Его благородие

Примечание Марфы Никаноровны

Мне всегда казалось, что ОВ (я так дальше буду называть Олега Васильевича) неверующий, но ловко скрывает это. Если он не православный, то к какой религии он относится? Обрезания нет. Не схизматик. Не буддист. Чистый ортодокс. Но вот то, что его признают соратником капитана Сорви-голова, в это никто не мог поверить.

Глава 27

— Я так и знал, что наживу с вами неприятностей, — начал громить меня генерал-лейтенант Медведев, — то вы поэт как лорд Байрон, то начали готовить из своей роты снайперов и сами оказались снайпером, за которого английским правительством назначена крупная награда. Какие ещё подарки хранятся в вашем загашнике? Что я отвечу генерал-губернатору, что я отвечу Его Императорскому Величеству за то, что пригрел на своей груди злейшего врага нашего союзника — Британской империи? А у вас, господин подполковник, есть что добавить?

— Полностью согласен с Вами, Ваше превосходительство, — согласился с генералом подполковник Скульдицкий.

— Я слушаю Вас, — сказал генерал и стал ходить передо мной, как разъярённый лев в своей клетке.

— Ваше превосходительство, — чётко доложил я, — когда началась англо-бурская война, мне было всего семнадцать лет, а когда она закончилась, мне было только двадцать лет. Я даже теоретически не мог находиться в Африке, потому что такие события не пропадают из памяти даже при травмах.

Генерал остановился и хмуро посмотрел на подполковника Скульдицкого:

— А вы, господин подполковник, даже не удосужились посчитать цифры и прийти к ясно видимому выводу? Ладно я старик, можно было бы позабавить старика историей, а вы так поспешно со мной согласились. Нет уж, если ты человека поддерживаешь, то поддерживать его нужно всегда. Что будем делать, господин зауряд-прапорщик? — спросил он меня.

— Ваше превосходительство, — сказал я, — предлагаю ничего не делать. Слухи сами утихнут. Любое действие будет воспринято как охапка хвороста в тлеющий костёр. Умные люди сами всё поймут, а дуракам ничего не докажешь. Зато авторитет нашего корпуса будет на высоте.

— Дельно, — согласился генерал-лейтенант, — а вам, господин зауряд-прапорщик нужно тщательно готовиться к экзаменам, чтобы летом будущего года мы с радостью вручили вам эполеты подпоручика армии Его Величества. А сейчас, господин подполковник, слушаю вас о деле зауряд-прапорщика, с которым вы пришли ко мне. Или оно сильно секретное?

— Что вы, Ваше превосходительство, — сказал представитель корпуса жандармов, — дело даже очень приятное. По консультации зауряд-прапорщика Туманова мы провели операцию по прекращению деятельности Большевицкого центра и газеты "Пролетарий". Были арестованы руководители и два опасных террориста-грабителя по кличке Коба и Камо. Высочайшим указом группа сотрудников была награждена орденами, в том числе и Ваш покорный слуга орденом Святого Равноапостольного князя Владимира четвертой степени, а Ваш зауряд-офицер Туманов награждён знаком отличия Святой Анны с бантом за поимку особо важных государственных преступников и открытие важных сведений, относящихся до правительства. Прошу вручить награду зауряд-прапорщику Туманову и денежную награду в сто рублей.

Генерал взял из поднесённой коробочки медаль позолоченного серебра с красным мальтийским крестом и короной сверху на ленте ордена Святой Анны и прикрепил мне на грудь.

— Поздравляю, господин зауряд-прапорщик, — сказал он, — а почему вы не заберёте его и не присвоите ему сразу чин корнета? — обратился он к подполковнику Скульдицкому.

— Предлагали, Ваше превосходительство, — сказал подполковник, — отказывается, говорит, что хочет стать армейским офицером.

— Похвально, господин зауряд-прапорщик, — сказал генерал-лейтенант Медведев, — идите, голубчик, исполняйте свои обязанности. Наслышан о ваших стрелковых успехах и о пристрелке всех винтовок вашей роты. По весне у нас пройдут несколько соревнований по стрельбе, конным гонкам и гимнастике. Надеюсь увидеть вас в числе победителей.

— Рад стараться, Ваше превосходительство, — я повернулся и вышел из кабинета.

Надев шашку, я стал дожидаться подполковника Скульдицкого, чтобы уточнить, как прошла жандармская операция.

Наконец, подполковник Скульдицкий вышел из кабинета директора корпуса.

— Однако, у меня с вами получилась небольшая конфузия, — со смехом сказал он, — наши волонтёры воевали в Африке с англичанами, и я поверил в сплетню, которую кто-то ловко запустил в город и в газету. Было бы вам чуть побольше лет, то я бы совершенно не сомневался, что вы действительно друг капитана Сорвиголова. Я пришёл к директору с наградой для вас, а он мне рассказал эту историю. Я её уже слышал, но подумал, что если уж такой уважаемый генерал говорит о ней, как о факте неоспоримом, то вряд ли есть необходимость спорить с ним. Мои поздравления с медалью, вручаемой за заслуги в мирное время. По вашей наводке мы провели замечательную операцию. Арестовали Ульянова, Кобу и Камо. Скоро будет суд над ними. Столыпинских галстуков они избежат, но надолго будут изолированы от общества.

— России революция не нужна, но если власть не будет сама себя реформировать, — сказал я, — то реформу проведут восставшие пролетарии под руководством дворян и интеллигенции. И реформа будет проводиться по правилу:

Никто не даст нам избавленья:

Ни бог, ни царь и не герой.

Добьёмся мы освобожденья

Своею собственной рукой.

Весь мир насилья мы разрушим

До основанья, а затем

Мы наш, мы новый мир построим,

Кто был ничем, тот станет всем.

И обратите внимание на припев, что "это есть наш последний и решительный бой". Это всё является программой действий на ближайшие годы, и как только государство ослабнет, вот тут они и появятся. Чего мне объяснять вам это, вы сами назубок знаете текст Интернационала.

— Всё-таки, зря вы не идёте к нам, — сказал подполковник Скульдицкий, — это бы и было начало реформы правительства.

— Господин подполковник, — ответил я, — вот когда Царь перестанет разгонять Государственную Думу и если власть его будет ограничена законами, то тогда можно вернуться к вашему предложению. А до этого всё это бесполезно. Чем больше отрубать голов у гидры революции, тем больше будет вырастать голов. Если гидру не подкармливать беднейшими слоями и обиженными правительством интеллигентами, то гидра сама исчезнет или станет настолько маленькой, что на неё никто не будет обращать внимания.

— Тихо вы, — оглянулся по сторонам жандарм. — Вы про ограничения Самодержавия не вздумайте где-то сказать. Сами погибнете и невинных людей за собой потянете. Помните, я обещал вам показать одного человечка, который в будущее заглядывает намного дальше, чем вы?

— Помню, — сказал я, подозревая что-то нехорошее, что можно ждать от жандарма даже после вручения награды от него.

— Тогда пойдёмте, — предложил подполковник, — не люблю откладывать срочные дела в долгий ящик.

Выезд подполковника стоял на стоянке у здания генерал-губернатора. Ни дать, ни взять, а персональная машина мощность одна лошадиная сила.

Ехать оказалось недалеко. Это была больница на окраине, которая с лёгкой руки Антона Павловича Чехова получила общее название на всей территории Российской империи как "палата номер шесть". Дурдом, одним словом.

Подполковника Скульдицкого встретили там как родного человека. Вопреки законам природы и физики, одинаковое здесь притягивается, а противоположное отталкивается. Место Ньютона здесь свободное и кто раньше сформулирует законы общественной жизни, тот быстрее получит всемирную славу. Старина Фрейд до этого не додумался. У него всем миром управляет эрекция и течка, а вот первооснова ускользнула от его внимания.

— Покажите нам Крысякова, — сказал подполковник главному врачу.

Нас подвели к двери и приоткрыли маленькую дверцу, за которой скрывался глазок, диаметром примерно в десять сантиметров.

В палате стояла одна койка, привинченная к полу и бесновался человек, выкрикивающий хрипловатым голосом непонятные для людей первой декады двадцатого столетия фразы:

— Вы не имеете права. Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик. Меня знает сам товарищ Горбачёв. Я буду жаловаться в Организацию Объединённых Наций. Мы вас всех танками подавим. Смерть фашистским оккупантам. Наше дело правое. Мы победим. Победа будет за нами. Мы можем повторить. Долой международный сионизм. Да здравствует товарищ Ленин. Да здравствует Интернационал!

— Типичный случай агрессивной шизофрении, — сказал врач. — Маниакальное состояние. Попал к нам третьего числа января 1907 года. Назвался Крысяковым Вадимом Петровичем, одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года рождения. Уроженец Энска. Проживает на улице Десять лет Октября. Образование восемь классов. Умеет читать. Заговаривается об автомашинах, самолётах, катерах на подводных крыльях. Легко впадает в агрессию. Опасный тип. Проскальзывают социалистические лозунги.

— Получается, что я здесь не один, — подумал я. — Голос определённо знакомый. Можно не шевелить пальцем, и он останется здесь навечно. Чем больше будет упорствовать в том, что он знает, тем сильнее будет диагноз. Тут, кто первым успел надеть белый халат, тот и главный. Если его освободить, то одним налётчиком будет больше. А если удастся его перевоспитать? Как бы не так, — возразил я сам себе. — Ты что не помнишь результаты перевоспитания уголовников после революции? Эти социально близкие заполонили партийные органы и органы безопасности, устроив массовый террор. Но мы-то им не дадим так развернуться. Поэтому придётся помогать.

— Разрешите мне поговорить с ним один на один, — сказал я. — Тип очень интересный. Возможно, что из него можно выудить что-то стоящее.

Моя последняя фраза так заинтересовала подполковника Скульдицкого, что он тут же дал команду открыть камеру-палату и взял мою шашку на хранение во время беседы.

— Олег Васильевич, — сказал он, — мы постоянно на стрёме. Чуть что — поможем.

Вход в палату военного и не в белом халате озадачил Крысякова. Он сразу сжался и стал ожидать, если не мордобоя, то какой-то пакости от властей. Обычный уголовник, который уже сиживал в тюрьмах и знает повадки тюремных властей.

Я внимательно присмотрелся и мне показалось, что я его знаю.

Ну-ка, — скомандовал я, — скажи: мужик, огонька не найдётся?

Крысяков сжался в предчувствии нехорошего.

— Тебе что, всё время повторять надо? — низким тоном сказал я.

— — Мужик, огонька не найдётся? — сказал Крысяков.

Он! Точно он! Сука! Как он то попал сюда? Ага, он обхватил своими руками мои руки с зажжённой спичкой. И мы оба попали сюда. Только я в отключке, а он живой и здоровёхонький. Меня люди спасли, а его эти же люди и повязали.

— Хочешь жить, сука? — зловеще спросил я.

Крысяков согласно мотнул головой.

— С сегодняшнего дня перестань кричать всякую ерунду, — сказал я. — Ты знаешь, какой сейчас год?

Крысяков отрицательно мотнул головой.

— Заруби себе на носу, — сказал я. — Сейчас вторая половина одна тысяча девятьсот восьмого года. Девятьсот восьмого года и тебя с твоим интернационалом и товарищем Лениным скоро постоянно в смирительной рубашке держать будут. Ты этого хочешь?

Крысяков отрицательно мотнул головой.

— С этого дня, с этой минуты ты ничего не помнишь и ничего не знаешь, — сказал я. — Начинаешь учиться всему по новой. Как маленький ребёнок. Я за тобой пригляжу. И учти. Продолжительность твоей жизни будет зависеть от длины твоего языка. Я и сейчас могу тебя пристрелить, скажу, что ты изготовился на меня нападать. Помнишь, как говорил товарищ Сталин? Нет человека и нет проблемы. И запомни ещё раз. Ты меня не знаешь. А ты и так меня не знаешь. Будешь доказывать обратное, тебя начнут лечить обливанием ледяной водой и электрическим ваннами. Это у них сейчас самое модное лечение. Не доводи дело до греха.

Я встал и вышел.

— Ну как? — в один голос спросили главный врач и подполковник Скульдицкий.

— Нормально, — сказал я, — похоже, что его что-то испугало, вот и начал выкрикивать что-то бессвязное. А, может, мухоморной настойки хлебанул. Шаманы её частенько применяют. Напьются и рассказывают, что им привиделось, как они с богами общаются. А, может, мундир на него завораживающе подействовал. Возможно, что слушал и социал-демократов. Но было бы интересно ещё понаблюдать за ним.

В окошечко было видно, Что Крысяков спокойно сидел на кровати и даже не пытался качать свои права, понимая, что никаких прав у него нет и они появятся только тогда, когда он докажет, что к нему возвращается разум и человеческие черты.

Мы вышли из больницы.

— Это очень интересно, как вы успокоили буйнопомешанного, — сказал подполковник. — Вас куда подвезти?

— Спасибо, — сказал я, — зайду к моим спасителям, благо больница, куда я попал совсем недалеко. Воспользуюсь случаем, чтобы высказать слова благодарности.

Скульдицкий кивнул головой, и я ушёл.

В больнице я похвастался новенькой медалью и поспешил в корпус. Через час строевая подготовка на плацу. Собираюсь представить миру новую песню. Новая песня она здесь, а у нас она была написана в 1942 году поэтом Виктором Гусевым, а музыку написал композитор Соловьёв, сами понимаете, Седой. Я её долго вспоминал, возможно, что-то и переделал. Мы её две недели потихоньку разучивали в казарме. "Взвейтесь соколы орлами" это уже старинная песня, нужно что-то новенькое. Добавим огонька к городской сплетне.

Рота была почти вся на месте, за исключением караула. Все одеты тепло. Погода рождественская, лёгкий морозец, от песни никто не простынет.

Окна административного корпуса и окна учебных классов наполовину тоже выходят на плац.

Подаю команду:

— Рота, с места, с песней, шагом марш!

И пошло, да ещё на голоса.

Вдоль квартала, вдоль квартала взвод шагал,

Вася Крючкин подходяще запевал.

А навстречу шла Маруся не спеша,

Ну раскрасавица-душа.

Увидала Васю Крючкина она,

Улыбнулась, точно полная луна.

А Василий понимает, что к чему, -

Маруся нравится ему.

Позабыла тут Маруся про дела,

Повернула и за нами вдруг пошла.

А наш Вася — он знаток сердечных ран, -

Он разливался, как баян.

Тут возникла эта самая любовь,

Что волнует и тревожит нашу кровь.

Видим, Вася от волненья побелел

И снова песенку запел.

Так мы пели, может, два иль три часа,

Захрипели, потеряли голоса,

Но не сдаёмся: в нас самих играет кровь,

Мы стеною за любовь.

Видит взводный, что плохи наши дела.

Эх, Маруся, до чего нас довела!

Крикнул взводный: "Эту песню прекратить!"

Ну, значит, так тому и быть.

Песня понравилась всем. В пятницу, когда рота шла на помывку в городскую баню, эту песню исполнили в городе, а в воскресном номере газеты "Губернские ведомости" был опубликован текст песни с указанием на моё авторство. Неудобно, но как мне кажется, что при небольшой коррекции прошлого будущее может стать не таким, каким оно стало. Возможно, что не будет той войны и не окажется, что поэт Виктор Гусев будет ярым сторонником массовых репрессий в СССР, а эта песня всё равно будет звучать на просторах нашей родины.