Биография Толкина

Совершенно невозможно коротко и вместе с тем полно рассказать, как Толкин использовал свои эльфийские языки для того, чтобы придумать имена персонажам и названия географическим местам. И все же вкратце вот как это делалось. Работая над планом, он тщательно продумывал все имена, сперва изобретая их значения, потом переводы на один и на другой язык; окончательная же форма чаще всего выбиралась синдарская. Однако случалось ему действовать и более произвольно. Учитывая сильное пристрастие Толкина к тщательной проработке, это может показаться странным, но иногда в писательском запале он мог создать имя, приятное для слуха, но уделить лишь мимолетное внимание его лингвистическому происхождению. Позднее он отказался от многих таких имен из-за "отсутствия у них смысла", а другие подвергал жесткому филологическому исследованию в поисках объяснения того, как они могли получить столь причудливую и неочевидную форму. Это еще одна сторона его воображения, которую должен понять каждый, желающий разобраться в его стиле работы. Со временем Толкин стал относиться к своим сказаниям и искусственным языкам, как к "реальным" языкам и историческим хроникам, которые надо истолковать. Иначе говоря, при таком ходе мыслей явное противоречие в источнике или неудовлетворительное имя не вызывало реакцию типа: "Это не то, что мне хотелось бы. Надо изменить". Нет, вместо этого он решал проблему с такой позиции: "Что бы это значило? Надо разъяснить". Это все шло не из-за недостатка ума или потери чувства юмора. Отчасти это было интеллектуальной игрой вроде пасьянса (Толкин вообще очень любил пасьянсы), отчасти это происходило от веры в конечную правоту его серьезных изменений ключевых аспектов всей структуры сказания (как это делал бы всякий другой литератор). Здесь, разумеется, противоречие, но так уж обстоит дело: во многих отношениях Толкин был человеком из антитезисов.

Вот какую интересную работу начал он, выздоравливая в Грейт-Хейвуде в начале 1917 года. Эдит с удовольствием ему помогала: она прекрасно переписала "Падение Гондолина" в большую тетрадь. Это был на редкость бесконфликтный период. По вечерам она играла на рояле, а он читал вслух свои стихи или набрасывал ее портреты. В то время она была беременна. Но идиллия не могла продолжаться долго; "окопная горячка" выражалась в конечном счете всего лишь высокой температурой и общим болезненным состоянием42 . Месяц, проведенный в бирмингемском госпитале, явно вылечил офицера Толкина. Теперь его снова ждали родной батальон и служба во Франции. Ехать туда, конечно, не хотелось; если теперь, когда он начал великий труд, немецкий пулемет оборвет его жизнь, это будет трагедией. Но что еще оставалось делать?

Ответ дало состояние здоровья. Перед концом своего пребывания в ГрейтХейвуде он заболел снова. Через несколько недель ему стало лучше, и его временно откомандировали в Йоркшир. Эдит и ее двоюродная сестра Дженни упаковали свои пожитки и переехали вслед за ним на север, поселившись в меблированных комнатах в Хорнси, в нескольких милях от его лагеря. Но как только он приступил к несению службы, ему снова стало хуже, и его поместили в санаторий в Харроугейте.

Это не было симуляцией. Нет сомнений, что симптомы болезни были настоящими43. Но, как писала ему Эдит, "каждый день в постели — это еще один день в Англии'. Да он и сам знал, что выздоровление почти неизбежно приведет обратно в окопы. Как это бывало со многими солдатами, тело отреагировало и поддерживало температуру выше нормальной, а то, что он день-деньской валялся в кровати и накачивался аспирином, ни чуточки не подкрепляло силы. К апрелю он снова был признан годным к службе и направлен на дальнейшее обучение в военную школу связи на северо-востоке. Это был хороший шанс: в случае успешной сдачи экзамена его могли бы назначить офицером связи в йоркширском лагере, а эта должность, вероятно, спасла бы от передовой. В июле он сдавал экзамены, но провалился. Через несколько дней он снова заболел и на второй неделе августа опять попал в госпиталь.

На сей раз в бруклендовском офицерском госпитале в Гулле он очутился в хорошей компании. Группа симпатичных пациентов составила приятный коллектив, и там был его хороший знакомый из ланкаширских стрелков. Толкина навещали монахини из местного католического прихода; с одной из них он подружился, и эта дружба длилась до конца ее дней. Кроме того, он мог продолжать писать. В это время Эдит, уже на последних месяцах беременности, жила вместе с двоюродной сестрой в очень плохих условиях на побережье. Она уже давно сожалела о том, что бросила свой дом в Уорике; в Грейт-Хейвуде было очень хорошо, но сейчас ее жизнь была почти невыносимой. В пансионе не было рояля, еды отчаянно не хватало, поскольку немецкие подводные лодки топили британские корабли, и она почти не виделась с Рональдом: для нее поездка из Хорнси в его госпиталь была долгим и утомительным путешествием. Местная католическая церковь была очень бедной и размещалась в кинотеатре, так что Эдит была недалека от желания ходить в англиканскую приходскую церковь вместе с Дженни (та была англиканского вероисповедания). И наконец, ее изматывала беременность. Она решила вернуться в Челтенхэм, единственный город, который любила и в котором уже провела когда-то три года. Там она, возможно, попала бы в хороший родильный дом, а до этого момента они с Дженни могли бы пожить, снимая комнаты. И они уехали в Челтенхэм.

Примерно в то же время, возможно, в период, когда он лежал в госпитале в Гулле, Толкин сложил другую главную легенду из "Книги утерянных сказаний". Это была история злосчастного Турина, которая позднее получила название "Дети Хурина". И в ней также можно найти определенные следы литературных воздействий. Битва героя с громадным драконом неизбежно предполагает сопоставление с деяниями Сигурда и Беовульфа, тогда как нечаянное кровосмешение с сестрой и последующее его самоубийство совершенно определенно заимствованы из истории Куллерво в "Калевале". И опять-таки это влияние очень незначительно. В величественных "Детях Хурина" смешались исландские и финские традиции, но сама вещь уходит много дальше и достигает такой высокой степени драматической сложности и тонкости в характеристиках героев, какие не часто встречаются в древних легендах.

В челтенхэмском родильном доме 16 ноября 1917 года у Рональда и Эдит Толкинов родился сын. Роды оказались тяжелыми, жизнь Эдит была в опасности. Но хоть Рональда и выписали из госпиталя, но тотчас же, к большому его расстройству, затребовали в лагерь. На юг он смог выбраться почти через неделю после рождения сына. К этому моменту Эдит пошла на поправку. Ребенка они решили назвать Джон Фрэнсис Руэл (Фрэнсис — в честь отца Фрэнсиса Моргана, который приехал из Бирмингема, чтобы окрестить младенца). После крестин Рональд вернулся к службе, а Эдит привезла малыша обратно в Йоркшир. Они поселились в меблированных комнатах в Рузе, деревне, расположенной к северу от эстуария реки Хамбер недалеко от лагеря, где теперь жил Рональд. К этому времени его произвели в лейтенанты, и было похоже, что теперь ему не суждено попасть на континент.

В свободные дни они с Эдит гуляли по сельской местности. Вблизи Руза они отыскали рощицу с зарослями болиголова и там бродили. Вот какой описывал Рональд свою жену в своих воспоминаниях: "Ее волосы были черными, кожа светлой, глаза ясными, и она могла петь и танцевать. И она пела и танцевала для него в роще. Так появилось сказание, ставшее центральным в "Сильмариллионе" история смертного человека Берена, что полюбил бессмертную эльфийскую деву Лучиэнь Тинувиэль, а впервые он увидел ее, когда танцевала она в роще в зарослях болиголова.

Это глубоко романтическое прекрасное сказание заключает в себе такой широкий диапазон чувств, какого Толкин до сих пор еще не описывал, и временами сила страсти становится вагнеровской. Сверх того, это первое у Толкина сказание, где двум влюбленным дается задача, и их путешествие в ужасную крепость Моргота, в которой они надеются достать Сильмарилл из железной короны властителя твердыни, казалось, так же осуждено на провал, как и попытка Фродо донести Кольцо до места, где его можно уничтожить.

Из всех легенд сам Толкин больше всего любил рассказ о Берене и Лучиэнь, не в последнюю очередь из-за того, что в глубине сердца отождествлял Лучиэнь со своей собственной женой. Более, чем полвека спустя в письме к сыну Кристоферу после смерти Эдит он так объяснял свое желание видеть на надгробной плите слово "Лучиэнь": "Она была моей Лучиэнь и знала это. Сейчас я большего не скажу. Но через некоторое время я хотел бы как следует с тобой поговорить; по всему видать, я так и не напишу должным образом никакой биографии — это против моей натуры, она глубже всего выражает себя в легендах и мифах; кто-то близкий моему сердцу должен знать что-то о том, что не попало в записи: ужасные страдания нашего детства; от них мы спасали друг друга, но так и не смогли полностью излечить раны, что позднее часто выводили из строя; страдания, которые мы претерпели после того, как началась наша любовь. Все они (превыше и сильнее человеческих слабостей) могли бы содействовать прощению или пониманию тех промахов и ошибок, которые омрачали порой нашу жизнь и объяснению того, что им никогда не удалось проникнуть глубоко и омрачить память о нашей юношеской любви. Ибо всегда (а особенно, когда я один) будем мы встречаться на лесной поляне и идти рука об руку, чтобы спастись от тени неизбежной смерти до нашей последней разлуки'.

Время пребывания Толкина в Рузе подошло к концу весной 1918 года. Его откомандировали в Пенкридж, один из стаффордширских лагерей, где ему предстояло пройти обучение перед отправкой на фронт. К тому времени все из его батальона, кто еще оставался во Франции, были убиты или попали в плен у Шамен-де-Дам.

Эдит, ребенок и Дженни Гров поехали на юг, чтобы быть вместе с ним. Эдит назвала такую жизнь "несчастной, скитальческой, бездомной"; они только-только поселились в Пенкридже, как Рональда перевели обратно в Гулль. На этот раз Эдит отказалась переезжать. Она устала сидеть с ребенком, часто чувствовала себя плохо (трудные роды долго давали себя знать) и с горечью писала Рональду: "Я никогда больше не поеду вслед за тобою'. А в это время по возвращении в хамберовский гарнизон Рональд снова заболел, и опять его поместили в офицерский госпиталь в Гулле. Эдит писала: "Я думаю, что ты, пожалуй, уже никогда в жизни не почувствуешь усталости, поскольку ты получил огромное количество "Режимов постельных" за те почти два года, как вернулся из Франции'. В госпитале Толкин наряду со своей мифологией и эльфийскими языками самостоятельно понемногу изучал русский язык и продолжал изучать испанский и итальянский.

В октябре его выписали из госпиталя. Похоже было, что мира ждать уже недолго, и Рональд поехал в Оксфорд разузнать, нет ли шанса найти там преподавательскую работу. Перспективы оказались нерадостными: университет почти прекратил деятельность, и никто не знал, что произойдет, когда кончится война. Но когда он обратился к Уильяму Крейги, который преподавал ему исландский язык, он услышал новости получше. Крейги числился в редколлегии "Нового английского словаря", последние части которого все еще составлялись в Оксфорде, и сказал Толкину, что мог бы устроить его на должность помощника лексикографа. Когда 11 ноября война закончилась, Толкин переговорил с армейским начальством и получил разрешение остаться в Оксфорде "с целью завершить образование", вплоть до демобилизации. Рональд подыскал комнаты вблизи своей бывшей "берлоги" на Сент-Джон-стрит, и в конце ноября он, Эдит, ребенок и Дженни Гров поселились в Оксфорде.

ГЛАВА 2. ОКСФОРДСКАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ

Толкин уже давно мечтал о возвращении в Оксфорд. Во время военной службы его мучила ностальгия по колледжу, друзьям, образу жизни, который он вел в течение четырех лет. Он испытывал также неприятное ощущение, что время уходит попусту: ему уже было двадцать семь, а Эдит тридцать. Но наконецто они могли насладиться тем, на что давно уже надеялись: "Нашим Домом".

Понимая, что он вступил в новую стадию жизни, Толкин начал после новогодних праздников 1919 года вести дневник, в котором фиксировал основные события жизни и свои мысли по этому поводу. Начав его обычным почерком, далее он стал использовать замечательный алфавит, только что им изобретенный. Он выглядел смесью древнееврейского, греческого и стенографии Питмена. В дальнейшем Толкин решил включить его в свою мифологию под названием "алфавит Румила" (в честь эльфийского мудреца, персонажа сказаний). Все дневниковые записи были сделаны на английском, но с тех пор только этим алфавитом. Единственная трудность состояла в том, что Толкин никак не мог выбрать окончательную форму алфавита; менялись буквы, менялось их произношение, так что один и тот же знак в течение недели означал звук "р", а на следующей неделе "у". Автор порой и сам забывал регистрировать эти изменения, и по прошествии некоторого времени ему самому чтение ранних дневниковых записей давалось с трудом. Решения раз и навсегда сохранить вид алфавита оказывались невыполненными: здесь, как и во многом другом, неустанное стремление к совершенству заставляло непрерывно уточнять и отлаживать.

При наличии терпения дневник можно расшифровать; он дает детальную картину новой жизни Толкина. После завтрака он покидал дом 50 по Сент-Джон-стрит и направлялся в дом "Олд-эшмолейн" вблизи от Броуд-стрит, где работали составители "Нового английского словаря". Это помещение Толкин прозвал "большим складом пыли для глубоких-преглубоких раздумий". Там небольшая группа специалистов трудилась, создавая самый полный словарь английского языка из всех когда-либо составленных. Они начали работу в 1878 году. К 1900 году разделы, включающие буквы от A до H, были опубликованы, но война вызвала задержку, и восемнадцать лет спустя буквы от U до Z еще не были проработаны. Сэр Джеймс Мюррей, с самого начала бывший редактором издания, умер в 1915 году, и теперь работу курировал Генри Брэдли. Это был выдающийся человек: двадцать лет он проработал на фабрике ножей в Шеффилде прежде, чем полностью отдался учебе. Он сделался видным филологом44.

Толкин с огромным удовольствием работал над словарем. Ему нравились коллеги, в особенности опытный С.Т. Анъен. В первые же недели ему поручили исследовать этимологию слов warm, wasp, water, wick (lamp) и winter. Некоторое понятие о трудности задания можно получить, проглядев попавшую в конце концов в печать статью о слове wasp. Не Бог весть какое трудное слово, но в соответствующем параграфе цитируются сходные формы на древнесаксонском, средневековом и современном голландском, древневерхненемецком, средневековом верхненемецком и нижненемецком, современном немецком, древнетевтонском, примитивном пратевтонском, литовском, древнеславянском, русском и латинском языках. Толкин полагал, что эта работа дала ему очень и очень много полезного в части изучения языков, и с таким утверждением можно легко согласиться. О периоде работы над словарем, т.е. о 1919-1920 годах, он однажды написал: "В эти два года я узнал больше, чем за любые другие два года в моей жизни'. Работу свою он делал великолепно, даже по меркам редколлегии словаря, и д-р Брэдли сообщал: "Его работа доказывает незаурядное владение англо-саксонским, а также фактами и принципами сравнительной грамматики германских языков. Я бы даже сказал, что никогда еще не видел столь знающего филолога такого возраста'.