Великий князь

— Ваше преосвященство, ну наконец-то!!!

Обитель бенедиктинцев встретила усталого кардинала жарким очагом и простой, но сытной пищей. А так же развлекла обществом Николая Сапеги — молодого, и уже вполне искушенного в разного рода интригах вельможи Великого княжества Литовского. Который, вдобавок ко всем своим несомненным достоинствам, пользовался заслуженным доверием церкви святого Петра, и иногда выполнял для нее деликатные поручения.

— Ходкевичи, князь Острожский с сыном Янушем, князья Слуцкий и Заславский, Огинские, Михал Вишневецкий...

Закончив перечислять всех тех, кто приехал увидеть наследника трона соседней державы, двадцатидвухлетний маршалок господарский отхлебнул из кубка подогретого вина и уставился на кардинала-епископа ожидающим взглядом.

— Много ли черни собралось поглядеть на княжича Дмитрия?

— Да уж порядочно! Когда тот молился в Спасо-Преображенской церкви, хлопов столько набежало, что и яблоку негде было упасть.

Увидев сомнение на лице молодого магната, Гозий мягко его приободрил, напомнив, что от матери святой церкви у благочестивого католика нет, и не может быть никаких тайн. Даже если очень хочется.

— Когда княжич Дмитрий вышел из церкви, он осенил толпу крестом — и тут же все почувствовали...

Приблизив губы вплотную к уху кардинала, Сапега добрых пять минут изливал душу, подробно описывая все ощущения от пронизавшей его вдруг благодати.

— Сын мой, а у других шляхтичей и магнатов было что-то схожее? У всех?!? А воду? Воду княжич не крестил?..

Получив отрицательный ответ, кардинал слегка успокоился. Но только для того, чтобы услышать о том, как юный сын Ивана Московского мимоходом излечил нескольких больных — явного слепца и девицу с парнем, страдающих от падучей.

— С кем из шляхты княжич Дмитрий общался более всего?

— Ходкевичи, Вишневецкий, Острожский.

— Что о нем говорят среди панства?

Выслушав ответ, являвшийся чем-то средним между докладом и исповедью, пожилой клирик глубоко задумался. Слишком уж много достоинств у наследника великого князя получается, и самые наихудшие из них — не по возрасту острый ум, и способность делать весьма многозначительные намеки. Как жаль, что у короля Сигизмунда нет законного наследника престола! Тогда бы литовская шляхта и магнатерия не поглядывала в сторону схизматиков, прицениваясь к возможному претенденту на трон великих князей Литовских, Русских и Жмудских.

— Определенно, подобные умонастроения надо незамедлительно пресекать!

Или сделать так, чтобы они не играли какой-либо роли в будущем соединенном государстве, рекомом Речью Посполитой!.. Однако, до этого было еще далеко, а следовательно, ему стоило сосредоточиться на более насущных заботах. В частности, тайной встрече с князем Бельским. Кстати, тот указал, что будет не один, поэтому...

— Вы понадобитесь мне этим вечером, сын мой.

Правильно поняв намек, маршалок господарский тут же допил вино и тихо удалился, оставляя иерарха церкви наедине с его невеселыми думами — а так же троицей братьев-бенедиктинцев, желающих исповедаться-доложиться на схожие темы. Царевич Дмитрий и его окружение; настроения среди шляхты и прочих прихожан; про то, как полоцкие хлопы снимаются с земель и уходят вслед за сманившими их русскими помещиками; еще кое-что... В общем, время до сумерек пролетело быстро, и когда доверенный слуга доложил о том, что к нему пожаловали два гостя, а вокруг обители замечены оружные люди, Станислав Гозий лишь вздохнул, укрепил дух короткой молитвой и двинулся на долгожданную встречу. По пути к нему присоединился отвратительно бодрый магнат, получивший весьма лаконичную инструкцию — слушать, и запоминать.

— Князь?

В качестве ответного приветствия грузный вельможа слегка кивнул и нежно погладил оголовье сабли. Кстати, выдававшей его знатность и богатство любому, кто имел зоркие глаза — одни только ножны, усыпанные драгоценными камнями, стоили как имение средних размеров!

— Я Станислав Гозий, епископ и личный секретарь Его королевского величества Сигизмунда Августа. Он поручил мне устроить ваше... Гм, наше дело.

Спутника своего кардинал представлять не стал — впрочем, и князь не торопился это делать. Вместо этого перебежчик стянул с себя плащ с глубоким капюшоном, лучше всякой повязки укрывающим лицо.

— Поди вон.

Молодой (потому что безбородый) слуга тут же вышел, а троюродный племянник государя Московии бросил плащ на лавку и уселся поверх плотной ткани.

— А ваш за моим присмотрит.

Теперь уже Сапега был вынужден покинуть комнатку, присоединившись к молчаливому плащеносцу.

— Итак. Его величеству передали ваше послание, и он склонен согласиться со всеми вашими условиями — но хотел бы знать, на что может рассчитывать взамен... В чем дело?!..

Вернувшийся магнат двигался какими-то странными рывками, к тому же ведомый за руку спутником странно напружинившегося князя.

— Что?..

Почему-то голос кардиналу напрочь отказал. Попытавшись встать, он с растущим недоумением обнаружил, что и собственное тело ему полностью неподвластно. Да что за?!! Тем временем несостоявшийся перебежчик вернул на плечи плащ, как-то хищно и вместе с тем грустно улыбнулся, и — вышел за дверь.

— Твое полное имя и титул?

— Николай... Павлович. Рода Сапеги, герба Лис.

Покрывшийся обильной испариной от тщетных усилий подать голос или разорвать невидимые тенета, Гозий поймал взгляд польского магната — и внутренне содрогнулся. Мутные, будто бы сонные глаза и полное спокойствие на молодом лице сулили ему что-то поистине страшное. Они попали в руки чернокнижника? Проклятый Бельский!!!

— Богат ли твой род?

— Да.

— Это хорошо. Ты немедленно вернешься к себе и сделаешь следущее...

Повернув укрытое капюшоном лицо в сторону клирика, колдун насмешливо хмыкнул — после чего у Станислава отказал еще и слух. Впрочем, он довольно скоро вернулся:

— Тому, кто покажет тебе этот знак.

На затянутой в перчатку (черную!) руке незнакомца, якшающегося с темными силами, сверкнуло небольшое кольцо с затейливым рисунком на ободке.

— Пока же храни наш покой.

Пару раз моргнув, магнат вернулся к нормальному виду, после чего твердым шагом покинул комнатку. Упал с головы капюшон, стек на пол темный плащ — являя свету тяжелую гриву серебряных волос и мягкую полуулыбку на красивом лице, знакомом кардиналу-епископу лишь по чужим словам и описаниям.

— Посмотри мне в глаза, Станислав Гозий...

Глава 5

В первый мартовский день московское подворье князей Старицких, обычно живое и полное служилыми людьми, словно вымерло — не было на нем ни помещиков, ни вечно-суетливой дворни, а одни лишь плакальщицы в траурных одеяниях.

— Да на кого же ты нас поки-инул!..

Причиной тому были сороковины , справляемые по князю Владимиру Андреевичу. Умер он внезапно, во время охоты — только-только приладился с рогатинкой на матерого медведя-шатуна, как вдруг страшно побледнел, схватился за сердце и упал навзничь, за малым не попав на клык и коготь дикого зверя. Ближники конечно разом навалились, не дали медведю добраться до тела — вот только довезти своего господина живым до ближайшего священника им было уже не суждено... Так и отошел без исповеди. Хорошо хоть, что пошедшие было по Москве слухи о том, что князь-де умер от страха, Великий государь Иоанн Васильевич под страхом гнева своего и опалы смог пресечь. Не от страха! А от печали, тоски-кручины сердешной, по угасшей в прошлом году инокине Евдокие, до пострижения бывшей матерью-княгиней Ефросиньей Старицкой.

— Да как же мы без тебя-а!..

Вообще, начало года семь тысяч семьдесят пятого от сотворения Мира для правителя северной Руси ознаменовалось тяжкими потерями — умер от нутряного жара верный любимец князь Вяземский, не уберегли себя от скоротечной чахотки несколько думных бояр... А ежели из Кирилло-Белозерской обители по тревожным вестям не успел вернулся Москву наследник трона, то царь лишился бы и князя Михайлы Воротынского, и еще одного своего родича, троюродного племянника Бельского. Ох как тогда свирепствовали каты Разбойного приказа! Как пытали схваченных по подозрению в потраве государевых людей, крутили да тянули им все жилочки! И вроде бы не зря — раз уж князья Шуйские едва не познакомились с топором палача, лишь в самый последний миг вымолив себе пострижение в монахи. Нет, официально их приговорили за растрату казенного серебра и наглое воровство при строительстве Засечных черт — но кто же отправляет на плаху за подобные мелочи столь родовитых вельмож? Никто. Да и Дума Боярская не дала бы свое согласие на казнь без веских оснований. И уж тем более никто не отписывает за обычное лихоимство родовые вотчины в казну, а часть драгоценной утвари и меховой рухляди передает семействам покойных думных бояр. Слава богу, что великий государь Иоанн Васильевич был милосерден и отходчив, и указал не трогать сыновей опальных Шуйских — они-де за отцов не в ответе. Больше того, он даже пожаловал их новыми вотчинами. За Камнем Уральским.

— Детушек сиротинушками оста-авил!..

А еще царь учинил новый Сыскной приказ, и поставил во главе его думного дворянина Григория Скуратова-Бельского. Чего уж тот приказ должен сыскивать, пока никому толком было и неведомо — но судя по вопросам дознавателей и тихим шепоткам людишек московских, государственную крамолу и прямую измену. Для того и приказного боярина поставили не по родовитости, а лишь из верности исходя...

— Хватит.

Троица женщин в траурных нарядах, вроде как искренне горевавшая об невосполнимой утере кормильца-поильца, послушно замолчала при появлении нового хозяина подворья. Приняв же из его рук уговоренную плату за свои слезливые труды, дружно перекрестилась и поклонилась:

— Милостивец ты наш, да не оставит тебя своей благодатью...

— Довольно! Ступайте себе с богом.

Слегка осунувшийся и как-то резко повзрослевший, пятнадцатилетний князь Василий Владимирович Старицкий вернулся в терем — ставший непривычно пустым без всех тех приживалок и нахлебников, коих щедрой рукой и ласковым словом привечал его отец.

— Разбежались, крысы!..

— Вася?..

Оглянувшись на сестру Еуфимию, юноша молча отмахнулся: на поминальной трапезе он уже был, а соболезнования родовитых князей-бояр принял еще раньше. Довольно с него слушать вздохи и причитания мачехи Евдокии Романовны, и без того на душе тоскливо! Хотелось уткнуться в отцовское плечо, услышать его голос, и может быть даже чуть-чуть поплакать, как в детские времена. Увы, теперь он старший в роду! Теперь именно он решает все — за себя, четырех сестер, младшего брата и батюшкину вдову. И отвечает за себя и их жизни тоже сам.

— Эй, кто там есть? Коня мне.

Незаметная доселе дворня одним махом исполнила хозяйскую волю — звучный шлепок нагайки по лошадиному крупу, визгливо-гневное ржание жеребца, едва не сбившего мощной грудью зазевавшегося прохожего... За спиной пристроилась невеликая свита, зашумел в ушах ветер — и тут же все закончилось, потому что от подворья удельных князей Старицких до Теремного дворца и пешком-то было от силы пять минут. Ну десять, если хромать как беременная утка. Любопытные взгляды дворни, и постельничих сторожей, тихие и не очень шепотки придворных — как это все его бесило!

— Василий?

Внезапно замявшись, молодой удельный князь скользнул взглядом по Комнате, только сейчас заметив личную челядинку троюродного брата. Впрочем, она тут же вышла прочь.

— Разве ты не должен пребывать в поминовении?..

Вильнув глазами по персидскому ковру, Василий негромко признался:

— Тошно мне дома, Димитрий Иванович. Давит он на меня отцовской памятью... Можно мне побыть возле тебя? Хоть малость?..

Встав из-за массивного стола, царевич подошел к родственнику, поглядел ему в глаза, и неожиданно погладил по голове.

— Иные потери лечит лишь время, брат.

Затем положил руку на плечо и легонечко надавил, понуждая присесть на лавку.

— Сиди сколько хочешь. Только тихо.

Следующие часа два, или даже три, удельный князь Старицкий провел в почти полной неподвижности. Сквозь полуприкрытые глаза смотрел на то, как его царственный родич что-то пишет, разглядывал корешки многочисленных книг, слушал легкий шорох стального пера по белой глади бумаги — ощущая от всего этого удивительный покой и умиротворенность. И даже появление личной челядинки и ее грудной голос не смогли нарушить странную гармонию, хотя и пробудили легкое любопытство — после того как служанка поглядела на царевича, чуть-чуть поклонилась и отступила за дверь, пропустив в Комнату стряпчего Егория Колычева. Как этой Авдотье удается так хорошо понимать волю и желания своего господина?

— Долгие лета тебе, государь-наследник!..

Мимоходом глянув на Старицкого, мужчина с почтительным поклоном уложил перед хозяином покоев новомодный плоский замшевый тул — такие же, только выделанные из толстой грубой бумаги и с веревочными завязочками по краям, снискали немалую популярность у всех приказных дьяков царства Московского. Больно уж ладная вещица получилась!.. Тем временем будущий государь внимательно ознакомился с бумагами, недолго подумал, после чего одобрительно кивнул:

— Разрешаю. Что еще?

Вновь покосившись на родственника правящей династии, стряпчий шагнул поближе и склонился к самому уху своего повелителя, для пущей верности прикрыв губы ладонью.

— Вот как? Верные ли сведения?

— Как есть верные, государь-наследник Димитрий Иванович.

— И что же он хочет взамен? Серебра?

Вновь повторилась сценка с шепотом на ухо.

— Даже так?..

Вытянув из стопки на краю стола лист орленой бумаги, царевич Дмитрий написал алой киноварью короткое повеление для казначея, выведя напоследок подпись-тугру. В принципе, сделка выходила весьма выгодная — ибо за три небольших карманных зеркальца он получал то, о чем доселе только слышал, но ни разу не видел. То бишь книгу, написанную древними чертами и резами . Может быть. С другой стороны, если продавец злонамеренно обманул не представившегося ему покупателя, то этого купца ждет много удивительных, но крайне неприятных открытий...

— Когда управишься с этим?

— До Пасхи, государь-наследник Димитрий Иванович.

— А остальные твои заботы?

Беззвучно подсчитав все поручения своего господина, а затем и время, потребное на их выполнение, младший из братьев Колычевых уверенно заявил:

— На Успенский пост со всеми разделаюсь!..

Немного помолчав, царский первенец все той же киноварью набросал на клочке бумажного листа несколько строк. Дал их прочесть стряпчему и тут же забрал обратно:

— Она должна вступить под мою руку по своей воле. Посему — лишь уговоры и ласка. Все ли ты понял, Егорка? Тогда ступай.

Не успел уйти стряпчий, как в пределы Комнаты вступил Богдан Бутурлин — и тоже с плоским тулом для бумаг. Довольно умеренно поклонился, покосившись перед этим на Старицкого, выудил из укладки пару густо исписанных листов бумаги и осторожно положил их на самый краешек стола.

— Сломали-таки, Димитрий Иванович.