Заблудшие

— Посмотрим, — хмуро бросил он на последок и широко зашагал прочь, не оглядываясь на оставшуюся старушку.

Ему хотелось скорее уйти, скрыться от щемящего взгляда полусухих, полусклизских старческих глаз и скребущего голоса, взбивавших в нем то, о чем он, если и задумывался, то мимоходом, сразу забывая. Это бередило и тревожило, вилами пыряло все Игоревы стремления и расчеты, гоня их прочь. А что он получит взамен. Утратит лицо, оно смажется и исчезнет, Игорь станет сам не свой, одним из однотипных миллионов. Этого нельзя допустить!

Уже смеркалось, сгустились поздние осенние облака. Лес потемнел, деревья утратили контуры и виделись теперь перекореженными чудовищами, за спинами которых, оскалившись, сидел мрак. Игорь не замечал, заткнув уши, пьяно пошатываясь от многоградусных противоречивых мыслей, он быстро брел обратно в деревню, в дом, где, как ему верилось, если его и не ждут, то хотя бы горит нежный теплый свет. На полпути он остановился, сам не зная почему, обернулся. Вдали еще был виден храм, он осуждающе сверлил Игорю переносицу пустотой черных проемов, будил стыд и совесть.

— Отстань! — закричал Игорь, не боясь быть услышанным.

Но лес ответил убегающим эхом, снова повисла тишина, и, обманутый пустыми надеждами, Игорь побрел дальше.

V

Густое варенье под тяжестью скукожившихся вишен тянулось, капало, неторопливо ползло по горлу, а ледяная ложка жгла пухлый язык. Горячий, некрепкий чай, в котором плавал разбухший, дряблый лимон, похожий на аквариумную улитку, выбравшуюся из толстокорой желтой раковины, приятно согревал оцепеневшую Алину. К вечеру она немного пришла в себя, Игорь ее почти не волновал, и девушка уже потихоньку свыкалась с мыслью, что больше его никогда не увидит. Было еще больно, но уже не так, не до рези или колкости, просто мутно и тревожно, что, конечно же, пройдет, надо только вытерпеть. Он же сам захотел смерти, так что ее вины здесь нет и задумываться над этим не стоит. Вон из мыслей, прочь, уйди.

Вечером зашла в гости баба Валя и, как, предчувствуя хмурое настроение соседки, принесла с собой банку своего варенья. Алина встретила ее несколько сурово, с долей серьезных расспросов и внушений, поскольку догадывалась, кто причастен к утренним обманам, но после второй чашки притихла, посмирнела и уже не злилась на сердобольную бабу Валю.

— Спасибо вам, конечно, — сказала она, выслушав рассказ соседки, — но попрошу, на будущее, не лезьте вы в мои личные дела. Хорошо?

Баба Валя послушно закивала, подлила Алине еще чаю и перешла на совсем другие темы, более сдержанные и спокойные.

Она говорила все о тех же зимних заготовках дров, когда входная дверь затряслась от яростного стука. Алина вздрогнула, дешевая чашка с бледным сиреневым цветком на боку так и остановилась у приоткрытых губ, глаза уставились на бабу Валю.

— Кто там? — беззвучно спросила Алина, кивнув на окно, прося этим коротким жестом выглянуть соседку за занавеску.

— Игорь! — больше вскрикнула, чем ответила баба Валя. — Смотри-ка, вернулся. Впустить? — спросила она с осторожностью.

Алина посерела, побледнела, весь недавний румянец, выступивший после чая, впитался обратно в щеки и чуть погодя вовсе выветрился. Она онемела и, чтобы хоть как-то дать понять бабе Вале, что делать дальше, по-глупому закивала.

— Хорошо, хорошо, ты только не волнуйся, — забеспокоилась соседка, увидев, как резко изменилась Алина в лице, торопливо поднялась и направилась к двери, — давай я впущу, а сама уйду. А то у вас разговору не выйдет, ладно? Если чего, ты знаешь, что делать, да?

— Да, — выдавила Алина, хотя и понимала что-либо с трудом.

Баба Валя скрылась, а на ее месте, спустя секунду появился запыхавшийся, усталый, взъерошенный, как после сна, Игорь.

— Ты на каком сеновале валялся? — как ни в чем не бывало, небрежно спросила Алина, потягивая чай.

А на сердце ломались кости, секли обломками. Только бы сдержаться, не дать страхам валом вырваться на волю.

— На церковном, — огрызнулся Игорь и, не спрашивая, не получая разрешения, уселся на табурет бабы Вали, притянул к себе ее чашку и, залпом выпив, предложил, — ты, стало быть не удивлена моему возвращению?

— Я ничему уже не удивляюсь, даже твоему непрерывному хамству. Зачем явился-то, мне казалось, что утром я довольно ясно выразилась.

— Ясно-то ясно, только не честно как-то вышло, Алиночка, — обиженно развел руками Игорь, — я-то не призрак и не мертвяк. Я живой.

— Да я уже вижу, ну а я-то что могу поделать? — передразнила его Алина, встав с места, — это, Игоряша, не мои проблемы, понимаешь? Я тебе в убийцы не нанималась. Я не киллер.

— А кто же тогда?

— Человек, — Алина еле сдерживала подступающий к горлу нервный клекот, — человек обыкновенный.

Игорь не замечал ее напряга, ему думалось, что Алина, припомнив ему утренние издевки, отомстила, не подвела к нему кончину, а теперь держит наглый ответ, что его не мало заводило. " Я думал, ты другая, — перебиралось у него в голове, пока раздраженные глаза пилили Алину, — я думал, ты — честная, отзывчивая. А ты! Да ничем других не лучше! Зараза безжалостная!"

— Да уж не обыкновенный, Алина. Ты должна была смерть ко мне пригнать.

— Должна? — взвилась Алина. — Я никому, ничего не должна. Тем более тебе. Ты хотя бы каплю совести поимей.

— Чего нет — того нет. Выветрилась! Значит, не должна?

— Нет!

— Ну, значит и я не должен. Никому и ничего. У тебя здесь не плохо, места много. Я, пожалуй, тут останусь. Пока что.

— Ты что, сдурел?!

Эмоции хлынули потоком через прорвавшуюся дамбу. Алина раскраснелась, как спелый томат, припала плечом к стене, от возмущения шевелила губами, но не говорила — идей не было. Все смыло и унесло абсурдное заявление Игоря. " Ты, ты, ты" — только и повторяла она, размахивая руками, что — то пытаясь объяснить, но Игорь не понимал.

— А что такое, почему нет, — жалил и жалил он, — идти мне больше некуда, а жить, пока не помру, где-то надо. Помогу тебе по хозяйству, пока что, в благодарность, так сказать. Чем быстрее выполнишь свое обещание — тем быстрее окажешься в долгожданном одиночестве. Вот так.

— Да как же ты не понимаешь, — Алина в сердцах, не жалея себя, постучала кулаком по лбу, — я же не специально смерть призываю. Она просто приходит, сама по себе. Как же тебе еще объяснить-то?

— Ну, так что ж она не пришла-то? — ехидно спрашивал Игорь. — Ведь все вышло так, как надо, кроме конца.

— Ну не знаю я, Игорь, не знаю. Просто прошу оставить меня в покое. Я тебе больше ничем не могу быть полезной. Уходи, ищи смерть в другом месте, если она тебе так нужна.

— Искал уже, — вздохнул Игорь, — бесполезно. Я ее не вижу, Алина, что только не пробовал.

— Может, тогда и не стоит искать? — с мольбой спросила Алина, взглянула на Игоря, и в глазах ее было столько боли, столько страдания в приоткрытых губах и сплетенных пальцах, что Игоря передернуло.

Он остыл, выпустил пар и видел перед собой не злобную, жадную бестию, изъедающую его своими обманами, а человека, быть может, понесчастнее его.

Он сам себе хозяин, в его воле творить то, что он хочет. А она. Да видно же насквозь, что и жить она здесь не хочет, и от людей бы не бежала бы. Если бы не бы. Она скована, забита, заточена. Ей руки связали, заткнули рот. Она не хочет, но ее заставляют. Кто или что? Жизнь, судьба, Бог? А, может, она сама?

Игорь был готов уже развивать эту тему, когда запнулся в нерешительности и решил прежде завершить начатое.

— По мне — это единственное что мне еще надо.

— Надо?! — воскликнула Алина и залилась, страшно запрокидывая голову, громким, ненормальным смехом, вставляя то и дело между его переливами.

— Вот уж насмешил. Жить для того, чтобы умереть. Вот это философия. Что же мы тогда при рождении не умираем?

— Хватит ржать, — процедил обиженно Игорь.

— Не могу. Жизнь — это величайший дар и не ее вина, что ты ее никак разукрасить не можешь. Кто-то за жизнь, как за былинку цепляется, вытягивается, а этот от нее избавиться хочет.

— Это мое дело, не суди, ты меня не знаешь.

— А ты не кричи, — Алина вытерла выступившие на глазах слезы.

Нервы обнажились до боли, и она уже не контролировала сама себя. То слезы, то смех, то все вместе — обыкновенно для человека доведенного до отчаяния. Ничего не разобрать, не понять. Одно лишь раскаленное олово.

— Во — первых, — продолжала она, выждав паузу, — какое право ты имеешь избавляться от жизни, если она принадлежит не тебе. Иначе, раз ты ее так не любишь, что вообще родился. Решаешь не ты! Во— вторых, если бы все было так плохо, тебе бы ее не дали. И только твои проблемы, если ты в ней не видишь радостей. И, в-третьих, если тебе наплевать на все высказанное, какого ты тогда сюда приперся? В Москве-то тысяча и один способ с жизнью счеты свести. Ехать никуда не надо, благодать.

— Да не мог я, — разъярился, наконец, Игорь, — не было у меня там способа, чтобы сразу. Бах, и все. Понятно тебе? Я попробовал многое, ты даже себе не представляешь сколько. Я на крыше стоял, в шаге от края, вниз глядел, на людей, на машины, на деревья. Знаешь, какие они — меньше блохи, жалкие, ничтожные. Между пальцами можно растереть. Я чувствовал себя хозяином, владыкой всего мира. Я дружил с ветром, он, только он и был там со мной, на вершине мира. Знаешь, что это такое, когда его потоки проскальзывают под руками, и тогда ты понимаешь, что крылья есть, невидимые, бесплотные, но есть. Распустить их — значит стать свободным от всей этой земной гадости, мрази. А я не смог. Встал, взглянул и ничего под ногами не увидел. Не было там спасенья, глухо, как в старой, пыльной банке.

— Струсил! — цапнула Алина, насмехаясь, крутанулась на месте и нараспев продолжала. — Трус, трус, трус. Жалкий трус.

— Замолчи!

— А с чего бы это? Всего боишься. Жить, бороться, даже решительный шаг сделать. Все на других готов скинуть, лишь бы себе мороки было поменьше. Слабак, хлюпик.

Игорь опешил от подобных смелости и наглости, короткий спазм стиснул горло, а ярость на ехидство и словесные уколы угрожающе булькнула внутри. Он вскочил с места, схватил беснующуюся Алину и долго-долго тряс за плечи, стремясь выгнать из нее эту чушь.

— Не смей, никогда, не смей мне такое говорить! — остановился он и крикнул в стервозные глаза из-под выгнутых горбиком бровей.

— А что такое, правданька глаза зарезала? А ты поморгай, может со слезкой и выкатиться.

— Какая же ты все-таки..., — пораженный, он хотел сказать что-то оскорбительное, но во время остановился и весь гнев выдохнул, как алкаш перед стопкой.

— Кто, ну кто, скажи, — не унималась Алина.

— Язва!

Конечно, она ждала чего-то иного, более грубого или жестокого. Она бы стерпела обиду, как терпела не свойственный ей эгоизм. Все бы пережила и выждала, желая исчезновения этого противного типа. Оскорбила бы и загнобила, лишь бы задеть его мужское себялюбие и вынудить Игоря уйти. Что угодно, ради покоя. Но нет же, этот стоял, как вкопанный и, если и злился на Алину, то умело подавлял ее в себе. Такой действительно никуда не денется, пока... Пока что?!

Алина сбросила его руки и козой отскочила в сторону.

— Значит, не уйдешь? — спокойнее, но все еще несколько напряженно спросила она, внимательно и осторожно глядя на Игоря.

— Нет, пока не умру.

— Да, пожалуйста, отлично! — негодуя, Алина метнулась к печи, с грохотом сорвала крышку со старой потертой кастрюльки, неглубоким половником несколько раз черпанула ароматную гущу и поставила на стол подбитую тарелку с аппетитной порцией борща. Движения ее были резки и неосторожны, на Игоря она не смотрела — один его вид будил в ней мегеру.

— Нравиться нахлебничать — пожалуйста, — пояснила она свои странные, неожиданные действия, — только не думай помереть с голода. Я не позволю!

— Спасибо, — не стесняясь, Игорь сел за стол и, вооружившись алюминиевой ложкой, жадно принялся глотать вкусный суп. Живот благодарно заурчал и закрякал.

Алина отвернулась в угол и так стояла, пока не стихли спешные удары ложки о вогнутые бока тарелки. Она щурилась от них, незаметно для Игоря вздрагивала, но виду старалась не подавать. Не хотелось больше демонстрировать свою слабость, не было в том ни смысла, ни толку, все равно бы этот сумасшедший наглец не стал менять решений.

Он ее выпотрошил, выжал, как стираную вещь, обессиленной и злой, ей хотелось крепко закрыть веки, пускай и до боли, до судороги, но лишь бы, когда открыть их снова не видеть эту ухмыляющуюся физиономию. Стереть его из жизни и памяти, как информацию с флешки — вот был бы выход. Но нет, еще сотни раз нет, мечты остаются пыльными мечтами, а реальность еще не раз полоснет щупальцем, оставляя жгучий след. С этим мерзопакостным гаденышем ей теперь жить под одной крышей, кормить и одевать, пока не откинется, о чем, не смотря на всю свою неприязнь к Игорю, Алина думала с ужасом. Пусть живет, фиг бы с ним, только бы не помер рано.

— Очень вкусно, — голос Игоря, сытый и отчасти довольный вынес Алину из раздумий пенным валом, — сама готовила?

— Нет, — огрызнулась девушка, не оборачиваясь, — черти помогали.

— Ну, тогда ладно. А то если ты меня так будешь кормить постоянно, я скорее не от голода — от обжорства умру.

Игорь еще не простил Алине только — только нанесенного оскорбления, но сытный борщок несколько поубавил пыл его гнева. Еда обладает удивительным свойством губки — всасывать в себя весь негатив. Игорь подобрел и обмяк, но все еще не позволял себе окончательно менять расположение к девушке.

Она его удивляла бесконечно. Алина пронзительно светилась ненавистью к людям, даже не спрашивая — он понимал, что кто-то когда-то с ней сотворил нечто ужасное, из-за чего она по сей день готова проклинать весь род людской. Кто и что — Игоря это ядрено интересовала, но спрашивать сейчас у этого, до каменных мышц напряженного человека, он не решался. Как и о другом моменте.

Почему Алина, со всеми скопившимися в ней черными чувствами, при ее сверхъестественных способностях, вместо того, чтобы мстить, жестоко карать своих обидчиков, изводить самым изощренными способами, бежит в глушь Тульской области, прячется и никому не желает зла. Два несостыкуемых куска, составляющих сущность этой женщины. Древний сфинкс, искрящий загадками, но не уничтожающий за ошибки.

Она обернулась, но не подняла глаз, бросилась в соседнюю комнату, вернулась со стопкой постельного белья, не упустив шанса злобно зыркнуть на блаженно развалившегося Игоря, отнесла белье в каморку, служащую некогда спальней, и, остановившись посреди кухни, строго заговорила, чеканя каждое слово:

— Жить будешь там, — она ткнула пальцем на каморку, — делай, что хочешь, как хочешь — меня это не волнует. Помрешь в доме или на моей территории — закопаю в лесу под корягой. Вот так. Ко мне не вздумай лезть, иначе...

— Иначе что? — засмеялся Игорь. — Расскажи, расскажи, мне весьма любопытно.

Алина хватанула со стола длинный кухонный нож и грозным жалом выставила перед собой. Игорь засмеялся еще глубже.