепым-слепа совушка-сова...' Ой!

Видана подпрыгнула и растерянно потерла себя пониже спины.

— Ой! Ой-ой!

Сестры, которые, подхватив подолы, наладились бежать и прятаться в кустах облепихи, остановились.

— Ты чего? — удивленно спросила Ярена.

— А матушка не позволяла в заднице чесаться! — засмеялась и заголосила Ивица. — Матушка-а-а! А Видана в зад...

— Цыц ты! Укололась что ли, сестрица?

Видана дернулась, болезненно поморщилась, но вовремя сдержала руку:

— Укололась, укололась. Пройдет.

Она очень постаралась над равнодушием в голосе.

Ярена молча прищурилась на нее и покачала головой.

* * *

Белый Ворон выпрямился, посмотрел поверх сидящего перед ним человека. Отец Власий повернулся к отцу Варнаве. Навершие посоха в руках настоятеля медленно повело своими плечами сначала вправо, а потом влево.

— Так...

— Да, батюшка игумен. Вот и все, пожалуй. Так ли, Белый Отче?

Сидящий продолжал глядеть перед собою невидящими глазами. Ворон легко коснулся его лба:

— Возвращайся.

Взор человека изменился. Он покосился через плечо на молчаливых отцов, исподлобья зыркнул на Ворона и буркнул настороженно:

— Ну, спрашивайте!

— А не надобно, — подал голос отец Власий.

— Как так?

— Да так. Мы на тебя поглядели — человек ты ничтожный, что важное знать можешь? Мечник?

— Нет. Я больше на ножах.

— Вот видишь. А мы тут, почитай, все старенькие, не интересно нам о ножах слушать. Да и не пристало. Хе-хе... Ступай себе с Богом. Брат Илия!

Отец Варнава порывисто встал и зашагал по келии:

— Так-так-так... Опять возник и Сурожск и этот герр Корнелиус...

Отец Власий вздохнул:

— Опять батюшка игумен перед глазами мельтешит, не сидится ему никак. Ну, хоть ради меня ты креслица не покидай. А я тебе за то медку пришлю.

— У меня и своего вдоволь. Это ж надобно — всех перетрясли, все пустые, только на последнем хоть какой-то толк. Сколько времени потеряно!

— В другой раз умнее будем — с последнего и начнем. Хе-хе... Димитрие, а, Димитрие, потрошить пора этого герра лекаря — что скажешь?

— Это к Ворону, а не ко мне.

— То так. А к тебе — как удумать, чтобы все ладно получилось.

— Тут и думать-то нечего — мне давно уж подлечиться надо бы, да все недосуг. А прочие мелочи — что да как — сами сочинятся, как всегда.

— Ну, тебе виднее.

— Я все одно собирался с отцом Паисием поговорить душевно. Вот здесь, прямо под ребрами, за последний год такая тягота учинилась — иной раз ни есть, ни спать не дает. А на левой ноге вены повыпятились так, что того и гляди...

— Ты бы отцу Никите показался, Димитрие, — участливо перебил его отец Варнава. — Знаниями он и отцу Паисию не уступит. Разве, опыта поменее.

— Э-э-э! Годов у него поменее! Только старик старика и выслушать может, и понять, и помочь...

— Эк тебя понесло-то... — пробормотал отец Власий. — Вороне, а скажи-ка ты и старцу Димитрию это свое: 'Возвращайся', сделай милость. Ну всё, всё... Не пыхти, старче, вредно тебе пыхтеть... Вот что, Белый Отче: и тебе, и мне в Сурожск ехать придется да там ждать. Не менее месяца может выйти. Сможешь на срок такой детей своих оставить?

— Да.

— И ладненько... Дети, дети... Да, отче Варнаво! Коль уж о детях — не слишком ли круто ты со своими обошелся-то, а? Жалко!

— Со своим. Княжичем сотник Василий озаботился — он же его дядька, как-никак. Нет, не слишком. В самую меру и пользу.

Отец Власий хлопнул себя по колену и захихикал:

— А помнишь ли, княжий юнак, как ты и Вук у князя Турянского из двух пищалей корову наповал уложили?

Отец Варнава, приподняв плечи, с сомнением покачал головой:

— Не помню такого. Темно было.

Он не сдержался и фыркнул.

— Ладно хоть по Синь-Камню палить не удумали, — неодобрительно пробурчал Димитрий. — Нашли место, шкодливцы эдакие.

Ворон мягко улыбнулся:

— А и то не было бы ни беды, ни вины на них — они видели только камень, ничего более.

— Не было бы... Все одно шкодливцы. Сейчас где они?

— В книжнице оба, — ответил настоятель. — Я им дал 'Назидательное слово ко юнакам и юницам' епископа Сильвестра на греческий переложить да уставным письмом переписать. За седмицу управиться должны. Брат Мартирий надзирает.

Отец Власий пожевал бороду и сообщил злорадно:

— Брат Мартирий в уголке похрапывает, а наши Орест и Пилад во 'сверчка' играют. Отправь-ка ты к ним, батюшка игумен, брата Илию, что ли...

Отец Варнава вздохнул:

— Я и сам схожу.

* * *

Кирилл тряхнул головой, отвернулся и стал ненужно поправлять подпругу. Сарафан Виданы перестал мерещиться ему в проеме ворот. Держан, потоптавшись за его спиной, нехотя отошел к ратникам сотника Василия — те тоже собирались в дорогу, в обратный путь.

Брат Иов хлопнул Кирилла по плечу, вспрыгнул на коня:

— Любишь долгие прощания, княже?

Тот промолчал. Поклонившись в сторону игумена, поставил ногу в стремя.

Держан помахал ему и отвернулся. Сотник Василий с важностью поднес руку к шелому.

— С Богом! — голос отца Варнавы тронул коней с места.

За воротами Кирилл еще раз оглянулся через плечо. Дорожка, огибающая стены обители, была пуста.

— Не придет она, — негромко проговорил Иов. — Однако, печали в том не ищи.

— Как думаешь — будет дождь? — спросил Кирилл, кивая на облака над лесом.

— Разве, к ночи. Не по своей воле не пришла.

— Тебе-то откуда знать?

Брат Иов пожал плечами.

Совесть неодобрительно пошевелилась внутри, толкнула локтем под ребро. Кирилл выдохнул остатки раздражения и неожиданно для себя сказал доверительно:

— Знаешь, прежде и слышать ее мог, и видеть, а нынче будто стена какая-то меж нами. Спрашивал отцов — Ворон отмалчивается, а отец Власий каверзами своими отвечает.

— Не все преграды — во вред, иные — к пользе нашей.

— Не вижу я тут пользы.

* * *

— Не вижу я тут пользы! — упрямо сказала Видана.

— Сейчас не видишь, — согласился Белый Ворон. — Оттого и сердишься. Разумно ли?

Видана засопела.

— Ступай за мною.

Он повернулся и легко зашагал вверх по склону. Видана еле поспевала за ним, поскальзываясь раз за разом на сосновых шишках. Едва приметная тропинка вскарабкалась на гору, попетляла по ней да опять пошла вниз.

— Матушка тебе что говорила?

— Говорила, что слишком зачастила я в обитель ко князю, что негоже это. Вороне, так ведь...

— Так ведь и Ворон другого не скажет.

Видана опять засопела.

Сосны впереди расступились и встали в правильный круг.

— Остановись. Что видишь?

— Поляну.

— Поляну, говоришь. А на ней?

— Ну... Травы, цветочки. Вон там поросль молодая — орешник, что ли...

Старец отчего-то сокрушенно покачал головой, легкой ладонью коснулся ее лба:

— А теперь?

Видана охнула и, приоткрыв рот, вскинула голову к верхушкам сосен:

— Ой, матушки... Что это?

— Синь-Камень. И дюжина Учеников его.

— Это потаенное святилище Древних — да, Вороне?

— Правды не ведаю, девонька. Сказывают, они и для самих Древних Древними были. Ты же вот о чем помысли: место это ты вначале не видела?

— Нет, отче.

— А теперь?

— Ну, вижу...

— Вот так и с пользою, которой поначалу не зришь, бывает.

— Отче, а если человек случайный на место это набредет — что будет?

— Мимо пройдет.

Видана наморщила нос, соображая:

— И ничегошеньки не увидит?

Белый Ворон грустно улыбнулся:

— Ничегошеньки.

— А ежели он прямо через поляну двинется да на камни-то и наткнется?

— Не наткнется.

— Как же так? Вот дивно... Вороне, вы опечалились отчего-то?

Старец наклонился над нею и заглянул в глаза:

— Зреть ты должна была, девонька, да вот белым днем слепою совушкой-совою оказалась. Князь же не только сам увидеть смог, а еще и другу своему показал, о том не ведая. Вот и думаю я — как так?

Видана почему-то почувствовала себя виноватой.

* * *

Кирилл остановил коня и прислушался.

— Что, княже?

— Стук копытный — то впереди нас, то позади. Который раз уж. И сороки кричат — слышишь? А они чужаков в лесу не любят.

— Сорок слышу, — сказал Иов равнодушно.

— А еще следы подков я примечал, где земля помягче.

— Ну да, ездят люди по нуждам да делам своим. Как и мы с тобою. Боишься?

Кирилл молча тронул поводья. Сварливый сорочий стрекот позади умолк и снова зазвучал где-то впереди.

Лес поредел, стал распадаться на рощи и перелески. Дорога пошла вдоль берега ручья.

— Скоро деревушка должна быть, а на околице ее — двор постоялый. Мы на пути из Гурова там гостевали. В харчевне стряпают вкусно, почти как дома. Щука заливная, помню, до чего же хороша была!

— Ты, княже, вроде как уговариваешь меня. Считай — уговорил. Есть хочешь?

— Хочу. А на ночлег там остановимся?

— Нет. Во Филиппов скит завернем, так отец Варнава благословил. До темна успеем.

Хуторок постоялого двора окружали новенький, свежей желтизны частокол и редкая рощица за ним. Подле распахнутых настежь ворот кто-то мирно отдыхал в зарослях лебеды. Наружу торчали только ноги, одна — в драном сапоге, другая — босая, в причудливых разводах. К последней с интересом приглядывался огромный рыжий петух, на разные лады поворачивая голову и тряся бородкой.

У коновязи с достоинством обмахивались хвостами несколько лошадей доброй стати.

— Поглядывай да посматривай, друже Горане! — донеслось протяжно и добродушно из-под яблонь-дичек. Расположившиеся под ними в траве путники окинули новых гостей нелюбопытными взглядами.

— Посматриваю да поглядываю, мастер Войко! — столь же напевно отозвался бывший при лошадях круглолицый и конопатый увалень. Кириллу показалось, что он подмигнул — то ли ему, то ли брату Иову.

Из растворенных окошек харчевни потянуло вкусно пахнущим чадом, невнятный говор стал слышнее. Громкие голоса вдруг перешли в крики, к ним добавился звон бьющейся посуды.

Иов усмехнулся:

— Не бывает ни харчевни, ни таверны без доброй драки.

— Я-то и другие видел.

— Это пока.

Инок остановился у входа и придержал Кирилла. Тяжелая дверь распахнулась, с треском ударившись о стену — бревна вздрогнули, из щелей между ними потекли дымные струйки сухого мусора. В проеме возник человек с красным лицом и поднятою правою ногою.

— А братьев-баюнов еще никто безмездно не обижал! — сипло проорал он, обернувшись. — О том и во сне мысль держите! А покамест прощевайте, добрые люди! Пошли отседова, братцы!

Вслед за ним появились еще два обладателя волосатых рук и косматых голов. Иов посторонился.

Правая нога наконец-то опустилась:

— Пошто уставился, поп? Тебе чего?

— Я не поп. И мне ничего.

Три пары колких глаз окинули невысокую фигуру инока, одна перешла на Кирилла:

— А этому чего?

— Ему тоже ничего.

Три медных лика выразили удивление, придвинулись. Иов сложил руки на груди. Боковым зрением Кирилл заметил, что путники под деревьями вскочили на ноги и бросились в их сторону.

— Ох, до чего ж не по сердцу мне... — весело и с расстановкой начал один из братьев. Что именно было ему не по сердцу, осталось неизвестным. Из харчевни послышался нарастающий грохот половиц и на помост высыпала группа людей в коротких куртках грубой кожи, очень похожих на поддоспешники. Разделившись по двое, они молча подхватили всю тройню под волосаты рученьки. Коротко и слаженно ударили под микитки кулаки. Глухо булькнуло, часть чьего-то обеда посыпалась на дорогу. Кирилл поморщился. Оставляя мысками сапогов пыльные борозды, тела быстро поплыли на крепких руках куда-то за конюшни. Путники из-под яблонь остановились и обменялись взглядами.

На пороге бесшумно появился еще один человек, щуплый, с узким бесцветным лицом. Коротко поклонился Кириллу, затем брату Иову. Извинительно разведя ладошки, проговорил вежливо и тихо:

— Весьма прискорбно, что тяготы путешествия усугубляются иной раз подобными акциденциями. Нахожу долгом своей чести принести извинения за этих недостойных людей.

Он опять наклонил голову. Иов ответил ему тем же, попутно наступив на ногу Кириллу. Тот спохватился, невольно стараясь попасть в тон незнакомцу:

— Долг моей чести — поблагодарить за помощь людей достойных.

Человечек поклонился еще раз и быстро удалился в направлении конюшен.

Иов коснулся плеча Кирилла, который засмотрелся ему вослед:

— Не раздумал еще отведать заливной щучки?

— Нет.

— Тогда войти надо.

* * *

Кирилл подвигался на лавке, откинулся к стене и детским движением погладил себя по животу. Глядя, как брат Иов продолжает отправлять в рот дольки вымоченной в уксусе отварной свеклы да запивать их квасом, спросил простодушно:

— Как ты ешь такую кислятину?

— С удовольствием.

— Знаешь, а я ведь догадался!

— О чем?

— Всадники, что нас сопровождали потаенно — это твои люди были? Ну, отца Варнавы. Ну, наши, словом. Так?

— Так.

— Славно они братьев-баюнов скрутили. Мастерски.

— Эти — не наши люди. Не гляди так, правду говорю, княже.

— А кто тогда?

— Не знаю.

Глава 16

Дождь пошел поздним вечером — брат Иов оказался прав. Первые капли упали вместе со звуком далекого колокола. Кирилл натянул ворот дорожной куртки на голову и спросил:

— Это во скиту звонят?

— Да. Время безмолвия для братии. Вон в той суме у тебя гиматий дождевой, доставай.

Он откинулся в седле, наощупь пошарил позади себя. Потащил наружу шуршащий ком.

Краешек горизонта осветился, впереди смутно обозначилась зубчатая полоска леса. Следующий удар колокола смешался с глухим ворчанием на задворках темного неба.

Кирилл развернул неподатливую ткань, вываренную в масле, кое-как накинул на плечи кособокий шалаш плаща. Грубое полотно стало быстро отмякать под дождем и проседать.

Раз за разом выступая из мрака в сполохах зарниц, лес постепенно приблизился и поглотил их.

— Совсем ничего не вижу! — сказал Кирилл, раздраженно откидывая капюшон за спину. — А ты?

— Малость получше, — отозвался Иов. — Ближе держись.

Под деревьями ветер утих, перебравшись повыше, к верхушкам. Невидимые ветви мокро зашлепали по лицу — Кирилл наклонил голову и вытянул руку. Колокол ударил уже совсем близко. Как будто в ответ, впереди тут же замерцали огоньки.

Масляные светильники висели в слюдяных ковчежцах на столбах ворот. Иов спрыгнул с коня и постучал. В открывшемся окошке неясно мелькнуло лицо; створки дрогнули, расходясь.

— Намокли-то, небось! Проголодались! — певуче заговорил молодой привратник. Не дожидаясь ответа, он замахал рукою и продолжил словоохотливо:

— За мною прошу, братие, за мною. Покойна ли была дорога? Уж и печь истоплена, вас дожидаючись, согреетесь сейчас. А как в обители, как игумен Варнава? Входите, входите...

'Как брат Лука, — подумал Кирилл. — Даже похож малость'.

— Вечерю поднесут не медля, а там и отец архимандрит пожалует. Горяченького пожелаешь, княже? У нас-то, у братии, сухоядение нынче...

Снаружи сверкнуло и близкий раскат грома всколыхнул лампаду в углу.

— Страсти-то какие, Господи, помилуй! — послушник втянул голову в плечи, сотворив крестное знамение. — Ты-то разоблачайся, княже, разоблачайся. Сухая перемена есть или поднести? Брат Иов, а пойдем-ка со мною на время малое, яви милость. Княже, к огоньку-то поближе, поближе подсядь. Силы Небесные!

Кирилл и сам вздрогнул от нового оглушительного удара. Брат Иов наклонился к окошку, выскочил за дверь и стал глядеть куда-то вверх. Багровый свет заплясал на его лице.

— Колокольня горит!

Привратник бросился за ним.

— Это молонья, молонья в нее угодила! — зачем-то пояснил он и засуетился бестолково:

— Господи... Господи... Да что же это?.. Да как же так-то?..

Иов схватил его за плечи, встряхнул. Рявкнул непривычно:

— Багры, пилы, топоры! Бегом!

По двору уже метались темные фигуры.

— Пожар!

— Горим, братие!

Расколотая и покосившаяся маковка колокольни медленно наклонилась и, разваливаясь в воздухе, обрушилась вниз. Горящие куски посыпались едва ли не на головы братий, которые тащили что-то из распахнутых дверей. Ливень припустил сильнее, огонь в верхнем ярусе ответил ему злым шипением. Крепежная балка затрещала и просела; навстречу струям дождя взметнулись и тут же погасли космы искр. Большой колокол отозвался тихим и печальным голосом.

— А ты куда, княже? Назад! В дом!

Кирилл отмахнулся на бегу:

— Иов! Ты и впрямь думаешь...

Ослепительно-белый стебель внезапно вырос из его головы и с грохотом пробил верхушкою своею низкие тучи. Из-под сапогов брызнуло дымной грязью. Кирилл выгнулся назад, широко распахнув объятья навстречу небу. Большой колокол окончательно освободился от пут и, круша в полете перекрытия ярусов, запел прощальную песнь.

* * *

Двери... двери... двери...

Кирилл давно прекратил дергать за скобы — он убедился, что все они заперты. Теперь он просто шагал вперед, время от времени поворачивая то вправо, то влево, куда вел этот бесконечный коридор-лабиринт.

Показалось? Нет, совершенно отчетливо слышались шаги. По ту сторону, не отставая от него, тоже кто-то шел.

'Вот дивно-то! — подумал Кирилл. — Выходит, за дверями этими не светлицы, не келии, а такой же коридор? Зачем тогда двери, да еще и столько?'

Он остановился. Там, за стеною, шаги тоже смолкли.

Кирилл постучал в дверь и спросил:

— Кто ты?

С той стороны раздался ответный стук. Кто-то отозвался его голосом:

— А кто ты?

— Я князь Ягдар-Кирилл.

— Я тоже князь Ягдар-Кирилл.

'Нас двое? — мелькнула мысль. — Или он — это я?'

'А кто это подумал: я или он?'

— Мы хотим открыть дверь и войти?

— Да.

Откуда-то из-за спины возникли и придвинулись смутно знакомые лица. Кирилл почувствовал, что они ждут. Чего?

Мысли вдруг также остановились. Похоже, и они чего-то ждали.

— Эй!

— Да?

— А если мы встретимся — нас будет двое?

Его голос ответил вопросом на вопрос:

— Может, мы станем двуедины?

Он тоже спросил:

— Или не станет кого-то из нас?

* * *

Тело Кирилла стало медленно падать навзничь.

— Княже!

Иов рванулся и принял его на руки:

— Княже!!!

Кирилл поморгал, поморщился. Проговорил с недовольством:

— Чего ты прямо в ухо орешь? Не глухой я.

— Жив... Слава тебе, Господи!

— Ну, жив, жив...

Он заерзал, высвобождаясь. Иов опустил его на ноги, придержал. Кирилл оттолкнул руку и сумрачно повел головой. Их уже успело окружить кольцо братий. Все молчали.

— Молонья в тебя ударила, княже! — не выдержал кто-то.

— Знаю... — он поднял ногу, своротив колено, осмотрел и проговорил равнодушно:

— Подошвы нет...

Поднял другую, добавив:

— И здесь тоже. Поискать надо...

Огляделся по грязи вокруг себя, вздохнул, вскинул голову:

— А колокольня?

Все вдруг задвигались и заговорили разом:

— Иконы, утварь почти всю из нижнего яруса успели вытащить, слава Богу.

— На Агапитов придел да и на сам храм огонь-то не перекинулся, не дали. Да и дождь помог.

— Трудятся братия, трудятся. Помощи не надобно, к концу идет уж.

— В келейку-то, в келейку ворочайся, княже — чего на дожде-то? Да и босиком ты, почитай... Брат Иов!

Кирилл хлопнул по молчаливо протянутой руке и побрел назад. Из-за спины донеслось негромкое:

— Как же так-то: молоньей — да прямо в темечко, а ему хоть бы что...

— Ага, братие! Встал да пошел...

— Дивно... Не бывает так...

— Бывает! Помню, в сельце нашем мельник был — крепкий такой дед, что твой дуб. И вышло ему как-то однова ...

Немного в стороне высокий человек с кудреватой ухоженой бородкой на мгновение выступил из темноты и проводил Кирилла долгим взглядом.

Брат Иов притворил дверь:

— Разувайся. Ноги оботри — да к печке. Прилечь не хочешь?

— Не хочу. Да что ты все, как нянька? Оставь, в порядке я.

— Ведь знаешь, что не оставлю. А ты потерпишь.

Снаружи пошаркали ногами и покашляли.

Отец архимандрит быстрыми шагами приблизился к Кириллу, порывисто прижал его голову к своей груди.

— Благословите, отче, — сдавленно пробормотал тот в колкую ткань.

Настоятель отстранил его, крепко держа за плечи, окинул ухватистым взглядом и произнес с явным облегчением:

— Бог да благословит, чадо! Господи, милость Твоя на нас!

— Якоже уповахом на Тя! — отозвался от двери его спутник.

— Брат Рафаил оглядит тебя — послушание лекарское у него.

— Да не надобно, обошлось ведь.

Архимандрит кротко и удивленно поднял глаза.

— Простите, отче.

— Братия говорят, сапогам твоим такоже досталось, княже, — он улыбнулся мельком. — Не беда — есть мастера у нас, славно тачают. Пока же поднесут чего на время. Брат Рафаил, опосля всего — князю трапезу и в постель. Брат Иов, пойдем-ка со мною.

* * *

Ратибор оглянулся — юноша в долгополой зеленой рубахе все так же понуро следовал за ними. Он сделал знак Белому Ворону и крикнул:

— Домой, Хотко, домой! Чего хвостом ходишь — я все сказал!

— Прости, Ратиборе! — в который раз безнадежно повторил тот.

— И простил, и зла не держу. Только не быть тебе 'неусыпающим'. Ведь я, почитай, вплотную подобрался, еще малость — за ухо ухватил бы. И то не ночью, утро уже.

— Прости, Ратиборе! Дальние дозоры доносят: уж который день на сто стрел вокруг дубравы ни единого чужака... Расслабился я... А дома отец что скажет?

— Слова мои повторит.

Ворон наклонил голову.

— Ходатайствуют за тебя... — проворчал Ратибор. — Ладно, быть по сему. Еще раз уснешь в дозоре...

— Не спал я, Ратиборе!

— А? Никак, чьи-то речи послышались мне? Еще раз уснешь в дозоре — и Ворон не спасет. Восстановлен, теперь расточись.

Он махнул рукой и отвернулся.

— Спасибо, Белый Отче! Спасибо, мастер-наставник! — донеслось из-за деревьев, быстро удаляясь.

— Разумеешь ли, о чем просишь меня? — спросил Ворон, возвращаясь к прерванному разговору. — Дар дочери твоей — умение чужую боль как свою чувствовать. Взыскуют его люди друг в друге, а обладающих им за праведников почитают. Ты вдумайся: дар со-чувствия! Как я могу лишить его?

Ратибор помрачнел:

— Да разве я чего отнять прошу... Вскинулась среди ночи, переполошила всех и пала, будто гром ее поразил. Что уж там с князем опять приключилось?.. Звана до утра не спала, подле нее сидела... Я про то, чтобы уменьшить как-то, приглушить. Хоть на время, пока подрастет да окрепнет.

Ворон усмехнулся печально:

— Может, после меня детям моим Белый Отец получше достанется — вроде былых Белого Полоза или Белого Айи Великого. А, может, и Белая Мать вернется, наконец, к чадам своим... Не знаю, Ратиборе, не делал такого никогда прежде. Попробую...

* * *

Солнце стояло уже довольно высоко над верхушками деревьев. Затерянный в чаще скит почти весь залит был светом, короткие тени лежали под восточной стеною леса. Со стороны колокольни доносились глухие стуки и скрежет.

'Ну да! Питье на ночь от брата Рафаила!' — Кирилл рыкнул с досадой и зашлепал босыми ногами от окошка.

Из-под узкой кровати выглядывала пара слегка поношеных мягких сапожков с короткими голенищами — такие предпочитали носить дубравцы. Кирилл вытащил наружу один, повертел в руках:

'И у Ворона похожие, и у Ратибора... А у дубравок праздничные сапожки не красные, а синие... Отчего же она попрощаться не пришла?..'

Он опустил голову и закрыл глаза:

' Видана...'

На этот раз не было никакого огонька, который медленно и тепло разгорался внутри. Кирилл увидел все и сразу — и краешек крыши из серебристой дранки, над которой поднимался легкий парок, и дырявую тень ветвей у калитки, утонувшей в глубине кустов, и исцарапанные пальцы, держащие гриб и скребок... Она тихонько напевала что-то без слов, негромко приговаривая в конце каждой мелодической строчки: 'Ой, да ли я!'

'Видана!' — позвал он.

Она бросила грибок в одну из корзин подле ног и потянулась к кучке перед собою.

— Дочушка! — донесся из глубины дома голос. — Которые в пироги и которые на засолку — отдельно!

— Да, матушка!

'Не слышит', — понял Кирилл. Он задержал дыхание, — мышцы живота напряглись — мысленно качнулся и с усилием протолкнул всего себя сквозь незримую вязкую преграду.

'Видана!'

Скребок перестал елозить по ножке боровика, замер.

'Ягдар, это ты?'

' А ты кого ждала? — с наслаждением спросил Кирилл ее былыми словами. — Видишь меня?'

'Вижу. Ты улыбаешься. А еще сидишь на постели в портах исподних да сапог в руках держишь!' — она тихонько прыснула в ладошку.

Кирилл заполошно затолкал сапог обратно под кровать и потащил на колени косматое одеяло из овечьей шерсти, невольно открыв при этом глаза. С удивлением обнаружил, что и Видана, и краешек двора вокруг нее никуда не исчезли. Келия же, наоборот, стала зыбкою и прозрачною.

'Знаешь, а я тебя и с открытыми глазами вижу!'

'Я тоже так умею. Ягдар, а как это у тебя получилось позвать меня? Я уж сколько раз и так, и эдак старалась, да не выходило ничего. Ровно препона какая-то стояла'.

'И вправду стояла — я сквозь нее прошел'.

'Ягдар, а ведь она сама собою вырости не могла. Кто-то поставил ее меж нами — как мыслишь?'

Кирилл закрыл глаза — так все-таки было лучше — и подался вперед:

'Я вот чего мыслю: теперь никто знать не должен, что мы опять видеться можем'.

'И я в точности то же сказать хотела. Я ни Ворону, ни батюшке с матушкой, ни сестрам, ни подружкам — никому вот таким вот словечком не обмолвлюсь. И ты ни отцу Варнаве, ни старейшинам вашим, ни Иову своему, ни княжичу Держану...'

Кирилл принялся кивать в такт дотошному перечислению.

'...А звать друг дружку лишь тогда, когда рядом никого не будет, да с оглядкою, да с бережением, как бы не приметил никто. Ты чего опять улыбаешься?'

'Я тебе улыбаюсь'.

Видана спохватилась и бросила быстрый взгляд в сторону двери. Скребок снова запорхал вокруг гриба.

'Ягдар, а что с тобою ночью случилось?'

Кирилл, разом помрачнев, проговорил с трудом, как через силу:

'Да это... После как-нибудь расскажу. Тебе очень худо было?'

'Не помню. Правда, не помню. Матушка говорит — без чувств упала. А батюшка собирался Ворона просить о чем-то — я слышала, как они шептались потом. Сестрицы тоже перепугались...'

'Видана, мне вдруг вот чего помыслилось: а если я сделаю так, что ты больше не будешь моей боли чувствовать?'

'Да разве ты умеешь?'

'Не знаю. Говорю же: помыслилось вдруг'.

Видана прищурилась без улыбки, взглянула словно сквозь него:

'Знаешь, а я бы хотела всю мою жизнь ее чувствовать. Твою боль'.

Что-то горячее вошло ему подвздох и остановило дыхание. Он сглотнул, опустив голову:

'А зачем же в полную силу-то? Можно ведь...'

— Дочушка! — раздался голос. — А отчего ты умолкла — случилось что?

Видана вздрогнула. Ее глаза расширились, надвинулись на Кирилла и плеснули испуганной синью:

— Нет, матушка! Задумалась просто! 'Прощай, Ягдар...'

* * *

Кирилл выпрямился, спел себе под нос виданино 'Ой, да ли я!' и потопал, примеряясь к обновке с чужой ноги.

— Пляшешь, княже? — спросил возникший в дверях брат Иов. — Это хорошо.

Он присмотрелся, добавив со сдержанным удивлением :

— Ба! Да ты просто сияешь и светишься весь!

'Права Видана — осторожнее надо...'

Кирилл мысленно ругнулся, выкатил глаза:

— Это не иначе как от молоньи!

— Ну да.

— Как мыслишь — пройдет со временем или останется?

— Тебе виднее, княже. Если готов — идем.

Запах мокрой гари висел в воздухе, лужи подернулись мутноватой радужной пленкой. Частое сопение пилы и стуки зазвучали громче. Чумазые братия суетились вокруг остатков четверика нижнего яруса.

Отец архимандрит благословил Кирилла и отступил в сторону:

— С тобою побеседовать желают. А я оставляю вас. В мире пребывайте.

За книжным поставом в углу поднялся высокий человек:

— Спаси Господи, отче.

Он подождал, когда настоятель притворит за собою дверь, наклонил голову:

— Мастер Зенон.

— Князь Ягдар-Кирилл.

— Садись, княже, садись. Беседа наша обстоятельною будет... — рука мягким жестом указала место напротив себя. Серые глаза окинули его с тем спокойным дружелюбием, каковое Кирилл примечал в людях, привыкших к своей силе и власти. — И да не покажутся тебе иные вопросы и просьбы мои либо странными, либо досужими.

— Не покажутся! — покладисто согласился он, одобрительно оглядывая себя в настоятельском кресле и хлопая по подлокотникам. — Просто так, что ли, отец Варнава благословил сюда завернуть? В обители-то глаз чужих куда поболе, нежели во скиту уединенном. Ты князь, мастер Зенон?

Пальцы, неспешно касавшиеся короткой кудрявой бородки, едва заметно приостановились в своем движении:

— Хорош, хорош... Пожалуй, даже лучше, чем говорили о тебе... Я — мастер Зенон, княже.

Кирилл пожал плечами.

— А сейчас попрошу тебя глаза закрыть, а руки в стороны развести... Благодарю, столь быстро не стоило — сие не приказом было, а просьбою... И поочередно кончиками пальцев указательных носа коснись.

— Своего или твоего?

— Одобряю. Своего... Так... Глаза открыть можешь. Теперь задачу послушай: летела стая уток. Одна впереди, две позади; одна позади и две впереди; одна между двумя и три в ряд. Сколько же всего...

— Ответ будет: три утки. Задачу эту я с семи лет помню, и разума моего молонья не повредила. Но ты продолжай проверку, мастер Зенон, — я-то не вправе ни приказать, ни попросить. А затворяться от меня столь усердно не надобно — я ничего прочесть в тебе не смогу без желания твоего. Мыслю, должен ведать о том.

— Своенравен... Обидчив.... Однако, опять одобряю. В истории силен? Для ответа слова используй, ужимки ребячьи на время оставить попрошу. Благодарю. Опиши-ка мне — для начала — войны и военные конкордии державные, скажем... последних лет десяти. С толкованиями да размышлениями. И не учителей твоих, а своими собственными. Начинай, княже...

* * *

Звонкий клекот деревянной колотушки, сопровождаемый мерными возгласами, проплыл мимо окна. Обогнув настоятельскую келию, зазвучал уже с другой стороны. Кирилл, который увлеченно описывал, каким образом они с Митяем когда-то выманивали из нор кротов, умолк на полуслове.

— Время-то как бежит! — заметил мастер Зенон. — Вот и к вечерне призывают. Ведаешь, княже, а ведь это звук из моего детства. Вёска наша маленькая была, храм также. Колокола впервые лишь отроком услышал. Ко всенощной пойдешь?

— Да, наверное... Завтра продолжим, мастер Зенон?

— Я уже к ночи далеко отсюда буду.

Кирилл вздохнул с нескрываемым огорчением. Его собеседник поднялся и протянул руку:

— Прощай, княже. Рад был встрече нашей.

— Я тоже, мастер Зенон. Ты уж прости меня, что поначалу...

— Нет твоей вины, кроме молодости. Да и это со временем само пройдет.

Кирилл вышел во двор, поискал глазами брата Иова. Сзади на плечо ему легла ладонь.

— Знаешь, Иов, этот мастер Зенон — до чего же человек необычный! Как думаешь, кто он на самом деле?

— Не знаю, княже, — я простой инок. Отец архимандрит спрашивал: не рано ли будет заутра в путь отправляться? Советовал еще денек-другой погостить. Что скажешь?

— Нет. Готовься к дороге.

— Сапоги новые тебе справить не успеют.

— И не надобно. Мне эти глянулись чем-то.

Он молодецки тряхнул волосами, раскинул руки и притопнул:

— Ну как — похож я на дубравца?

— Нет.

Глава 17

— А он говорит: если мы с тобою к Шульге сходим да по чарке малой опрокинем за славные деньки былые и соратников павших — неужто отцы против будут?

— Так сходил бы — или в смущении пребываешь оттого, что запамятовал его?

— Сотня князя Бобреца в лощине до полудня ждала, потом крыло наше десное держала — это помню, да... Ну, еще кого по имени, кого лицом только. Этого Стефана — нет.

Десятник Залата, привычно ссутулившись, задвигал тяжелыми руками на коленях. Добавил угрюмо:

— Да не в том дело, что его не помню. Не глянулся он мне, сразу не глянулся — и все тут. Даже до того еще, как штуки эти свои стал проделывать — ну, да я об этом говорил уже.

Отец Власий негромко постучал посохом, приподнял его и принялся внимательно разглядывать слабую отметину на полу. Не поднимая головы, проговорил:

— Если еще раз попрошу повторить, только неспешно и не столь путано — не обидишься ли?

— Чего ради? Ну, подсел он, разговорились, то да сё... Стал рассказывать, что видение ему было: дескать, жив останется в битве той, если потом до конца дней своих станет навещать раз в год любую обитель и трудиться там во славу Божию. Я и спрашиваю его: а что за битва? А он и говорит: двунадесятого года, у городка Икскюлль. Ну, это когда ливонцы у Великого князя Московского помощи запросили против Ордена...

Он сделал рукою нескладный жест и перевел взгляд с отца Власия на отца Варнаву.

— Ведаем, — терпеливо ответил тот, кивнув.

— Ага... А я ему и говорю: я тоже в сече той был. Дружина князя Вука, Деянова сотня. Там меня и во десятники поставили. Конные-то герцога поначалу наших копейщиков...

— Ты о взгляде Стефана этого говорил, — напомнил отец Власий, не позволяя потоку воспоминаний раскидываться вширь. Кованый конец посоха опять коснулся пола и принялся сверлить его.

— Да... Это когда он стал расспрашивать, мол, не тяжко ли тружусь для обители, не ночами ли... Ты, говорит, и сейчас, как сонный — спать хочешь? Да и стал глядеть на меня. Голос участливый, а глаза... Я Ворона отчего-то сразу вспомнил.

— В сон клонить стало?

— Нет. Я, правда, голову опустил, но это оттого, что не по душе мне, когда...

— Слов странных, просьб непривычных не помнишь ли?

— Не было их — он разговор сразу перевел на Шульгу да зелено вино. Да правду я говорю, не было! Вот пусть от меня Воители-Хранители отступятся навсегда, ежели...

— Да пребудут до конца дней твоих и ошуюю, и одесную. Оставь-ка нас, десятник, на время малое. Рядом побудь, не отходи... Отец Власий, ты мне скоро язвину в полу проделаешь. Давай уж, не ухмыляйся.

Маленький архимандрит поднял голову. Ухмыльнувшись еще шире, подмигнул:

— Ну? Теперь что скажешь? Ведь шептало мне сердце: повремени-ка ты с отъездом, повремени! А батюшка игумен сердиться изволили да попрекали: время, дескать, тянешь.

Он согнал с лица прежнее выражение и сказал совсем другим голосом:

— Не знаю. Попробовать можно — десятник, вроде бы, не напортил пока.

— Пока. А далее? Лицедей из него, как из...

— Ты что, батюшка! Да не дай Бог в нем бы хоть малая толика дара лицедейского случайно обнаружилась. И даже то нам на руку, что так и ходит под грузом вины непонятной за смерть товарищей своих, мающийся да исковерканый, Господи помилуй.

— Если проведают о даре неподатливости его — все втуне будет.

— Ворон говорит: любой дар притворить можно. Надобно лишь знать — как. Будем просить его.

— Так... А с княжичем что?

— Третий раз уж этого человека около него вижу.

— Что мыслишь — это те же, что и десятника обихаживают?

— А пёс их... Господи, помилуй... Помнишь, сетовал ты, батюшка игумен, что князь Стерх странной мышиной возни вокруг сына убоялся, да прежде срока оговоренного к нам его спровадил.

— Я не так говорил.

— Не так, да похоже. А та возня вызвана, думается мне, гостинами твоими со князем да братиями.

— Либо твоими со Георгием смотринами.

Отец Власий озабоченно заерзал в своем кресле:

— На чем таком сижу — в толк никак не возьму... — он скособочился и стал тщательно ощупывать сиденье под собою. — Вроде, ни гвоздя, ни сучка, ни занозы... Да ведь не обнаружил я у княжича ничего!

— И кто об этом знает, кроме тебя? Ну, да ладно. Что делаем?

— А что можем? Пока наблюдаем. Зови десятника-то.

* * *

Новый настил подбирался уже к последней четверти моста. Дальше в просвете между желтой и серой полосами проглядывали темные балки остова. Плотники сидели на них верхом, суетились по обе стороны. Стук топоров перекликался со ржавым визгом гвоздей, под крики 'Поберегись!' порхали вниз старые доски.

— Наконец-то князь Кручина надумал мост поновить, — заметил Иов, направляя коня к ныряющей в каньон змеистой дороге. Справа, чуть в стороне, внизу виднелась паромная переправа.

Кирилл протер глаза от летевшего сверху сора:

— Его не поновлять надобно, а новый строить. Балки да опоры в уголь черны, сгнили давно.

— Бог с тобою, княже, они и праправнуков твоих переживут — это мореный дуб.

Каменистый мысок на том берегу до самого уреза воды был уставлен повозками. Утлый паром заскребся о дно, дернулся и устало заскрипел.

— Ну-ну! Чего обеспокоился?

Кирилл похлопал коня по холке и, шурша галькой, повел его в поводу. Через перегиб дороги перевалил черный лаковый возок в алых и золотых цветах, запряженный парою вороных. Из памяти тут же выплыли пряничный терем и рыхлое бабье лицо отца Алексия. Кирилл хмыкнул.

— Ну вот! Теперь лишь к вечеру поспеем, не ранее! — произнес изнутри недовольный женский голос. В ответ примирительно-неразборчиво прожужжал голос мужской. Дверца распахнулась и на дорогу выпрыгнул мальчишка-трехлетка в мягком коротком кафтанчике. Со смачным причмокиванием дожевывая что-то, он равнодушно глянул на Кирилла, опасливо покосился на глубокий шрам Иова. Тут же потерял к ним интерес и задрал голову к суете на мосту. Оттуда, вертясь, как кленовые крылатки, падали на воду обломки. Женский голос умильно попытался приманить его назад:

— Ванятка, а вот же еще курочки кусочек! Или лучше яичко с огурчиком малосольным?

Мальчишка строптиво взбрыкнул и помчался вдоль по склону.

— А после ватрушечку будешь или пирожочек сладкий? Сыноче-е-к, далеко не убега-а-й!

Мужской голос что-то добавил и от себя.

Небо переменилось. На узкий речной каньон пролился лиловый свет.

Мальчишка остановился и восторженно заголосил наверх, подпрыгивая и размахивая руками. Со старой части настила упала вниз очередная доска. Она ударилась о выступ опоры, отскочила, вихляя, и под острым углом понеслась в его сторону.

Глаза Кирилла расширились.

Косой серый росчерк с хлюпающим хряском снес верхнюю часть маленького тельца вместе с аксамитовым кафтанчиком. Мертвенный лиловый свет сделал алые брызги черными. Страшный вой раздался из черного возка с золотыми цветами на крутых боках.

— Не-е-е-т!!!

Мальчишка удивленно обернулся на крик Кирилла.

Небо по-прежнему было голубым.

Он оттолкнул Иова, который вовсе не стоял у него на пути, и с рычанием рванулся к маленькой фигурке на каменистом склоне. Удивление в распахнутых детских глазах сменилось перепугом, лицо спряталось за ладошками. Кирилл схватил мальчишку в охапку, — тот закричал, как зайчонок — отпрыгнул в сторону и помчался назад. За спиною с грохотом прошла по земле двухсаженная доска. Вдогонку плеснуло глиняной пылью и гравием вперемешку с ошметками полынных стеблей.

— Ванятка!

— Мамушка! Меня злой бабай схватил! Пусти, пусти!

Кирилл перевел дух и осторожно поставил дрыгающие ножки на землю. Брат Иов медленно склонил голову. Женщина у возка опустилась на колени, протянула вперед дрожащие руки. Ванятка зарылся лицом в кунью душегрейку, продолжая оттуда невнятно твердить про этого нехорошего, этого злого-презлого... Мужчина рухнул у ног Кирилла, пачкая в пыли шелковый опашень, и с глухим мычанием сжал пальцами голенища его сапожков:

— Спасибо... Спасибо... Спасибо...

— Спаситель ты наш! Человек ли ты? Ангел ли ты Небесный? Храни тебя и сам Господь Бог, и Матерь Пресвятая Его, и все Силы Его, и все угодники Его, все до последнего, все до единого!

Мужчина поднялся на ноги. Рывком отер ладонями глаза, оставив на щеках грязные полосы, прижал руку к груди:

— Я — Заслав-Артемий, торговый голова из Старой Елани. Скажи мне имя свое, дубравец! Кто ты?

— Скажи, за кого нам молиться до конца дней наших! Ванятка, этот человек спас тебя. Преклони головушку, сыночек...

— Меня спас бабай?

Кирилл взлетел на коня, поклонился с седла и крикнул:

— Иов! За мной!

Вслед ему продолжало звучать:

— Кто ты? Кто ты?..

* * *

Солнце давно вошло в облака, а те постепенно превратились в серую пелену, которая медленно расползлась по всему окоему. Призрачное свечение появлялось время от времени в ее разрывах.

— Как думаешь — опять будет гроза? — нарушил долгое молчание Кирилл.

Иов бросил на него непонятный взгляд:

— Думаю, нет. А что?

— Да так, ничего. Ты меня о чем-то спросить хочешь.

— Нет, княже. Это ты что-то сказать желаешь, да не знаешь как.

Кирилл поднял лицо к небу. В тусклом просвете наверху ему почудился лиловый отблеск.

— Иов, я домой хочу, — проговорил он со странной тоской.

— Куда — домой? В Гуров или в обитель?

— Не знаю...

* * *

Общинные яблоневые сады показались на исходе восьмого дня пути. Яблочный Спас уже миновал, от пустых крон с остатками покоробившейся листвы веяло одиночеством и запахом близких холодов.

Старый Вукодрагов детинец вместе с новоделами князя Тримира со временем оказался на околице — разбогатевший и раздобревший городок предпочел не расти вокруг, а спуститься в долину. Дорога к отчему дому шла со стороны полуночной околицы, не сквозь весь Гуров — Кирилл подумал об этом со смутным и непонятным удовлетворением.

Во двор медленно сворачивали две повозки, груженые тыквами. Из-за воротины выглянул страж, с подозрением пригляделся к двум всадникам в быстро падающих сумерках, поднял руку. Из-за плеча его тут же показалось краснощекое лицо при обширной бороде-лопате.

— Да это, никак, сам молодой князь!

— Здравствуй, дядюшка Тит, — отозвался Кирилл, покидая седло.

— Слава Богу! А мы уж, почитай, третью седмицу ждем тебя. Все ждем да ждем, ждем да ждем. Слава Богу, слава Богу... Что с тобою, княже? Как-то ты того...

— Устал, дядюшка Тит. Пусть умыться поднесут. Правда, устал. Спать хочу.

— А банька? А покушать на ночь? Ведь так любил всегда...

— Благодарствую. Вот тебе брат Иов — он хороший, позаботься о нем.

Кирилл стал подниматься на крыльцо.

'Дюжина ступенек' — промелькнуло где-то на краю сознания. В той же дали на мгновение показались и тут же пропали неясные лица отца Паисия и дядьки Домаша .

Тит заботливо топал и сопел сзади.

— Что нового?

Кирилл спросил лишь для того, чтобы не молчать.

— Да так... Третьего дня поляне какие-то на Татарке чего-то вынюхивали да выспрашивали. Еремей с Канюком говорят — близ их дворов такоже вертелись да на наш поглядывали.

— Чего хотели?

— Еремей пожелал дознаться, двух шагов не ступил — тут же коней поворотили.

— Угу. В малой сушильне, что под светелкою моею, печь истопи, окажи милость.

— Прозяб в дороге?

— Похоже на то.

— Я же говорил: в баньку бы прежде, княже. Может, воротишься? Или за лекарем послать, а?

— Нет. Позволишь мне одному побыть?

Он заставил себя не поворачивать головы в сторону арочного проема, ведущего на половину отца с матерью.

От широкой печной трубы, которая выходила из пола в углу и уносилась наверх сквозь потолок, потянуло теплом. Кирилл приложил ладони к рельефным поливным изразцам с изображениями павлинов, открывающих клювами свои сердца, Фениксов в пальмовых кронах, улыбчивых Сиринов и Алконостов с гроздьями звезд в когтистых лапах. На одном из них его рукою когда-то было старательно выцарапано: 'Олконос'. В дрожащих бликах свечи за спиною кончики пальцев наощупь нашли надпись.

Кирилл ногою подтянул поближе медвежью шкуру на полу, перетащил на нее с кровати подушку с одеялом. Повозился, лягаясь и закукливаясь, как когда-то прежде. Рука его опять погладила наливающихся жаром добрых птиц детства. Холод внутри не впускал их.

'Позвать Видану?'

'Позови. Станет легче, ты знаешь'.

'Знаю. А ей — тяжелее. Нет'.

'Тебе виднее, княже'.

Последние слова почему-то произнес голос брата Иова. Черный лаковый возок с черными рельефными цветами на боках всплыл из тьмы с булькающим звуком Закачался, выжидая. Звучавшая где-то далеко тихая молитва затрещала и погасла. А, может, это была свеча в блюде с водою.

Сумрачный холод медленно поднялся изнутри и остановил мысли.

* * *

— А келейник-то твой хорош, отец игумен, и хорош весьма! Вот любопытно: и разумен, вижу, и статью удался, и силушкой, догадываюсь, Господь не обидел, а отвернись — и лица не вспомнишь, ровно невидимец, а не человек. Где сыскал такого? Сам взрастил, или...

— Или. Ты, твое высокопреосвященство, зубов мне не заговаривай, а прямо к делу и переходи. С чем пожаловал?

Архиепископ Марк снял с головы клобук. Неспешно утвердив его на краешке стола, огладил волосы.

Отец Варнава понимающе кивнул:

— Ага, вижу — плешью похвастать приехал. С обновою тебя, старый друже! Есть что еще?

— А то как же! Гостинцев полны карманы... — он придвинул к себе дорожный ларчик и извлек оттуда стопку исписаных листов бумаги. — Ну, вот для начала: жалобы на игумена Варнаву, настоятеля Преображенского ставропигиального монастыря, — сии лишь за этот год.

— Однако! У тебя-то они откуда?

Архиепископ покривил лицо неопределенною гримасою и неопределенно же пошевелил пальцами:

— Ну... Дали люди добрые полюбопытствовать. На время. Так вот, последняя от... — он прищурился — иерея Алексия, клирика Хлыновской епархии. Помнишь такого?

— Помню. Терем-теремок, лаковый возок да сырые телеса под шелками синскими. В драку полез. Постой, а отчего ты именно его обособил? Прочим себя жалко поменее, что ли?

— Покровители у него в Москве сыскались высокие... — владыка Марк со значением поднял брови на отца Варнаву.

— Хм... Покровители... Да что ты говоришь? Впервые слышу такое! — игумен ответил не менее значительным поднятием бровей и, не мигая, уставился на собеседника.

— Ну ладно, ладно, — сдался тот, вскидывая руки.— Не в покровителях дело — всегда они были и будут. Согласен...

Он опять умолк — то ли в размышлении, то ли в ожидании.

— Владыко, — негромко проговорил отец Варнава, — я все тот же Вирий, которого ты знал. Если даже и ты — прежний Мстислав, которого знал я, то все одно тех слов, что ты сказать хочешь, я за тебя произносить не стану.

— Тоже верно... Помнишь ли, отец игумен, лихолетье Георгия Безумного? У отца на хуторе тогда владыка Павел потаенно жил. Мне десятый год шел.

— Как и мне.

— Церковь в гонениях, реформаты во храмах беснуются, Цареград с Римом сочувственные послания шлют, ладошки украдкою потирают и слюною предвкушения исходят. А государи всея Экумены в один голос славят державный гений их порфирородного собрата славянского, да рати свои поближе к рубежам русским стыдливо подтаскивают...

— Высокопреосвященнейший! Ты на мне одну из речей своих опробовать решил?

Архиепископ отмахнулся, не отвечая, и продолжил:

— Какие службы были в нашем храме домовом! Ночами сходились, с оглядкою, по одному. Символ Веры за Литургиею читали — все плакали без стеснения. А проповедь какую силу имела, а сколь едины были и пастыри, и люд церковный! На храм жертвовали — настоятель одной рукою принимал, другою тут же отдавал на нужды прихожан своих. Оставался ли сирым и гладным при том? Купцы сотни сотен кормили безмездно — слыхал ли ты, чтобы хоть един из них от того разорился? Отец говорил: грех людей покинул на то время. Что же такое теперь с нами происходит? Знаешь, отче, мне иногда думается, что эти лоснящиеся проповедуют одно Евангелие, а исповедуют другое, темное да потаенное. А в нем вымараны слова Христовы о богаче, вельбуде да ушах игольных. Их новый мессия отныне о иных ушах говорит. Коих, как и Царствия Небесного, не видать нищете смрадной. Их господь не похваляет скромную лепту вдовицы паче кичливой жертвы фарисея — он его, родимого, нынче под толсты локотки ловит, обхаживает да облизывает. И в Иерусалим не на осляти въезжает, а на колеснице царской...

Архиепископ Марк потряс стопкою бумаг и едва сдержался, чтобы не запустить ею в угол.

— Остановись, владыко! — проговорил отец Варнава. — Ни на что ты мне глаз не открываешь. Себе вредишь.

— И то правда, — ответил тот неожиданно спокойно.

Бумаги вернулись в ларец и крышка захлопнулась.

— Так вот, отче... Я чувствую, что-то новое нарождается да в силу входит. Голоса подаёт: дескать, не знала древность такой ставропигии, какую мы на свою голову удумали, упразднить надобно. В державах-то иных знать духовная сколь блистательна, а? И мы соответствовать желаем! А нам плебс со кустодиею черноризною под хвост заглядывают!

— Ты о Патриаршем окружении или о дворе Великокняжеском?

Владыка Марк повертел в пальцах ключик от ларца:

— Государевы воззрения тебе известны, да и в окружении его пока подобного не слыхать. Пока... А далее? За наследников поручишься? Кого назвать можешь?

— Рано об этом. А что Святейший?

— А что Святейший: 'Се что добро, или что красно, но еже жити братии вкупе!' Улыбается кротко да всех примирить спешит. Всех без разбору.

— Устал или...

— Стареет, друже-отче. Просто стареет. Послушай, Вирий, я все выражения лика твоего пресветлого наизусть знаю. Говори.

— В день, когда раненый княжич Кирилл в себя пришел, пожаловал в гости ко мне отец Дионисий.

Ключик перестал вращаться в пальцах архиепископа Марка:

— Духовник Государев?

— Он самый.

* * *

Настоятель по-старчески мелко благословил его и как-то растерянно предложил сопроводить. Кирилл покачал головой. Посмотрев сквозь Иова с дядюшкой Титом, зашагал по дорожке из дикого камня. Клены-привратники роняли на нее первые ярко-желтые листья. Отец Нил отвернулся, с неслышным шепотом перекрестился на простые деревянные маковки и кресты кладбищенской церквушки. Две пары глаз продолжали молча глядеть вослед.

Князь Тримир первым из Вуковичей пожелал покоиться не в родовой усыпальнице, а на соборном кладбище. Но в Гуровскую вотчинную землю так и не лег. Кирилл провел пальцами по глубоким бороздам его имени в знаках пятиконечного креста и листьях падуба; зеленый мох давно поселился в них. Серый камень со стесаною стороною был всего лишь кенотафом, памятницею — тело прадеда не нашли. Княгиня Грида кинулась на поиски его и сама не вернулась — вот он, такой же камень рядышком, пониже только. Нестареющий дядюшка Тит когда-то вполголоса да с оглядкою поведал о том, что прабабку за норов ее втихомолку именовали князем Гридом.

Младший сын Тримиров, князь Прозор со княгинею Томилою лежали по правую руку под греческими равносторонними крестами багряного гранита. Старших сыновей приняла в себя далекая Окраинная земля, ставшая им родною. Ей они служили, её хранили и защищали — часто и от себя самой.

'Вук-Иоанн, князь Белецкий и Гуровский. Рожден в лето...'

'Княгиня Дана-Евдоксия...'

'Княжич Ранко-Димитрий...'

Вот и они...

Кирилл упал перед тремя холмиками, уткнувшись лицом во влажную землю и раскинув руки.

Птичий щебет застыл во времени, стал видимым, как тонкое стеклянное плетение. Падающие листья замерли в воздухе.

Вначале появилось ощущение тепла.

Солнце?

Нет, теплый свет медленно прорастал изнутри, выдавливая холод вовне, в желтую осень. Это было очень похоже на приуготовление к мысленной встрече — как раньше с Виданою. А потом пришел покой.

Кирилл поднялся на ноги, потер лицо и потряс головою:

'Что это?'

— Что это? — повторил он вслух.

Вдалеке запел ясный высокий голос. С ним соединились еще трое.

Кирилл провел рукою по вершине холмика. Отряхнув ладони, направился обратно.

— Княже, ты просил людей собрать, — проговорил, словно извиняясь, дядюшка Тит.

Он кивнул, не останавливаясь.

Дядюшка Тит вздохнул ему в спину и покачал головой. Брат Иов нахмурился.

* * *

— ...От старшин Белецка гонец был, — пояснил сотник.

— Среди ночи?

— Да, княже. Под утро мы и выступили.

— Кто наказ дал?

— Князь Иоанн, самолично.

— А что за надобность случилась — в двух сотнях-то зараз?

Сотник с вежеством склонил голову:

— Не вольно мне говорить, княже.

— Государево дело?

— Врать не стану, одначе близ того.

— Понятно.

Кирилл прошел глазами по лицам сидящих за огромным столом:

— Кто из дворовых людей гонца того видел?

Борода-лопата дядюшки Тита опустилась на грудь:

— Забыл ты, княже, — из прежних никого не осталось. Да и меня бы тут не было сейчас, кабы не гостевал я на ту пору у братанича.

— Забыл, не обессудь. Старосто! — тот вскинулся — Послание ко игумену Варнаве ты писал?

— Так, княже.

— Хорошо помню то письмо, перечитывал не раз. Рассказ твой был — в точности по нему. Ты его наизусть заучивал?

Староста смешался:

— Так что ж... И то, и это — мои слова. Чего ж других-то приискивать?

— Ага. Тогда благодарю вас за беседу, люди добрые. Дядюшка Тит, распорядись-ка, чтобы угощение подавали.

— Всё, что ли, княже? — спросил тот немного растерянно.

Кирилл увидел глаза всех собравшихся.

— Я узнал то, что хотел. Всё.

Глава 18

Светлое пятнышко неслось ему навстречу от опушки леса с радостным верещанием. Кирилл заорал в ответ, переходя с шага на бег. Видана вдруг будто вспорхнула на мгновенье. Раскинув руки, растянулась на тропинке. Затем села и заголосила по-детски, протягивая к нему ссаженые ладошки:

— Ягда-а-ар! Я упала-а-а!

Он охнул, наддал ходу.

— Ой! А сарафан... Дырища вон какая! У-у-у!

Кирилл подхватил ее, поставил на ноги. Принялся отряхивать, пряча улыбку.

— И коленка еще! — добавила она плаксиво, приподымая подол.

— Дай-ка погляжу.

Видана спохватилась, одернула сарафан. Шлепнула его по руке:

— Нет уж! Экий ты до коленок девичьих лакомый!

-Я?! Да вовсе я не лаком к вашим коленкам! Ну, твои-то, вестимо дело, не в счет.

— Ишь ты! А когда ж к моим-то во вкус войти успел?

Кирилл рассмеялся, замахал руками и стал высматривать в жухлой траве подорожник.

— Вот, зеленый еще. Приладь сама.

Видана отвернулась. Завозилась, шипя да ойкая.

— Хорошо бы мне тоже твою боль чувствовать, — проговорил Кирилл.

Она отбросила измятый листок и быстро обернулась:

— А вот этого и не надобно! Ягдар, а я скучала. Ой, как плохо без тебя...

— И мне без тебя.

— Тебе не так. Мне хуже.

— Отчего?

— Оттого! Ягдар, ты покажешь всё, что было с тобою? Или боишься?

Кирилл вздохнул. Спросив глазами позволения, осторожно положил ее ладошку на свою. Погладил кончиками пальцев:

— Ну, скажи сама: как же я тогда буду беречь тебя?

— А я хочу, я должна всё знать! Покажи!

Она ухватилась за отвороты его дорожной куртки и потянулась кверху. Кирилл склонился над нею, всмотрелся в закрытые глаза, такие близкие-близкие. Кольнуло стыдом, как будто он делал нечто недолжное. Встряхнулся, отгоняя внезапную и непонятную слабость. Не удержавшись, поправил светлую прядку, упавшую на лоб и коснулся его своим.

'Вот бы сейчас всё опять остановилось! Надолго-надолго...'

Но на этот раз время осталось равнодушным к его желаниям — оно явно обладало собственной каверзной волей.

Видана отстранилась и тихонько сказала:

— Больно, Ягдар.

Он захлопал глазами, пытаясь понять.

— Больно, — повторила она терпеливо.

Его пальцы сжимали ее плечи. Очень сильно.

Кирилл ухватил воздуху и отдернул руки:

— Как же это я... Прости, прости!

Видана замотала головой. Маленькая ладошка легла на его губы:

— Не говори этих слов — я же всё видела. Ничего не говори. Бедный мой... Бедный, бедный, бедный...

— Отчего же бедный? Да я богаче всех — у меня есть ты, Видана. Не плачь, дубравушка моя.

— А я и не плачу. Это просто слезы сами собою бегут. Плачут вовсе не так — разве не знаешь?

— Знаю.

— Ягдар, а кто он?

— Кто, Видана?

— Тот, за дверью. Другой ты.

* * *

Отец Варнава шевельнул ладонью — брат Иов тут же умолк на полуслове. Вопрос прозвучал то ли мягко, то ли просто негромко:

— Сам-то что мыслишь?

— Мыслю, он догадался обо всем, отче.

— Так...

Настоятель перевел глаза на отца Власия. Тот продолжал молчать, вдумчиво вылавливая из бороды нечто невидимое.

— Добро...

Он вздохнул, поднимая руку для благословения:

— Брату Илие на галерее передай: пусть не тревожится о нас какое-то время... Отец Власий!

— Не знаю!

Настоятель опять вздохнул:

— Ну, ладно... А если он вдруг возьмет и спросит?

— А ты возмешь да и расскажешь всё! Есть у нас выбор? Нет у нас выбора! — выкрикнул маленький архимандрит и застучал посохом. — Да не спросит, не спросит! Ослеп, что ли, прости Господи, совсем? Он же теперь весь в себе, весь! Надолго, до конца!

Отец Власий закашлялся, тряся бородой, отдышался и добавил негромко и спокойно:

— А уж в конце-то — после всего — ты и сам собирался всю правду ему поведать. И покаяться.

— А ты?

— А я — нет. Я твое решение поддержал, а принимал его ты. Да покаюсь и я, покаюсь. Для пользы своей духовной. Ох-хо-хо... Пойду-ка, пожалуй, к дороге приуготовляться.

Он принялся выбираться из кресла, обстоятельно кряхтя да сокрушаясь:

— Как там содруги мои без меня-то? Георгию, положим, присмотр не нужен, а вот со старцем Димитрием и Ворон не сладит. А про молонью не спрашивай, ничего не спрашивай — не знаю!

— Почудилось мне, что молчал я.

— Вот и молчи. Тут из обычных людей иной раз такое вдруг полезет — Господи помилуй. А уж из него-то... Ох-хо-хо... Бди, батюшка игумен, не пропусти чего ненароком! — он хихикнул. — А мне в путь пора.

Отец Варнава, поднимаясь, вздохнул уже в который раз:

— Кого из братий возьмешь с собою?

— А кого благословишь, батюшко. Ты тут настоятель.

* * *

Частокол высотою в три человеческих роста появился сразу за проходом меж известняковых скал. Темная стена выходила из-за обеих сторон пологого холма и смыкалась у огромных ворот.

— Ого! — сказал Держан с уважением.

— Ого, — согласился брат Иов.

Он ударил ладонью по начищенным до красноватого блеска медным полосам, которые свисали с крюка на столбе. В ответ на звонкое бренчание тут же отворилась узкая невысокая дверца.

— Пополнение? — спросил голос за воротами.

— Да, — ответил Иов. — С Богом, голубчики. Скоро свидимся.

Он поднял руку, кивнул и зашагал обратно.

— Давайте, давайте, — поторопил голос.

Кирилл вскинул плечом, поправляя кожаный мешок за спиною, наклонил голову и ступил внутрь. Держан зашуршал сзади, пытаясь протиснуться.

— Узки врата, к совершенству ведущие! — нараспев проговорил юнак-привратник и подмигнул. — Не всяк внидет ими — ох, не всяк!

— За гвоздь зацепился... — сдавленно пробормотал княжич, дергая за лямку застрявшую в проеме поклажу.

— Нет там никакого гвоздя! — насмешливо и безжалостно отозвался дубравец. — Эко добра-то у тебя в мешочке! Для себя одного или между делом приторговывать станешь? А что за товар?

Багровый от злости Держан высвободил, наконец, свой злополучный мешок и молча закинул его за плечо.

Кирилл осмотрелся.

Четыре больших, вернее, длинных дома да несколько срубов поменьше неровным кольцом охватывали мощеную рваным плитняком площадь в центре.

— Любопытствуешь? Еще будет время всласть наглядеться.

— Нам куда?

— Туда, — привратник ткнул пальцем в сторону длинного дома слева. — Там мастера-наставника Аксака спросите.

Он отвернулся, поднял с лавочки лежавшую корками вверх книжку и погрузился в чтение.

Держан угодливо поклонился:

— Спасибо тебе, добрый человек! Вот и мне батюшка всегда твердит: читай, сынок, читай, — авось, поумнеешь когда-нибудь.

Дубравец помахал ему рукой, не поднимая глаз.

Дом внутри был разделен на две половины огромной печью. Десятка три юнаков сидели на лавках вдоль стен, вполголоса переговариваясь, слонялись в широком проходе меж кроватей под войлочными покрывалами. Из угла раздавались звучные шлепки — там играли в 'ладки-оладки'. В дальней половине сумрачно теснились высокие поставы с глухими дверцами.

— Здравия и долголетия, други!

Кирилл и Держан неожиданно для себя сказали это в один голос. Их оглядели — кто с любопытством, кто равнодушно.

— Мира и блага!

— И вам здравствовать, и родичам вашим!

— А вы к нам в гости или как?

— О! Множатся рати наши!

— Назовитесь-объявитесь да честному братству в ножки поклонитесь!

Кирилл покровительственно усмехнулся, поднял руку и возгласил зычно:

— Юнаки! Всяк внимай! Канон третий: наставников же вошедших приветствуй отъятием спорым гузна от седалища и наклонением почтительным недомысленной главы своея! Взять строй! Не спать, не спать!

С грохотом опрокинулась лавка, загудели под ногами половицы. Толпа расплющилась о стену, дергаясь да вытягиваясь в кривую цепочку.

— Вот и ладно, — пророкотал Держан голосом князя Стерха и милостиво повел ладонью. — Неплохо для начала, весьма неплохо. Что скажешь, княже, — будет толк из этих охломонов?

На шум из каморки, выгороженной в углу торцевой стены, выглянуло лицо при скудной бороденке. Глаза быстро обежали помещение, остановились на Кирилле с Держаном. Выдвинулся и несколько раз согнулся палец, приманивая их.

— Ч-ч-ч!.. — сказал княжич с чувством.

— Помощь нужна?

— Вы будете мастер-наставник Аксак?

— Не буду — давно уж есть. А вы кто таковы?

— Князь Ягдар-Кирилл Вукович.

— Княжич Держан... Стерхович...

— Так-так-так... А чевой-то вы, мастера-наставники, голосами вдруг ослабемши?

Кирилл сделал грудь колесом, выпучил глаза:

— Почтение должное ощутимши, а такоже меру свою осознамши, мастер-наставник! Одначе, токмо порядку ради старались и благоустроения для!

— Ага, ага. А ты что скажешь, Тауш-батыр?

— Дык оно, стало быть, в рассуждении того, как!

— Дык, значит. Ну-ну... Зайдите-ка ко мне... — Аксак повернулся и, сильно припадая на правую ногу, устроился у окошка за крохотным столиком. Раскрылась внушительная книга в заеложеном полотняном переплете, перо потыкалось в чернильницу.

— Вначале сюда вас запишу, а после — в свой диариум, — он кивнул на полку над головой и добавил многозначительно:

— И порядку со благоустроением ради, и в рассуждении того, как.

— А это не больно? — пробормотал Держан себе под нос.

Кирилл незаметно ткнул его под ребра, однако мастер-наставник, похоже, не расслышал и продолжал, вскидывая временами от кончика пера слегка раскосые глаза:

— Из ожидаемых юнаков троих нет еще, к вечеру будут, надо полагать. Занятия завтра с утречка начнутся, сегодня — так... Доедайте вольницу, словом. Обед и вечерю объявлю. Нужник — налево за братницею.

— Какою братницею?

— А тою, в которой вы и пребываете. По двору не слоняться. Пожитки ваши переберу сейчас, что нужным сочту — под замок. Прочему место укажу.

Он отложил перо, полюбовался написанным и дернул бороденкой в сторону мешка Кирилла:

— Начинай, княже. Развязывай да выкладывай добро свое... Эй, эй! На пол-то зачем? На скрыню эту клади. Ага, ага...

Рука его быстро охлопала невысокую стопку исподней перемены, скользнула по книжным корешкам. На лице промелькнуло неясное выражение:

— И по-гречески, и по-германски читаешь?

— Читаю, — коротко ответил Кирилл.

— Наша книжница весьма и весьма неплоха. Пожелаешь — ознакомишься. Складывай обратно. Теперь ты, княжиче.

Клочковатые брови задвигались, гоняя складки по обширному лбу:

— Ага, ага... Omnia mea mecum porto... Ты в душе — странствующий кузнец, княжиче? А наковаленка где — несподручно без наковаленки-то!

Держан засопел, продолжая извлекать звякающее содержимое.

— Да ты еще и краснодревец! Экие резцы занятные — впервые вижу таковые. И книгочей! А что за книга? Ну-ко, ну-ко... 'О видимой и сокровенной природе стихий, веществ и жидкостей. Переложение с магрибского наречия достославного трактата, составленного высокоученым и премудрым Умаром Могадорским'. Ба-ба-ба! Сегиз кырлы бир сырлы!

— Мен тырысамын... — пробурчал Держан.

— Ага, ага.

— Отец Варнава благословил, а мастер Георгий советовал даже, — в голосе княжича проступила нескрываемая обида. — Сказывал: 'На заемном инструменте мастерства не взрастить'.

— Правду сказывал. Клади все обратно.

— Так отчего же вы насмехаетесь, мастер-наставник?

— Как это — отчего? Приметил я, что по нраву тебе шутки да насмешки, угодить решил. Или я ошибся, а?

Держан мгновение подумал, ухмыльнулся и развел руками. Аксак хлопнул его по плечу, подмигнув:

— На этом все. Пока. Теперь оба ступайте за мною... — он принялся неуклюже пробираться к двери. — Чего мнетесь-топчетесь? А... Ага, ага: взыскания чаете? Нет, не дождетесь, — я, други мои, люблю гостинцами-нежданами одаривать, в них радости больше.

* * *

Дорги-хан громогласно отрыгнул и погрузил кончики пальцев в миску с теплой водой. Отец Варнава гостеприимно улыбнулся, приложив руку к груди:

— Рад, что скромное монастырское угощение понравилось нашему высокородному гостю.

— Даже при высоких дворах я нэ получал такого удовольствия за столом! Клянусь, моими устами говорит нэ вежливост' гостя, а сама правда! Прошу почтэнного Варнаву объяснит' мнэ, почему даже самая простая еда в его монастыре имеет такой прэвосходный вкус.

— Возможно, Дорги-хан удивится, но такой же вопрос некогда задал настоятелю Печерской обители один из князей Киевских. И тот ответил: 'Княже, твои повара готовят пищу в страхе и трепете пред тобою, а монахи — с молитвою и любовью о Господе. Эту разницу ты и чувствуешь'.

— Мудрост' этих слов достойна запоминания. Но тогда... Как называется это замечатэльное кушанье? — он указал рукою.

— Цареградская запеканка.

— Да. Но тогда тайна восхититэльного вкуса ее так и останэтся тайной даже для моего повара из страны Син. И я опечален этим. Почтэнный Варнава! Слэдующие мои слова должны будут как можно скорее услышаны нужными ушами.

— Никто не сможет опередить ни владетельного Дорги-хана, ни его блистательного отца, чтобы они прозвучали у Государева Престола.

— Это воистину так. Уже сегодня вечером лоб моего гонца ударится о пол пэрэд ним. Однако...

Дорги-хан замолчал и, словно желая, чтобы настоятель продолжил, едва заметно склонил голову. Отец Варнава согласно кивнул:

— Да. Не все решения принимаются столь быстро, как нам того хотелось бы. А некие из них при дворе и замедлены могут быть. Некими же влиятельными силами. Владетельный Дорги желает что-то добавить?

— Совсем нэмного, достойный Варнава. У меня есть воины, которые вначале действуют, а уже потом сообщают мне о грозившей опасности — такая у них служба.

— Все мы — воины, Дорги-хан. Я слушаю.

— Три раза призывал меня для беседы Великий Домн. Три раза он пел долгую хвалэбную песнь Руси. И в этой песне Влахия была ее побратимом. И увидел я, что господарь Радул хочет повиниться в том, чего еще не сдэлал. А еще я увидел, что многие слова были трудны для него, а других он произнести не мог. Почтэнный Варнава понимает меня?

— Господарь боится испортить отношения с Русью. Но тогда почему он не желает назвать того, кто стоит за ним?

— Думаю, почтэнный Варнава догадывается, в каком случае это может быть.

— Да, высокородный Дорги.

— Тумен моих людей раскинул свои шатры в степях Влахии. Как и просил Великий Домн. Степной Барс любопытэн — теперь он хочет увидеть того, кто решил, что сможет управлят' им. Степной Барс наблюдает... — Дорги-хан прищурил холодные глаза, неожиданно и странно улыбнулся:

— А еще, добродэтельный Варнава, я должен буду повиниться пэрэд своим отцом за то, что нэ один раз почувствовал себя равным ему. В моем шатре побывали послы Блистатэльной Порты, франков, германцев, модьоров. Они посылали пэрэд собою вестников и приходили вечерами. Нэкоторые были в одеждах простолюдинов. Их речи были исполнены почтэния к Государю Русскому... — он выделил голосом последние слова. — Достойный Варнава понимает меня?

— Не просто к Престолу Московскому, а именно к Великому князю Александру?

— Воистину так. С усердными пожеланиями здравия и долголэтия. Очень усердными.

Игумен наклонился вперед и налил себе яблочного соку на меду. Дорги-хан опустил веки:

— Надэюсь, я нэ первый, от кого мудрый Варнава услышал подобное.

— Каждый из нас несет служение свое. Но важности слов высокородного это не умаляет. Пора читать благодарственную молитву?

Дорги-хан поднял глаза:

— Еще есть известия от моего отца, достойный Варнава. В ночь смэрти конязя Вука видели всадников, которые сопровождали обоз из двух десятков крытых повозок. Они спешили. Это было на дороге в Заболонь.

По лицу отца игумена скользнула тень.

— Люди Менгир-хана расспрашивали там, но дальше концы тэряются. Пока тэряются. Добродэтэльный Варнава понимает, что значит для моего отца смэрт' названного брата.

— Сегодня же напишу хану Менгиру письмо со словами признательности за его помощь. И повторю их его владетельному сыну.

— Еще отец просил пэрэдат' слэдующее: он прэкратит свои поиски, если они могут помешат' нэким замыслам почтэнного Варнавы.

Настоятель покачал головой:

— Нет, высокородный. Они ничему не помешают.

Дорги-хан отвел от его лица непонятно-долгий взгляд и кивнул, поднимаясь:

— Тогда возблагодарим Всевышнего!

* * *

Слева от Кирилла кто-то шумно завозился на кровати, томно заохал во сне и издал протяжный трубный звук. После чего, удовлетворенно вздохнув, затих. Видана тихонько захихикала, закрыв лицо ладошками. Кирилл крякнул, проговорил стесненно:

'Да ладно... Дело ночное, известное — чего ж тут стыдного. Ты лучше вот что скажи: ведь и ты, и я — оба одеялами с головою укрылись; и у тебя, и у меня темень вокруг — как же мы с тобою друг дружку видеть можем?

'А и правда! Ты вроде как в свете лунном — а ведь луны и в окошках наших нет. А уж под одеялом-то...'

'Да разве лунный свет лазоревым отдает?'

'А не знаю я — это ты мне скажи, Ягдар! Ты у меня умный!'

'Может, и умный, да только рядом с тобою всегда таким дураком себя чувствую, — неожиданно признался Кирилл. -Вот отчего это, а?'

Видана сморщила нос и прищурилась:

'Все юнаки таковы. И не только юнаки, примечала я. А отчего — знаю да не скажу. Ягдар, я увидеть тебя хочу'.

'Так мы же видим друг дружку'.

'Не так хочу. Взаправду'.

'Ох, не скоро это будет...'

'Нет, скоро. Когда вас — может, и завтра уже — гонять по окрестностям станут, я схоронюсь где-нибудь в уголке укромном и тебя увижу'.

'А я — тебя?'

'А ты — нет. Наставником-то батюшка мой будет — как я объявлюсь?'

' Ну да. Жаль. А тебя-то он не приметит в захоронке твоей?'

'Не приметит — я же дочь его!' — сказала Видана заносчиво и опять тихонько хихикнула. Будто в ответ, где-то рядом засмеялась во сне и заговорила быстро и непонятно маленькая Ивица.

'Ой, сейчас она по нужде малой запросится, всегда так... — в синих глазах смешались смущение с огорчением. — Прощаться будем, Ягдар'.

Синие глаза растворились в меркнущем лазоревом сиянии.

Кирилл стащил одеяло с головы — ночные шорохи стали слышнее — и огляделся. Огоньки светильников на стенах испуганно дергались в такт порывам ветра за окнами. У растворенной двери наставнической каморки лежал на полу коврик света, в котором шевелилась половинка аксаковой тени.

'Ну да. Зря, что ли, ратиборовых людей 'неусыпающими' зовут...' — лениво подумал он, погружаясь в дрёму.

— Восстань ото сна! Всяк восстань!

Ему показалось, что крик Аксака прозвучал прямо над ухом.

'Как быстро ночь-то пролетела — просто в одно мгновение'.

Кирилл спрыгнул с кровати, протягивая руку к одежде в изножии, бросил взгляд в окошко. Все та же беззвездная осенняя ночь заглядывала в него.

'Понятно. Аксаковы проделки'.

Мастер-наставник проковылял дальше по проходу, повторяя на разные лады свое протяжное 'Восстань!' да хлопая в ладоши. Над кроватями заметались одеяла.

— Как диакон на всенощной... — пробурчал Держан, прыгая в одной штанине и норовя попасть в другую. Передразнил гнусаво: — Восста-а-аните-е-е!

— Нехорошо насмешничать, — отозвался его сосед, очень высокий и очень конопатый подросток, с осуждением качая головой и степенно охорашиваясь. — А паче того — над предметами серьезными. Весьма нехорошо это, весьма!

— Да уж! Не токмо что нехорошо, а паче того — весьма плохо! — согласился Кирилл, строго поджимая губы. — Как же это ты, брате-княжиче, а?

— Стало быть, насмешничать — плохо, а не насмешничать — хорошо? Верно ли разумею, княже? — уточнил Держан.

— А не насмешничать — хорошо. Весьма хорошо!

Подросток посмотрел на них сверху вниз и опять покачал головой.

— Как там наверху? — поинтересовался Держан.

— Скоморошничаете. Оба.

Княжич одобрительно кивнул Кириллу:

— А он смышлен!

— Паче того — весьма смышлен! — подтвердил тот.

Поощрительные взмахи наставнической бороденки изрядно ускорили образование довольно убедительного строя. Аксак обвел его кротким взором, покрутил головой и поднял руку:

— Всяк внимай!

Покашливание и бормотание тут же стали значительно тише, а шевеления — реже.

— Дык, мы-то внимаем. А ты зачинай, пожалуй, не томи, — пробормотал Держан. Кирилл коротко двинул его локтем. Аксак заложил руки за спину и, пошевеливая большими пальцами, отправился в путь вдоль сопящей рати.

— Иные из вас — а, может, и не иные, а все до единого — думают сейчас: ' И почто это мастер-наставник побудил нас посередь ночи?'

— Неужто скажет? — опять вставил Держан с тихим восхищением.

— Уймись, дитя малое! — прошипел Кирилл.

— А ответ на то нам даст юнак Ягдар! — сообщил Аксак, круто обернувшись и ткнув пальцем в его сторону.

Кирилл выступил вперед:

— Новоначальных всегда упражняют в побудке на сполох. Чтобы готовы были во всякий час к нападению вражьему.

— А где враги-то? Вокруг Большого Дома — палисад. Трехсаженный без малого. В дубраве — двойное кольцо неусыпающих дозоров, да еще и дальние есть.

— Все может случиться, мастер-наставник.

— Ага, ага. О Пимене Елеонском слыхал?

— Читал в 'Житиях'.

— Помнишь, как ученики его рассаду сажали? Одних он благословлял корешками вниз, а других — корешками вверх. Зачем?

— К послушанию нерассудительному приучал.

— Не только. В ученике иной раз лучше не переписывать, а стереть все да заново начать. Тут подарок-неждан — самое оно.

Аксак неспешно и со значением подмигнул Кириллу. Огляделся по-хозяйски:

— Все слышали? Все уразумели? Отвечать не надобно, как и разуметь. Опять не уразумели? Ничего, привыкнете помаленьку. Ага, ага...

Он покачался с носков на пятки:

— До побудки у нас чуть поменее трех часов осталось — так что ли? На это время юнак Ягдар да юнак Держан поставляются при дверях в дозор неусыпающий. Всем прочим — спать. Расточись, юнаки!

Глава 19

Отец Власий очнулся и не сразу осознал, что возок остановился.

— Приехали, что ли? — пробормотал он, откидывая кожаный полог. Выглянул наружу.

Возок пребывал на ближних подступах к торговой площади, в самом сердце необъятной лужи. По берегам ее ютились мастерские, окруженные грудами бревен да обглоданными кустами.

— Куда завез? Куда ты нас завез? Глаза разуй-то!— закричал сварливо маленький архимандрит, перегнувшись и поворотившись в сторону. Краешек спины незадачливого возницы выразил растерянность, ответно прозвучало неразборчивое бормотание.

— Брат Иона, да ты в себе ли?

Голова брата Ионы, не оборачиваясь, втянулась в плечи. Стайка мальчишек на бревнах поодаль разразилась дружным смехом. Отец Власий погрозил им пальцем и собрался было опустить полог:

— Вывози, родимый, вывози. Вот искушение-то. Ох-хо-хо... Нет, погоди-ка. Стой!

Ему вдруг очень захотелось спрыгнуть в лужу и помчаться вперед, гоня сапогами перед собою непокорно бурлящие волны и взметая брызги. Как когда-то в далеком-предалеком детстве. Странно, что он давно уже не проделывал ничего подобного -ведь это же было так здорово, это же было так весело! А воды-то, а воды — почитай, по самые колесные ступицы! Ух ты!..

Отец Власий просветленно улыбнулся, пожевал губами в радостном предвкушении и нетерпеливо занес ногу над порожком.

С бревен опять раздался смех. Мальчишка с пепельными волосами — он один не смеялся — шикнул на прочих. Те умолкли и тут же зашептались.

Из счастливого марева внезапно выступил маленький разгневанный старичок с длинной бородой, до изумления знакомый. Руки его цепко ухватили — или ухватились? — за плечи, встряхнули неприятно.

— Господи, помилуй...

Отец Власий замер и осторожно продышался. Чувствуя на себе жадно-нетерпеливые взгляды, отвел неподвижное лицо. Проговорил тихо, почти ласково:

— Брат Иона, слышишь ли меня? Оборотись, окажи милость. Правь-ка, родненький, вон туда. Да на сорванцов этих не гляди — не спугни ненароком. Давай, давай...

Возок выбрался на сушу. Тщательно кряхтя и косясь куда-то в сторону, отец Власий медленно ступил на землю вначале одной, а затем другой ногою. Предосторожности не помогли — мальчишки загремели по бревнам и брызнули врассыпную.

— Спугнул-таки! Эх-х-х!.. — покаянно возгласил брат Иона. — Простите, отец архимандрит!

— Да нет вины на тебе, брате, — буркнул тот равнодушно. — Стой здесь да жди меня. А я прогуляюсь маленько.

— Отче, так ведь дороги-то всего-ничего осталось: дровяные да бочарные ряды только обогнуть, а там уж и рукой...

— Прогуляюсь я... — с тем же равнодушием повторил отец Власий, направляясь в сторону торжища.

Строгое постукивание посоха по булыжнику раздвигало толпу на его пути. Он не повернул головы в сторону знаменитых сурожских бочек и бочонков, не откликнулся на аппетитные призывы угоститься горячим подовым пирогом и икоркою свежайшего посола. Заманчивые предложения приобрести с выгодою для себя и убытком для продающего невиданной красы упряжь и неслыханных удобств хомуты также не заинтересовали его. На углу, где ряд расписной столовой утвари утыкался в сруб то ли ларя, то ли лавчонки, маленький архимандрит остановился. Придирчиво повертел в руках обширное глиняное блюдо, звонко постучал костяшкою пальца по пляшущему в зарослях цветов синему петуху. Одобрительно кивнул ему и проговорил негромко:

— Я на тебя не гневаюсь и не обижу. Выходи.

Затаившийся в ожидании торговец, гулко сглотнув, стал отодвигаться вдоль по лавке. Отец Власий, не глядя, коротко отмахнулся:

— А коль позволишь поговорить с тобою, получишь от меня серебряный.

Из-за сруба показались клок пепельных волос и оценивающий глаз:

— Про чеканчик не врешь?

— Не вру.

— Покажь!

Отец Власий открыл ладонь с монетою на ней. Мальчишка лет десяти в старом кожушке с чужого плеча приблизился бочком и издалека протянул руку.

— Можешь хватать да бежать. А можешь и другой такой же получить. Потом.

Мальчишка подумал, шевеля красным от холода носом. Смачно втянул в себя и ухмыльнулся:

— А, может, и третий получу?

— И опять врать не стану — в сане духовном я да в летах преклонных, как видишь. Третий не получишь. Я — архимандрит Власий, а ты кто таков, предивный отрок?

— Велко.

— Есть хочешь, Велко?

— Хочу.

— Тогда пойдем-ка во-о-он туда...

Через малое время предивный отрок уплетал сладкий яблочный крендель, попутно сообщая, что отец его в начале прошлой зимы 'как есть весь ушел под лед — и с Гнедухою, и с санями, и со всем товаром на них, а матушка с тех пор, как слегла, так и допрежь ей неможется, а что за хворь такая, того ни ведуньи, ни лекари не разумеют, а сам он при мастере Вакоре плотницкому рукомеслу обучается, а тот мастер Вакора человек добрый да жалостный, дрова для них с матушкою уделяет безмездно, это окромя харчей да трех лисок кажду седмицу...'

Отец Власий почесал кончик носа и спросил простодушно:

— А почто тебе в подмастерьях надрываться-то? Неужто не можешь о лиске-другой да паре калачиков... ну... просто попросить? Или хозяина, или кого побогаче. С мысленным усердием своим — как и меня давеча. Чай, не откажут, а?

Велко, вздохнув по-взрослому, покачал головой:

— Пробовал. Матушка всякий раз дознаётся, плачет потом. Боле не хочу.

— Выходит, только на проказы дар свой тратишь?

— А ты, батюшко, говорил, что не гневаешься.

— А ты, отроче, в глаза мне взгляни — нешто я гневаюсь? И не укоряю даже. Хе-хе... Ведаешь, где тут у вас подворье Сретенского монастыря?

— Вестимо.

— Матерь твоя или мастер Вакора не хватятся ли тебя часок-другой?

— Не хватятся.

— Тогда вместе и подъедем — дорогу покажешь... Чего тебе, добрый человече?

Последнее относилось к безбородому средовеку в грубой зеленой хламиде, схваченной у пояса колючей узловатой веревкой. Он явно поджидал их, всем своим видом выказывая радость встречи. На обращенные к нему слова немедленно поклонился:

— Прошу простить мою бесцеремонность, ваше высокопреподобие, ибо она не есть следствие дурного воспитания. В своей миссии я являюсь лишь вестником и смиренным выразителем воли праведного Эйзекаи... — безбородый коротко улыбнулся и сделал почтительную паузу, с удовольствием переводя быстрые глаза с отца Власия на настороженного Велко. В правильной речи его услышался иноземный выговор.

Маленький архимандрит кивнул:

— Бог простит. Выражай волю-то.

— Церковь Ковчега Спасения устами праведного Эйзекаи возглашает здесь и сейчас свое благое слово!

Он сделал широкий и даже торжествующий жест в сторону полотняного навеса в некотором отдалении. На дощатом возвышении под ним виднелись две фигурки — зеленая и белая.

— Вы отмечены, избраны и призваны для слышания его!

— Мы?

— Да, вы! — уже с полным восторгом подтвердил зеленый вестник.

Отец Власий опустил глаза и рассеянно покрутил посох в пальцах:

— Ох-хо-хо... Ну, разве ненадолго, брате. А то у нас и дел, и забот, и хлопот... Ты-то как, отроче, не против ли?

Велко испытующе покосился на него, помотал головой.

При их приближении на помосте возникло оживление. Человек в белом облачении и широкополой мягкой шляпе — очевидно, тот самый праведный Эйзекая — закричал непонятно и замахал руками — то простирая ладони к ним, то воздымая к небесам. Человек в зеленом, вольно или невольно повторяя его движения, столь же крикливо стал истолковывать по-русски — все с тем же чужеземным выговором:

— И когда после вечерней молитвы погрузился я в размышления о словах пророка Даниила: 'Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему' — глава седьмая, стих тринадцатый, — то незаметно для себя перешел в некий тонкий сон. И узрел я среди сынов человеческих у Престола Всевышнего старца, а рядом с ним — отрока. И дано мне было разумение, что ветхий днями сын человеческий олицетворяет собою Церкви, почтенные годами, а отрок — Церкви юные!

Праведный Эйзекая и его толмач согласно и радушно осклабились вначале в сторону отца Власия, а затем Велко. Кроме того, широкополая шляпа поклонилась кучке зеленых братьев справа у помоста, на что те с немедленным ликованием откликнулись: 'Аллилуйя!' Кое-кто из праздных зевак заспешил к маленькому архимандриту под благословение.

— Вот он! Вот он, достойный пример благочестия достойной державы! Богоносный пророк наших дней, праведный Джосайя с острова Уайт, рассказывал мне о виденных им славных днях правления Великого Государя Григория Второго, когда утихли споры о том, как должно и как правильно прославлять Господа, когда и убеленые сединами Церкви, и совсем юные были равными в глазах его. Это было прекрасное время, братья мои! Ибо на Великом Князе Григории Втором воистину исполнились слова пророка Исайи: 'Корова будет пастись с медведицей, их детеныши будут вместе лежать, и лев, как вол, будет есть сено. Младенец будет играть над норой змеи, малое дитя положит руку на гнездо гадюки. И не будут ни вредить, ни губить на всей святой Моей горе, ведь земля будет наполнена познанием Господа, как воды наполняют море' — глава одиннадцатая, стихи с седьмого по девятый!

Зеленый хор привычно подхватил припев 'Аллилуйя!'

Отец Власий насупился и, скосив глаза, занялся со вниманием своею бородою. Велко осторожно подергал за краешек рясы, спросил шепотом:

— Может, пойдем, батюшко, а?

Архимандрит бросил на него короткий непонятный взгляд. Велко переступил с ноги на ногу, подумал и запустил палец в нос. А праведный Эйзекая продолжал вдохновенно:

— Иисус говорит: 'И тот, кто последний в жизни сейчас, станет первым в Царстве Божьем, а тот, кто первый ныне, станет последним' — от Луки, глава тринадцатая, стих тридцатый. А еще, братья, вспомним вещий сон Иосифа Прекрасного: 'И видел Иосиф сон, и рассказал его братьям своим: вот, мы вяжем снопы посреди поля; и вот, мой сноп встал и стал прямо; и вот, ваши снопы стали кругом и поклонились моему снопу' — глава тридцать седьмая, стихи с пятого по седьмой!

— Аллилуйя! — авторитетно подтвердили справа.

Беззвучно шевеля губами, отец Власий с раздражением выдрал из бороды нечто видимое только ему. Велко исподволь прищурился на него, отвел глаза.

Проповедник вместе со своим толмачом повернулись в их сторону и опустились на колени. В лад ударились лбы о гулкие доски помоста, а шляпа праведного Эйзекаи мягко порхнула под ноги маленькому архимандриту. На брусчатку поверглась и зеленая группа поддержки. Шапки медленно поползли с голов оторопелых зевак да окрестного люда. Отец Власий с большим достоинством поклонился ответно. Ладонь его легла на плечо Велко:

— А теперь и пойдем, пожалуй.

Толпа перед ними расступалась намного быстрее, чем давеча.

— Батюшко, а еще кренделек купишь мне?

— Ты опять проказничаешь, а я за то — кренделек? И в носу не копай!

Велко быстро вытер палец о полу кожушка:

— Так ведь на этот раз тебе по нраву пришлось!

Он ухмыльнулся и пропел ехидно:

— Я приме-е-етил, приме-е-етил!

— Ишь ты! Примечает он... Все одно не будет тебе кренделька. Сейчас на подворье приедем — потрапезничаем основательно. Время-то к обеду уже.

* * *

Димитрий сердито отодвинул от себя блюдо с капустным пирогом:

— Ты, отец Власий, коль нос свой куда-нибудь не сунешь, то, наверное, ни есть, ни пить не можешь!

Велко торопливо сглотнул и, на всякий случай, перестал жевать. Архимандрит успокаивающе покивал ему:

— Ты насыщайся, отрок, не обращай внимания. Старец Димитрий наш вовсе не гневается, он попросту пирогов с капустою на дух не переносит — говорит, живот от них пучит и это самое... Хе-хе... Ну, ничего, сейчас мы его утешим. Надо же — совсем из головы вон... — он откинул полу подрясника, скособочился и завозился:

— А я вот петушка сахарного на палочке с ярмарки припас — гляди, какой славный петушок! Велко, передай-ка старцу Димитрию гостинчик от меня. Не хочет? Хе-хе... Ну, оставь себе. А ты чего не ешь? Ушица-то — ай, удалась нынче! Сыт уже? Коли так, тогда собирайся — брат Иона тебя домой отвезет. Держи-ка, отроче, обещаный второй серебряный.

— Батюшко, а можно мне будет как-нибудь опять в гости к тебе?

— Можно. Только пары чеканчиков за каждой встречей боле не жди. Хе-хе...

— Не-е-е, я не за тем... — Велко старательно помотал головой и расплылся в щербатой улыбке.

— Матери передай — наведаемся к ней вскоре. Ну, довольно кланяться-то. С Богом, с Богом...

Он с кряхтением оборотился от двери:

— А теперь давай уж, старче Димитрие, говори свободно: 'И чего ты, старый дурень, поперся прямо пред ясны очи того проповедника? А вдруг это тот самый брат Эйзекая, о коем отец Варнава сказывал?'

Димитрий фыркнул:

— И чего ты, старый дурень, поперся прямо пред ясны очи того проповедника? А вдруг это тот самый брат Эйзекая, о коем отец Варнава сказывал?

— Зря ты от петушка отказался. Я вот от сладкого прямо на глазах добрею. Мастер Георгий!

— Гремиславль они покинули десять дней назад. До нас успели побывать в Охре, Биш-Кургане и Чижах. В Сурожск прибыли сегодня рано утром — так отец Вассиан говорит.

— Оно, может, и совпадение, — вставил желчно Димитрий, — только я в такие совпадения не верю.

— Это ты хорошо сказал! — одобрительно заметил отец Власий. — А ты, Белый Отче, почто отмалчиваешься?

— Слушать люблю. Пожалуй, правду говорил отец Варнава: устроена была поездка его ко князю Стерху, тонко устроена. Что же надобно от нас Ковчегу Спасения — поживем да увидим. А еще любопытно мне усердие, с коим проповедник похвалял 'добрые времена' княжения Григория Безумного.

— Мне и самому страсть до чего любопытно, Вороне. Мастер Георгий!

— Этот брат Эйзекая со товарищи не то, что не таятся вовсе, а просто-таки в глаза лезут. По какой причине? С какой целью? Сами по себе или на чью-то руку надеты?

— Славные вопросы. А как там наш герр Корнелиус, старче Димитрие?

— Ну, коль уж ты приехал, то, стало быть, прямо завтра мне худо и станет — чего тянуть-то? Но как на меня — то это просто ученый лекарь да добрый человек. Голову на отрез даю: и Ворон потом иного не скажет. Правда, в жизни его немало любопытного для нас имеется, немало. Почитаешь потом на досуге — подивишься. Захочешь дотошно дознаться, что делал да с кем встречался — у мастера Георгия полнёхонек ларец грамоток от надзирающих братий. А за мальчишку — спасибо тебе, отец Власий! — неожиданно добавил он.

— Рад услужить да угодить... — немного растерянно пробормотал маленький архимандрит.

* * *

С вершины последнего холма сквозь голые деревья уже можно было разглядеть деревушку, вьющуюся по дну Хорева Лога. Ратиборов двор был где-то там, за поворотом. Кирилл невольно поискал глазами вокруг себя, словно надеясь заметить плохо схоронившуюся поблизости Видану. Здесь, наверху, холодный ветер вошел в полную силу, налетая враз со всех сторон. По прогалинам то там, то тут вскакивали и опадали маленькие шуршащие смерчики жухлой листвы.

Ратибор, который бежал впереди, остановился. Вскинул ладонь. Качнув ею, скомандовал вполголоса:

— Стой. Садись.

Кирилл легонько подпрыгнул, скрестив ноги и выбросив руки вниз. Приземлился уже сидящим на восточный лад. Ратибор отчего-то неодобрительно дернул головой. Держан попробовал проделать то же самое, но запутался в ногах и неуклюже шмякнулся. Задние, не расслышав наказа, налетели да повалились на уже сидящих.

— Не охать. Не ругаться, — тут же отозвался Ратибор.

Дождавшись утверждения порядка, он продолжил столь же негромко:

— Сразу и поясню: я не слишком тихо наказ отдал — это я проорал его для вас. Неусыпающий — нем. Он руками говорит. Сей язык выучим. А пока голос мой расслышать можно, если по лесу скользить, а не ломиться сквозь него.

На спину Кирилла упала холодная капля, за ней другая.

— Дождь начинается, мастер-наставник, — осторожно сказал кто-то сзади него. Он заставил себя не обернуться.

— Правда, — подтвердил Ратибор. — И что?

— Так мы же голые по пояс.

— А я каков? Или на мне одежа мерещится?

— Нет, мастер-наставник, — убито прошелестел у голос.

— А зимою что говорить станешь?

Кириллу послышался тихий вздох.

— Не бойся, юнак... — Ратибор вопросительно приподнял подбородок.

— Юнак Перята!

— И прочие такоже. Поспрашивайте, замерз ли насмерть, захворал ли от холода хоть един из юнаков Большого Дома. А нечувствию научу.

— Мастер-наставник! Юнак Болх. А отчего это говорят: 'Большой Дом', когда их в ограде — четыре? Это малых не считая.

— Когда-то поначалу и был один. А название так и осталось. Теперь всяк внимай: вы — дозоры тайные (правая рука сделала отделяющий жест), а вы — лазутчики-соглядатаи (левая рука повторила его).

— В прятки будем играть, что ли? — спросил кто-то удивленно.

Ратибор нахмурился:

— Эти игры, юнаки, чьи-то жизни берегут. А чьи-то и отнять могут.

Голоса он не повышал, но Кирилл готов был поклясться, что это было именно так.

— Мастер-наставник! Юнак Смил. А где же прятаться-то? Лес голый, на две стрелы вокруг — как на ладони всё. Вот летом бы...

— Дельно говоришь. Летом — оно и вправду легче да удобнее, — Ратибор усмехнулся. — Не додумали этого неусыпающие. Ты уж им сам поясни, яви милость. Верен, Еловит!

По обе стороны от сидящих неслышно поднялись в рост две фигуры в сером. Юнаки вздрогнули невольно, кто-то восхищенно цокнул языком.

— Вот это да...

— Юнак Смил!

— Да, мастер-наставник!

— Если ты летом по лесу пробираешься, таясь, где засаду ждать будешь?

— Ну... В кустах, в зелени густой — где схорониться легче.

— И сам там же прятаться собираешься?

— Простите, мастер-наставник.

— Не виновен — не винись. Дозорным скажешь что-нибудь?

— Нет, мастер-наставник.

Ратибор шевельнул ладонью — пара молчаливых стражей словно втянулась под землю.

— Лихо... А мы так же научимся?

— Так же — нет. Но учиться будем. Дозорам — встать. Далее стрелы вокруг не заходить. Расточись. Лазутчикам — ждать моего наказа.

Кирилл с Держаном оказались в группе дозорных.

— Что делаем? — спросил княжич на бегу.

Кирилл промолчал, бросая короткие взгляды по сторонам.

— Кабы в нижней дубраве — за стволами схоронились бы, а в молодняке этом...

— Помолчи, думать мешаешь.

— Может, за теми пнями?

— Тебе в голову пришло — и другим придет. Ложись-ка прямо здесь.

— Так ведь прогалина, место открытое совсем!

— Раз открытое, то и взгляд по нему просто скользнет, не задержится. А тут и ямка небольшая, тебе хватит. Под собою разгреби до земли. Быстрее!

Кирилл забросал Держана опавшими листьями, разровнял наспех. Отбежав на пару шагов, стал зарываться сам. Как получалось — ему не было видно. Порывы ветра тут же принялись растаскивать маскировку. Он тихонько и сердито зарычал, поглядывая сквозь просветы.

Их нашли последними.

— Для почину сойдет, — сказал Ратибор. — Особо похвалю, что на самом видном месте затаиться решили. Прочие перемудрили с захоронками. Но отчего все до единого сиднем сидели? Никто не двигался непрестанно, от лазутчиков ускользая.

Он окинул взглядом грязноватое сообщество. Общее выражение лиц говорило о том, что такая простая мысль почему-то просто не приходила в головы.

— А сейчас греться будем. Цепочкою и рысцой за мною.

Мешковатый юнак Смил, который давеча горевал об ушедшем лете, вольно или невольно норовил оттеснить Держана от Кирилла, раз за разом наступая на пятки. Княжич чувствительно ущипнул его за выступающий живот и толкнул назад.

— В баньку бы... И поесть... — пробормотал тот невпопад.

— А ты в захоронке своей не слопал ли кого уже втихаря? Вон брюшко-то как выпирает. А ну, признавайся, кто там у тебя? Заяц? Ёж? — Держан опять ухватил толстую складку и потряс.

— Веришь — и ежа бы сожрал, кабы попался, — пробубнил понуро Смил. — Они к зиме-то знаешь, как отъедаются. Все до единого сытенькие такие, поганцы. Жирные...

— Баня ждет уже, — не оборачиваясь, отозвался мастер-наставник. — Будет всякий раз.

Баня и дождалась, и удалась на славу.

— Пройдись-ка от души, — попросил Ратибор, укладываясь на полок.

Кирилл помахал над его спиною дубовым веником, приноравливаясь да примеряясь. Покосился на два белых рубца под левой лопаткой.

— Копьё. За вторым разом — добивали.

'Спиною он видит, что ли?' — подумал Кирилл и спросил невольно:

— А кто добивал?

— Не вижу я спиною — чую. Да и всякий раз туда смотрят. Друг добивал. Добрый друг.

Ратибор умолк, а Кирилл не решился расспрашивать дальше. Ему вдруг стало тяжело на душе. Откуда-то изнутри потянуло муторным холодом.

За трапезой он потыкал ложкой кашу, рассеянно помял в пальцах и положил обратно ломоть хлеба. Отхлебнул молока, невидящими глазами уставился на кружку.

— Ты чего? — спросил Держан.

— Ничего. Ешь давай.

— Мастер-наставник, — спросил Смил с надеждой, — а добавка будет?

Аксак подвигал кожей на лбу:

— Доля каждого — более, чем достаточна, не един год проверялось. Иначе науки в голову не полезут — satur ventur non studit libentur. Добавка и заедки сладкие — только по праздникам да дням воскресным.

Смил вздохнул протяжно и горестно. Кирилл протянул ему плошку с кашей:

— Возьми мою, коль не побрезгуешь — я и не начинал ее. Можно ли, мастер-наставник?

— Ладно уж. Силен ты, братец...

— Я знаю: это червь в ём сидит — здоровенный такой! — убежденно сказал Держан, разводя руки. — И жрет, и жрет, и жрет...

— Заткнись, а? — негромко попросил Кирилл.

Аксак выбил пальцами короткую дробь по краешку стола — все тут же притихли — и проговорил безмятежно:

— После трапезы юнаки Благояр, Держан и Перята отправляются ко брату Адриану в лабораториум. Юнаки Максим, Велимысл, Бус и Голяш — в книжницу ко брату Василиду. Братия дожидаются вас у входа. Прочих сам разведу — по первому разу-то. Трапеза окончена!

Кирилл переступил порог и произнес привычно:

— Юнак Ягдар-Кирилл!

Комната не имела даже малого оконца. На душный запах трав тут же отозвалась полузабытая боль в правом виске, а по сторонам книги на столе задрожали в лад огоньки свечи и медного помянного светоча.

— Здесь ты — Ягдар из рода Вука, — мягко поправил его голос за правым плечом.

Кирилл обернулся — у дверного косяка, сложив руки на груди, стоял невысокий средовек с пшеничными волосами, убранными в две косицы.

— Войди, Ягдар из рода Вука.

— Так я вошел уже.

Средовек покачал головой, повернулся, неслышно притворяя дверь — на подоле длинной двойной рубахи тускло блеснули шитым серебром Знаки Основ. Проговорил с легкой укоризной:

— Это не игры, это — Заветы. А я всего лишь привратник. Понял ли?

Кирилл ничего не понял, однако кивнул.

— Яр — имя мое. До поры, когда Белый Ворон вернется, я буду вести тебя.

— Да, мастер-наставник.

— Мастера-наставники — за дверью этой. Просто Яр. Садись со мною рядом. Ближе.

Он опустил ладонь на книгу:

— И ты свою клади. Правую. Предо мною — светоч, пред тобою — свеча. Гляди на пламя ее. Теперь дыши в полном согласии с моим дыханием. Затвори очи. Не думай ни о чем, постарайся по-прежнему видеть свечу пред собою. Ты — это она. Она — это ты...

— Не выходит, — сказал Кирилл, открывая глаза. — У меня голова болит.

— Я знаю, — подтвердил Яр.

— Наверное, не получится сегодня ничего.

— Что не получится?

Кирилл неопределенно пожал плечами.

— Я веду тебя — мои заботы. Давай-ка почитаем вместе...

Пальцы Яра прошлись по рунному рельефу на верхней корке, откинули ее.

Вязкие клубы серого холода задвигались, начали медленно взбираться выше и выше. Кирилл потер висок, скрывая дрожь в кисти.

'Видана... Видана... Видана...'

Серый туман замер. Дрожь унялась.

— Может, я с собою возьму да сам почитаю? А что неясно будет — спрошу потом.

— Читай, — легко согласился Яр, придвигая книгу.

Кирилл поймал глазами первые попавшиеся строки:

'Войди и тут же помысли: а вход ли это? Поведай слепорожденному стражу: что есть алый цвет и в чем отличие его от лазури?'

Он дернул щекой и скользнул взглядом дальше:

'Второй проречет тебе, что первого нет. Третий — что нет второго. Ты же знай, что нет ни единого из них'.

— Все понятно?

— Прости, Яр.

Ладонь легла на лоб Кирилла, запах трав стал сильнее.

— И ты меня прости, Ягдар из рода Вука, ибо еще раз скажу непонятно и тяжело для тебя. Да, личины небытия могут стать ликами и обрести бытие. В том — печаль...

Глава 20

Улыбка погасла и сошла с лица Виданы. Голубые глаза утеряли привычный прищур.

'Здравствуй, ладушка!' — повторил Кирилл. — 'Ты чего молчишь?'

Голубые глаза расширились, заслоняя собою всё.

'Тебе плохо'.

'Это днем было. Уже прошло. Знаешь, а когда мы сегодня по распадку бежали, я всё тебя по сторонам высматривал. И когда на Дивий Шелом карабкались, и наверху тоже, хоть и знал, что вряд ли примечу. А ты нас видела? Где была?'

'Ягдар, тебе плохо по-прежнему, ничего не прошло. Зачем ты врешь?'

Кирилл попробовал улыбнуться. Не получилось.

'А то не знаешь: просто берегу тебя'.

'Здесь не береги. Здесь — моё. Это прежде Белый Ворон мог меж нами стену выстроить. Тогда он хозяином был. А теперь — нет'.

'Почему?'

'Потому, что я отныне тут хозяйка. Потому, что я... Потому, что раньше тебя во мне как будто вот столечко было — Видана прищурилась и показала на пальцах, — а теперь больше и больше становится. Не говори ничего! Не спрашивай!' — добавила она поспешно, даже сердито.

Кирилл кивнул. На этот раз улыбнуться получилось помимо его воли.

'Ягдар...'

'Да?'

'Ты видишь то, что между нами?'

'Свет лазоревый?'

'Да не свет, а вроде как место... которого вроде как и нет. Ой, я не так сказать хотела. А как надобно — не знаю.Ты тоже чувствуешь, что туда войти можно?'

'А можно?'

'И этого не знаю! — Видана запыхтела сердито. — Говорю же: просто чувствую и всё! Давай попробуем, а?'

Кирилл не успел ответить.

Она вдруг коротко вздохнула, выбросила вперед ладошки, словно раздвигая что-то перед собою, и встала во весь рост совсем-совсем рядом. Где-то между похрапывающей братницей и девичьей спаленкой в доме Ратибора. Где вовсе не было места, где вовсе не было ничего.

'Иди ко мне, Ягдар'.

В этот раз туманный морок не поднимался из стылой глубины медленно и тягуче — он рванулся наверх, муторно выворачивая на пути своем все суставы, обратился в ледяное лезвие и вонзился в правый висок.

Кирилл обхватил голову руками в неслышном стоне.

'Иди ко мне. Иди, не бойся ничего, — сквозь голос Виданы на мгновение прорвалось нечто, похожее на сдавленное рыдание. — Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!'

Кирилл скорчился под одеялом, как младенец в материнской утробе. Стиснув голову еще сильнее, всем естеством своим потянулся на зов.

' Да, да! Вот так! Не бойся — ты один войдешь, больше никто! Ты один, Ягдар, — слышишь меня? Ну же! Давай... Давай... Давай...'

Голова внезапно вспыхнула изнутри радостным светом. Боли и тоски больше не было, словно их и не существовало никогда. Кирилл ощутил, что стоит, держа в своих руках теплые ладошки Виданы. А она улыбалась, морща нос и щурясь.

— Где мы?

Голос его прозвучал неправильно. Он прокашлялся, попробовал еще раз:

— Где мы?

— Где-то. Ну, правда, Ягдар, не всё ли равно, а?

И братница, и девичья спаленка были немыслимо далеко. Или рядом? Кирилл захотел увидеть свою кровать — она тут же и увиделась, будто придвинулась услужливо. Сбитая на сторону простыня, колючее одеяло, под которым никого не было. Его самого.

— И меня — там, у меня — тоже нет! — Видана хихикнула. — Вот, смотри!

— Ага. А что это на тебе: рубаха, что ли? Дивная какая... Нет, вроде, сарафан белый. А теперь голубой, тот самый. А на мне... Что это?.. Послушай, нас — там, у нас — не хватятся, пока мы тут?

Видана запрыгала, не выпуская ладоней из его рук, и засмеялась в голос:

— Не успеют! Я же говорила, что всё и всегда лучше тебя примечаю. Ты на ночничок на моем поставце посмотри. Или на светильники ваши — что видишь?

Кирилл присмотрелся:

— Пламя не колеблется, застыло. Понятно.

Он вдруг согнал улыбку с лица, спросил серьезно:

— Как думаешь: я вернусь — и всё во мне вернется?

Видана опустила лицо и молча кивнула.

— Я не хочу.

— И я не хочу. Только так будет, Ягдар.

* * *

Велко озабоченно помотал головой и положил обратно свой конец бревна:

— Это не пойдет, Жарок.

Его старший напарник перестал горланить про Добрынюшку, который собирался воссесть на красна коня. Залихватски прочистил на сторону нос при помощи большого пальца, потом спросил снисходительно:

— Чего не пойдет?

— А ты погляди, какие капы на нем: это вот — брови хмурые, это — рот кривой в бороде. Мастер Вакора сказывал: такое дерево и рубить-то нельзя, а не то что в работу...

— Ага! Точь-в-точь харя лешакова! Сердитая до чего, ишь ты... Да ладно тебе, хватай — и понесли помаленьку!

Напарник опять подхватил бревно и молодецки заорал про то, с какими речами обратился красный конь к наконец-то воссевшему на него Добрынюшке.

— А с песнею заодно сплясать не хочешь ли, Жарок? — вкрадчиво осведомился Велко. — Могу пособить.

— Да ну тебя к этому самому лешаку! — испугался тот, бросая лесину. — Вместе со штуками твоими!

— Велко-о-о! — позвали от растворенных наполовину ворот.

— Мастер Вакора тебя кличет, иди уж... И кто это там с ним?

За воротами с улицы виднелся одноконный возок, наглухо крытый воловьей кожей.

— Велко-о-о! — еще раз позвал хозяин и, завидев, нетерпеливо замахал рукой. Туда же немедленно повернул голову стоявший рядом человек в кафтане купеческого покроя и полянских ичигах.

Велко замедлил шаг, украдкой оглянувшись по сторонам.

— Порезвей, порезвей, отроче. Негоже так — ведь ждут тебя.

Он остановился в нескольких шагах, поклонился мастеру Вакоре и уставился в землю между ним и гостем.

— Негоже так, — с большим неодобрением повторил хозяин. — Где вежество твое, а? Охти-охти... Ну, да ладно. Это вот — господин Урк...кх... Уркх...

— Уркхарт, — кратко завершил тот, едва приметно дернув головой.

— Ага. Стало быть, поедешь ненадолго — ненадолго, так ведь? — с господином Уркхартом. С тобою, вишь ли, некие важные люди поговорить желают. Важные люди! — мастер Вакора поднял палец и потряс им для подтверждения важности этих самых людей. — Так что, давай, давай...

— Не поеду я никуда, — буркнул Велко, начиная потихоньку пятиться. — Не хочу.

— Как это так — не хочешь?

— Да никак — ни так, ни эдак.

Мастер Вакора ударил руками об полы:

— Да за что же мне поношение такое, еще и перед людьми чужими, а? Вот что, братец ты мой...

Он решительно двинулся вперед, однако рука гостя быстро и мягко придержала его. Велко резво отпрыгнул назад. Не мигая, уставился на господина Уркхарта. Тот ответил встречным взглядом, покачал головой. На безбородом лице проступила еле заметная усмешка.

— Очень хорошо! — произнес он с не совсем понятным удовлетворением, тщательно выговаривая слова. — Я впечатлен. Однако, ты явно ожидал от меня чего-то иного. Скажем, что я сяду в свою повозку и вернусь назад, напрочь забыв о тебе — не так ли? И в этом причина твоей неприязни ко мне. Хочешь, я принесу свои извинения и предложу тебе дружбу?

Господин Уркхарт слегка расширил улыбку. Осторожно подавшись вперед, протянул раскрытую ладонь.

— Не хочу.

Велко снова сдал назад, быстро огляделся и зажмурился. Красные пальцы, торчащие из подвернутых рукавов кожушка, сжались в кулаки.

— Опять не получается? — донесся до него негромкий сочувственный вопрос. — Как это говорится: вот незадача, да? Но, тем не менее, мое предложение дружбы остается в силе. Твое слово?

За его спиной из-за груд свежего тёса почти неслышно вышел улыбающийся человек в таком же, как и на господине Уркхарте, купеческом кафтане. Велко обернулся рывком, округлив глаза. Человек примирительно замахал руками и что-то поспешно проговорил. Что именно — Велко уже не слушал. Он крутнулся туда-сюда, выхватил из-под ног первую попавшуюся деревяшку и отчаянно запустил ею в нового дружелюбца. После чего немедленно юркнул в ближайший проход тесового лабиринта. Частый топот и хруст дровяного сора под ногами стихли очень быстро.

Господин Уркхарт поднял ладони:

— Why in the God's sake did you show up there MacPherson? — проговорил он с какой-то усталостью. — Thank you for your help!

И добавил еле слышно:

— Blaigeard...

Велко продрался сквозь кусты, наспех перевел дух и с непонятно кому назначенными словами: 'А чтоб тебя...' послюнявил свежую царапину под глазом. Широкое устье Бучилова узвоза как всегда об эту пору дня заполнено было людом разнообразных степеней праздности. Несчетные возки и телеги нахраписто отвоевывали даже прибрежное мелководье знаменитой лужи.

Насквозь через торговую площадь оно, конечно, было бы куда как короче, но подаваться туда Велко, поколебавшись, раздумал. Кружнее, однако надежнее выходило править прямо на двор дедка-бобыля по прозвищу 'Балябья похлебка', а там уж — задворками, заулками да перелазами. Он быстро просочился между людскими и лошадиными боками, с треском перепрыгнул через длинную полусгнившую жердь, понуро свисавшую с одинокого воротного столба, и зашуршал сухими зарослями бурьяна в огородике.

— Ах ты, похлебка ты балябья! Мало беды, что забор бесчинно порушил, дак теперя еще и урожай весь повытоптал! — затряс кулаками вослед ему огорченный разором хозяин. Велко только наддал ходу в сторону узкого и кривого Золотарева проезда.

* * *

Димитрий нерешительно потоптался у кровати, зачем-то потыкал подушку и с явной неохотой спросил у отца Власия:

— Как мыслишь: раздеваться — и под одеяло, или лучше вот так, прямо в одёже поверх всего лечь, будто мне внезапно худо стало?

Тот, вытянув руку, молча уставил сухой палец в направлении двери.

— В горницу, да? — огрызнулся Димитрий. — И где я там лягу — на столе, что ли, как упокойник, прости Господи?

— В горницу вернешься, вниз по лесенке сошествуешь да там, внизу, и обоснуешься, — терпеливо разъяснил отец Власий. — Или герру Корнелиусу к тебе наверх подыматься способнее будет, а?

— И то... Уж прости, не подумал — с его-то ногами.

— Без его-то ног, — кротко уточнил маленький архимандрит, направляясь к выходу.

— А где Ворон?

— А внизу уже. Он у нас страсть до чего смекалист.

На последних ступенях отец Власий вдруг заторопился, завертел головой и закричал, озабоченно стуча посохом:

— Георгие! Георгие! Ступай-ка, брате, ко вратам, яви милость. Спешит к нам некто, — ой, спешит! Встретить да приветить надобно, а то уж больно строги тут послушники-привратники.

— Не иначе, как Велко твой, ага?

— И ты, старче, смекалист преизрядно. Хвалю.

— Малость не ко времени это.

— Малость-то ко времени как раз и бывает, старче. А все прочее — нет. Ничего, посидит, пока суть да дело, в закутке укромном. Там случилось что-то, чую. Сейчас узнаем...

Никто не проронил ни слова, не перебил Велко за все время его сбивчивого и путаного рассказа.

— Ничего не упустил? — угрюмо буркнул Димитрий, когда он умолк.

Велко набычился:

— Не...

— Ну и голос у тебя, старче, — только детей малых пугать. Велко, ты его не бойся. Хе-хе...

— А и не беда, если забыл, — добавил Белый Ворон. — Позже вспомнишь, мы поможем. Вижу, что-то еще на душе у тебя. Говори.

— Поблагодарить хотел вас, Белый Отче. За матушку. За то, что исцелили ее. И встала, и по хозяйству хлопочет, и даже напевает временами, как когда-то.

— Не исцелял я ее, Велко. Не умею того. Просто побеседовал.

Мастер Георгий поглядел из окошка на колокольню и отрицательно мотнул головой в сторону отца Власия.

— Ну да, — ответил тот равнодушно. — Только из дому выходит, даже в возок не сел еще.

— Вроде, как воняет чем-то! — с недовольством отметил Димитрий. — Велко, ты по дороге во что это такое ногою влез?

— Да бочка у них там, видать, на колдобинах скачет и плещет по сторонам!

— Где?

— Да на Золотаревом проезде же!

— Понятно... Мастер Георгий, я пока за колокольнею послежу, а ты препроводи-ка этого отрока ко брату Амосу. Почистить, умыть, накормить, занять чем-либо полезным для головы. Сюда вернуть, когда наказ дадим. Велко, слыхал? Тебя касается. Брата Амоса слушаться. Он все на свете знает, с ним не заскучаешь, но имей в виду, что рука у него тяжелая. Отправляйтесь, голубчики...

— Иди в кровать, старче, я и без дозорных все вижу.

— Порядок должен быть. А ну, как не доглядишь чего?

— Мне на зрение жаловаться грешно. Ты, главное, охай да причитай правильно. И ничего из наставлений отца Стаматия не забудь.

— А мне на память жаловаться грешно. Вороне, ты когда вступаешь?

— Вначале просто поглядеть хочу.

— Иди в кровать, — повторил отец Власий, подымаясь. — Подъезжает.

Димитрий оторвался от окошка:

— Дозорные знак подают — ишь ты, и впрямь не соврал. Хе-хе, как говаривает в таких случаях некий архимандрит. Георгие!

— Все люди на своих местах.

— Ну, с Богом, други-братия...

Видавший лучшие времена, но справный и крепкий еще германский возок рамзенской работы остановился прямо у ступеней крылечка. Георгий одной рукой придержал дверцу — возница пошевелился на своем насесте, обозначив желание сойти и пособить, — а другую протянул с поклоном:

— Здравия и долголетия, герр лекарь! Не помочь ли?

На приступок опустился стальной сапожок, выглядывающий из-под широкой штанины теплого серого сукна.

— Мира и блага! Мог бы и сам, однако не откажусь, добрый человече,— в крепкую ладонь легла другая, не менее крепкая. — Ваше имя?

— Мастер Георгий.

— О! Знавал я когда-то мастера с таким же именем — Йорген. Благодарю. Где болящий?

— Сюда пожалуйте, герр лекарь. Пороги высокие — поглядывайте...

Димитрий жадно допил из чашки, поднесенной ему Вороном, откинулся на подушку и со стоном схватился за правый бок. Герр Корнелиус, мягко отведя руку мастера Георгия, лязгающими и неожиданно быстрыми шагами подошел к постели. Сам же мастер Георгий незаметно выбрался обратно за дверь. Отец Власий, подняв глаза от молитвослова, снова опустил их, беззвучно шевеля губами.

— Говорить можете? Имя ваше.

Димитрий, покривившись, кивнул и назвался.

— Что за беда, почтенный Димитрие?

— Здесь вот, под ребрами, и раньше тяготило, а нынче так прихватило — спасу нет.

— Руку примите.

Лекарь, присев на пододвинутый отцом Власием столец, сноровисто развязал и раскинул полы домашнего турского кафтана, задрал рубаху. Пальцы его пробежались по брюшине, осторожно надавливая то там, то тут. Димитрий всякий раз отзывался коротким охом и болезненной гримасой.

— Так болит?

— Болит.

— А так?

— И так тоже.

— Чрево мягкое... — пробормотал лекарь с неопределенной интонацией.

Пальцы его тем временем оттянули веки глаз, скользнули по ладоням больного:

— Пить хочется, я вижу.

— Жажда просто умучила, — пожаловался Димитрий. — А еще и рвота, и, прости Господи, понос...

— Так ... — герр Корнелиус приблизил свое лицо. — Дыхните, не смущайтесь. Так-так... — он подумал, теребя быстрыми пальцами короткую с проседью бородку. — Ноги временами будто бы отнимаются — есть такое?

— Иногда и до нечувствия полного.

— По одной или обе враз?

— То так, то эдак бывает.

— И в спину отдает — да?

— И в спину тоже.

Герр Корнелиус поднял глаза на Белого Ворона в изголовье, затем перевел их на отца Власия, выжидательно глядящего поверх раскрытого молитвослова.

— Кем вы приходитесь болящему Димитрию?

— Мы давние друзья.

— Так вот, друзья. И вы, почтенный Димитрие. Печень вас изредка беспокоит — это правда. И немудрено. Возраст ваш — лет шестьдесят, я полагаю? — тот ответил невразумительным бурчанием. — Однако прослужит она еще верно и преданно лет до ста, невзирая на то, что покушать вы явно любите от всей души. Я бы посоветовал умеренность в пище и питье, но не стану — все равно ведь не послушаете. Никакой жажды, рвоты вкупе с поносом, я уверен, нет. Их упомянуть, скорее всего, надоумил знакомый лекарь. Так это? При том недуге печени , который вы столь усердно стараетесь изобразить, белки глаз желтизной отдают, а ладони потеют обильно. У вас же и глаза в порядке, и ладони сухие. Дыхание не кислое. Ну, и прочее еще по мелочам... А про ноги и спину — это уловка моя, чтобы удостовериться окончательно. Отсюда вопрос: зачем эта хворь выдуманная вам, почтенный Димитрие, понадобилась? — он опять провел взглядом по молчаливым фигурам Ворона и отца Власия. — Как я понимаю, всем вам.

Димитрий запахнул полы кафтана, сбросил ноги с постели и сел напротив лекаря:

— Ваша жена завещала похоронить себя в родной земле. Исполнив ее просьбу, в Рамзен вы не вернулись. Почему?

— Стало некуда возвращаться, — ответил тот просто и нисколько не удивясь услышанному. — Оказалось, что вместе с ее телом я перевез сюда и свою родину, и свой дом. Боюсь, мои слова покажутся вам громкими и неискренними.

— Нет, герр Корнелиус, не покажутся. Однако, в прошлом году вы все-таки побывали в Германии. В местечке Танненбург, как мне помнится. Под чужим именем.

Невозмутимый до сей поры лекарь наконец-то удивился. Это выразилось в коротком звуке 'пф!':

— Кажется, я догадываюсь, кто вы...

— Мне отчего-то думается, что вас это не оттолкнет.

— Разумеется. Я разыскивал одного собрата по ремеслу. Есть такой ученый лекарь и хирургус Адальберт фон Репгау. Был, во всяком случае.

— В это же время кто-то разыскивал вас в вашем родном Рамзене. А после того, как вы покинули Танненбург, — и там тоже. Кто таков этот хирургус Адальберт?

— Именно он когда-то ампутировал мне обе ступни. В те годы я еще не знал, что операция была не нужна.

— Вот как... Ну, к этому мы еще вернемся. Его самого, как я разумею, вы так и не отыскали.

— Нет. Он исчез. Буквально за одну ночь вместе со всеми своими домочадцами. Слухи и пересуды вокруг этого загадочного исчезновения...

— К ним мы тоже вернемся, герр лекарь, — перебил Димитрий, продолжая со спокойным дружелюбием смотреть ему в глаза. — В свое время. Кто изготовил вам ножные голицы?

— Мастер Йорген из Висмара. Работа превосходная, ибо он уже обладал изрядным опытом благодаря предыдущим заказчикам... — герр Корнелиус опустил взгляд и с металлическим звуком пошевелил ногами. — Почтенный Димитрие, можно было просто пригласить меня для беседы. Вы так и не ответили, зачем понадобилось выдумывать болезнь.

Димитрий хмыкнул:

— Уж больно люблю я наблюдать за людьми, когда они своим ремеслом поглощены. В иное-то время многое для меня любопытное никак не углядеть.

— Вы весьма невнимательно слушаете меня — вам не нужны подробности? Просто продолжаете наблюдать?

— Правда ваша. Дотошные ответы я получу немного позже. Герр Корнелиус, вам известно, что такое 'правь-сон'?

— Разумеется. Целители Индии издревле именуют его 'вашитва', а медикусы и мистики Германии предпочитают греческое название... Ага... Позвольте, я попробую догадаться — кто...

Он оглянулся за спину, где у двери появился мастер Георгий, еще раз окинул взором молчаливых отца Власия и Белого Ворона.

— Вы? — голова его вопросительно наклонилась.

Ворон кивнул ответно.

— Можете не спрашивать — я согласен.

— Занятный вы человек, герр Корнелиус... — ровным голосом произнес Димитрий, подымаясь.

Белый Ворон занял его место и неспешно, одну за другой, переложил на грудь две косицы.

* * *

Кирилл почувствовал, как кто-то осторожно коснулся его спины. Он обернулся — рука Держана тут же отдернулась с притворным испугом.

— Аюшки? — спросил Кирилл, обстоятельно утверждая в изголовье кровати взбитую наподобие бравого вареника подушку.

— Милостив ли нынче, добр ли ты, князюшко наш? — пропел Держан сладеньким голоском.

— Добр, добр... — пробормотал тот, придирчиво обозревая плоды своих трудов на предмет точного соответствия аксаковым заповедям. — Аки бобр...

— А ты меня не укусишь, добрый бобр? — палец вновь опасливо потыкался в его поясницу.

Кирилл мгновенно развернулся и, целясь в руку, клацнул зубами.

— И впрямь прежний вернулся! — обрадовался Держан. — Не тот, что вчера был!

Со стороны аксаковой каморки раздалось и стало приближаться хлопанье в ладоши:

— Взять строй, взять строй! Юнак Вигарь, да брось ты это одеяло, не мучь ни его, бедолагу, ни себя. Юнак Смил, еще хоть один сухарь, в постель зарытый, найду — и ты пропал. Уразумел?

— Юнак Свин... — пробормотал Держан отчетливо.

— Юнак Малыга, на сапоги свои погляди. На сапоги, говорю, а не на меня! Если правый с левым попутал, то переобуй, а если ноги такие и есть, то оставь, конечно. Ага, ага... Всяк внимай! Упражнения на мечах нынче не во дворе, а в гридне будут. Как на меня, то снег с дождем — не помеха, а сугубая польза в овладении науками ратными, но так уж мастер-наставник Залата решил. По несказанной доброте души своей. Юнак Ягдар!

Кирилл сделал шаг вперед.

— Возглавляй дружину и веди. А меня дела иные ждут... — он махнул рукой и заковылял к выходу. За дверью снаружи мельком показалось лицо Ратибора.

Кирилл впечатал в пол каблук, расправил плечи и с орлиным взором повел вокруг себя головою.

* * *

Сразу же после занятий мастер-наставник Залата отправился на поиски брата Иова. Отозвав его в сторонку, помялся и пояснил стесненно:

— Поговорить хочу...

— Говори, — согласился брат Иов.

— Тут вот какое дело... На мечах мы, значит, давеча упражнялись. Поначалу, чтобы поглядеть, кто да как, да во что горазд, я на деревянных приказал. Мало ли что — ну, так ведь? А потом вижу: рука у всех — ну, почитай, что у всех — навычная, так я и порешил, что можно к боевым — затупленным только — переходить помаленьку...

Залата заволновался, стал говорить все громче и громче. Брат Иов терпеливо слушал, словно и не замечая того.

— Князь Кирилл... юнак Ягдар, стало быть, поединщиком своим избрал юнака Держана, дружка своего задушевного, почитай, побратима, стало быть... Хоть речь-то и не о нем вовсе, не о юнаке Держане, я о князе нашем, юнаке Ягдаре, стало быть, сказать хотел...

Он увяз в многословии, умолк и искательно заглянул иноку в глаза. Тот слегка приподнял лицо.

— Воители-Хранители... — пробормотал Залата. — Ну, так вот... Как только юнаки в руки акинаки взяли, так князь наш словно переродился весь, хотя до того с дружком своим вроде как в потешки забавлялся, а не двобой вел. Я гляжу — и глазам своим не верю. А потом и говорю: 'Ну-ка, юнак Ягдар, становись супротив меня!' Ты же, брат Иов, помнишь, каков князь наш на мечах?

— Неплох.

— Был неплох. А теперь я такого мечника увидел, про каких и сказы не сказывают.

— Даже так?

— Так, брат Иов, так. Я удар еще только наношу, а уже вижу, что опоздал — там или клинок ждет, или самого князя уж нет. И все хитрости мои да уловки для него — что книга раскрытая.

— И этого не было, когда на палках дрались, так?

— Не было, брат Иов.

— Как мыслишь, отчего?

Залата всерьез призадумался и незаметно для себя успокоился.

— Ну... Палка — она палка и есть. А меч, хоть и притуплен да острие скруглено, опасность представляет. Стало быть, когда опасность грозит, он и начинает видеть, что ждет его в грядущем.

— Видит грядущее?

— Это ты верно сказал, брат Иов!

— Это ты сказал.

— Ну да. Но мыслю отчего-то, что лишь ближайшее грядущее, на малое время вперед, а не как пророк какой. Ну, сам понимаешь...

— А зачем ты, мастер-наставник, мне обо всем этом рассказываешь?

Залата заметно рассердился, но тут же сдержал себя:

— Ты, брат Иов, в лапти-то не обувайся — мне отец Варнава строго-настрого благословил: чуть что необычное да непривычное примечу — сразу тебя извещать.

— Хвалю за службу. Значит, строго-настрого благословил?

— Шуткуй, шуткуй... Ну, выразился коряво — что с ратника-то взять? А теперь, брат Иов, вот что ответь: ты вчера, когда в неозброе их наставлял, ничего такого же не углядел?

— Нет.

Залата вновь призадумался, простодушно шевеля пальцами и бровями в такт мыслям. Проговорил с нескрываемым удивлением:

— Вот дивно... А ведь должно же было быть. Хоть что-то. Ну, должно!

— Нет, — повторил брат Иов.

Глава 21

— Ты, старче, как в воду глядел, — сказал отец Власий, наблюдая из окошка, как по-бюргерски крутобокий возок герра Корнелиуса осторожно протискивается в узкую арку надвратной колокольни.

— Не я один глядел, иные глазастые есть, — буркнул Димитрий, вдумчиво растирая щиколотку. — Отец Савл и сам намеревался в Рамзене остаться. А за Танненбург — это уж владыке Гедеону да людям его поклон земной. Ай, да мазь! Ай, да герр лекарь! — восхищенно заключил он, подвигав ногою, и вытер пальцы о краешек рушника.

— Уже и намазаться успел? Вот дитя малое — тут же за подарок...

Белый Ворон молодо поднялся с места. Сплетя пальцы, прошелся взад-вперед по спаленке.

— Не сидится ему, — немедленно отозвался отец Власий, продолжая рассеянно глазеть в окошко.

— Что-то еще осталось в герре Корнелиусе, что-то важное... — проговорил Ворон задумчиво. — А что — понять не могу.

— Теперь ты, Белый Отче, вместо отца Варнавы перед глазами мельтешишь. И ведь оба знаете, что не люблю этого. Скажешь, случайно получилось? А вот старец Димитрий наш в случайности да совпадения не верит. Так ли, старче?

— Так. Это они загодя против тебя сговорились. Вороне, я второго дна в нем не нашел. И не работал над ним никто — я и без твоих даров не хуже вижу.

— Прав ты, Димитрие. И я прав.

— Духом он силен изрядно. А за жизнь свою чем только человек не обрастает — как корабль ракушками. Сам ведаешь.

— Верно, верно.

— В Висмар людей отправлять? — подал голос мастер Георгий.

— А то как же! — удивился Димитрий. — Спрашиваешь-то зачем?

— А мнится мне, что мастера Йоргена, как и этого хирургуса Адальберта, давно уж след простыл и концов не сыскать.

— Сыщем-не сыщем, а искать будем. Отправляй, брате. И еще: лекарю мастер Йорген упомянул о пятерых заказчиках, двоих — по именам назвал. Отец Власий!

— У меня записано, — отозвался тот, не оборачиваясь. — Но все пятеро — это те, кто до герра Корнелиуса были. Как мыслишь — сколько еще этих 'лязгающих сапогов' уже после него по земле затопало, а?

Димитрий, знавший наперечет все раздражительные интонации отца Власия, спросил немедленно:

— Что не так?

Маленький архимандрит наконец-то отвернулся от окошка, потирая лоб.

— Мать Велко — как её...

— Улада.

— Улада... Нехорошо мне, беспокойно. Кабы хоть раз видел — яснее сказал бы, да... Мастер Георгий, надо бы это... дозор, что ли, у дома их учинить — или как там оно у тебя — ну, сам знаешь...

— В тот же день, как ты прибыл, отец Власий, — ответил тот настороженно. — Братия Ахаз и Гурий.

Он заметил, как Димитрий помрачнел и добавил:

— Съездить с братом Кукшей и его послушниками ?

Димитрий кивнул, подымаясь:

— Яви милость, друже-брате. Мне и самому поглядеть любопытно, что там да как.

Отец Власий поправил витую закладочку в молитвослове, исподлобья зыркнул на Белого Ворона.

* * *

И высокий, и тот, что пониже, Кужельке отчего-то сразу не глянулись. Круглолицый умильно почмокал, щепотно покрошил нечто невидимое. Это ему никак не помогло — Кужелька недружелюбно повернулся задом, вполголоса — на всякий случай — заворчал, просачиваясь обратно в подклетец. Уже оттуда воинственно и пискливо затявкал. Стук топора за конюшнею сразу умолк, что его очень ободрило. Он даже наполовину выдвинулся из-за двери, но тут же огорчился: и длинный, и круглый, не обращая на него ни малейшего внимания, преспокойно взбирались на крылечко.

— Здравия и долголетия вам, добрые люди! — окликнул их со стороны конюшни молодой голос, услыхав который, Кужелька смело выбрался наружу весь и радостно замахал клочковатым хвостом. — Ищете кого?

— Уже не ищем, — с немедленной улыбкой и странным выговором ответил круглый. Длинный при этом стоял истуканом, молча разглядывая заборы вдоль пустынной улочки. — Это ведь дом Улады-вдовицы, не так ли? Нам нужна она.

— Ишь ты! — почему-то очень удивился обладатель молодого голоса, подошедший тем временем к самому крылечку. Для подкрепления изрядного удивления своего он поскреб крепкой пятерней русый пух на подбородке, переспросив:

— Улада нужна? А почто?

Долговязый еще раз осмотрел окрестные заборы и так же молча стал спускаться по ступеням ему навстречу. Круглый, теряя улыбку на лице, протянул руку к дверной скобе, которая вдруг вырвалась из пальцев и ушла в избу вместе с дверью. На порог выступил юнак, видом точь-в-точь такой же, как и оставшийся внизу. Гость вздрогнул от двойной неожиданности и поневоле оглянулся с крыльца.

Заслонясь ладонью от солнца, которое давным-давно затерялось в беспросветной серой пелене, юнак в дверном проеме закричал нараспев, как будто был где-то далеко:

— Что там у тебя-а-а, братец мой Ахаз?

— Да гости у на-а-ас, братец мой Гурий! — отозвался тот подобным же образом.

Братец его Гурий вдруг и сам увидел гостей, чему тоже изрядно удивился и обрадовался:

— Ишь ты — и впрямь! Вот радость-то, вот радость! Добрый гость — дому честь. И ты, братец мой Ахаз, споспешествуй: проси да кланяйся. Кланяйся да проси гостюшек дорогих нам честь оказать, а самим почет приять!

— А вы кто? — спертым голосом осведомился круглолицый.

— Мы-то? — переспросил простодушно братец Гурий. — Братия близные, да. А вы-то?

Он спохватился, делая руками округлые гостеприимные движения:

— Да что ж мы в пороге-то всё? В дом просим, в дом...

Долговязый, вытянув шею, как выпь на болоте, дернул головою куда-то в сторону. Круглый, наоборот, втянул ее в плечи и ринулся в избу прямиком сквозь радушного хозяина. При этом он, очевидно, споткнулся о высокий порог. Короткие ноги его вскинулись вверх, а тело, запрокинувшись на спину, с треском обрушилось на враз просевшие доски помоста.

— Опять к мастеру Вакоре на поклон идти... — Брат Гурий, сокрушенно покачав над ним головой, поднял лицо на оставшегося гостя:

— Ну, хоть ты-то, гостюшко, нас уважь, а?

Снова раздался треск, на этот раз со стороны глухого забора. Калитка сорвалась с колышков, упала во двор, а по ней, гулко топоча, вбежали четверо, ряженные мастеровыми. Губы долговязого наконец-то разлепились; он произнес несколько непонятных коротких слов, подкрепленных столь же короткими жестами. Затем рывком оттащил в сторонку своего поверженного спутника, на что братец Гурий учтиво поклонился и выступил наружу.

Двое мастеровых, выламываясь в ногах и руках, словно деревянные дергунцы, стали теснить от крылечка брата Ахаза. Он растерянно попятился, затем ухватил обоих за ладошки и, крутнувшись по-плясовому, со смачным звуком сшиб их с размаху лбами.

Двое прочих остановились на полпути по ступеням, быстро обозрев подкрылечную диспозицию. Молча повернули головы к долговязому. Тот опять произнес что-то отрывистое и непонятное. В их руках появились две короткие ручницы; одна уставилась мертвым глазком на брата Ахаза, а другая — на брата Гурия. Долговязый переступил через ноги своего сотоварища, кое-как приваленного к стене:

— Предложение войти в дом все еще не отменяется? — он улыбнулся без улыбки и, не дожидаясь ответа, властно указал рукою: — Но только после нашего гостеприимного хозяина. О, как я невежлив — хозяев, разумеется!

Дуло огнебоя, направленного на брата Ахаза, своим кивком подтвердило его слова. Брат Ахаз, пожав плечами, направился к крыльцу.

— Вот и слава Богу! — обрадовался брат Гурий. — Просим, просим!

Он положил глубокий поясной поклон вначале в сторону высокого гостя, а затем — к ногам владельца глядящей на него ручницы, отчего та вдруг вспорхнула в воздух и оказалась в руках брата Гурия. Сам же бывший владелец загремел по ступеням, попутно сбив спиною другого любителя огненного боя. Внизу брат Ахаз сноровисто обиходил оба тела, после чего помахал брату Гурию второй ручницей. Долговязый за это время уже успел проломить собою рядок боковых балясин крылечка и достичь земли. Теперь он мирно лежал вдоль стены у входа в подклетец. Осторожно постанывал, зачем-то старательно пытался сложить губы дудочкой да таращился на Кужельку, ответно смотревшего на него с видом крайнего неодобрения.

Близные братья слаженно насторожились и обернулись в сторону калитного проема, в котором тут же показалась голова при кособокой тафье на плешивой макушке и кленово-рыжей бороде. Щурые глаза юрко обшарили двор.

— И что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем... — проговорила голова, укоризненно кивая. — Бесчинствуете. Опять бесчинствуете.

— А ты опять напраслину возводишь, брат Кукша!

— Как можно!

Близнецы с неприкрытой обидой развели руками.

Брат Кукша со спорой развалкой вкатился во двор и принялся тыкать вокруг себя обрубком указательного пальца:

— Без ущерба телесного ну никак не обойтись, так что ли? Глянь-ка на этого! А вон на того! А ну как оба души свои Богу предадут, что тогда?

— Да когда же такое у нас бывало?

— Да мы же как всегда, вполсилы разве!

— Вполсилы... Все одно от отца Вассиана епитимью обещаю, а от себя — довесочек знатный. Давно напрашиваетесь, исхлопотали-таки. Тьфу на вас, Господи помилуй! Калиточку-то поправьте, михрютки. Входите, отцы и братия!

Первым во двор ступил Белый Ворон, за ним быстро прошли отец Власий и Димитрий, который на ходу поманил за собою одного из близнецов. Мастер Георгий пошептался о чем-то с братом Кукшей и исчез.

Не переступая порога горницы, Белый Ворон поклонился в отчий угол, где в плетеной омеловой колыбке мирно спал до весны ржаной дедух, трижды постучал основанием посоха в пол, а навершием его — в потолочную балку.

— Честь превеликую оказываете, Белый Отче, — Улада склонила голову, не вынимая рук из-под запона, повязанного поверх узорчатой поневы. — Не по чину вроде как, непривычно.

— По достоинству дома твоего, доченька, — Белый Ворон коснулся кончиками пальцев ее макушки под белым убрусом. — Сколь нарядна да светла ты нынче — праздник какой у тебя?

— Да, отче. Вас ждала. Всех вас.

Отец Власий при этих словах странновато хмыкнул и пихнул локтем Димитрия. Никак не отзываясь на это, тот спросил:

— Не испугалась?

— Нет.

— Вот и хорошо. И о сыне не беспокойся -под присмотром добрым пребывает.

— Я знаю. Он у вас, на подворье Сретенском.

Димитрий зыркнул на отца Власия — тот, в свою очередь, также оставил это без внимания.

— За стол прошу, сейчас угощение подавать стану.

— А вот с угощением повременим — не прими того ни за обиду, ни за что иное худое. У кого из соседей сможешь побыть пока? Недолго.

Улада улыбнулась:

— Нет, долго. Так уж получится.

— Вот как... Ну, долго — так долго. Проводят тебя. Не перечь, проводят.

Димитрий выглянул наружу, распорядился негромко:

— Брат Гурий, потрудись-ка. А как за ворота выйдете, пусть подают сюда этого крестника твоего. Чать, отдохнул уже.

Повернувшись налево, Димитрий ткнул пальцем вниз, где в одиночестве продолжал сидеть Кужелька, и добавил:

— А куда он подеваться-то успел?

— В подклетце, вместе с прочими. С ними что делать?

— Да ничего. Пускай пока просто полежат.

Как только силуэты Улады и шкодливых близнецов перестали мелькать в щелях забора, двое безымянных питомцев брата Кукши немедленно втащили под руки и усадили на лавку судя по всему так и не отдохнувшего долговязого. Губы его по-прежнему норовили сложиться дудочкой, а плавающие глаза — закатиться под лоб.

Димитрий цыкнул зубом и покрутил головой.

— Ваньку валяет! — уверенно заявил отец Власий.

Белый Ворон кивнул в подтверждение, а Димитрий пожал плечами:

— Ладно... Тогда вот что, добрый человече: вначале мы просто побеседуем, а потом уж, не обессудь, Ворон тобою займется.

Долговязого подбросило. Глаза его мгновенно обрели осмысленное выражение и с ужасом вперились в кроткое лицо Белого Ворона.

— Нет! Не надо! — закричал он, вырываясь из крепких послушнических рук. Судорожно заелозил по лавке, пытаясь отодвинуться. — Я и так всё скажу! Всё! Всё, что пожелаете!

Отец Власий, уронив посох, зашелся в скрипучем смехе вперемешку с кашлем и всхлипами. Послушники жизнерадостно загыгыкали, но, наткнувшись взлядами на сведенные брови Димитрия, немедленно и пристыженно умолкли. Кроткое выражение лица Ворона ни на что не переменилось.

— Хе-хе-хе! Ай да старче! — продолжал резвиться маленький архимандрит, восторженно хлопая себя ладошками по коленям. — Хе-хе-хе! Вот так сказанул! Вот так распотешил! Хе-хе-хе-хе-хе!

— Слава Богу, что я тебе палец не показал. Что бы тогда с тобою случилось — даже помыслить страшно... — брюзгливо отозвался Димитрий и, повернувшись к долговязому, который начал уже помаленьку отмякать лицом, отрывисто бросил:

— Имя!

— Вигель Готтард Виллафрид! — выпалил тот без промедления. — Вигель Готтард Виллафрид из Хильдесхайма! Имена моих людей: Куно, Адалхард, Никола-младший, Этцель и фон Шпек. Фон Шпек — не риттер, это всего лишь прозвище, а как зовут его на самом деле никто не знает, даже я. Правда, Адалхард и Никола-младший утверждают...

Димитрий нетерпеливо пошевелился.

— О да, конечно же. Простите, мой господин... — Вигель Готтард Виллафрид сделал паузу, искательно приподнял брови и попытался поймать его взгляд. Димитрий издал ворчащий звук.

— О да, мой господин, понимаю, понимаю... Итак, я перечислил всех людей из моего копья. Всех. Больше никого нет, клянусь мощами мученика Готтарда Трирского, своего небесного покровителя... — трясущиеся пальцы стали ощупывать что-то сквозь рубаху на груди. — Нас нанял брат Радульфус из монастыря святого Альбана в Майнце. Передал задаток и приказ: по прибытии в Сурожск найти на гостевом дворе господина Первуши господина Ефрема и перейти в его полное распоряжение.

— От кого передал?

— Имя не упоминалось, мой господин. Брат Радульфус сразу же предупредил, чтобы мы сносились только с ним, ибо ни отец приор, ни его экселенция аббат Хаганон даже не осведомлены о данном деле (отец Власий сердито пристукнул посохом и что-то пробормотал). Это было семнадцать дней назад. Вечером, накануне праздника Всех Святых. Я хорошо помню: едва мы вошли в пределы клауструма, как раз дочитали четвертый респонсорий и хор запел 'Te Deum laudamus'...

— Как давно вы уже в Сурожске?

— Шестой день, мой господин.

— Чем занимались?

— Ждали. Так нам было предписано: ждать распоряжения. Пили пиво — что-либо покрепче запрещалось, — играли в зернь, спали.

— Кто и когда распорядился нагрянуть сюда?

— Два часа назад прибыл посланец от господина Ефрема, а вскоре появился он сам. Приказал везти Уладу с сыном по... — Вигель Готтард Виллафрид на мгновение полуприкрыл глаза и старательно воспроизвел по памяти:

— 'По старой сакме на Биш-Курган и ждать там на десятой стреле'. Тут же отбыл. Запретил выходить из комнаты, чтобы проводить его.

— Глухой возок за поворотом стоит, — подал из сеней голос брат Кукша. — Возница у нас уже.

— Угу. Говоришь, на десятой стреле... — Димитрий оборотился за спину и Георгий тут же выскользнул наружу. — Как найти этого Ефрема?

— Я уже упоминал, мой господин: на гостевом дворе господина Первуши.

— Я не спрашивал: 'где'. Я спросил: 'как'.

— Не знаю, мой господин. Всегда вначале появляется человек от него. Без предупреж...

И Белый Ворон, и отец Власий почти одновременно насторожились.

Со двора послышались невнятные восклицания, перемежаемые какой-то возней.

— Гляну сейчас, что там стряслось, — отозвался брат Кукша. — Может, ты, Димитрие, в доме пока побыл бы, а?

Димитрий что-то пробубнил себе под нос, поднимаясь.

Двое безбородых средовеков в грубых зеленых хламидах то ли беспомощно трепыхались в опытных руках послушников, то ли, напротив, были ими малость потряхиваемы для придания некоторой живости.

— А этих-то куда, брат Кукша? — радостно закричали ему снизу, едва он появился на крылечке.

— А эти-то откуда?

— На подходе взяли!

— Ну да. До кучи. Глядишь, брат Кукша за усердие-то и похвалит.

— Дак они тоже двор Улады-вдовицы спрашивали!

— А я их знаю! — удивился отец Власий, высунувшийся из любопытства вслед за Димитрием. — Вон тот, что с ласковым лицом, — 'смиренный выразитель воли праведного Эйзекаи', а другой — праведников толмач. Что за думу думаешь, старче? Давай-ка за тебя скажу: страх до чего любопытно этих двоих тоже надкусить. Хоть наспех, а? Хе-хе...

— Подождем, пожалуй — авось, еще кто подойдет. Сегодня тут, мнится мне, либо посиделки, либо, как у древних ромеев, Dies fastus, присутственный день намечается.

Отец Власий из-за спины потянулся к уху Димитрия, зашептал:

— Ты приметил,что этот Ефрем сказал не 'по старой дороге', а 'по старой сакме'? Полянин?

— Цыц... — негромко отозвался тот. Хмыкнул и добавил в голос:

— А ведь я прав оказался!

Он кивнул в сторону забора, в щелях которого опять замелькало. Чья-то предупредительная рука с той стороны отворила калиточку. Во двор ступил польский шляхтич в малиновом жупане на меховой подбивке, схваченном широким золототканным поясом, и с кривым турецким киличем при бедре. Гордо посаженную голову венчала рогатая кунья шапка с пером черной цапли в алмазном аграфе.

— Ба-ба-ба... — протянул отец Власий.

Брат Кукша незаметно — как ему думалось — принялся вращать глазами и делать судорожные малопонятные жесты в сторону своих питомцев. Те ответно стали уточнять на том же тайном языке собственные действия: являть ли им внешним видом должную служебную бравость и удаль, тащить ли и не пущать, или же просто прикинуться дворовой утварью.

Димитрий ухмыльнулся и приветственно поднял ладонь:

— Witam jaśnie wielmożnego pana! Od jakiego czasu pan jest rycerzem?

Шляхтич подернул плечами:

— Trochę trudno powiedzieć. Niech pan coś wymyśli sam dla siebie. Здравия и долголетия и тебе, Димитрие, и тебе, отче Власие! Брат Кукша, бросай-ка ты это: олицетворять собою — знаешь ведь, мне оно не надобно. Послушники твои — как всегда молодцы, пусть отдыхают. По возвращении поблагодари от меня каждого доброй чаркою.

Он шевельнул пальцами и двор стали заполнять люди в синих кафтанах.

— Мира и блага тебе, мастер Зенон! Ты, как всегда, просто мимо проходил да вдруг удумал к нам заглянуть. Брат Кукша, освободи-ка горенку.

— Вестимо, они все до единого просто мимо проходили, — подтвердил отец Власий, глядя на неоскудевающий приток новых гостей. — А что твоя ясновельможность прикажет для сугреву: сбитеньку или травничку? А в ларце-то у тебя, чать, подарки?

— Ты все такой же, отец архимандрит. Одобряю, — заметил мастер Зенон, поднимаясь по ступеням. — Ларец — наверх, ребята.

Когда Георгий заложил засов, Белый Ворон поднялся, обвел посохом вокруг себя. Мастер Зенон расстегнул несколько верхних крючков жупана и потащил через голову плетеный из черного конского волоса гайтан с маленьким ключиком на нем.

Маслянисто прищелкнул язычком замок.

Отец Власий — то ли невольно, то ли делано — подался вперед.

— А вот и подарки...

Из недр кованого ларца появились наружу два свитка, основательно обернутых вощеной бумагой.

— Этот — для вас, отцы и братия. Держи, Димитрие. Откроешь, как расстанемся.

— Ого! — не удержался отец Власий, рассмотрев навесные печати.

— Именно так, — подтвердил мастер Зенон. — А этот передадите игумену Варнаве.

— Во как... Сам-то отчего не собираешься мимо его обители пройти невзначай?

— Вы всяко раньше меня там будете — заутра в обратный путь выступаете.

— Как это: заутра? — взвился маленький архимандрит. — Да нам в Сурожске еще сидеть-не пересидеть! Ты бы о делах-то хоть для виду порасспросил!

Он обернулся за поддержкой к Димитрию. Тот, насупившись, смотрел мимо него в дальний угол:

— Остынь, отец Власий. Мыслю, от сего часу все заботы наши к тебе переходят — так, мастер Зенон?

— Какие — все?

— Ага. Выходит, не все...

Димитрий выжидательно прищурился на мастера Зенона, который ответил ему спокойным доброжелательным взглядом.

— Ну, ладно. Попробую сам... — он откинул ладонь и загнул мизинец. — Лекарь Корнелиус. Рамзен. Танненбург...

— Вам оставляю. Не надорвитесь только.

К мизинцу присоединился безымянный палец:

— Вигель Готтард Виллафрид со своим копьем. Брат Радульфус из Майнца. Ефрем с постоялого двора Первуши...

— Этих забираю.

Средний палец пополнил набор согнутых:

— Праведный Эйзекая и его 'Ковчег Спасения'...

— Тоже забираю.

Димитрий хмыкнул:

— Мастер Зенон, сказать, отчего ты не перечислишь прямо: 'Это — мое, это — ваше', а в игры со мною играешь? Ты не знаешь в точности, где мы копнули, а где нет. И хочешь услышать это от нас.

— Зато я в точности знаю, что ты всегда был умен, Димитрие.

— Взамен не поделишься ли чем напоследок? Ради праздного любопытства моего.

— Спрашивай.

— Проповедник этот и его зеленые овцы — кто они?

— Ваши пути случайно пересеклись. Поверь, Димитрие.

— Не верю. А германцы?

— От них очень и очень высоко нити ведут. Большего не скажу.

Отец Власий поклонился через стол, шмыгнул носом и произнес расстроганно:

— Храни тебя Господь за помощь твою, мастер Зенон! Да и то сказать: одно дело делаем, одну службу служим!

Мастер Зенон потер ладонью лицо, порушив ровную кудреватость золотистой бородки:

— Так и быть, отец архимандрит, открою-ка я всю правду. Ту, которая вам и без меня давным-давно ведома: я не наверху сижу да наказы отдаю — я здесь пребываю да их исполняю.

— Ишь, сколь складно да напевно в конце-то вышло! Вот кабы тебе гусли еще... А что: небось, хочется наверх-то?

— Не рвусь — ты меня знаешь. Но и упираться не стану. Велко с матерью с собою забираете или позже перевезете?

— Ворон советует — с собою.

— Ему виднее. Помощь нужна будет?

— Сами справимся.

— Тебе виднее. Мастер Георгий, что ты там, в сенях, с ноги на ногу переминаешься? Молодость твоя права голоса тебя не лишала. Хочешь — сюда иди, хочешь — оттуда говори.

— Да, мастер Зенон. Этот долговязый Вигель со своим копьем в Сурожске уже шесть дней, а зеленые братия три — так?

— Так.

— А пожаловали сюда и те, и другие только сегодня. Почему?

— Потому что знали, что мы здесь появимся, — подал голос Димитрий.

— А вслед за вами и я, — добавил мастер Зенон. — Кто-то поглядеть на нас пожелал. На всех.

— Так ведь...

— Нет, мастер Георгий, это не оплошность наша. Отчего бы и не показать себя? Тем более, что время пришло. Любопытствуешь узнать, что это за время такое?

— Нет, мастер Зенон.

— Одобряю.

Димитрий с кряхтеньем вытянул ноги и принялся сосредоточенно их разглядывать.

Мастер Зенон опустил глаза.

— Можешь считать, что я тебя спросил, — произнес он после некоторого молчания.

— Да мне, понимаешь, одна мысль всё покоя не давала: отчего вдруг праведный Эйзекая сюда каких-то двух задохликов послал? На хозяйстве-то у мастера Вакоры с Велко намеревались поговорить куда более бравые молодцы. Особливо этот, как его, господин Уркхарт.

Кудрявая бородка едва заметно приподнялась.

— Поначалу я решил, что это тоже проповедниковы люди — альбионцы-то нечастые гости у нас. Ну, а потом еще и... — Димитрий задвигался, серчая на самого себя, запыхтел. — Словом, теперь я вижу, что ошибся, мастер Зенон. То были другие. Не нравится мне это.

— Будь добр, подробнее о бравых молодцах и господине Уркхарте, — прозвучала негромкая просьба.

— Ба-ба-ба... — пробормотал растерянно отец Власий.

Димитрий рывком подобрал ноги под себя:

— Так... Ты их проглядел, мастер Зенон. Это мне не нравится еще больше.

Глава 22

Юнак Смил осторожно провел пальцем по гладкой поверхности доски перед собою. Потом с той же осторожностью прикоснулся к палочке угля подле нее:

— А для чего это, мастер-наставник?

— Изографией займемся. Сейчас вернусь, — ответил уже на выходе Аксак. — Ничего не трогать.

— А он уже все перетрогал, мастер-наставник, пропало дело! — немедленно наябедничал противным голосом Держан и прибавил значительно тише: — Его за то хорошо бы зарезать. Ну, хоть немного, дабы впредь неповадно было.

— Изографией... Ишь ты! — восхищенно повторил про себя ни на что и никогда не обижающийся Смил. — А там уж — и обед, глядишь...

Палец его опять нацелился в доску.

— Не враз доверять ощущениям своим — признак мудрости, — одобрительно заметил Держан. — Помнишь, что рассказывал брат Василид о миросозерцании хиндусов? Все вокруг нас — майя, то бишь иллюзорность. Сиречь, надувательство одно. Ты, скажем, помышляешь, что пред тобою — доска липовая, а на самом деле она совсем другим является: положим, колбасою печеною. Свиною. С кишнецом, чесночком да еще и вот с такими вот малюсенькими кусочками сальца. Нежными-то до чего!.. Ведь может быть такое, о юнак Свин? Смил, я хотел сказать.

Кирилл поморщился.

Смил покладисто и скорбно вздохнул:

— Хорошо бы...

В дверях опять появился Аксак. Смил тут же заинтересовался простодушно:

— А что это вы принесли, мастер-наставник?

— Веревку.

— А пошто?

— Изучать станем, темнота! — снисходительно пояснил Держан. — Наука глаголет нам, что веревка есть вервие простое. Мастер-наставник вот не даст соврать. Да, мастер-наставник?

Аксак немедленно вкатил ему полновесную затрещину.

— Уй-й-й... Больно-то как...

— Это за прошлое твое острословие.

— Какое такое прошлое острословие?

— Слух у меня отменно хорош. И память. А за теперешнее — пополнишь собою после занятий внутренний порубежный дозор. С шестого часу до второго пополуночи. Ага, ага. Юнаки, всяк внимай! Разбейся на пятерки, каждая встань плечом к плечу да вытяни пред собою десницы!

Он быстро обошел всех, сноровисто связывая правые запястья короткими поводками.

— Теперь подходим к своим доскам. С бережением. С бережением, говорю! Падать не надо. Ни телом, ни духом. Кто сказал: 'как невольники полоненные'?

— Юнак Вигарь!

— Помощь в дозоре юнаку Держану окажешь. Теперь каждый да возьмет в руку — десную! — уголь и начертает на доске трехугольник, четвероугольник да круг.

— Мастер-наставник, а как должно: в рядок или одно над другим?

— А по произволению своему. Приступай!

Кирилл украдкой оглянулся направо-налево. Урок изографии больше походил на сборище геометров, страдающих 'пляской святого Витта'. Судорожные движения взаимосвязанных юнаков сопровождались негромкими междометиями и недоговоренными — ввиду острого аксакова слуха — пожеланиями друг дружке разнообразных вещей. Результатом являлась столь же разнообразная степень изгвазданности досок. Лучше прочих получалось у юнака Болха. Обхватив своей огромной левой пятерней запястье правой руки и помогая себе усердным сопением, он упорно, хоть и кривовато, выводил требуемые фигуры.

Кирилл расслабил руку, позволив, чтобы ее то поочередно, то совместно подергали в разные стороны Держан со Смилом. Потом проговорил вполголоса:

— Слушай меня. Замерли. Наверху доски рисуем трехугольник. С вершины. Направо вниз. Не спеши. Стой. Теперь налево по окоему. Давай. Стой. К вершине. Стой. Руку перенесли пониже. Разом. Теперь четвероугольник. Черту по окоему, слева направо. Начали. Стой. Дальше — вниз, отвесно. Продолжаем по окоему налево. Стой. Наверх. Руку перенесли. Теперь круг...

Аксак расхаживал вдоль двойной вереницы столов, глядя в пол и одобрительно кивая. Выпрямился, хлопнул в ладоши:

— Довольно! А теперь кто скажет, чем это мы занимались?

— Юнак Перята. Мыслю, учились единою дружиною задачу выполнять.

— Славно мыслишь.

— Юнак Благояр. Дак это всем сразу понятно было, мастер-наставник!

— Ага, ага, — согласился Аксак и обвел рукою столы с перепачканными досками: — И где же толк от понимания вашего? Юнак Болх, что ты мне свои каракули тычешь — гордишься, что с задачей справился, на свою дружину наплевавши? То-то... А молодцы нынче — юнак Ягдар да связка его.

— Мастер-наставник! — полюбопытствовал Держан. — А дружину, что единую задачу решает, завсегда веревочкою связывают?

— Экий ты, брат, неуемный. Саve, quid dicas, quando et cui. Ну, да ладно. А мы все и так связаны меж собою, только не разумеем да не видим того. Всяк внимай! Руки от угля вон в том ушате ополоснуть. О Господи... И рожи — такоже. Юнак Ягдар! После того сведешь всех ко брату Адриану в лабораториум. Изыдите!

Кирилл вытер ладони, поймал Держана за ухо и небольно притянул к себе:

— Ты чего этого бедолагу Смила травить взялся?

— Я плохой, а он — хороший?

— Да, он хороший.

— Ага. Кушает хорошо.

— Да во здравие ему. Тебе-то что? А что ты плох, я не говорил. Ты, друже мой, каким-то иным постепенно становишься. Ровно подменили тебя.

— Меня подменили? Да ты на себя-то погляди! Сегодня — один, завтра — другой. Временами и подойти боязно: неровен час, укусишь!

— Тьфу на тебя!

— Я, хоть и плох, и подменен, а тьфукать ответно не стану, — Держан низко поклонился. — Спасибо тебе на добром слове, княже-друже, друже-княже!

Кирилл рыкнул. Рывком подался к выходу, едва не задев Аксака, поглощенного тщательной очисткой досок.

В лабораториуме Держан забился в дальний угол, поманил к себе Вигаря с Максимом и зашептался с ними. Кирилл подсел поближе к утробно гудящей печи, зябко передернулся. Брат Адриан в безрукавой распахнутой на груди рубахе спросил заботливо:

— Знобит? Не захворал ли часом? Натоплено-то изрядно.

— Нет.

— Се добре. Ну, а вдруг случись такое — кто скажет, чем помочь можно? Охти, да не вскакивайте, братие, столь браво, не то последние остатки утвари стеклодувной — и те переколотите! Сидите уж, сидите, — так оно и благочиннее будет, и убытку поменее.

Мерно помахивая разлапистой бородой в подпалинах и разноцветных пятнах, он выслушал нестройный хор о малине, чесноке на меду, отваре шалфея, винном настое укропного семени, молочном квасе из чистотела и луковой мази. Одобрительно кивнув, заметил:

— Думается мне, ежели вместе с простудою болящий заодно избавится от бессонницы, застарелых мозолей и запора — ему сугубая польза будет.

— Мастер-наставник! — подал голос Держан. — А от бессонницы есть такие зелья, чтобы заснуть враз и накрепко?

— Как не быть! Так и называются: снодейные. Творятся из корня козлобородки, пустырника, боярышника, сон-травы, дурмана. А мак еще стародавние египтяне со эллинами именовали Повелителем Сна... Постой-ка, а тебе-то они зачем?

— Уж очень оно познавательно, мастер-наставник, — смущенно сознался Держан. — А я страсть до чего люблю все познавательное!

— Се добре! — умягчился брат Адриан. — А достань-ка, братец-юнак Велимысл, с полочки вон тот ковчежец. Не поспешаючи! Вот так, вот так... Да мне передай.

Он принялся бережно извлекать из ящичка и любовно расставлять пред собою на столе наподобие строя шахматных фигурок крохотные сосудцы из рыжей терракоты, черного обсидиана и синего вавилонского стекла.

— А носами-то зачем тянете, любознательные вы мои? Нешто не видите: пробки и притерты, и завощены.

Его рука приподняла невзрачный глиняный пузанчик:

— Это зелье нам еще до Дора ведомо было. Имя ему: 'Утеши, Макошь'. Сон от него светлый да покойный, как в детстве раннем во дому родительском. Тут тебе и сон-трава, и вечерница, сорастворенные с бобровой струей... А вот это — на Магрибе выделывают. Основа ему — териак, что родословную свою от ранее помянутого мною мака ведет. Сон зрелищами невиданными исполнен, от яви неотличимыми.

— Мастер-наставник! А приготовляются-то они как?

— Ишь ты — спорый какой! По-твоему, хватай зелье, да толки его, да вари, да настаивай? Вначале себя самого должным образом приуготовить следует, да Древних помянуть-уважить, да у Господа благословения испросить. А кроме того знать надобно, отчего и когда травы да коренья в самую свою силу входят, как их собирать да хранить надлежит...

Голос брата Адриана поплыл вбок, покрылся мягким пологом. Кирилл потряс головою, сглотнул — не помогло. Ватный голос стал перемежаться стуком деревянных молоточков:

— Собирать же начинай не ранее Зельника, что на Русальную седмицу приходится... тук-тук-тук... А пред тем Велеса уважь да его позволения на то испроси... тук-тук-тук... Ибо все, что из земли произрастает, — власы его... тук-тук-тук...

Красный зев печи раскрылся пошире, дохнув холодом. Обсидиановый сосудец в пальцах брата Адриана повернулся граненым бочком и ударил по глазам черной вспышкой. Кирилл дернулся, пытаясь заслониться непослушными ладонями. В просветах пальцев надвинулось чье-то лицо. Поплавав из стороны в сторону, пошевелило губами посреди пестрой бороды. Внезапно ворвался через нос и громко прокричал в голове резкий запах свободы. Двигающиеся губы обрели голос:

— Юнак Ягдар! Юнак Ягдар!

— Да.

— Слава тебе, Господи!

— Что случилось?

— Как чувствуешь себя? — спросил брат Адриан, морщась и тщательно утверждая пробку в сосудце грязно-желтого стекла, который держал на отлете. — Ты стонал. Вроде как, позвать кого-то хотел.

Кирилл вздохнул. В ноздрях по-прежнему стоял щекочущий запах. Жарко дышала в спину печь. Несколько десятков глаз молча смотрели на него.

— Не стонал я. И не звал никого.

— Ну, на нет и суда нет. Прилечь не желаешь?

— Зачем?

— Вижу, незачем. Се добре. Стало быть, слушаем далее...

Пальцы брата Адриана ухватили за тонкое горлышко и приподняли для удобного обозрения очередной крохотный горлянчик.

* * *

— Восстань ото сна! Всяк восстань! — прозвучало привычно-заунывное со стороны аксаковой каморки.

Кирилл спрыгнул с кровати. Принялся одеваться, стараясь не столкнуться взглядами с Держаном. Наклонившись и оправляя вязаную ноговицу, не удержался, скосил глаза вбок. Успел увидеть, как тот быстро отвернулся.

— Эй, Смила разбудите кто-нибудь! — послышался шепот. — Уже сюда идет — не дай Бог, в постели застанет!

— Смил, вставай! Ну же!

Чья-то рука откинула одеяло и испуганный шепот тут же сменился испуганным криком. Однако юнак Смил продолжал мирно похрапывать, приобняв полугодовалого поросенка, который доверчиво уткнулся ему в бочок своим пятачком да изредка подергивал копытцами в сладком и глубоком сне.

— Мастер-наставник!

— Мастер-наставник!!!

Аксак почему-то ограничился тем, что мельком глянул издалека, кивнул и, заложив руки за спину, уставился в пол перед собою:

— Юнака Смила оставить в покое. Взять строй.

Строй был взят, вопреки традиции, значительно быстрее и тише.

Продолжая глядеть себе под ноги да пошевеливая по своему обыкновению большими пальцами за спиной, мастер-наставник неспешно захромал вдоль по проходу. Тишина стала еще звучнее и отчетливее. Остановившись рядом с Держаном, он поднял голову. Проговорил негромко:

— Вчерашний внутренний дозор.

— Юнак Держан!

— Юнак Вигарь!

— Юнак Максим!

— Покинуть строй. Рассказывайте.

Троица молча переглянулась. Держан прочистил горло:

— Ну, это... Поросенка мы не крали. Купили. Без обмана, переплатили даже. С Радо... с дубравцами ранее сговорились — грамотки и деньги через стену перекидывали.

— Торайку тоже через стену перекидывали?

— Как можно? Расшибся бы, жалко... Мы его на веревке, с бережением.

— Потом опоили обоих сонным зельем, каковое украли у брата Адриана — так?

Три головы потерянно и молча кивнули.

— Привратники помогали?

— Нет, мастер-наставник. Без них обошлись.

— Но, мыслю, не обошлись без твоего дружка закадычного. Юнак Ягдар!

Кирилл ступил шаг вперед.

— Повинен?

— Да, мастер-наставник.

Понурая троица встрепенулась, переглянулась, раскрыла рты, но тут же их и захлопнула.

— Жарайсын, — пробормотал Аксак с непонятной интонацией. — Сен мени тандырмай коймайсын, жигит... Все четверо — ступай за мною. Прочим — ждать смирнехонько, пока не вернусь. За себя оставляю юнака Болха.

Не останавливаясь и не оборачиваясь, он ткнул пальцем вбок:

— Взять со стены светоч и огниво. Коли нужно — долить масла и догонять нас. Накинуть кожушки.

Со стороны поварни вкусно пахнуло дымным запахом печеного. В утренней тишине громким урчанием откликнулся на него чей-то живот. Чей-то другой немедленно подхватил эту жизнеутверждающую песнь.

— Ага, ага. Пришла пора и своими поросятами обзаводиться, — кивнул через плечо Аксак, направляясь к вросшей в землю серой известняковой арке погреба. Он отпер низкую окованную дверцу и пригласил:

— Милости просим! Светоч тут возжигайте — в темноте-то несподручно будет.

— Мастер-наставник, а долго ли нам сидеть?

— Ad Calendas Graecas! — радушно отозвался Аксак, добавив удивленно: — А чевой-то вы вдруг лицами поплохемши? Да шучу я, шучу. До завтра, до сего же часу. Прощевайте, мастера-скоморохи!

— Ой, не хочет добрый молодец во темницу да во сыру! — тут же горестно запричитал Держан, наклоняясь на входе. Аксак ухватил его за плечо, вернул назад и проговорил дружелюбно:

— А что — в самом деле не хочешь? Ну, тогда ворочайся в братницу.

— Как это?

— Да так, как сказано. Мыслишь, я не властен наказ свой переменить?

— Э... Да... — промямлил Держан и мотнул головой: — А они?

— А они пойдут во темницу да во сыру.

Аксак нетерпеливо позвенел ключами.

— Нет, мастер-наставник, — буркнул Держан. — Так мне не надобно.

Он выдернул светоч из рук Максима и нырнул в низкий проем.

— Нет — так нет, — покладисто кивнул Аксак. — Была бы честь предложена.

Голос Держана негромко, но нарочито внятно сообщил снизу, куда бы он поместил такую честь.

— Ага, ага, — опять согласился мастер-наставник, напутственно хлопнув Кирилла по спине.

Сзади коротко простонали дверные петли, скудная световая дорожка, сбегавшая по ступеням, съежилась и исчезла.

— Эй, Держан! — гулко протрубил Вигарь. — Куда ты там юркнул? А ну-ка воротись да посвети!

— Неоткуда мне ворочаться — спускаюсь еще. Задом, что ли, пятиться, чтобы вам виднее было?

— Третьего лета были мы с батюшкой да матушкой во Печерах Киевских, — подал голос Максим. — Ей-Богу, там поменее глубины будет. А чуете, содруги: теплее становится.

— Эка невидаль: да в любом погребе в мороз теплее, чем снаружи!

Максим остановился, провел пальцами по стене:

— Вот дивно: в известняке бито, а сухо-то как! Ни пота каменного, ни плесени.

— Еще надивишься, — недовольно сказал Вигарь. — Иди уж...

Ступени внизу осветились слабым дрожащим светом.

— Эй! Лестница кончилась, я уже прибыл! — сообщил Держан наверх.

Узкий ручеек лестницы впадал в сводчатый зал. Вереницы расширяющихся кверху грубых колонн быстро терялись во мраке. Вигарь, громко потянув носом, сказал плотоядно:

— Чую, съестным духом пахнет!

Вдоль одной стены располагались дощатые выгородки, доверху заполненные крутобокими плодами земными, вдоль другой теснились мучные и крупяные лари, по стенам с крючьев свисали чесночные и луковые косицы, венички душистых трав.

— Славное хозяйство у брата Феофана! Это, я так разумею, его постная каморка. А где ж скоромная?

— Так бы нас Аксак во скоромную-то и запустил, — хмыкнул Держан и добавил аксаковым голосом: — Ага, ага!

— Тут тоже ничего нет, — проговорил Максим уже откуда-то из темноты. — Может, вон за той дверью? Эх, замок на ней...

Слева от входа тянулся двойной рядок стоявших друг на дружке полутораведерных бочонков.

— Пивные! — почему-то с гордостью заметил Вигарь и легонько попинал ближайшие. — Жаль только: пустые.

— Зато будет на чем сидеть. Стаскивай их в кружок, други.

— Держан, посвети-ка в том углу. Что это за бочки? Ну-ка, ну-ка...

Зашуршали крышки, послышалось покрое шлепанье, потом чавканье со смачным присасыванием:

— Ба! Да тут капустка квашеная! С грибками!

— А тут огурчики! Смилу только не рассказывайте — огорчится, бедолага.

— А эти закрыты наглухо. Как думаете, братие, что в них?

— Солонинка. Да с хлебушком. Эй, оставь-ка ты их...

Кирилл нашарил пару-тройку огурчиков потуже, присел на бочонок, щурясь на приветливый язычок пламени, захрустел.

Держан опустился рядом. Подумал, переехал вместе с бочонком еще ближе:

— А не позволишь ли, княже, поспрошать тебя?

— Отчего же не позволить, княжиче? Поспрошай.

— Спаси тебя, Господи, за милость твою. А отчего ты, княже, сказал мастеру-наставнику Аксаку, что повинен?

— А возжелалось мне так, княжиче. Дай, думаю, скажу мастеру-наставнику Аксаку, что повинен. И до того, веришь ли, возжелалось, что прямо никакой мочи терпеть не стало. Ну, и сказал.

— И попустило?

— Враз.

Держан негромко рассмеялся и толкнул плечом Кирилла. Тот немедленно ответил тем же, только посильнее. Держан повалился набок вместе с бочонком.

— Не ушибси? — спросил Кирилл, протягивая руку.

— Токмо взбодрилси малость, — ответил Держан, продолжая лежать на полу. Показал пальцем куда-то в угол:

— Гляди, а вон в том закутке еще одна дверца.

— Где?

— А ты рядышком со мною приляг — виднее будет.

Кирилл сделав движение, будто хочет пнуть его под зад, направился в указанном направлении.

— А на ней замка нет, — сказал он, отодвигая засов. — И тянет оттуда.

— Ход-проход куда-нибудь? Эй, братие! Глянем, а?

Вигарь оторвался от бочки, недовольно забормотав сквозь капусту во рту.

Кирилл почувствовал, как внутри растет странноватый прилив сил, смешанный с нетерпением:

— Хочешь — оставайся да продолжай харчиться.

Вигарь помотал головой. Выпучив глаза и натужно глотнув, сказал поспешно:

— Я ш вами!

— Ш нами — так ш нами. Под ноги глядите: тут опять ступени.

Последние слова заглушил раскатистый рокот отрыжки.

— Простите, други, — это капустка! — пробормотал пристыженно Вигарь.

— Чего врешь-то? — возмутился Держан. — Никакая это не капустка. Ты это, ты! Я точно слыхал!

— А чем это пахнет? — полюбопытствовал Максим.

— Капусткой.

— Нет, я про другой запах. Приятный какой!

— Это огурчики. Мы со князюшкой потребили. И вправду, до чего же духовитые!

— Да ну вас...

Ступени окончились площадкой, от которой ход разделялся на три рукава. Теперь запах, о котором говорил Максим, почувствовали все. Малой частью он напоминал ладан, но без дымной примеси. Большей частью не напоминал ничего.

— Так-так-так... Налево пойдешь — чевой-то одно потеряешь, — продекламировал нараспев Держан, — направо пойдешь — чевой-то другое, а прямо пойдешь...

'Прямо!' — приказал властный голос в голове Кирилла.

Нетерпение опять взбурлило кровь, в спину подтолкнула незримая рука.

— Прямо! — повторил он, не раздумывая. Не глядя, протянул руку, а Держан молча вложил в нее светоч.

Сразу от входа тоннель наклонился, полого пошел вниз. По стенам заплясали блики.

— Чем это обложено? — с любопытством спросил Максим, ведя пальцами по гладкой поверхности. Сам же и ответил: — А ничем, пожалуй. Будто червяк огромный в мягком камне прополз.

— Скажешь тоже... — негромко отозвался Вигарь и зябко передернулся. — А ведь и впрямь...

Слева и справа открылись арочные проемы с зализанными углами. Кирилл, не останавливаясь, протопал мимо.

— Эй, Ягдар, погоди маленько. Давай-ка глянем.

— Ну, глянь.

Кирилл вернулся, посветил от входа. Это были две круглые комнатки-близняшки с купольными сводами. На уровне пояса по кольцу шли небольшие ниши величиною с голову. Любознательный Максим немедленно запустил руку в парочку ближайших:

— Будто не выдолблены, а выдавлены, а?

— А.

— На печурки в печи похожи. Как думаете: для чего они?

— Для чего печурки? Нешто сам не знаешь — валенки сушить.

— Пошли, пошли, — сказал Кирилл нетерпеливо.

— Спешишь-то куда?

— Вперед.

Проемы по сторонам снова появились через несколько десятков шагов. Потом опять и опять. Кирилл отвечал молчанием на максимовы просьбы остановиться да осмотреть вероятные диковины и мерной неумолимой поступью продолжал двигаться дальше.

За поворотом глянцевый тоннель распался на два рукава, расходящиеся в противоположные стороны. Кирилл, не останавливаясь, свернул в левый, который вскорости превратился во всамделишний лабиринт. Максим сзади зашептал нечто неразборчивое.

— Эй, Ягдар! — позвал Вигарь.

Кирилл молчал, неожиданно сворачивая то вправо, то влево.

— Стой, княже! — напряженным голосом проговорил Держан. — Стой!

Кирилл немедленно остановился и обернулся, выбросив вперед руку, чтобы тот не налетел на него:

— Чего тебе?

— Всё ли ладно с тобою?

— Да.

— Что — да?

— Ты успел позабыть свой вопрос, друже?

Максим осторожно подергал за краешек кожушка Вигаря. Они оба попятились и зашептались. Изломы лабиринта исподволь придвинулись ближе, будто прислушиваясь.

— Княже, — сказал Держан, — погляди мне в глаза.

— Княжиче! А куда я допрежь-то глядел? Спишь ты, что ли?

— Ох... Княже...

Держан сделал осторожный шажок вперед. Кирилл отступил назад на такой же шажок назад.

Шепот Максима с Вигарем стал разборчивым:

— ...Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоя, та мя утешиста...

— Княже, княже! — позвал Держан детским голосом, протягивая вперед ладони.

Подземелье тяжело вздохнуло. Светоч вырвался из руки Кирилла и с кашляющим звуком ударился о стену. Непроглядная тьма и вонь горелого фитиля немедленно залили закуток лабиринта, прогнав прочь тонкий запах ладана. Мучительный стон пополз по закоулкам и закуткам да там и затих.

— О Господи! — проговорил с тоскою незнакомый голос во мраке.

— О Господи!! — немедленно откликнулся другой.

— О Господи!!! — поддержал их третий.

Держану почудилось, что все они принадлежали его другу и побратиму. А еще ему почудилось, что тот беззвучно плачет. Он скрипнул зубами и наощупь сел на пол у стены.

Рядом, устраиваясь поудобнее, завозился да запричитал Вигарь:

— Как же мы теперь назад-то...

Держан коротко двинул туда локтем.

'...ар ...ы ...ишь ...ня? ...дар, ты ...ышишь ...еня?'

Кирилл рывком ухватил воздуху. Потянулся навстречу этим звукам, разом посветлев внутри. Морок съеживался, дергаясь и огрызаясь, превращался в обыкновенную темноту.

'Ягдар, ты слышишь меня?'

— Слышу, Видана! — сказал Кирилл и освобожденно засмеялся.

— Всем... Молчать... — негромко, раздельно проговорил Держан.

' Возвращайся, Ягдар. Не надо тебе вперед'.

'Да я и не хотел... — он на мгновение помрачнел челом. Быстро поправился: — Не хочу. А почему я не вижу тебя?'

'Потом, Ягдар, потом. Смотри туда...'

Кирилл не увидел, но ощутил движение ее руки. Краешек стены в стороне налился тусклым сиянием.

'Видана, а кто это рядом с тобою? Чувствую, но разглядеть не могу'.

'Со мною? Да никого со мною нет. Мерещится тебе, Ягдар'.

'Может и так. Уж чего мне только не мерещится...'

Он осторожно обошел сидящих на корточках сотоварищей. Мельком усмехнулся тому, сколь забавно выглядят в призрачном свете их настороженные и невидящие глаза.

— Поднимайтесь, други.

— А как иттить-то? Не видать же ничего!

— Как иттить? Не отставать да друг дружку нашшупывать.

— У себя самого нашшупай!

— Максиму не советуй — ежели он у себя нашшупает, то опечалится, пожалуй.

— Дак пущай помолится о возрастании.

— Духовном, братие, сугубо духовном!

— А вдруг вымолит? Тогда нам всем придет черед печалиться.

— А тогда и мы помолимся. Да поусердней его.

Кирилл почувствовал, как где-то далеко Видана стыдливо краснеет, едва сдерживая смех.

— За капустным духом следуйте, братие, — он нипочем не даст с пути сбиться. Нам Вигарь заместо светоча будет. Да, Вигарь?

— Ободрились, я гляжу, — заметил Кирилл.

— Вот и ладно! — подхватил Держан голосом князя Стерха.

Неяркое кольцо света скользило по стенам чуть впереди Кирилла, будто приноравливаясь к его шагам. Время от времени сопящий Вигарь просил остановиться и малость передохнуть. Понятное дело: обратная дорога шла вверх — то полого, то покруче. Свечение послушно останавливалось, пульсируя, словно тоже переводило дух.

— Никак, последняя лестница, братцы! — обрадованно заметил Максим.

— Последняя наружу из погреба будет.

— Да это когда еще будет-то...

— Милый ты мой погребок! — прочувствованно сказал Держан, входя и наслаждением втягивая настоянный на съестном воздух. — Ну, просто-таки как в дом родной воротился! А не скажешь ли теперь, княже, пошто ты светоч-то расколотил?

— Да не я это.

— Как — не ты?

— Не поверишь: будто кто-то из рук выбил.

— Ага, ага, — сказал Держан аксаковым голосом. — Не поверю. Ну, да ладно. Слышишь, как Вигарь сопит? Подкрепиться, стало быть, желает. Да, Вигарь? Ну и я тож не прочь, уговорил. Давай, княже, веди к бочечкам заветным. Руку только подай, не то лбы порасшибаем.

Откуда-то издалека послышался слабый, но отчетливый лязг. Кирилл подбежал к выходу и прислушался. Гулкий голос сверху прокричал невнятно; разбившись на куски эха, запрыгал, покатился вниз по ступеням.

— Аксак? — спросил Кирилл, тут же ответив самому себе: — Аксак.

— Чтой-то рановато! — протянул с сомнением Держан. — Может, нам помилование вышло?

Аксак опять повторил свой невнятный клич.

— Бала-бала, куча мала! — заорал Держан в ответ.

— Ты чего? — недоуменно спросил Максим.

— Да он там, наверху, все одно ничего не разберет. Как и мы тут.

— Так чего ж ты тогда ему пакость какую-нибудь не прокричал?

— А вдруг разберет! Ну, поднимаемся, что ли?

За поворотом темнота враз посерела. А когда темный силуэт в проеме наверху отодвинулся в сторону, вниз пролился белый зимний день.

— Утро... — проговорил Кирилл, ступая наружу и удивленно осматриваясь. — А я мыслил: уже за полудень перевалило.

— Чего ради? — удивился в свою очередь Аксак.

— Так ведь несколько часов всего миновало!

— Сутки миновали. Разумеете? День и ночь. Стало быть, вышло время ваше полностью — ab ovo usque ad mala. — Аксак прищурился: — Ага, ага... Мыслю, некую дверцу отыскали да каким-то образом замок отперли — так?

— Наполовину так: замка на ней не было, мастер-наставник.

— Ай-яй-яй... — протянул мастер-наставник в изрядном сокрушении. — Как же это я не досмотрел! Сыщу виновного, беспременно сыщу. Ну, и что там, внизу?

Кирилл, пожав плечами, оглянулся на Держана. Тот вскинул голову и браво отрапортовал:

— Э-э-э... Дык, оно, которое внизу, — низ, стало быть, — в самом деле там, внизу, и пребывает!

Максим с Вигарем по кириллову примеру пожали плечами, вдобавок застенчиво улыбнувшись мастеру-наставнику.

— Понятно.

Аксак махнул рукой, повернулся и добавил, как показалось Кириллу, зловеще:

— Сейчас — на занятия, а вечером поговорим. Трогай, лихая квадрига...

Означенная квадрига послушно и понуро поплелась следом. Максим шепотом пророчил новое погребное заточение или еще чего похуже. Чего именно похуже — всем остальным представлялось с большим трудом: аксаковы наказания да каверзы давно исчерпались и уже пошли по третьему кругу. Погреб был последним нежданчиком. Вигарь сочувственно вздыхал, но больше для поддержки разговора да по привычке.

Наступил вечер, однако ни одно из максимовых пессимистических пророчеств так и не сбылось. Были всего лишь обычные посиделки у печи на сон грядущий. Любовно сложив дровишки в штабелек да дотошно подровняв их, Аксак, по своему обыкновению, чинно опустился на столец (горнее место, как давно и ехидно определил его Кирилл). Юнаки столь же чинно и уважительно зашуршали лавками, сдвигая их вокруг печи и самого мастера-наставника наподобие раскоряченной буквы 'П'. Затем последовал привычный пролог: одну за другой Аксак неспешно препроводил в печной зев первую тройку звонких сосновых чурочек, предварительно сдувши с каждой древесный сор. Затем несколько откинулся назад, ухватившись за колено сплетенными пальцами, и удовлетворенно прищурился.

— Юнак Ягдар! — проговорил он негромко, глядя в огонь.

— Да, мастер-наставник! — отозвался Кирилл.

— А ведь я знал, что в том поросячьем заговоре ты замешан не был. Что скажешь?

— И я знал, что вы это знаете, мастер-наставник.

— Прав был Ворон, — пробормотал Аксак. — Как всегда, прав...

Он покивал каким-то своим мыслям и добавил еще тише:

— Electa una via, non datur recursus ad alteram.

— Мастер-наставник! — подал голос Максим. А вот я давно уж хотел вопросить вас, да все не решался и иные такоже хотели, да тоже не решались, потому как праздное любопытство вы отнюдь не похваляете...

— Ну, ну! — поощрил Аксак. — Вопрошай уж. Голов рубить не стану — ни тебе, ни иным.

— Ага, ага. Ой... Простите, мастер-наставник, — нечаянно вышло...

Аксак терпеливо ждал.

— Так вот... А отчего вы, мастер-наставник, любите уснащать речи свои латиною? И еще раз простите: мало ли что...

— Да запросто прощу. Я уж думал: вот спросишь — так спросишь. Ну, да ладно. В полоне я был. Ромейском. Там и наловчился.

Максим закивал. Закивали и другие, почему-то радостно и облегченно.

— А что вы там делали, мастер-наставник?

— Во темнице сидел. Как и вы давеча. Чуть подоле, чем пяток лет.

— А потом?

— А потом не сидел. Еще столько же. Теперь ты мне ответь: в подземелье далеко ли забрались? Пошто переглядываетесь — врать наладились?

— Что вы, мастер-наставник! До лабиринта дошли (Аксак отчего-то удовлетворенно хмыкнул), там попетляли малость, огня лишились, да, слава Богу, юнак Ягдар назад вывел.

Аксак глянул на Кирилла:

— Ишь ты! И как же?

— Наощупь.

— Ага, ага.

— Мастер наставник! Юнак Вигарь... А отчего это там время не привычным ходом идет, а ползет, будто улита? — он поколебался. — То есть, наоборот, летит... Или как же это выходит?.. Запутался я совсем. Словом, иное оно там.

Аксак, насколько возможно, округлил свои раскосые глаза:

— Однако! Это ты, брат, у самого времени спроси. Либо у Владыки его. Кто время создал, а? То-то...

Кирилл подался вперед:

— Мастер-наставник, слыхал я предание, что где-то есть подземье, в котором издревле святыня великая хранится, и стерегут ее неусыпно витязи незримые. А святыня та собою-де всю Русь держит.

— И я слыхал о таком, мастер-наставник.

— И я такоже.

— И я. У нас старики бают, что где-то в сей местности святыня та сокрыта. А правда ли то?

— Мне ли такое ведать? — Аксак пожал плечами и перевел на Кирилла немигающий взгляд:

— Верно, княже?

Глава 23

Велко обстоятельно осмотрел отца Варнаву с головы до пят, хмыкнул одобрительно и широко повел рукою в низком поклоне:

— Ну, значится, здравия и долголетия тебе, батюшко! Ты тут, я так разумею, самый главный будешь, что ли?

— Да, пожалуй, что так. Игумен Варнава, настоятель Преображенского ставропигиального монастыря. Отец Власий, а ты куда?

— Туда да обратно. Велко, отца игумена вопросами не изводить. Будет с тебя и меня одного. Хе-хе... Обещаешь?

Не дожидаясь ответа, он проворно выскользнул за дверь.

— Вестимо дело — обещаю! — степенно проговорил Велко ему вослед. — А что такое 'став-ро-пи-ги-аль-ный'?

— Сие значит: неподвластный правящему архиерею, в епархии коего он расположен. Только самому Патриарху Московскому. Со времен Великого Князя Всеволода дарованы нам права и обязанности по надзору за жизнью церковной и духовенством. Дабы соответствовали Заповедям Христовым.

— Ага! Разумею, батюшко: видывал я у вас иных попов — ну, сущие кровопивцы... — он спохватился: — Охти, батюшко, может, не должно так говорить, хоть и правда оно!

— Успели мне поведать, что ты изрядно смышлен. Расскажешь потом подробно, где именно видывал таковых. Добро?

— Ага. Ты только не забудь напомнить, окажи милость. А коли уж тебе обо мне поведали, то я тебе сразу скажу: ты меня не боись, я с тобою каверзы свои проделывать не стану. И не оттого, что батюшка Власий строго-настрого воспретил — и брови-то хмурил, и ногами топал, и едва посохом своим не тюкал. Я и сам не буду — не хочу. А батюшка Власий, хоть и сильно желает строгим казаться, глянулся мне крепко. А теперь вот и ты глянулся, и монастырь твой став-ро-пи-ги-аль-ный, батюшко настоятель отец игумен. Так-то!

Отец Варнава склонил голову, пряча улыбку:

— Спаси тебя, Господи, за добрые слова!

Велко великодушно кивнул в ответ:

— Ничего, ничего... Нешто мне трудно добрые слова произнесть, коли ты их стоишь. Слушай, а я, пожалуй, крещусь да к вам, православным, и перейду — что скажешь?

— Скажу, что желание сие — благое. Ежели оно, к тому же, ближним часом не исчезнет.

Велко покровительственно усмехнулся:

— Да уж не исчезнет! Тут смело положись на меня: коли я чего пожелаю, завсегда по-моему выходит. Так-то, батюшко игумен!

Он спохватился:

— Слышь, а истинно имя мне дадут? Ну, когда покрещусь? Батюшка Власий сказывал, что всякому дают ( отец Варнава не поспел с ответом: только открыл рот да кивнул). А еще, слыхал я, истинно имя такоже тайным зовется. А отчего так, ежели всяк все одно узнать его может?

Отец Варнава небольшой паузой проверил, действительно ли он успеет ответить:

— Хм... Есть, Велко, тайны, людьми выдуманные и ими же друг от друга скрываемые. А есть и иные. Положи на ладонь букашку малую да рассмотри хорошенько — вот она, вся пред тобою. Да только многое ли ты понял в ней? Стало быть, тайна ее для тебя так тайною и остается. То же и с именем истинным. А зовется оно так не потому, что, дескать, всамделишное, а оттого, что принявший его отныне приобщен к Истине. Истинные же тайны разумеются не головою, а сердцем. Непонятно говорю? Это ничего, пока так прими. Не ты первый вопрошаешь такое, не ты — последний. Ответ со временем сам собою изнутри тебя прорастет — поверь да подожди.

Непривычные для размышления категории весьма впечатлили Велко. Даже хоть малость освоиться с ними не помогли ни старательно наморщенный лоб, ни усердное шевеление губами и носом.

— А я вот еще чего спросить хотел, батюшка игумен, — сказал он, решительно отложив до лучших времен разрешение основополагающих вопросов бытия. — А отчего это у ромеев да греков все поголовно кресты на себе носят — и попы, и простой люд, а у нас на Руси — окромя попов — толька малая толика простых людей, мирян, как батюшка Власий их называет?

— На Руси, Велко, честь зваться 'носящим крест' заслужить надо.

— А кто же прав на самом деле-то — мы или ромеи со греками?

— А тот, кто верно служит правде своей.

Велко опять подвигал всеми частями лица (на этот раз недолго), основательно втянул в себя носом в знак одобрения:

— Это ты славно сказал, батюшко игумен!

Отец Варнава опять благодарно склонил голову. Велко с видимым удовольствием воспроизвел его движение. Продолжил чинно:

— А еще ты мне вот что скажи... — он вдруг насторожился и радостно перебил сам себя:

— Слышу, слышу! Это уж мой дорогой батюшка Власий возвертается!

Маленький архимандрит просунул голову в келью, быстро оглядел ее:

— Ну, что: еще не уморил отца настоятеля? Хе-хе...

— Не-е-е... — заверил его Велко, расплываясь в счастливой щербатой улыбке.

— Нет, батюшко Власий, — кротко подтвердил отец Варнава.

— Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов, — заметил отец Власий, поочередно показав обоим наставительно воздетый палец и довольно хрюкнув.

— Велко! Там, за дверью, брат Илия поджидает. А мы тебя сменим — теперь наш черед пришел отца игумена донимать. Давай, давай...

Мастер Георгий вошел последним, бестрепетной рукой ухватил Велко за рукав кожушка, который тот надевал, постреливая зоркими глазами, с весьма благопристойной неспешностью — и выставил за дверь.

— Говоришь, от отца Паисия гонец был? — спросил Димитрий, одновременно дергая лицом, коротко постанывая и обрушиваясь на лавку.

— Да, — подтвердил отец Варнава, хоть и не говорил ничего подобного. Он развернул и приподнял грамотку, бывшую перед ним. Переводя поверх нее взгляд с одних настороженных глаз на другие, проговорил негромко и раздельно:

— Пишет: 'Первое дело начинайте без меня. Для другого — непременно дождитесь'.

— Угу... — буркнул Димитрий себе под ноги. — Всё?

— Всё.

— Георгие!

— Третьего дня должны вернуться люди из Курбы и Червен-городца. Что выбираем?

— Червен-городец пожалуй. Так, братие? Молчите — стало быть, так. Вороне, успеешь подготовить?

— Уже готовлю.

— Угу... Как мыслишь: выползут?

— Должны.

Димитрий подвигал ногой и поморщился:

— А ты, отец Варнава, чем порадуешь?

— Он уже здесь. Высокого полета птица. Стало быть, дожидаемся известий из Червен-городца и начинаем. Ну, что: с Богом, братие?

— С Богом!

* * *

Ростепель держалась почти неделю, словно далекой весне вдруг ревниво вздумалось напомнить, что все равно придет когда-то. К ночи ударил морозец и теперь в серебристом предутреннем сумраке гулко разносился окрест копытный стук сапожков по мерзлой земле. Светлое пятно спины Ратибора мелькало впереди, временами исчезая следи валунов, и тогда Килилл молодцевато покрикивал:

— Наддай, други! Наддай!

— И сам наддай, и тому, кто впереди мешкает, хорошенько наподдай! — всякий раз откликался Держан в хвосте топотящей и сопящей многоножки. Многоножка в ответ раздраженно дергалась, судорожно сокращаясь, и принималась неодобрительно бубнить на разные голоса.

— Ништо... — пробормотал кто-то позади Кирилла. — Всего-то поменее получаса осталось до Деверь-скалы. А там уж — и рукой подать.

— Славно-то как, други!

— Чего славно-то?

— Так ведь сегодня воскресенье, а завтра — Понежин День. Забыли, что ль? Стало быть, два дни подряд — мясцо в обед, а опосля обеда — сон праздничный. Эх-х-х!

— Матушка моя всегда говорила, что сон полуденный весьма полезен для здравия телесного и душевного. Дивно мне, братие!

— И чего ж тут дивного?

— А то дивно, что мастер-наставник Аксак любит повторять: 'Пользы чересчур много не бывает', сам же время для сна полуденного отмеряет ровно скупой меняла иудейский. Отчего так?

— А ты спроси его.

— Ага... Спроси...

— Ну, коли ты робеешь, мы за тебя скажем: 'Мастер-наставник! Юнак Пахом любопытствует, отчего это...'

— Да ну тебя!

— Эх, до чего же, братие, я люблю, когда праздники за руки берутся!

— Экий ты у нас особливый! А все прочие на дух такого не переносят — так что ли?

— Стой.

Возглас Ратибора был, как всегда, негромок, однако хорошо слышим всеми. Многоножка, сминаясь и наступая на ноги самой себе, остановилась.

— Кто-то нам навстречу спешит, братие.

— Кажись, Хотко из 'неусыпающих'.

— Случилось что, а?

Ратибор, не оглядываясь, сделал ладонью отсекающее движение, двинулся навстречу. Оборотясь к юнакам спиною, Хотко быстро и неслышно заговорил. Руки его то вскидывались в стороны, словно указывая некие направления, то помогали друг дружке загибать пальцы, будто наспех подсчитывая что-то. Ратибор же за этими движениями вовсе не следил — он рассеянно смотрел куда-то вбок, изредка и еле заметно кивая.

— О чем это они? — прошептал из-за спины подкравшийся Держан. — Попробуй, княже...

Кирилл пожал плечами, закрыл глаза.

Смил и Вигарь тут же недовольно забормотали о завтраке, который, не дождавшись их, прощально взмахнул крылом и отправился в ирий, откуда никому и ничему нет возврата. Держан нетерпеливо сопел прямо в ухо.

— Не могу, — сказал Кирилл. — Что-то мешает.

Держан смущенно хмыкнул, тут же отстранившись. Шепотом напустился на Смила с Вигарем.

— Угомонись, княжиче, — проговорил Кирилл. — Не вы тому виной. Другое нечто. Или некто.

Ратибор быстро направился назад, а Хотко скрылся среди камней.

— Юнаки — в полукольцо предо мной. Всяк внимай. В дубраве враг.

— Как это? — не сдержался кто-то и назвался покаянно: — Юнак Даниил...

— В дубраве — враг, — повторил Ратибор чуть тише и медленнее. Как всегда, у него это получилось так, будто он повысил голос.

— Дальние дозоры прорваны. Сразу по нескольким направлениям. Ближние — такоже.

Три десятка глоток разом ухватили морозного воздуху. Ратибор предупреждающе поднял ладонь:

— Те, кому удалось ускользнуть, доносят: ни следов борьбы, ни крови, ни жертв пока не отмечено. Хорея оцеплена, что-то ищут в домах и на подворьях. Большой Дом в осаде.

— Юнак Даниил, — опять не выдержал тот. — А что же 'неусыпающие'?

— Я тебе потом непременно все расскажу. Слово даю, — ответил Ратибор мирно и дружелюбно. — Потом. Добро?

Юнак Даниил вздрогнул от одновременных тычков справа и слева. Выпучил глаза, но смолчал.

— Разбиться на пятерки. Ваши полудесятники вам известны. Рассеяться, схорониться, затаиться, исчезнуть. Ни в бой, ни в схватки не вступать. Не убивать. Пока среди дубравцев потерь нет — и нам начинать не стоит. Тем паче — вам. Всё. Исполнять.

Ратибор тут же развернулся и беззвучно понесся прочь от россыпи валунов по направлению к Большому Дому. Через несколько летящих шагов по склону холма, где не росло ни деревца, ни кустика, он растворился в воздухе.

— Бросил нас... — прошептал все тот же юнак Даниил.

— А по шеям? — отозвался Кирилл. — Эй, полудесятники! Ко мне!

Шесть голов сошлись в кружок, склонились друг к дружке.

— Никто никому из нас не говорит, куда поведет своих людей — ясно, почему?

Пять голов молча кивнули.

— Расходимся.

Пять молчаливых кивков повторились — и кружок распался. Маленькая площадка среди валунов обезлюдела. Держан проводил взглядом пятерку Болха, которая направилась в сторону Хорева Лога, коснулся плеча Кирилла:

— А чевой-то они туда удумали? Сказывал же Хотко, что Хорея в кольце.

Кирилл молча смотрел в пространство невидящими глазами. Не дождавшись ответа, Держан помахал ладонью перед его лицом:

— Эй, княже, просыпайся! Торопиться надо.

Взгляд Кирилла переменился:

— Не надо. Пойдем к Ватажке.

— Верно! — обрадовался Вигарь. — Там, среди скал, печер да печерок много — будет где схорониться.

— Нет. Туда путь свободен. Пока.

Держан заглянул другу в глаза, но ничего не сказал.

— А теперь за мной.

Он двинулся небыстрым шагом вверх по склону Дивия Шелома. Держан пропустил вперед себя прочих и привычно занял свое излюбленное место замкового. На этот раз — в пятерке. Столь же привычно ткнул в поясницу сопящего и загребающего ногами Смила. Шикнул сердито.

— Шагов не скрадывайте, дыхания не таите, — откликнулся Кирилл. — Нас не слышат.

— Ну-ну, княже... — тихонько пробормотал Держан сам себе.

С покатой вершины холма между деревьев уже обозначилась розовая с золотыми прожилками рассветная полоска окоема.

— Скоро солнце встанет — как на ладони будем, — сказал Смил тревожно. Никто ему не ответил.

Кирилл остановился. Закрыв глаза, повел головою по сторонам. Указал рукою:

— Туда.

— Полудесятник Ягдар, — не унимался Смил. — А, может, лучше было бы...

Держан сердито сжал кулак для более основательного тычка, но к действию так и не перешел.

— Нет, не лучше, — отозвался Кирилл как-то равнодушно. Он опять повертел головой и, свернув в неглубокий обледенелый овражек, стал осторожно спускаться по нему. Прыгающее со склона на склон эхо донесло неизвестно откуда далекий крик.

— Стой, княже, — попросил Держан.

Крик повторился.

— Кто это?

— Не знаю, — ответил Кирилл, продолжая с прежней размеренностью двигаться вниз.

Овраг разделился надвое. Держан отчего-то вспомнил глянцевые червоточины подземелья. Мороз немедленно дал знать о себе, забравшись под рубаху и в штаны. Вигарь с Максимом тоже передернулись.

'Тоже вспомнили...' — со внезапной и непонятной тоской осознал Держан.

Стало еще холоднее. Ратиборовы наставления перестали помогать.

Кирилл остановился и со злобой глухо процедил сквозь зубы:

— Чего... Чего вас понесло сюда...

Четверка за его спиной оцепенела.

— Нас, полудесятник Ягдар? — растерянно выдавил Максим.

— Не о вас речь!

Кирилл ударил кулаком по стенке оврага, ссадив кожу об острые камешки, и зарычал. Смил выкатил глаза и принялся громко и часто икать, не в силах остановиться. Держан вздохнул и сел на корточки, опустив голову между коленей.

— Ладно, ладно, — проговорил Кирилл неожиданно ласковым голосом, как будто что-то пообещал кому-то. — А ты вставай, княжиче, вставай. Так, други: к Ватажке пути нет. Посему — все наверх из оврага. Быстро. Еще быстрее. Смил, Максима подсади. Максим, ты сверху руку подашь. А я за вами пойду.

И добавил непонятно:

— Мне так виднее будет.

Он подпрыгнул, ухватившись за протянутые ладони, взлетел наверх.

— Теперь — туда! Изо всех сил! Должны успеть, други, должны!

— Скрадываясь, полудесятник Ягдар?

— Нет!

Смил гикнул, набычил голову и с треском проломился прямо через кустарник в указанном направлении. Кирилл изредка покрикивал сзади, корректируя. Держан неожиданно понял полною мерою, что значит нестись во весь опор, не чуя под собою ног. Холод немедленно покинул его — не от бега, а от какой-то буйной радости, толчками бьющей изнутри. Радость эта будто пробежала по короткой цепочке и охватила всех.

Редколесье стало разрываться на лохмотья, у подножия холма постепенно перешло в сплошные прорехи полянок.

— Стой! — подал голос Кирилл. — Замерли.

Смил впереди остановился настолько послушливо и резко, что бежавший следом за ним Вигарь сшиб его с ног. Оба покатились в серые мертвые заросли осота. Ни Максим, ни Держан даже не улыбнулись.

— Так вот вы как... — добавил Кирилл, обращаясь явно не к ним. — Перехитрить вздумали, ну-ну... Дети вы малые... Максим! Ты у нас самый прыткий да юркий — живо назад, на холм. Там пошумишь малость — и вьюном по восточному склону к старой каменоломне. Давай, брат.

Смил и Вигарь, которые, морщась и шипя, обирали себя от въедливых осотовых колючек, молчаливо подняли глаза.

— А мы подождем, — ответил Кирилл на незаданный вопрос. — Постоим. Посидим. Колючки повыковыриваем.

Смил вздохнул:

— Может, к орешнику отойдем?

— Нас и тут не увидят. Некому.

Смил смутился:

— Да я не о том... Там, под кустами, белки да бурундуки, авось, не все орешки порастаскали, а?

Опять никто не улыбнулся.

— Иди.

Смил кивнул, но идти раздумал.

— Ну, как знаешь. Тогда я вместо тебя.

Кирилл направился к кустам, присел. Неторопливо принялся собирать орешки в полу рубахи. Поворошил пальцем, выбросил несколько штук. Остальные, тщательно обтирая, стал поочередно забрасывать в рот. Смачно разгрызал, аккуратно откатывая языком в сторонку ядрышко, шумно выдувал осколки скорлупы и безмятежно чавкал.

Держан поднял лицо к небу — уже совсем рассвело. Ветер вдруг притих и словно затаился.

— Снег вот-вот пойдет. Наши следы...

Кирилл звучно разгрыз еще один орешек.

Держан попытался поймать его взгляд. Отвернулся к Смилу с Вигарем. Те почему-то потупились.

— Всё, други. Путь свободен, — Кирилл поднялся с корточек, утер губы, отряхнул рубаху. — Они теперь Максима принялись ловить.

— А вдруг поймают?

— Нет. Смил, вперед. Вон туда...

Вскоре под слоем грунта стала угадываться глубоко врезанная в скальное основание колея давным-давно заброшенной дороги. По сторонам ее появились огромные замшелые камни правильных форм. Один из них, расколотый надвое, величиною своею превосходил добрую избу.

— Вот это да... — мельком поразился Держан. — И как же они его двигали-то?

— Ждем, — откликнулся Кирилл вместо ответа и задрал голову в сторону нависающего слева обрыва. На краю его почти тут же показался Максим. Примерился, спрыгнул вниз и с шуршанием съехал по каменной осыпи.

— Трое! — возбужденно прокричал он еще с полдороги. — Одеты в серое, лица тряпками обмотаны. Я их отвел чуток в сторонку, дал подойти на...

— Я видел, — перебил его Кирилл. — А теперь — все за мной. Бегом!

Чуть поодаль каменоломни по песчаному откосу, постепенно увеличиваясь в размерах, взбирались наверх сосны.

— А я догадываюсь, куда ты нас ведешь, — проговорил на бегу Держан.

— Ага, — подтвердил Кирилл. — Именно туда.

Прочие никак не выразили или не проявили своего любопытства.

Склон, который помаленьку все набирал и набирал крутизну, внезапно перегнулся и превратился в широкую круглую поляну, окруженную высоченной колоннадой неохватных сосновых стволов.

Смил огляделся по сторонам, потоптался и спросил робко:

— А что это за место, полудесятник Ягдар?

Держан ухмыльнулся.

— Ах, да, — Кирилл на мгновение прикрыл глаза, провел пальцами по лбу. — Глядите.

— Вот так-так...

— Ух ты... А как вы это сделали, полудесятник Ягдар?

— Да это же сам Синь-Камень... — прошептал Максим. — Выходит, правду говорили, что не всяк его увидеть может...

Он благоговейно обошел вокруг рвущегося ввысь исполинского валуна, осторожно протянул руку, но так и не решился коснуться гладкой голубоватой поверхности без малейших следов мха и лишайника. Оглянулся на двухсаженные каменные кругляши вокруг:

— А это, стало быть, Ученики, как их зовут...

Его лицо прояснилось:

— Я понял! Никто ни Синь-Камня не увидит, ни нас самих!

Кирилл пожал плечами:

— О последнем в точности не ведаю — Ворона не спрашивал, а Яр ответил непонятно. Но мыслю, что должно быть так.

— Да и выбора-то у нас нет, — добавил Держан.

Смил осторожно присел на краешек камня, заметил удивленно:

— А он теплый, братие!

И в подтверждение похлопал по нему ладонями.

— Я бы не садился, — проговорил Максим вполголоса.

Смил испуганно вскочил:

— А что?

— Да не знаю. О себе говорю: я бы не садился.

Кирилл вдруг вскинул голову, помрачнел:

— Зашевелились... В кольцо берут, сюда движутся...

— Нам где быть, княже? — спросил Держан, заглядывая ему в глаза. — Смил, Вигарь! Чего заметались-то?

— Все — к Синь-Камню. Встанем вокруг. Да не спешите, они далеко еще.

Мерный шум, доносившийся с высоты сосновых крон, незаметно утих. В полном безветрии на поляну начал опускаться снег. Крупные хлопья несуетливо и чинно покрывали собою ржавчину жухлой травы и сероватую голубизну каменных кругляшей.

— Глядите, други, — прошептал Максим. — А на Учениках-то снег не тает.

— Ну, не тает, — подтвердил Смил. — И что?

— Так ведь они же теплые! Полудесятник Ягдар, а как такое может быть?

Кирилл не отозвался.

— Нам — теплые, а снегу, выходит, — холодные, — рассудительно предположил Смил. — Верно мыслю, полудесятник Ягдар?

— За руки возьмитесь, — сказал Кирилл. — Замерли. Ни звука.

Максим подавился то ли писком, то ли всхлипом. Его холодные пальцы завозились, затряслись в правой ладони Держана. В левой ладони лежала рука Кирилла, горячая и окостенелая.

Двое в сером неслышно и неожиданно появились из-за сосновой колоннады, скользнули вокруг быстрыми глазами в просветах обмотанных лиц. Переглянулись, обменялись короткими знаками. Двигаясь в противоположных направлениях, дважды обошли вокруг Синь-Камня. На втором их круге Держан не выдержал и закрыл глаза. Тяжелая и недвижная ладонь Кирилла в его руке налилась огнем.

— Следы сюда вели, — послышался негромкий голос.

— Верно, — отозвался другой.

— Они где-то здесь.

— Верно.

Скрип снега под ногами стал смещаться в сторону и отдаляться. Держан осторожно выдохнул, разлепил веки — мало-помалу и одно за другим.

Двое в сером неслышно совещались на краю полянки.

Он повернул голову в сторону Кирилла, натолкнулся на на совершенно чужие немигающие глаза с огромными темными зрачками. Поневоле дернулся.

А люди в сером стали быстро прибывать со всех сторон. Держан зачем-то принялся считать их; дошел до двух десятков и бросил равнодушно. Они же споро выстроились в двойное полукружье. Объявился еще один, обошел кружок Учеников по внешнему кольцу, остановился перед строем. Глядя под ноги, опять прошелся взад-вперед. Повернулся лицом к Синь-Камню и, в два рывка освободив голову от серых обмоток, прокричал:

— Юнаки Ягдар, Держан, Смил, Вигарь и Максим!

— Мастер-наставник Ратибор... — прошептал Держан.

Кирилл очнулся, разжал руки.

— А, так вот вы где, — сказал Ратибор обыденно. — Все ко мне.

Полукольцо за ним заметно оживилось.

— Полудесятник Ягдар!— произнес он, дождавшись построения. — Ты — един, кто сохранил своих людей. Честь тебе от 'неусыпающих'!

Правая рука Ратибора с негромким хлопком легла на грудь, а голова склонилась в поясном поклоне. Три десятка рук и голов за его спиной повторили это.

— А теперь — назад.

— Куда, мастер-наставник?

— В Большой Дом.

Он направился к своим людям.

— Мастер-наставник! — остановил его Кирилл. — Мыслю, не было ни врага, ни нападения на дубраву.

— Не было, — подтвердил Ратибор, не оборачиваясь, и понесся вниз по склону.

— А как же... — удивленно и обиженно начал Максим.

— Потом, — сказал Кирилл. — Всё — потом. Дома.

— И после бани! — с наслаждением заключил Держан.

— Именно так. За мной, други!

* * *

Ратибор умолк, а маленький архимандрит застучал посохом и разразился чередой восторженных междометий. Димитрий недовольно поморщился:

— Да погоди ты резвиться, отец Власий. Ведь, не дай Бог, раньше...

— Раньше времени расшатаем, ага! — подхватил тот. — Ты уже два раза это сказал, старче, — стало быть, мы точно должны были запомнить.

— Надо будет — и в третий раз скажу. И в четвертый, и в пятый... Ратиборе, яви милость, напомни: делал ли когда-либо Синь-Камень людей невидимыми?

Ратибор покачал головой:

— Нет. Никогда.

Глава 24

Маленький комочек беспокойства, который он ощутил под сердцем еще с вечера, опять пошевелился, поскреб снизу гадкой шершавой лапкой.

Топоры в руках послушников со смачным хрустом вгрызались в лед, взмётывая в розовый утренний воздух брызги звонкого крошева. Кирилл глубоко вздохнул и постарался вобрать в себя всю добрую и прозрачную чистоту холодных искр. Наставительный голос Яра одобрительно отозвался из памяти:

'...И холод-утешитель теплу души отнюдь не враг, но родич дальний...'

— Кто кому родич? — переспросил Держан.

Кирилл понял, что проговорил это вслух.

— Да никто и никому. Это чрево мое, понимаешь, бурчание такое производит.

— Ну да, бывает, — согласился Держан. — А у меня даже задница иной раз может осмысленны речи проговорить. Веришь?

— А то! Я уж давно приметил, что ты ею частенько заместо головы пользуешься.

— А в ухо не жалаишь ли, княже?

— Это ты меня врасплох застал, — сказал Кирилл с неудовольствием. — Обдумать надобно...

Он погрузился в размышления, после чего решительно тряхнул головой и ответил твердо:

— Нет. Нисколь не жалаю. Даже и не знаю, отчего так. Уж ты не серчай на меня, княжиче!

И сокрушенно развел руками.

Исподволь наблюдавший за ними Смил жизнерадостно загоготал. Аксак обернулся, с заговорщическим видом поманил его пальцем. Когда же тот придвинулся, впечатал в лоб полновесный щелбан. Выжидательно подвигал бровями:

— Ась? Не слышу!

— Чего, мастер-наставник?

— Вежеству обучен? Как ответствовать надлежит?

— Э-э-э... Спасибо за науку, мастер-наставник!

Плечи остальных юнаков молчаливо затряслись.

Послушники отложили топоры и плетеными из лозы ковшами принялись вычерпывать из просторной крестообразной проруби ледяное крошево.

— Мастер-наставник! — продолжил как ни в чем не бывало Смил, потирая лоб, что получилось у него весьма глубокомысленно. — А что это будет?

— Не будет — уже есть. Купель это крещенская.

— Да ну! В купели, я так разумею, купаются, а какой же дурень на морозе да к тому ж в проруби станет, а? Братцы, гляньте: а верешках-то у них вроде как не шуга ледяная, а точь-в-точь уваренный сахар березовый! И капает даже, ровно сироп густой. Вкуснотища-то... Эх-х-х!

Аксак вздохнул:

— Дикий вы, полещуки, народец...

— Да что вы такое говорите, мастер-наставник! — изумился Смил. — В Полесье-то у нас, не в обиду иным каким землям, и зажиточно, и изобильно, а вот православных вовсе нетути — оттого и дивно мне.

— А в Полесье и об иных землях ведают? — изумился в свою очередь Аксак.

Смил с гордостью кивнул.

— А мудрецы из полещуков поучают, что и за болотами, оказывается, люди такоже водятся, — подхватил Держан. — Правда, ма-а-хонькие такие...

Он сблизил указательный палец с большим и прищурился близоруко. Смил окинул его взглядом, сказал не совсем уверенно:

— Ну, не все, вестимо...

Из-за монастырской горы, со стороны деревушек за Ближними Порогами и от дубравы по белому бережку Сестрёны навстречу друг дружке потянулись к Иорданскому водосвятию две темные муравьиные цепочки окрестного люда. От монастыря, петляя по крутому склону, устремилась вниз и третья — вся в красно-зеленых пятнышках с золотыми проблесками.

— Днесь вод освящается естество, и разделяется Иордан, и своих вод возвращает струи... — разнеслось в морозном пространстве над речной долиной. С верхнего яруса колокольни откликнулся медным янтарным голосом и всё покрыл собою крещенский благовест. Людские цепочки приостановили движение, пошли волнами поясных и земных поклонов, а над головами запорхали в крестных знамениях бесчисленные руки.

Вместо ответа на очередной вопрос Смила Аксак вскинул палец, уставил его на Кирилла и проговорил негромко:

— За прочими разъяснениями — к своему полудесятнику. Познавательное любопытство — оно весьма похвально. Только в меру и не нарушая общего благочиния. А я хоть малость отдохну от тебя, юнак Смил. Ага, ага...

Ухмыльнулся и проворно перебрался на другое крыло строя.

Кирилл время от времени наклонялся к Смилу и терпеливо пояснял, отчего это две половинки братского хора поют не совместно, а, вроде как, вразнобой и не в лад, перебивая иной раз даже самого настоятеля Варнаву; отчего это вон тот, с золотым чугунком на голове, раздумал вдруг махать кадилом да быстренько сунул его кому-то другому; зачем полощет в проруби не утопит ли невзначай настоятель Варнава такой красивый серебряный крест, дорогущий, сразу видать...

Держан порывался вставиться со своими толкованиями, на что Кирилл всякий раз быстренько показывал ему кулак, не желая пояснять того, что простодушные смиловы вопросы глушили растущую внутри тревогу получше мудрых наставлений Яра.

— Глядите, братие, глядите: да они и взаправду купаться наладились! — поразился Смил в полный голос. — А я мыслил — шуткуете надо мною.

Держан фыркнул:

— Не поверю, что ты разу не пробовал после баньки — да в сугроб.

— Как можно! Знахари наши в один голос твердят: враз хворь да могила.

Держан вздохнул и сочувственно погладил его по голове:

— Полесье, да... Ну, ничего, ничего...

И духовенство, и простые иноки чинно разоблачались, оставляя, по-видимому, эту самую чинность у края проруби вместе с кучками риз и подризников. С забытыми детскими воплями прыгали в воду, троекратно погружаясь и всякий раз старательно ухая; выбирались обратно на лед, с шутками-прибаутками яростно, до появления дыма, растирались шерстяными и грубыми полотняными убрусами и вновь возвращали себе вместе с одеждами оставленное на время благочиние.

Подошел черед мирского люда — и православного, и верному Древнему, и иным верованиям-исповеданиям. Праздничные купельные рубахи тонкого полотна, а то и заморского шелка вовсе не кичливо замелькали среди простого исподнего и просто голых тел; духовные песнопения перемешались с мирскими, молитвы — с веселым смехом и криками.

— Юнаки! Кто желает — приобщайся! — завопил Аксак неведомым доселе голосом.

Кирилл потянул через голову кожушок вместе с рубахой, вскинул в лихом плясовом коленце ноги, сбрасывая сапожки и портки. Одновременно исхитрился шлепнуть Держана по голому заду и издать на самых высоких нотах переливистый клич 'неусыпающих', тут же подхваченный и умноженный тремя десятками молодых глоток. Поскальзываясь на мокром льду, поддерживая друг дружку и не переставая вопить, юнаки выцеливали среди тел свободные местечки и то ли неуклюже прыгали, то ли просто валились туда.

Погрузившись с головою, Кирилл выпустил руку Держана и замер, наслаждаясь внезапно окутавшим его холодным счастливым покоем.

Вынырнув, встретился взглядом с Ратибором, стоящим у края. Тот протянул руку, выдернул его на лед.

— Одевайся.

Счастливый покой остался в проруби, а холод-утешитель переменился на что-то иное.

— Что случилось? — спросил Кирилл, растираясь и почему-то отводя взор. Держан тоже выбрался из воды. Молча одевался рядом, зыркая исподлобья. Ратибор зашагал прочь от проруби, подав знак следовать за ним. Остановился в сторонке, обернулся и проговорил, глядя Кириллу в глаза:

— Предательство в рядах дальнего дозора у Волотовой Пясти. Видану похитили.

Кирилл вскинулся. Судорожно, со странным звуком, вдохнул. Палец Ратибора больно уперся ему под ребра:

— Выдох, как я учил, юнак Ягдар! Собрать себя в острие. Опять вдох, только теперь — правильный... Выдох... Острие... Еще раз... Еще... Молодец. Теперь слушай. Видана с сестрами из Бортничей после школы возвращалась. За полуденной околицей в овраге их поджидали трое конных. Выскочили, один схватил Видану в охапку, другой разжал ей зубы да влил в рот какого-то снадобья. Ярена с Ивицею на выручку бросились. Третий препятствовал всяко, однако обид не чинил. Затем первый перекинул Видану через седло — она не сопротивлялась. Ярена говорит: 'Висела, как куль'...

— Не иначе как снодейным зельем опоили, — не утерпел Держан, высовываясь из-за плеча. — Точь-в-точь как мы того поросенка, чтоб не брыкался да не верещал. Что скажешь, княже?

Кирилл зарычал и, развернувшись, ударил Держана в лицо. Когда тот попятился и, поскользнувшись, шмякнулся задом о лед, навис над ним и повторно занес кулак.

— Этого довольно, — сказал Ратибор. — Боле не надобно.

Кирилл рыкнул еще раз, ударил кулаком себя по лбу. Разжав пальцы, протянул руку Держану. Помог подняться, проговорив глухо:

— Прости меня, княжиче!

— Прости меня, княже!

— Прочее — позже, — добавил Ратибор. — Мне продолжать?

Две головы молча и виновато кивнули.

— Когда Ярена с Ивицею до Хореи добежали, я 'неусыпающих' выслал — следопытов, охотников. Гонец вернулся, известил: следы вели к Волотовой Пясти. Там их ждали. Дюжина конных. Затем разделились. Что желаешь спросить, юнак Ягдар?

— Какими дорогами поскакали, мастер-наставник?

— Волотова Пясть, — терпеливо повторил Ратибор, поднимая ладонь с растопыренными пальцами. — Пять дорог, разумеешь? По всем и направились. По трое каждою.

— Хитро, мастер-наставник! — осторожно заметил Держан.

— Поясни, в чем видишь хитрость.

Держан подумал, пожал плечами.

— Мастер-наставник! — сказал Кирилл. — Сестры не могли не приметить, где топтался конь, на которого грузили Видану.

— Приметили. И что?

— Следы. Каждая подкова свои особенности имеет. Не думаю, что 'неусыпающим' так уж мудрено вызнать, по какой из дорог эти самые следы дальше ведут.

— Тебе это в голову пришло — молодец. А теперь поручись за похитителей, что они не подумали о том же. Даже 'неусыпающим' мудрено вызнать, на которого из пятнадцати коней могли перегрузить Видану. Но следопыты и охотники идут за всеми — уразумел меня, юнак Ягдар? Юнак Держан! Можешь отправляться под руку мастера-наставника Аксака.

Держан коротко поклонился и послушно затопал в направлении уже переставшей галдеть стайки, каковую Аксак скупыми взмахами руки быстро превращал в приятный его глазу ровнехонький строй.

Приблизив свое лицо, Ратибор спросил негромко:

— Ты можешь ее увидеть?

Кирилл опустил глаза и молча покачал головой.

— У меня — всё. Вон идет брат Иов — возвращаешься с ним в обитель. Не подведи, княже!

Он побежал в сторону берега, где его поджидал всадник на кауром коне, держа другого такого же под уздцы. Вскочил в седло — и оба тут же пропали за розоватой полоской заиндевелого краснотала.

— С праздником тебя, княже! — сказал подошедший Иов.

— И тебя, брате! — пустым голосом отозвался Кирилл.

— Отцы и братия уже в обратный путь собираются. Вместе отправимся.

— Отправимся, да... — повторил Кирилл.

Мерно переставляя ноги, подошел к отцу Варнаве под благословение, поклонился и стал рассматривать запорошенные снегом мыски своих сапожков. Ему показалось, что настоятель пробормотал нечто невнятное. Поэтому переспросил на всякий случай:

— Простите, отче, вы что-то сказали?

Игумен нахмурился:

— Я говорю, что уже извещен обо всем. Пора, знаешь ли, этому конец класть, брате-княже. Прямо сейчас и начнем.

Он бросил быстрый взгляд на отца благочинного — тот ответил коротким кивком — и возвысил голос:

— Господи! Сколько раз прощать брату моему, согрешающему против меня? До семи ли раз? Иисус говорит: до седмижды семидесяти раз! От Матфея, глава восемнадцатая, стихи двадцать первый-двадцать второй...

' Дивно! — мелькнуло в голове Кирилла. — Не припомню, чтобы отец Варнава изъяснялся таким образом. Это как-то больше на брата Эйзекаю смахивает. Отчего вдруг?'

— ...А от себя добавлю, что нынче до дна выбрана мера прощения. Хватит нам терпеть соглядатая в доме своем да беды, им творимые. Брат Илия!

Келейник быстро отделился от группы монастырских, приблизился к настоятелю. Тот сделал несвойственный ему величавый жест десницею:

— Брат Иов! Взять его под стражу! В обитель — да под запор!

Иов, не двинувшись с места, дернул головой. Двое послушников появились по обе стороны брата Илии, ухватисто взяли под руки и быстро повели сквозь тут же расступившиеся кучки зевак.

'А отчего это отец Варнава до обители не потерпел? — опять подумал Кирилл. — Прилюдно-то зачем?'

Настоятель огляделся, поднял ладони и еще более возвысил голос:

— Людие! Не стыдимся мы нестроений да неурядиц в доме своем, не прячем их — ведайте о том. Мы же ведаем, что грешны есмь. Еще раз — с праздником всех вас!

* * *

— А прочие где? — спросил Кирилл, опускаясь на краешек скамьи.

— А кто тебе еще надобен, дивный витязь? — холодно откликнулся отец Власий.

— Ну... Обычно в таких случаях тут и Ворон, и Димитрий, и мастер Георгий... — с извинительным вежеством сказал Кирилл, сожалея о своем вопросе.

— Хватит и меня с отцом игуменом. Всякий раз большие советы собирать ради твоего княжеского достоинства — не много ли чести будет, а?

— Да и тебе хватит, пожалуй, отец Власий! — неодобрительно проговорил из своего кресла отец Варнава.

— Чего же мне хватит, если я даже и не начинал? — сварливо отозвался маленький архимандрит. — Только теперь вот приступаю. Ну-ка сознавайся, поганец: когда сломал Воронов заслон меж тобой и Виданою? Чего молчишь?

— Я не молчу. Было это, когда мы с Иовом ночевали во Филипповом скиту. Вечером в меня молонья угодила. А наутро как-то само собой и получилось.

— Получилось у него... А отчего с молоньей свое умение связываешь?

— Так ведь до этого не выходило ничего, как ни старался.

— Старался он, вишь ты! Старался! Ворон единственно из вредности заслон ставил: чтобы голубку с горлицею да всласть не ворковать — так, что ли? Ты забыл, что вокруг тебя с твоими дарами всякие странные дела творятся без конца, всякие людишки мутные вертятся? Что наблюдают за тобой непрестанно даже через башку твою безмозглую! — отец Власий привстал в кресле и коротко замахнулся посохом. — У-у-у... Так бы и треснул по ней, прости Господи! Но тебе того мало — ты им еще и смотрины Виданы решил устроить! Полюбуйтесь, дескать, неведомые мне люди в неведомо каких землях, сколь одарена избранница моя! Все, кому не лень, полюбуйтесь! Куда мне до нее! Вот и полюбовались — глянулась, выходит, соответствующим ценителям...

Кирилл резко откинулся на лавке, что есть силы ударившись затылком о стену. Из-под сомкнутых век потекли слезы.

— Я тоже не вижу ее... — тихо и отчужденно нарушил долгое молчание маленький архимандрит. — Она спит, а в каком месте — не знаю. И кто-то мешает разглядеть. Усердный-то до чего, у-у-у... Ты уж постарайся, ты должен постараться — а, князюшко?

Кирилл опустил лицо и обеими ладонями быстро смахнул слезы:

— Кого смогу с собою взять?

— По следам 'неусыпающие' идут, — ровным голосом проговорил отец Варнава. — Пока что какой ты им помощник? Ворон с Яром в Святилище сейчас — просят у Древних помощи тебе. И мы со отцем Власием станем молиться Господу о том же. Я не ведаю теперешних даров твоих — да и у тебя самого, пожалуй, нет еще ни осознания их, ни владения ими. Теперь же отправляйся в прежнюю келейку свою, там пока пребывай да пробуй. Пробуй, княже, пытайся. Ты сможешь. От имени всех говорю: ничего мы тебе нынче не запрещаем. А когда получится — седлай коня.

Кирилл молча кивнул, поднимаясь.

— Погоди, — попросил отец Варнава. — Брат Иов не будет помехой?

— Нет...

Отец Власий дождался, когда Кирилловы шаги стихнут за поворотом галереи. Выглянул, притворил дверь и запыхтел, пытаясь заложить засов.

— Да оставь ты его, отец архимандрит, — сказал настоятель, морщась от назойливого лязга. — Там надо как-то хитро поддернуть да плечом приналечь. Это только у брата Илии получалось. Да и через галерейных все равно никто не прорвется.

Отец Власий пнул дверь и вернулся в кресло:

— Из мастерских ремесленников кликнул бы или новым келейником обзавелся, что ли.

— Подожду, пока ко мне опять кого-то подведут да нахваливать станут. Погляжу, кто на сей раз ходатаем будет. А, может, и по-иному поступлю — не решил еще.

— А... Ну да, ну да. Стратиг ты наш. Голова! Хе-хе...

Он оживился:

— Слышь, а здорово у тебя вот это вышло...

Отец Власий горделиво откинулся в кресле, задрал бороду и со смаком воспроизвел величавый жест настоятеля при аресте брата Илии:

— Я, веришь, ажник залюбовался — ну сущий патрикий!

— Рад слышать. Значит, и тот, кто надо, внимание обратил. Я чуть позже всадника приметил — пошел галопом в сторону Ближних Порогов. Стало быть, и гость долгожданный вот-вот пожалует. Послушай, отец архимандрит: не до разговоров с тобою мне нынче. Окажи милость...

— А вот и не окажу! Хе-хе... Мне тоже хочется на гостюшку твоего глянуть. Хоть одним глазком. Только вот гляну одним глазком — и тут же уйду. Долго разглядывать не стану, у меня зрение отменное. А пока посижу рядком да побалагурю ладком, чтобы тебе, значит, ожидалось в большей приятности. Я на это дело сызмальства тороват. А ты мною восхищаться станешь, а собою гордиться — эвон, дескать, какие ядреные архимандриты у меня службу несут!

— Да ну тебя... — отмахнулся отец Варнава, поневоле усмехнувшись.

— Да ну меня, — покладисто кивнул отец Власий. — А ты не сиди, как на иголках, не по чину тебе. А чин блюсти надобно: ты приосанься, пузо выпяти да руками время от времени эдак вот поделывай — у тебя на диво хорошо получается! Хе-хе...

С галереи донеслись торопливые шаги. Голос за дверью забормотал входную молитву, нетерпеливо прерванную отцом Варнавою:

— Входи, входи, брате! Я ведь благословил: тотчас же и без ритуалов. Ну?

— Отец игумен! — испуганно сообщил галерейный. — Там внизу это... Человек некий к вам желает. Назвался майстером Карстеном.

— Призови!

— Ага! Майстер Карстен!— каркнул отец Власий, подымаясь. — Так-так-так...

— Ты же 'одним глазком' собирался! — заметил настоятель.

— Я свой глазок и на галерейке употреблю, мимо проходя. Ну, с Богом, с Богом, батюшко игумен!..

Гость и годами, и статью оказался подобен самому отцу Варнаве. Сбросив на руки галерейному тяжелую соболью шубу и таковую же шапку, он остался в сером охотничьем кафтане. Смахнув подтаявшую изморозь со светлых усов и короткой бородки быстрым движением руки, ловко перевел его в рыцарский поклон:

— Meister Karsten, Ihre Exzellenz!

— Hegumen Barnabas, Abt des stauropegischen Verklärungsklosters. Прошу...

Майстер Карстен чинно опустился в кресло, в котором давеча сидел отец Власий:

— Герр абт! Позволю себе сразу же перейти к сути своего визита. Одна из Конгрегаций Святого Престола, скромным слугой которой я являюсь...

— Триангулум, я полагаю, — негромко уточнил отец Варнава.

— Да, Триангулум... Мое искреннее уважение, герр абт, — майстер Карстен еще раз склонил голову и приложил ладонь к груди. — Ваша экселенция... Тогда я несколько сокращу преамбулу, без которой, увы, обойтись не смогу... Итак. Великие державы во все века достигали истинного величия только при условии обладания неким священным палладиумом, начиная, так сказать, с самого первоисточника — статуи Афины Паллады. Хиндусская Ваджра, египетский Диск Осириса, иудейский Ковчег Завета. В этом списке можно и должно упомянуть тайную Великую Святыню Руси — суть ее, название и местонахождение по сей день неизвестны...

Майстер Карстен сделал паузу и развел ладони в жесте сожаления. Ответным жестом отец Варнава подтвердил, что внимательно слушает и просит продолжать.

— Гм... Да. Итак. Германский Райх сравнительно молод в качестве единого государства и своим палладиумом пока не обладает. Пока. Священный Трон Вотана, как ничто другое, сможет консолидировать Германию, привести ее к могуществу и процветанию. К сожалению, активные поиски его еще не увенчаны успехом. Однако новые сведения, которыми я располагаю, внушают неложные надежды...

— Мои поздравления! — отметил отец Варнава.

— Благодарю. Ваша экселенция! Триангулум, всемерно поддерживающий единство Германии, также крайне заинтересован в крепкой централизованной Руси в качестве своего соседа. Согласитесь, легче вести взаимовыгодную и прогнозируемую политику с одним монархом, нежели с толпой удельных правителей, постоянно озабоченных междоусобными раздорами и интригами.

— Для нас это тоже очевидно. Однако, насколько мне известно, в Райхе существуют силы, которые придерживаются иной точки зрения.

— Да, герр абт. Слава Господу нашему, что и между ними нет единства. Хочу заметить, что крепкая централизованная власть на Руси в лице Великого Князя Александра имеет надежную поддержку как в самом Райхе, так и в руководстве Триангулума.

— Именно в лице Великого Князя Александра?

— Да, герр абт.

— Это отрадно. Однако почему обычный настоятель обители имеет честь слышать такое уточнение?

— Герр абт! Триангулум осведомлен, что Орден, к которому принадлежит Ваш монастырь, и своим возникновением, и многим другим обязан Великому Князю Александру. А вы, герр абт, один из самых верных его сторонников. Ведь это так?

Посланник направил на отца Варнаву прямой взгляд.

— Да это так, — отозвался настоятель, не отводя глаз. Удовлетворенно кивнув, майстер Карстен откинулся на спинку кресла с явным облегчением. Выдержав очередную короткую паузу, долженствующую обозначать подведение некой черты, заговорил опять:

— Далее. Некоторые сообщества — назовем их структурами или службами — имеют в своих рядах людей... м-м-м... с особыми дарованиями. Подобную практику использует и Ваш Орден — не так ли, Ваша экселенция?

— Это так, майстер Карстен.

— В последнее время в силу... — он пошевелил пальцами, — целого ряда причин в поле зрения многих попал известный Вам юный риттер Ягдар-Кирилл. Триангулум считает необходимым донести через Вашу экселенцию до высшего руководства сведения о том, что он может быть использован этими структурами или службами в политических играх также самого высокого уровня. К ущербу и Германскому Райху, и Великой Руси.

— Отчего же Великий Магистр использует промежуточные звенья, а не обратится напрямую?

— В настоящее время он не видит необходимости в том, чтобы быть замеченным на вышеозначенном уровне. Уверен, что Ваша экселенция тоже проявит такт и в случайных разговорах...

— Разумеется, — немедленно ответил отец Варнава. — Но мне представляется, что молодой и безвестный доселе князь Кирилл попал в поле зрения и самого Триангулума.

— Да. С определенного времени мы весьма заинтересованы в его безопасности. Нами уже были предприняты некоторые неявные действия и мероприятия охранного характера. Полагаю, хотя бы часть из них не прошла мимо Вашего внимания?

— Конечно. Благородство и бескорыстие Триангулума делают ему честь, а нас, соответственно, ко многому обязывают.

Еле заметная улыбка, промелькнувшая в густой бороде настоятеля, не ускользнула от зорких глаз гостя. Он аккуратно сложил пальцы обеих рук 'домиком' и вдумчиво изучил полученный результат:

— Герр абт! Я располагаю лишь частичной информацией, мои полномочия строго очерчены, а возможность комментировать весьма ограничена. Сами понимаете, что имеет право говорить заурядный майстер Карстен, фогт.

— А что может сказать Олберих фон Вильденберг, комтур?

Гость с большим достоинством покинул кресло и еще раз отдал рыцарский поклон:

— Прежде всего он должен повторить Вашей экселенции высказанные ранее слова уважения.

— Тогда не сможет ли ответить герр комтур Олберих на несколько прямых вопросов? Сразу скажу, что возможный отказ не повлияет на мое ответное уважение.

— Спрашивайте, герр абт.

— Располагает ли Триангулум сведениями об организаторах покушений на князя Кирилла?

— Да, герр абт.

— О вооруженном нападении на обитель?

— Да, герр абт.

— Причастен ли Триангулум к организации моей встречи с Белокриницким князем Стерхом и к нашему выходу на тамошних заговорщиков?

— Да, герр абт.

— Можем ли мы рассчитывать на ваше содействие в поиске на территории Райха некоторых людей?

— Да, герр абт.

— В чем особый интерес Триангулума к активизации контактов с нами?

— У нас пока нет ни опыта использования людей с особыми дарованиями, ни даже соответствующих структур. Мы надеемся на помощь в организации с последующим взаимодействием.

Отец Варнава кивнул, что-то обдумывая. Затем заговорил опять:

— Герр комтур! Наша встреча непредсказуемо оказалась более плодотворной, чем предполагалось. Если я от имени своего начальства дам согласие на сотрудничество наших служб без наличия, так сказать, верительных грамот — отнесется ли к нему с доверием Великий Магистр?

— У меня есть основания ответить утвердительно, Ваша экселенция... А теперь позвольте личный вопрос. Молодой человек, взятый Вами утром под стражу — какова его дальнейшая судьба? Так уж получилось, что, кроме прочего, он — мой родственник...

— Позволю себе уточнить: племянник. Он вовсе не находится под стражей. В настоящее время пребывает в одной из келий, беседуя с братиями. Сцена была разыграна для ускорения нашей встречи. Время не терпит, к сожалению. Прошу простить меня, герр комтур.

— И я свободно могу забрать его?

— Конечно. Мало того: если пожелаете, он впоследствии мог бы вернуться к прежнему исполнению своих обязанностей.

— Благодарю. Это довольно неожиданно, однако я всерьез обдумаю данное предложение... Ваша экселенция! — добавил он, подымаясь. — Олберих фон Вильденберг желал бы видеть Вас в качестве личного гостя в Вильденберге, в своем родовом замке!

Третий рыцарский поклон был исполнен не столько достоинства, сколько особого почтения.

Глава 25

Дверь заскрипела и немного приоткрылась.

Галерейный настоятельского крыла, очевидно, отождествлял распахнутую дверь с бесцеремонным вторжением, а слегка и медленно приотворяемую — с почтительным вежеством. В узкий проем или широкую щель осторожно протиснулась его голова. Огляделась, позвала негромко:

— Эй, брате-княже!

Кирилл сбросил ноги на пол. Сел на кровати, хмуро уставясь на галерейного.

— А где брат Иов? — поинтересовался тот.

— Позже будет. Он тебе надобен?

— Да нет. Там это... Отец настоятель говорит: ежели не спит — то есть, это он не о брате Иове, а о тебе, княже, — то проси ко мне пожаловать, а ежели спит, либо вроде как в размышление глубокое погрузился — ты, говорит, приглядись с бережением, — то тогда ни будить не надобно, ни розмыслу евонному отнюдь не мешать, пусть и далее, говорит, в том же и пребывает... Так ты как это, брате-княже?

Галерейный сделал паузу и вопросительное лицо.

— А ты сам не можешь разобрать: сплю я, в розмысле пребываю или бодрствую?

— Так я это...

— Ладно, ладно,— сказал Кирилл, — иду я. Не серчай на меня.

Голова галерейного благовоспитанно кашлянула, втянулась обратно в щель, а по галерейке зашелестели, затихая, быстрые шаги.

— Входи, брате-княже, — пригласил отец Варнава домашним голосом. — Попьешь чайку со мною?

Кирилл кивнул, присаживаясь за стол, который возглавляли пузатый синский чайник и корзинка с коричными сухариками в окружении плошек с медами да вареньями.

— Привык я, знаешь ли, вечерами чаевничать с братом Илиею. Хоть и наговорюсь за день до гула в голове, а лучший отдых для меня от этого— всё та же беседа. Со сладкими сухариками да медком. С прихлебыванием чайку да неспешными разговорами ни о чем. Славно! Но брата Илии пока нет.

Ложечка с медом в Кирилловой руке остановилась на полпути:

— Пока?

— Пока, княже. Так надо было, поверь. Слово даю: позже и всерьез разъясню, и в подробностях. Не сегодня, устал. Станешь постарше — на себе ощутишь.

— А отец так же любил зимними вечерами чаевничать всласть да долгие беседы вести, отче. Только не со мною, вестимо, а с Митяем.

— Знаю, княже, об этой его привычке. Ведь до того это мы с ним так вот сиживать любили, когда были молоды. Правда, кроме чайку тогда и иного прихлебывали, случалось...

С этими словами отец Варнава как-то по-особому поднес кружку к губам и, шутливо выдохнув на сторону, сделал глоток. Удовлетворенно крякнув, продолжил доверительно:

— Ты как-то вспоминал, что когда спрашивал отца о потаённой святыне Руси да о витязях незримых, он в ответ смеялся и трепал тебя по голове.

— Было такое, отче. Мы тогда с вами с ко князю Стерху...

— Да, да. А не припомнишь ли, кто из княжьих людей речи о том заводил?

— Помню, конечно: дядька мой, Домаш. И мне рассказывал, что сам знал, и других любил пораспросить. А отец отчего-то его расспросов не одобрял, лицом темнел...

— Что-то и ты лицом потемнел, княже. Это я тому виной, прости.

— Нет, отче. У меня не выходит ничего — еще как входил, хотел сказать о том, да вы утешительными речами своими отвлекли меня.

Огрызок сухарика хрустнул в Кирилловых пальцах. Он осторожно положил обломки на краешек стола и принялся отряхивать ладони от крошек. Повторил угрюмо:

— Ничего не выходит. Я внутри сейчас... — помолчал, подбирая слово, — пустой какой-то, что ли... Да, пустой... Отче, а мне в келии безотлучно пребывать?

— Ты же не под запором, княже. А, коли не секрет, куда собрался на ночь глядя?

— Да погулять хотел перед сном. Знаю, не усну иначе.

— Добро. Самой обители только не покидай. И чай давай допьем.

...У подножия лестницы, которая вела на монастырскую стену, Кирилл остановился:

' А здесь мы тогда заспорили, кому первому подыматься. Я ей говорил: 'Видана, давай ты вначале — коли оступишься, я подхватить смогу'. А она твердила сердито: 'Нет, ты! Ты вперед иди!', краснела да всё норовила подол сарафана вокруг ног обернуть. А я понять не мог — отчего сердится? Только потом сообразил...'

Кирилл раздвинул губы подобием улыбки, поднял лицо: огромный диск луны стоял на верхней площадке, которая выглядела крылечком у входа.

'Добро пожаловать на луну...'

Искристая лунная дорожка, сбегавшая вниз по синим заснеженным ступеням, походила на шитую серебром кайму по краю синего сарафана.

'Видана... Видана... Видана...'

Кирилл сделал первый шаг, ощутив, как нечто внутри него очнулось, открыло глаза и стало осторожно осматриваться. Он тут же остановился, вспомнил наставления Яра и попытался разобраться: сверху или снизу пришло это. Не успел — оно исчезло. То ли само по себе, то ли избегая наблюдения.

— Господи! — проговорил Кирилл, взбираясь по ступеням. — Как же вы все мне надоели!

Наверху он внимательно присмотрелся к зубцам стены, припоминая, меж которыми из них выглядывала наружу Видана. Постарался приладить свои ладони именно на те места, где тогда лежали ее ладошки. Перегнулся вниз, нашел взглядом слева в стороне залитый лунным светом краешек бережка у переката с голыми кустами шиповника и темными ракитами на противоположном берегу. Закрыл глаза и увидел там две маленькие фигурки посреди июльского полдня.

* * *

Черная тень на стене пошевелилась, а голос за спиной проговорил раздраженно:

— Нет, это ты тому причиной! Ты и только ты! Хватит уже прикидываться дитятком неразумным: 'чашка сама разбилась' да 'не знаю и не ведаю, кто это'. Она никак не могла, а сторонних не было. Мы проверили.

— Значит, плохо проверяли... — буркнул Килилл.

— А? Что ты там бормочешь?

— Я говорю: плохо проверяли! — заорал он, в который раз безуспешно пытаясь обернуться и разглядеть собеседника.

— Не ори! И не дергайся! Давай еще раз: преграда есть?

— Есть.

— Она поставить не могла, иных замечено не было. Мы не ошибаемся. Значит, ставил ты.

— Нет!

К черной тени со стороны придвинулась такая же. До Кирилла из-за спины донеслись обрывки шелестящего шепота. Первая тень кивнула, а вторая убралась обратно.

— Ну ладно... — раздумчиво проговорила тень. — Ты — не ты... Есть преграда — нет преграды... Давай так: не найдешь ее ты — мы найдем. Но тогда уж не обессудь. Так что...

Тень затряслась в притворном смехе и сделала ручкой:

— Давай, голубчик, давай!

* * *

У пустоты были сотни глаз, такие же пустые и неразличимые в ней. Распахнутые, обернутые внутрь себя, закрытые — все до единого наблюдали за ним.

Сотнями своих рук Кирилл свернул сотни кукишей и поднес их под каждый из глаз. Он знал, что среди них есть и враги, и друзья, но ему было все равно — внутри тоже была пустота. И те и другие немедленно закивали — почему-то согласно и одобрительно.

'Глаза не могут кивать!' — поправил его кто-то из внутренней пустоты.

' Да мне и на это плевать!' — равнодушно отозвался Кирилл и рассмеялся пустым смехом, ибо получилось складно.

* * *

Оно опять проснулось внутри него, как это было перед сном у подножия 'лестницы на луну'. Повело головою вокруг, пошевелило руками и ногами, будто пробуя их. Кирилл отчего-то сразу решил не использовать Яровы наставления — просто наблюдал. Пробужденное существо росло, изменялось, начиная тревожно напоминать кого-то очень и очень знакомого. И кто-то стоял за ним, делая движения, которые постепенно складывались в жесты и знаки. А пробужденный послушно повторял их.

'Кто ты?' — спросил его Кирилл, начиная догадываться об ответе.

'Это ты, Ягдар' — тихонько сказал голос того, кто стоял за ним.

'А это ты, Видана' — ответил он еще тише.

Внутреннюю пустоту стали медленно заполнять потоки холодного покоя.

* * *

Брат Иов скрытно, однако очень чувствительно ткнул в бок приплясывающего от нетерпения Кирилла.

Отец Варнава тем временем быстро освободил стол, раскатал на нем жесткий свиток карты, придавив строптивые углы книгами, и поманил к себе:

— Покажи-ка, княже...

Кирилл, наморщил лоб, машинально поводил рукою, вглядываясь, и уверенно повел пальцем по одной из дорог, разбегающихся от монастыря через лес:

— Сюда! Там дальше сельцо будет с церквушкою, называется...

Он склонился над картой пониже. Искривив голову, прочитал:

— ...Марфин Удел.

— Ты не знал названия?

— Я по-другому видел, отче.

— А дальше куда?

— Не ведаю, отче. Видана говорила, что потом скажет. Отчего так — тоже не ведаю. А из Марфиного Удела, я гляжу, две дороги ведут: одна — на Курбу, а другая — на Червен-городец...

Отец Варнава поднял голову и поверх склоненного над картой Кирилла обменялся с братом Иовом у порога короткими взглядами:

— Ну что ж, княже: отправляетесь вдвоем, два часа вам на сборы...

Он сделал паузу — возможно, ожидая, что Кирилл начнет спорить: дескать, время не ждет и выступать в путь следует не медля. Однако тот просто выпрямился и молча продолжал слушать.

— К полудню уже у моста через Колотовку будете, к вечеру и до Марфиного Удела доберетесь. Там заночуете, а дальше — как ты скажешь, княже.

— Как Видана скажет, отче, — уточнил Кирилл.

— Верно. Наши люди вас вести будут. Потаенно. Не пожелаешь ли узнать, отчего не вместе с вами, одной дружиной?

— Нет, отче.

— И молодец. Сейчас гонца в дубраву отряжу, а брат Иов здесь похлопочет. Твой доспех из ризницы сюда поднесут, успеешь оглядеть. Если что из огнебойного оружия пожелаешь — скажи.

— Мою ручницу, отче. Ну, которая Держановой работы, подарок его.

— Как же, помню, помню... — отец Варнава усмехнулся мельком.

— Ага. Разве, припасов еще попрошу: огненного зелья да пуль бы добрать хоть несколько, если имеются.

— Имеются. У отца ризничего закрома богаты, самолично подберет. Он у нас в некие времена и с пищалью дружил, и даже с мушкетоном. Еще пожелания?

— Это всё, отче.

— Добро. Тогда возвращайся в келию и жди. Постой! Ведь не усидишь, изведешься в ожидании. Позволяю, как и вчера вечером, помыкаться в пределах обители. С Богом, княже. Брат Иов, а ты задержись, яви милость.

Кирилл зашагал по галерее, сделав вид, что не приметил за полупритворенной дверью одной из гостевых келий любопытного глаза и не расслышал старательного сопения. Поворачивая к лестнице, бросил через плечо:

— Ты уж определись: схорониться желаешь или внимание на себя обратить. А я пока пойду.

Мальчишка лет десяти немедленно выбрался из-за двери и проворно нагнал Кирилла:

— Ты тот самый князь Ягдар?

— Какой — тот самый?

— Ну, тот самый... Который... — он нескрываемым восхищением оглядел Кирилла. Шумно потянув носом, поднес к нему край рукава и тут же одернул — похоже, вовремя вспомнив о неких заповедях.

— Угадал. Я и есть тот самый, который. А ты — Велко. Я тоже слыхал о тебе. А пробежаться по галерее на четвереньках да залаять мне нынче не очень хочется. Может, в другой раз.

— Ага! — сказал ничуть не смутившийся Велко. — А ты куда?

— Туда! — ответил Кирилл, спускаясь по ступеням и ткнув пальцем перед собою.

Негустой снегопад за ночь успел зализать его вчерашние следы. Зачем-то стараясь попасть каждым сапожком в прежние отпечатки, он взобрался на стену. Подошел к заветному месту, приложил ладони к стылому камню. Замер. Холод-утешитель, вернувшийся к нему, отогнал утренний морозец прочь от тела. Редкие снежинки, в полном безветрии опускавшиеся вниз, постепенно замедлили свое падение, а потом остановились в воздухе у его лица.

Кирилл улыбнулся одними губами и закрыл глаза.

Через какое-то время он очнулся от зова снизу, а еще спустя час привратник отвесил последний поклон и ворота обители захлопнулись за ними.

Кирилл пустил было своего гнедого легкой рысцой, но Иов придержал, поинтересовавшись: как может внутренняя спешка ускорить приближение к цели? А еще выговорил Кириллу за отказ от завтрака. Причем не в своей обычной рубленой манере, а с непривычно обстоятельными пояснениями и многословными резонами. Неодобрительно хмурясь, качая головой и почти неотрывно глядя ему в глаза. В другой раз это могло бы показаться любопытным и даже заслуживающим разъяснения. Но сейчас Кириллу было невыразимо лень задействовать голову; он отделывался односложными ответами, междометиями, а потом и совсем замолчал. Покачивался в седле, рассеянно смотрел куда-то вперед поверх мерно взмахивающей конской челки, время от времени чувствуя на себе внимательные взгляды Иова.

Изредка тот поднимал руку и к чему-то прислушивался, а то и вовсе спешивался, подходил к ближайшей ели и прикладывался ухом к стволу. Кирилл всякий раз послушно останавливался, ни о чем не любопытствуя, терпеливо ждал.

Снежная перина, соскользнувшая с огромной еловой лапы, накрыла его вместе с конем — тот шарахнулся в сторону. Кирилл собрал снег с непокрытой головы и старательно растер его по лицу, нимало не озаботясь тем, чтобы отряхнуться. Иов на то никак не отозвался.

Дорога перегнулась, полого и криво пошла вниз. Лес постепенно покрылся лоскутами старых вырубкок, уже заросших маленькими елочками, а потом сменился густым молодняком. Стал слышаться шум бегущей воды. Громко именуемая рекой Колотовка в этой местности была всего лишь бурным незамерзающим ручьем с коварным — особенно по весне — нравом.

В просветах еловых верхушек впереди показалась серая лента каменного ложа лощины с прыгающим по ней потоком и высоким мостом на толстых сваях.

— Иов, нас ждут, — вдруг сказал Кирилл, осаживая коня. — Засада у самого моста. Там и там — он указал рукой — двое стрельцов с огненным боем и двое лучников. Бить будут по коням... и тебе... Я надобен живым. Трое мечников, трое копейщиков. Там и там. Их кони в той стороне.

Иов проговорил негромко:

— Еще что видишь?

Кирилл подумал:

— Конные. Заходят... То есть, зайдут той стороны. И с той. Сеча. Дальше не вижу...

— Нас заметили?

— Еще нет.

— Тогда стоим здесь и ждем, — заключил Иов.

Кирилл кивнул:

— Сейчас начнется.

Кто-то закричал невнятно и визгливо, тут же поддержанный другими голосами. Крики смешались с гулкими хлопками огнебоев, топотом копыт и железным лязгом, подхватились и умножились скачущим окрест эхом.

— Ты знал о засаде? — спросил Кирилл.

— Подозревал. Я думал, раньше объявят себя. Правда, тут место уж больно хорошее. А это они так думали. 'Неусыпающие' шли крыльями — слева и справа от нас. С передовыми дозорами.

— А твои люди?

— Они не здесь. Нам нельзя убивать — не забыл? Ты, гляжу, пришел в себя.

— Я и до этого там пребывал.

— Как скажешь, княже.

Звуки боя стали быстро стихать.

Иов вопросительно глянул на Кирилла.

— Можно, — ответил тот, трогая коня.

Заснеженный пологий бережок был изрыт копытами и истоптан ногами. Под густой стеной молоденьких елочек лежал рядок неподвижных тел. Трое оставшихся в живых стояли на коленях со связанными за спиной руками в полукольце 'неусыпающих'. Хотко, явно бывший тут за десятника, отделился от них и подал знак Кириллу. Подойдя ближе, проговорил вполголоса:

— Княже, Димитрий просил, чтобы ты каждому из них в лицо заглянул — и мертвым, и живым.

— Зачем?

— Не ведаю, княже.

Кирилл дернул плечом, полез с коня. Обошел семерых, лежавших в полосе елочной тени, останавливая взор на каждом. Направился к коленопреклоненной тройке. При его приближении крайний коротыш с залитым кровью глазом вскинулся и зачастил:

— Слышь, княже! Важное что хочу тебе сказать! Тебе важное скажу, а мне, может, поблажка какая выйдет, а?

Двое других продолжали понуро глядеть на свои колени.

Кирилл остановился перед ним:

— Ну, говори.

— Слышь, ты наклонись ко мне, княже! Это только для твоих ушей назначено! Поближе наклонись, а?

Кирилл покачал головой:

— Ты надеешься мне в горло зубами вцепиться да вырвать его. А сказать тебе нечего. Но как воин ты хорош.

— А ты смышлен, княже! — оскалился коротыш.

— Я знаю, — ответил Кирилл и обратился к двум другим:

— Головы подымите!

Заглянул в лица и вернулся к Иову, который, спешившись, внимательно слушал Хотко. Шлепнув по щеке гнедого, вдруг пожелавшего шумно выдохнуть ему прямо в ухо, спросил десятника:

— Мы дальше — как?

Тот слегка удивился:

— Мыслю, как вам Варнава-игумен наказал. Да хранят вас Обереги со Христом!

— Спасибо за помощь, содруги! — отозвался Кирилл уже из седла и слегка пристукнул сапожками по бокам гнедого.

Ближе к сумеркам показалось село. Как только лес вдруг поредел и остался за спиной, оно явилось сразу, лежащее в синеве низины посреди полей, густо утыканное гостеприимными белыми вешками печных дымков.

— Будет мороз, — отметил Иов.

— Ага, — согласился Кирилл. — А на ночь где остановимся?

— Марфин Удел — село большое. Есть постоялый двор. Есть храм Марфо-Мариинский. При каждом храме непременно должна быть изба странноприимная.

— Давай на постоялом дворе — мне отчего-то захотелось среди людей побыть.

— Шум людской тебе не помешает видеть?

— Нет. Отчего-то именно его и желается.

— Как скажешь, княже.

Постоялый двор располагался несколько в стороне. На должном, предписанном Великокняжеским Уложением, расстоянии от самого села. К нему сворачивала недлинная дорога, благоукрашенная в начале своем огромными, широко растворенными во чисто поле, зазывальными воротами. Вероятно, уветливые сельчане очень беспокоились, чтобы невнимательный путник не прошел мимо и смог по достоинству оценить марфинское гостеприимство. Для подтверждения незыблемости последнего распахнутые вратницы были крепко прибиты к врытым в землю кольям.

Настоящие ворота находились в полутора стрелах далее, посреди высокого глухого забора из добротного тёса, побеленного влево и вправо для вящей красоты примерно настолько, насколько хватило бадейки извести. Наглухо запертые и заложенные на засов 'по позднему времени, от волков да всякой голи перекатной' — как пояснили выглянувшие на стук двое добрых молодцев в медвежьих тулупах, — они были тут же отворены, и Кирилл с Иовом въехали во двор. Один из молодцев ухватисто принял коней, а другой, поддерживая под локотки дорогих гостей, помог им проследовать к высокому крылечку в шаге от ворот.

Гостевая горница и видом своим, и запахами, и звуками походила на тысячи своих сотоварок во всех концах земли Русской.

Щекастый отрок в шелковой рубахе, оперезанной витым шнурком, и белых портах положил привычный поклон, успев хватко окинуть взглядом обоих. Кириллу тут же была предложена горенка 'для гостей познатнее да почище', на что он коротко мотнул головой и направился к пустовавшему торцу одного из столов у ночного окошка.

Посетителей имелось умеренно, около двух десятков. Гудение голосов было негромким, смех и возгласы — нечастыми. Тесная группа торговых людей в углу чинно внимала с дымящимися кружками в руках речам старшего во главе стола. Далее по горнице в столь же привычном наличии и порядке располагались пары-тройки беседующих, играющих в зернь либо уединенно размышляющих в обществе вина или пива о различных житейских предметах.

— Щей, да погорячей, — сказал Кирилл, опускаясь на лавку. — Один горшок — постных, другой — с мясом. Потом каши гречневой с молоком. Горячим. А щука заливная есть? Ну, тогда пирог с рыбой да вязигами. А потом подашь чаю либо травнику со сладкими заедками, какие имеются. Да! Еще квасу ягодного и отварной свеклы в уксусе...

Уголок рта брата Иова тронулся еле заметной улыбкой.

— ...На ночь остаемся, так что пусть приготовят светелку на двоих. Давай-давай-давай!.. Знаешь, Иов, а у меня ноги окоченели прямо до самой задницы. Да и она тоже.

— Ты же поначалу мороза не чуял. Я приметил: пока мост не миновали.

— И что?

— Ничего. Вон тот, что с ремешком на лбу, — не оборачивайся — всё на нас поглядывает. Прочие давно оставили, а этот — нет.

— Я опасности не чую.

— Я тоже. Просто извещаю.

— А вот точно в такой же вечер прошлогодними Крещенскими праздниками мы с Митяем... О! Уже несут! Несут, несут! Ух, и до чего же я, оказывается, проголодался! Никогда со мной такого прежде не было. Нет, это — мне, а это — ему... И это тоже мне давай...

В горке хлеба Кирилл высмотрел горбушку, рьяно потер ее по шершавой спинке зубком чеснока и набросился на щи со свиной ножкой, приговаривая время от времени: 'ух, и хороши же!', 'прям в душу!', 'славно!', а то и просто 'м-м-м!'. Отодвинув горшочек, повертел блюдо с пирогом, располовинил его. Свою долю внимательно оглядел на срезе и вгрызся в присмотренное место. Наспех переведя дух, принялся за кашу, погружая ложку уже не в такой спешке, как при щах, а куда как более чинно. Проговорил вполголоса:

— А этот на нас все так же поглядывает.

Иов по своему обыкновению насыщался с таким видом, будто он не желает обидеть хозяев по причине природного вежества. Подтвердив кивком, заметил:

— Может, человек просто есть хочет.

— На вино денег нашел, а на еду — нет?

— Так бывает в жизни, княже. Эй, человече добрый! — добавил он, повернув голову. — Не желаешь ли с нами вечерю разделить?

Окликнутый охотно кивнул и, подхватив со своего стола кувшин с кружкой, проворно перебрался поближе — чуть поболе средних лет, лицо вовсе не спитое, ясное. Небеленая рубаха чиста, опрятные светлые волосы до плеч убраны под сыромятный плетеный ремешок.

— Спаси Господи, люди добрые!

Кирилл подозвал щекастого отрока и распорядился.

— Меня в Крещении Артемием нарекли, — назвался новый знакомец. — Мастер я...

— Князь Ягдар-Кирилл.

— Брат Иов.

— Вот это да! — почему-то поразился мастер Артемий. — А скажи-ка, брат Иов, не понадобится ли в обители вашей иконописец?

— Иконописец — это ты? — уточнил тот. — Давай-ка, вначале тебя послушаем. Вижу, выговориться хочешь.

Мастер Артемий закивал, принимая поднесенные горшочки с плошками и радостно поглядывая то на них, то на брата Иова.

Из последующего рассказа следовало, что сманил его сюда с голодных окраинных земель, обещая горы златые, местный настоятель...

— Как-как? — переспросил Иов, не разобрав.

Мастер Артемий, толком не прожевав, быстро сглотнул. Повторил смущенно:

— Гомзяк... По правде, его Александром зовут, настоятеля-то... Был тут третьего лета на престольном празднике владыка Иоанн. И услыхали люди невзначай, как он в сердцах — да громко-то так! — сказал отцу Александру: 'Вот говорю с тобою, отче, а ощущение имею такое, будто босой ногою в гомзяк влез!' Хоть оно и грешно, и неладно, а люди давай шептаться: 'Уж попал владыка, так попал!' С тех пор так и кличут его за глаза меж собою: Гомзяк. Уж ты прости, брате Иове! И ты, княже...

— Нет на тебе греха передо мною, — заметил Иов. — Людям виднее. И владыке вашему. Да ты ешь, ешь...

— Ага... Ни гор златых, ни платы обычной я так и не увидал. Желательно ему оказалось, чтобы весь храм благоукрашен был лишь за угол в избе странноприимной да за харчи. Кабы я один был, а у меня жена с двумя детишками. А давеча и говорит: 'Будем выселяться?' Это у него, брат Иов, слог такой обиходный: 'Ну что, Аким, будем колокольню поновлять?', 'Что, людие, будем на храм пощедрее жертвовать'? И что мне теперь делать? Дом на родине продан, возвращаться некуда, последнюю лиску дети проели, а добрые люди вина вот поднесли... — он спохватился: — А вы накормили, храни вас Господь!

Кирилл повозился у пояса и выложил перед иконописцем пяток золотых кругляшей:

— Хватит и на родину возвратиться, и новым домом обзавестись. Ну, и на прочее...

— Это что? — произнес тот изломанным голосом.

— Егории, как видишь. Спрячь, спрячь.

— Княже...

— Ничего не говори! — повысил голос Кирилл. — Ничего! Княжья воля!

— А захочешь — можешь и при обители нашей обосноваться, — добавил Иов. — Ставропигиальный монастырь в честь Преображения Господня.

— Ставропигиальный? — опять поразился мастер Артемий.

— Он самый. Вернемся — станем разбираться с этим твоим... отцом Александром. Только свои дела завершим.

— Да-да, брат Иов... Княже...

— Вот и ладно! — подытожил Кирилл басом князя Стерха и добавил обычным своим голосом: — Я так разумею, что ты уже ладишься на крыло встать. Ну, лети, мастер Артемий, лети — порадуй своих.

— Постой! — сказал Иов. — Полушубок свой — или в чем ты был — не оставил ли за вино?

— Чего? А... Кожушок. Нет, я же говорил: добрые люди угостили. В сенях он...

Кирилл резко подался вперед, но мастер Артемий успел опередить его, рухнув на пол в земном поклоне. Тут же подхватился на ноги и выскочил за двери.

— Чай остыл, — заметил Иов.

— Это ничего! — ответил Кирилл с воодушевлением. — Мы и холодный допьем!

Глава 26

' А почему у меня не получается видеть тебя, как раньше?' — спросил он.

' Я не могу сказать, Ягдар!' — ответила Видана тоненько и тоскливо.

'Ты не можешь объяснить или кто-то не позволяет тебе?'

'Просто не могу, Ягдар, — и всё. Не могу! Не могу! Не могу!'

— 'Ладно, — сказал Кирилл тяжело. — Ладно... Знаешь, а мне теперь не удается войти в лазурь. Как-то разучился вдруг. А ты не помогаешь. И меня ни на что надолго не хватает. Я устал, Видана...'

'Потерпи, Ягдар'.

'Ладно...'

'Ягдар, ты мне веришь?'

'Я тебе верю, Видана'.

'Еще раз скажи!'

'Верю тебе'.

'Еще раз!'

'Верю'.

* * *

Кирилл проснулся, как ему показалось, от короткого тычка под ребра.

Это был излюбленный многоцелевой метод брата Иова. Однако сейчас инок был ни при чем — его темная фигура замерла у двери в противоположном углу светлицы.

Сквозь подслеповатое окошко пробивался косой лунный свет. Из-за стен слева и справа доносился прилежный храп различных степеней усердия. Среди этих звуков внятно выделился иной — такой издает дверь, когда осторожно пробуют, заперта ли.

Кирилл медленно освободился от одеяла, опустил ноги на пол и потащил из-под подушки ручницу. Посидел, задумчиво похлопывая ею о ладонь. Потом затолкал обратно.

Иов неслышно переместился от двери к его кровати.

— Всё, — сказал Кирилл в ответ на немой вопрос. — Дальше спать давай.

Он накрылся одеялом с головой, шумно завозился, лягаясь и свиваясь в кокон.

Проснувшись опять и открыв глаза уже в предутреннем полусумраке, наткнулся на встречный взгляд Иова. Сиплым со сна голосом проговорил:

— Нам — на Червен-городец.

— Засветло будем. Завтрак?

— Нет.

— Как скажешь. Я — к коням и жду внизу. Собирайся, княже.

Высокий плачущий голос услышался издалека, делаясь помаленьку все громче и громче. У входа в сельскую церквушку, в ограде и даже за воротами толпился народ. Те, кто были снаружи, пристойными полуголосами хмуро толковали о чем-то. Вместе с парками от дыхания в стылый воздух вспархивали женские вскрики да причитания. Голос, доносившийся откуда-то со двора, вдруг умолк.

— Что случилось? — перегнувшись с коня, негромко спросил Кирилл.

— А смертоубийство и случилось, вот что! — с благоговейным испугом немедленно сообщила, обернувшись, баба в шубейке и меховом каптуре. — Иконописец Артемий ночью домой с постоялого возвертался, так его нелюдь какая-то... того... Господи, помилуй... Как светать стало, так и нашли... Олюшка — это жена его — теперь одна осталась, как же ей теперь быть-то, сиротинушке? Да двое деток еще: Егорша и Настасьюшка, девяти годков да седми...

— Где он сейчас? — спросил Кирилл, спешиваясь. — Тело его...

Иов уже успел оставить седло. Молча поглядывал по сторонам.

— А вон за храмом виднеется краешек избы странноприимной — вишь? — там они и проживают. Там и он сейчас, и Олюшка с детками, и отец Александр с пономарем, и Федотовна с Перепелихою, и еще кто-то из баб наших...

— Никто не знает — деньги были при нем?

Баба горестно закачалась из стороны в сторону:

— И-и-и! Какие деньги, сыночек! Бедовали оне, ох как бедовали-то! Хоть, сказать по правде, помогали мы им, чем могли. А до чего же славным семейством были — и благочестивым, и...

Баба вдруг умолкла, разглядев нечто на лице Кирилла. Он с треском сорвал с пояса кошель. Протянул его и, стараясь, чтобы голос звучал ровно, проговорил:

— Окажи милость, матушка. Передай. Вдове.

Баба молча закивала, округлив глаза и обеими руками прижимая кожаный мешочек к груди. Протиснулась сквозь люд в воротах, засеменила в сторону странноприимной избы, не переставая оглядываться. Кирилл дождался, когда она исчезла в дверном проеме и быстро пошел прочь, ведя коня в поводу. Миновав церковную ограду, вскочил в седло и погнал гнедого вскачь, судорожно глотая морозный воздух и давясь им.

Иов догнал его уже за околицею. Поравнялся, перехватив поводья, остановил:

— Ведь запалишь коня — неужто не понимаешь?

— Я понимаю! — заорал Кирилл с хриплым надрывом. — Я понимаю, что всех не охранишь! Тем более, что для моей-то охраны не меньше десятка надобно! Или сколько их там всего — два десятка? Три? Да может, это не меня от кого-то охранять надобно, а кого-то — от меня самого!

Иов, опустив глаза, продолжал наматывать поводья на пальцы левой руки. Кирилл наклонил голову, заглянул снизу ему в лицо. Спросил неожиданно тихо:

— Я вот чего вдруг подумал: а, может, это уже так и есть? Или так и было? Что скажешь?

— Скажу, что тебя Видана ждет, — так же негромко ответил Иов. — Ты нужен ей, княже.

Он тронул поводья и пустил своего каурого шагом. Через какое-то время Кирилл поравнялся с ним. Так и ехали — бок о бок и в молчании.

Поля окончились у стены дубравы — негустой, в обширных пятнах придорожных полян. Летом, наверное, здешний воздух до краев наполнялся тягучим запахом лесных цветов и густым пчелиным гуденьем. На стволах деревьев то тут, то там и впрямь стали примечаться висящие борти — и одинокие, и целыми городками. А немного погодя впереди показался и сам бортничий хуторок: две избы с сараюшками да длинным крытым навесом вокруг крохотного дворика. В ближней избе отворилась дверь, оттуда выскочил человек в наброшенной на плечи медвежьей шубе. Остановился у дороги, явно поджидая Кирилла с Иовом. Почтительно и дружелюбно поклонился издалека.

— Опасности нет, — нарушил долгое молчание Кирилл. — Что делаем?

— Движемся дальше, — ответил Иов.

При их приближении человек в шубе поклонился еще раз, произнеся с большим вежеством и картавым чужеземным выговором:

— Здравий и долголетий, князь Кирилл! К сожалению, я не могу знать имя вашего уважаемого спутника.

— Брат Иов.

— Оу... Брат Иов... Здравий и долголетий также тебе, брат Иов!

— Мира и блага.

— Князь Кирилл, мой господин просит оказать ему честь иметь короткую беседу, -он поклонился в сторону по-прежнему открытой двери. — Мой господин знает, что вы есть в очень и очень ограниченном времени. Но если это все-таки возможно... Очень и очень пожалуйста...

— Еще не знаю, — отчужденно проговорил Кирилл. — Подумаю — тогда скажу.

Спокойно закрыл глаза, замер в седле. Человек почему-то отвернулся с вежливой поспешностью. Терпеливо ждал, изредка осторожно постукивая друг о дружку новёхонькими валенками.

— Да, — сказал наконец Кирилл и повернул гнедого с дороги. Посланец немедленно помчался вперед.

Хуторок выглядел безлюдным, но снег во дворе был основательно истоптан множеством человечьих ног и конских копыт.

Горница встретила изрядным, даже несколько чрезмерным теплом. В красном углу стоял обычный крестьянский стол, покрытый восточной тканью с золотым шитьем, на котором располагался все той же восточной работы серебряный кувшин с двумя чарочками. Из-за стола немедленно вышел и с поклоном представился безбородый человек в купеческом кафтане, лет тридцати от роду:

— Уркхарт из Нэрна! Князь Кирилл, вы можете называть меня просто по имени. Брат Иов будет присутствовать при нашем разговоре?

— Да, — сказал Кирилл.

— Прошу за стол, Ваше сиятельство, Ваше преподобие ... — он немного повысил голос:

— MacPherson, one more cup, would you please!

— Не надо, господин Уркхарт, — попросил Кирилл. — Мы все равно не будем пить.

— Вы знаете английский? — вежливо удивился тот, одновременно делая отрицательный жест своему помощнику, появившемуся из сеней.

— Не настолько, чтобы говорить на нем.

— Хорошо... Князь Кирилл! Вы — очень необычный молодой человек — надеюсь, Вы понимаете, какие Ваши способности я имею в виду? Недавно я беседовал о Вас и некоторых других подобных людях: девушке по имени Видана и маленьком мальчике по имени Велко с человеком, который Вам известен, как мастер Зенон...

Кирилл продолжал слушать, никак не подтверждая и не опровергая слов господина Уркхарта.

— Итогом беседы был абсолютный запрет мастера Зенона для меня и... моих людей на любого рода контакты с девушкой Виданой и мальчиком Велко. Излишне говорить, что и мною, и моими людьми этот запрет будет выполняться неукоснительно. Что касается Вас, князь Кирилл, то всё тот же мастер Зенон лично позволил мне сделать Вам предложение о сотрудничестве. С оговоркой, что в случае Вашего отказа упомянутый запрет распространится и на Вас. Повторные предложения с моей стороны исключаются.

— Кто вы, господин Уркхарт? — спросил Кирилл. — Вы и ваши люди?

— Пока говорить об этом слишком рано, князь Кирилл.

— Я должен поступить к вам на службу?

— Вы нам ничего не должны, князь Кирилл. Позвольте подчеркнуть: речь идет исключительно о Вашей доброй воле и возможных ситуациях в будущем, при которых Ваши услуги были бы весьма желательны. С одобрения и при полном контроле Вашего начальства.

— Вернусь — переспрошу.

— Я бы даже просил сделать это непременно, князь Кирилл. Прекрасно понимая все обстоятельства, в настоящий момент не ожидаю даже предварительного согласия. Кстати, Ваша сегодняшняя миссия не нуждается в нашей помощи?

— Нет.

— Тогда приношу извинения за вынужденную задержку. Доброго пути и победы в его конце, князь Кирилл!

— Спасибо, господин Уркхарт... И, пожалуй, до встречи.

* * *

Червен-городец еще помнил свои лучшие времена. Когда-то разросшийся и разъевшийся благодаря удачливости да купеческому серебру-злату, уже более полувека угрюмо и завистливо косился в сторону своей недальней соседки Курбы, через которую волей Государевой пошел один из новых торговых путей, а вместе с ним поменяла свое русло и изменчивая денежная река.

На паперти недостроенной надвратной церкви у стены, нахохлившись, сидел юродивый. При неимоверной рванине, веригах и живописно всклоченной голове, из которой он добывал очередную вошь, мстительно оглядывал и с торжеством давил на ногте. Словом, основательный такой юродивый, — как сказал бы отец Власий, ядреный. Когда Кирилл с Иовом приблизились, он забегал по паперти на четвереньках, вскидывая костлявым задом, заблажил:

— И-го-го! И-го-го! Едет, едет на коняшке князь Говно к своей Говняшке! И-го-го! И-го-го!

— Да-да-да! — подпел Кирилл в лад, недобро скалясь и проезжая мимо. — Ты хорошо стараешься, небожий человек! Ну, старайся, старайся — деньгу-то отрабатывать надо. Да-да-да! А обиды для себя я не вижу и с коня не сойду, не надейся. Давай показывай, что там у тебя на другой случай заготовлено!

Не оглядываясь, он въехал под каменные своды ворот.

Из церковного притвора вниз по ступеням посыпались копейщики в стеганых сермяжках, вытягиваясь в рядок и замыкая обратную дорогу. Арочный просвет впереди короткого туннеля перекрыла такая же цепочка, немедленно ощетинясь копьями.

— Как же все вы мне надоели! — тоскливо, с гулким отзвуком проговорил Кирилл. — Иов, где твои люди?

— Они здесь.

Одни серые тени упали на оба оцепления откуда-то сверху, другие поднялись за их спинами. Сами порхали легко и беззвучно, противники же их, бестолково тыкая остриями в никуда, обрушивались тяжело, издавали короткие стоны, вскрики и всхлипы, прекратившиеся, впрочем, довольно скоро. Крепкие руки братий подхватили недвижные тела и потащили прочь. В уже свободный впереди проем заглянул со стороны мастер Георгий. Кивнул Кириллу, быстро приблизился к Иову:

— Оба дозорных сняты. Прочих не примечено. Так что дальше двигайтесь, будто ничего и не было. Еще пятеро из... этих же, их 'почтовый голубь' и куратор — в сыроварне на Козьем выгоне. Сейчас берут.

Иов наклонился к нему с коня, спросил что-то.

Мастер Георгий дернул головой:

— Не знаю. Не обессудь...

И опять убежал, обернувшись на миг и наспех разведя руками.

Тронув гнедого, Кирилл выехал из подвратного сумрака на маленький сторожевой дворик с высокими каменными стенами слева и справа. Под ними ютились несколько недогоревших хибарок с пустыми проемами окон и дверей, чередующиеся с грудами мусора и черными оспинами от бродяжьих костров.

Вторых ворот за двориком не наблюдалось, поскольку стена, в которой им полагалось находиться, была почти до самого основания растаскана населением Червен-Городца для различных хозяйственных потреб. За ее остатками открылась широкая торговая площадь, в дальнем углу которой довольно оживленно копошился народ — в основном, возле лоточников, зазывавших на давным-давно задубевшие на морозе 'а вот пироги горяч-ч-чие!' да у ларей, предлагавших широкий выбор сортов старого пива и молоденькой бражки. От площади кривоватыми лучами разбегались прочь около десятка улиц и улочек.

Гнедой Кирилла направился прямо. Потом, повинуясь узде, взял влево. Наконец всхрапнул, затанцевал на месте, мотая головой и приседая на задние ноги.

— Иов! — сказал Кирилл растерянно. — Я не знаю, куда дальше! Я больше не вижу!

— Поводья отпусти. Поводья отпусти, княже! Губы коню порвешь!

Иов ухватил его запястье, заставил ослабить узду. Слегка сдавив пальцы, спросил:

— Ещё?

Кирилл поморщился:

— Нет...

Высвободив руку, потряс ею и выбрался из седла. Бестолково затоптался рядом, как давеча его гнедой. Подняв к темному небу пустые глаза, побрел вокруг Иова и коней на неверных ногах , пошатываясь и мало-помалу замедляя шаг. На втором круге остановился и упал лицом в снег.

— Ты полежи, а там решай, что дальше делать, — прозвучал над ним голос Иова. — Какой я тебе в том помощник? Поеду пока — у меня здесь тоже дела есть. Позже встретимся.

Мягкий перестук копыт сместился в сторону, постепенно отдалился и вскоре затих. Спустя какое-то время вместо него стал приближаться хруст снега под человечьими подошвами. Одна пара ног обошла вокруг, другая потопталась рядом, а чья-то рука осторожно потрясла за плечо:

— Эй, ратниче... Эй, ты живой, а?..

Кирилл пошевелился, неуклюже сел, едва не завалившись набок. Над ним стояли двое мужичков в заеложеных кожухах нараспашку, один в шапке, другой — простоволосый. Щербато, но дружелюбно заулыбались, заговорили наперебой:

— Живой! Ну, славтегоссди! Э, да ты юнак совсем! Чо, перебрал мал-мало, а? Ну, эт' ничо, эт' быват! Слышь, а ты того: не сиди на снегу-то, не сиди! Яицы отморозишь — девки огорчаться станут! Подымайси, давай-давай! Ну-тко, Еша, спомогни мне... Вот те и праздничек: вишь, уж и вовсе соколом глядишь! А товарищ-то твой куды подалси да с коником твоим? Ишшо воротится ай нет? Чичас самое оно: Карпушу навестить да по жбанчику и пропустить! А боле нам никакого лекаря и не надобно! Чо скажешь, юный ратниче, верно кумекаю? Да кличут-то тя как?

— Кирилл...

— Вишь! Уж и по-человечьи говоришь! А лиской-другой в мошне позвенишь — вот те и праздничек! А нам, сталбыть, до Карпуши — это во-о-он туды... Еша, спомогни ратному человеку...

Кирилл отвел от себя поддерживающие руки, прислушался к чему-то. Подвигал плечами, сжал-разжал пальцы, оглядев их, будто видел впервые. Запрокинув голову, торжествующе заорал во все горло:

— Да-а-а! Вижу! Бобынины палаты, да-а-а! Я все вижу, я все знаю, я все могу!

И захохотал без веселья в голосе.

Мужички попятились, делая примирительные жесты: дескать, да чо там, да мы ничо, да все путем...

Кирилл отвернулся от них, размеренно зашагал наискосок через площадь, подцепив на ходу пригоршню снега и жадно ухватив его ртом.

Улочка видом своим являла, что проживали на ней люди, преуспевающие в делах своих невзирая на нынешний упадок Червен-городца. На очередном повороте Кирилла окликнули с крылечка славного расписного теремка:

— Эй, юнак! А поди-ка сюда, яви милость!

Голос принадлежал обладателю приятного круглого лица и почтенного живота под вместительным турским халатом.

Кирилл остановился, повернул голову.

Приятность на лице переменилась на растерянность, тут же перешедшую в явный перепуг. Судорожно нашарив за спиной дверь, обитатель теремка с завидным проворством скрылся за нею.

Кирилл пожал плечами и двинулся дальше.

Улица вышла к бережку ухоженного пруда, разделившись натрое перед горбатым каменным мостом. У поворота направо и стояли те самые Бобынины палаты. Белокаменные, со многими службами и пристройками, с широкой лестницей, спускающейся к самой воде, коваными решетками ограды и разноцветными веницейскими стеклышками в стрельчатых окошках. Выстроенные некогда кичливым купцом Бобынею, они теперь пустовали, однако на ползучее разграбление явно отданы не были — видимо, приглядывал кто-то.

Кирилл высмотрел в частой череде витых столбов ограды боковой вход и прибавил шагу. Со спины его стал нагонять глуховатый стук копыт, смешанный с дребезжанием и скрипом повозки. А из-за угла впереди один за другим появились пятеро в легких полянских доспехах, бодро затрусили ему навстречу.

Кованые ворота были заперты на огромный висячий замок, но затейливая калиточка рядом оказалась приоткрытою. Кирилл отступил к ней спиною, поглядывая по сторонам, взялся за ножны.

Пятеро заходили 'неводом' справа, поводя мечами. Возок, сработанный на германский манер, остановился слева. Дверца открылась, наружу выбрался человек в меховом дорожном корзне поверх темно-зеленого кафтана. Остановив мечников коротким движением ладони в замшевой перчатке, проговорил с развязной галантностью:

— Благодарю за неоценимую помощь, князь Кирилл! Без вас поиски затянулись бы на неопределенное время, а оно сегодня весьма дорого. Не представляюсь и по этой причине, и за полной ненадобностью...

Он ухмыльнулся и отвесил шутовской поклон.

Пятеро возобновили свое движение, а Кирилл обнажил виленский клинок.

— С дороги, князь! — раздраженно проговорил человек в корзне. — Для нас ваша персона не представляет интереса. И, ради Всевышнего, бросьте оружие! Слово чести — останетесь в живых.

До Кирилла донесся отдаленный топот множества ног. Нападавшие также расслышали его, беспокойно завертев головами.

И снизу от пруда, и сверху улицы почти одновременно появилось по десятку бегущих людей, одетых ремесленниками да мещанами. В том, что они таковыми и являются, заставляла усомниться какая-то особая ладность в ухватках и разнообразное холодное оружие в руках.

По знаку человека в корзне один из его людей вложил меч в ножны, быстро полез через ограду. Прочие разделились по двое, выставив клинки в стороны.

Оба десятка вновь прибывших остановились на некотором расстоянии. От пришедших снизу один выступил вперед, прокричал:

— Оружие наземь! Князь Ягдар, и ты тоже!

— Ишь ты...— проговорил Кирилл как бы про себя. — И этому того же хочется — сговорились они все, что ли? Ну ладно, ладно, обойдусь и без него — сами пожелали...

Воткнув меч в снег, он неторопливо повернулся к высокому каменному крыльцу. Тот, кто перелез через ограду, уже успел безуспешно подергать запертую дверь, а теперь сверху настороженно обозревал происходящее.

Кирилл заложил руки за спину, задумчиво склонил голову набок.

Черное вороньё внезапно с шумом сорвалось с окрестных деревьев, заметалось, тревожно галдя. Сбилось наспех в рваные клочья стай и понеслось в разные стороны.

Человек на крыльце стал медленно приподниматься на цыпочках, одновременно вытягивая шею и выкатывая глаза. Сведенные судорогой пальцы заскребли по горлу. Когда мыски сапогов окончательно отделились от заснеженого крыльца, ноги задергались в воздухе, а от промежности по штанинам портов стало быстро расползаться темное пятно.

Срывающийся голос за спиной Кирилла прокричал что-то, ему немедленно ответили другие крики, шум и лязг.

Он обернулся несуетливо.

Оба десятка тех, что прибыли последними, ринулись навстречу друг другу, быстро сломав слабый заслон. Впрочем, двое из четверых успели поднять руки. Стояли, сторожко озираясь, — видимо, не слишком-то полагались на милость победителей. Из оставшихся двоих, не ко времени решивших проявить храбрость, один еще хрипел на земле, а другой — уже нет.Человек в корзне, также стоявший с предусмотрительно поднятыми руками у возка, перехватил взгляд Кирилла. Отшатнулся с выражением ужаса на лице, подавился всхлипом и застыл. Ладонь, которой он собирался заслониться, остановилась на полпути к окаменевшему лицу. Возница с выпученными от страха и раболепного усердия глазами, возвышавшийся на козлах надо всеми, монументальной позой своей смахивал на ветхозаветного пророка Моисея, останавливающего воздетыми руками воды Чермного моря.

Победители, начавшие тем временем помаленьку замыкать и сужать кольцо у входа, отчего-то оставили свое намерение и затоптались в нерешительности.

Кирилл углядел среди них заводилу, который требовал у всех сложить оружие, подмигнул ему по-приятельски. Оскалился в подобии улыбки.

— Князь Ягдар, не надо! — отчаянно закричал тот, падая на колени. — Я умоля-а-а...

Крик превратился в хрип, перешедший в утробное бульканье. Из-под щегольски завитых усов по обе стороны гишпанской бородки побежали струйки слюны. Человек наклонился вперед, упал ничком, отчаянно хватаясь руками за снег и сотрясаясь в рвотных спазмах.

— Славно-то как! — одобрительно заметил Кирилл, обращаясь к остальным, оцепеневшим от смертного страха. — И отчего это вы приуныли вдруг, гостюшки дорогие? А-а-а! Понимаю: нападать прискучило, наутек пускаться лень. Тоска, однако, — да? Ну ничего, ничего — сейчас развеселимся-распотешимся...

Он молодецки притопнул, подернув плечами, раскинул руки и затянул во весь голос:

— Ты коси, моя коса-а-а, ды коса вострая-а-а!

Оборвав себя, деловито поплевал на ладони, крепко ухватил воображаемую косу и даже оценивающе встряхнул ее. Размахнулся пошире, выкрикнул с лихой удалью:

— И-и-и-эх! — и опять завел: — Ты коси, моя коса-а-а!..

Тела волною повалились в одну сторону друг на дружку — будто кто-то, как коврик, выдернул землю из-под ног.

— Славно, славно! А теперь скоренько вскочим на резвы ноженьки да повторим опять — я же вижу, что понравилось! И-и-и-эх! Ты коси...

— Остановись, княже, — попросил голос за спиной. — Остановись.

В проеме неслышно отворенной двери стоял Белый Ворон.

— О... И вы здесь, Белый Отче, — равнодушно отметил Кирилл, глянув через плечо и не выпуская из рук невидимой косы. — Иду, уже иду. Мне тут совсем малость осталась...

Он опять взмахнул — с огоньком и задором:

— И-и-и-эх!

Ворон спустился к нему, положил ладонь на затылок. Кирилл, чуть помедлив, бросил 'косу', покорно побрел к дому. У крыльца ладонь переместилась на плечо:

— Отпусти их из-под власти своей, княже.

— Нет, Белый Отче. Или разбегутся, или мне опять придется... Где 'неусыпающие'? Где наши люди? — выкрикнул он зло.

— Да вот же они... — повел рукою Ворон.

Над глухими заборами на противоположной стороне улицы поднялись по пояс охотники 'неусыпающих', наложили на луки стрелы с вытянутыми противокольчужными наконечниками, изготовились. Окошки нижнего и верхнего уровней палат разом распахнулись, оттуда выдвинулись граненые стволы винтовальных пищалей, а из-за обеих крыльев дома со стороны внутреннего двора появились и послушники брата Иова, и он сам. Быстро сомкнулись, окружив ступени.

— Значит, вот так, да? — глухо спросил Кирилл непонятно кого. — Ладно, ладно...

Бездвижно висевший рядом с ним человек обрушился из воздуха на крыльцо, задышал со свистом. Повозившись, встал на колени, опустил лицо и потянул кверху руки — почему-то одну за другой. Скрытый за толстым витым столбом ограды застонал, закашлял надрывно человек у возка. Лежавший в луже блевотины владелец ухоженных усов с бородкою приподнялся, наладился было отряхивать лицо и одежду, но спохватился — тоже поднял руки. Один за другим стали присоединяться лежавшие вповалку 'скошенные', потихоньку перебираясь на колени и боязливо поглядывая в сторону своего 'косца'. Возница на козлах так и не переменил своей величественной, но вместе с тем подчеркнуто законопослушной позы.

— Иов, ты все это подстроил... — то ли спросил, то ли подытожил Кирилл.

— Да, — подтвердил тот. — Я тоже.

Ладонь Белого Ворона легонько похлопала по плечу:

— Пойдем-ка в дом, княже. Пойдем, пойдем...

Глава 27

Комната, в которую вошел Кирилл, очевидно, раньше была девичьей светелкой. На резной полочке, намертво вделанной в стену, от прошлой хозяйки остались брошенными пустые стеклянные сосудцы из-под каких-то благовоний, половинка черепахового гребня и пучок засохших веточек вербы с полуоблетевшими 'пушистиками' в поливном кувшинчике. Кресло с высокой спинкой и оторванными подлокотниками да две широкие лавки разной высоты были явно принесены откуда-то. В кресле, наклонившись над объемистой скрыней и чем-то позвякивая в ней, сидел Димитрий. Когда дверь открылась, он поднял лицо, захлопнул крышку и, морщась, водрузил поверх нее вытянутые ноги. Движением глаз указал Кириллу место напротив себя:

— Садись.

Ворон опустился на лавку в некотором отдалении.

— А теперь рассказывай, — буркнул Димитрий. — Или спрашивай.

— И спрошу! — сказал Кирилл с вызовом.

— Ну давай, давай...

Набрав воздуху в грудь, Кирилл подался вперед и уставил палец на Димитрия. Свел брови, пытаясь превратить скачущие мысли в правильно подобранные слова. Однако решительная попытка почему-то не удалась. Медленно выдохнув, как учил Ратибор, он засопел, как не учил никто. Потом проговорил потише и поспокойнее:

— Неужто по-другому нельзя было?

— Что 'по-другому' и как именно 'по-другому'? — уточнил Димитрий. — Поясни и предложи. Вдруг и в самом деле мы неправы оказались.

Кирилл молчал.

— Давай-ка, я помогу тебе, Ягдар из рода Вука, — подал голос Белый Ворон. — В твоей голове вопросы, а на сердце — обиды накипевшие. И те, и другие ни места, ни первенства своего уступить не желают -знай себе толкутся бестолково. Ты же этой их бестолковости стыдишься, а не надобно: они по-другому и не умеют. Попробуй просто проговаривать то, что первым на сердце либо на ум придет. И за порядком не следи — потом составим, как должно, и не бойся, что выйдет нескладно — гладкость речей твоих никому не надобна. Начинай.

Кирилл кивнул, немного успокоенный:

— Добро... Неужели Видану нельзя было просто спрятать, а меня уведомить о том? Зачем все было подстроено именно так, будто ее взаправду похитили? Даже я поверил. И в Ратиборе, и в отце Варнаве, и во всех других ничего не почувствовал — как же так?..

— 'Меня уведомить'! 'Даже я'! — передразнил его Димитрий, повысив голос. -Ишь ты! Невзирая на все дары твои, не слишком ли мнишь о себе, дивный витязь? Да, надо было, чтобы и ты поверил! За это и Ворону спасибо, и Яру, и прочим, кроме тебя одаренным! А еще требовалось — и это главное! — чтобы поверили все те любознательные, которые вокруг вас с Виданою за последние полгода помаленьку в целую толпу превратились! Ладно, ладно... — добавил он потише, заметив, что Кирилл сгорбился и опустил голову. — Знаешь ли, с некотрых пор избранница твоя стала интересовать их даже поболе, чем ты, княже. Эти ребятки должны были подумать, что кто-то из них оказался более прытким, нежели прочие, — и возревновать. Они и подумали так, и возревновали. Забыли, понимаешь, родительские наставления, что зависть к ближнему своему — штука нехорошая, подвести может. Она и подвела. Тем более, что за всем этим мы стояли. Такие вот дела...

Кирилл поднял голову:

— Я так мыслю — Видана здесь?

— Конечно.

— И я могу увидеть ее?

— Не сейчас, княже.

— Почему?

Димитрий принялся выбираться из кресла. Заворчал, попытавшись опереться на отсутствующие подлокотники и чувствительно ударившись ладонями о края сиденья. Проковыляв к полочке на стене, достал с нее плоский медный овал в изумрудных пятнах окислов. Сдул пыль, поискал чего-то глазами по светелке. Не найдя искомого, опять заворчал и отер его полой кафтана. Протянул Кириллу.

— Что это? — машинально спросил тот, уже успев к концу вопроса опознать зеркальце.

— Погляди на себя.

Кирилл вздрогнул.

Из мутноватого стекла с поперечной трещиной на него взглянули белые глаза. Белые глаза с белыми зеницами и огромными черными зрачками, глубоко провалившиеся в темные ямы глазниц. Он открыл рот, собираясь что-то сказать или спросить — отражение тут же незнакомо и мерзко оскалилось в ответ.

— Хочешь, чтобы она увидела тебя таким?

Кирилл вскочил и размахнулся, собираясь во всю силу вбить безвинную стекляшку в пол, но что-то неожиданно остановило его изнутри. Подойдя к полочке, вернул зеркальце на свое место, вернулся и сам — на свое. Спросил спокойно:

— Это как-то можно изменить? — он повертел пальцем у лица. — Чтобы все стало прежним?

— Да, — ответил Ворон легко и просто. — И ты только что уже начал делать это, Ягдар из рода Вука. — Позже и я помогу.

— А мне потом что — всякий раз вот так же... расплачиваться придется?

Димитрий фыркнул:

— Дети малые задумали сготовить обед. Стали разжигать печку — да и спалили избу. Сидят и горюют: по-иному-то, чать, и поесть нельзя! А где же столько изб напастись, чтобы голодными не ходить?

— Всё, что нами владеет, так же возможно в узду взять, — добавил Ворон, смягчая резкость его слов. — Научишься и ты со временем.

— Да я не в обиде... Белый Отче, это вы все время были рядом с Виданою?

— Да, княже.

— А как же дальше-то? Я ваш заслон порушил, теперь и она под чужой надзор попала. По моей вине... Вы же не станете пребывать при ней неотлучно?

— Этого уже и не надобно. Теперь ее могут увидеть только тогда, когда сама пожелает.

— Вот как... Отчего же она обучена, а я — нет?

Ворон покачал головой:

— Не обучали мы Видану, княже. Ни я, ни кто-либо.

— Даже так... Димитрие, а зачем мне нужно было в лица глядеть — ну, тогда, у Колотовки?

— Ты помнишь, что твоими глазами по-прежнему видят и другие? Теперь, правда, лишь когда мы позволяем.

Кирилл молча кивнул.

— Так вот. Имеем сведения, что среди нападавших может оказаться очень любопытный для нас человек. Надобно, дабы кое-то знал, что он тоже у нас. Там ты мог проехать мимо. Ну, а здесь-то ты всех на славу разглядел.

— Так он попался?

— Еще не знаем.

— А прочих — всех переловили?

— Всех никогда не переловишь, княже. Бывает невозможно, бывает без нужды — до времени, вестимо. Но нынче сети полнехоньки, спасибо вам обоим. А ведь еще, не забудь, были и другие — те, которые увязались за 'похитителями' из Ратиборовых соколов. Там тоже, доносят, улов изрядный.

Кирилл опять кивнул и вдруг неожиданно по-детски пожаловался:

— Я дорогу потерял, а Иов взял да и бросил меня! Мне так плохо еще никогда не было. Может, оттого у меня и получилось... ну, то что получилось. Димитрие, а вдруг что-то пошло бы не так?

— Княже, брат Иов в любом случае повернул бы на то, как нам было надобно. Сомневаешься?

— Нет... Иов еще на площади оставил, 'неусыпающие' тут прятались до последнего... А если бы со мной что-то случилось?

— С тобою и случилось, княже! — вроде как удивился Димитрий. — Но только ты ли, как трава, под косою падал? Ты ли заживо каменел да на воздусях висел, обмочившись? А теперь окажи милость — перечисли-ка свой ущерб! То-то же... Помнишь, как в сердцах обмолвился ты Иову за Марфиным Уделом, что беречь не тебя, а от тебя самого надобно? Выходит, не обмолвился — правду сказал. Хоть всей правды о себе пока ни ты не знаешь, ни мы.

Кирилл ощерился:

— А как же мне знать всю правду, коли вы ее по малой ложечке выдаете! Изредка! По своему разумению! Но я приметил, что все носились со мною, как курица с яйцом, задолго до того, как в меня молонья угодила. А что я тогда умел? Только мысли иные зреть, да и то не всегда. Что-то тут не так, воля ваша!

— О Господи... — Димитрий покривился. — Ты думаешь, что это молонья тебя одарила? Нет, отроча младо, — она только разом пробудила лишь то, что уже было в тебе. А оно все равно проснулось бы — в свой час.

— Мыслю, вы заранее знали, что меня 'понесет'. Да нет — всё загодя продумали да выстроили именно так, чтобы меня 'понесло'. Верно? — повысил голос Кирилл.

— Верно, княже.

— Зачем?

— Чтобы ты во всей красе явил дары свои. А если пока открываются они лишь подобным образом — как же иначе было узнать о них? И тебе самому, и нам.

— Жестоко это... Да, жестоко!

— Отцу своему так же сказал бы?

— Отец со мной так не поступил бы! Никогда!

Димитрий хмыкнул, сбросил ноги со скрыни. Наклонился в сторону Кирилла и движением ладони пригласил придвинуться поближе. Проговорил доверительно:

— Что касаемо тебя, юный княже Кирилле, — и я, и прочие лишь исполняем по мере сил своих отцовские наказы Вука-Иоанна, князя Белецкого и Гуровского. Их еще изрядно имеется в той грамотке, что вез ты зашитою в поддоспешник. Придет время — отец Варнава явит её тебе. А пока не поверишь ли мне на слово?

Кирилл растерянно кивнул. Добавил упрямо:

— Все равно вы меня просто использовали!

Димитрий откинулся на спинку кресла. Сложив ладони на животе, задергался, отрывисто и утробно заухал. Кирилл вспомнил, что ему раньше никогда не доводилось слышать, как тот смеется.

— Ух-ух-ух! Ух-ух-ух! Экое дитятко славное, экое смышленое! Так и хочется петушком на палочке одарить! Ух-ух-ух!..

Добыв из кармана огромный бязевый платок, Димитрий обхватил им красный и дырчатый, как спелая клубника, нос. Коротко протрубил в него и, спрятав обратно, гулко ткнул себя в грудь коротким пальцем. Заговорил неожиданно жестко:

— Прежде меня использовали, как сына, успешного торгового человека, мужа, отца, кормильца. Нынче пользуются моей головой, хитростью, опытом и еще кое-какими нажитыми умениями. Да что обо мне! — его палец перешел на Ворона. — Давай-ка поговорим о том, как все, кому не лень, используют Отца нашего Белого. Уж второй век подряд!

— Не надобно далее, Димитрие. Я понял. Простите...

— Да ладно... У одних это называется служением, княже, у других — службой. Начинай привыкать помаленьку.

— Детство всегда не хочет уходить, — добавил Ворон. — И руками за тебя цепляется, и плачет над собой. Не стыдись этого — по-иному никто не взрослеет. А тебе сейчас пришла пора Видану навестить. Так что ложись на эту лавку и закрой глаза.

* * *

У начала лестницы и на верхней площадке стояло по паре послушников Иова. В полусумраке неожиданных поворотов поджидали 'неусыпающие', а у приотворенных окошек в торцах коридора — сгорбившиеся над пищалями стрельцы в синих кафтанах. Димитрий подвел его к одной из дверей, обозначенной с обеих сторон рослыми молчаливыми дубравцами, подтолкнул в спину и заковылял обратно.

Увидев Кирилла, Видана вскочила, уронив наброшенную на плечи лисью шубу и с шумом повалив столец. Вместе с нею поднялся сидевший рядом Ратибор:

— Здравия и долголетия, княже!

Не дожидаясь ответного приветствия, ухватил за плечи, крепко встряхнул и со словами: 'Молодец! Честь тебе! А я дозоры проверю, побудьте пока без меня...' быстро захлопнул за собой дверь. Приглушенный голос его, отдав какие-то короткие распоряжения, умолк.

Видана сорвалась с места, подпрыгнула, судорожно ухватившись за кирилллову шею и повиснув на ней со сдавленным всхлипом, задышала щекотно, горячо и влажно в отворот рубахи. Покачнувшись от внезапно навалившейся сладкой истомы в ногах, Кирилл свел руки за ее спиной, осторожно прижал к себе. Видана запищала — тихонько и протяжно.

— Ох, прости! — раскаянно сказал он, немедленно ослабив хватку.

В ответ ее руки лишь крепче сдавили шею.

— Нет-нет-нет! — зашептала она прямо в ухо, огорченно и сердито. — Наоборот — еще сильнее! Еще, еще, еще...

— Видана, я же так тебе все ребрышки переломаю...

— Ну и переломай...

— А ты меня задушишь — мне уже дышать нечем...

— А ты и не дыши...

* * *

— В твоих глазах боль и тоска, — проговорил Белый Ворон в спину Димитрию, который угрюмо возвращался к своему креслу.

— На душе тяжко, Вороне. Ох и тяжко... У меня младший внук старше, чем он. Мне его к груди хочется прижать, да в макушку поцеловать — знаешь, как дивно у них, у внуков, головушки-то пахнут! — а вместо этого... Зря я тебя послушался...

— Это, Димитрие, твое сердце говорит, а не разум. Сейчас этому голосу внимать — ко всеобщей беде приведет. И князь Ягдар от ложной жалости ущерб претерпит. Ты просто устал.

— А ты — нет?

— Белым Отцам силу Древние дают. Вот отступятся от меня — тогда и я упаду. А на ночь выпей немного горячего вина с медом да пряностями, нынче уже можно.

— Ты же знаешь, Вороне, что я хмельного ни в каком виде в рот не беру. Хочешь сказать, что в ближайшее время все спокойно будет?

— Принятое из моих рук — лекарством станет, обета не нарушишь. А спокойствия пока не жди, просто теперь уже не все зависит только от твоих задумок и стратегм.

Димитрий завозился в кресле и заворчал, опять забыв про отсутствующие подлокотники и оцарапавшись:

— Да знаю, что ты прав, знаю... Это я так...

Где-то в недрах Бобыниных палат будто ударил гром. Димитрия ощутимо тряхнуло, а скрыня под его ногами отозвалась глухим нутряным звяканьем. Он вздрогнул, но, успев заметить легкую улыбку на лице Белого Ворона, тут же успокоился и хмыкнул догадливо:

— Дети шалят?

— Дети. Им можно. А ты, Димитрие, через малое время во двор спустился бы — что-то еще случилось...

* * *

Когда Кирилл наклонился, собираясь наконец-то опустить ее на пол, Видана быстро поджала ноги и строптиво засопела.

-У меня уже шею свело! — пожаловался он.

— Ничего, потерпишь!

— А если я так и останусь кривошеим?

— Мне же лучше — другие на тебя заглядываться не станут!

— Я уже сесть хочу!

— А я не хочу!

— Ну, тогда попробуем эдак...

Перехватив ее половчее на одну руку, другою Кирилл поднял с пола шубу, ногой поправил поваленный столец. Уселся сам, опустив Видану на колени и обернув меховыми полами обоих. Она подтянула ноги, свернулась клубочком. Ее руки оставили шею, зато тут же обвились поперек груди.

— Угадал? — спросил он, склонив голову.

В щели между меховыми створками появился прищуренный от удовольствия глаз:

— Еще и как... Ты на меня не сердишься, Ягдар?

— За что? А, ну да... Нет, конечно. Знаешь, мне кажется, что никогда не смогу рассердиться на тебя.

— Это потому, что ты у меня сильный, благородный и умный!

— Не, это потому что я... Знаешь, а у меня такое чувство, будто я и в самом деле спас тебя! — Кирилл хмыкнул. — Забавно, да?

Высунувшись наружу, Видана сказала сердито:

— Нет, не забавно! Ты у меня сильный, благородный и умный, но дурак! Это так и есть! На самом деле!

— И то верно! — сказал Кирилл послушно. — Я на самом деле дурак.

Быстрый кулачок тюкнул его по лбу:

— У, поганец... Я хотела сказать, что ты-то спасал меня взаправду! Ведь так? Неужто не понимаешь?

— Ну, если подумать, то...

— Тут и думать нечего — я-то знаю, что права!

— И то! — опять согласился Кирилл. — Теперь и я это знаю.

Видана нырнула обратно, удовлетворенно замурлыкала что-то в подмышку.

— А хочешь — я тебе колыбельную спою? — предложил Кирилл. Закачался из стороны в сторону, завел негромко: — Баю-баюшки-баю, баю ладушку мою...

Спохватившись, спросил:

— Может, сядем уже поблагочиннее, а? Вдруг Ратибор решит, что с нас довольно, да и вернется?

— Не вернется! — Видана хихикнула. — Отец у меня такой же благородный и умный, как и ты. К тому же, я дверь накрепко затворила.

— Не помню такого... Да вон сама погляди — засов-то не заложен!

— Это тебе без засова двери не запереть, а мне он вовсе не надобен!

— А, ты об этом... Я тоже так умею.

Голова Виданы опять вынырнула наружу:

— А я еще могу вон тем поставом с посудою двери подпереть!

— Ха! А я вообще могу его хоть на потолке утвердить!

— Да?

— Да!

— А давай лучше мы сами на потолке окажемся — чтобы и сидеть так же, и чтобы шуба вниз не упала, и чтобы голова не кружилась! Сможешь?

— Ага. Только держись покрепче.

— Боишься, что уронишь?

— Нет. Просто мне так приятнее...

Комната скособочилась, стена оказалась наверху, тут же сменившись полом. Ножки стольца гулко ударились о потолок, с которого редкими снежинками осыпались — или поднялись в воздух? — мелкие чешуйки сухой извести.

Видана тихонько взвизгнула от восторга, откинула в стороны полы шубы, которая сразу свалилась с Кирилловых плечей вниз — на потолок, — и соскочила вслед за нею, на всякий случай придерживая подол.

— Не боись! — сказал Кирилл покровительственно, поднимаясь на ноги. — Здесь уже все само по себе послушным будет.

— Ух ты... — Видана осторожно запрыгала, тихонько захлопала в ладошки. — До чего же здорово... И даже голова ничуть не кружится... Ягдар, а давай и кроватку мою, и столик, и постав сюда же перетащим? Уютненько будет! Хоть ненадолго, а?

— Ну давай.

— Только чур: теперь я попробую!

Видана свела брови, протянула руки и старательно засопела.

— А пальцами-то зачем при этом шевелить? — полюбопытствовал шепотом Кирилл. — И сопеть?

— Не мешай...

Основательный дубовый постав, забренчав содержимым, покачнулся и стал помаленьку надвигаться на них сверху — от пола.

— Видана, про посуду не забудь — ее тоже надобно, чтобы...

— Да знаю, знаю...

Звяканье прекратилось. Темный ковчег осторожно лег на бочок, перевернулся вальяжно, явив в пазухах мохнатых от пыли толстых ножек древние паучьи гнездилища. Немного помедлив, чуток отодвинулся в сторону и с прежним достоинством продолжил спуск.

В дверь постучали. Подергали, постучав еще громче и настойчивее. Голос Ратибора прокричал что-то неразборчиво.

— Ой, матушка моя родная... — испуганно прошептала Видана, округляя глаза. — Ягдар, что же делать-то, а?

— Как что? Отпускай, — сказал Кирилл. — Только вначале дверь, а потом...

Его последние слова заглушил грохот, смешанный с разноголосым трескучим перезвоном -огромный постав, отбросив былую солидность, проворно вернулся на пол, перегородив собою комнату. Дверцы его распахнулись, теряя стекла и шумно выплескивая к порогу крупные и мелкие остатки столовой утвари. С потолка к ним проворно потянулись известковые дымки.

— Не получилось...— огорченно сказала Видана.

В комнату осторожно заглянул Ратибор. Молча покрутив головою, поднял глаза:

— Спускайся, княже. Дело нежданное — уж не обессудь. Доченька, если хочешь — пока там поскучай, но твоя помощь тоже может оказаться нелишнею.

— Ты сама? — тихо спросил Кирилл.

— Давай уж лучше ты... — поспешно и так же тихо ответила Видана.

Пока они возвращались, постав успел торопливо отодвинуться к стене, стыдливо запахивая разбитые дверцы да подгребая под себя звякающую груду былой посуды. Столец присоединился к своему собрату у кровати, а шуба попыталась опуститься на плечи Виданы, которая в ответ на это строптиво мотнула головой. Шуба послушно упорхнула прочь и, найдя на стене гвоздь, успокоенно повисла на нем.

— Один из пленников сбежал, — сказал Ратибор. — Заставил отпереть замок, потом обездвижил стражу 'неусыпающих'. Затем троих людей брата Иова и четверых стрельцов. Взял коня. Надворному дозору, надо полагать, отвел глаза. Сейчас от нас -стрел за десять, самое меньшее. Сможешь вернуть?

Кирилл изменился в лице:

— В какую сторону поскакал?

— Как показать — со двора или из окна довольно будет?

— Нет. Просто рукою. Начальное направление.

Ратибор немедленно ткнул пальцем куда-то поверх его левого плеча.

— Видана, помогай... — глухо попросил Кирилл, поворачиваясь. Наощупь нашарил ее ладошку, сплел и сжал пальцы. Их плечи сблизились, замерли. Ратибор отвел в сторону лицо. В наступившей тишине стало слышно, как посудные осколки, наспех затолканные под постав, осторожно обустраиваются там поудобнее.

— Нет, не вижу... Видана, а ты?

— И я не вижу...

Ратибор, помрачнев, опустил голову, несильно стукнул мягким кулаком о косяк:

— Ну что ж... Ладно...

Кирилл рыкнул, выпустив ладонь Виданы, резко обернулся:

— Ударь меня! Да посильнее — ну же! Видана, не мешай!

Кулак Ратибора отделился от косяка, завис в нерешительности. Потом, вдруг укрепившись, впечатался в грудь Кирилла. Тот отшатнулся, сделав пару шажков назад — Видана неуклюже попыталась заслонить его собою. Сказал сипло и зло:

— Я просил — посильнее! Видана, уйди с дороги! Да помогите же вы мне оба, ну!

Второй удар отбросил его, опрокинул навзничь. Он грохнулся затылком об пол, кувыркнулся назад, по пути зацепив ногами и повалив оба стольца. Видана заголосила и забилась в отцовских руках. Перебравшись на четвереньки, Кирилл прохрипел:

— Ратибор, выставь ее за дверь, что ли... Хорошо, оставайся, только замолчи... Молчать, я сказал!

Продышался, опустив голову. Натужно откашлялся, поднялся на ноги и с мертвыми глазами побрел к двери прямо сквозь Ратибора с Виданою в охапку — тот немедленно уступил дорогу. Поворачивая к лестнице, проговорил через плечо:

— Нашел... Веду, он возвращается... Готовьте встречу...

Ратибор, выскочив из-за его спины, беззввучно понесся вперед.

— Видана, руку... И в лицо мне не смотри...

Ее ладошка вернулась в ладонь Кирилла, а пальцы опять сплелись.

Уже на выходе во внутренний двор кто-то заботливый успел накинуть сзади на плечи Виданы все ту же лисью шубу. Под широким крыльцом нетерпеливо пофыркивали, перетаптывались кони синих стрельцов и охотников, среди которых уже был и сам Ратибор. Он поднял руку, обращая на себя взгляд, спросил:

— Откуда ждать?

Кирилл движением головы молча указал на левое крыло палат. В ответ раздался дружный конский топот, вскоре затихший за углом.

Видана почувствовала, что тепло его ладони постепенно превращается в тяжелый жар, от которого стало сводить локоть, а затем плечо. Пальцами свободной руки она коснулась кованого цветка ограды крыльца. Ей сразу стало легче, жар ощутимо спал, а плечи Кирилла обмякли.

Сзади послышались размеренные шаркающие шаги, наружу выбрался Димитрий. Прохаживался взад-вперед в стороне, с угрюмым недовольством разглядывая отпечатки своих подошв на снегу.

Незаметно подкрались сумерки. Ночной ветер проснулся, закружил по двору снежные завитки. Видана вдруг поняла, что по-иному стала ощущать и снежинки на лице, и сам мороз. Но как только она подумала об этом, ладонь Кирилла напряглась. Он подался вперед и сказал:

— А вот и они...

В темной массе конных, появившихся из-за левого крыла палат, уже было трудно разглядеть кого-либо.

— Княже, подведи его поближе, — попросил Димитрий.

Один за другим вспыхнули факелы в чьих-то руках.

Охотники и стрельцы обтекли крыльцо кругом, придвинув к самому ограждению всадника в тулупе с чужого плеча, явно позаимствованном у кого-то из надворного дозора. Кирилл со слабым удивлением узнал в нем обладателя завитых усов и гишпанской бородки. Он сидел в седле, выпрямив спину, совершенно спокойно, даже отрешенно и, не мигая, смотрел прямо перед собою.

— Как взяли? — поинтересовался Димитрий у Хотко, который оказался рядом с ним.

— Да он сам помаленьку рысил нам навстречу, — отозвался тот. — Такой же, как и сейчас.

Димитрий угукнул и перебрался поближе к Кириллу. Из-за спины спросил на ухо:

— И как же нам его дальше-то содержать?

— А хоть без запоров и вообще без самой стражи. Он у нас отныне будет мирным и послушным — всем малым детям во укор да назидание. Правда ведь, добрый человек? Да яви милость — назовись-ка!

Глаза беглеца ожили:

— Мое имя Вышата. Княжич Вышата. Это правда, князь Ягдар-Кирилл. Я отныне буду мирным и послушным — всем малым детям во укор да назидание.

Видана отчего-то нахмурилась, поглядывая на него исподлобья.

— Ладно, уводите! — Димитрий махнул рукой. — Ратибор, яви милость, окинь там своим глазом, что да как...

Удовлетворенно кивнул и повернулся, собираясь возвращаться в дом.

Ладошка Виданы пошевелилась в кирилловой руке, подергала ее тревожно:

— Это не он, Ягдар!

— Кто не он?

— Ну, этот княжич Вышата — это не он! Ты что: не видишь?

— Чего не вижу?

— Отец! — закричала Видана. — Верни его!

— Ратибор! Хотко! -поддержал Димитрий, спросив с нескрываемой тревогой в голосе:

— Что не так?

— В этом Вышате силы нет — я же вижу! Не его власть над стражей была, им самим кто-то управлял! Ягдар, да что с тобой?

Вернувшиеся дубравцы и синие стрельцы молча ждали. Димитрий, угрюмо переступив с ноги на ногу, опять обратился к изучению своих следов. Княжич Вышата кротко и доверчиво глядел поверх голов Виданы и Кирилла.

— Да ничего со мной, все ладно... — он потер лоб. — А ты права...

— Он просто устал, девонька, — проговорил Димитрий. — Значит, это просто Петрушка на руке того неведомого кукольника, который в числе прочих пока что под стражей. Пока что...

Десятник Хотко пошевелился в своем седле, пробормотав что-то.

— Его самого сегодня уже не найти — сил не хватит... — Димитрий внимательно взглянул на Кирилла. — А до утра это дело не отложишь. Что поделаешь, придется Ворона беспокоить — он-то у нас двужильный.

— Не надо, Димитрие, — сказала Видана. — Ямогу всех пленников в сон погрузить — никто не устоит. Проспят, сколько надобно будет, пока сама не разбужу. А утро вечера мудренее — завтра поищете. Или поищем.

Димитрий испытующе посмотрел на нее, кивнул:

— Добро. Тогда пойдем-ка не мешкая. А ты, княже, возвращайся в дом.

— Идти тоже никуда не надо. Вы мне только на тот домик укажите, где они... — Видана кивнула в сторону многочисленных дворовых построек и служб.

— Даже так... Они в поварне: это вон тот домик, что ближе всего к нам — видишь? Там подвалы да погреба знатные.

— Димитрие, только уснут-то все, кто в стенах пребывает, все до единого. Я по-другому пока не смогу. Может, на время вывести оттуда стражу?

— Да уж не помешает... — Димитрий усмехнулся мельком. — Хотко, этого Вышату — на прежнее место. Ратибор, запоры и прочее проверишь — и все прочь из дома. Видана, им подальше отойти, или как?

— Подальше? Наверное, нет... Я же за стены не выйду, я — только внутрь... — она попыталась показать что-то руками.

— Понятно, понятно! — поспешил успокоить ее Димитрий. — Давайте, братия!.. Княже, ты как — еще стоишь? Не падаешь?

— Я же говорил, что со мною все ладно.

— Ну да. Ты уже сутки не ел ничего. Дай слово, что перед сном непременно повечеряешь.

— Есть не хочу и слова не дам.

— Хорошо, хорошо. Об этом потом... — Димитрий отмахнулся и замолчал, ожидая.

Вскоре прочь от поварни черными тенями промчались всадники, за ними по пятам поспешали пешие.

Димитрий хмыкнул:

— Ну да, — решили, что береженого, как говорится...

И те, и другие сгрудились в дальнем углу двора, там вспыхнул огонь. Кто-то замахал факелом, закричал.

— Теперь давай, девонька. Давай, милая... — попросил Димитрий.

— А все уже! — сказала Видана, наморщив нос.

— Вот как... Не ожидал... Ну что ж — слава Богу!

— А почто даже руками не подвигала да пальцами не пошевелила? — поинтересовался Кирилл. — И не посопела при этом — как же так?

— Шутишь, значит... Это добрый знак! — заметил Димитрий. — Теперь вот что: я тут еще побуду, а ты, Видана, сейчас отведешь его в трапезную — помолчи, княже, не с тобой говорят! — да проследишь, чтобы не отвертелся и повечерял. Обещаешь?

— У меня не отвертится, Димитрие!

Тот довольно ухмыльнулся:

— Да я знаю... Тогда до завтра. И доброй ночи, дети!