Зелёные слезинки

Аннотация

Автор сам затрудняется написать аннотацию. Попаданцев не будет, альтернативной истории не будет, будет просто история. Описываемый период — от XIII века до наших дней. Место действия — европейская часть России. Не Российской Федерации, а России в более широком смысле этого слова. То есть Киев — это часть России. Пролог не висит в воздухе, как может показаться. Он должен быть подхвачен в эпилоге, так и задумывалось с самого начала. Просто без эпилога пролог кажется странным, не обращайте внимания. Черновик, не дописано. Пишется, не заморожено.

Предисловие автора к данному черновику

Да, перед вами черновик, к тому же неоконченный. Потому воровать бессмысленно, тут финала нет ещё. Раз читаете этот текст, то значит автор не считает книгу завершённой хотя бы в первом приближении. Прошу не воровать и не раскладывать где попало черновики.

Изначально книга задумывалась как конкурсная работа для литературного конкурса "Куликово Поле". Вот, кстати, ссылка на него:

http://samlib.ru/k/kulikowo_p/

Однако, по мере написания книги она как-то стала сама собой уползать куда-то в сторону и сейчас я уже не уверен, что то, что получается, под этот конкурс подходит. Так что я решил пока выложить вот такой недоделанный вариант и посмотреть на реакцию читателей. По моим оценкам, на сегодняшний день (05.03.2014) тут примерно половина того, что я хотел написать. В общем, уже можно метать тапочки и тухлые помидоры...

Зелёные слезинки

Пролог

Тюк! Тюк! Тюк!

Крохотный молоточек в правой руке Фомы несильно тюкает по маленькой наковаленке, стоящей перед ним на столе. Фома сидит на лавке, осторожно тюкает молоточком, а клещиками в левой руке удерживает разогретую в горне серебряную заготовку. Серебряную, да!

Сегодня знаменательный день. Сегодня отец впервые разрешил Фоме работать с серебром. Не с медью, а с серебром, во! Так пойдёт, глядишь, через год-другой Фоме и золото доверят и станет от настоящим златокузнецом, как и отец и дед и прадед его. Прадеда-то Фома не видел ни разу, знал о нём лишь по рассказам отцовым, а вот деда Ивана помнил хорошо, тот помер, когда Фоме уже восемь лет исполнилось. Правда, сам дед тогда уже не работал — и глаза не те, и руки тряслись, но в мастерской всё равно целыми днями сидел, советами своими отцу да дядьке Василию помогал. В зрелые же годы дед Иван был, пожалуй, как бы и не лучшим златокузнецом на всю огромную Рязань. Сейчас же лучшим по праву считался отец Фомы, а лет через двадцать, возможно, и сам Фома станет...

Ай!!

Размечтавшись о том, каким великим и непревзойдённым Мастером в будущем он станет, какую замечательную и неповторимую цепочку когда-нибудь создаст, Фома неловко дёрнул левой рукой с клещиками. Горячая серебряная заготовка выскользнула и упала сначала Фоме на колени, а оттуда — на пол. Хорошо, что на парне был надет толстый кожаный фартук — он уберёг его от ожога.

БАЦ!!!

Ух!!

Аж в ушах зазвенело. Да, от этого фартук не защитит, рука у батьки тяжёлая. Немного потряся гудящей от отцовского подзатыльника головой, Фома почесал свою совсем недавно начавшую пробиваться, а потому весьма и весьма жиденькую бородёнку и со вздохом полез под стол — поднимать серебряную заготовку. Теперь снова греть придётся, остыла. Впрочем, обижаться Фоме не на кого — сам виноват, пенёк косорукий.

Но нагреть свою заготовку Фома не успел. Едва лишь он вылез с ней из-под стола, как во дворе послышались многочисленные возбуждённые голоса, конский топот и визг поросёнка Борьки. Последний обладал совершенно неуёмным любопытством и несомненным талантом постоянно находить приключения на свою упитанную задницу. Вероятно, опять нашёл.

— Хозяин! — вбегает в мастерскую Прошка. — Хозяин, там...

— Чего там? — удивлённо поднимает брови отец Фомы.

— Там это... боярин приехал.

— Какой боярин?

— Дык... боярин Коловрат. И с ним ещё люди какие-то, богатые, оружные. Кажись, там владимирские тоже приехали.

— Владимирские? Точно?

— Дык...

Дверь в мастерскую снова распахивается и, придерживая рукой висящий на боку меч, внутрь входит высокий крепкий мужчина средних лет.

— Будь здрав, боярин Евпатий, — наклоняет голову отец Фомы, а сам Фома кланяется в пояс известному всей Рязани воеводе.

— И тебе здоровья, мастер! — восклицает боярин Коловрат, подходит к отцу Фомы, обнимает за плечи и хлопает рукой по спине. — Вот, принимай гостей!

— Гостей? Гостям добрым я всегда рад. А кто там?

— Покупателя знатного привёз, из самого Владимира к тебе приехал!

— Из Владимира? Нешто во Владимире своих мастеров не осталось?

— Таких, как в Рязани — и не было никогда! А ты и в Рязани лучший!

— Так уж и лучший!

— Ну, ты давай, не скромничай. Раз я сказал лучший — значит лучший, мне виднее, — Коловрат выглядывает во двор и кричит туда: — Княжич, что стоишь? Заходи!

Открывается дверь и в сопровождении какого-то пожилого мужчины входит богато одетый парень примерно возраста Фомы. Фома вновь кланяется в пояс, а его отец лишь наклоняет голову и говорит:

— Будь здрав, княжич.

После ответного приветствия парня, Коловрат продолжает:

— Знакомься, мастер, это Владимир Юрьевич, младший сын великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича. А это, княжич, тот самый золотых дел мастер, о котором я говорил тебе. И нет ему равных ни в Рязани, ни вообще на Руси!..

* * *

Поросёнок Борька не зря визгом встречал знатных гостей — их приезд едва-едва не стал самым последним приключением в его короткой свиной жизни. Прибытие сопровождаемого Евпатием Коловратом Владимирского княжича со смешанной свитой (своей и местной, рязанской) мгновенно парализовало любую работу в ювелирной мастерской. Отец Фомы хотел устроить по такому случаю небольшой пир и даже уже распорядился по-быстрому заколоть поросёнка, но, к Борькиному счастью, гости отказались надолго задерживаться. Они ограничились лишь небольшими чарками десятилетнего мёда (лучшего, что можно найти на Рязанском торге), после чего перешли к обсуждению деловых вопросов. И Фома тоже на том обсуждении присутствовал на правах старшего сына хозяина.

Как выяснилось, гости из Владимира действительно приехали специально к отцу Фомы. Нет, само посольство имело иные, несомненно, более важные задачи. И посещение лучшего ювелира в городе стояло среди этих задач не вторым и даже не десятым пунктом — но оно там стояло. В самом деле, раз уж всё равно будут в Рязани, так почему бы и не завернуть заодно к выдающемуся мастеру? Ведь отец Фомы на самом деле, без дураков, был одним из лучших на Руси златокузнецов. Конечно, во Владимире и свои мастера есть, возможно, не хуже, но...

Всё дело в том, что по-настоящему выдающееся, достойное такого случая, украшение мастер может создавать годами, ведь это должно быть просто произведение искусства. Вот и не смогли во Владимире отыскать в продаже уже готовое изделие достойного качества, а ждать, пока мастера создадут что-то новое — слишком долго. Случай же, прямо скажем, редчайший. Сын великого князя женится!

Да, тот молодой парень, ровесник Фомы, женится. И ему понадобился свадебный подарок будущей жене. Что подарить? Ответ очевиден — женское украшение. И где взять достойное молодой княжны украшение? Конечно же, у лучшего мастера, на торге украшениями такого уровня не торгуют, они слишком дорогие. Вот и привёз боярин Коловрат княжича Владимира к самому знатному из Рязанских мастеров.

Честно говоря, сначала отец Фомы пытался продать владимирцам самые обычные кольца, серьги или цепочки, которые в его мастерской по нескольку десятков в год делают. Нет, они, конечно, хорошие, качественные, но... Княжич хотел обязательно что-то особенное. И тогда боярин Коловрат отвёл отца Фомы чуть в сторону, они там немного пошептались, после чего отец Фомы сходил ненадолго на второй этаж дома и, вернувшись, торжественно водрузил на стол небольшой, украшенный искусной резьбой, деревянный ларец.

Услышав цену, рязанский воевода как-то натужно крякнул, а один из сопровождавших молодого княжича владимирцев очень странно переменился в лице, зато сам княжич просиял и прямо сказал: "Да, это они!".

Собственно, действительно, они того стоили. Фома за свою жизнь повидал не одну сотню различных ювелирных изделий и толк в них знал. Это и вправду было что-то выдающееся. Серьги. Удивительной, невероятной красоты серьги. Работа настоящего Мастера. Золотые, очень лёгкие на вид, ажурные и прямо какие-то воздушные серьги. В каждую серёжку был вставлен исключительной чистоты изумруд, отшлифованный в форме капли. Фома даже подумал, что эти изумруды похожи на две зелёные слезинки.

Любопытно, что живя в доме своего отца, Фома до этого дня и не подозревал о существовании таких серёжек, он их раньше не видел. Собственно, он и самого деревянного ларца, где они хранились, тоже не встречал. Где отец прятал его? И что ещё столь же удивительное он прячет?

А пока гости и Фома любовались на сокровище, отец рассказывал его историю. Оказывается, делать эти серьги начал ещё прадед Фомы, тоже искусный златокузнец. Но доделать не успел — умер. Работу продолжил его сын и дед Фомы, Иван. Он же за баснословные деньги купил вот эти два изумруда у заезжих хорезмских купцов (аж из самого Ургенча!) и сам отшлифовал их в форме капель. И вот — результат его трудов.

В конце концов, сделка состоялась, молодая жена княжича Владимира получит достойный её подарок. Ну, а отец Фомы получил за серьги серебро. Много серебра. Очень много. Настолько много, что нужной суммы у гостей и с собой-то не было, пришлось посылать гонца к князю. И Владимирский князь после этого остался должен князю Рязанскому довольно-таки приличную сумму. Впрочем, как они там между собой с долгами разбираться будут — это уже их, князей, дело. Фоме на то было совершенно наплевать.

Хотя созданную дедом и прадедом красоту по-настоящему жалко. Так жалко, что ночью Фоме чудесные серёжки даже приснились. Впрочем... приснились не те, что отец продал княжичу. Похожие, но не те! Утром, проснувшись, Фома с удивлением понял, что серьги можно было сделать ЕЩЁ ЛУЧШЕ. Лучше, чем сделал дед!

Да, теперь Фома знает, как должны выглядеть действительно красивые серьги. Знает! Только вот... он знает, что должно получиться, но пока ещё не знает, как это сделать — его мастерства не хватит даже на то, чтобы попробовать. Сейчас не хватит, но потом...

Фома выучится, он обязательно выучится и сам, своими руками, сделает прекрасные серьги. Сделает ещё лучше деда! Но чтобы их сделать, нужно прилежно учиться, нужно слушать отца и дядьку Василия, они научат.

Поэтому с самого утра Фома сидит за своим рабочим столом в мастерской и маленьким молоточком прилежно тюкает по разогретой в горне серебряной заготовке. Он пока ещё не мастер, он учится. И он — выучится!

Тюк! Тюк! Тюк!..

Глава 1

Опять дождик пошёл, что за невезуха такая?! В кои-то веки собрались поехать куда-то, так с погодой не угадали. Не, я понимаю, осень, конечно, ноябрь месяц, но всё равно обидно. Небо всё серыми тучами затянуто, просвета нигде не видно. Холодные и противные на вид дождевые капли стекают вниз по оконному стеклу. Но вот светофор остался позади и наш могучий двухэтажный автобус, набирая скорость, понёсся вперёд по сонной воскресной Москве — поток встречного воздуха стекло рядом со мной почти высушил, однако по лужам за окном я всё равно вижу, что несильный дождь продолжается.

Светка на соседнем сиденье порылась в своей уродливой сумочке и выудила оттуда айфон. Опять фигню какую-нибудь слушать будет. Кузьминична, наша классная, через микрофон уже, наверное, в миллионный раз объясняет правила поведения. Не ломать, не трогать, не брать, не теряться, ходить везде не меньше, чем по двое и так далее. Напоминает номера мобильников — свой и Валерии Ильиничны. (Тьфу, вот ведь дал бог имечко! Бэшники, я знаю, стараются её по имени даже и не называть без совсем уж крайней необходимости — слишком противно выговаривать. Ещё даже гаже, чем "Михаил Сергеевич".)

Так, Кузьминична с повтором правил поведения закончила и передала микрофон экскурсоводу. Та пытается довести до нас план экскурсии, но получается у неё это плохо, так как она, верно в силу профессиональной привычки, постоянно сбивается на описание различных достопримечательностей, которые мы в настоящий момент проезжаем. А так как достопримечательностью с её точки зрения является чуть ли не каждый фонарный столб за окном, то она за десять минут не добралась пока и до конца сегодняшнего дня. Больше того, она даже представиться полностью не смогла. Сказала лишь, что зовут её Элеонора, но сообщить отчество не успела, так как мы выехали на площадь Рогожская Застава и вместо отчества Элеоноры нам был зачитан отрывок стихотворения про дядю Стёпу. Оказывается, он тут жил, только тогда эта площадь называлась "Застава Ильича".

Пухлый Пашка Величко через три ряда кресел от меня тянет руку, что-то спросить хочет. А, конечно, кто бы сомневался, что ещё его интересовать может? Спрашивает, когда будет остановка на предмет подкрепиться. А вот и облом тебе, Пашенька! Ближайшая остановка у нас в Ногинске, часа через полтора. Да-да, целых полтора часа пытки голодом! Какой ужас!

А Светка с наушниками в ушах закрыла глаза и развалилась в кресле. Балдеет, какую-то хрень слушает, ей по барабану бубнёж Элеоноры.

БДУМП!!

Наш автобус подпрыгнул на какой-то колдобине (опять асфальт чинят) и на меня сверху свалилась Светкина жёлтая сумка. Нетушки, фиг тебе, подруга, я не подряжалась ещё и сумку твою на коленках везти. Так что я растолкала соседку своим локтем и заставила сумку убрать с меня, причём положить так, чтобы она больше не падала. Или, хотя бы не падала на меня, на саму Светку пусть падает, мне не жалко. Княжна наша недоделанная рожу кривую скорчила, но сумку всё же убрала подальше на полку.

Княжна — это прозвище такое у Светки. Она не обижается на него. Собственно, Светка сама так и представилась, когда два года назад пришла в наш класс, её родители новую квартиру купили. Помню, она тогда сказала, что является потомком древнего княжеского рода. Чёрт его знает, как там на самом деле. Может, и впрямь родственница какая. Во всяком случае, фамилия у Светки вполне княжеская — Долгорукова, тут не подкопаешься. В общем, вот уже третий год мы всем классом Светку княжной и зовём. Княжна... фу-ты, ну-ты.

Да не, Светка хорошая, вообще-то, мы дружим с ней. В смысле, я. Она у меня лучшая подруга, никому не отдам! Единственное, вкуса у неё вовсе нет никакого, одевается она вечно как лахудра. И ладно бы родители её бедствовали — так нет, вовсе не бедные они. И чего Светку так одевают, как чучело? Айфончик у неё пятый (но звонит она всегда не с него, а по такому допотопному и ободранному мобильнику, который наверняка ещё Петра I застал). На уроках пишет не шариковой или гелевой ручкой, а перьевой, с золотым (!) пером, но портфель такой, что я бы постеснялась в нём и мусор ходить выбрасывать. Пальто такое, что впору на пугало надевать, но нижнее бельё (на физкультуру переодевались, я видела не раз)... да за него два нормальных пальто можно было бы купить, а все мальчишки захлебнулись бы собственной слюной, если бы увидели. Странная она. Впрочем, чего только не простишь лучшей подруге? К тому же, это у неё странности, видимо, наследственные. Я маму её видела пару раз, так та тоже одевается в стиле "1925 год, жена сталевара Угрюмченко". Ненормальные.

А экскурсовод Элеонора всё бубнит в микрофон. Расписание экскурсии она так до конца нам и не дорассказала, забыла. Мы теперь выехали на старый Владимирский тракт, сейчас это шоссе Энтузиастов.

Ого!

Как интересно, а я и не знала! Светка же со своим айфоном так и не узнает, если я ей не расскажу. Я-то ведь всегда думала, что шоссе Энтузиастов назвали так в честь каких-то энтузиастов, которые что-то там где-то строили (это самое шоссе?). Оказалось — ни фига подобного. Это шоссе так назвали в честь каторжников, ссыльных, революционеров всяких, которые по этому шоссе (тогда — Владимирский тракт) шли пешком в ссылку. Энтузазисты, блин! Во всяком случае, так утверждает Элеонора.

Угу, мы на экскурсию едем. Ура! Три дня и две ночи! Без предков! Класс! Свобода! У нас каникулы осенние и мы вот на экскурсию подорвались, Владимир-Суздаль, на автобусе. С нами обе наши классные — наша Кузьминична и (не к ночи будь помянута) классная руководительница 8-Б. А теперь ещё и экскурсовод Элеонора (фиг знает, как по батюшке). Да плюс водитель навороченного автобуса дядя Лёша. И шесть с половиной десятков молодых обалдуев — наш класс и бэшники.

Вот мы уже и из Москвы выехали, автобус скорость набирает. За окном дождь всё так же продолжается, Элеонора бубнит, в салоне курицей гриль воняет. Это Величко свои стратегические запасы вскрыл — дожить на собственном жиру до Ногинска он не надеется. Сзади нас со Светкой Кириллов и Медведев (Николай и совсем не родственник) выясняют (чуть до драки не дошло), кто чаще в зоне "Низина Арати" выигрывает — Орда или Альянс. Ненормальные. А прямо передо мной Сашина и Верка Маслова делятся опытом. Сашина говорит, что усыновлённых детей она запирает в комнате, там они дохнут от голода и деньги от муниципалитета ей достаются. А Верка возражает. Ждать, пока дети подохнут от голода — слишком долго, она своих усыновлённых в бассейне топит, так быстрее. А деньги тоже себе забирает. Это они обе в Sims играют (какая добрая игрушка, оказывается). Тоже ненормальные.

Сейчас я, пожалуй, посплю немножко, а то сегодня в половине шестого утра встала. Всё, засыпаю. Сплю...

* * *

Светка растолкала меня, когда наш автобус уже остановился, а дядя Лёша даже и обе двери открыл. Зевая, вижу в окошко, как наш вечный проглот Величко с видом неделю некормленого бегемота галопом несётся в сторону Макдоналдса. Похоже, это Ногинск.

Мы со Светкой взяли свои куртки, шапки и стали пробираться к двери. Суета, толчея в проходе, на полу чья-то перчатка шерстяная валяется. Шмяк! На перчатку грязным ботинком наступает Медведев. Вот, паразит, даже не остановился и не поднял. Кажется, он её вообще не заметил. Я подняла, отряхнула слегка. Перчатка женская. По-моему, кого-то из бэшников, у наших я таких не видела. Ладно, пусть сами разбираются — кидаю я перчатку на одно из пустых кресел.

Вылезли. О, тут дождика нет — либо закончился, либо мы от него уехали. Хотела я уже с основной толпой двигать к зданию Макдоналдса, так Светка пищит: "Погоди, я забыла" и лезет обратно в автобус. Через полминуты возвращается — у неё на голове нормальная такая, вполне милая бежевая беретка вместо того кошмарного доисторического блина, в котором она утром из дома приехала. Странно. А нафига она вообще этот блин надевала, раз у неё нормальная беретка есть? И если уж на то пошло, зачем она вообще этот блин хранит, отчего не выбросит? Ему ведь на помойке — самое место. Очень странно. Что-то тут не так.

К Макдоналдсу мы со Светкой самыми последними из наших подошли. Но сами виноваты — меньше тормозить нужно было с перчатками и беретками. Естественно, к тому времени, как мы туда добрались, в женский туалет уже очередь на половину зала выстроилась. Вот гадство! А в мужской — никого, и это при том, что большинство мальчишек даже и не подумало озаботиться мытьём рук. А у нас на всё — двадцать минут, причём две из них уже прошли. Похоже, завтрака мне сегодня не достанется.

Собственно, так оно и оказалось. Когда я (с мытыми руками) оказалась наконец стоящей перед машущей флажком и орущей дурацкое: "Свободная касса!" смуглой девчонкой с бейджиком "Фатима" на груди, до отправления автобуса оставалось всего четыре минуты. Мы со Светкой себе по мороженому взяли — больше ни на что времени уже не оставалось — и двинулись к выходу.

А когда мы проходили мимо сидящего за заваленным обёртками столом Величко, который торопливо запихивал в себя последний двойной чизбургер (ну и поросёнок — всё лицо и руки в кетчупе и майонезе!), то я любопытную картину подсмотрела. Рядом с нашим Гаргантюа, за соседним столиком, сидела парочка — молодой мужчина и девочка, кудрявый ангелочек лет пяти. Девочка ела какую-то булку (я не поняла, что именно), запивая её колой из стаканчика, а мужчина сидел, улыбался, периодически гладил ребёнка по головке и приговаривал:

— Кушай, лапочка. Кушай заинька. Кушай, мой хороший.

Вдруг девчонка прервала жевательный процесс, подняла на мужчину голубые глаза и удивлённо спросила:

— Папа, а ты почему не кушаешь?

Мужчина снова ласково улыбнулся, опять погладил ребёнка по кудрявой головке и таким добрым-добрым, прямо медовым голосом, сказал:

— Доченька, а папа такое говно не ест...

Интерлюдия I

Венок у Евдокии был хитрый — он крепился к деревянному каркасу, который сделал для неё младший брат Минька. Цветы для венка собирала сама Евдокия, и венок плела тоже она сама, но вот крепила она этот венок к каркасу с помощью Миньки. И он же придумал, как лучше закрепить на каркасе свечку. Евдокия сильно на этот свой хитрый венок надеялась — очень уж ей хотелось победить.

А кому бы не хотелось? Все знают: та, чей венок дольше всего продержится на воде, будет самой счастливой в жизни. А чем дольше будет гореть свеча, тем более долгая жизнь отмерена её хозяйке.

И вот, заветный миг настал! Стемнело наконец-то, девки по очереди поджигают закреплённые в венках свечи от живого купальского огня, а затем все вместе, разом, опускают венки в тёмную воду ночной Клязьмы. Десятка три венков с зажженными свечами, медленно вращаясь, плывут по течению, каждая из девок с берега внимательно следит за своим. Чем дольше не утонет — тем больше счастья в жизни. Голосистая Прасковья внезапно затянула песню:

За рекой горят огни,

Погорают мох и пни.

Ой, купало, ой, купало,

Погорают мох и пни.

Девки подхватывают песню, и вот над рекой уже разносится пение нескольких десятков девичьих голосов:

Плачет леший у сосны —

Жалко летошней весны.

Ой, купало, ой, купало,

Жалко летошней весны.

Ай!!

С ужасом Евдокия видит, как её венок, венок, который она сегодня плела с такой тщательностью и такой надеждой, её венок тонет, едва успев проплыть метров десять. Венок Евдокии тонет первым, самым первым из всех!

Но... венок тонет, однако свеча Евдокии продолжает гореть, дрейфуя по течению на собранном Минькой деревянном каркасе. Венок утонул, но свеча продолжает гореть. Наверное, Минька и Евдокия не слишком надёжно прикрепили венок к каркасу, вот он и отцепился. От огорчения и разочарования Евдокия даже замолчала, перестала поддерживать девичье пение:

А у наших у ворот

Пляшет девок корогод.

Ой, купало, ой, купало,

Пляшет девок корогод.

Освободившись от венка, каркас со свечой, однако, поплыл быстрее, он отделился от группы плывущих по течению девичьих венков и начал как-то неспешно выплывать на середину реки.

Ох!!

Резкий порыв ветра тушит почти все свечи на венках, теперь горят всего две из них. Плюс ещё свеча Евдокии горит, но у неё нет венка. А вот и другие венки принялись один за другим тонуть. Вот идёт ко дну венок с горящей свечой. Ещё минута — и тухнет последняя свеча. Плывущие венки скрываются во мраке ночи — к этому моменту на плаву их оставалось не то три, не то четыре. Который из них дольше всех не тонул? Теперь уже не узнать, их не видно с берега.

Кому радость, кому грех,

А нам радость, а нам смех.

Ой, купало, ой, купало,

А нам радость, а нам смех.

Девки закончили пение и как зачарованные уставились на последнюю плывущую по середине Клязьмы горящую свечу. Свечу Евдокии. А сама Евдокия стоит у воды в окружении подруг и не знает — радоваться ей или печалиться.

Её венок утонул, утонул самым первым, значит счастья ей отмерено всего ничего. Но свеча... свеча не тухнет, продолжает плыть по течению. Её уже едва видно, совсем крохотный огонёк мерцает вдалеке. Но она не тухнет, она горит. Что же за жизнь уготована ей? Такая долгая, но при этом несчастная? Свеча горит!

В конце концов, девки потеряли из вида свечу Евдокии. Но исключительно в силу того, что маленький, собранный Минькой, деревянный плотик уплыл слишком далеко.

Свеча — не потухла!..

* * *

— ...Пришёл-таки? — тихо звучит в темноте взволнованный голос Евдокии.

— Пришёл, — отвечает ей голос юноши. В ночном лесу раздаются крики, смех, со стороны Клязьмы они громче всего — там молодые пары, взявшись за руки, прыгают через купальский костёр.

— А почто пришёл? — дёргает плечом Евдокия, сбрасывая с этого плеча руку юноши. — У тебя жена теперь есть.

— Не люба она мне, ну её, страшная и глупая.

— Почто ж женился?

— Отец велел. Против отцовой воли не пойдёшь.

— Не пойдёшь, то верно.

— Евдокия...

— Чего? Всё кончено, Володя, да и не было ничего. И не могло быть, не нужно было и надеяться. Кто я такая? Дочь простого бортника, а ты княжич, не могли мы быть вместе.

— Нет, не кончено. Евдокия, выходи за меня замуж!

— Сдурел? Ты же женат уже!

— Попы оженили, по христианскому обычаю, да на этой жабе страшной. Ну её. Евдокия, давай по-нашему поженимся, как пращуры.

— По язычески? Без родительского благословения? Без волхвов? Ты...

— Зато сегодня купальская ночь. Сегодня — можно!

— Я... не могу вот так.

— Евдокия, я через три дня на Москву уезжаю, отец наместником меня ставит, времени нет, решайся! Вместе будем, люба моя.

— На Москву? Это где?

— На восток от Владимира, городок малый, почти деревня.

— Как же ты там, а я здесь?

— А я тебя к себе возьму. Пока один поеду, с жабой своей, а по весне тебя как-нибудь тоже перетащу туда.

— Как перетащишь?

— Не знаю ещё. Может, вместе с отцом твоим, на Москве бортники тоже нужны. Придумаю.

— Володя...

— Подожди, пошли к огню ближе... Вот, смотри, — княжич достаёт из-за пазухи маленький тряпичный свёрток и аккуратно его разматывает. — Это тебе, Евдокия, подарок на свадьбу, на нашу с тобой свадьбу!

— Что это? Ой!! Какая красота!

— Бери, это тебе. Почти как цветок папоротника, верно?

— Цветок папоротника... Володя, но они ведь, наверное, очень дорогие.

— Ещё бы! Ты бы видела, сколько серебра мы за них лучшему рязанскому мастеру отдали!

— И ты хочешь подарить их мне? Дочери бортника?

— Княжне, а не дочери бортника! Это ведь подарок на свадьбу, забыла?

— А...

— Моей жабе новые серьги купили, у нас, во Владимире, эти же я вроде как случайно в Оке утопил. Потерял я их.

— А отец что сказал?

— Гм... — княжич немного смутился. — Лучше не спрашивай.

— Понятно. В Рязань-то зачем ездил?

— С посольством. Юрий Рязанский у нас помощи просит, дурные вести доходят. Что-то движется со степи дикой, что-то страшное.

— Половцы опять?

— Хуже, ещё страшнее. Юрий за земли свои опасается.

— За Рязань?

— Нет, саму-то Рязань каким-то вонючим степнякам не взять, там валы — ВО!! Но земли пограбить, да народ посечь да полонить степняки могут. Вот и собирает князь Юрий рать, боярина своего Коловрата к черниговцам послал за подмогой, да мы поможем, побьём врага, ты не сомневайся. А я вот на Москву теперь еду.

— Володь, но я как-то... не готова. Вот так, сразу.

— Евдокия! Давай руку! Пошли!

— Куда?

— Через костёр прыгать. Идём!

— А... а потом?

— А потом купаться пойдём, сегодня вода волшебная. Да идём же, княжна моя. Не бойся, идём!

— Княжна?

— Княжна. Ты — княжна. И эта ночь — наша...

Глава 2

...историков размер орды определялся в 300 тысяч воинов, а с учетом отрядов, примкнувших по пути, и отрядов народов, покоренных на пути к Волге, озвучивалась цифра в 500 тысяч человек. Древнерусские летописи не дают точных цифр, указывая только на огромный размер татаро-монгольской армии. Ее многочисленность подтверждают и армянские источники.

Тактика татаро-монгол носила ярко выраженный наступательный характер. Они стремились наносить стремительные удары по захваченному врасплох противнику, дезорганизовать и внести разобщенность в его ряды. Они, по возможности, избегали больших фронтальных сражений, разбивая противника по частям, изматывая его непрерывными стычками и внезапными нападениями. Для боя монголы строились в несколько линий, имея в резерве тяжелую конницу, а в передних рядах — формирования покоренных народов и легкие отряды. Бой начинался метанием стрел, которыми монголы стремились внести замешательство в ряды противника. Они стремились внезапными ударами прорвать фронт противника, разделить его на части, широко применяя охваты флангов, фланговые и тыловые удары.

Сильной стороной монгольской армии было непрерывное руководство боем. Ханы, темники и тысячники не бились вместе с рядовыми воинами, а находились позади строя, на возвышенных местах, направляя движение войск флагами, световыми и дымовыми сигналами, соответствующими сигналами труб и...

— ...вот, вот этот магазин, о котором я вам говорила, посмотрите налево, — Элеонора вновь резко оборвала на полуслове свою увлекательнейшую лекцию по истории, которой она успела усыпить больше половины нашего автобуса. Впрочем, я уже привыкла к такой манере экскурсовода. Она, верно, не может иначе — постоянно сбивается на то, что видит за окном. Вот, и сейчас Элеонора какой-то невзрачный с виду магазинчик рекламировать принялась:

— Именно тут, ребята, можно купить самые настоящие покровские пряники, мы обязательно остановимся тут на обратной дороге. А те покровские пряники, что продаются в Москве, по большей части подделка, причём скверного качества и по завышенной цене. Что ты хочешь сказать, мальчик? — наш экскурсовод увидела тянущуюся вверх руку Величко

— Элеонора Витальевна, мне нужно выйти.

— А потерпеть ты не можешь?

— Нет.

— Потерпи, пожалуйста, сейчас выедем из Покрова, остановимся.

— Нет, остановите!

— Что, так плохо?

— Быстрее!! ЫЫЫ!

— Ну, хорошо, хорошо, не волнуйся, мы сейчас...

— БУЭЭЭ...

— ТВОЮ МАТЬ!!!

Последнюю фразу сказал не Величко, это сидящий рядом с ним Руслан Салихов сказал. Вообще-то, он не только это сказал, он много чего сказал, но я, как девочка приличная, всякие гадости за ним повторять не стану. Пусть даже Салихов и прав, Величко действительно и то, и другое, и третье. Присоединяюсь.

Нет, ну надо же было столько жрать! Бегемот вонючий. Конечно, мы остановились, но было уже поздно. Особенно мне Ленку Гаврилову жалко, а Величко — козёл и придурок, убить мало. Ленка же даже разревелась, когда в туалете на бензоколонке мы ей помогли снять кофточку и она увидела, во что та превратилась.

Потом ещё и голову Ленке мыли в раковине совместными усилиями (шампунь у Сашиной был с собой). Хорошо, что вода хоть горячая была, а то мыть холодной, да в ноябре месяце — оно как бы приятного мало. Не мыть же нельзя никак, этого урода Величко стошнило. Он обожрался курицы и чизбургеров, потом его укачало в автобусе, а потом Элеонора сказала про покровские пряники. Пока про еду не напоминали Величко, тот кое-как держался, но стоило лишь сказать слово "пряник", как всё, он не вытерпел. Последнее пёрышко сломало спину верблюда.

А поскольку в момент несчастья Величко стоял, то значительная часть полупереваренных булок, картонного мяса, ошмётков салата и колы попала на спину и за шиворот сидящей перед Величко Гавриловой. Ещё и на волосы частично попало, их вот мыть пришлось. Вообще-то, не только волосы, Гаврилову мы до пояса в раковине мыли — за шиворот ведь тоже попало, я же говорила уже.

Пока Гаврилову купали, Величко в салоне автобуса отмывал пол и заблёванное сиденье. А водитель дядя Лёша помогал ему ценными советами. Мальчишки мне потом рассказали, что в процессе уборки Величко узнал о себе, о своих родителях, о чехле на сиденье и о крайне разнообразной и насыщенной половой жизни дяди Лёши очень много нового.

В общем, полчаса где-то на всём этом потеряли. Потом пересаживались ещё, так как рядом с Величко сидеть больше никто не желал. Лучше всего было бы, конечно, его самого пересадить в хвост автобуса, но на его старом месте воняло сильнее всего — полностью отмыть автобус было невозможно. Вот пусть сам Величко всё это сидит и нюхает. Ему вручили пакет с грязной одеждой и чехлом от сиденья и обрадовали перспективой всё это отстирать руками сегодня вечером в гостинице. А Гаврилова, Махитарян, Федотов, Анечкин и завёрнутый в шерстяное одеяло (дядя Лёша достал откуда-то) Салихов перебрались в хвост, благо места свободные ещё оставались.

Да, Руслану Салихову пришлось в одеяло завернуться и так ехать дальше — Величко не только на голову Ленке нагадил, но и на колени Руслану тоже. Альтернативой одеялу было либо сидеть в трусах, либо надеть запасную юбку Сашиной, которую та с ехидненькой улыбочкой предложила ему. Руслан выбрал одеяло. А что делать? У нас с собой запасных штанов не было, ведь всего на три дня ехали, зачем они нужны-то? Гавриловой мы подобрали одежду (я свою белую блузку дала, а Шарапова — свитер), но лишних штанов в автобусе не оказалось. Звучали, правда, предложения снять штаны с пачкуна Величко, но они приняты не были. Салихов в его штанах просто потеряется, туда троих таких засунуть вполне можно.

Дальше по городу Покрову кружить принялись. Элеонора нервничала, мы уже безнадёжно отставали от графика, но штаны-то нужны Салихову, не может ведь он в одеяле ходить по церквям и музеям. Только штаны мы в Покрове так и не купили. Воскресенье, блин, магазины закрыты. Да, Покров — это вам не Москва. У этих дикарей, оказывается, по воскресеньям магазины не работают. Так что уехали мы из Покрова, Салихова Элеонора просила потерпеть в одеяле до Владимира, там цивилизации больше, есть шанс купить новые штаны даже и в воскресенье.

Вот мы вновь несёмся по старому Владимирскому тракту. Дядя Лёша разогнал наш зелёный пипелац, наверное, километров до ста двадцати — пытается хотя бы частично наверстать упущенное время. Надеюсь, он на самом деле настолько крутой водитель, каким в самом начале пути его представила нам Элеонора. Въехать во что-то на такой скорости мне бы решительно не хотелось, будет больно. А сама Элеонора, едва мы выехали из Покрова, стала рассказывать нам о нашей первой сегодняшней цели — какой-то жутко старинной церкви. Кушать хочу, когда обед-то? Смотрю в окошко на мелькающие за стеклом ёлки и невольно прислушиваюсь к бормотанию экскурсовода:

...выстроена в низине, на заливном лугу. Ранее около церкви было место впадения Нерли в Клязьму (ныне русла рек изменили своё положение). Церковь находилась практически на речной "стрелке", оформляя перекресток важнейших водных торговых путей.

От храма XII века без существенных искажений до нашего времени сохранился основной объём — небольшой, почти квадратный в плане четверик и глава. Храм крестово-купольного типа, четырёхстолпный, трёхапсидный, одноглавый, с аркатурно-колончатыми поясами и перспективными порталами. Стены церкви строго вертикальны, но благодаря исключительно удачно найденным пропорциям они выглядят наклоненными внутрь, чем достигается иллюзия большей высоты сооружения. В интерьере крестчатые столпы сужаются кверху, что при небольших размерах храма создает дополнительное ощущение "высотности" интерьера...

* * *

— ...Свет, попить дай.

— Держи, — идущая рядом со мной Светка протягивает мне полупустую пол-литровую пластиковую бутылочку бонаквы. Делаю из неё пару глотков и возвращаю бутылку обратно Светке.

— Спасибо, — говорю я. — Хорошо, что дождь закончился.

— Угу. Но зонтик я взяла на всякий случай.

— А я в автобусе свой оставила. Если что, мы вдвоём под твоим спрячемся, хорошо? — Светка кивает головой. — Чего-то сосиска эта странная была. Тебе понравилась?

— Да ну, фигня какая-то. Парни правильно Пухлого отогнали от ларька, хватит ему жрать.

— Нужно деньги у него все отнять, а то всё равно найдёт где-нибудь жратву.

— Хорошая мысль. Интересно, а чего дорогу поближе к этой церкви не подвели?

— Элеонора говорила, этот луг какой-то особенный, чего-то тут охраняют.

— Особенный? — Светка внимательно оглядывается по сторонам, рассматривая огромный луг с несколькими одиноко торчащими деревьями. — А чего тут особенного? Луг как луг.

— Не знаю, так Элеонора говорила, что особо охраняемый, тут ничего строить нельзя. И дорогу нельзя прокладывать.

— А почему?

— Да фиг знает. Может, как-то церкви этой повредить может.

— Чем?

— Не знаю.

— А она и вправду красивая.

— Угу. А ещё Элеонора рассказывала, что весной, когда озеро разливается, весь этот луг заливает. Может, ещё и поэтому тут дорогу строить нельзя, её размоет.

— Ну, церковь-то построили как-то, её-то не смывает.

— Она на холме стоит. А весной этот холм становится островом и вода иногда к самым стенам подходит. Представляешь?

— Наверное, это красиво.

— Наверное.

— Слушай, а почему она называется "на Нерли"? Тут же вообще рядом реки нет никакой, только озеро.

— Свет, ты бананы из ушей вынимай иногда, пожалуйста. Элеонора говорила про это.

— Да ладно тебе, объясни по-человечески.

— Не буду.

— Ну и фиг с тобой. Не хочешь — говори.

— Это озеро — кусок старого русла реки Клязьмы. Река тут какую-то петлю делала, а потом вода себе новое русло промыла, а в старом русле ещё вода была. Ну и так вот постепенно Клязьма стала течь по новому руслу, а вход в старое завалило илом и оно стало озером.

— Всё равно непонятно. Почему "на Нерли", если тут Клязьма текла?

— И Нерль тоже текла, она вот как раз около церкви в Клязьму и впадала.

— Ой, смотри какой котёночек смешной! — Светка замечает в зарослях пожухлой высокой травы грязно-серый комок меха.

— Блин, Свет, кончай тормозить! Оставь эту грязную кошку в покое, пошли быстрее, нас ведь ждут!

Мы со Светкой опять самые последние. Наши уже все около входа в церковь столпились, а мы всё по лугу плетёмся. Ну, тут не только Светка, тут и я тоже частично виновата. Мы как из автобуса вылезли и Элеонора повела всю толпу через луг по широкой тропинке к видневшейся вдалеке белой церкви, я чуть в стороне ларёк быстрого питания углядела. Обычно я, конечно, не покупаю ничего в этих помойных ларьках, но сейчас очень уж кушать хотелось — ведь завтрака сегодня у меня не было, а обед ещё не скоро будет. Вот мы со Светкой к тому ларьку и рванули на пару, Светка тоже голодная была.

Хотя нет, вру, не совсем так всё было. Ларёк с едой первой не я увидела, а... ну да, вы правильно угадали. Он уже оправился от своего утреннего обжорства в Макдоналдсе и, выйдя из автобуса, мгновенно засёк пункт общепита, у него просто талант какой-то везде и всюду находить что-то, что можно пожевать. Только наши мальчишки его к еде не пустили, захватили в плен и повели умирающего от голода (он сам так утверждал, по крайней мере) Величко в сторону церкви. А вот меня и Светку никто не останавливал, так что мы по сосиске в тесте купили себе (такая гадость, скажу я вам, просто фе!).

А потом ещё Светка тормозила около ряда бабок, торгующих всякой дрянью типа магнитиков на холодильник, расчёсок, кружек, ложек, зеркал, шкатулок и прочей сувенирной дребедени. Хотя кое-что там и было интересное, стоит признать. Пока Светка во всякой фигне копалась, я нашла потрёпанного мужичка, который старыми значками торговал. В общем, к тому времени, когда я смогла-таки оттащить Светку от торговцев, она уже была гордой обладательницей деревянной ложки с надписью "Боголюбово", деревянной заколки для волос и небольшого, оправленного берестой, зеркальца, а у меня на груди красовался старый советский значок "100 прыжков с парашютом". Пусть все завидуют!

Вот так и получилось, что мы опоздали, хотя последние метров сто уже практически бежали. Ладно, пусть и с опозданием, но присоединились мы к нашей группе. Элеонора ведёт нас вокруг церкви, по ходу дела рассказывая о ней всё новые и новые подробности.

Оказывается холм, на котором я сейчас стою, он не настоящий, он искусственный, насыпной. Его насыпали специально, чтобы церковь тут построить. Её важно было построить именно здесь, на этом месте, так как тут перекрёсток торговых путей был и мимо этой церкви в древности проплывали корабли, поднявшиеся по Волге и по Оке. А ещё этот холм в XII веке был весь вымощен камнями и это было, наверное, красиво. А ещё тут пристройки раньше были и галерея снаружи и во-о-он там, на стене, ещё следы той старинной галереи можно разглядеть. А ещё в 1784 году церковь чуть не разобрали. А ещё, а ещё, а ещё...

Я в компании одноклассников и бэшников шла вокруг этой церкви и постепенно офигевала. Как-то неожиданно поняла я, НАСКОЛЬКО она старая, эта церковь. Она ведь НА САМОМ ДЕЛЕ помнила и Петра I, и Ивана Грозного и даже Батыя. Блин, да когда её построили, Батый ещё даже и не родился, да и сам Чингисхан был всего лишь сопливым мальчишкой, моложе меня сейчас! Ой, мама!

Умом я понимаю, что церковь эта совсем не высокая, но... Но её построили так, что она кажется мне какой-то мощной, величественной, несокрушимой. Ну, и красивой конечно тоже. Следуя за Элеонорой, мы завершили круг вокруг церкви и снова оказались перед входом в неё. Наверху, на стене, вижу старинный барельеф в виде пары львов и царя Давида между ними. Кстати, львы выполнены довольно правдоподобно. Вероятно человек, который ваял их, однажды разговаривал с кем-то, кто когда-то на самом деле видел настоящего льва. С некоторым каким-то даже чуть ли не священным трепетом в душе, я следом за Светкой вхожу внутрь...

Интерлюдия II

Нос лодки мягко ткнулся в песок. Дядька Егор и отец Евдокии, подвернув портки, соскочили в воду и споро вытащили лодку на берег на две трети. Евдокия ещё даже не успела и из лодки-то вылезти, как подскочил какой-то шустрый белобрысый мальчишка и поинтересовался, нужна ли помощь в доставке груза. Дядька Егор сказал, что помощь не помешает и пообещал расплатиться за неё двумя большими ложками любого мёда на выбор. Мальчишка сразу же согласился, развернулся и куда-то рванул, сверкая пятками. Должно быть, за телегой.

Младший брат Минька помог Евдокии вылезти на землю (а то ей самой в длинной юбке неудобно было), после чего они вдвоём направились в сторону торга, оставив мужиков разбираться с грузом. Конечно, город Боголюбово сейчас совсем не тот, каким он был при князе Андрее и они, вообще-то, вполне могли бы подняться по Клязьме до самого Владимира, но... Как-то вот так получилось, что привыкли они на торг всегда ездить именно в Боголюбово, а не во Владимир. Не так-то у них и много товара было, чтобы имелся смысл добираться до столицы княжества. Да и ближе им Боголюбово, тянуть против течения тяжёлую лодку полтора десятка вёрст — удовольствие ниже среднего.

Как обычно, привезли они сегодня на продажу результаты трудов отца Евдокии и дядьки Егора — мёд и воск. Собственно, с мёда вся семья-то и кормилась, ржи они вовсе не сеяли, огород небольшой, пара коров, три свиньи, да два десятка куриц — вот и всё хозяйство. Даже лошади — и то не было. На что она им, лошадь-то? Они ведь не пашут, кормить её ещё. Они всё на мёд да на воск выменивали, включая даже сено для коров и дрова. Ну, а коль нужда случится во Владимир наведаться, так туда на лодке добираться и легче и быстрее, чем на лошади, благо Клязьма-то рядом с домом почти протекает.

На шумном боголюбовском торге Минька сразу же углядел мужика, торговавшего разными сладостями, и немедленно подтащил к нему Евдокию. И как та ни упиралась, ей пришлось-таки купить брату за одну векшу пару небольших медовых пряников, иначе тот бы ни за что не отвязался. Минька такой сластёна — жуть! Ведь живёт в доме, где мёда обычно — хоть топись в нём. А всё равно пряники любит. Дома Минька простой намазанной мёдом пшеничной лепёшкой обходится, но сегодня нет, сегодня они на торг приехали, сегодня ему настоящие пряники подавай! Минька ещё ворчал, что Евдокия ему самые простые купила, а он-то поначалу губы раскатал на здоровенный, размером почти с каравай хлеба, пряник с имбирём и лимоном, но торговец за такое чудо аж две дюжины кун просил — имбирь и лимоны недёшевы. Ну, Минька как цену на чудо-пряник услышал, так сразу и погрустнел — понимал, что сестра старшая ни за что столько не отдаст за какой-то там пряник, такие пряники князю есть впору, а не сыну бортника.

А вот следующую покупку Евдокия сделала уже для себя — она увидела очень красивый резной рябиновый гребень и не смогла удержаться. Заодно уж и матери гостинец купила — искусно вырезанную дубовую ложку. Простую-то ложку, на каждый день, и отец легко вырежет, и старший брат Василий, а вот такую красоту, с птичкой на ручке, такого им не осилить, тут настоящем мастером резьбы быть нужно. Такой ложкой лишь в праздник есть, не в обычный день.

Но долго на торге Евдокия с Минькой не задержались. Потом, на обратном пути походят ещё, как раз и старшие к тому времени расторгуются. Сейчас же они вышли из города, и пошли по тянувшейся вдоль берега Клязьмы тропинке к настоящей своей цели — церкви Покрова. Миньке любопытно было, он всего лишь раз в жизни был в такой невероятно большой церкви, к тому же, ещё и каменной.

Евдокия и Минька шли по заливному лугу к видневшейся вдалеке церкви. Церковь была огромной, как гора, да и стояла она на холме, целиком вымощенным белым камнем, что ещё больше увеличивало её размеры. Ласковое сентябрьское солнце светило им прямо в глаза. Слева, в траве, мелькнул и сразу же куда-то скрылся смешной серый котёнок. Минька хотел метнуться и поймать его, но сестра не пустила. Некогда. Справа, по Клязьме, обгоняя ребят, проплыл в сторону Владимира караван из полудюжины ладей. Люди на ладьях ломали шапки и крестились на стоящую на холме величественную чудо-церковь.

Минька доел свои пряники и быстренько сбегал к реке, напиться. Евдокия же ждала его на тропинке и с каждой секундой всё сильнее и сильнее волновалась. Вернее, трусила.

Страшно. Ей страшно. Пока ещё никто-никто не знал её секрета, кроме неё самой. Но... Но ведь бесконечно скрывать это невозможно. Скоро, совсем скоро, всего через месяц-другой, это и так выяснится. Но что делать? Что же ей делать, безголовой девчонке?! Евдокия уже многократно успела обругать себя за невероятную дурость, но... но что же делать??

И Володька тоже хорош. Бросил её тут одну и умотал в какую-то там Москву, где-то у чёрта на рогах. Вызовет он её к себе. Ага. Соврал, наверное, паразит. Хотя нет, не может быть. Володька не такой, он не соврал. И серёжки опять же. Такие серёжки, аж дух захватывает! Они настолько невероятно красивы, что Евдокия и носить-то их отваживалась лишь наедине сама с собой, да ещё и постоянно оглядываясь — не дай бог увидит кто. Ведь понятно, что таких серёжек у дочери бортника быть ну никак не может, эти серёжки дороже всей их деревни стоят. Намного дороже. Так что прятала их Евдокия ото всех в мире в специальном тайничке за огородом, близ задней стены свинарника.

Евдокия очень боялась того, что сейчас случится. Она очень боялась хоть кому-то сказать о том, что произошло. Но... придётся. Она ведь специально напросилась сегодня к отцу в спутницы, чтобы прийти в церковь Покрова, говорить ТАКОЕ простому сельскому попику она не отваживалась. Даже на исповеди она ему про это не сказала. А вот сейчас, сейчас сказать придётся. Ой, что будет, что будет! Как страшно.

Вот сестра с братом уже подошли к искусственному, вымощенному камнями, холму и стали подниматься по его склону ко входу в огромную церковь. Высеченный из камня царь Давид, в окружении двух сказочных зверей-львов, сурово глядел свысока на Евдокию.

Ой, что будет!!

Евдокия шла на ватных ногах и снова и снова ругала себя. Ну и дура! Да ещё и в купальскую ночь! Ой, дура!

Да, конечно, тайна исповеди священна. Ни один священник никогда и ни при каких обстоятельствах не может раскрыть хоть кому-то то, что ему доверили на исповеди. Только... слишком, слишком уж велика и тяжела ТАЙНА, скрываемая ото всех Евдокией. Слишком тяжела. Пока про это ещё никто, кроме неё не знает, но сейчас ей придётся раскрыться. Ей придётся сказать, что она вот уже третий месяц носит под сердцем будущего внука великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича...

Глава 3

Мы вышли из лестничной башни на улицу, Светка раскрыла свой зонт (опять дождь пошёл) и я сразу же забилась под него. Н-да. Это я не подумавши сделала, когда собственный зонтик в автобусе оставила, на Светку понадеялась. Зачем, думаю, зонт переть, если у Светки есть, мы и под её зонтом вдвоём прекрасно поместимся. Как будто я не знаю Светку, будто первый раз её вижу, догадаться не могла. Балда.

Нет, влезть-то мы под её зонт вдвоём смогли, только вот это же Светкин зонт! Светкин! А она одевается, мягко говоря, экстравагантно. Ну, и зонт у неё под стать одежде, такой же... оригинальный. Такой зонт идеально подошёл бы старухе Шапокляк, которая устроилась подрабатывать в цирке клоуном. Кошмар какой-то аляповатый, а не зонт. Ещё и спица одна у него погнута. Не понимаю я Светку, вот что хотите со мной делайте, но не понимаю. Мы когда сосиски в тесте покупали, я случайно в Светкин кошелёк заглянула. Я не подглядывала, честно, действительно случайно, так там у неё денег... не знаю сколько, но тысяч пятнадцать точно есть, я успела заметить пару пятитысячных и несколько тысячных. А может, и больше там (нафига столько с собой взяла?). И при этом такое угрёбище вместо зонта таскает. Блин. Новый вполне приличный зонтик сотни за три купить легко можно. Не понимаю.

Наши ребята рыхлой кучей вываливаются на улицу из башни. Классные пересчитывают народ, Элеонора же, не останавливаясь ни на секунду, продолжает фонтанировать историческими сведениями. А это куда это они погребли, а?

Пользуясь тем, что наша Кузьминична и Неназываемая бэшников увлеклись рассказом Элеоноры и отвернулись, Овечкин со своими клевретами куда-то бочком-бочком сваливают. Куда? А, понятно, у них вторая попытка сейчас будет. С лотком около церкви у парней ничего не получилось, торговка послала их в сад, так они тут теперь попробуют. Эти обалдуи плавно мигрируют в сторону небольшой палатки с многообещающей надписью "Суздальский мёд".

Да ну их нафиг, что я им, доктор, что ли? Пусть покупают, у них свои головы есть на плечах. Хотя наша Кузьминична на уроках нередко эту аксиому сомнениям и подвергает.

С нашего зонтика со стороны погнутой спицы дождевая вода тоненькой струйкой стекает Светке на правый рукав. Она заметила это и зонт развернула. Зашибись, теперь мне за шиворот стекает. Блин. Нужно было свой зонт захватить, я тормоз. Пришлось мне пока просто теснее к Светке прижаться и даже взять её под руку.

Чего? Правда, что ли? Удивлённая последними словами Элеоноры, я с новым интересом посмотрела на башню, откуда мы все только что вылезли. Оказывается, эта довольно-таки невзрачная башня — старейшее на территории России строение гражданского назначения. А также, по совместительству, единственное гражданское строение дотатарского периода. Ну, для своих лет башня ещё неплохо сохранилась.

А что в этой башне был убит собственными боярами основатель города, князь Андрей Боголюбский, это мы уже знаем. Историю мятежа и убийства князя Элеонора нам ещё внутри башни рассказала.

Наконец, наш неугомонный гид наговорилась, взглянула на свои наручные часы и обрадовала народ вестью о том, что наступило долгожданное время обеда. Я тоже обрадовалась, ведь съеденная пару часов назад сосиска уже почти забылась. А Величко... Хм. Не пойму, это он на самом деле настолько голодный, или просто дурака валяет? Ломанулся, как ошпаренный, в ту сторону, откуда мы пришли, Кузьминична насилу остановила его — ресторан не в той стороне был.

Зато устроенная Пашкой клоунада отвлекла всеобщее внимание от палатки "Суздальский мёд", чем с успехом воспользовался Овечкин — я даже не заметила, как он оттуда выходил. Зато судя по его довольной роже и тяжёлому на вид тёмному пакету, который он старательно прятал от Кузьминичны, у них там всё получилось. Купили-таки, значит.

И вот мы все, построившись в слабое подобие колонны, неспешно двинулись к тому объекту, который Элеонора обозвала рестораном. Светка рядом со мной чапает, разноцветную хрень с погнутой спицей над нами держит. Кстати!

— Свет, а Свет? — говорю я подруге.

— Чего тебе? — отвечает она.

— Свет, я давно спросить тебя хотела.

— Так спроси.

— Свет, а ты что, правда княжеского рода?

— Честно говоря, я и сама не знаю, Дусь. Может быть, вообще-то.

— Не знаешь?

— Не знаю. Самая старая информация о моих предках — это хранящаяся у нас дома старинная фотокарточка, её с фронта мой прапрадед прислал. Совсем старая фотокарточка и в очень плохом состоянии — вся замызганная, надорванная, один угол чуть-чуть обгорел.

— С войны?

— Да, только не с той. Я Первую Мировую имела в виду, фотография сделана в марте 1916-го.

— Ты откуда знаешь?

— Так на ней написано, на самой этой фотокарточке, на обороте. Там, вообще-то, целое письмо небольшое. Почерк такой красивый, с завитушками, и буквы чудные, всякие там яти, с непривычки даже читать неудобно.

— А чего написано?

— Да ничего серьёзного, просто привет с фронта, любит, целует, ждите. В таком ключе.

— И это твой прапрадед?

— Угу. Вот про него точно известно, что он — Сергей Долгоруков, он подписался. Ему лет так тридцать на снимке, в форме стоит, со шпагой. Или с саблей. А может, с палашом, фиг знает, как эта штука называется. В общем, железяка какая-то длинная на боку висит. Ещё погоны на плечах. Что за погоны — не разберёшь, но он точно офицер. Две медали на груди. Вот, собственно, и всё, что про него известно. Был ли он князем? Кто знает, может и был.

— А что с ним стало?

— Тоже не знаю. Не знаю даже, дожил ли он до Революции. Ну, а потом, сама понимаешь, 17-й год, все дела. Прадеда своего, сына того Сергея Долгорукова, я живым не видела никогда, он уже в Великую Отечественную погиб, а вот его жену, бабу Лизу, ещё застала, она умерла, когда мне девять лет было. Только та и сама не больно-то много знала, она и прожила-то всего полгода со своим мужем — а потом война, мобилизация, и... всё. Муж с войны не вернулся. Там какая-то история с бродяжничеством была, то ли муж бабы Лизы беспризорником был в Гражданскую, то ли в приюте каком. Но матери у него точно не было, сиротой рос. Наверное, мать как-то погибла или потеряла его. Ну, и этот Сергей Долгоруков если и выжил, то сына найти не смог. А тот, видишь, ухитрился его фотографию как-то сохранить.

— С ума сойти. Выходит, ты и вправду можешь быть княжной?

— Могу.

— А этот тогда, про которого нам сейчас рассказывали, Андрей Боголюбский, он не предок тебе часом?

— Боголюбский? Не, не предок. Зато, Дусь, если Сергей Долгоруков с фотографии правда из князей Долгоруковых, то мой предок знаешь кто? Владимир Мономах!

— Кто?!

— Владимир Мономах, подруга! Так-то!

— Чё, правда что ли?

— Правда. Долгоруковы — это младшая ветвь князей Оболенских, а те, через древнерусских Черниговских князей, являются потомками Мономаха. А вот Боголюбский — нет, Мономаху не потомок.

— Обалдеть.

— Правда, у нас всё равно есть общий предок. Это Ярослав Мудрый, который "Русскую правду" сочинил. Он и мне предок, и Андрею Боголюбскому, в честь которого этот город назван.

— Ладно, твоя светлость, лицо попроще сделай. Ярослав Мудрый у неё предок, ага.

— Да я правду говорю, Дусь.

— Расслабься. Там столько поколений между тобой и тем Ярославом, что уже не считается. Ты ещё обезьяну вспомни какую-нибудь, которая первой в мире слезла с дерева. Тогда и у меня тоже будет общий предок и с тобой, и с Ярославом Мудрым, и с Наполеоном, и с Рамзесом II, и с Патрисом Лумумбой.

— Всё равно я потомок Владимира Мономаха, — упрямо произнесла Светка.

— Вот и радуйся. Пришли, что ли?

— Похоже. Пахнет вкусно.

— Угу. Блин, да не маши ты так своим зонтом ублюдочным, капает же!

Интерлюдия A

В сопровождении двух жандармов лейтенант таможенной стражи Германской империи Карл Рюдигер неспешно шёл от одного купе к другому по вагону первого класса. Сегодня у него было много работы — поезд заполнен до отказа. Что поделать, время уж больно неспокойное, русские старались по возможности быстро вернуться на родину, а то мало ли что. Вот, даже и в вагоне первого класса нет свободных мест, всё занято, несмотря на высокую стоимость билетов.

Лейтенант шёл от купе к купе, профессионально-вежливо здоровался с пассажирами и тщательно проверял у них документы. Досмотра личных вещей не проводилось, Рюдигер считал, что в этом не было необходимости — сегодня ещё никто из пассажиров не показался ему хотя бы малость подозрительным.

Вернув паспорт пожилому господину в роговых очках, лейтенант произнёс заученную фразу с пожеланием счастливого пути, улыбнулся, попрощался и прошёл к следующему купе. Вежливо постучав в дверь, открыл её и обнаружил внутри двух человек, вероятно, мужа и жену. Мужчина был одет в мундир штабс-капитана инженерных войск, а женщина в пошитое по последней парижской моде светло-зелёное платье. А ещё женщина была беременна, этого трудно было не заметить, так как срок был весьма приличным. В силу того же, что молодая жена самого Рюдигера родила малыша Фрица менее трёх месяцев назад, лейтенант довольно точно мог определять срок беременности по внешнему виду женщины. И в данном случае он оценил его как примерно восемь месяцев.

Пассажиры этого купе тоже не вызывали у Рюдигера никаких подозрений, это обычные люди. Правда, судя по их вещам, весьма небедные. Впрочем, оно и понятно — купить билет в вагон первого класса экспресса "Париж — Санкт-Петербург" могли себе позволить только достаточно состоятельные пассажиры.

Женщина в зелёном платье читала газету, но при виде лейтенанта прервалась и опустила ту себе на колени. Газета была на французском языке и, как машинально отметил про себя Рюдигер, позавчерашней, от тридцатого июля.

Русский штабс-капитан протянул таможеннику два паспорта и последний принялся внимательно изучать их. Да, первоначальная догадка Рюдигера была верной, это на самом деле муж и жена — Сергей и Александра Долгоруковы. Дворяне. И не просто дворяне, а князь и княгиня!

Поскольку документы у Долгоруковых были в полном порядке, лейтенант Рюдигер достаточно быстро завершил проверку и вернул их русскому. Но прежде чем уйти, таможенник решил немного подбодрить женщину — он хорошо помнил, как ещё совсем недавно и его Клара была в подобном положении и как сильно она боялась. Только вот русский язык лейтенант пока ещё знал недостаточно хорошо, сложные фразы ему плохо давались, да и произношение хромало. Русская женщина с трудом сдерживала улыбку, слушая потуги немца поддержать её. Когда же Рюдигер произнёс слово "яблоки" (ну, это он сам считал, что произнёс такое слово, но поняли его, очевидно, иначе), женщина уже не смогла удержаться от смеха, да и штабс-капитан как-то странно захрюкал на своей полке.

Потом ситуация поменялась на зеркальную — Саша Долгорукова пыталась поблагодарить лейтенанта за заботу о ней на немецком языке. Теперь смеялся уже Рюдигер, произношение у неё было просто кошмарным, зато фантазия весьма богатая. Женщина на ходу выдумывала по-немецки такие языковые конструкции, какие лейтенант сам ни за что бы не придумал. Развеселив друг друга, молодые люди решили не мучиться дальше и перешли на французский язык, которым все трое владели достаточно свободно. Так, наговорив кучу любезностей и выслушав благодарности, Рюдигер попрощался с княжеской четой и в самом радужном расположении духа двинулся дальше по вагону, ему осталось проверить всего лишь два купе.

Когда десять минут спустя молодой таможенник, окончив проверку, покинул вагон, то обнаружил на перроне курящего Сергея Долгорукого. Отпустив сопровождавших его жандармов, лейтенант сам закурил сигарету и задержался рядом с русским штабс-капитаном. Постепенно, они разговорились.

Разговор в основном вертелся вокруг маленьких детей, поскольку обоих эта тема остро интересовала. Ведь Рюдегер, придя домой, немедленно окунался в бесконечный круговорот пелёнок-распашонок-игрушек, а Долгорукову это предстояло в самом ближайшем будущем и он уже заранее начинал бояться.

Но вот кондуктор даёт сигнал, поезд готов к отправлению. Лейтенант и штабс-капитан пожали друг другу руки, Сергей вскочил на подножку, и тут...

Дверь в здание станции резко распахивается и оттуда бегом вылетает растрёпанный мужчина в мундире немецкого телеграфиста. В руке у него — телеграфная лента, которую он даже не успел наклеить на бланк. Телеграфист подбегает к Рюдигеру и вручает ему эту ленту.

Лейтенант читает... читает... читает и постепенно меняется в лице. Окончив чтение, он молча протягивает ленту русскому офицеру, который всё ещё стоит на подножке вагона. В отличие от своей жены, Сергей немецкий язык знал достаточно прилично. После прочтения, лента выпала у него из пальцев, а правая рука медленно потянулась к висящей на боку кобуре.

— Не делайте глупостей, господин штабс-капитан, — не терпящим возражений голосом произнёс по-французски Рюдигер.

— У меня в вагоне жена и будущий ребёнок.

— Одумайтесь.

— Жена и ребёнок, лейтенант. Только через мой труп.

— Немецкие врачи лучше русских. Возможно, ей самой лучше будет остаться в Германии.

— Нет.

— Но Вы же понимаете, что сопротивление бесполезно. Вам не вырваться, Серж, не вырваться ни за что.

— Нет, — Долгоруков расстёгивает кобуру. Кроме него и таможенника других вооружённых людей в пределах видимости нет. Но оба они понимают, что устраивать сейчас дуэль на пистолетах — верная смерть для обоих. И тут князя осенило.

— Лейтенант, — говорит Долгоруков, держа руку на открытой кобуре. — Лейтенант, подумайте, но ведь таможенный досмотр завершился ДО того, как Вы получили эту телеграмму.

Некоторое время они так и стоят в напряжённых позах друг перед другом. Лейтенант таможенной стражи Германской империи Карл Рюдигер смотрит в лицо штабс-капитану инженерных войск Российской империи Сергею Долгорукову. Смотрит, а сам думает о сидящей в вагоне его жене. И вспоминает свою Клару. Женщине сейчас очень вредно волноваться.

— Вы правы, Серж, — Карл нарушает длившееся две долгие минуты молчание. — Вы правы, таможенный досмотр завершился ДО получения мной этого приказа. Поезд может продолжать путь.

Прежде, чем вернуться в своё купе, Сергей минут пять стоял в коридоре вагона, успокаивая лихорадочно бьющееся сердце. Когда князь всё же решился открыть дверь, поезд уже шёл по железнодорожному мосту над мутными водами Немана.

— Серёжа? — вопросительно посмотрела на мужа Саша.

— Да, душа моя.

— Серёжа, что-то случилось?

— Случилось.

— Что? Что случилось, скажи мне.

— Не волнуйся, только, пожалуйста, не волнуйся, Сашенька. Всё будет хорошо.

— Серёжа, ты меня пугаешь. Что случилось?

— Ради бога, не волнуйся.

— Сергей! Ты скажешь, или нет?!

— Скажу. Скажу, всё равно ты узнаешь.

— Говори же. Ну, немедленно! Что случилось?

— Война...

Продолжение главы 3

Ничего так ресторанчик, миленький такой, под старину сделан. Полуподвальное помещение, окошки малюсенькие под потолком, толстые кирпичные колонны (на самом деле они, наверное, бетонные и всего лишь оформлены "под кирпич", но всё равно красиво). И нас тут ждали уже, тяжёлые деревянные столы накрыты, стоят салатики и минералка в пластиковых бутылках.

Мы со Светкой заняли места на массивной (тоже под старину) деревянной лавке и вплотную занялись салатиками. И так вот как-то получилось, что напротив нас за столом оказалась наша неразлучная парочка — бегемотоподобный Пашка Величко и сусликообразный Руслан Салихов. Они, вообще-то, обычно вместе держатся (прямо, Малыш и Карлсон какие-то). Вижу, Салихов уже простил Пашку за инцидент в автобусе сегодня утром. Тем более что купить ему новые джинсы во Владимире нам всё же удалось (платил за них Величко, конечно).

Со своим обедом Пашка расправился со скоростью настоящего, книжного, Карлсона, если даже и не быстрее. Сожрал всё, да глазами по столу шарит, на предмет чего бы ещё в пасть затолкать. В мою тарелку голодными глазами смотрит. А я-то уже, как бы и наелась, не хочу больше. Сижу вот, уныло во втором блюде ковыряюсь. Нам на второе по здоровенной свиной отбивной дали с макаронами. Но это она для меня здоровенная, я и половины не осилила, а Пашке мало, конечно. Чувствую, что он попросить хочет у меня, но стесняется. И мне тоже как-то неудобно предлагать объедки. Вот так и сидим — я давлюсь едой, которая не лезет в меня, а напротив сидит Величко голодный-преголодный. Ситуация.

А дальше вот что произошло. Попросить у меня огрызок моей отбивной Величко так и не отважился, но он иной вариант придумал. Сидящий рядом с ним с видом зашедшего в гости к Кролику Пятачка Салихов дохлебал свой борщ и поставил перед собой тарелку со вторым. И тут Величко осенило. Он сказал:

— Слыш, Руслан!

— Ммм? — Салихов вопросительно косится на голодного приятеля.

— Ты же это, из татар, вроде, будешь?

— Не отрицаю.

— Значит, ты мусульманин?

— Типа того.

— А это значит что?

— Что? — никак не въедет в тему Руслан, хотя я уже догадалась, к чему Пашка разговор ведёт.

— Это значит, тебе свинину есть нельзя, вот! — торжествующе заключил Величко.

— Нельзя?

— Нельзя. Точно говорю тебе, нельзя. Это нечистое животное, плохое.

— Плохое?

— Очень плохое. А тут ещё и повар криворукий, готовить не умеет. Так что, отдай мне вот эту невкусную отбивную из нечистого животного, тебе нельзя, да она тебе и не понравится.

— Невкусная?

— Отвратительная. Просто ужасная.

— Что ж, раз ты так говоришь, Павлик, то я так и сделаю, — грустно вздыхает Салихов.

Величко с довольной улыбкой тянется своей вилкой в тарелку соседа, но останавливается, получив от того лёгкий шлепок ладонью по руке. Недоумевающий взгляд. А Салихов аккуратно отрезал ножиком кусочек своей отбивной, некоторое время повертел этот наколотый на вилку кусок перед глазами, любуясь на капающий с него жир, а затем сунул его в рот. Прожевал, проглотил, ласково улыбнулся Величко и сказал добрым голосом:

— Я так и сделаю, Павлик. Я так и сделаю, как только мозги мне заменят на цветную капусту...

Интерлюдия III

Предстоятель храма Покрова протопоп Кирилл сидел на тяжёлой деревянной лавке в старой княжеской горнице боголюбовского дворца и из-под насупленных бровей мрачно наблюдал за смотрящим в узкое оконце на улицу князем Юрием Всеволодовичем. Сказать, что великий князь был зол — значит очень сильно погрешить против истины. Князь был даже не очень зол, он буквально пребывал в ярости. Сейчас он уже немного успокоился, но поначалу, едва узнав внезапную новость, чуть даже не впал в грех смертоубийства. На полу горницы валялись осколки разукрашенного глиняного кувшина, который князь Юрий в бешенстве смахнул со стола, а сам стол украшала свежая глубокая зарубка, сделанная тяжёлым княжьим мечом.

Зарёванная причина посетившего князя приступа гнева сейчас тихо и испуганно сидела на лавке в самом углу, прячась за отца Кирилла и периодически хлюпая носом. Да, конечно, это была Евдокия. Тайну исповеди исповедовавший девушку священник открыть не мог, разумеется. Зато он мог отвести её к предстоятелю храма и ну очень-очень убедительно попросить Евдокию самостоятельно раскрыть тому свою тайну.

И тут уж так совпало, что именно в этот день в боголюбовском кремле находился и сам великий князь Владимирский. Вообще, владимирские князья после скверной смерти князя Андрея его дворец недолюбливали и Боголюбово посещали нечасто, но именно сегодня князь Юрий был тут и отец Кирилл знал об этом. Тайна же Евдокии показалась ему настолько важной, что он, не мешкая, лично повёл её в кремль, послав перед этим служек найти и привести к князю её родственников — наверняка ведь князь захочет увидеть их.

Евдокия, конечно, идти к князю решительно не желала, она просто боялась этой встречи, но разве против воли предстоятеля ТАКОГО храма пойдёшь? Пришлось идти. Как выяснилось, боялась Евдокия не напрасно. Если бы не защита отца Кирилла, великий князь в гневе вполне мог бы и зарубить её. Причиной такой ярости князя был не сам, собственно, поступок младшего сына (бывает, Юрий Всеволодович и за самим собой подобные грешки знал), а то, что пришла Евдокия не к нему сразу, а в церковь. И теперь замять дело да сделать вид, будто и не было ничего, никак не получится — попы не позволят. Володька тоже хорош! Не мог сам честно всё отцу рассказать, насколько проще было бы! Или Володька пока сам не знает?

Наконец, Юрию Всеволодовичу надоело смотреть в окно. Он повернулся и мрачно уставился на бестолковую Евдокию, которая под княжеским взглядом ещё сильнее сжалась и постаралась спрятаться за отца Кирилла. А князь смотрел на девушку и чувствовал, что гнев вновь начинает разгораться в нём.

Мальчишка! Да как он посмел, поганец! Да ещё и в купальскую ночь! Нет, как мужчина князь своего сына прекрасно понимал — Евдокия была более чем хороша. А жена Владимира... гм, если бы Юрий Всеволодович знал, на что она похожа, то никогда не дал бы согласия на этот брак, младшего сына он всё же любил. До него доходили, конечно, слухи, что Мстислава внешностью далека от совершенства, но всё-таки ТАКОГО он не ожидал. Реальность потрясла князя до глубины души — это была какая-то помесь крокодилицы с беременной бочкой. Неудивительно, что княжич Владимир своей молодой жены просто боялся и старался держаться от неё как можно дальше.

И что теперь с ней делать, с этой Евдокией? Да, дочь бортника, да ребёнок внебрачный, но... Всё равно это его, князя Юрия, внук, родной внук. Родной внук великого князя. Что с того, что рождён дочерью бортника? В истории Руси были случаи, когда и на Киевский стол садились князья, рождённые чуть ли не рабынями. Что делать?

Нет, с самой девкой понятно что. Пусть родит, а там уже в дальний монастырь, навечно, грех свой замаливать. А с мальчишкой? Отдать Владимиру или воспитывать самому? А вдруг девка родится? Может, тогда и её в монастырь? Или выдать за кого из бояр ближних? Что же делать? Вот ведь как подгадил сыночек-то младшенький! Тут голова совсем не тем занята, забот полон рот, так ещё и от Володьки подарочек: на, родитель, разгребай! Паршивец!

Как всё не вовремя. С Дикого поля совсем дурные вести приходят. Впрочем, лето уже почитай что и закончилось, деревья уже наполовину пожелтели. Скоро начнутся дожди, потом зима. А зимой никто не воюет, зимой этих непонятных татар можно не опасаться. К весне же, бог даст, рать соберём. И черниговцы помогут, и ростовчане придут. Может быть, и с Новгородом договориться получится. Ничего, поможем Юрию Рязанскому, к весне рать добрая будет, разобьём поганых. Жаль, что ни от Смоленска, ни от Киева помощи ждать не приходится, она бы сейчас не помешала, уж больно много этих татар, хоть и худые из них воины.

Воинов же татарских князь Юрий сам видел, посольство к нему от какого-то степного князька по прозвищу "Бату-хан" приходило. Совсем плохие воины, да и лошадки у них убогие. Ещё и вонючие какие-то те воины, будто год не мылись. Один дружинник владимирский в бою двух таких стоить будет, а то и всех трёх. Правда, беженцы булгарские утверждали, что есть у тех татар и иные какие-то воины, у которых и доспех добрый и кони владимирским не уступят. Но тех, хороших, воинов мало у степняков.

В целом, князь Юрий больше всего сейчас опасался того, как бы непонятные татары (или монголы, не разберёшь кто они там на самом деле) не подошли к Рязани в ближайший месяц, тогда Юрию Рязанскому придётся туго, владимирцы могут не успеть на помощь. Нужно продержаться месяц, ещё только месяц. Ну, а к весне рать будет. Владимир с Рязанью и Черниговом, да с подмогой от Ростова да от Ярославля, могут тысяч восемь добрых воинов выставить, в железной броне да с хорошим оружием. А коли придёт и от Новгорода подмога, так и поболее десятка тысяч наберётся. Огромная сила! Настолько огромная, что князь даже плохо представлял себе, как таким громадьем воинов в бою управлять можно. А ещё можно и ополчение поднять, хотя бы только по рязанской да по владимирской земле. Ополченцев тысяч тридцать набрать реально. Правда, воины из них — хуже некуда. Даже и татары, мелкие да вонючие, получше будут. Ведь и самый умелый пахарь или кузнец в бою уступит самому косорукому да неопытному дружиннику княжескому. Тем более что у ополченцев ни оружия нормального, ни брони не имелось обычно. А коли и имелось, они всё равно пользоваться ими не умели толком.

Только месяц, всего месяц. Потянуть как-нибудь время и всё, зимой нападения можно не опасаться. Месяц... Так, но что же всё-таки с этой распутной девкой Евдокией делать? Пожалуй, следует поступить таким образом.

Юрий Всеволодович принял решение. Евдокию пока придётся взять с собой, во Владимир, да в своём тереме подержать, от чужих глаз подальше. А как родит, так уж тогда и думать по обстановке. Дальнейшая её судьба будет зависит от того, кого она родит и выживет ли ребёнок. Лучше, чтобы не выжил. Если при родах умрут оба — и мать и ребёнок, то это будет совсем идеально. Но если ребёнок родится здоровым, выживет и окажется мальчиком... придётся его воспитывать, всё-таки внук родной.

Решив так, великий князь владимирский дал Евдокии знак следовать за собой и, в сопровождении отца Кирилла, вышел из горницы. Князь шёл не спеша, примериваясь к неторопливой походке уже достаточно пожилого протопопа, так что Евдокия легко успевала за ним. Вот они дошли до лестничной башни, князь отворил дверь и все трое, гуськом, стали спускаться со второго этажа дворца по узкой и мрачной каменной лестнице. Вокруг царил полумрак, солнечный свет с трудом проникал внутрь через узенькие окошки-бойницы. Евдокия шла осторожно, опасаясь случайно оступиться и упасть в незнакомом месте. А пока она спускалась, то внезапно вспомнила, что на этой лестнице, вот на этих самых ступенях, был убит родной дядя идущего впереди неё князя Юрия Всеволодовича. Здесь зарезали Андрея Боголюбского...

Глава 4

...предположить в районе среднего течения рек Лесной и Польный Воронеж, возможно, между ними, против широкого прохода в массиве лесов, тянувшихся дальше по Лесному Воронежу. Через этот проход в лесах татарская конница могла вырваться на просторы Рязанского княжества, пройти на притоки реки Прони и далее на Рязань.

В освещении событий завоевания монголами Рязанского княжества в исторической литературе нет достаточной ясности. Часть исследователей полагают, что рязанские князья строго придерживались оборонительного плана войны и сразу "затворились во градах". Другие историки допускали, что осаде Рязани предшествовало большое сражение на рубежах Рязанской земли. Действительно, свидетельства летописцев об этом этапе нашествия Батыя очень противоречивы. Лаврентьевская летопись просто указывает, что монголо-татары "почаша воевати Рязаньскую землю и пленоваху и до Проньска, попленивше Рязань весь и пожгоша". Ещё лаконичнее свидетельство Ипатьевской летописи: "придоша безбожнии Измалтяне... и взяша град Рязань копьемъ". Однако Никоновская летопись, более подробно сообщающая о завоевании монголо-татарами Рязанской земли, прямо утверждает, что "князи же Рязаньстии и Муромстии и Пронстии исщедъше противу безбожнымъ и сотвориша съ ними брань и бысть сечя зла". О том, что рязанские дружины не "затворились в городах", а вышли навстречу Батыю и "сретоша его близ предел Рязанских", сообщает и "Повесть о разорении Рязани Батыем", довольно подробно излагавшая события этого этапа нашествия. "Резвецы и удальцы Рязанские" не спрятались от страшных степных завоевателей за городскими стенами, а грудью встретили монголо-татарские полчища в чистом поле, на рубежах своей родной земли.

Поход Батыя на Рязанское княжество представляется так: монголо-татары с двух сторон, от низовьев реки Воронежа и от южных границ Рязанского княжества, подошли в начале зимы 1237 г. к среднему течению Лесного и Польного Воронежа и "ста на Онузе станом". Отсюда Батый направил...

Тыр-пыр-мыр, сорок дыр! Во, память у тётки какая, а? Как по написанному шпарит и не собьётся, нам бы в школу по истории такую училку! А то наша Вероника Макаровна (мы её между собой Вероникой Маврикиевной называем) как бы звёзд с неба не хватает. Она, честно говоря, уроки по тетрадке своей ведёт — просто тупо читает то, что там написано и всё. И я даже сомневаюсь, что и тетрадку-то ту она сама написала, так как иногда ей там кажется что-то неразборчивым и она замирает, делает паузу, пытаясь всё же прочесть непонятное слово. И не всегда у неё это и получается-то. Согласитесь, не похоже на то, что она само это писала, верно?

А вот экскурсовод Элеонора — это что-то! Вообще не замолкает, без перерыва трындит. Она даже в столовой, когда мы обедали, ухитрялась вести лекцию. Мне, правда, не слишком хорошо слышно было, я от неё через стол сидела, но даже и я после обеда была в курсе неудачных поисков загадочного города Дедовослав и примерно представляла себе внешние оборонительные сооружения древнерусских городов.

Эта Элеонора, по её словам, историей с детства увлекалась и ещё в бытность свою студенткой каждое лето выезжала "в поле", на раскопки. И вот во время одного из таких выездов основной целью их экспедиции и был тот самый Дедовослав, город, которого нет ни на одной карте. Его вот как раз во время нашествия Батыя разрушили, зимой 1237-1238 годов. Полностью разрушили, до основания, так разрушили, что сейчас даже и место, где он стоял, неизвестно. Во всяком случае, экспедиция Элеоноры найти то место не смогла.

Так, Светка мне рукой машет с другой стороны зала, что-то интересное обнаружила, наверное. Элеонора про какие-то стоящие у стены особо офигенные царские врата рассказывает, а я к Светке пошла, мне про эти врата не слишком интересно слушать. Да и не впечатлили они меня — мелкие какие-то, кривоватые, к тому же ещё и чёрные. У них всё достоинство лишь в том, что они жутко старинные, не то в XI, не то в XII веке изготовлены. А у Светки что?

Хм... Странно. Мы, вообще-то, в архиерейских палатах сейчас на экскурсии и каким боком эта штука к ним относится я слабо себе представляю. Не вполне понимаю, кто такой архиерей, но это точно что-то, связанное с церковью. Какой-то старший поп вроде епископа или митрополита (хрен их знает, чем они друг от друга отличаются). Ну, и нафига к нему в палаты это поставили? Больше некуда было, что ли?

Хотя, сделано красиво, конечно. Аккуратно так, тонкая работа, явно умелый мастер делал. Да, это не древность никакая, современная работа, но всё равно интересно. Только мне по-прежнему непонятно, каким боком тут архиерей (кто бы это ни был).

Стоящий рядом со мной Кириллов тоже внимательно рассматривает накрытое стеклом сооружение на довольно большом квадратном столе и объясняет своему согильдийцу Медведеву, что это такое. Вернее, переводит на понятный Медведеву язык. В варианте Кириллова это было так:

...не, танки у них ваще никакие были, сине-зелёные, их сразу ваншотило, зато дамагеров толпа, только они все почти ренджи, милишников не было. А это типа босс такой, только он групповой. Во, зато РЛ офигенно крутой и опытный был у татар, он ещё в старый Накс ходил, хотя Келя там так и не убил. Но всё равно крутой, у него "Батый" ник был. Во. И траили они эту "Осаду Рязани" пять дней непрерывно, ложились там под стенами, потом ресались, с кладбона бежали и снова на стены лезли. Ну, типа как на вневременном на арене, по кругу. На шестой день вайпов у босса ХП уже 5% оставалось, Батый шамана пнул, тот БЛ заюзал и вот под БЛ и завалили, влезли на стены. Ну, потом как обычно, лут делили, срач, ор. Да всё как у нас в гильде...

Брр. Я и половины не поняла, что сейчас Кириллов сказал. Интересно, Медведев настолько тупой, что иначе не понимает или это стёб такой у них? А что такое "старый Накс" и зачем туда ходил Батый? Или это Кириллов сам придумал? Да ну его в баню!

Не, красиво макет сделали, тут не поспоришь. Передо мной на столе под стеклом кусочек батальной сцены на тему обороны Рязани от татар. Художник вал сделал, стену на нём, башни. Маленькие фигурки штурмующих вал татар и защищающих его русских, за стеной избы и полуразрушенная каменная церковь. Красиво всё. Только не точно.

Да, жалко. Нужно бы было художнику, прежде чем этот макет ваять, с нашей Элеонорой поговорить, она бы объяснила ему. А то он столько трудов положил, так тщательно всё сделал, но неправильно. Не такие валы у Рязани были, гораздо больше. Тут, если примерно по фигуркам ползущих по валу татар прикинуть, вал высотой метров четыре-пять получается, а Элеонора говорила, что там вал не меньше десяти метров был, а то и выше. Да и узкий он тут какой-то. На самом деле у рязанского вала ширина в основании двадцать пять — тридцать метров была, а тут... Неудивительно, что и стена такая убогая у художника получилась. Даже не стена, а изгородь какая-то, ниже человеческого роста. Нормальная стена, как в Рязани, на таком узком валу просто не поместилась бы. Два ряда брёвен метрах в двух друг от друга, а всё пространство между брёвнами забито камнями и утрамбованной землёй — вот какой городская стена была в Рязани, это ещё в столовой я услышала во время обеда. А ров? Ров-то где? Пародию на стену художник изобразил, а про ров вовсе забыл, что ли? У него татары прямо с ровного поля на вал карабкаются, а там же ров был ещё о-го-го! Ладно, допустим, засыпали его татары при штурме, но не весь же!

В общем, с художественной точки зрения этот макет сделан великолепно и весьма качественно, а вот с исторической — полная лажа, не так всё было, не так! А ваятель его — трудолюбивый баклан.

Свои выводы об исторической достоверности макета я озвучила Светке, после чего получила от неё в ответ:

— Да ну, Дусь, быть не может.

— Почему?

— Да ты сама подумай, что говоришь-то! Ров восемь метров, потом вал десять метров, да стена на валу ещё метра три. Это ж со дна рва вверх лезть — всё равно как на семиэтажный дом! А сверху ещё и стреляют. Как такое штурмовать-то?

— Ров можно засыпать.

— Пока засыпать будешь, тебя десять раз застрелят.

— Пленных послать засыпать можно, татары ведь наверняка кучу народа наловили по деревням.

— Всё равно не верю, — упрямится Светка. — Ты про какое-то совсем циклопическое оборонительное сооружение говоришь, как такое можно без артиллерии штурмовать?

— Во-первых, что-то типа артиллерии было. Вон, смотри, даже на макете видно, что церковь частично разрушена. Чем они её так? Не стрелами же!

— Катапульты какие-нибудь?

— Да фиг их знает. Вон, и на макете этом тоже нет ни одной, художник не смог придумать, как они выглядели. В общем, что-то метательное.

— А во-вторых?

— Чего "во-вторых"?

— Ну, ты сказала "во-первых". Это значит, что должно быть и во-вторых.

— А, ну да. Во-вторых, у татар опыт был уже крепости штурмовать, они же до Рязани и Хорезм весь разнесли, и Булгарию, и даже в Персию тыркались.

— В Персию?

— Извини, насчёт Персии я не уверена, лучше у Элеоноры переспросить. Но мне кажется, что тыркались, только как раз в Персии им и наваляли. В любом случае, они уже не раз брали крепости и помощнее Рязани, опыта набрались.

— Ну, не знаю, — неуверенно тянет Светка. — Хотя я бы на месте Батыя не решилась бы, наверное, на штурм. Осада ещё туда-сюда, а штурм... Они ведь там, под стенами, кровью умылись, потери жуткие должны были быть, такую махину штурмовать. Стоила ли Рязань таких потерь?

— Да нет, Свет, не такие уж и страшные потери были.

— Почему?

— Потому что князь у них придурок был. Наверное, тоже из твоих родственников, это у вас, князей, семейное.

— Ты это, не обзывайся, давай, а то по носу получишь.

— А как его ещё назвать? Попёрся, блин, навстречу орде. Наверняка ещё орал по дороге, что он круче, чем сто обрывов и что сейчас он Батыю звездюлей навешает. Навешал, ага. Дружину только положил свою этот умник, всего и делов.

— Но ведь сам-то он во время штурма в Рязани был. Значит, не всю дружину положил, кто-то и отступить смог в город.

— Отступить? Ну да, как Наполеон, тот тоже из Москвы типа "отступил". Не, Свет, дружина погибла, у князя, наверное, и сотни нормальных воинов не осталось, как с ними город-то защищать?

— Так, а жители? Жители что, не помогли бы?

— Помогли, конечно, без них никак. Только... Пекарь — это не мечник, и даже охотник — это не лучник. "Меч плечом крепок", слышала такое выражение?

— Угу.

— Вот. Рязань, конечно, была для того времени офигенно мощной крепостью, но её защищать было некому. На стенах в основном крестьяне да горожане были, не воины. Без доспехов, с самодельным оружием. Чего они могли сделать, даже сидя внутри такой могучей крепости, как Рязань? Город и так пять дней держался, хотя гарнизона там считай, что и не было.

— А почему тогда...

— Эй, спорщицы!! — раздаётся от двери в зал окрик Овечкина. — Вы как тут, ночевать собрались? Чего тормозите, наши уже одеваются!

Оглянулась я по сторонам и... ой! А где все? В зале никого, кроме нас со Светкой лишь смотрительница тихонько дремлет на стуле. Действительно, заболтались мы.

Развернулись и торопливым шагом направились вслед за Овечкиным. Быстро нагнали того, пошли рядом и... фууу.

— Овечкин! — корчу я недовольную рожу.

— Чего?

— Того. Накурился, блин, чёрт вонючий. Дыши в сторону, от тебя табачищем несёт!..

Интерлюдия IV

— Вот, тут ваше место будет, мужики, — усталым голосом говорит пожилой и совершенно седой княжеский ратник Неждан. — Пришли, располагайтесь пока, осваивайтесь. Старшего я вам попозже подошлю, он покажет, где спать будете, а отхожее место я уж и сам показал вам. Пойду, мне баб ещё наладить нужно, где встать им лучше, чтобы стрелами не посекли, а то эти дурищи так котлы свои поставят, что мы в первый же день без стряпух останемся.

Развернулся старый ратник, да и ушёл в сторону ближайшей лестницы, ведущей со стены вниз. Фома посмотрел ему вслед, а затем с любопытством выглянул в узкую бойницу. С той стороны стены уже почти догорели остатки пригородных домов, их специально разломали, а затем и подожгли сами рязанцы, дабы врагу укрытия вблизи стен не было никакого. Впрочем, эти рыбацкие лачуги и домами-то стыдно назвать, на родном подворье Фомы иные сараи лучше были. Что, вообще-то, понятно — какой баран станет добрый дом вне стен ставить? Случись замятня какая, его ж разрушат непременно.

Отец отодвинул Фому от бойницы и сам выглянул в неё, рядом дядька Василий с ноги на ногу переминается, тоже посмотреть хочет. А вот старший их полусотни, огромный кузнец Иван, прямо поверх стены глядит, он столь роста богатырского, что ему и в бойницу смотреть не нужно, через стену видит. Собственно, за свой рост, да за силу, мужики Ивана старшим над собой и выбрали, ибо силища у него просто неимоверная — коня взрослого поднять, да на плечах версту нести может. Правда, без всадника.

Жаль только, что со всей своей силой умом кузнец, прямо скажем, не сильно от того же коня и отличался. Фома знал, что всеми делами с покупателями, заказчиками, да и с торговцами ведала жена Ивана, маленькая и шустрая женщина именем Мирослава. Иван лишь в кузне работал, Мирослава же серебром распоряжалась, так как если это делать начинал сам Иван, то его, скорее всего, обманули бы, это было не трудно. Впрочем, Иван и не возражал нисколько, жену он свою любил, да и жили они в согласии и уж восемь детей у них было.

Отчего столь простодушного человека старшим над собой мастера избрали? Так не воеводой же, в бою ему не командовать, ему задача была лишь собрать всех, да довести до места сбора ополчения, с этим и конь вполне мог справиться. А там уж княжий воевода старшего им поставит кого-нибудь из дружины. Но пока старшего не было, людей не хватало остро. Нет, просто жителей, да вместе со сбежавшимися в город землепашцами в Рязани сейчас, наверное, тысяч полсотни мужиков было, да бабы ещё, да дети. Но ратников... ратников было мало. Да и те, что были, это в основном старики, вроде того же Неждана, да вчерашние мальчишки лет по пятнадцать. Лучших же воев князь навстречу степнякам вывел. Вывел, да там и положил, сам лишь с двумя десятками едва вырвался, да в Рязань вернулся.

Эх, напрасно Юрий Игоревич полки рязанские да муромские навстречу врагу повёл, ох как напрасно! Как же остро необходимы теперь те полки тут, на стенах. Кто, ну кто город Рязань защитит? Кто поганых отгонит? Отец Фомы знатный ювелир, знаменитый мастер, только вот в бою с него толку не много станет. Так-то кулак у него тяжёлый, в ухо даст — мало не покажется, но драка и настоящий бой — совсем не одно и то же. И даже Иван-великан со всей своей силою и с огромным, собственной работы железным топором, не стоит и десятка княжьих ратников, сложивших головы на реке Воронеж.

А враг-то близок уже, Фома сегодня утром слышал перешёптывание в церкви. Говорят, ночами со стены городской зарево видно, горит земля Рязанская. Знал Фома, что и к владимирцам, и к черниговцам уж послано за помощью, но не успеют, не успеют они, враг уже тут, у ворот!

Парень вздохнул, поправил свою прислонённую к стене окованную железом рогатину и осмотрел бестолково бродивших вокруг него мужиков их полусотни. Полусотня. Полусотня сильных взрослых мужчин. Мужчин, но не воинов. Тут все знакомы были Фоме, всё соседи его. Были на стене мастера разные, мастера умелые, и кузнецы, и плотники, и шорники, и ювелиры. Почти по любому делу мастера на стене сейчас найти можно было. По любому, только не по ратному, не было среди них ратников, ни одного не было. Но им, этим мирным людям, воевода княжий участок стены выделил, да держать его крепко велел. Потому что некого поставить больше было, не осталось у князя силы ратной. Нужно держаться, нужно ждать помощи от князей союзных, лишь в них спасение возможное.

Недалеко от Фомы устало опустился на поленницу дров старенький дед Кривуша. Совсем ветх годами старик, хворает, почто в бой рвётся — неясно, ему ведь ни лук не натянуть, ни рогатиной ворочать невмочь будет. Он и до весны-то навряд доживёт, ослаб сильно. Впрочем, до весны, наверное, многие не доживут, и вполне так статься может, что древний дед Кривуша ещё и Фому переживёт. Ненадолго.

Какое-то шевеление на стене. Что такое? А, это старший, воеводой им назначенный, княжий ратник появился. Наконец-то хоть один настоящий, опытный воин с ними будет, он подскажет, поможет, как стену держать лучше укажет. Фома видит, что кузнец Иван разговаривает с ним. Голова кузнеца возвышается над столпившимися вокруг него мужиками, потому его Фоме хорошо видно. Но с кем он говорит? Не видно Фоме дружинника за спинами обступивших его мастеров. А любопытно — жуть!

И парень, усиленно работая локтями, малое время спустя таки смог протолкаться поближе, смог рассмотреть, кого воевода назначил им. Рассмотрел. Да уж, видно, совсем плохи дела у Рязани, раз лучше не нашлось ничего. И это вот он, вот он должен старшим быть над десятками мужей умелых? Вот он?! Да, броня добрая у него, да, шлем железный, да, меч настоящий, а не рогатина и не топор плотницкий. Но. Но лет-то, лет-то сколько ему! Он ведь и Фомы-то хорошо если на год старше, а то и того не будет. А у Фомы ведь лишь в этом году и усы-то расти стали. И у этого "ратника" усы да бородёнка жидкие да короткие. Ой, худо!

Только как ни крути, парень этот, тоже Иваном назвавшийся, дружинник князя рязанского, к тому же, воеводой им старшим поставленный. Воеводе, чай, виднее, кого куда ставить. Значит, знает дело ратное этот Иван-воин. Либо так, либо просто послать некого было другого. Быть может, действительно опытные ратники в более важных местах нужны — на воротах да в башнях.

Несмотря на свою молодость, дружинник Иван сразу развил на стене бурную деятельность и начал мужиками командовать — кому стрелы из башни таскать, кому воду носить, кому камни тяжёлые из сваленной под стеной кучи наверх поднимать, кому лёд намёрзший скалывать, не поскользнуться чтобы случайно. Словом, бестолковое хождение мужиков по стене враз прекратилось. Самого же Фому Иван наладил дрова носить, дабы во время боя запас для кипячения воды в котлах осадных был.

И таскал Фома дрова из расположенного невдалеке от стены большого дровяного сарая часа два без устали, складывая их в аккуратные поленницы вблизи котлов. Когда же он, спустя пару часов работы, запыхавшийся, поднялся по лестнице на стену с очередной охапкой дров, то сразу же понял, что что-то случилось. Все мужики побросали свою работу, кто бы чем ни занимался, и напряжённо рассматривали что-то через бойницы. Они пришли?

Фома подошёл к своему отцу, попросил посмотреть и тот немного отодвинулся в сторону, позволив сыну тоже выглянуть. Он выглянул и ошеломлённо замер. Да сколько же их!

Из леса как бы выползала по направлению к Рязани огромная чёрная змея. Змея, состоящая из многих сотен людей. Они шли, шли, шли. Медленно, но неотвратимо и неостановимо. Люди, кони, повозки, ещё что-то большое и массивное. Они выходили из леса и могучим потоком текли к Рязани. Эта чёрная змея уже вытянулась на сотни метров в длину, но и не думала заканчиваться, из леса выходили всё новые и новые всадники.

Фома стоял и поражённо смотрел на эту чудовищную змею, не в силах оторвать взгляда от ужасного зрелища. Людской поток казался ему бесконечным. А ещё Фома думал, что даже если помощь от Владимира и Чернигова успеет, то сделать она сможет немногое. Врагов слишком, слишком много...

Глава 5

— Не ной, все устали, — говорю я недовольной Светке.

— Надоело мне, — бубнит себе под нос подруга. — Сколько можно по этим музеям шариться?

— Да, чего-то слишком уж программа насыщенная, мне так много тоже не нравится. Но это последний на сегодня, сейчас отмучаемся и в гостиницу уже поедем устраиваться.

— Что на этот раз? Как называется? — спрашивает унылым голосов "княжна", совершенно безо всякого интереса разглядывая через оконное стекло проплывающие мимо нас однообразные деревянные домики. За окном автобуса темнеет, опять дождик пошёл, какая-то старушка отвязывает от вбитого в землю колышка чёрно-белую корову. Корову! А мы ведь в черте города едем сейчас, а тут коровы встречаются живые! Какой удивительный город, этот Суздаль.

— Дусь, ты заснула, что ли? — получаю я тычок локтём по рёбрам.

— А? Чего?

— Того. Что за музей-то, куда нас сейчас тянут?

— Ээээ, — говорю я. — Забыла. Монастырь какой-то, а название забыла. Ну, у тебя же программка была, достань да посмотри.

— Нафиг. Лениво. Мне не настолько интересно, да и Элеонора расскажет всё равно.

— Угу. Кстати, чего молчит-то она? Это подозрительно, целых пять минут уже не рассказывает ничего нам.

— Факт, подозрительно, зато хоть в тишине посидим немного.

По автобусу проносится шипение включаемого микрофона.

— Блин.

— Накаркала. Счастье было таким недолгим.

— Да, теперь её уже не остановить, пока не доедем.

— Может, ей кило ирисок купить? Авось челюсти склеятся.

— Не, не подействует, нужно что-то более радикальное.

— Сломать челюсть?

— Уже теплее. Такая идея с каждой минутой нравится мне всё больше и больше.

— И не тебе одной.

Да, наш гид опять "включился" и принялся насиловать нам мозги очередным потоком совершенно бесполезной информации. Ну, сколько можно-то, в самом деле! У меня сейчас переполнение памяти случится, так много всего за один день мне в голову не влезает. Зачем грузить нас, всё равно ведь никто и десятой части не запомнит. Ладно, допустим, то, что сегодняшняя Рязань — это и никакая и не Рязань вовсе, это Переславль-Рязанский, а настоящая, древняя Рязань, которую Батый брал, в полусотне километров от неё находится, допустим это запомнить получится, я раньше этого не знала. Что Батый был первым в истории внешним врагом, который штурмовал Москву, я тоже не знала. До декабря 1237 года внешние враги к Москве ещё не подходили, это тоже запомню. Но вот рассказ о застарелой неприязни и даже вражде киевских и смоленских князей по отношению к рязанским и владимирским и роль, какую там играли Новгород и Псков... Зачем она несёт этот бред, кому это интересно-то?

Тем более что и так всё понятно. Князья — козлы, этим всё сказано. Сидели, делили что-то, фигню какую-то, в результате огребли все, только по очереди. Впрочем, с тех пор особо лучше не стало, как мне кажется. Наши, современные кормчие тоже каждый на себя одеяло тянет, а люди страдают. Кучка воров и предателей по пьяни провела на карте какую-то корявую, ничего не значащую линию, обозвала её границей, и в результате Киев, Киев(!), мать городов русских, вдруг оказался за границей. И не только Киев, кстати. Да по сравнению с капитуляцией 91-го года даже и позорный Брестский мир, который Ленин в 18-м заключил, даже и он выглядит вполне пристойно.

Нам что, обязательно пришествие очередного Батыя нужно для того, чтобы вспомнить, что мы, вообще-то, одна страна? В 1237 Владимир бодался с Киевом по каким-то ну совершенно непонятным мне причинам. И сейчас всё один к одному, только теперь Владимир сменился на Москву, а так всё то же самое. А без Батыя? Без Батыя в Киеве и в Москве, да и в Астане с Минском не могут фигнёй перестать страдать? Детский сад, штаны на лямках, детки малые в песочнице совочек не поделили, честное слово. Как в песне старой:

Странные люди, будто играют вместе в одну игру,

Здесь на чернила можно намазать икру,

Солнце тут ночью ярко сверкает, в полдень висит луна,

Странная очень, странная очень страна.

Но отчего же, если играют, вовсе не слышен смех,

Кислые лица, хмурые взгляды у всех,

Кажется всё совершенно иначе тут, кажется, кем-то они одурачены

И никому в этом городе не до потех.

Слышу краем уха, как позади меня Кириллов рассказывает что-то о том, где проще всего собирать репу. Сначала я удивилась, ибо он был последним человеком, которого я могла бы заподозрить в любви к огородничеству, но достаточно быстро догадалась, в чём дело. Судя по тому, что репа нужна была императору, а добывал её Кириллов, отнимая у каких-то загадочных "хранителей свечей", я поняла, что репа у него не настоящая. Потому что вряд ли он нашёл бы в Москве достаточное количество хранителей свечей, причём ещё и тащащих куда-то мешки с корнеплодами. Да и знакомых императоров у Кириллова, насколько мне известно, не было.

Светка опять в свой айфон уткнулась, чего-то ищет там. А, она погоду на завтра смотрела. Говорит, опять дождик весь день будет. Балда! Ты чего смотришь, дурында?! Да поняла я, что погоду, ты нафига в Москве её смотришь, смотри погоду во Владимире, мы завтра там будем. Что, всё равно дождь? Не везёт.

Ой-ой-ой, Элеонора неосторожно проболталась, что в том монастыре, куда мы сейчас едем, очень хорошая монастырская пекарня и предлагает нам обязательно посетить их хлебную лавку. Всё, понятно, где Величко проведёт всю экскурсию, дальше булочной не пойдёт.

Блин, Светка, ты чего пихаешься?! Чего показать хочешь? Ого! Это она, та самая, да?

Подруга с соседнего кресла протягивает мне свой айфон. Во весь экран там — старинная фотография, левый нижний уголок чуть обгорел. Мужчина в царской офицерской форме стоит и улыбается с экрана. Хм, а он ничего так, симпатичный, мне нравится. На киношного д'Артаньяна чем-то похож, что называется, "усы и шпага — всё при нём". Но ещё больше, чем на д'Артаньяна, офицер похож на Светку. Да, явно родственник, тут не поспоришь, это просто видно. Светка говорит, что прапрадед. Что ж, очень даже может быть.

Тут эту фотку на айфоне как-то Кириллов сзади разглядеть ухитрился, чёрт глазастый. Сразу пошло: чего, да как, да кто, да когда. Пришлось Светке рассказать про героического предка, хотя она и до того не скрывала никогда, что является потомком княжеского рода. Ну, а на настоящего князя(?) сразу пол автобуса посмотреть пожелало, набежали моментом, едва нам со Светкой удалось айфон отстоять, чтобы не поломали. Но кто успел увидеть скан фотокарточки, согласились со мной, что предок у Светки весьма симпатичный. Я имею в виду, девчонки его симпатичным нашли, парни больше обсуждали, какие у князя погоны, то есть в каком он чине, да как называется тот вертел, что у него на боку висел. Да, ещё медали парней заинтересовали. Слова же про усы и шпагу явно вспомнила не я одна, так как едва Светка выключила и убрала свой айфон, как Овечкин тут же пропел клоунским голосом:

Святая Катерина,

Пошли мне дворянина.

Ах, тяга к благородным

У девушки простой.

Вообще-то, если бы такое спел не Овечкин, а кто-то другой из парней, то у него серьёзные проблемы были бы, скорее всего. Во всяком случае, терпеть насмешки пришлось бы ему долго, и это в лучшем случае. Если же мелькнула бы хоть малейшая тень подозрения, что он может иметь какое-то отношение к этим самым, которые нехорошее слово на букву "П", то... Затравили бы. У нас их очень не любят.

Но Овечкин — это Овечкин, случай особый, он вовсе безбашенный. Помните, я рассказывала, как сегодня утром Величко наблевал на Руслана, и тому до самого Владимира пришлось ехать, завернувшись в одеяло и без штанов. Ему тогда ещё Сашина свою юбку предлагала. В шутку, конечно, предлагала, понятно же было, что Салихов не согласится ни за что. А вот произойди подобная история с Овечкиным, ему Сашиной юбку лучше было бы не предлагать, тот запросто мог на слове поймать, да и согласиться. Он бы и на экскурсию в юбке бы потом вполне мог потащиться, с него станется.

И тут дело вовсе не в том, что Овечкин из этих самых, которые нехорошее слово. Нет, конечно, он не из таких. Овечкин у нас чем-то помесь Жириновского с Хрущёвым напоминает, этакий вождь-клоун, с ним постоянно всякие истории случаются. Вернее, не случаются, а это он в них попадает.

Интересно, что было бы, если бы Овечкин на самом деле влез в юбку Сашиной, у него хватило бы дури и смелости и впрямь пойти в ней на экскурсию? Наверно, выглядело бы это донельзя забавно — парень и вдруг в юбке! Ну, это на Овечкине юбка бы выглядела забавно, да и то исключительно для тех, кто с ним давно знаком, а вот для всех окружающих зрелище было бы, пожалуй, премерзкое. Мы-то все знаем, что Овечкин — просто клоун, но ведь всем встречным это не объяснишь! Парень в женской одежде, если только он не ради шутки её надел, выглядит отвратительно.

Фу, гадость какая! Вспомнила я, на свою голову. Мерзость. Это я весной ещё по Инету ползала, новые платья себе на лето подобрать пыталась, какие понравятся мне. А этот, который "найдётся всё", кучу ссылок ведь мне вывалил, вот я и вляпалась случайно. Зачем вообще смотрела и почему не ушла оттуда сразу, как поняла, куда попала? Ну, как вам сказать... В книжке про Тома Сойера зачем негритёнок Джим просил Тома показать ему свой больной палец? Так интересно посмотреть на загноившуюся рану? А ведь, судя по книге, Джим извращенцем не был, вполне нормальный мальчишка, хоть и негр. Вот и я так, наверное, осталась на уродцев полюбоваться.

Знаете, ведь видно, видно же на фотографиях, что это мальчишки, видно. Ага, "мальчишки", в юбочках и платьицах, друг дружке глазки строят. А там на некоторых фотографиях и взрослые были. Только вот про таких взрослых я не стану говорить, что они "нехорошее слово". Нет, это уже откровенные, настоящие пидарасы, своими бы руками в выгребной яме таких уродов топила. Заставлять собственных детей заниматься таким? Наверняка ведь заставляли, не сами же те вдруг платьица и бусики с колечками на себя нацепить решили, да губки накрасить? У них там ещё и конкурсы красоты какие-то проводятся. Самого гнусного урода выбирают, что ли? Нет, топить, топить однозначно в дерьме таких вот "родителей". Медленно топить. Да и щенков их тоже. Хотя... там, наверное, в основном жертвы, так что к ним можно и немного снисходительными быть. Да, тех бывших мальчишек, что в юбочках фоткали, в дерьме можно не топить, они не слишком виноваты. Думаю, вполне достаточно будет их просто расстрелять, ведь людьми им всё равно уже не вырасти.

Правда, я добрая девочка?

Да ну их, опарышей помойных, не хочу о таких вспоминать. Вон, я лучше Светкиного прапрадеда вспомню, он красивый. Жалко, что Светка не знает, где он воевал и дожил ли до Революции. Пожалуй, вечером, в номере, попрошу Светку ещё раз показать мне своего предка. Мы ведь наверняка в одном номере с ней ночевать будем, вот и попрошу. Не откажет, я думаю...

Интерлюдия B

Под жарким июньским солнцем поезд медленно-медленно тащился вдоль уныло-запылённого елового леса. Маленький Серёжа, наконец-то, смог забыться в тяжёлом сне на руках у матери. Его мать, княгиня Александра Долгорукова поправила слипшиеся от пота волосы на лбу сына и тоскливо уставилась в грязное оконное стекло вагона.

Жарко. Очень жарко и душно в вагоне. И ещё шумно. Многоголосый гомон непрерывно звучит со всех сторон. Вагон переполнен, свободных мест вовсе нет. И не только мест, на полу тоже сидят люди, кому места на лавках не хватило. О такой роскоши, как собственное купе со спальными местами, Саша и не мечтала — вагонов первого класса просто не было в поезде. Собственно, даже и билеты в вагоны первого класса не продавались, с огромным трудом Саша смогла достать у перекупщика два билета в вагон второго класса — себе и маленькому Серёже. И эти два билета обошлись Саше в два золотых червонца — почти что самые последние деньги, что у неё ещё были.

Нет, бумажные деньги у княгини ещё оставались, но они обесценивались с чудовищной скоростью, буквально ежедневно. Шесть тысяч рублей. До войны, четыре года назад — достаточно приличная сумма даже по меркам отнюдь не страдающей бедностью семьи Долгоруковых. Но сейчас, летом 18-го года, на эти шесть тысяч довоенных бумажных рублей Саша не смогла купить даже пары билетов на поезд от Петрограда до Москвы, пришлось платить золотом, за золото билеты ей продали.

С деньгами вообще творилось непонятно что. Помимо старых царских купюр, одновременно имели хождение деньги временного правительства, различные сертификаты, купоны займов и всяческий суррогат, отпечатанный в различных губерниях рухнувшей Империи. Саша сама, своими глазами, уже видела и даже держала в руках десятка полтора разнообразных вариантов "рублей". Это только то, что она видела сама, что дошло из провинции до Петрограда, а так наверняка этих местных "рублей" было куда как больше. И разобраться в том, как в данное время и в данном месте все различные "рубли" соотносятся друг с другом, было решительно невозможно.

А вот золото... Золото оставалось золотом, за золото можно было достать всё. Именно золото, остатки состояния Долгоруковых, которые Саше удалось сохранить, помогло ей и Серёже относительно легко пережить в Петрограде голодную зиму 1917-1918 годов. За золото можно было купить продовольствие и дрова даже зимой.

Но золота оставалось мало, всего шесть червонцев, и как и на что им двоим жить дальше, Саша себе совершенно не представляла. Эта поездка в Москву, в какой-то мере, была авантюрой, предпринятой княгиней из-за охватившего её отчаяния. Оставаться в Петрограде и дальше было страшно, столицу лихорадило со страшной силой. Декрет нового правительства ликвидировал само понятие дворянства и сейчас Саша, вроде бы, считалась простой гражданкой Долгоруковой, но только вот люди, люди-то не забыли, что она — княгиня. И совсем неважны были её личные качества, ненависть народа к довёдшей страну до ручки бывшей элите была жуткой. Дворян люто ненавидели.

За зиму большинство бывших знакомых Саши куда-то пропали из города. И хорошо ещё, если они просто уехали прочь, но вполне могло быть и куда как хуже, ведь даже и самого бывшего государя новая власть отправила в ссылку. Сейчас ещё всё более или менее наладилось, а вот осенью вообще творилось чёрти что, Саша даже опасалась просто выходить из дома на улицу.

Да, сейчас стало немного больше порядка, да и война, наконец-то, закончилась. Правда, закончилась она страшным разгромом, а заключённый этим Лениным Брестский мир иначе, как капитуляцией, Саша назвать не могла. В результате этой капитуляции Киев, подумать только, Киев(!), мать городов русских, вдруг оказался за границей. И не только Киев, кстати. Да по сравнению с этой капитуляцией даже и позорный Парижский мирный договор 56-го года, даже и он выглядит вполне пристойно.

Как бы то ни было, но война всё-таки закончилась, пусть и разгромом. Серёжа. Как он? Где он? Последней весточкой, полученной Сашей от мужа, было письмо, написанное им в июне прошлого, 17-го года. Серёжа служил на Кавказском фронте и писал ужасные вещи. Армия полностью развалилась и деградировала, дисциплина в войсках упала до уровня, которой Серёжа характеризовал как катастрофический. Воевать дальше было решительно невозможно, генерал Юденич фронтом командует лишь номинально, реальной власти у него практически нет. И всё, с тех пор от мужа не было ни слуха, ни духа. Жив ли он ещё?

Саша пошевелилась и очень осторожно, стараясь не разбудить Серёжу-младшего, достала из сумочки свою любимую книгу "Анна Каренина". Открыв её посередине, княгиня принялась рассматривать фото Серёжи-старшего, которую тот прислал ей больше двух лет назад. Далёкий март 16-го, именно тогда была сделана эта фотография, самое последнее фото князя Сергея Долгорукого. И даже если он жив, сможет ли он теперь найти свою жену и сына?

Саша ехала в Москву. Точнее, не в саму Москву, конечной целью её отчаянного путешествия был маленький подмосковный городок Мытищи. Именно там жила родная бабушка Саши, немного чудаковатая, но шустрая старушка, графиня Елена Дмитриевна Половцева, папина мама. В Петрограде у Саши уже не осталось никаких близких родственников, во всяком случае таких, которые были бы способны хоть чем-то помочь ей с сыном. И Саша уже с января месяца пыталась связаться с кем-нибудь из своей либо мужниной родни по всей стране. Почта не работала, все почтовые отделения в Петрограде были закрыты, однако телеграф кое-как, но действовал, по крайней мере, с крупнейшими городами бывшей Империи телеграфная связь имелась. К счастью, на телеграфе всё ещё принимали к оплате бумажные деньги, и Саша извела на телеграммы весьма внушительную (по довоенным меркам) сумму. Но единственной, кто откликнулся на её призыв о помощи, была её старенькая бабушка, больше княгине не ответил никто. Решение о бегстве из охваченного революционным пожаром Петрограда в тихий подмосковный городок было принято.

Вот так и получилось, что сейчас Саша вместе с трёхлетним сыном тряслась в душном и вонючем вагоне третьего класса, медленно приближаясь к Москве. Да, хотя и купила Саша билеты в вагон второго класса, ехать ей всё равно пришлось третьим классом, вагонов второго класса в поезде тоже не было. Больше того, даже и в вагоны третьего класса людей загрузилось примерно в полтора раза больше, чем там было сидячих мест, отчего многим пришлось ехать, сидя на полу либо на собственном багаже.

Более того, по пути, во время многочисленных остановок, поезд постепенно обрастал безбилетниками, теми, кто и билет в вагон третьего класса не мог себе позволить. В основном, это были бывшие солдаты, дезертировавшие из своих частей и сейчас пробирающиеся к дому. Они ехали на крышах вагонов. И всё бы ничего, только вот у этих оборванцев отчего-то была уверенность в том, что разъезжать в вагонах могут исключительно "баре", потому и отношения пассажиров, едущих внутри вагона и на его крыше были донельзя натянутыми. Достаточно сказать, что любимым развлечением "верхних" пассажиров было справлять малую нужду исключительно на вентиляционные воздухозаборники, расположенные на крыше. Чтобы, значит, "барам" ехать веселее было. В вагонах пришлось плотно заткнуть все вентиляционные отверстия, ибо воняло из них совершенно невыносимо.

Серёжа беспокойно заворочался во сне на руках матери. Саша отложила книгу с фотокарточкой любимого мужа, поудобнее перехватила сынишку, и вновь уставилась в грязное окно вагона. Мимо всё так же уныло проплывали грустные и пыльные серые ёлки. Как жарко! Скорее бы доехать...

Глава 6

...предположительно строился Иваном Шигоней-Поджогиным, одним из ближайших к Василию III бояр, причастному к заточению в Покровский монастырь жены последнего, Соломонии Сабуровой. Трехглавый собор с тремя апсидами необычен для суздальской архитектуры этого времени. Бесстолпный четверик был перекрыт крещатым сводом, из-за чего на лишенную внутренних опор кровлю пришлось ставить облегченные главы с более тонкими и высокими стенами, чем это было принято в архитектуре того времени. Ложные закомары и лопатки на боковых фасадах здания не полностью соответствуют его внутренней организации и расставлены несколько путано. Стены собора разделены пилястрами на...

Как же она меня задолбала, знал бы кто! Хоть бы пришествие Ктулху состоялось сейчас, вот было бы здорово! Тогда бы этот источник звуков заткнулся. Наверное. Впрочем, не удивлюсь, если наша Элеонора и Ктулху уболтать сможет, с неё станется. По крайней мере, нас всех, всех, включая учителей, она уже конкретно достала.

Нет, серьёзно, вот кому она всё это рассказывает, а? Кому? Ветру, наверное, больше и не слушает её никто. Я хоть и пыталась слушать, так не получается, устала я уже за сегодня. И мало того, она ещё и словами какими-то незнакомыми сыпет постоянно. Кто такие "апсиды"? Я — без понятия. А что такое "пилястры"? Кажется, что-то связанное с колоннами, но колонн я тут не наблюдаю. В общем, без "Вики" мне явно не разобраться даже при желании. Только и желания разбираться нет никакого. Этот вот последний на сегодня музей — явно лишний. Перебор.

Впрочем, никакой это и не музей. Это место называется "Ризоположенский женский монастырь", как нам торжественно объявила Элеонора ещё в автобусе. Что означает зубодробительное слово "ризоположенский" меня можете не спрашивать, я не знаю. Кому так уж интересно — гугл вам в помощь.

Так, теперь мы потащились в сгущающихся сумерках по кругу в обход собора. А у меня ноги замёрзли, однако. А ещё они устали. Когда же эта мука закончится-то?! Гляжу, с нами из мальчишек всего с полдюжины человек осталось, остальные растворились куда-то, лодыри. Вот, Кириллова с Медведевым вижу в сотне метров от нас. Что-то обсуждают, не слышу что, и, кажется, оба при этом ржут. Ненормальные.

Конечно, ненормальные. Мы вот едва полчаса назад прошли через ворота на территорию монастыря, как Медведев немедленно, явно кого-то цитируя, провыл Кириллову страшным голосом: "Несчастный, ты достиг конца пути! Судьба решит, кому вперёд идти!". Я не поняла, что он имел в виду и при чём тут монастырь, но, вероятно, это всего лишь от того, что я "не в теме". А вот Кириллов своего кореша точно понял — он довольно заулыбался и тихо захрюкал от смеха.

Наконец, "круг почёта" вокруг Ризоположенского собора окончился, но радовались мы рано. Не успела наша группа перевести дух, как неугомонная Элеонора потащила всех к самому высокому зданию Суздаля — Преподобенской колокольне.

Охх... 1812 год... Нашествие... Война... Жители дали обет... После победы... Построить... И построили... Самую высокую... Шесть лет строили...

До моего сознания лишь обрывки лекции какие-то доходят. Ну устала я, устала! Кушать хочу. И замёрзла, хочу в ванну. А ещё спать. СПАТЬ!! Тётенька, отпустите нас уже, пожалуйста. Хватить измываться над детьми. Да закругляйся ты уже, мымра в шапочке! Достала.

Что? Не может быть. А мы уж и не надеялись почти. Случилось нечто невероятное — наш гид сообщает, что на сегодня всё. Аллес! Ктулху фтанг! Сейчас она даёт нам двадцать минут свободного времени побродить по монастырю, а потом встречаемся в автобусе и едем устраиваться в гостиницу. Ура!!

Так обрадовалась, что и силы откуда-то вдруг взялись новые. В общем, всё не так уж и плохо, сейчас нас покормят, мы согреемся и ляжем спать. Светка меня к выходу на улицу тащит. Ты чего, Свет? Ещё двадцать минут гулять нам, рано выходить пока. Чего? А, понятно. Не, мне не надо, ты иди, я тебя подожду тут, на лавочке.

Подруга скрылась в недрах небольшого аккуратного кирпичного домика со слабо светящейся жёлтой буквой "Ж" над дверью, а я уселась на красивую лавочку с фигурными железными подлокотниками. Уселась и сразу встала — ноябрь месяц, сидеть холодно. Ничего, стоя подожду, сейчас Светка выйдет, и мы ещё с ней успеем в ларёк сходить, сувениры посмотреть. Или в булочную лучше, продукты монастырской пекарни проверить? Ладно, выйдет — вместе решим.

А какой тут воздух замечательный! В Москве такого никогда не бывает, даже в парках! И вообще место красивое. Стемнело уже полностью, но по всей территории монастыря включили искусственное освещение, которым нарочно подчёркивали наиболее зрелищные здания.

Честно говоря, меня больше всего именно Ризоположенский собор впечатлил, вокруг которого нас Элеонора таскала за собой. Вроде, он и не самый красивый и не самый нарядный, но... какой-то торжественный, что ли. Мощный, тяжёлый. Интересно, а что на месте собора раньше было?

Из объяснений Элеоноры я поняла, что собор — самое старое строение на территории монастыря. Только вот монастырь-то сам на три с половиной сотни лет старше этого собора. Просто более древних строений не сохранилось. А так монастырь основали ещё при Всеволоде Большое Гнездо. Это младший брат Андрея Боголюбского, мы сегодня были в башне, в которой его убили.

Наверное, тогда монастырь был полностью деревянным, вот и не сохранилось от него ничего, кроме упоминаний в летописях. А может и было что каменное, кто скажет теперь? Столько лет прошло. Даже страшно.

Даже страшно. Быть может, вот здесь, где я стою сейчас и жду возвращения из туалета Светки, вот так же стояла и чего-то ждала какая-то девчонка-послушница. И, как и я сейчас, она смотрела на собор, тогда деревянный. И было темно, как сейчас, и дул ветер. Только вот освещения у них не было наружного и собор был деревянным, а не каменным, а так всё точно так же.

И вот так она стояла, ждала, смотрела. А в это время войска Батыя приближались к Суздалю...

Интерлюдия V-1

Евдокия устала стоять ждать и уселась на обледенелую деревянную скамейку. Уселась, да и встала сразу же — декабрь месяц, мороз, холодно сидеть. Да что она там, заснула, что ли?

Девушка поплотнее запахнула на уже заметно так выступающем животе подаренную ей князем шубу и с раздражением оглянулась на небольшой аккуратный деревянный домик. Ну, копуша, ну Федулия! Похоже, она верёвку проглотила, иначе с чего бы столько возиться?

Да, морозно сегодня. Но Евдокии, честно говоря, не так уж и холодно. Владимирский князь не поскупился, одарил будущую мать своего внука доброй зимней одеждой. Конечно, ей одежду и отец бы дал вполне, но всё же её собственные шубу и платки с княжьим даром не сравнить никак.

Разумеется, одарил князь не только саму Евдокию. Весь Ризоположенский монастырь получил от него богатые дары серебром и рухлядью, за что матушка игуменья клятвенно обещала хранить Евдокию, как зеницу ока. А ещё князь Юрий владимирский пообещал будущим летом помочь монастырю воздвигнуть собор из камня, взамен нынешнего, деревянного собора.

В общем, для монастыря, похоже, наступало удачное время. Он и раньше не особо бедствовал, мягко говоря, сейчас вот князь одарил богато, по весне и каменный собор, с божьей помощью, строить начнут мастера владимирские. Всё было даже не хорошо, всё было просто замечательно.

Правда, по владимиро-суздальским землям ходили какие-то невнятные слухи о том, что двинулась Степь. Степь идёт на Рязань. Впрочем, это случилось далеко не в первый раз. Отобьются. Вопрос лишь в том, отважатся ли степняки штурмовать саму Рязань, или ограничатся разграблением её окрестностей. Первый вариант владимирцам казался предпочтительнее — пусть грязные дикари расшибут себе лоб о рязанские земляные валы, пусть. Впредь умнее будут. В то, что каким-то вонючим степнякам удастся взять могучую и неприступную рязанскую твердыню, не верил никто.

Но все эти слухи за стены монастыря почти не проникали, тут была своя, замкнутая жизнь, свои интересы. И Евдокию какие-то дикари под Рязанью интересовали мало. А вот если бы Володя приехал из своей Москвы... Увидеть бы его, обнять и...

Тут как на зло Федулия, наконец-то, завершила свои дела, вышла на морозный воздух и тихо приблизилась сзади к размечтавшейся Евдокии, немного даже испугав ту. Посовещавшись между собой, девушки решили сначала зайти в монастырскую пекарню и попросить полкаравая свежего хлеба у сестры Агриппины. Ну, а потом уже можно будет и в свою келью возвращаться, которую они делили одну на двоих.

Стемнело, декабрьский день короток. С неба ярко светила почти полная Луна, звёзды сверкали в ясном морозном небе. Евдокия решила на следующий день попроситься у матушки-игуменьи, чтобы та разрешила ей обучаться с сёстрами грамоте у сестры Евфросиньи, а то Евдокия почти неграмотной была. Всему, что она знала, научил её княжич Владимир, но с ним она не так уж много и занималась. Сейчас Евдокия уверенно смогла бы написать разве что имя своего любимого — Владимир Юрьевич — а больше ничего.

И они пошли. Девушки шли по расчищенной тропинке в сторону вкусно пахнущей ржаным хлебом пекарни, свежий снежок хрустел у них под ногами. В монастырском хлеву сонно мыкнула и уронила что-то тяжёлое (кажется, поилку) корова Белуха. Этот звук разбудил кур в курятнике, которые с бестолковым гомоном начали вновь готовиться ко сну. Всё было хорошо. Всё — как обычно.

А в это время...

Интерлюдия V-2

Неспешно вращаясь в воздухе, округлый белый камень размером с бычью голову, перелетел через остатки стены и скрылся в чьём-то дворе. Звуков падения или разрушения не последовало — вероятно, камень упал просто в огород.

— Не попал, — лениво сказал Фома, согревая озябшие руки о глиняную кружку с горячим настоем зверобоя.

— Не попал, — поддержал его дружинник Иван, старший их полусотни.

— Может, у них камни кончатся? — уныло предположил Фома.

— Не кончатся, брат, даже не надейся.

— Я понимаю. Это я так просто сказал. На что-то же надо надеяться, Вань.

— Разве что на божью помощь, более не на что.

— А владимирцы?

— Сколько у князя Юрия рати-то под рукой? Хорошо, если тысячи три собрать зимой сможет, а то и того не станет. А что тут три тысячи сделают-то?

В воздухе повисло тягостное молчание. Фома и Иван сидели на деревянных чурбачках возле стены дровяного сарая и неспешно прихлёбывали варево. С городской стены привычно доносились звуки боя. Привычно. Да, за эти четверо суток к звуку боя все они уже успели привыкнуть, как привыкаешь к шуму дождя. Дикари штурмовали город непрерывно, сплошным потоком, днём и ночью. Они могли это делать, они могли менять штурмовые отряды. Защитники города такой возможности не имели, их было слишком мало. Всё, что они могли — это ненадолго выводить из боя малую часть ратников, давая им возможность торопливо поесть и подремать с полчаса. Сейчас вот была очередь Фомы и Ивана. Одуревшие от усталости, они сидели в безопасной от вражеских стрел зоне, грели ладони о сунутые им кем-то из баб горячие кружки, да провожали тупыми безразличными взглядами периодически пролетающие над их головами снаряды татарских камнемётов.

За эти дни ребята крепко сдружились. Ещё бы, они ведь были практически ровесниками, самыми молодыми из защитников их участка стены. Иван, правда, был командиром полусотни, а Фома — простым ратником, возникновению дружбы это не помешало. Хотя... какая там полусотня! От их полусотни к исходу четвёртых суток штурма осталось меньше двух десятков человек причём почти все — раненые. Пожалуй, единственным защитником стены, до сих пор не получившим за весь бой ни царапины, из их полусотни был только сам Фома. Остальные же так или иначе были задеты татарскими стрелами либо осколками камня. Даже дружинник Иван не уберёгся — шальная стрела оторвала ему мочку левого уха, не спас железный шлем.

Но Ивану-воину ещё повезло, легко отделался. А вот другому их Ивану, могучему Ивану-кузнецу не повезло оказаться прямо на пути летящего двухпудового камня. И не спасла его ни сила бычья, ни рост богатырский. Но великана хотя бы похоронили в земле рязанской, а вот отцу Фомы, похоже, не достанется даже этого. Когда стрела насквозь пробила ему шею, отец Фомы захрипел, как-то неловко повернулся, да и упал со стены вниз, наружу, в засыпанный ров, под ноги атакующим. Так быстро случилось это, что Фома и среагировать да помочь хоть как-то не успел. Да и что бы он мог сделать, даже не упади отец со стены? Рана-то явно смертельной была всё равно. Два дня назад это случилось, теперь же отцова тела и видно-то не было, затоптали, завалили его обломками во рву.

— Слышь, Вань, — нарушил Фома тягостное молчание.

— Чего тебе? — повернул обвязанную окровавленной тряпкой голову Иван-воин.

— Я тут подумал сейчас, Вань, — продолжил Фома, — подумал, что теперь ведь я — старший мужчина в роду.

— Жалеешь батьку?

— Конечно. И батьку, и дядьку Василия. Теперь я старший, на мне всё, братьям я заместо отца быть должен. А как это? Как это я вместо отца стану?

— У тебя сколь братьев-то?

— Четверо, я пятый. Вернее, я первый. Да они мелкие все, самому старшему, Илюхе, тринадцати нет. Ещё сестра была, Алёнка, да померла.

— Как померла?

— Обыкновенно. Заболела да померла. Я её плохо помню, Вань, она на два года младше меня была, а померла когда мне и пяти лет не исполнилось. Так вот и получилось, что нас пятеро у батьки, да все — парни.

— Завидую. А у меня вот наоборот всё, представляешь. Нас у отца тоже шестеро, только парень — я один, остальные все девки.

— Да ну?

— Ей богу, не вру. Девки. Правда, четверо уже не девки — а бабы, замуж вышли, у меня уж и шесть племянников есть.

— Как же ты рос-то, один среди девок?

— Вот так и рос, куда деваться-то? Причём все, кроме Олеськи, старше меня, только Олеська младше.

— Хоть это хорошо, ты не самый маленький был.

— Не совсем так, Фомка.

— А что? Сам же говорил, что эта Олеська младше.

— Говорил. Только понимаешь, она меня на пару минут младше, мы близнецы с ней.

— Ну?!

— Точно. На меня ликом она похожа сильно, так что увидишь где если меня в платье бабьем, да с косой до пояса — не удивляйся, то не я, а Олеська.

— На тебя похожа?

— Сильно похожа, одно лицо.

— Ой, страх Господень! — вздрогнул и принялся мелко креститься Фома.

— Ты чего? — не понял его Иван.

— Девка — да с бородищей! Тьфу! Тьфу! Погань сколь мерзостная! Не дай бог, приснится.

— Да нет, — криво ухмыльнулся Иван, — она бороды не носит, у неё коса.

— Это я пошутил, — улыбнулся в ответ Фома. — Как всегда удачно.

— Я догадался, спасибо.

— Тяжко с девками расти-то было?

— Ужасно. Порой, хоть из дома беги, так эти курицы своим квохтаньем надоедали. А вот замуж повыскакивали, из дома съехали, и будто не хватает чего, скучаю.

— А в дружину ты как попал?

— То дядьки моего, брата мамкиного, заслуга. Мне восемь лет было, когда он пришёл к нам и сказал: "Отдай мне Ваньку, тут погубите вы его!". Говорит, что негоже парню среди девок расти, воспитаете непонятно что, а не мужика.

— И мать отдала?

— Отдала. Да чего там, у дядьки двор рядом с нашим, у нас между дворами и забора толком нет, так, загородка, чтобы скотина не баловала. Я просто в соседний дом жить переехал, а так всё одно с родителями да с сёстрами каждый день виделся.

— А у дядьки своих детей не было?

— Отчего? Сынов у него двое. Только они меня младше, я им как брат старший стал. А так чего я умею, то всё дядька научил меня. Я ж с мечом, да с луком с восьми лет не расстаюсь. Дядька сам учил меня, он ого-го! Он-то знаешь как умеет! Вот был бы он сейчас в Рязани, мы бы татар этих поганых, как клопов бы давили.

— Где ж сейчас-то такой дядька-богатырь? И как зовут его? Я бы слышал о нём, коли правду говоришь, что он такой непобедимый.

— Нет его. Уехал он, в Чернигов уехал. А слышать? Слышал ты про него, конечно. Как не слышать? О нём в Рязани любая собака слышала.

— Так как зовут-то?

— Дядьку? Очень просто. Дядьку моего зовут Евпатий Львович Коловрат...

Продолжение главы 6

Действительно, хорошая пекарня тут у них в монастыре, мне понравилось. Я себе булочку с изюмом купила, ещё тёплую, прямо из печи, а Светка — пирожок с капустой. Тоже вкусный обалденно, она мне откусить дала. Да там мы все почти что-нибудь купили, попробовать, весь автобус, включая учительниц.

Ну, а Величко... Нет, он сумасшедший просто какой-то насчёт еды. Знаете, чего он купил? Я даже и названия-то этой штуке подобрать не могу. Больше всего это походило на хреновину, которую надевают лошади на шею, чтобы сзади прицепить телегу. Не знаю, как она правильно называется. Ярмо, что ли? В общем, эдакий слегка вытянутый бублик-переросток, почти с моё бедро толщиной. Зачем, вот зачем он ему, а? Неужели сожрёт?

Это ему повезло ещё, что дождь временно прекратился, а то как бы он пёр этот гигантский бублик до автобуса? Ни в один пакет тот, конечно, не влез бы. Впрочем, каждый по-своему с ума сходит. Величко на еде повёрнут, Светка чучелом одевается, Сашину наоборот, на шмотках переклинило. Нет, я понимаю, все хотят выглядеть так, чтобы мальчишкам нравиться. Все, кроме Светки, я имею в виду. Все хотят, но нужно как-то и меру знать. А Сашина даже на трёхдневную экскурсию припёрлась с чемоданом на колёсиках, а не с сумкой. Что она туда напихала, интересно?

"Со смертью мы давно уже друзья... Что ждёт теперь на пустоши меня?", — неожиданно раздался сзади меня утробный голос. Мы как раз в это время проходили по сводчатому проходу, ведущему с территории монастыря в город. Голос отразился от кирпичных стен, и получилось такое гнусное завывание. Оборачиваюсь. Медведев, кто бы сомневался. Ещё один слабоумный. Нда, у нас не экскурсия, а прямо какой-то дурдом на прогулке.

Наконец, мы вернулись к нашему автобусу. Залезаем. В смысле, начали залезать внутрь, и тут... Овечкин. Хе, влип, очкарик. Вот влип-то на пустом месте! У него в паре шагов от автобусной лестницы ручка пакета оторвалась, и содержимое раскатилось по земле. Прямо под ноги Кузьминичне, гы-гы. И она ведь его спрашивала, что он такое купить успел уже. А Овечкин у нас мальчик честный, Овечкин не соврёт (без необходимости). Вот и сегодня он честно ответил нашей классной: "Мёд". Совершенно честный ответ, я сама слышала, как он отвечал. Да, в пакете действительно был мёд. Суздальский хмельной мёд, четыре литровых бутылки мёда крепостью семь градусов.

Бедняга Овечкин. Мне его даже жалко стало в какой-то степени. Покупал эти бутылки, таскал их за собой пол дня, и так глупо спалился. Овечкин, одно слово. В общем, мёд был немедленно реквизирован Кузьминичной, а Овечкину обещаны по возвращении в Москву всяческие кары, наименьшей из которых была угроза вызова в школу отца.

Так, я на месте. А Светка-то где? Вроде, рядом шла всё время, а сейчас нет её. Куда делась? Смотрю в окошко автобуса и вижу картину небывалую: Светка моя стоит на улице около открытой двери и о чём-то перетирает с несчастным Овечкиным. Светка — с Овечкиным?! О чём они могут разговаривать? Да ещё и без меня. Интересненько...

Глава 7

— ...Ну пожалуйста, Дусь, — канючит сидящая на своей кровати Светка, натягивая колготки. — Дусь, ну дай.

— Ага, а я с голой жопой сидеть тут буду, да? — возмущаюсь я. — Интересное кино.

— Дусь, ну ты ведь всё равно никуда не собираешься идти. Ну, дай, пожалуйста.

— А вдруг мне выйти понадобится?

— Куда?

— Не знаю. А вдруг пожар?

— Если пожар, так ты вообще можешь голой выбегать на улицу, все поймут. При пожаре одежда уже не считается.

— Не хочу.

— Дусь, но ты ведь так спать не будешь всё равно. На ночь же переоденешься. Ну, хочешь я тебе свою пижаму отдам? Пижама у меня красивая, не как вот это, — Светка кивает головой в сторону сложенной на тумбочки собственной верхней одежды.

— Спасибо, у меня своя ночнушка есть.

— Так дашь? Дусь, я аккуратно, честное слово. А утром даже почищу щёткой. А? Ну, пожалуйста. Дусь, ну ты ведь моя лучшая подруга, кто ещё мне даст, если не ты? Дусь. А я айфон тебе оставлю, ты по Инету полазаешь. И покажу, где фотка прапрадеда там лежит, ты ведь хотела посмотреть. Дусь, ну для меня. Это же ведь самый первый раз, как ты не поймёшь?

— Тьфу на тебя. Тьфу на тебя ещё раз, кошка облезлая. Бери, — выдавливаю из себя я, расстёгиваю молнию на своих джинсах, после чего сажусь на кровать и начинаю их стягивать.

Четверть часа спустя отмытая до блеска взволнованная Светка покинула наш номер в гостинице и отправилась на подвиги. На ней были надеты мои джинсы, моя куртка и даже мои сапожки, а вот беретка у подруги и своя вполне приличная имелась. Да, труднее всего Светке было заставить меня снять штаны, уговорить после этого отдать ей на вечер ещё и куртку с сапожками, было существенно проще. В самом деле, зачем мне сапожки, если штанов нет? А в случае, если я вдруг решу надеть тот кошмар, который работает Светкиной юбкой, то мне и её говнодавы подойдут, они с ним один комплект составляют.

Куда Светка собралась? Ха! На свидание она пошла, на первое в жизни настоящее свидание. Она когда мне рассказала, так я и не поверила поначалу. Светка — и на свидание? Эта лахудра? Быть не может! Да кому она нужна-то? Оказалось — Овечкину.

Опять Овечкин, да, и тут он успел. Это когда он со своим мёдом залетел сегодня, так с расстройства её и пригласил в кино. Светка рассказала мне потом, что Овечкин злой был, как чёрт, когда приглашал её. Кажется, он тогда даже и не видел, кого именно приглашает, первую попавшуюся девчонку дёрнул, а это Светка и оказалась. А может, и не первую, с Овечкиным никогда нельзя быть ни в чём уверенным, очень может быть, что он Светку давно разглядел и теперь просто поводом воспользовался. Типа он весь такой огорчённый и с горя это чучело в кино приглашает.

Светка же довольна, прямо до соплей. Я её спросила, на какой фильм идёте, так она говорит, что ей пофигу на какой, она не знает. Да Овечкин и сам не знает, он не знает даже, где тут кинотеатр находится, они его ещё искать сейчас будут в темноте. Кстати, а есть в Суздале вообще-то кинотеатр? Хоть один. Не уверена, из автобуса я сегодня кинотеатров тут не замечала.

Впрочем, наверняка этим двоим отсутствие в городе кинотеатра не помешает ничуть. Чувствую, что-то здесь не так, быть не может, чтобы Овечкин Светку просто "случайно" пригласил. Чёрт, а случайно ли у того пакета ручка-то оторвалась? Может, это он специально так подставился? Нет, ну это уже паранойя, всё-таки Овечкин — это не Мазарини, такие комбинации проворачивать. Интересно, а он просчитал, что Светка ради похода в кино с ним озаботится приличной одеждой? Ведь когда она одета в свою повседневную одежду, парню с ней рядом просто стыдно находиться. Но Светка одежду добыла. Вернее, внаглую сняла с меня. И в моих вещах, накрашенная да помытая, она лахудрой уже не выглядит, тут Овечкин не прогадал.

Стоп, а зачем она мылась целиком перед свиданием? Вот мы только поужинали, вернулись в номер, и она сразу в ванную метнулась с воплем: "Я первая!". Это она что планирует позволить Овечкину? Она вообще, ночевать-то сюда собирается возвращаться или они сразу с первого свидания в сторону ближайшего сеновала бодро промаршируют? Какие реактивные, однако. Да ну, я Светке не мама и не дуэнья, у неё своя голова есть. Опять же, и мои вещи чище будут, раз она их после мытья на себя надела.

Кстати, насчёт помыться. Пойду-ка я тоже схожу, хотела ведь. Ну, сказано — сделано. Закрыв входную дверь на ключ, я прошла в ванную, быстренько приняла душ, высушилась Светкиным феном, переоделась в специально для этой цели захваченный из дома халат и плюхнулась в кресло. Времени восемь вечера всего, я одна осталась, чем займёмся?

В принципе, в номере был телевизор, но... Я как-то не привыкла его смотреть. Даже и не помню, когда у нас дома последний раз телевизор включали именно как телевизор, а не как проигрыватель для дисков. А зачем? Новости или погоду быстрее и удобнее в Инете узнавать, а передачу хорошего фильма по телевидению если и поймаешь, так она постоянно рекламой прерываться будет. И нафига такое счастье, спрашивается? Куда удобнее этот же самый фильм найти на локалке провайдера или хоть в торрентах, скачать, да и смотреть спокойно, без рекламы дурацкой. Так что телевизор если сам по себе что показать полезное и способен, так это разве что футбол какой в прямом эфире, больше ни на что полезное он не пригоден. Только я футболом не увлекаюсь, мне это не интересно.

Потому, выбирать чем занять вечер не пришлось. Конечно, Светкиным айфоном, который она мне оставила в качестве арендной платы за человеческую одежду. Блин, да за этот айфон можно купить десять таких комплектов одежды, как тот, что я Светке поносить дала. А она сама такое позорище носит помойное. Странно это всё, подозрительно.

Так, как он тут у неё включается? Угу. Погода... не, это уже смотрели. Новости. И что нового в мире? Ой. Хи-хи, олимпийский факел потух. Опять. В смысле, снова. Оборжаться. А это что? О, боже мой, они его от зажигалки поджигают. Олимпийской огонь несут, ога. Хорошо хоть, от зажигалки, а не от бычка. Кстати, мне один вопрос покоя не даёт. Ну, хоккей-коньки это ладно, это на крытых стадионах будет, а вот как насчёт лыж (не горных, обычных) и биатлона? Это где они там проводить будут? В Сочи точно выпадет достаточное количество снега? Точно-точно выпадет? И не растает? А то мне как-то сложно представить себе лыжную эстафету на крытом стадионе. Или с лыжами в горы полезут? Невольно вопросом задаёшься, не проще ли было зимнюю олимпиаду устроить где-нибудь в Мурманске или в Архангельске, там в феврале со снегом обычно проблем нет.

Хотя мне, вообще-то, наплевать, всё равно эту олимпиаду смотреть я не собираюсь. Пусть где хотят, там на лыжах и катаются, а я лучше сама схожу покататься, чем смотреть это буду.

Ой, забыла совсем! Мне же Светка перед уходом сказала, где фотка её предка лежит, а то я не слишком хорошо успела её в автобусе рассмотреть сегодня. Тык... тык... ага...

Вот, теперь можно спокойно и не торопясь посмотреть. Действительно, красивый предок. Шпага, перчатки белые, медали. А на заднем фоне какие-то деревья видны. Хм... а деревья-то какой-то южный вид имеют, как мне кажется, в средней полосе такое не растёт. Где же он фотографировался-то? На Украине? Тогда он не с немцами воевал, а с австрийцами. А ещё, кажется, турки там где-то сбоку тявкали. Может, предок с турками воевал? Тогда это даже Кавказ может быть.

Нет, теперь уже не узнать, не у кого спрашивать. Всё, что можно узнать об этом человеке с фотографии, на самой этой фотографии и написано, больше нет ничего. И это ещё повезло, что фотка вообще до наших дней дожила, не пропала. Вся ободранная, порвана в двух местах, левый нижний уголок немножко обгорел.

Да, карточка когда-то горела, но её вовремя потушили. Наверное, был пожар и её едва спасли из горящего дома. А может и не пожар. Теперь уже никто не скажет, как там всё было на самом деле...

Интерлюдия C

— Ну, Долгоруков, а теперь расскажи нам о себе, — говорит председатель совета отряда Марат Седых. — Давай, с самого начала, с рождения. Тихо, ребята! Тихо, кому сказал! Успокойтесь. Говори, Сергей.

Серёжа вздохнул, пригладил правой рукой волосы на голове, развернулся лицом к отряду и спиной к Марату и звеньевым, после чего, явно волнуясь, начал говорить:

— Я родился первого сентября 1914 года в года...

— По новому стилю или по старому? — прерывает Серёжу дотошная звеньевая второго звена Анька Ветрова.

— По старому, — уточняет Серёжа, — по новому это будет четырнадцатое сентября. Родился в городе Петроград. Мой отец в то время уже был на фронте, а мама не работала. Но как мы жили в Петрограде, я совсем не помню. Летом 1918 года я и мама переехали в город Мытищи, под Москвой, где жила моя прабабушка. Она была старая и больная и поэтому не работала, а мама устроилась в реальное училище учительницей младших классов. В январе двадцатого года мама вечером возвращалась из училища домой и на неё напали грабители. Её стукнули по голове и отобрали все вещи и шубу. Мама упала в снег и потеряла сознание. Мама была без шубы и к утру замёрзла насмерть. Маму похоронили на Перловском кладбище и я стал жить с прабабушкой, потому что папа с войны так и не вернулся. У нас всегда было мало еды и на еду мы выменивали всякие старые вещи, какие были в доме. В апреле 23-го бабушка Лена тоже умерла. Она вечером легла спать и не проснулась утром. Прабабушку похоронили рядом с мамой, а меня ГПУ отправило в детский дом. В июне, когда стало тепло, я убежал, потому что в детском доме мне было плохо. Но потом наступила осень и стало холодно, и в декабре я сам пришёл в ГПУ, то есть, уже в ОГПУ, и сам сдался. Меня опять отправили в детский дом. Потом умер товарищ Ленин. В апреле я убежал и стал пробираться на юг, на Кавказ...

— Погоди, — останавливает Серёжу Седых, — а ты сколько раз вообще убегал из детских домов, Долгоруков?

— Пять раз всего, этот детдом шестой у меня.

— И после этого, ты в отряд просишься? Чтобы через месяц опять сбежать, да?

— Чего я, дурной, что ли? Отсюда не сбегу, мне у вас понравилось. Тем более, тут не детдом, а коммуна, это совсем другое дело.

— Читать умеешь?

— Умею и очень хорошо, меня читать ещё мама выучила. А потом бабушка Лена продолжала учить, чего сама помнила. Я и читать-писать могу, и арифметику знаю, и географию, и историю и даже по-французски немножко говорю, во.

— Изрядно. Значит, обещаешь не убегать?

— Обещаю.

— Что ж... Ребята, у кого ещё есть вопросы к Долгорукову?

— У меня, — голос с заднего ряда, со стула встаёт черноволосая девчонка с короткими косичками.

— Спрашивай, Катя, — подбадривает её председатель.

— Скажи, Долгоруков, — начинает эта Катя, — скажи, а зачем ты хотел на Кавказ попасть?

— Я думал, может папу найду, он на Кавказе воевал, — отвечает Серёжа. — Или хоть могилу его, я бы хоть у могилы постоял, а то он ни разу меня не видел.

— Да ну, глупость какая, — фыркает звеньевая Ветрова. — Как бы ты его искал там?

— Ну, спрашивал бы у людей. И ещё у меня его фотокарточка есть.

— Фотокарточка? — заинтересовался Седых. — Она где у тебя?

— Тут, — Серёжа показывает рукой на карман куртки. — Она всегда со мной. Вот как меня ГПУ из дома забирало, так я эту карточку взял, с тех пор так и ношу.

— Покажи.

— Сейчас, — Серёжа достаёт из кармана белый свёрток, аккуратно разматывает тонкую ткань, под которой между двух картонок обнаруживается сложенная пополам фотокарточка. — Только аккуратно, не помни.

Марат Седых осторожно берёт из рук Серёжи фотографию и начинает её рассматривать. Сидящая рядом Ветрова наклонилась к нему и через локоть тоже смотрит. Мгновение спустя, она резко вскрикивает:

— Так это же офицер! Долгоруков, твой отец — золотопогонник?!

— Да, я и не скрывал. Мой папа — капитан инженерных войск.

— Ну, дожили! Нам ещё в отряде сына белогвардейца не хватало! Да ещё и офицера! Докатились!

В комнате поднимается шум и суматоха, слышны выкрики:

— Долой!

— Нет белогвардейским последашам!

— Пусть в Париж катится!

— У меня беляки батьку повесили!

— Не нужен нам такой в отряде, проваливай!

— ТИХО!! — орёт вскочивший на ноги Седых. — Тихо, я говорю! Успокойтесь! Ну, тихо!

Когда буря немного спала и стало возможно говорить нормальным голосом, а не орать, Марат Седых повернулся к растерявшемуся Серёже и сказал ему:

— Ну, что скажешь?

— Ребята, — удивлённо говорит тот, — ребята, вы чего? Какой же он белогвардеец? Мой папа на войне воевал, с турками, у него даже ордена были — Анна с мечами и Станислав третьей степени.

— Царские награды отменены.

— Они не царские, они боевые, за храбрость. А белогвардейцем он не был и даже не мог быть, он вообще до Революции не дожил, скорее всего.

— А если бы дожил?

— Ну... ну он бы в Красную армию вступил, конечно. Только он не дожил.

— Сложный случай, ребята, — задумчиво трёт подбородок Седых. — Может, испытательный срок дадим ему? Кто за то, чтобы...

— Стой! — вскрикивает и вскакивает на ноги Ветрова. — Стой, Марат! Я вспомнила, я всё вспомнила!

— Чего вспомнила?

— Он из дворян! — тычет она пальцем в Серёжу.

— Ну и что? — пожимает плечами Сергей. — Советская власть отменила все сословия и бывшие дворяне сейчас ничем не хуже обычных людей, у нас все равны. И если уж на то пошло, то товарищ Дзержинский — тоже из дворян!

— Ты товарища Дзержинского не трогай! И потом, где Дзержинские, а где Долгоруковы! Ребята, я вспомнила, Долгоруковы — это княжеский род. Вот этот, на фотографии, это князь!

— Это правда? — мрачно спрашивает Серёжу Марат.

— Правда, — опускает голову Серёжа. — Я сын князя.

— Нда. Это уж совсем ни в какие ворота не лезет. Значит, сотни лет народ грабили, угнетали, а теперь прибежали, хорошими вдруг стали, да?

— Я что ли грабил и угнетал?

— Не ты, но твои предки.

— Так в пионеры не предки пришли вступать, а я. Разве я угнетатель?

— Нет, Долгоруков, так дело не пойдёт, с такими предками в пионерах не место.

— Я предков не выбирал, других предков у меня нет.

— Не выбирал? Так выбери сейчас. Позорные предки или красный галстук. Что?

...

— Ну? Что выбираешь?

— Галстук.

— Скажи громче.

— Я выбираю галстук!

— Хорошо. Тогда вот, — Марат Седых достаёт из кармана коробок спичек, протягивает его Серёже и отдаёт тому фотокарточку отца, — держи. А теперь жги. Сожги эту фотографию, прямо тут, при всех. Докажи, что ты больше не князь и достоин стать пионером. Докажи!

Серёжа машинально взял фотокарточку и неуверенно посмотрел на спички. Подумал. Затем принял из руки Марата и коробок. Ещё подумал. С карточки на него смотрел, в сущности, чужой человек. Человек, которого он никогда не видел, да и не увидит.

В комнате повисла тишина. Два десятка пар глаз внимательно смотрят на Серёжу. А тот открыл коробок, медленно-медленно вытащил оттуда спичку, а затем чиркнул ей. Поднеся горящую спичку к левому нижнему уголку карточки, Серёжа увидел, как та занялась огнём. А с горящей фотокарточки на него всё ещё смотрело такое знакомое-незнакомое лицо его отца, князя Сергея Долгорукова...

Продолжение главы 7

...осуществлено в хозяйственной яме внутреннего двора древнерусской усадьбы, сожженной во время взятия города. Об этом свидетельствует большое количество элементов сгоревших деревянных конструкций и зерна, также найденных в этой яме.

Общее число погребенных — не менее 50 человек. Из них не менее 36 — взрослые, возраст которых 20-25 — 40-50 лет. 13 — дети и подростки (28% от общего числа погребенных), от новорожденных (до 3 месяцев) до детей 11-12 лет. 1 — подросток возрастом от 12-15 лет. Травмы у детей сравнимы по характеру с травмами взрослых, но единственным типом травм являются переломы костей черепа. Практически все детские черепа находятся во фрагментированном состоянии...

бззз... Бззз... БЗЗЗЗ... Та-та-та-там! Та-та-та-там!!

Блин, телефон очнулся! Ну, кто там ещё? Кому неймётся? Ой! Это мама. Ой, дура я, дура! Позвонить же обещала и забыла, пустая голова. Сейчас втык получу.

Да, мам. Да, это я. Не, нормально всё, в гостинице, уже поужинали, сейчас чай попьём и спать станем. Да, со Светкой вдвоём, у нас двухместный. Извини мам, я тут зачиталась и забыла позвонить. Да точно нормально всё, точно. И у Светки нормально. Зачем? Она в ванне сейчас, но я передам ей. Угу. А у вас там как? Очень интересно. У нас экскурсовод такой замечательный, всё-всё знает, прямо обо всём. И автобус хороший попался. Сегодня Боголюбово было и Суздаль немножко, а завтра ещё с утра Суздаль, а потом во Владимир поедем, следующую ночь уже во Владимире ночевать будем. Чего? Мам, у тебя этих магнитиков — уже вешать некуда, весь холодильник облеплен. Зачем тебе ещё один нужен, вот зачем, скажи? О, господи, ладно, куплю я, куплю. Хорошо. Нет, не замёрзла. Да нормально всё у нас мам, всё хорошо. Ага. Не промокли, нет. Всё, мам, не трать деньги. Целую, пока.

Фух. Отстрелялась. Эти предки — они такие мнительные. "Не холодно?" "Ножки не промочила?" "Горлышко не застудила?" Как будто я не восьмиклассница уже, а всё ещё в детсад хожу, ужас. Всё маленькой девочкой меня считают. Это она не сильно ещё пилила меня за то, что я позвонить забыла сама. Ну, тут уж я, конечно, виновата, позвонить нужно было.

Так, а если Светкин айфон звонить сейчас начнёт, если её мама позвонит? Что я врать буду, Светки-то нет всё ещё. Это я своей маме наврала, что Светка в ванной, а с её мамой такой фокус не пройдёт, обязательно попросит позвать. Хотя нет, зря я волнуюсь, на айфон Светке не звонят никогда, я даже и номера-то не знаю его, у неё для связи угрёбище допотопное есть, на него и звонки приходят. Ну-ка, я сама ей наберу попробую.

Светка! Да, я, кого ещё ты ожидала услышать? Ты где, коза, шляешься? На часы смотрела? Так разуй глаза и посмотри, половина одиннадцатого уже! Фильм-то закончился уже или нет? Как не нашли? Вообще нету? А где ты ходишь тогда, раз кинотеатр не нашли? Ухажёр твой там тоже? Не потерялся? Овечкин! О, боже мой. Овечкин, перестань! Перестань хулиганить, кому говорю! И вообще, отдай трубку Светке! Да отдай ты ей трубку наконец! Чего? Тебе что, одной Светки мало уже? Ты прямо гигант, Овечкин, я рада за тебя. А не боишься, что соглашусь? Да, только имей в виду, что две жены — это и две тёщи. Ты настолько уверен в себе, Овечкин? Всё, хватит придуриваться! Отдай ей телефон. Светка? Ага. Ты давай, неси домой мои джинсы, они мне утром понадобятся. Не, Свет, серьёзно. Поздно уже, возвращайся, я спать хочу. Сколько-сколько? Подруга, не борзей. Хорошо, полчаса, но не больше, чтобы в одиннадцать как штык тут была, ясно? Ладно. Всё, я тебя жду.

Ну да, кинотеатр они не нашли, просто так гуляют по городу, даже наплевав на дождь. Ветер, лужи, грязь, темнота... Что может быть более подходящим для вечерней прогулки? Романтика, однако. Ходит где-то до ночи, а я тут сижу, волнуюсь за неё. А Овечкин, как мне показалось по его голосу (ещё более глупому, чем обычно), не вполне в себе. Кажется, он всё-таки нашёл где-то что-то выпить. Надеюсь, он мне Светку там не споит, надеюсь, хватить у неё ума не набраться за компанию вместе с Овечкиным. Ладно, сижу жду подругу, пока не вернётся спать не лягу ведь всё равно. Пожалуй, действительно чаю выпью, зря, что ли, брала маленький походный электрочайник на одну чашку?

Я достала из своей сумки картонную коробку с чайником, пакетики с чаем, сахар. Ещё печенье "Юбилейное" из дома взяла, вот оно и пригодится сейчас. Маленький пузатенький красный чайник со слоником на боку быстро вскипел, я налила в стакан кипяток, бросила сахар, заварку и тут поняла, что сделала глупость. Нужно было взять чашку из дома. Пить горячий чай из гостиничного стеклянного стакана неудобно — ручки-то у него нету, у стакана этого. И подстаканника нет. Блин, ложки чайной тоже нет, как я сахар мешать буду?

В конце концов, сахар в своём стакане пришлось мне размешать маникюрными ножницами — ничего более подходящего не нашла. А пока горячий чай остывал до температуры, при которой можно взять стакан в руку, я вернулась к Светкиному айфону, чтобы продолжить чтение, от которого меня мамин звонок оторвал. Вообще-то, это я так Светкиным прапрадедом заинтересовалась, что полезла в Инет почитать подробнее о роде князей Долгоруковых. Светка не соврала, она, похоже, на самом деле далёкий потомок Владимира Мономаха, так и есть. Ну, а пока лазила я взад-вперёд по истории Руси, много чего интересного нашла случайно. Вон, и про город Суздаль почитала, где я сейчас нахожусь. Любопытно, что Ризоположенский женский монастырь, где мы были сегодня, татары в 1237 году не захватывали. То есть вообще, совсем. Сам город Суздаль разорили, а монастырь, отчего-то, не стали. Странно, правда?

А это вот, про Рязань написано. Элеонора нам сегодня рассказывала уже, но тут подробнее и с картинками. Черепа... черепа... скелет целиком... просто огромная куча костей на фотографии. Как их много...

...травмы не имели признаков заживления, то есть были смертельными. Повреждения детских скелетов привело специалистов к однозначному выводу, что детей не просто убивали, но и поднимали на копьях (обнаружены характерные зазубрины на позвоночнике и грудной клетке). Женщины и дети в основном погибли от ранений стрелами в грудь, спину и живот. У одного ребенка обнаружено ранение стелой в пяточную кость, что возможно только в случае, если ребенок убегал от пустившего в него стрелу.

В результате город был подожжен и сгорел дотла. Среди погибших также есть заживо сгоревшие...

Как их много... А вот фотография места в Старой Рязани, где стоял Успенский собор. Сейчас это просто голый пятачок земли в окружении деревьев. Каким был этот собор? Наверное, никак не меньше, чем храм Покрова на Нерли, где мы с утра были сегодня. Написано, что в этом соборе заживо сгорели последние защитники города, включая епископа и княжескую семью. Сам князь Юрий Рязанский погиб в бою, а вот вся семья его сгорела в соборе.

Сколько же их там было, в той Рязани, во время штурма? Тысяч пятьдесят, наверное, не меньше. Там ведь не только жители, в город наверняка сбежались и из окрестных деревень люди, под защиту могучих валов. Только вот не помогли валы, не защитили. И Рязань из укрытия стала ловушкой. Интересно, а хоть кто-нибудь из защитников города выжил?

Одиннадцать часов, Светки всё ещё нет. Чай остыл, можно пить. Блин, слишком сладко, нужно было два куска сахара класть, а не три. Да нет, наверное, выжил. Не может быть, чтобы убили совсем всех. Кто-нибудь точно выжил. Правда, не факт, что этот "кто-то" потом не пожалел об этом. Очень может быть, что погибнуть в бою или даже сгореть заживо было бы предпочтительнее...

Интерлюдия VI

Хороший был нож, добрый, явно рязанской работы. Острый. Фома нашёл его вчера на очередной ночной стоянке, под телегой, к которой был привязан. Странная, непривычного вида телега, в которую запрягали совсем уж диковинного зверя с горбом на спине. Первые пару дней Фома этого зверя сильно боялся, но потом привык. Зверь оказался совсем не опасным, Фома постепенно приучился воспринимать его просто как диковинного вида крупную лошадь, обросшую шерстью и с горбом.

Да, зверь странный, телега непривычная, а вот нож точно их, рязанский. Должно быть, кто-то из дикарей захватил его в Рязани, либо снял с убитого русского, а тут обронил случайно. Не заметил пропажи в суматохе устройства лагеря, потом над упавшим ножом встала телега, а нож так под ней и остался. И когда Фома возился с двумя вонючими овечьими шкурами под той телегой, устраиваясь на ночь, он этот нож случайно и обнаружил.

Зачем ему нож и что он с ним делать станет, парень толком и не знал. Им можно перерезать верёвку, которой днём его привязывали к телеге. И что толку? Лес хоть и рядом, но разве убежишь? Ночью из лагеря убежать, пожалуй, ещё труднее. Повсюду вокруг костры горят, всю ночь по лагерю кто-то бродит, полностью лагерь не засыпает никогда. Ещё ножом можно попытаться зарезать погонщика странной телеги. А смысл? Этот погонщик — явно не воин, это просто старик, который управляет телегой, следит за вещами на ней, да ещё ухаживает за горбатой лошадью. Менять свою жизнь на жизнь этого старика Фоме как-то не хотелось, подобраться же к настоящему воину, да ещё так, чтобы нанести внезапный удар ножом, было вовсе не просто.

Поэтому и расстался Фома с этим ножом практически без сожаления. Это для него нож почти бесполезен и даже опасен, ведь неизвестно, что будет, если степняки увидят у него нож. Для него бесполезен, но не для неё. Вот она-то как раз имеет возможность близко подобраться к воину и ударить, она может.

Впервые эту девушку Фома увидел вечером следующего после падения города дня, когда его привели и привязали к телеге с горбатой лошадью. На той телеге, подтянув колени к подбородку и обхватив себя руками за ноги, сидела и безучастно смотрела в одну точку босая девушка в разодранном платье. Фома сразу узнал её, едва лишь увидев.

Весь день и ночь перед этим моментом Фома и ещё шестеро взрослых мужиков сидели запертые в чьём-то коровнике, откуда перед этим вывели всех коров. Как он в этот коровник попал, парень и сам плохо помнил. Вообще, весь период после того, как татарам удалось пробить стену и ворваться в город, слился для него в какой-то страшный непрерывный горящий и вопящий комок воспоминаний, откуда память выхватывала лишь отдельные картинки. Вот степняки густой толпой лезут в широкий пролом. Вот у друга Ивана сломался меч. Вот Фома куда-то бежит вместе с толпой орущих испуганных людей. Вот женщина с младенцем на руках падает со стрелой в спине. Вот Успенский собор, но его ворота уже накрепко закрыты изнутри, Фома не успел там спрятаться, а оттого бежит дальше. Нужно бежать, нет сил, но нужно бежать, сзади — смерть. А вот люди бегут уже ему навстречу. Фома хотел закричать им, что они бегут не туда, что там дикари, но смог лишь захрипеть. Потом отчего-то татар стало много вокруг, как будто они ворвались в город сразу со всех сторон. А вот появились и первые конные враги и оказавшихся на площади рязанцев они со свистом и гиканьем стали сбивать в одну кучу, как стадо овец. У одного из конных на копьё был наколот какой-то предмет и когда тот проезжал мимо Фомы, парень понял, что это была голова Ивана-воина.

Потом началось страшное. Всех женщин, детей и стариков убивали сразу и без всяких разговоров, обычно проламывая череп булавой либо отрубая голову. С молодых девушек и старших девочек срывали одежду и либо сразу валили их на грязный снег, либо оттаскивали куда-то за волосы. А вот со взрослыми мужчинами было несколько иначе, у них всё-таки спрашивали, кто они такие и чем занимались. Было у степняков несколько человек, которые пусть и коряво, но могли говорить по-русски, вот они и спрашивали. Так и оказался Фома в том коровнике, куда его отвели после того, как он сказал, что является златокузнецом.

Уже потом, пару дней спустя, уныло бредя привязанным за шею к влекомой горбатой лошадью странной телегой, Фома догадался, отчего его пощадили. Татары не хотели связывать себя слишком уж большим полоном, но по-настоящему ценных пленных они всё же брали. Ценными пленными признавались здоровые взрослые мужчины, владевшие каким-либо ремеслом. Обычные землепашцы захватчиков не интересовали, их тоже убивали на месте, а вот мастера... Так, в том коровнике вместе с Фомой сидели два гончара, плотник, медовар, кожемяка и человек, сказавшийся кузнецом. Хотя на самом деле это был Велька, лодырь и пропойца, часто клянчивший милостыню. Вельку Фома узнал, но говорить врагам ничего не стал, человек спасается как может, пусть его.

Вот их семерых признали настолько ценными, что убивать не стали, по крайней мере, сразу не стали, хотя сапоги у Фомы и отняли. А кроме мастеров штурм ещё пережило какое-то количество девушек, правда Фома думал, что лучше бы они его не пережили.

Девушку на телеге парень узнал сразу, как только увидел её. Она была избита, волосы растрёпаны, но всё равно он её узнал. Действительно, одно лицо, покойный Иван был прав. Это Олеска, его сестра-близнец и племянница боярина Коловрата

С тех пор миновала неделя, орда куда-то шла, Фома понуро тащился, привязанный к телеге, а на той самой телеге ехала Олеська. Поговорить с ней у Фомы не получалось, так как девушка постоянно молчала, не отвечала ни на какие вопросы, да и вообще ни на что не реагировала. Молча сидела на телеге, смотрела в одну точку и молчала. Если погонщик телеги давал ей еду или питьё — она так же молча ела то, что он ей давал. Если не давал — всё равно молчала, ничего не просила сама.

На первой же ночной стоянке, едва лишь разбили лагерь, к их телеге приблизился конный воин и знаками приказал Олеське куда-то идти. Когда она вернулась, Фома не знал, так как заснул под телегой раньше этого момента. Утром же он обнаружил девушку так же молча сидящей на телеге. Платья у неё уже не было, зато был овчинный полушубок, надетый прямо на голое тело, а также потёртая баранья шкура, в которую она кутала босые ноги.

Следующим вечером за Олеськой опять приехал конник и опять увёл её. И на следующий вечер всё повторилось. Так дальше и повелось, едва орда становилась лагерем, Олеську куда-то уводили. Куда её водят Фома не знал, но вот зачем её туда водят — понимал прекрасно.

А потом Фома нашёл нож.

Днём, во время движения орды, парень улучил момент и нарочно показал Олеське свою находку. Поначалу девушка никак на это не прореагировала, даже не подала виду, что видела, как в руке Фомы на мгновение оказался острый клинок. Она молчала минут десять, а затем очень тихо, практически лишь губами, сказала одно единственное слово: "Дай". Первое слово, произнесённое ею с того момента, как Фома её увидел.

Сначала Фома думал, что она хочет убить себя и прекратить этот кошмар. Но нет, убивать себя девушка не стала. Она проворно спрятала нож в рукав полушубка, а затем до самого вечера что-то в этом рукаве делала, стараясь не привлекать к себе и своему занятию внимания погонщика горбатой лошади.

Вечером за Олеськой, как обычно, приехал конник. Девушка сразу, без возражений, откинула в сторону со своих ног баранью шкуру, слезла с телеги на утоптанный снег и ушла вместе с конником. А перед уходом она повернулась к Фоме, слегка улыбнулась ему, а затем даже весело кивнула на прощание. И ушла.

Час спустя со стороны стоящих в сотне метров от повозки Фомы войлочных шатров раздался наполненный болью и яростью дикий и отчаянный рёв раненого мужчины...

Глава 8

Гадский будильник в телефоне противно заверещал в самый, казалось бы, неподходящий момент. Мой папа говорит, что рай — это такое место, где нет будильников и понедельников. Кстати, сегодня как раз понедельник. И хоть конкретно сегодня мне в школу идти не нужно, но всё равно хочется подольше поваляться в постели, особенно после такой ночки. Заснула-то я окончательно лишь в пятом часу утра.

Отчего так поздно? Так эта коза пришла домой не в одиннадцать, как обещала, а почти в полночь. Вернее, не пришла, а её Овечкин доставил, довёл прямо до нашего номера и сдал мне с рук на руки. А я как увидела эту сладкую парочку, то прямо так и офигела. Ну, Овечкин, ну паразит! Прибить мало за такое.

И Светка тоже хороша. У, дурища! Совсем у неё крышу сорвало с этим первым в жизни свиданием. Знала бы, что так оно всё будет, не пустила бы ни за что. Во всяком случае, вещи свои точно не одолжила бы ей.

Знаете, что случилось? Так эти двое пришли пьяные! Представляете, пьяные! Причём оба, да-да, Светка тоже. Они настолько "хорошими" вернулись, что принялись "на прощание" целоваться прямо при мне. Думаю, если бы меня там рядом не было, то они неизвестно до чего ещё доцеловались бы, Светка совсем невменяемая была. К счастью, я стояла рядом и спасла их. Кое-как отодрав Овечкина от Светки, я за шиворот выставила того за дверь и закрылась на ключ. Овечкин не сопротивлялся, его тоже сильно "штормило".

Обернувшись обратно к подруге я поняла, что в данный момент ругать её совершенно бесполезно. Она привалилась к стене возле туалета, закрыла глаза и попыталась заснуть стоя. Погуляла хорошо, удалась прогулка романтическая.

Опыта в таких делах у меня нет совершенно, разве что из книг, но что-то же нужно делать! Конечно, можно было позвать на помощь учителей, но... лучше не надо, у Светки тогда проблем выше крыше будет. Нет уж, мы сами как-то разобраться должны.

Для начала, я вытряхнула Светку из моих куртки и джинсов. Она едва не упала на пол, пока я ей сапожки мои с ног стягивала. Что делать дальше не представляю. В постель её, что ли, уложить? Подумав, я решила сначала загнать Светку в душ, авось поможет хоть немного.

Содрав с подруги остатки одежды, я чуть ли не волоком перекантовала ту в ванную и поставила в корыто на четвереньки. Затем включила чуть тёплую воду и принялась поливать ею Светку, стараясь лить побольше той на голову. Светка же стояла в корыте на четвереньках, мотала мокрыми волосами и отфыркивалась.

А потом её вырвало какой-то терпко пахнущей жидкостью ядовито-малинового цвета. Что же это она пила-то такое? Явно не водка, да и на хмельной мёд не похоже.

После этого было уже проще, Светка частично пришла в себя и даже самостоятельно смогла вытереться полотенцем. Я помогла ей надеть её пижаму (действительно, миленький такой костюмчик), вскипятила мой красный чайник и заставила Светку выпить стакан крепкого чая. После чая Светку опять вырвало, причём в основном на пол, так как добежать до унитаза она не успела. Хорошо хоть, лужу подруга сделала не в комнате, а в ванной, на кафель. И убирать ту лужу, конечно же, пришлось мне, Светка была не в состоянии. Какой незабываемый отдых у меня получился, однако.

Ещё стакан чая и я укладываю эту пьянчужку в постель, пусть проспится. Подождав, пока болезная заснёт, залезла в свою постель и выключила ночник, на часах было уже половина третьего ночи. А у нас завтрак, между прочим, в восемь по графику, а перед ним ещё нужно успеть умыться, накраситься, упаковаться (мы ведь в этот номер больше не вернёмся) и одеться. То есть, будильник пришлось на семь часов поставить, иначе не успеем.

Но только лишь я начала засыпать, как со стороны Светкиной кровати раздались какие-то булькающие звуки. Это ещё что такое? Включаю обратно свой ночник. Ах, чтоб тебя! Её прямо в кровати вырвало, лёжа!

Следующие минут сорок я, насколько это было в наших условиях возможно, приводила в порядок номер и Светку. На одеяло почти не попало, так что достаточно было просто развернуть его испачканным концом в ноги, а вот простыне и наволочке досталось, их пришлось снять. Ну, на подушку без наволочки я просто сверху положила чистое полотенце из ванной, а вот с простынёй придумать ничего было нельзя, пришлось Светке ложиться прямо на голый матрас. Причём она ещё и "топлесс" спала этой ночью, так как верх своей пижамы тоже уделала основательно.

Мне эту верхнюю часть пижамы ещё и стирать пришлось ночью в раковине. Спасибо, Света, за незабываемую ночь! Вернувшись после стирки в комнату, подругу я нашла уже крепко спящей. Поправила ей полотенце на подушке, накрыла поверх одеяла покрывалом от кровати (всё-таки без пижамы спит, как бы не замёрзла), а затем уже даже не легла, а прямо-таки рухнула в свою постель. На часах без пяти четыре. Спать!

Три часа здорового сна и... Ненавижу будильники и понедельники!..

Интерлюдия ?

Ветром соленым дышат просторы,

Молнии крестят мрак грозовой...

Что тебе снится, крейсер "Аврора",

В час, когда утро встает над Невой?

Стемнело. Наконец-то полностью стемнело. Наконец-то закончился этот чудовищно длинный, казавшийся просто бесконечным день, 14 мая. Поскольку по команде Энквиста на всех кораблях отряда было погашено освещение, то достаточно скоро и "Светлана" и "Дмитрий Донской" потерялись в темноте, с "Авророй" остались только лишь "Олег", да ещё "Жемчуг".

Но ночная тьма — это спасение. Если бы не она, раненый крейсер непременно добили бы, непременно. А теперь... теперь у них были неплохие шансы если не на прорыв к Владивостоку, то хотя бы на жизнь.

Жаль, что угля осталось так мало, обойти вокруг Японии уже никак не получится. Впрочем, даже и был бы уголь, всё равно рисковать идти прямо во Владивосток с имеющимися повреждениями — безумие. Идти нужно в какой-либо нейтральный порт. В Шанхай, например.

Но это завтра, всё завтра, сейчас не до того. Сейчас нужно пережить эту ночь и дождаться утра. Ночь — это не только спасение от более крупных и сильных вражеских кораблей. Ночью на охоту выходят маленькие, но чертовски опасные ночные хищники. Аркадию Константиновичу они напоминали скорпионов.

Человек в хороших прочных сапогах днём на открытой местности без особого труда и риска способен передавить сотни этих паукообразных. Но если скорпиону, например ночью, удастся незаметно приблизиться к человеку и нанести один единственный удар... для человека это вполне может окончиться весьма печально. Так и "Аврора". Днём она совершенно не боялась маленьких небронированных корабликов и даже в своём нынешнем состоянии была способна в одиночку схлестнуться с десятком миноносцев и выйти из этой схватки победителем. А вот ночью... Ночью всё менялось и крейсер из охотника превращался в дичь.

Аркадий Константинович взглянул на часы. Ещё нет и десяти вечера, впереди вся ночь. Нужно бы дать команду хотя бы части людей пойти отдыхать, иначе к утру многие просто упадут от усталости, позади страшный двенадцатичасовой бой. Особенно тяжело, конечно, кочегарам и машинистам. Ведь даже просто просидеть двенадцать часов в жарком аду машинного отделения — тяжкая задача. А они там не просто сидели, они напряжённо работали. Всё время боя машинное непрерывно обеспечивало крейсеру максимально возможный ход, безукоризненно выполняя все команды с мостика. А они, эти команды, шли сплошным потоком. "Полный вперёд", "стоп машинам", "самый полный назад" и так далее. А ведь это всё — разные режимы работы машин и смена одного режима на другой — не такая уж и простая задача.

Но иначе было нельзя. Постоянное маневрирование и скорость — единственные козыри "Авроры" при явном численном превосходстве противника. И именно благодаря этому маневрированию корабль уцелел и даже сохранил высокую боеспособность, хотя по нему иногда стреляли одновременно и три и четыре корабля противника, а однажды — даже десяток!

Хотя, конечно, совсем без попаданий по "Авроре" не обошлось. Попаданий, вообще-то, было много. Достаточно сказать, что даже флаг корабля сбивали семь (семь!) раз. И потери, конечно, были. Убито десять человек, причём один из них — командир корабля. Ещё пятеро едва ли доживут до утра. Просто раненых более восьми десятков, самых тяжёлых разместили в офицерских каютах и в офицерском коридоре. Да что говорить, и сам Аркадий Константинович тоже ведь относился к числу раненых.

Да, кораблю сегодня досталось изрядно. Все три трубы — как решето, одна едва держится, на палубе повсюду обломки, все баркасы разбиты в щепки, в бортах пробоины. И всё равно, всё равно "Аврора" сегодня так и не спустила своего изорванного осколками в лохмотья флага. Теперь только бы дотянуть до утра, потом будет легче. Дотянуть до утра.

Осторожно наступая на раненую в колено ногу, Аркадий Константинович отошёл от борта и вернулся в ходовую рубку.

— Ну как ты, братец? — обратился исполняющий обязанности командира Небольсин к стоящему у штурвала матросу.

— Я, ваше благородие, того... — несколько замялся с ответом рулевой.

— Правду говори, как есть, — подбодрил его Аркадий Константинович.

— Правду... Если правду, то менять меня нужно, ваше благородие. Подведу я вас, не сдюжу, устал я.

— Хорошо, братец, молодец, что правду сказал. Сейчас придумаем что-нибудь. Константин Викторович!

— Да, Аркадий Константинович? — повернулся к командиру старший штурман.

— Список раненых принесли?

— Так точно. Вот, извольте.

— Благодарю. Так, посмотрим... — Небольсин углубился в чтение списка. — Хм... Кошкин... Мягков... в живот, как скверно... Гришин контужен... Ага, Ломовой не ранен, очень хорошо. Тогда...

— Ломовой убит, Аркадий Константинович.

— Проклятье!

— Придётся, видимо, кому-то из офицеров стать к штурвалу.

— Из офицеров? Нет, офицеры мне все нужны, у нас и так восемь офицеров ранено, трое тяжко. Да ещё Евгений Романович погиб так некстати.

— И как же быть?

— Разрешите обратиться, ваше благородие! — раздаётся через пару секунд голос рулевого Цапкова.

— Да, братец, что тебе? — говорит Аркадий Константинович.

— Ваше благородие, может тогда Стёпку вернёте?

— Стёпку?! Вот уж нет, нечего этой пьяни у штурвала делать, верно Евгений Романович его отставил.

— Тогда, ваше благородие, действительно придётся меня офицером менять.

Дверь в рубку внезапно распахивается и на пороге возникает запыхавшийся лейтенант Старк.

— Господин капитан! — взволнованно говорит Старк.

— Да, лейтенант. Что случилось?

— Только что получено сообщение с "Олега". Они слышали звук выстрела минного аппарата!

— Зараза! Нашли-таки, макаки желтозадые. Огня не открывать! Приготовиться к минной атаке! Машинное, готовьтесь дать самый полный!

— Есть!

— Так. Теперь тут. Константин Викторович, будьте добры, распорядитесь пригласить в рубку этого пьяницу Стёпку. Придётся, видно, всё равно его поставить, из оставшихся в строю он однозначно лучший.

— Слушаюсь, Аркадий Константинович, — говорит старший штурман и тотчас выходит из рубки.

Следующие минут пять прошли в напряжённом ожидании, наблюдатели до рези в глазах всматривались в мрачные воды Корейского пролива, высматривая, не мелькнёт ли где силуэт страшного ночного хищника. Но вот в рубку прибывает новое действующее лицо, матрос.

— Господин капитан второго ранга! — начинает тот доклад. — Матрос...

— Довольно. — прерывает доклад матроса Небольсин. — К штурвалу можешь стать?

— Так точно, могу, ваше благородие.

— Меняй Цапкова.

— Есть!

— И смотри у меня, каналья, чтобы без фокусов! Справишься этой ночью — верну тебя в рулевые.

— Буду стараться, ваше благородие.

— А ещё раз так нажрёшься — сгною в карцере. Понял?

— Так точно, ваше благородие!

— Всё, меняйтесь.

Вновь прибывший матрос меняет у штурвала рулевого, которому Аркадий Константинович приказал немедленно идти ужинать и ложиться спать, он будет нужен утром отдохнувшим.

— По правой раковине самодвижущаяся мина!! — раздаётся в темноте отчаянный крик наблюдателя.

— Машинное, самый полный вперёд! — немедленно реагирует Небольсин. — Не стрелять! Ну, братец, давай! Давай, голубчик, выводи, ты же можешь. Давай, милый. Я тебе сам водки куплю, только справься. Умеешь же, каналья!

Стальная махина корабля дрогнула и чуть накренилась, резко меняя курс. Крейсер 1-го ранга Российского Императорского флота "Аврора" начал осуществлять манёвр уклонения от самодвижущейся мины. У штурвала корабля стоял и уверенными движениями направлял его матрос первой статьи Степан Овечкин...

[Примечание автора. Контр-адмирал Аркадий Константинович Небольсин, принявший командование крейсером "Аврора" во время Цусимского сражения в связи с гибелью командира, погибнет в Гельсингфорсе 3 марта 1917 года от рук взбунтовавшихся матросов, на следующий день после отречения от престола Николая II. Таким образом, его можно считать одной из самых первых жертв Гражданской войны.]

Продолжение главы 8

— ...Пожалуйста, Дусь, ну мне так стыдно, ну возьми, пожалуйста, — канючит Светка, протягивая мне пятитысячную купюру.

— Светлана! — одёргиваю я её. — Прекрати немедленно! Перестань и убери деньги. Неужели ты думаешь, я из-за денег? Убери, или я обижусь, действительно обижусь. Да была бы тут вместо тебя, скажем, Сашина, разве стала бы я с ней возиться? Позвала бы просто Кузьминичну, да и дело с концом. И пусть Сашина, как протрезвеет, сама всё ей объясняет.

— Бедный Овечкин, мне его так жалко. Как думаешь, что ему теперь будет?

— Не знаю. Вроде, мы и не в школе сейчас, но всё равно залёт у него зачётный получился.

— Бедненький.

— Он сам виноват. Проверь, мы ничего не забыли? По ящикам посмотри и в шкафу тоже.

— Не, вроде ничего, — говорит Светка, по очереди выдвигая все ящики в обеих тумбочках.

— А пижаму свою забрала? Она в ванне на трубе висела.

— Ой, забыла! — скачет Светка в ванную комнату. — Она почти высохла, Дусь! Спасибо тебе огромное, что постирала.

— Давай, убирай её в сумку и пошли уже, у нас десять минут до отправления осталось.

— Ага, я сейчас, я быстро.

— Голова как, прошла?

— После таблетки лучше намного, почти не болит.

— А не тошнит?

— Не, сейчас всё нормально. Дусь, я даже не знаю, как благодарить тебя. Что, вот что для тебя сделать? Проси что хочешь, прямо всё-всё, я всё сделаю. Хочешь, айфон тебе подарю?

— Не дури.

— А что хочешь?

— Ммм... Пожалуй, есть у меня пара желаний. Точно выполнишь?

— Конечно! Для тебя — всё, что угодно.

— Тогда моё первое желание такое: пообещай больше никогда в жизни не напиваться до скотского состояния. И даже вообще не пить ни капли, пока тебе восемнадцать не исполнится.

— Конечно, Дусь, я обещаю. Да я и сама не хочу, мне так плохо ночью было, так плохо! Ни за что больше эту дрянь в рот не возьму! Только, Дусь, это ведь больше для меня самой желание, а не для тебя. А что для тебя сделать?

— У меня ещё второе желание есть.

— Говори!

— Расскажи мне, что там у вас с Овечкиным было вчера? Меня-то пока никто на свидания не приглашал, мне любопытно, как это происходит. Только честно, ничего не скрывая, хорошо?

— Ммм... Ладно. Другому кому не рассказала бы всё, но тебе расскажу, слушай. Значит, дело было так...

Светка, стоя на коленях, застегнула молнию на своей сумке и начала рассказывать.

То, что кинотеатр они не нашли, я уже и так знала. Но, похоже, не больно-то они и искали его. Сначала просто так гуляли вдвоём по улицам вечернего Суздаля. Овечкин больше анекдоты травил, а Светка ржала и вообще чувствовала себя совершенно счастливой.

Потом Овечкин захотел покурить, вытащил из кармана пачку "Парламента", зажигалку и даже сигарету достал одну. А Светка тут возьми, да и ляпни, что ей не нравится запах табачного дыма и вообще она не представляет, как можно целоваться с парнем, который только что курил перед этим. Всё равно, что с пепельницей целоваться, фе.

Беднягу Овечкина аж переклинило всего от таких слов. Он, наверное, минуту осмысливал, что именно ему Светка сказала, стоя с незажжённой сигаретой во рту. А потом... потом он взял, да и выплюнул эту сигарету в лужу, смял в кулаке едва початую пачку "Парламента" и зашвырнул её куда-то в мокрые кусты. Следом и зажигалка отправилась. Всё, говорит, я бросил. Если бы на месте Овечкина был какой другой парень из нашего класса, то на этом инцидент бы и завершился, но это же Овечкин! Он так не может. Потому, едва заявив Светке, что курить он бросил, Овечкин немедленно добавил: "Где будем целоваться?".

Светка так растерялась от такого прямолинейного вопроса, что не придумала ничего лучше, чем спросить: "А где ты хочешь?". Получила в ответ короткое: "Прямо тут!", после чего у неё случился первый в жизни настоящий поцелуй. Лихая кавалерийская атака Овечкина увенчалась полным успехом, крепость пала практически без сопротивления.

Дальше они гуляли по городу уже взявшись за руки. Прохожих было мало, дождь то переставал, но начинал моросить вновь, а они просто шли куда-то, просто так шли, без цели. Овечкин стал более серьёзным и анекдоты уже не рассказывал, пошли истории посерьёзнее. Светка поведала мне, что её ухажёр всё придуривается обычно, а на самом дело он гораздо умнее, чем кажется окружающим, на моряка учиться думает.

Потом они нашли какой-то парк, в котором почему-то совершенно не было освещения. Подойдя поближе обнаружили, что это никакой не парк, а городское кладбище. Овечкин предложил найти в заборе дырку и погулять по кладбищу, но Светка не согласилась, ей было немного боязно. Овечкин сказал, что это всё фигня и предрассудки и вообще он первые десять лет жизни жил буквально по соседству со старым кладбищем и даже окна его комнаты на это кладбище и выходили. Совершенно ничего страшного.

Светка этим немного заинтересовалась и запросила подробности, одновременно ненавязчиво оттаскивая парня за руку в ту сторону, откуда они пришли. Ну, Овечкин и рассказал. Оказывается, родился он в городе Мытищи, это недалеко от Москвы. Их квартира находилась в районе города, который называется Перловка. И так вот совпало, что дом их стоял прямо рядом с тем местом, где раньше было Старое Перловское кладбище. И окна комнаты Овечкина как раз на это кладбище и смотрели.

Конечно, кладбища там давно нет уже, там сейчас просто парк небольшой разбит, но ведь было же там кладбище, причём не так уж и давно, меньше ста лет назад. А ещё Овечкин рассказал, что раньше вместо парка на этом месте стоял маленький кинотеатр, куда его отец частенько бегал, когда был мальчишкой. Потом кинотеатр сломали и сделали парк, но это не всё! Отец рассказывал Овечкину, что когда тот кинотеатр строили, на строительстве работала его (отца) бабушка. И вот она-то как раз не только видела, а просто лично собирала и грузила в грузовики старые человеческие кости и обломки гробов, которые экскаватор выковырял, копая фундамент. Наверняка, нашли и достали не всех покойников, вряд ли даже и половину. Так вот и выходит, что жил Овечкин в комнате с видом на кладбище, пусть даже и давно закрытое.

В этот момент я позвонила Светке по телефону. Едва мы с ней начали говорить, как Овечкин извернулся, да тот телефон у Светки из руки и выхватил, да дурачиться принялся. Вопреки моему мнению, в то время он ещё был совершенно трезв, просто включил себе голос глупый, а так он нормальный был. Набрались же они позже, уже по дороге к гостинице.

Конечно, во многом это продавщица виновата, не имела она права явно несовершеннолетним алкоголь продавать, не имела. Не знаю, как там у Овечкина это получилось, только каких-то проблем с приобретением этой отравы у него не возникло. Они просто шли в сторону нашей гостиницы и проходили мимо круглосуточно работающего ларька, куда Овечкин и сунулся. Светка так и не поняла, то ли торговка в темноте не разглядела его, то ли в Суздале на это сквозь пальцы смотрят. А может, эта торговка сама уже пьяная там сидела внутри, и ей всё по барабану было. Как бы то ни было, Овечкин легко купил три полулитровых банки "Ягуара".

Светка сказала, что он, вообще-то, хотел только одну выпить, а две принести с собой в номер и там ребят угостить, а она сама поначалу даже и не думала пить, но... Так получилось. Они ведь с Овечкиным по дороге уже раз десять останавливались в укромных местечках на предмет поцеловаться и обоим им эта процедура весьма нравилась. А потом Овечкин открыл банку, выдул оттуда примерно треть и снова полез целоваться. И Светке понравился запах у него изо рта, этот "Ягуар" на вкус ведь довольно неплох, да и пахнет приятно. Вот она и попросила Овечкина дать ей попробовать глоточек. Вкусно. Минут через пять Светка попросила ещё глоточек. А потом ещё. А потом банка закончилась и они открыли вторую. Причём вторую Светка уже не пробовала, а откровенно пила и выпила, наверное, не меньше самого Овечкина. А ведь у них ещё и третья банка была.

Но дальше Светка и сама плохо помнила, что было. Кажется, Овечкин уже и руки начал распускать, но тут они дошли до гостиницы. На ресепшене никого не было, что было весьма кстати, а то они спалились бы прямо там. Последнее, что Светка смогла смутно вспомнить — это целование на лестнице. Следующее её воспоминание — она голая стоит на четвереньках в корыте, её тошнит, а сверху на голову из душа льётся вода.

Ну, а проснулась Светка сегодня с головной болью и премерзким вкусом во рту. Вернее, не проснулась, а это я, зевая, растолкала её. Потом скормила ей таблетку седалгина, рассказала о моих ночных хороводах вокруг её пьяной тушки, затем мы быстренько умылись и побежали на завтрак. А вот за завтраком...

Бедняга Овечкин. Его так колбасило ночью, что он, проводив ко мне Светку, заблудился и запёрся не в свой номер. Он к бэшникам попал, причём в номер, где девчонки ночевали. Представляете, время заполночь, они уже спят, и в этот момент раздаётся требовательный стук в дверь. Девчонки в пижамах открывают и тут на тебе, Овечкин во всей своей красе! Стоит, шатается, да ещё и внутрь номера ломится. Естественно, они тут же свою Неназываемую позвали, она — Кузьминичну, и... Овечкин попал.

Кстати, он сам даже на завтрак не вышел. Мы сначала думали, что это его Кузьминична под арест посадила, но нет, не так. Смирнов, который в одном номере с Овечкиным обитал, рассказал, что того колбасило всю ночь. Только Овечкин был крепче Светки, и если мою соседку вырвало практически сразу после того, как она вернулась в номер, то Овечкин выдержал часов до пяти утра, а к тому времени почти весь ядовитый напиток успел всосаться ему в кровь. Сейчас несчастный Овечкин лежит на кровати в номере и ему ну очень худо, завтракать он не может.

В том, что Овечкину худо, я смогла лично убедиться, едва мы с вещами вошли в наш автобус. Да уж, сидит бедолага на своём месте грустный-прегрустный, несчастный-пренесчастный и такой зелёный-зелёный, как кабачок.

Светка выпросила у меня ещё одну таблетку седалгина и вместе с бутылкой минералки, что мы в буфете взяли в дорогу, отнесла своему непутёвому Ромео. Так трогательно.

А пока она ходила, я план сегодняшней экскурсии достала из сумочки. Что у нас тут сегодня первое в списке?..

Глава 9

О, слава Ктулху, до обеда ни одной пешей экскурсии нет сегодня! А то я вчера все ноги себе обтрепала. Сейчас просто обзорная автобусная экскурсия по Суздалю, а потом поедем во Владимир обедать.

Вот все собрались, классные нас пересчитали по головам, Кузьминична прочитала нам небольшую нотацию на тему того, какой нехороший человек Овечкин и как он её огорчил, а затем автобус мягко тронулся и мы поехали. Элеонора захватила микрофон и уже привычно для нас принялась бубнить. А я тихонечко закрыла глазки, привалилась к стенке автобуса и решила немножко подремать, а то три часа сна в сутки мне явно мало, засыпаю на ходу просто.

...предшествовал разгром татарским отрядом города Суздаля. Летописец сообщает, что "Татарове, станы свое оурядивъ оу города Володимеря, а сами идоша взяша Суждаль". Этот короткий поход вполне объясним. Начиная осаду столицы, татары узнали об отступлении Юрия Всеволодовича с частью войска на север и опасались внезапного удара. Наиболее вероятным направлением контрудара Юрия мог быть Суздаль, прикрывавший дорогу из Владимира на север по реке Нерли. На эту крепость, находящуюся всего в 30 километрах от столицы, мог опереться Юрий Всеволодович. Суздаль, оставшийся почти без защитников и лишённый ввиду зимнего времени своего основного прикрытия — водных рубежей, был взят монголо-татарами сходу; во всяком случае, 6 февраля татарский отряд, громивший Суздаль, уже вернулся к Владимиру. Суздаль был разграблен и сожжен, население его...

Нужно бы аптеку найти и ваты купить там, а то немного мешает это бормотание. А так ваты бы в уши напихала — оно и хорошо! Либо можно ещё тампоны мои ватные расковырять, да из них затычки соорудить. Конечно, настоящая вата была бы лучше, но так ведь нет её у меня сейчас, а вот тампоны есть в сумочке.

Действительно, чего тянуть-то? Элеонора уже с утра надоела мне. Нет, рассказывает-то интересно, хорошо, только я вот спать хочу, мочи нет, а она мешает заснуть. Да ещё и манера у неё рассказывать дурацкая, она постоянно с одного на другого перескакивает. Вот только что о взятии татарами Суздаля вещала, и вот на тебе — уже про устройство Суздальских земляных валов говорит. Что? До сих пор различимы?

Это мне стало любопытно, я открыла глаза и выглянула в окно. Вот это вал? А чего он такой низкий? Ах, при Екатерине срыли, понятно. А теперь посмотрите налево, проезжаем Предтеченскую церковь. Где?

Ой!!

Развернувшись в другую сторону, я обнаружила на соседнем со мной сиденье Мишку Смирнова. Это ещё что такое? А Светка где?

Ну, блин!! Предательница. Светка тихонько-тихонько, незаметно для меня, со Смирновым местами поменялась и сейчас сидит рядом со своим Овечкиным. Последний со страдальческой миной на лице прикладывает поочерёдно то к одному, то к другому своему виску стеклянную бутылку с минералкой, а Светка ему что-то тихонько говорит. Она опять переоделась в свой костюм инспектора мусорных баков, но теперь уже это Овечкина не смутит, он уже знает, что внутри всё нормально и на самом деле у Светки всё что надо — на месте.

Даже вот и не знаю, как-то мне это неприятно. Ревность, наверное. Понятно, что глупо ревновать к Овечкину. Он хоть наизнанку вывернется, но всё равно никогда в жизни не сможет стать лучшей подругой. Зато с ним, в отличие от меня, можно под дождём целоваться. Да и без дождя тоже можно. В общем, мы с ним совсем разные и друг друга для Светки заменить никак не можем, только всё равно мне немного обидно.

Всё, надоело мне, спать хочу. Смирнов! Смирнов, алё, очнись! Чего-чего, сумку помоги мне достать сверху. Да нет, не эту, это Светкина. Во, правильно! Давай сюда. Спасибо, Мих. Какой ты любопытный. Тебе-то не всё ли равно, чего надо, то и буду с ними делать. Блин. Да в ухи я себе затычки мастерить стану, вот чего. А то она мне спать мешает, я же спать легла в четыре утра только, всю ночь со Светкой колобродила. Нафига? Тоже спать хочешь? Встал в половине пятого? Зачем? Ах, Овечкину хреново стало, колбасило всего. Понятно. Коллега по несчастью, значит. Ладно, держи, только сам вату из них выковыривай. Да бери больше, не стесняйся, из двух мало ваты получается. Ага. И сумку мою закинь обратно, пожалуйста. Спасибо.

И вот мы со Смирновым вдвоём сидим рядышком и скручиваем себе ватные жгутики для затычек. Автобус неспешно катится по утреннему Суздалю, уже светло, но солнца не видно, так как всё небо сплошь затянуто свинцовыми тучами. А наш экскурсовод в своём любимом стиле опять съехал с темы. С рассказа об истории Суздальского кремля Элеонора каким-то невероятным зигзагом ухитрилась перекочевать на рассказ о разорении Рязанской земли. Ох, ну и сказочница!

...был в эти дни в Чернигове. Узнав о страшном побоище, Евпатий примчался в Рязань. Собрав дружину в 1700 человек, он догнал войско Батыя в Суздальской земле. Евпатий Коловрат и его воины внезапно напали на монголо-татар и вступили в беспощадный бой. Когда у Евпатия затупился меч, он выхватил татарский меч и рубился им. После этого боя Батый послал против Евпатия царевича Хостоврула. В единоборстве с монгольским воином Евпатий рассек его надвое до самого седла. Затем побил еще нескольких монгольских богатырей...

Оно, конечно, вообще-то интересно, но только не после фактически бессонной ночи. Я засовываю готовые затычки себе в оба уха и, довольная и счастливая, откидываюсь на спинку кресла...

Интерлюдия VII-1

Самое страшное, что когда передовой дозор выехал на то ужасное поле, трое из двух десятков девушек были ещё живы. Остальные не выдержали невероятных мучений и уже отошли, но трое, трое пока дышали.

По приказу старшего дозора один из воев развернулся на месте и помчался к основному войску донести воеводе весть о страшной находке. Остальной же дозор приступил к осмотру места татарского лагеря. Что тут был лагерь, что здесь ночевало основное войско, сомнений не могло быть. Сотни кострищ, утоптанный грязный снег с многочисленными следами пребывания здесь огромного числа людей и лошадей, следы телег и саней. А ещё колья.

В паре сотен метров от опушки леса неровным полукругом стояли два десятка вкопанных в землю кольев с нанизанными на них девушками. Видно было, что смерть они приняли страшную, лютую, измывались над ними долго. Их жгли огнём, резали ножами, сажали на колья. Все были столь страшно изуродованы, что даже то, что это девушки, а не парни, можно было понять лишь по жутким ранам на месте отсутствующих грудей.

А в центре, в центре этого полукруга страшных кольев, был вкопан небольшой столб, к которому привязали ещё одну девушку, лицом ко всем остальным. Она была единственной, кого не посадили на кол и у кого уцелели глаза. Собственно, даже лицо у неё почти не было изуродовано, никто её лицо не уродовал, ей лишь отрезали веки, чтобы она не могла зажмуриться. Девушка почти превратилась на морозе в ледяной столб, однако всё ещё дышала. Она дышала.

Она уже умерла, но всё ещё дышала. А что девушка умерла, любому было понятно с первого взгляда, ведь к столбу её привязали её собственной кожей. Начиная от шеи и вниз кожа девушки была аккуратно снята. Вероятно, именно эта девушка чем-то провинилась перед захватчиками и наказывали именно её. Сначала она должна была смотреть, как на её глазах мучают и убивают её подруг, а затем, натешившись, с неё сняли кожу, да так и оставили, привязанной к столбу, наблюдать за агонией других и медленно умирать. Потому и глаза ей оставили — она должна была видеть, что делают с ней и с остальными.

Обнаружив, что девушка ещё дышит, старший дозора первым делом пронзил её мечом в сердце, остановив мучения. Та этого, похоже, даже не заметила, она уже и сама почти перешла Грань. Просто перестала дышать, так и оставшись стоять у столба, подняв к небу лицо с навечно раскрытыми голубыми глазами.

Похожим образом, ударами в сердце, дозорные помогли Уйти и ещё паре всё ещё подававших признаки жизни несчастных. Затем осторожно, как будто это имело какое-то значение для них, девушек принялись снимать с кольев и укладывать в один ряд на грязный снег. Туда же, отвязав от столба, положили и девушку с голубыми глазами, накрыв ту сверху её собственной кожей.

Но вот на разбитой ордой лесной дороге показались первые сотни основного войска рязанцев. Конные воины десяток за десятком выезжали на поле, покрытое многочисленными следами татарского лагеря, приближались к ряду лежащих на снегу замученных девушек, и... молча смотрели на это. Молча. Кто-то теребил рукоять меча, кто-то крепче сжимал копьё, а кто просто молча сидел, судорожно вцепившись в конские поводья. Что ещё они могли сделать? Этим девушкам уже не помочь. Да, этим — не помочь. А другим?

Строй конников дрогнул и раздался в стороны. По образовавшемуся коридору в сопровождении сотников и ближних бояр медленно проехал набольший воевода. Он приблизился к растерзанным телам и внимательно осмотрел их с коня. Спешился. Потом всё так же молча пошёл вдоль страшного ряда, глядя на погибших рязанских девушек. Возле тела, лишённого кожи, воевода замер, потом приблизился к нему и встал на колени у головы девушки.

Минут пять набольший рязанский воевода смотрел в мёртвое лицо. Смотрел и по-прежнему молчал. Затем протянул правую руку, осторожно погладил девушку по голове, и, глядя в мёртвые голубые глаза своей племянницы, едва слышно шепнул ей:

— Олеська...

Продолжение главы 9

Проснулась я от того, что кто-то навалился мне на колени и стал бесцеремонно двигать мои ноги. Открываю глаза. Смотрю — передо мной Светкина спина, а сама она нагнулась и ищет что-то на полу автобуса среди моих ног. Наконец, Светка что-то нашла там. Она разогнулась и продемонстрировала мне свою добычу — у неё в руке была литровая бутылка очаковского кваса. Причём та бутылка была без крышки.

Смотрю вниз, себе между ног. Зашибись. Теперь я сижу прямо посреди довольно приличной лужи, размазывая ту сапожками по полу. И как это понять?

Нехорошие подозрения зародились у меня, когда Светка встала с кресла, подошла к сидящим сразу за нами Медведеву и Кириллову, обозвала их обоих придурками и свиньями, после чего отдала ту открытую бутылку. Ага, так и есть. Это тупорылый Медведев задремал с открытой бутылкой кваса в руках. Естественно, бутылку он выронил, и она укатилась под моё кресло. Да, и жидкость у меня под ногами на самом деле квас, то есть сижу я в сладкой луже. Теперь весь салон липкой обувью уделаю, когда к выходу пойду. А что на это скажет дядя Лёша, наш водитель?..

Чего делать? Да ничего, что тут поделать-то можно? Пока остановки не будет какой, от лужи не избавиться никак, придётся так и ехать. Медведев — придурок! А когда остановка? Мы где хоть едем-то сейчас? Вытащив вату из своих ушей, я поинтересовалась у подруги на соседнем кресле:

— Свет, это мы куда движемся?

— Да уж во Владимир, Суздаль минут пять, как покинули, — отвечает мне Светка.

— Ого! — восклицаю я, взглянув на свои часы. — А я хорошо так придавила, часа полтора продрыхла. Ты давно обратно ко мне пересела?

— Час назад где-то. Там Овечкин заснул, мне скучно стало, вот и вернулась.

— Как он, кстати?

— Лучше. Твоя таблетка помогла, а ещё он всю минералку нашу выдул, очень пить хотел.

— Вот поросёнок, а я как раз попить думала сейчас.

— Может, у этих балбесов сзади попросим? Там не весь квас на пол вылился.

— Да ну их нафиг, не хочу. Ладно, я потерплю, не страшно.

— Как хочешь.

— Свет, я чего спросить-то хотела. Вот вчера вы пока разврату с Овечкиным предавались, я айфон твой листала.

— И?

— Фотку прапрадеда разглядывала.

— Что с того, я ведь разрешила и даже сама тебе её показала.

— А ты говорила, что он на этой фотографии письмо написал, помнишь? Ещё рассказывала, что почерк у него красивый.

— Да, верно, на обороте написано.

— А эту оборотную сторону не сканировали?

— Почему? Тоже сканировали, как же иначе? Ты не нашла разве? Она там рядом.

— Не. Я как-то не подумала. А можно почитать?

— Да читай, конечно, там никаких секретов нет.

— Достань тогда, я почитаю.

— Сейчас, — Светка лезет себе во внутренний карман куртки и вытаскивает оттуда айфон. — Держи.

Включив прибор, я на экране обнаружила какой-то текст мелким шрифтом. Тем текстом весь экран занят.

— А это что? — спрашиваю я.

— Где? А, это Овечкин такой скептик, не верил всё.

— Во что не верил?

— Да Элеонора, пока ты спала, нам про Евпатия Коловрата рассказывала, как он на татар напал. Это такой боярин рязанский, он...

— Свет, я знаю, кто он такой, знаю. А что Овечкин?

— Да не верил никак. Говорит, у Батыя армия в полмиллиона была, и куда там против такой толпы Коловрату с его полутора тысячами бойцов? Его бы, говорит, Батый как муху прихлопнул, даже и не заметив.

— И ты чего?

— Вот, в Инете откопала, показала ему. А то не верит он, видите ли!

— Просто он не понял, что Коловрат не за победой пришёл, а за смертью, он всего лишь умереть хотел, не победить. Победить, конечно, не мог, это понятно. А вот умереть в бою — это совсем иное дело.

— Я примерно так и объяснила ему. Кажется, понял.

Пока же мы со Светкой разговаривали, я непроизвольно читала текст на экране айфона. Маленькие зелёные буковки на чёрном фоне рассказывали мне о последнем бое древнего рязанского богатыря:

...погнался за "безбожным" Батыем, чтоб "испить смертную чашу" наравне со своими князьями, и догнал его в Суздальской земле. Он напал на стан Батыя и с таким неистовством поражал татар, что устрашил самого царя. Татары думали, что мертвые воскресли и бьют их. С трудом удалось им схватить пять человек из его дружины, изнемогших от ран, и привести их к Батыю. Батый расспросил их, кто они. Они сказали, что принадлежат к полку Коловрата и посланы князем Ингварем Ингоревичем рязанским, чтоб его, "сильного царя, почтить и честно проводить". Батый послал шурина своего Хостовруда (иначе Таврула) на Евпатия с сильным полком татарским. Хостоврул хвастался, что приведет Евпатия живым к царю. Но в битве Евпатий, "исполин силою", рассек Хостоврула "на полы до седла" и перебил множество "нарочитых богатырей Батыевых". Наконец татары начали стрелять в Евпатия из множества метательных орудий и тогда только убили его. Когда тело Евпатия принесли к Батыю, он собрал мурз, князей ордынских, и все они дивились Евпатию и его удальцам, говоря, что они бились как бы крылатые и бессмертные, один с тысячью, а два — с тьмою. Батый, скорбя о своих побитых людях, говорил, что если б у него служил такой богатырь...

Интерлюдия VII-2

Кровавое солнце вставало над владимирской землёй. Стальная гусеница закованных в броню конных воинов спешила на север по льду замёрзшей реки. Вперёд! Догнать! Это орда не могла двигаться по льду со своим обозом и осадными машинами, но они, последние воины рязанской земли, они могли. Могли двигаться по льду, так получалось намного быстрее, нежели по суше.

Разговоров не было, лишь изредка звучали короткие команды сотников. Да и о чём им говорить? Большинство из этих воинов уже потеряли в огне нашествия свои семьи, и сейчас в сознании их билась одна лишь только мысль о мести. Догнать!

А даже и те, чьим родным повезло как-то спастись, сбежать в леса, спрятаться в непролазных чащобах, даже и они будущее своё видели лишь в мести. О возможности остановиться, повернуть назад, вернуться к семьям и там переждать беду, не могло быть и речи. Ведь все они — воины. Кто же тогда, если не они? Повернуть назад невозможно.

Крестьянин растил хлеб. На, воин, бери, ешь, будь сильным, защищай меня. Кузнец ковал меч. На, воин, бери, пользуйся, будь сильным, защищай меня. Сапожник шил сапоги. Сам в лаптях ходит, сапоги воину отдал. На, воин, бери, носи, будь сильным, защищай меня. Жена родила сына. Смотри, воин, это твой сын, он вырастет, и ты научишь его владеть мечом. Ты только защити его, пока он ещё кроха несмышлёная.

Не смогли. Не защитили. Не успели.

Кровью и гарью пахнет ныне земля Русская. Кровью и гарью. Они видели десятки сожжённых деревень, прошли через пепелище, оставшееся на месте Рязани, побывали у обгорелых руин Успенского собора. И трупы. Тысячи и тысячи мёртвых русских людей. Крестьян, кузнецов, сапожников. Женщин и детей. Тел было столь много, что их даже не пытались хоронить. Не сейчас, сейчас не время, некогда. Догнать!

Вот кто-то решит: пусть без нас хоть потоп,

Как в пропасть, шагнув из окопа.

А я для того свой покинул окоп,

Чтоб не было больше окопов.

Но два десятка тел замученных девушек всё же не бросили, не оставили их просто валяться на снегу на поживу волкам. Пусть они уйдут к предкам. Пусть ТАМ им будет легко и хорошо, свою чашу страданий они сполна испили и на земле. Страшной была их смерть.

И там же, провожая несчастных, воины принесли и страшную клятву. Запредельное зло требует страшной мести. Христиански бог не смог или не захотел спасти тех девушек, и боярин Коловрат, стоя на коленях перед телом своей мёртвой племянницы, решил просить помощи предков. Решил воззвать к древнему и могучему божеству, которое уж точно никогда не призывало прощать врагов.

Пока валили деревья и готовили большой погребальный костёр, один из воинов топором, как умел, вытесал на том самом столбе, к которому привязали собственной кожей Олесю, суровый лик грозного Перуна. Быка не было, в жертву принесли коня, вымазав его кровью Перуну длинные деревянные усы. Так делали предки.

Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?

Кто выйдет к заветному мосту?

И мне захотелось: пусть будет вон тот,

Одетый во всё не по росту.

Перун с окровавленными усами сурово смотрел из-под нахмуренных бровей на огромный горящий костёр, уносивший к предкам души загубленных рязанских девушек. А сотни воинов клялись древнему богу страшной клятвой. Клялись дойти, не отступить, настигнуть и покарать. И просили у него помощи. Помоги, Перун-громовержец! Помоги, дай силу великую, неизбывную, чтобы рука врагов земли Русской разить не уставала. Помоги.

Не стал отряд ждать, пока прогорит костёр скорбный, оставил лишь Перуна мрачно взирать на него. Некогда, нет времени. Вперёд, догнать!! Перун поможет, древний бог не оставит без помощи внуков своих. И ужаснутся враги, сколь много ни было бы их, ярости и беспощадности мести последних защитников земли рязанской.

Стальная гусеница воинов спешит, спешит по льду реки. Догнать! Набольший воевода Евпатий движется в голове колонны. В Рязани у него оставалась любимая жена, двое сыновей малолетних, да совсем крохотная дочка Любаша, всеобщая любимица. Теперь их нет. Совсем нет. Племянницу Олесю запытали уроды степные, а её брат-близнец наверняка погиб где-то на валах рязанских, пытаясь защитить от врага город, он не мог поступить иначе.

Но жив пока ещё боярин Коловрат. Он всё ещё жив и меч в руке держит крепко. И Перун поможет ему, ему и его войску, не может не помочь. Речной лёд звенел под лошадиными копытами. Кровавое солнце вставало над владимирской землёй. Догнать!!

Разрывы глушили биенье сердец,

Мое же негромко стучало,

Что все же конец мой — еще не конец,

Конец — это чье-то начало...