Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь вишнёвую крону, плясали на твоей коже, в разогретом воздухе пахло мятой (кустик рос как раз у нашего изголовья), стрекотали кузнечики. Сорвав несколько листиков мяты, я растёрла их в ладонях, так что они превратились в зелёные катышки, и стала натирать тебе плечи, руки, грудь, живот. Несколько раз скользнув ладонью по твоей пушистой голове, я ощутила властный, неумолимый и сладкий спазм желания. Кроме твоего голоса и высоких людей у меня есть ещё один фетиш — запахи. Наверно, это что-то первобытное, животное и естественное. Аромат твоего тела, смешиваясь в жарком воздухе с запахом мяты, возбуждал во мне невыносимое желание затискать, зацеловать, защекотать, залюбить тебя... до писка, до стона, до стиснутых в экстазе зубов.
Сначала было нежно, воздушно-пушисто, на кончиках пальцев, как чтение брайлевского шрифта — пианиссимо; потом горячо, влажно и сильно, напряжённо — меццо-форте; затем мучительно и безумно сладко, до боли — форте; мега-взрыв и извержение вулкана — фортиссимо.
...И отступление щекотно-тёплыми шажочками, дорожками из поцелуев, ласковыми дуновениями ветерка по коже — диминуэндо... до тишины, al niente.
Солнечные зайчики плясали на твоих широко раскрытых глазах, но ты даже не жмурилась: твоей реальностью давно стала полная тьма. Лучики-иголочки были не в силах проколоть эту чёрную пелену.
— Браво, маэстро, — выдохнула я тебе на ухо.
Букашки ползли по своим делам, вишня блестела глянцем тёмно-зелёных листьев и гроздьями спелых ягод, просвечивающих на солнце, а мята пахла отрезвляюще и горько, напоминая нам в нашем сладком ничегонеделании, что идиллия — кратка...
Потому что мама изменила свои планы.
Загромыхал ключ в замке ворот, и у нас было всего несколько секунд, чтобы натянуть хотя бы бельё.
Нам повезло: место, где мы расположились, нельзя было увидеть от входа. Нас загораживали дом и теплица, и мы успели сделать вид, что просто загораем. Я отодвинула покрывало из тени на солнышко, надела панамку и лениво разлеглась, в то время как ты достала из корзинки новую банку пива. Смачный чпок и шипение при её открытии как раз совпали с появлением твоей мамы. Шагая по дорожке и щурясь на солнце, она воскликнула:
— А, девочки! Вы тут?
— Привет, мам, — как ни в чём не бывало отозвалась ты.
— Здрасьте, Наталья Борисовна, — сказала я. — Вот, загораем немножко.
Наталья Борисовна была в светло-бежевой летней юбке и белой футболке с треугольным вырезом, а на голове её красовалась широкополая соломенная шляпка. Склонившись над тобой, она энергично потрепала твою стриженую голову ладонью:
— Ты чего без головного убора? Напечёт... — И пробурчала недовольно: — Опять оболванилась, как... Как не знаю кто.
В отличие от меня, ей не нравилась твоя стрижка — слишком короткая для девушки.
— Мам, ну жарко же, — сказала ты в своё оправдание.
— Алёне тоже жарко, но она же не стрижётся так, — возразила Наталья Борисовна. — Ты б ещё под ноль побрилась.
— А что, это идея, — усмехнулась ты. — Пока я в отпуске — можно.
— Ещё не хватало, — проворчала твоя мама. — Ну ладно... Я чего пришла-то? Вишню собирать надо, а то в такую жару засохнет прямо на ветках.
— Ты ж вроде сегодня отдыхать хотела, — заметила ты. — И не собиралась приходить.
— Да это я с утра так думала, а потом решила: надо сходить, собрать, — ответила Наталья Борисовна, окидывая взглядом фронт работ — вишнёвые деревья. — И раз уж вы здесь, девочки, то давайте, подключайтесь.
— Ну, блин... Вечно у тебя семь пятниц на неделе, — буркнула ты.
В течение следующих двух часов мы собирали вишню. Твоя помощь требовалась, когда было нужно подержать склонённый ствол: с верхушек высоких гибких деревьев в одиночку ягоды собирать проблематично.
— Ну вот, очень кстати, что вы здесь, — весело щебетала твоя мама. — А то как бы я с верхних веток собирала одна?
Пока мы с Натальей Борисовной наполняли крупными бордовыми ягодами десятилитровое пластмассовое ведро, ты успевала кидать вишенки в рот и выплёвывать косточки. Только и слышалось твоё «тьфу-тьфу». Я не решалась последовать твоему примеру без приглашения, но Наталья Борисовна сказала:
— Лёнечка, ты тоже кушай, не стесняйся! Вишни — море!
Вишни действительно было очень много. Мы набрали полное ведро, а на ветках висело ещё три раза по столько же.
— Даже не знаю, куда её девать, — озабоченно проговорила твоя мама, разведя руками. — Нам столько и не нужно... А продавать... Не знаю.
— А давай Лёне отдадим, — предложила ты.
— А у тебя нет дачи? — спросила Наталья Борисовна.
— Нет, — сказала я. — Вернее, была, но брат продал.
— Ну, тогда приходи с Яной в любое время и набери хоть целое ведро, — щедро разрешила Наталья Борисовна. — Потому что — ну, куда нам её столько?..
Тащить тяжёлое ведро домой не было резона: на благоустроенной даче имелись все условия для заготовки ягод. В кладовке стояло два мешка сахара, банки хранились на чердаке, а крышки и закаточную машинку Наталья Борисовна принесла с собой. Вымыв вишню, мы уселись втроём выбирать из неё косточки, предварительно переодевшись в старое — то, что не жалко испачкать брызжущим во все стороны ягодным соком. Наталья Борисовна перебирала вишню со скоростью автомата, твои зрячие пальцы тоже справлялись с этим ловко и быстро, и я старалась не отставать. Большой тазик стремительно наполнялся лишёнными косточек ягодами, утопавшими в тёмно-красном соке, а мне вдруг подумалось: а ведь мы совсем как одна семья. Сидим уютно, мирно... перебираем вишню, чтобы сварить варенье. Наталья Борисовна такая добрая и замечательная, и мы с тобой почти женаты...
Увы, всё это было только в моих мечтах. Твоя мама не знала, что я твоя «жена», и семейные узы, незримо соединившие нас за столом, были воображаемыми... Так мне тогда казалось.
А Наталья Борисовна вдруг подозрительно заморгала и тыльной, не испачканной в вишнёвом соке стороной руки стала вытирать покрасневшие и намокшие глаза. Я вопросительно и недоуменно посмотрела на неё, а она приложила к губам палец, как бы говоря «тсс!», и показала взглядом на тебя. Она хотела скрыть слёзы, но не вышло: вроде бы взяв себя в руки, уже через минуту Наталья Борисовна не выдержала и захлюпала носом. Ты, конечно, услышала.
— Мам... Ты что?
Наталья Борисовна изо всех сил пыталась справиться с собой.
— Ничего-ничего, — быстро пробормотала она. — Не обращай внимания, это я так... Папу твоего вспомнила. Это его любимое варенье... было.
Ты поднялась со своего места, подошла и обняла её за плечи.
— Мамуль... Ну, не надо. Мы с тобой.
— Ладно, сейчас успокоюсь, — тихо и виновато пообещала твоя мама.
Когда варенье было сварено и разлито в банки, она принесла пятилитровое ведёрко и сказала нам:
— Ну-ка, девочки, наберите вишни... Для Лёни, пусть возьмёт домой. Это ей за помощь с вареньем. Ведёрко потом в любое время занесёшь.
Я начала было отказываться, но ты взяла в одну руку ведёрко, а в другую — мои пальцы и сказала:
— Пошли.
— Идите, идите, — сказала вслед Наталья Борисовна. — А я ополоснусь пока: жара сегодня, да ещё вишня эта... Мокрая я вся уже.
Пока твоя мама мылась, мы собирали ягоды и ели их прямо с веток, то и дело обмениваясь вишнёвыми поцелуями. Твой рот был весь в красном соке, и мой, конечно, тоже. Потом мы сидели под деревом и слушали ветер, а у наших ног стояло полное ведёрко. Твои пальцы вплелись в траву, и моя рука тихонько накрыла их. Моё колено коснулось твоего. На тебе были шорты, майка и вьетнамки, на мне — открытый сарафан и сабо. Ветер задрал мне подол, и я любовалась четырьмя голыми коленками рядом — твоими и моими.
— Ну что, девочки, уже набрали? — послышался голос твоей мамы. — Идёмте чай пить!
После чая ты проводила меня домой. Я несла довольно тяжёлое ведёрко, обвязанное сверху тряпицей (чтобы вишня не сыпалась через край), и ты взялась за дужку:
— Давай мне, я поднесу.
Ты — «джентльмен», в этом вы с сестрой были похожи. А мне вдруг отчаянно захотелось заплакать...
— А ты-то чего ревёшь? — удивилась ты, услышав моё шмыганье носом.
— Ян... Мне так хочется, чтобы мы были семьёй, — всхлипнула я. — По-настоящему...
Мы вышли из садов и шагали под нависающими клёнами по нагретому асфальту тротуара.
— Будем, птенчик, — сказала ты.
— Когда? — печально спросила я.
— Пока не знаю, родная, — ответила ты. — Но будем. Обязательно.
Твой ответ, краткий, твёрдый и спокойный, удивил меня и внушил надежду. Ты всегда держала своё слово. Но здесь всё было не так-то просто...
Домой я пришла в семь вечера, когда отец и мачеха уже вернулись с работы. Проведя весь день с тобой, я не сходила в магазин и не приготовила поесть, за что и схлопотала от дражайшей маман двадцатиминутную нотацию.
— Я не кухаркой работать в этот дом пришла, — пилила она меня. — Мы ведь договорились, что готовит тот, у кого есть время и возможность. У тебя сегодня выходной — почему бы тебе было не заняться? Где ты была весь день, кстати?
— У подруги на даче, — ответила я, ставя ведёрко на стол.
— А это что? — спросила Светлана.
Я сняла с ведра тряпку.
— Вишня. Угостили.
— Ну и зачем? — опять была недовольна мачеха. — У нас свою некуда девать, к чему ещё чужую брать? Куда вот её теперь? Да ещё столько много...
Я только пожала плечами. Светланину дачу, пленившую сердце отца, я своей не считала, и всё, что там росло, для меня было как зелёный виноград для лисицы из известной басни.
— Вон, встань у магазина, на улице, где садоводы торгуют, — сказала Светлана. — У кого своего сада нет — купят. — Взвесив в руке ведёрко и попробовав ягоду, она причмокнула и оценила: — Рублей четыреста запросить можно. А то и пятьсот.
— Вот свою и продавайте, — буркнула я в ответ. — А эту я сама съем.
Светлана хмыкнула.
— Она ж кислая. Съешь тарелку — и не захочешь больше... А остальное потом куда? Вот, то-то и оно. Кстати, что за подруга у тебя такая? Не разлей вода вы с ней прямо. Что ни выходной — ты всё к ней. Когда ты с парнями так гулять будешь? Взрослая ведь уже, о своей семье задуматься пора.
Она была бы не прочь, если б я вышла замуж и освободила свою комнату. Отец, не встревая в наш разговор, смотрел телевизор. На столике у дивана стояла пластиковая «полторашка» крепкого пива.
Вымыв себе большую тарелку вишни с горкой, я села за компьютер и открыла файл со своей писаниной — романом-двухтомником «Белые водоросли».
«Я распаковывала свои вещи, а Аида сидела на кровати, которая теперь должна была стать моей. Она следила за моими передвижениями с чуть приподнятым подбородком, чутко поворачивая голову следом за мной. Я не удержалась, присела рядом и обняла её.
— Что, настраиваешь локаторы? — сказала я, целуя её в ухо.
Она повернула ко мне лицо.
— Я сама не своя от счастья, Алёнушка. Во мне всё клокочет и бурлит... Вещи ты успеешь разместить, они подождут, а вот я уже не могу ждать.
Уголки её губ подрагивали в улыбке, а пальцы нащупывали пуговичку на белых бриджах...»
Имена главных героинь и отчасти сюжетную завязку этого моего раннего и незрелого произведения я позже взяла для «У сумрака зелёные глаза», да и в «Слепых душах» использовала оттуда кое-что, но сам текст теперь не рискнула бы обнародовать перед читателями — именно по причине его незрелости. А тогда, кладя в рот ягодку за ягодкой, я увлечённо стучала по клавиатуре, и на какое-то время мир перестал для меня существовать. Ушли Светлана с её нотациями и отец с его пивом, и только ты незримо оставалась рядом, как муза. Моя работа была лишь источником пропитания и приемлемым способом существования в обществе, чем-то механическим и рутинным, направленным на удовлетворение материальных нужд, а творчество — истинной жизнью моей души, моим внутренним огнём, вечным двигателем и путеводной звездой.
И вот, настал роковой месяц август. У тебя в саду поспели яблоки — кроме антоновских, которые созревают осенью, и Наталья Борисовна с варки варенья переключилась на сок и повидло. Целыми днями на плите исходила паром раскалённая соковарка, из трубочки лился густой сладкий сок, а из распаренной, отработанной мякоти получалось очень вкусное пюре. Мы с тобой искали интимного уединения, чтобы наслаждаться лишь обществом друг друга, но дача была по-прежнему оккупирована, а клубная тусовка начала меня понемногу утомлять. Приводить тебя ко мне домой стало проблематично из-за Светланы, которая с каким-то нездоровым любопытством всюду совала свой нос, вплоть до того, что могла порыться в моих вещах и без спроса взять какую-нибудь понравившуюся ей одежду — «немножко поносить, вспомнить молодость». С проницательностью сыщика-профи она подмечала малейшие детали и делала дедуктивные выводы о моей жизни. Само собой разумеется, имея под боком вот такого доморощенного Шерлока Холмса, приходилось быть начеку. Лишь в компьютер ко мне Светлана не могла сунуть свой ещё не укороченный Варварин нос: там был пароль. Но её интересовало:
— А что ты всё время пишешь? Сидишь и печатаешь целый вечер, даже к нам с отцом не подойдёшь, слова доброго не скажешь...
Мне хотелось ответить ей: а на фига вам, собственно, моё «доброе слово»? Вы и без него прекрасно живёте. Что поделать: Светлана была человеком общительным, даже сверх меры, что вступало в конфликт с моей замкнутой натурой. «Не сошлись характерами» — так это называется. Она могла по целому часу болтать по телефону с приятельницей, а когда звонила дочь, начинались бесконечные обсуждения их драгоценного сокровища — маленького Андрюшеньки. Сколько раз он покакал, хорошо ли кушал, какого цвета была его «детская неожиданность», какой новый звук издал, почему капризничал... Не то чтобы я не любила детей, но когда каждый день у тебя под ухом идут такие разговоры, поневоле создаётся впечатление, что маленький ребёнок — это сплошные какашки и подгузники, и ничего более.
Но ничто так не интересовало Светлану, как моя личная жизнь. Казалось бы, столько у неё было интересных тем, кроме меня, как-то: Андрюшенька, здоровье бабушки, жизнь сына и его проблемы на работе, семейные неурядицы подруг и выкрутасы их мужей — так ведь нет, непременно ей нужно было знать, с кем и когда я встречаюсь, какова вся подноготная моих знакомых... Словом, всё, что непосредственно её не касалось.
