Зелёные слезинки

— И ты чего?

— Вот, в Инете откопала, показала ему. А то не верит он, видите ли!

— Просто он не понял, что Коловрат не за победой пришёл, а за смертью, он всего лишь умереть хотел, не победить. Победить, конечно, не мог, это понятно. А вот умереть в бою — это совсем иное дело.

— Я примерно так и объяснила ему. Кажется, понял.

Пока же мы со Светкой разговаривали, я непроизвольно читала текст на экране айфона. Маленькие зелёные буковки на чёрном фоне рассказывали мне о последнем бое древнего рязанского богатыря:

...погнался за "безбожным" Батыем, чтоб "испить смертную чашу" наравне со своими князьями, и догнал его в Суздальской земле. Он напал на стан Батыя и с таким неистовством поражал татар, что устрашил самого царя. Татары думали, что мертвые воскресли и бьют их. С трудом удалось им схватить пять человек из его дружины, изнемогших от ран, и привести их к Батыю. Батый расспросил их, кто они. Они сказали, что принадлежат к полку Коловрата и посланы князем Ингварем Ингоревичем рязанским, чтоб его, "сильного царя, почтить и честно проводить". Батый послал шурина своего Хостовруда (иначе Таврула) на Евпатия с сильным полком татарским. Хостоврул хвастался, что приведет Евпатия живым к царю. Но в битве Евпатий, "исполин силою", рассек Хостоврула "на полы до седла" и перебил множество "нарочитых богатырей Батыевых". Наконец татары начали стрелять в Евпатия из множества метательных орудий и тогда только убили его. Когда тело Евпатия принесли к Батыю, он собрал мурз, князей ордынских, и все они дивились Евпатию и его удальцам, говоря, что они бились как бы крылатые и бессмертные, один с тысячью, а два — с тьмою. Батый, скорбя о своих побитых людях, говорил, что если б у него служил такой богатырь...

Интерлюдия VII-2

Кровавое солнце вставало над владимирской землёй. Стальная гусеница закованных в броню конных воинов спешила на север по льду замёрзшей реки. Вперёд! Догнать! Это орда не могла двигаться по льду со своим обозом и осадными машинами, но они, последние воины рязанской земли, они могли. Могли двигаться по льду, так получалось намного быстрее, нежели по суше.

Разговоров не было, лишь изредка звучали короткие команды сотников. Да и о чём им говорить? Большинство из этих воинов уже потеряли в огне нашествия свои семьи, и сейчас в сознании их билась одна лишь только мысль о мести. Догнать!

А даже и те, чьим родным повезло как-то спастись, сбежать в леса, спрятаться в непролазных чащобах, даже и они будущее своё видели лишь в мести. О возможности остановиться, повернуть назад, вернуться к семьям и там переждать беду, не могло быть и речи. Ведь все они — воины. Кто же тогда, если не они? Повернуть назад невозможно.

Крестьянин растил хлеб. На, воин, бери, ешь, будь сильным, защищай меня. Кузнец ковал меч. На, воин, бери, пользуйся, будь сильным, защищай меня. Сапожник шил сапоги. Сам в лаптях ходит, сапоги воину отдал. На, воин, бери, носи, будь сильным, защищай меня. Жена родила сына. Смотри, воин, это твой сын, он вырастет, и ты научишь его владеть мечом. Ты только защити его, пока он ещё кроха несмышлёная.

Не смогли. Не защитили. Не успели.

Кровью и гарью пахнет ныне земля Русская. Кровью и гарью. Они видели десятки сожжённых деревень, прошли через пепелище, оставшееся на месте Рязани, побывали у обгорелых руин Успенского собора. И трупы. Тысячи и тысячи мёртвых русских людей. Крестьян, кузнецов, сапожников. Женщин и детей. Тел было столь много, что их даже не пытались хоронить. Не сейчас, сейчас не время, некогда. Догнать!

Вот кто-то решит: пусть без нас хоть потоп,

Как в пропасть, шагнув из окопа.

А я для того свой покинул окоп,

Чтоб не было больше окопов.

Но два десятка тел замученных девушек всё же не бросили, не оставили их просто валяться на снегу на поживу волкам. Пусть они уйдут к предкам. Пусть ТАМ им будет легко и хорошо, свою чашу страданий они сполна испили и на земле. Страшной была их смерть.

И там же, провожая несчастных, воины принесли и страшную клятву. Запредельное зло требует страшной мести. Христиански бог не смог или не захотел спасти тех девушек, и боярин Коловрат, стоя на коленях перед телом своей мёртвой племянницы, решил просить помощи предков. Решил воззвать к древнему и могучему божеству, которое уж точно никогда не призывало прощать врагов.

Пока валили деревья и готовили большой погребальный костёр, один из воинов топором, как умел, вытесал на том самом столбе, к которому привязали собственной кожей Олесю, суровый лик грозного Перуна. Быка не было, в жертву принесли коня, вымазав его кровью Перуну длинные деревянные усы. Так делали предки.

Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?

Кто выйдет к заветному мосту?

И мне захотелось: пусть будет вон тот,

Одетый во всё не по росту.

Перун с окровавленными усами сурово смотрел из-под нахмуренных бровей на огромный горящий костёр, уносивший к предкам души загубленных рязанских девушек. А сотни воинов клялись древнему богу страшной клятвой. Клялись дойти, не отступить, настигнуть и покарать. И просили у него помощи. Помоги, Перун-громовержец! Помоги, дай силу великую, неизбывную, чтобы рука врагов земли Русской разить не уставала. Помоги.

Не стал отряд ждать, пока прогорит костёр скорбный, оставил лишь Перуна мрачно взирать на него. Некогда, нет времени. Вперёд, догнать!! Перун поможет, древний бог не оставит без помощи внуков своих. И ужаснутся враги, сколь много ни было бы их, ярости и беспощадности мести последних защитников земли рязанской.

Стальная гусеница воинов спешит, спешит по льду реки. Догнать! Набольший воевода Евпатий движется в голове колонны. В Рязани у него оставалась любимая жена, двое сыновей малолетних, да совсем крохотная дочка Любаша, всеобщая любимица. Теперь их нет. Совсем нет. Племянницу Олесю запытали уроды степные, а её брат-близнец наверняка погиб где-то на валах рязанских, пытаясь защитить от врага город, он не мог поступить иначе.

Но жив пока ещё боярин Коловрат. Он всё ещё жив и меч в руке держит крепко. И Перун поможет ему, ему и его войску, не может не помочь. Речной лёд звенел под лошадиными копытами. Кровавое солнце вставало над владимирской землёй. Догнать!!

Разрывы глушили биенье сердец,

Мое же негромко стучало,

Что все же конец мой — еще не конец,

Конец — это чье-то начало...