Зверь лютый. Книга 36. Аутодафе

Ваня, не ной! Это наименьшая из твоих проблем.

Стрелки дают быструю очередь влево — там ещё группка галицких собралась. Особо упрямая. А я убираю палаш в ножны, откидываю лежащую под ногами тушку какого-то мужика с "гайками" на пальцах и густой чёрной бородой на морде лица. Нынче его можно хоть вверх ногами перевернуть — шапка не свалится. "А во лбу стрела торчит" — как стоял, наклонившись над упавшей женщиной, так и получил в тыковку.

Чёт не откидывается. "Редиска — нехороший человек". Правой вцепился в бархатную накидку. Намотал на кулак. И как же тут?

* * *

"Элегантным движением руки брюки превращаются...".

Не брюки. А так всё верно.

* * *

Финка из сапога позволяет "элегантным движением руки" исправить все ошибки в крое парадной верхней одежды. И безвозвратно испортить саму одежду.

Разрезаю, раздёргиваю, переворачиваю.

Ага, вот она. Беспорядочно рассыпанные волосы цвета вороного крыла на белом платье с золотой вышивкой по вороту. Платье... было белым. Недавно. Но больше уже не будет. Тут даже мои отбеливатели с хлоркой не справятся. Лицо красное, перекошенное, глаза выпучены, на губах слюни... Оценить миловидность — не берусь. Судорожно вцепившись в горло, перхает, кашляет, пытается отплеваться, не может вздохнуть. Оценка изысканности манер... тоже откладывается. Даже если она сейчас обделается — нормально. Как известно, у повешенных сфинктеры — расслабляются. Она не повешенная, а придушенная. Но — без разницы. В её ситуации и благовоспитанные матёрые лорды... публично совершают неуставные действия организмом.

А так... скуластенькая девчонка лет 14-15. Жена, княгиня, мать. Разменная монета в политических играх мелкотравчатых групп местечковой элиты. "Говорящая печать на договоре".

Какой может быть прогресс, коллеги, когда весь пар человечества уходит вот на таких девчонок? И не для того даже, чтобы её трахнуть — это бы я понял, а для того, чтобы её не трахал кто-то третий. Причём сам процесс возражений не вызывает, но то же самое после исполнения некоторых греко-иудейских ритуалов... аж до лютой ненависти.

И тут я со своей ЭКИПой... или турбодетандером... И куда меня должны послать все присутствующие в этом мире?

* * *

"Я таки извиняюсь, но куда вас так послали, что вы пришли именно сюда?".

Хороший вопрос. Особенно если "пришёл" в "Святую Русь".

* * *

Общего у попандопулы и аборигенов... Как птички и рыбки. Единственное объединяющее — мошкара. Кормовая база. А так-то... и почирикать не о чём.

Бздынь!

Брошенная в меня сулица отбита щитом телохранителя. Звякнула и ушла куда-то вверх и вбок. Правильно мы сделали, что модифицировали лапту в сторону бейсбола. В лапте мяч кидают и по мячу бьют игроки одной команды. В бейсболе — разных. Вот как здесь.

Куприн:

"В лапте нужны: находчивость, глубокое дыхание, верность своей "партии", внимательность, изворотливость, быстрый бег, меткий глаз, твёрдость удара руки и вечная уверенность в том, что тебя не победят... Трусам и лентяям в этой игре не место".

"Твёрдость руки и вечная уверенность" — у ребят имеются.

Метатель... уже не мечет, уже сам мечется. И — валится. Через перила с гульбища.

"Для смягчения последствий падения обычно используется мат" — что и наблюдаем.

В смысле: слышим. Даже как-то неудобно — здесь же дамы! Или правильнее — дети?

Кто-то из гридней Миссионера, один из немногих оставшихся с копьём, прикалывает ошалевшего на минутку от удара о землю туземного героя.

"Безумству храбрых поём мы славу".

Может, кто-нибудь когда-нибудь и споёт. Под соответствующий политический аккомпанемент, актуальный для эпохи певца. А пока таких придурков надо... поуменьшить. Чтобы не размножались.

Судорожные попытки девочки начать дышать прекращаются с шумным:

— А-ап!

Заглотила воздух и замолчала. Дышать ещё не может, но уже... воздерживается. Штатная реакция хомнутого сапиенсом на князь-волка вблизи. Помнится, у Ярославского посадника при взгляде "глаза в глаза" всё так... заработало, что в город пришлось под руки вести. На растопыренных ногах.

Эта, вроде, покрепче. Или давно не ела?

Есть на пиру — дурная примета. К смерти. Это я себе с самого Витебска повторяю.

Глаза у неё красивые: большие и чёрные. Я думал, они вылупились от удавки, но вот: бордо со щёк уходит, а глаза остаются. Не в смысле: на щеках, а в смысле: в размере.

— Здравствуй, красавица. Меня зовут Зверь Лютый. А тебя как?

Она бессмысленно переводила глаза с Курта на меня и обратно.

Мда, Ваня, это ты, конечно, уелбантурил. Хороший у ребёнка выбор собеседников: не то зверюга чудовищная, не то зверюга лютая.

" — Каравай-каравай, кого хочешь выбирай.

— Я боюсь, конечно, всех. Но Ванюша полный пи".

"Ребёнок" — это там, в мягком, тёплом и обустроенном будущем. А тут она Государыня, у неё сын трёхмесячный. Где бы какие "годовые кольца" у неё не выросли, а думать и действовать должна по-взрослому. Куклы, капризы — там остались, в далёком коротком девичестве.

* * *

"Повзрослела — мороженное капает не на ноги, а на грудь".

Мороженного нет. А так-то... люди здесь быстро взрослеют.

* * *

— А... а... кх... а...

— Настя?

— Да. Кх... Княгиня. Гх... Галицкая. Агхх... Анастасия. Чекмановна.

Во как. По взрослому. По этикету — с титулом и отчеством. Не знал. А то всё Настаська-Настаська...

— Ты, Анастасия Чекмановна, как? Вставать не собираешься? А то мокро тут. И грязно. Вон, платье изгваздала.

Есть ли лучший способ активизировать внимание молодой женщины, чем обратить её внимание на упущения в одежде?

Анастасия немедленно принялась себя разглядывать, распутывать запутавшиеся цацки, отряхивать грудь и подол, сразу же проверила, даже не осознавая, височные кольца, обнаружила выпавшие из-под платка волосы, принялась их собирать и заправлять. И обратила, наконец, внимание на валяющиеся вокруг трупы. И совсем уже покойные, и пока частично. Такие, знаете ли, детали местного пейзажа. Нет, всё-таки интерьера. Уже не навязчивые, но ещё побулькивающие.

Тут как раз недалеко от нас с гульбища свалился ещё один. С отрубленным запястьем, из которого хлестала кровь, и диким воплем из разбитого рта. От неожиданности она взвизгнула и прижалась ко мне. Утирая одной рукой капли крови на лице от упавшего придурка, другой успокаивающе приобнял девочку.

— Ну-ну, этот уже не опасен.

Всё-таки реакция аборигенок на смерть и кровь в двух шагах — существенно отличается от таковой же, но у моих современниц. Ни истерики, ни обморока, ни ступора. Повсеместный забой скота и высокий уровень смертности окружающих смещает этику и эстетику пока живущих. Рядом человек вопит и подыхает? — Это — нормально. Повод активизировать бизнес-процессы. В смысле: задать деловой вопрос.

Она подняла лицо и встревоженно поинтересовалась:

— А... А муж мой? Ярослав, князь... где?

Интересно, какой ответ для неё более... желателен?

Пришлось развернуться лицом к крыльцу и дать ей обзор.

— А вона. В кресле сидит, любуется-наслаждается.

Моё злопыхательство было безосновательным.

Да, Остомысл сидел. Руки его были примотаны к подлокотникам. Использовать что-то остальное — ноги там, голову — не сообразил. Но удовольствия не выказывал. Наоборот: он только что проплакался. В отсветах дворового костра поблёскивали дорожки слёз на щеках.

Что делает первым делом русский князь, столкнувшись с нештатной ситуацией? — Правильно. Как всякий нормальный человек — поступает согласно личным предпочтениям. Боголюбский пляшет или рубит головы. Подкидыш краснеет и заикается. А благочестивые и христолюбивые — плачут. Я это уже неоднократно на примере Мономаха. Остомысл тоже... из богобоязненных.

Коллеги, такое нормальная, типовая, адекватная, святорусская реакция. Хотите вписаться в этот мир? — прослезитесь и порыдайте. И почаще.

"Если вас выписали из сумасшедшего дома, это не значит, что вас вылечили. Просто вы стали как все".

Не станете постоянно плакать — так в местной дурке и останетесь.

Я? — Я ж рассказывал: однажды на лесной дороге в тумане мне повстречался князь-волк. Мы посмотрели друг другу в глаза. И я решил: свободы своей не отдам никому. Всей своей свободы. И свободы плакать — тоже.

Ну, так не зря ж меня "Зверем Лютым" зовут.

Только нужно не только решить — нужно делать. Каждый час, на каждом шагу. Ощущая контролируемое отвращение к этому... всему. К "Святой Руси".

Ну, так не зря ж меня... я это уже говорил?

На гульбище и во дворе мои ребята вытаскивали из очередных закутков туземцев. Оружных — стреляли, рубили или прикалывали, остальных вязали и ставили на колени возле костра.

Передовые бойцы на галерее уже дошли до углов и посматривали на группу возле князя с обоих сторон. На дворе было несколько хуже. Миша слева отставал. Под частью гульбища, где стоит кресло, собралось десятка два галичан, большинство уже раненные.

— Эй! Люди добрые! Бросайте оружие!

Хорошо иметь лужёную глотку: мой доброжелательный вопль разнёсся по двору замка. Без шуток: я же им добра желаю.

И вызвал энергичный ответ:

— Хрен тебе! Руби их!

Храбрецы, факеншит, герои, итить их прославлять и закапывать.

— Пуск!

Дробот стрел. И сразу же:

— Наложи! Тяни! Пуск!

Всё-таки, стрелецкая турма — очень эффективный инструмент. Даже на такой короткой дистанции, где стрела, сойдя с тетивы, ещё дрожит.

Турмана — повысить. Не забудь, Ваня.

— Прекратить! Не стрелять! А то зарежу!

Высокий мужчина, с длинным лошадиным лицом, в шубе на кольчугу, без шапки, с залысинами. Вытащил нож и приставил к княжеской бороде. Взял заложника. Ну и дурак.

Я чуть наклонился к девочке, прижавшейся к моей груди:

— Настенька, это что за придурок с ножиком?

То, что меня трясёт — мои проблемы. Главное: голос не дрожит, коленки не подгибаются. А что сердечко... так со стороны не видать.

* * *

"Некоторые выглядят храбрыми, потому что боятся убежать" — Жванецкий? Вы, таки, правы. "Убежать"... стесняюсь я. Посисьниваюсь.

Есть в нас во всех что-то на букву "п". Нет, это не то что вы подумали. И даже не "принц". Правильно: что-то пижонистое.

"Нам нечего бояться, кроме страха" — Франклин Делано Рузвельт?

Страх — внутреннее свойство человека, часть меня? Я боюсь сам себя? — Не-а. Себя я люблю. Сильно.

Места для страха не остаётся.

* * *

Должен же я "распустить хвост" перед спасённой мною женщиной? Даже если она чужая жена. И безграничной уверенностью в себе — успокоить прижавшегося ко мне ребёнка.

— К-константин. С-серославич.

— Да ты что?! Вон тот... плешивый конь с ножиком? (К группе наверху) Эй, слышь, Конятин, кидай ножик. Ну, или режь. А я тебя волку своему скормлю. Пока тёпленький. А то волки падаль не едят.

Курт, уловив упоминание о себе, внимательно посмотрел на меня:

— Хозяин не шутит?

Просунул голову между бойцов и оценивающие оглядел предполагаемый ужин. Или уже завтрак?

Мгновения относительной тишины, только справа Миссионер кого-то ошеломил с громким выкриком и лязгом. И продолжает... и продолжает... Ошеломлять. Обнаплечивать. Обкольчужнивать... Да сколько ж можно?! Во, угомонил наконец.

Дуэль взглядов между князь-волком и боярином закончилась предсказуемо: Конятин резко передёрнул плечами, будто очень пИсать вдруг захотел, демонстративно поднял нож двумя пальцами над головой. И отпустил. Бумкнуло хорошо. Гульбище вообще звучит как барабан.

Следом зазвенело и в других местах — галичане принялись бросать клинки.

Девчушка вдруг рванулась от меня, подхватив подол, спотыкаясь и оскальзываясь, взлетела по крыльцу и припала к привязанному к стулу Остомыслу. Что-то ласково говорила, гладила по лицу, пыталась распутывать вязки на его руках. Он ей виновато улыбался, отвечал.

Воркуют. Натурально, факеншит. Будто голубь с голубицею.

Да, это любовь. Чудны дела твои, господи.

* * *

"Дамы, вы думаете, что любовь — когда вам дарят розы? — Нет. Любовь, когда вам целый день рассказывают про 95 бензин. И вы слушаете!".

А тут даже бензина нет! Но как она слушает!

У него дочь лет на пять старше! Следует ли маркировать этот законный, освящённый церковью и весьма политически важный брак — педофилией? Следует ли считать всю "Святую Русь" страной педофилов? — Да. Кровь тысяч поколений педофилов плещется в наших венах. Всё человечество. Почти всегда. И даже раньше: обезьяны тоже плюют на законы всего прогрессивного, назовёт это так, сообщества хомнутых сапиенсом.

Вот слоновые черепахи — те нет. У тех — позднее. Но они и живут под двести лет. И яйца откладывают по два десятка за раз. Каждый год. Обезьяны, даже хомнутые, так не умеют.

* * *

— Они там...! Берендеи! Засели и никак!

Миша прибежал. Весь в горячке боя и досады от неуспеха: крепкая компания попалась. В каком-то... там дровяной склад, вроде? Поленьями кидаются. Ни галичане, ни наши выковырять не смогли.

Придётся прервать наблюдаемый момент высокой любви и глубокой нежности. Аж самому жалко.

— Настя! Анастасия! Чекмановна! Оторвись от своего ненаглядного. Помощь нужна.

Не сразу. Но услышала и спустилась. Радостная, смущённая.

Эх, бабы-бабы... Как она кричала "ата!". С таким горем! А вот пообщалась со своим... и опять счастлива.

— Помощь нужна. Там ваши засели. Подойди к двери и крикни им, чтобы сдавались.

Сразу выражение лица другое. Настороженное, недоверчивое.

— А ты их... ты им худа не сделаешь? Они уйдут вольно?

Да-а, у девочки государственная хватка: сразу о деле, о своих людях, об условиях и гарантиях. Может, тебе ещё и страховой полис ОСАГО выписать?

— Я сделаю то, что сочту нужным. Иначе — просто сожгу. Это не мой дом, мне не жалко.

Стоит, смотрит. Будто взвешивает. Решай, девочка. Меня не зря "Зверем Лютым" зовут, мне твой замок дымом пустить... со всеми не вовремя попавшимися.... ещё и погреемся.

Давай, "ребёнок", принимай политическое решение. От твоего слова зависит жизнь твоих родственников, взрослых мужчин твоего рода. Нынче не они твою судьбу решают, а ты — их. И не только их — всего твоего народа. Я сегодня уже убивал берендеев. Прирежу ещё пару-тройку ханов — будет кровная месть во весь рост. Ждать не стану — сработаю на упреждение.

Помнится, в Луцке я решил, что следует поддерживать берендеев. Но если... что ж, перерешу. Извините, ошибся.

А местные приберут остатки. Начисто.

От твоей оценки, здесь, сейчас, немедленно, этого здорового, лысого, чуждого, впервые в жизни увиденного мужика, от понимания намерений этого... ферта в косыночке, от возможной ошибки в любую сторону... десяток тысяч жизней.

Но ты, девочка, можешь остановить... грядущий геноцид твоего народа.

Кивнула, руки сцепила и, не поднимая глаз, пошла. К тем порубленным уже в щепы дверям, в которые ни галицкие гридни, ни мои войти не смогли.

А я поднимаюсь, наконец, по "Красному крыльцу". Проскочивший вперёд Миссионер уже отмотал князя галицкого от его трона.