«Какие подсказки? О чём?» — полюбопытствовала Цветанка.
«Обо всём, — вздохнула женщина-оборотень. И добавила: — Не знаю даже, зачем я тебе всё это рассказала. Желторотая ты совсем, где уж тебе понять...»
Вой призрачного волка пронзил Цветанку серебристой стрелой печали. Озарённая чарующим сиянием полянка поплыла перед её глазами от слёз, а светящиеся шарики осыпали её щёки прохладными поцелуями, будто стараясь утешить; повинуясь властному порыву, воровка подползла к сидевшей на земле Невзоре и робко обняла её за шею, заглянула в угрюмые, полные человеческой боли глаза.
«Не говори так, — прошептала она. — Я понимаю... И у меня сердце надрывается от всего, что тебе довелось вынести. Я не знаю, какие слова нужно произносить, чтобы твоё заклятие исчезло, но пусть оно исчезнет. Я хочу, чтоб ты была свободна, чтоб никто не мучил тебя, не тянул из твоих жил кровь. Будь же вольной, как ветер!»
С этими словами Цветанка поцеловала Невзору в отпечаток на шее. Губы ей обожгло, точно она прикоснулась ими не к коже, а к раскалённому железу, а Невзора откинулась назад, как от толчка. Пятно вспыхнуло белым сиянием, а потом осыпалось с кожи тёмным пеплом. Посветлевшие глаза женщины-оборотня наполнились влажным блеском, сурово и яростно сжатый рот дрогнул, и она схватилась за свою шею... Теперь от пятна остались только крупицы тающей пыли.
«Это что?! — потрясённо уставившись на свою ладонь, хрипло воскликнула Невзора. — Оно... сошло? То есть, я теперь...»
Не договорив, она снова дико перекувырнулась с подскоком: если от земли оторвалась одна пара человеческих ног, то вернулись на неё уже две пары чудовищных волчьих лап. Всё, что в этом звере осталось от Невзоры — это косящий глаз и шрам на морде, да ещё редкие седые волоски в шерсти. Низко пригнув лобастую голову, огромная волчица несколько мгновений стояла перед Цветанкой с сомнением и надеждой в потрясённых глазах, а потом прыгнула куда-то за деревья — и поминай её как звали, только земля из-под лап брызнула. Она мчалась, удаляясь от капища — места, которое приковало её к себе незримой цепью... Очевидно, для того чтобы проверить, удастся ли ей вырваться за пределы круга, очерченного заклятием.
Цветанка осталась ошеломлённо сидеть в окружении лесных духов, ластившихся к её рукам. Натянутая тетива ожидания скрипела: получилось ли? Вернётся ли Невзора? Если она убежала навсегда, то... хорошо. В таком случае пожирать жертв станет некому: когда ещё Барыка найдёт себе нового ручного оборотня! А Невзора наконец обрела свободу, чему несказанно радовался призрачный волк внутри у Цветанки, щекоча ей сердце своим загривком.
Но вот чёрная тень мелькнула меж деревьев. Сердце светловолосой воровки камнем рухнуло вниз... Неужели ничего не вышло? Может, волхв обманул, и заклятие не снять? Мало ли, что он мог сболтнуть, напившись мухоморовки... Однако уже в следующий миг, когда волчица предстала перед Цветанкой, стало ясно, что всё не так плохо. Слишком явной и разительной была перемена в её взгляде и поведении: она тут же принялась по-щенячьи носиться по полянке, гоняясь за жуками и блуждающими огоньками. Если жуки время от времени с хрустом исчезали в её пасти, то светящиеся шарики оказались чересчур вёрткими и неуловимыми: как ни прыгала волчица, задрав мохнатый хвост и вздыбив шерсть на загривке, ни одного лесного духа ей не удалось поймать. При этом её глаза было не отличить от этих огоньков: они так же округлились и весело сияли. Наблюдая за её уморительными ужимками, Цветанка не удержалась от смеха. Зрелище резвящегося оборотня — диковинная штука, которую не каждый день увидишь!
«Что? Получилось? Ты свободна?» — в нетерпении вскричала она.
Волчица высоко подскочила, и её пасть — хам! щёлк! — поймала последнего жука. Плюхнувшись в траву, она принялась кататься с боку на бок, стучать хвостом по земле и весело повизгивать. Ещё миг такого щенячьего восторга — и Цветанка не удержалась бы от почёсывания пуза зверя, но тут он перекувырнулся и снова стал Невзорой. Выпрямившись во весь рост, женщина-оборотень рассмеялась, подхватила Цветанку в охапку и закружила её по полянке. Этим она без слов ответила на пышущие жаром нетерпения вопросы юной воровки.
Цветанка вжалась спиной в землю под нависшей над нею Невзорой. Лицо женщины-оборотня приблизилось, и в щекотном сумраке спутанных волос прошелестел тёплый выдох:
«Благодарю тебя...»
Руки женщины-волчицы, в порыве радости оставившие на коже Цветанки синяки, были твёрже железа, а губы оказались очень нежными. Почувствовав, что в грудь ей упираются соски Невзоры, воровка мучительно покраснела, а та засмеялась и чмокнула её в обе пылающие щеки.
«Ты даровала мне свободу. Проси взамен всё, что пожелаешь — постараюсь исполнить», — сказала Невзора торжественно.
«Мне ничего не нужно, — просто ответила Цветанка. — Единственное, чего я хочу — это жизнь для тринадцати девиц, которых Барыка хочет принести в жертву. Не убивай их, ладно? Пусть все думают, будто Маруша отказалась принять жертву».
Глаза Невзоры сузились, сверкнув острой, холодной сталью с дымчато-бирюзовым отливом.
«У меня есть мысль получше, — промолвила она с недоброй усмешкой. — А теперь ступай домой и ничего не бойся. Спи спокойно: никто твоих девиц не тронет... никогда больше».
Домой Цветанка плелась словно по колено в вязком тумане: слабые ноги еле шагали, руки повисли плетьми, но душа сияла тихой радостью. Кто бы мог подумать, что у Марушиного пса окажется непокорное человеческое сердце! А вот курица так и осталась забытой где-то в лесу — о ней Цветанка вспомнила слишком поздно, когда уже подходила к своему дому. Еды сейчас нигде нельзя было раздобыть, и каждый клочок мяса, каждая корочка хлеба, каждая горсть крупы казалась сокровищем. Сама Цветанка как-нибудь обошлась бы, но у неё дома были голодные ребята...
«Вот и я, мелюзга, — устало проговорила она, обнимая и гладя по всклокоченным головам обступивших её детей — тех, кто ещё смог подняться на ноги. Их глазёнки блестели тревогой. — Всё хорошо, родные. Как вы тут?»
«Берёзка вернулась! — радостно объявил Олешко. И добавил уже с беспокойством: — Вот только слёзы всё точит, никак не успокоится...»
Цветанка встрепенулась. Усталость мигом прошла, когда она увидела притулившуюся в углу у печки девочку. Обнять, укутать руками, как крыльями, расцеловать в заплаканные глаза — всё это в один миг захотелось сделать Цветанке.
«Ну, ну, Берёзонька, — ласково прошептала она, садясь рядом и обнимая девочку за узкие плечи. — Всё позади... Как же тебе удалось вернуться?»
Из глаз Берёзки беспрестанно струились слёзы, и она не смогла вымолвить ни слова. За неё ответил Олешко:
«Её отпустили. Волхвы-то, вишь, выбирали тех, кто получше, покрасивее, поупитаннее... А Берёзка у нас — заморышек, кожа да кости. Не годится в жертвы. Вот и прогнали её на все четыре стороны!»
Берёзку затрясло от череды частых всхлипов:
«Они нас... худых... отпустили... А тех... оставили! Перед самым восходом... отдадут их... Марушиному псу на растерзание...»
Прижав к себе тоненькое содрогающееся тело, Цветанка гладила хрупкие выступающие лопатки Берёзки. В самом деле, одни косточки.
«Ну, ну... Не плачь, золотце, успокойся. Никто их не растерзает, — заверила она. — Думаете, ребятки, где Заяц пропадал? А Заяц с тем самым псом встретился, которому девчонок скормить хотят. Нашли мы с ним общий язык... Так вот, не будет он их убивать, так и знайте. Не примет Маруша жертву, и волхвы будут посрамлены!»
Ребята застыли с разинутыми ртами.
«Не может быть... Брешешь ты! — пробормотал белобрысый Прядун, носивший рубаху с красной заплаткой на животе. — Марушин пёс тебя сожрал бы!»
«Хотите — верьте, хотите — нет, — вздохнула Цветанка. — А у меня уж нет сил препираться и доказывать... Утром ступайте к Озёрному Капищу — своими глазами всё увидите. А сейчас — всем на боковую! Утро вечера мудренее».
Только одна бабушка Чернава ничему не удивилась. Вытирая привычно слезящиеся глаза, она прошамкала задумчиво:
«Лишь тот найдёт с Марушиным псом общий язык, кто сам под сенью Марушиной длани по земле ходит...»
Не нашла Цветанка, что ответить на эти слова, а ребята ничего не поняли — только испуганно захлопали глазами. Повздыхав, бабушка забралась на печку и устроилась подле Драгаша, а Цветанка взяла с собой под волчье одеяло натерпевшуюся горя Берёзку. Девочку мучили страхи, и Цветанка защищала её в своих объятиях от жуткой тьмы, надвигавшейся из всех углов.
«Спи, спи, голубка, не страшись, — шептала она, касаясь губами Берёзкиного лба. — Не тронет их пёс...»
«А ежели он тебя обманул?» — не унималась девочка.
«Не обманул, я сердцем чую», — ответила Цветанка твёрдо.
Глаза Невзоры стояли перед её мысленным взглядом — угрюмые, с виду волчьи, но полные света человеческой души. Могли ли эти глаза лгать? Цветанка чувствовала: нет. Эта уверенность, твёрдая, как одинокий утёс над речным простором, и убаюкала её. Сквозь дрёму Цветанка ещё некоторое время чувствовала, как Берёзка ворочается и вздыхает под боком, а потом провалилась в чёрную пустоту.
Поднял её торжественный трубный вой призрачного волка. Цветанке приснилось, что её ночной собеседник и незримый помощник стоял на голой каменной вершине и, задрав морду к подрумяненному молодой зарёй небу, пел свою песню. Её упруго выбросило из сна в явь, к сладко сопевшей под волчьим одеялом Берёзке.
«Вставайте, поднимайтесь! — зашумела Цветанка, расталкивая всех. — Идёмте к Озёрному Капищу! Вот увидите, как Барыка опозорится! Нельзя пропустить такое зрелище!»
Даже слабый отвар яснень-травы доказал свою целебную силу: те из ребят, кто ещё недавно задыхался, выплёвывая ошмётки разжиженных лёгких, сейчас были живёхоньки — только слегка покашливали. Чувствовали они себя ещё слабоватыми, и Цветанка велела им лежать дома. Бабушка с кряхтеньем слезла с печки, а Берёзка, протирая грязными кулачками заспанные глаза, растерянно моргала.
«А Драгаш... Его тоже возьмём?» — беспокоилась она.
«А ты оставайся с братишкой и ребятами тут, — ласково сказала ей Цветанка. — Печку истопи да кашу свари — крупу вроде ещё не всю подъели, на варево должно хватить».
Берёзка, услышав такие распоряжения, окончательно проснулась. Кинувшись к Цветанке, она уцепилась за её рукав.
«Я с вами пойду! Мне одной страшно!» — дрожащим голоском пропищала она.
«А кто сказал, что ты одна? — Цветанка приобняла девочку одной рукой, а второй заправила прядку волос ей за ушко. — С тобой, вон, ребята будут. И Драгаш. Кто-то же должен на хозяйстве оставаться да за больными доглядывать! Ну, будь тут за старшую. Всё будет хорошо, ты у нас умница».
Цветанка оставила Берёзку дома ещё и потому, что не следовало той возвращаться в то место, где она вчера пережила такой страх. Нечего ей там было делать. Пусть и не выбрали её в жертвы, отпустили живой, но натерпеться Берёзка успела немало в ожидании ужасной смерти от клыков Марушиного пса. Девочка провожала их со слезами на глазах и до последнего упрашивала взять её с собой, но Цветанка знала: так будет лучше.
На берегу озера собралась толпа народа, несмотря на ранний час: нашлось немало желающих поглядеть, как Марушин пёс будет терзать жертв. Тут уместились, конечно, далеко не все горожане — только самые смелые и самые здоровые. В пронзительно-синем предрассветном сумраке слышался бабий надрывный вой:
«Ой, доченька моя, Лебёдушка! Ох, люди добрые, что ж это делается, что творится?! За что ей, невинной, никому зла не сделавшей, выпал этот жребий горький, проклятый? Да как же мне жить-то теперь? Люди добрые, неужели вы такое допустите? Неужели дадите этому злу свершиться?! Сделайте же что-нибудь, люди-и!»
В ответ ей пробасил мужской голос:
«Не вой, мать, дочери своей душу в её смертный час не надрывай. Ведь слышит она тебя! И без того тяжко ей, а тут ещё ты причитаешь...»
Как хотелось Цветанке успокоить безутешную мать! Увы, народ так тесно толпился перед капищем, что протолкнуться не представлялось никакой возможности. Увещевания мужчины не помогли, и к причитаниям матери Лебёдушки присоединились голоса ещё нескольких матерей.
Мосток и берег охраняла конная дружина с мечами наголо, а немного в стороне от толпы расположился в седле своего вороного скакуна сам глава Гудка, Островид — в расшитом золотыми узорами плаще с меховой опушкой, высокой чёрной шапке и красных сапогах с загнутыми носами. Его украшенный драгоценными камнями накладной воротник в высоту равнялся с висками. Рядом с ним, также не спешиваясь с коней, ждали начала жертвоприношения его приближённые. Среди них Цветанка с ожесточённым содроганием сердца узнала его сына Бажена. Живёхонек, боров этакий, и ничего ему не сделалось за время мора — даже жирка на боках не убавилось... В душу Цветанки полуночным татем закралась тоска по Нежане, которая глубоко в сердце навек осталась её невенчанной невестой: жива ли, здорова ли, не коснулось ли её мертвящее дыхание повальной хвори? Но только на мгновение посетила её эта мысль, а уже в следующий миг Цветанка устремила взгляд в сторону капища.
Голова Марушиного идола была, очевидно, полая: сквозь пустые глазницы сочился жутковатый свет. Глазницы всех собачьих черепов тоже светились: скорее всего, в них были вставлены свечи или обычные масляные лампы. Цветанка ничего сверхъестественного в этом свете не усматривала, а вот на собравшихся на берегу зевак он производил пугающее впечатление. Рубашки тринадцати приговорённых к смерти девочек жалобно белели у подножья деревянного истукана. Обречённых на мученическую гибель девственниц связанными по рукам и ногам рассадили вокруг жертвенника, позволив им прислониться спинами к холодным каменным глыбам. Ни крика, ни стона не слышалось от них: Барыка, видимо, опоил их каким-то дурманным зельем, чтоб притупить боль, которую им предстояло испытать. Что творилось в их юных головках, в их неокрепших душах? Может быть, зелье сделало своё дело, погрузив их в тягучее болото бесчувственности, а может, какие-то из них выпили его недостаточно и были сейчас мучимы предсмертным ужасом, слышали крики матерей и рвались к ним всем сердцем... Впрочем, кошмару не суждено было сбыться: Цветанка крепко верила слову Невзоры.
Сам Барыка стоял в воротах, опираясь на свой посох с черепом, глазницы которого также излучали свет; ветер колыхал его бороду и длинные седые космы, спускавшиеся по плечам свалявшимися прядями. Двое его учеников — чуть моложе Барыки, но тоже седовласые — расположились по обе стороны от ворот, держа большие чаши для крови, которую они собирались добыть из растерзанных тел.
