* * *
Вспомнил всё, что знал про эту особу…
Вот же тоже — судьба-судьбина!
Молодая, ещё и двадцати лет нет, но якобы замужем за Ягодой с 1914 года — когда ей было всего девять лет от роду. Хм, гкхм… Скорее всего, этот педофил её просто растлил, а влиятельная родня — скрыла это под фиговым листком религиозного брака.
Хотя кто его знает, да и надо ли знать такие грязные подробности…
После гимназии, которую заканчивала уже как советскую трудовую школу, Московского университета и общественно-комсомольской работы в начале 20-х, без всякого сомнения — по протекции мужа, Ида Авербах устроилась следователем Московской прокуратуры.
Дослужилась до должности помощника главного столичного прокурора и, даже написала в 1936 году книгу о деятельности ГУЛАГА — как о гигантской фабрике по «перековке» человеческих отбросов в активных и сознательных строителей коммунизма.
Литературный труд был оценён должным образом и, в 1937 году — Иду Леонидовну расстреляли вместе с мужем, братом и многими другими «невинными жертвами» — как по мнению сталинских судей, не подающихся «перековке» в лагерях.
Во время хрущёвской «оттепели» супругов Ягод — разделили аки «козлищ и агнец»: Иду реабилитировали, а Генриха — нет.
* * *
Выпроводив супругу в спальню, Ягода вернулся и, после короткого разговора как бы «ни о чём» — при котором дал ясно понять, что с ним лучше дружить, чем ссориться — наконец раскрыл карты:
— Хочешь поехать в Париж?
Недолго думая, я:
— Сказать по правде — нет, не хочу…
Прямо по-станиславскому пауза, во время которой хозяин «помещичьей» квартиры изрядно напрягся. Затем, поиграв на нервах, я продолжил:
— Но, долг службы — превыше моих желаний.
Тот, как будто с облегчением выдохнув:
— Молодец! Я знал, что на тебя можно рассчитывать. Недаром, товарищ Погребинский за тебя так ручался.
«Да, гори вы оба синим огнём!».
Затем, Ягода начал издалека:
— Время для нашего социалистического государства сложное, положение тяжёлое…
— Кругом враги!
— Совершенно верно: кругом одни враги, — не заметил моего стёба или пропустил его мимо ушей, — а верных людей, преданных Советской Власти — не хватает.
«Понятно… «Здесь вам не там» и, этот Ягода — не тот Ягода, что будет в тридцатые годы. Пока, он всего лишь собирает свою кодлу и, я — один из кандидатов в неё… Что делать?».
Меж тем, с непоколебимой внутренней уверенностью с собственной незаменимости:
— А начальство требует: товарищ Ягода — сделай то, товарищ Ягода — сделай это… А что я могу сделать, если кругом одни враги или идиоты…?!
«Что он, интересно, хочет мне всучить? Наркотрафик, что ли? Хочет в макет вокзала, что мы повезём на Выставку — вложить золотишко и валюту, а повезём обратно — наркоту? Так, пароходом через свободную экономическую зону в Гамбурге — намного проще, безопаснее и дешевле… А эти «дрова» — мы там в Париже и оставим».
— …Несмотря на то, что у нас — разные ведомства, мы с тобой — чекисты и, служим одному — первому в мире рабоче-крестьянскому государству, верно?
В этом месте, показалось — он мне подмигнул. Поняв, что мне не отбояриться:
— Верно. Я Вас внимательно слушаю, товарищ Ягода.
«Хрен с тобой, Ягодка! Отвезу твоё бабло, если не попадусь на таможне конечно, вернусь (тьфу, тьфу, тьфу!) и, устрою вам с Погребинским — холокост локального масштаба».
И тут он выкатывает мне «арбуз», размером с «Запорожец» моего деда:
— Наши советские эмиссары — отправленные с заданиями в капиталистические страны убегают с выданными им деньгами. Уже сейчас там скрывается больше сотни перебежчиков с похищенными сотнями миллионов рублей золотом…
Что? Ох, ну ни хрена, заявки!
Волна за волной, к подбрюшью подкатывают приступы паники:
«Чёрт, блядь, пизТсдец — по ходу, это билет в один конец»!
Лихорадочно ища выход из положения:
— Генрих Григорьевич… Давайте поговорим, как взрослые люди. Сбежать с большими деньгами на Запад и там легализоваться — это не так просто. Скорее всего, эти люди уже под плотной крышей буржуазных разведывательных служб.
«Что делать? Согласиться и сдать его? Кому? Самому Дзержинскому? А вдруг это по его заданию?».
Прищурившись, как бы — по-новому на меня смотрит:
— «Под плотной крышей», говоришь? Соображаешь, значит…
«Штирлиц понял, что был на грани провала».
— …Но не всё понимаешь.
В будущем — ужасный и могущий, а ныне выполняющий в ОГПУ чисто хозяйственные функции, Генрих Ягода встал и походив вокруг стола, уселся обратно и, с довольно прозрачным намёком:
— Выполнишь задание и продолжай дальше заниматься в Ульяновске своими безобразиями.
— Да я бы с большим удовольствием, Генрих Григорьевич…
Хлопает ладонью об стол:
— Хватит! Старшим будет товарищ Лейман, а ты просто выполняй его приказы и поменьше умничай.
Помолчав, воистину иезуитским шепотком:
— И помни, товарищ Свешников про своих кустарей и нэпманов в Ульяновске…
Шантажирует, сцука!
Посмотрев на реального, а не библейского Давида, я резко запротестовал:
— Извините, конечно — но как говорит товарищ Фрунзе: «Каждый красноармеец должен знать свой маневр». В группе всего двое? Переводчик, источники информации? Я не хочу сидеть во французской тюрьме — даже с товарищем, одетым в такие чудные галифе.
На минуту задумался, затем всё тем же безапелляционным тоном:
— Советское посольство в Париже окажет вам всемерное содействии. Все инструкции же — у товарища Леймана, который передаст их представителю ИНО ОГПУ при посольстве.
Ещё с полчаса нам с Давидом мозги пополоскал, затем выпроводил — на прощанье строго погрозив пальчиком:
— И советую тебе, товарищ Свешников — с товарищем Лейманом крепко подружиться.
Осмотрев того ещё раз с ног до головы:
— Только когда он штаны заменит.
Чёрт… Похоже на какой-то грандиозный развод!
* * *
Кстати, так к слову…
Как и у Авербаха с Киршоном, биография самого «Ягодки» — такая же липовая, вот он и чувствует себя довольно дискомфортно — когда тех прижучил Рабкрин Куйбышева. В его автобиографии, написанной по стандартному требованию Оргбюро ЦК, указывается что в 1907 году он вступил в партию и вел работу в большевистском подполье, с 1911 года страдал на царской каторге и ссылке и, в дальнейшем принимал активное участие в Октябрьской революции.
Всё это — галимый фейк, если не сказать больше!
На самом деле Генрих Григорьевич, не имел с большевиками ничего общего до самого семнадцатого года. Из предреволюционных же «заслуг», за ним числится лишь знакомство с пролетарским писателем Максимом Горьким, который видимо и дал «Ягодке» мощного пинка вверх. Это выяснил в 1930 году старый член партии, отбывший десять лет на царской каторге, один из заместителей Ягоды — Меир (Меер) Абрамович Трилиссер, по собственной инициативе предпринявший исследование биографии «обскакавшего» его начальника.
Что мне стоит побудить его сделать это раньше, зная про уже существующую личную неприязнь между ними?
Ничего!
Политический вес Ягодка будет набирать лишь после смерти в июле 1926 году Феликса Дзержинского. ОГПУ возглавил Вячеслав Менжинский — занимавший до того момента пост Первого зампреда. Последнюю должность займёт Акулов Иван Алексеевич (наконец-то хоть один русский!), а после того как тот возглавит Прокуратуру СССР — вторым человеком в этой структуре, наконец-то станет наш «герой».
А так как «шеф» к тому времени буквально на ладан дышал и, через год отдал Марксу душу, всё дело безопасности первого в мире государства и крестьян оказалось в руках сына Гершена Фишелевича — ювелира из Рыбинска, дальнего родственника Якова Свердлова и близкого приятеля классика советского соцреализма — живущего в солнечной Италии.
Так, что «методы против Кости Сапрыкина» у меня имеются!
Натравлю-ка я через «Могучую кучку» Куйбышева и его «Рабкрин» на Ягоду. Если будет вал «сигналов» от трудящихся — то как и, в случае с Авербахом и Киршоном — тот должен будет должным образом отреагировать.
При первой же возможности, вызвал в «13-ый отдел ОГПУ по работе с общественностью» Модеста Карловича — руководителя «Могучей кучки» и от имени Геббельса Адольфа Виссарионовича, поставил соответствующую задачу. «Сигналы от трудящихся» о сомнительных «революционных» заслугах Ягодки — в этот раз должны идти в две инстанции: кроме «Рабкрина» — в само ОГПУ, конкретенее — Дзержинскому, Менжинскому, Меиру Абрамовичу Трилиссеру — Начальнику Иностранного отдела ОГПУ (ИНО ОГПУ)…
Однако, я весь в сомнениях: Дзержинский — шибко занят, Менжинский — ленивый лодырь, а Трилиссер — одной «породы» с Ягодкой и, в данный период времени — они вовсе не обязательно в «контрах» меж собой.
Да и при любом раскладе, чтоб начало действовать — нужно время!
А времени у меня нет…
Поэтому кроме того, дал особое задание Гешефтману — не так давно поступившего в Особую дивизию ОГПУ:
— Миша! Ты Якова Блюмкина помнишь?
— Того жидовчика?
— Миша!
— Извиняюсь… Того еврейчика — которого ты опустил в «Стойле»?
— «Опустил»? Да мы с ним даже в сортир вместе не выходили! Так… Морально нагнул. Короче, помнишь, да?
— Конечно, помню, — Миша, еле слышно скрипнул зубами, — я почему-то — каждого из их племени, навсегда запоминаю…
У каждого свои «скелеты и тараканы», поэтому больше не обращая внимания на его юдофобию:
— Кажется, нашего общего знакомого в Москве нет — иначе бы он обязательно засветился среди поэтической тусовки, в «Стойле Пегаса». Однако, в столице проживает его кузен — Аркадий Максимов, он же Айзек Биргер…
Внимательно слушает, слегка скосив глаза куда-то в сторону.
— …Он, работник ОГПУ и возможно — по поручению Генриха Ягоды следит за Борисом Бажановым — Секретарём Центрального комитета. Запомнил?
— Угу.
— Постарайся найти его и, как можно крепче сдружиться — но не попадаясь на глаза Блюмкину, если тот вдруг вернётся.
И ещё, подумав:
— Слушай Барон… Конечно, понимаю — опасно, но надо как-то взять «под колпак» Куйбышева. Где проживает, где бывает, много ли пьёт и имеется ли любовница. Найди из своих — пару беспризорников понадёжнее и действуй.
Тот, с присущим всем двуногим любопытством:
— Какую-нибудь многоходовочку мутишь, Ангел?
— Много будешь знать, Миша, — щёлкаю его по кончику носа, — быстро состаришься!
— И плохо буду спать.
Щёлкнув ещё раз по носу:
— Вот видишь! Всё понимаешь, а спрашиваешь.
Глава 4. Берлинский инцидент.
«Крепко подружиться», в понимание Давида Леймана означало прицепиться «банным листом» и не отлипать.
Я его с первого же взгляда невзлюбил, хотя и умело скрывал эту личную неприязнь. Наоборот, если посмотреть со стороны: идут два лучших — хотя и предпочитающих дружить молча, друга. Слава Богу, в отличии от того же Блюмкина — не болтливый «репей» попался, а то бы я завел его в самый дальний безлюдный сортир и там пристрелил, нах…
А потом — пусть со мной что хотят делают!
Познакомил Давида со своими двумя архитекторами и, началась — казалось бы бесконечная подготовка к загранпоездке.
На сборы, на оформление загранпаспортов, визы и всего такого прочего, у нас оставалось чуть менее недели. За это время, пока готовились загранпаспорта и визы, в Наркомате иностранных дел — куда наша «великолепная четвёрка» ходила как на работу, нам настойчиво внушали — что мы являются бойцами великой армии строителей социализма, отправляющихся во вражеское окружение. Находясь на территории врага, мы должны являть собой образец скромности, стойкости перед искушениями буржуазной среды и преданности пролетарскому долгу…
Бла, бла, бла…
Но время провели в общем-то с пользой!
За это время мой руководитель секретной миссии успел переодеться в культурно-европейское и, стал выглядеть уже не как древне-библейский беспредельщик Голиаф — а как голливудско-культовый Арни Шварц из нашего светлого некоммунистического будущего.
Ещё б ему чёрные очки вместо этих круглых «стекляшек» — не отличишь от молодого Шварцнеггера, в самом начале его актёрской карьеры!
За это время я его достаточно хорошо изучил, полностью изменив свое мнение об этом человеке. Это, не тупой «шкаф» — посланный выбивать долги, а довольно умный, осторожный и очень опасный человек — намеренно скрывающий свою сущность за личиной недалёкого увальня, со сдвигом на почве марксизма.
Тем более и языки, оказывается, знает.
— Давид! Как будет по-немецки: «коммунист»?
— «Kommunist»!
Ну, а что говорил? Чешет, как по-писанному!
— А как «Коминтерн»?
— «Komintern».
— Рот фронт?
— «Rot front».
Только диву давясь:
— До чего же наши языки схожи! А как будет: «Не бейте меня и дайте покушать»?
— «Schlag mich nicht und lass mich essen». Ты мне уже надоел, заткнись!
Чешу в затылке:
— Не… Лингвистические различия всё же имеются.
* * *
Неимоверно-жутчайшая круть и лингвистические способности моего Большого босса — выяснилась после первого же покушения, устроенного мной на него через Барона.
Нанятый тем уголовник в линялой тельняшке под кургузым — видно с чужого плеча пиджачком, не успел даже как следует замахнуться ножом — как был прямо на моих глазах обезоружен и скручен. Выматерившись на совершенно неведомой мне фене, Давид заломил ему руку — к чуть ли не затылку и, почти спокойным голосом спросил:
— Кто послал?
Тот, враз заверещал жертвенным поросёнком:
— Я его не знаю! Сунул сотню и показал тебя! Сказал: «Пырни этого жида пером в жопу и убегай — получишь ещё столько же».
Тот задумчиво глядя на меня:
— Кто бы это мог быть?
— Богом клянусь — я его не знаю, — злоумышленник от боли, уже волком выл, — отпусти, кореш — ты мне сейчас руку сломаешь!
Чуя беду, не дожидаясь вопроса: «для чего, кому это выгодно?», предложил было:
— Давай отведём его в милицию, Давид? Там, враз расколется: «МУР» есть «МУР»!
Машет головой:
— Больше чем знает, он не скажет.
И довольно ловко свернул этому бедолаге шею — благо вокруг было довольно безлюдно, а проходившие редкие прохожие сделали вид, что ничего не видели.
Такое, простому человеку доводится видеть не часто — а я так, вообще — вижу в первый раз… Поэтому тут же на месте «вытошнил» весь обед — упав в глазах руководителя операции, сразу на несколько пунктов:
