Подсохший лист болиголова, дымил почти как табак, и подышав, для профилактики, ядовитым дымом, лег и сразу отключился. Немудреная терапия оказалась действенной, и кошмары, которые, даже не удалось запомнить, не вызывали приступов удушья.
* * *
Глава восьмая, поход.
Встали все еще затемно, и едва мне удалось умыться, как зазвонил колокол, созывая всех на заутреннюю. Служба, по сравнению с моей прежней жизнью, прошла заметно быстрее. То ли отец Василий, страдающий похмельем после вчерашних похорон, решил представить сокращенную программу, то ли это была обычная для него длина, но все закончилось за полчаса.
Когда все начали расходиться, улучивши момент, когда возле батюшки никого не было, мне удалось, наконец, задать вопрос, мучивший меня все это время. Нельзя сказать, что мной, не было предпринято попыток, выяснить этот вопрос раньше. Но все мои усилия были тщетны. На все мои задаваемые в ходе разговоров вопросы типа "А когда это было? А в каком году это было?", неизменно следовали ответы типа "Это было три года назад. Это было в тот год, когда было сильное наводнение" или что-то в этом роде. Как оказалось, ни один человек не помнил абсолютных чисел. Запоминать год, казалось настолько же ненужным, как современному школьнику кажется ненужным, при наличии калькулятора, запоминать табличку умножения. Пока, мне не удавалось, найти отличий с моим миром, и я надеялся, что разговор с попом, внесет какую то ясность в мою жизнь.
-Отец Василий, а скажи, какой сейчас год?
-А зачем тебе, отрок Богдан, то знать? — С подозрением глядя на меня, спросил батюшка
-Не знаю, знаешь ли ты отче, но как ударился я головой, начал мне святой Илья, являться во сне, и учить меня. Хочу запомнить, в какой это год со мной случилось.
-И чему же учит тебя, тот, кто является? Казаков убивать? Я вчера двоих отпевал, тобой, убитых.
-Если я убил, так почему меня отче, казаки живым в могилу не положили, и не накрыли гробом покойника, как это полагается? Почему, я живой, до сих пор? Или ты тоже, как многие здесь, инородцев за людей не считаешь? Ахмет мне в спину стрелял, я что, ближе должен был к нему подойти, что б он не промахнулся? Если и есть мне, в чем покаяться, так это в том, что казак Загуля, живой остался, не смог я его к ответу призвать, а другие не хотели. Но Бог добрый, пересекутся еще у нас стежки-дорожки, даст Бог, искуплю я свой грех. Ладно, пойду я отче, собираться пора.
-Шесть тысяч восемьсот девяносто восьмой год, от сотворения мира, сейчас на дворе, Богдан, запомни этот год. Ты считаешь, ты их в честном бою победил. Только честных боев не бывает, Богдан, и христианская кровь, тобой пролита. И не верь тому, кто является тебе, ибо сказано в писании "И явятся лжепророки, и многих сведут они с пути".
-Хорошо отче, я буду тебе рассказывать, что он говорит. Как вернемся, я все тебе перескажу, а ты мне скажешь, где правда, а где ложь.
-Вот это правильно, Богдан, ибо как сказано в писании "Рядятся они в овечьи шкуры, а сами волки лютые".
"Сказал бы я тебе отче, на русском, что думаю, да нельзя, ты тут один такой красивый на всю округу, и ссориться с тобой, смерти подобно. В этой Богом забытой земле, которая была на окраине Золотой Орды, а стала, совсем недавно, на окраине Литовского княжества, вера, это единственная опора людей, тот стержень, который, не дает им скатиться до животного состояния, несмотря ни на что. А ты тут единственный представитель церкви, на два села, и два десятка хуторов. И хотя видно, что ты умом не отличаешься, но на свою вотчину никому позарится не дашь. И пацан, которому что-то является, это, конечно, лишняя головная боль. И как минимум, ты, отче, должен этот фактор держать под контролем. Надо, значит держи, мне это только на пользу. Если ты подтвердишь, хотя бы раз, что это действительно святой Илья со мной беседует, это существенно упростит мое положение в этом непростом, одна тысяча триста девяностом году, от рождества Христова. Это если на наш мир ориентироваться. Княжить должен в Литовском княжестве Ягайло. Ягайло, который уже три года назад, подписал с поляками унию, и формально крестил Литву в католическую веру, должен унаследовать польский трон, после смерти Ядвиги. Дома, в Литовском княжестве, его все ненавидят, поэтому он там и не появляется. Вот это уже можно проверять, как история у нас сходится, или нет. Помнится, там все друг с другом воюют, Новгород, Псков, Москва, крестоносцы, поляки, союзы друг против друга меняются каждый месяц. Но это все далеко на севере. А у нас, на югах, полная анархия и бандитизм. Ладно, потом будем вспоминать, впереди ответственный поход, готовиться надо".
Затем начались сборы. Еще вчера атаман дал распоряжение, чтоб каждый двор приготовил по четыре снопа камыша. На заводных коней, которых потом должны были вернуть обратно в деревню, грузили снопы, веревки, ремни, доски для плота, и даже, между двух коней, подвесили маленькую лодку плоскодонку, в которой с трудом помещалось два человека. Весь этот обоз, в сопровождении всех, кто собрался к этому времени, шагом выехал с села, и направился к Днепру. Атаман оставил Давида собирать всех прибывающих казаков, и дождавшись отряда Непыйводы, отправляться вслед за нами.
Насколько мне стало понятно из обрывков разговоров и отданных распоряжений, атаман решил переправиться этой ночью, выше по течению, а с утра, выдвигаться к месту татарского лагеря, и с ходу атаковать его. Нашей задачей было засветло собрать плоты, натянуть через реку канат, соорудив, таким образом, примитивную переправу, и провести разведку противоположного берега. Татарские разъезды, в это время года, редко, но бывают, каждая сторона, как может, охраняет условную границу, которой является Днепр. Конечно, их частота и численность, осенью сильно падала, да и заметить с плоского левого берега, что-то, на воде, непросто, учитывая, что берега сплошь заросшие лесом с обеих сторон. Но трудно, не значит невозможно, поэтому засветло никто на плотах через реку не плыл. Двое казаков, на плоскодонке переправились на левый берег, перетащив с собою канат, и прочно привязали к дереву. Сами, выйдя на границу прибрежного леса со степью, с деревьев контролировали окрестности. Разгрузив заводных коней, их погнали обратно в деревню, а мы тем временем, быстро перекусив, начали собирать два плота для переправы. Камышовые снопы приматывали друг к другу и к поперечной доске, затем четыре такие заготовки сверху настилались продольными досками, которые крепко приматывались к поперечным. В результате получался плот, где-то четыре на восемь шагов, который лежал на пятидесяти-шестидесяти снопах камыша. Из тонких стволов, по краям, крепились перила на уровне пояса, вдоль центральной линии плота, из ошкуренных тонких стволов, устанавливались четыре треноги, вклинивались между досками плота, и надежно крепились к поперечным доскам, а к вершинам треног, приматывали снизу, по медному кольцу. Как нетрудно было догадаться, после того как плоты спустят на воду, через кольца пропустят канат, пересекающий реку, и таким образом, получится нехитрая паромная переправа. Видно было, что это уже не однажды проделывалось, никто ничего не спрашивал, и часа за два, плоты были собраны. Сумрачный осенний день, подходил к своему завершению, и не дав нам присесть, атаман скомандовал, спускать плоты на воду, и начинать переправу. Перекинув с берега на плоты, несколько оставшихся досок, казаки по неустойчивому мостику, за узду, заводили на плоты коней, и привязывали их к поручням плота. На каждом плоту, разместили по восемь коней, и дюжину казаков. Трое остались на правом берегу, приглядывать оставшихся коней, и поджидать Непыйводу с казаками. Затянув доски, служащие мостиком, после посадки, на первый плот, и обмотав ладони тряпками, чтоб не стереть их об мокрый, жесткий канат, все дружно ухватились за веревку, и тяжело груженые плоты медленно двинулись через реку. Ближе к середине реки, где течение стало заметным, треноги начали опасно скрипеть, пытаясь вывернуться из креплений или вывернуть доски, к которым они крепились, но все было сделано надежно, и мы продолжали дружно тянуть канат, пытаясь поскорее покинуть стремнину реки. Мокрая веревка выскальзывала из рук, но мы упорно тянули, и река неохотно выпускала нас из своих тисков. Постепенно, далекий левый берег стал ближе, течение реки начало замедляться, и мы, переведя дух, уже не рвя жилы, потихоньку подтягивали плот к левому берегу. Наконец, наш, первый плот, уперся в илистый берег, и мы, разобрав, передний и задний поручень, кинув доски с плота на берег, начали высадку. Атаман оставил на каждом плоту, по четыре самых сильных казака, которым, после того, как все остальные сойдут на берег, предстояло перетянуть плоты обратно. Выставив дозорных, атаман отправил всех собирать хворост, и готовить места для костров, что было, совсем не просто, учитывая, что вокруг уже стояла темная осенняя ночь. Благо хвороста возле нас было вдоволь, насобирав на ощупь первые охапки, быстро разложили в яме первый костер, и уже в его неровном свете продолжили обустройство ночлега. После того, как мы натащили еще десяток куч сушняка, атаман отправил нас заняться лошадьми, и ложиться отдыхать возле костра, пока есть время. Поскольку мне, удалось по дороге, упросить атамана, поставить меня завтра в главный дозор, вместе с опытными казаками, Сулимом и Иваном Товстым, от ночного дежурства меня освободили. Расседлав коня, перекусил пирогами, которыми снабдили в дорогу и мать, и тетка Тамара. Расстелил на землю попону, и укрывшись накидкой, сшитой из овечьих шкур, повернулся спиной к тлеющим углям, положил голову на седло и сразу уснул.
Утро порадовало нас промозглым туманом, в котором все происходящее стало нереальным, как картинка неоконченного сновидения. Только промозглая сырость, донимающая до костей, крепко привязывала к реальности, заставляя тело двигаться, и искать эту вредную кобылу.
— Татарка, Татарка, где ты скотина, иди солнышко, хлебца получишь, ах вот ты где, зараза. — Наконец то, увидел вредную скотину среди коней, которых, двое казаков, щелканьем нагаек и окриками, загоняли от реки, где они паслись, к нашему лагерю. Дав ей в зубы краюху хлеба, которую та тут же проглотила, накинул ей уздечку и повел седлаться.
Атаман, обговорил будущий маршрут следования, с Иваном и Сулимом, используя в качестве ориентиров, какие-то, им одним известные приметы, и оставил меня, для связи с основным отрядом. Мы, не мешкая, выдвинулись в путь. По мере того, как мы отъезжали от реки, туман подымался, и хотя солнца не было видно из-за туч, затянувших небо, видимость была достаточно приличной. Двигались мы рывками, тщательно оглядев открытое место, мы быстро его пересекали, основной отряд выжидал в ложбинке, либо под холмом, пока мы осторожно осматривали следующий участок. Отъехав от реки в степь, мы повернули на юг, и какое-то время двигались вниз по течению, затем Сулим и Иван, ориентируясь по каким-то, мне совершенно непонятным приметам, повернули на запад в сторону Днепра. Движение наше сразу замедлилось, любой открытый участок, нами тщательно осматривался, затем мы его быстро пересекали, и осмотрев окрестности с новой высотки, давали сигнал двигаться основному отряду. Мой маскхалат, который был продемонстрирован старшим товарищам, как только мы двинулись в путь, и служивший, всю дорогу, темой для бесконечных приколов с их стороны, в конце концов, был признан годным к службе, и мне доверяли право первому, оставив коня за склоном, осматривать прилегающую местность. Богдан, видимо, в качестве компенсации за то, что он не мучил нас кошмарами прошлой ночью, постоянно врывался и заполнял сознание потоками буйной радости. Его радовало все, это бескрайнее желто-зеленое море степи, в которую серебреными нитями вплеталась полынь, то, что он скачет на коне, рядом с казаками в главном дозоре, ястреб, который черной точкой, легко и плавно скользил по серому небу. За вчерашний и сегодняшний день, мне, наконец-то, удалось понять закономерности в его появлениях. Богдан самостоятельно выныривал на поверхность сознания, либо когда спокойная обстановка меня расслабляла, например при спокойной езде, когда сознание теряло внутреннее сосредоточение и напряженность, либо при откате, после сильного напряжения, как было после схватки с Оттаром. И наоборот, как только мне удавалось вынырнуть из его волн радости, и сконцентрироваться, вызывая чувство озабоченности или тревоги, как Богдан отодвигался вглубь, давая мне возможность принятия решений. Всю дорогу, мне не удавалось понять по его реакциям, воспринимает ли он всерьез, то что мы делаем, обрабатывает ли его сознание, то что мы видим. Ответ пришел неожиданно, и очень вовремя. Стоило мне подняться на очередную высотку, и начать осматривать местность, как Богдан включил в голове сирену тревоги. Чувство тревоги было столь сильным, что я отпрянул с вершины навстречу поднимающимся Ивану и Сулиму.
-Что там Богдан?
-Кажись татарский дозор
Прячась в высокой траве, мы напряженно рассматривали открывшуюся местность. "Где Богдан? Где они?", расслабившись, попытался очистить сознание, уйти вглубь, и посмотреть вокруг его глазами. Моя рука поднялась, и указала пальцем на виднеющийся вдали, чуть правее от нас, холм. Чуть ниже его вершины, на фоне желто-оранжевой, жухлой травы, виднелись два пятна, с другим оттенком цвета.
-Молодец Богдан, выйдет гарный из тебя дозорец, — хлопнув меня по плечу, довольным басом пророкотал Сулим, напряженно разглядывая холм.
-Вот сучьи дети, Сулим, неужто они козьими шкурами накрылись?
-А то ты не видишь, битые да тертые, нам басурманы попались Иван, кликни атамана, надо думать, что дальше делать.
-А что думать казаки, убить их надо по-тихому, иначе поднимут тревогу, пока доскачем, татары либо сбегут, либо к бою изготовятся. — Подскочив к своему коню, отцепил арбалет, схватил одно короткое копье, и согнувшись до земли, на полусогнутых, выскочил на вершину холма и двинулся в сторону татарского дозора.
-Богдан стой, ты куда пошел, сучий потрох?
-Иван, все равно другого пути нет. Окромя меня, к ним никто не подберется. Ставьте здесь казаков в лаву, если меня заметят, сразу скачите галопом, видать за тем холмом их лагерь. Если мне повезет, по-тихому, их, упокоить, рукой вам махну, шагом подъезжайте, чтоб гулом себя не выдать. Казаки, святой Илья мне сказал, на нашей стороне сегодня удача, все у нас получится.
Не дав им открыть рот, быстро перевалил через вершину, и скрылся с другой стороны холма. "Ну все, кажись, пронесло. Вот она, казацкая вольница, в действии. Атаман ставит в дозор Ивана и Сулима, но не назначает старшего. Оно понятно, по умному, надо Ивана ставить старшим. Но Иван из отряда Непыйводы, да и по возрасту моложе, зачем обижать своего казака, Сулим, и без того, будет слушаться Ивана, потому что у Ивана, авторитет, среди казаков. Но тут появляется джура Богдан, и Сулим, всю дорогу, демонстрирует, что он может мной командовать. Я, с удовольствием выполняю, все, его так называемые, приказы. Но когда наступает тот единственный момент, требующий от него четкого приказа, "Богдан вернись!", он естественно молчит, потому что он, по своему характеру, командовать не может. Иван пробует взять командование на себя, но подсознательно выработанный стереотип, что Богдан, в подчинении Сулима, не дает ему отдать приказ. Да и мне удалось удивить, тем, что вместо объяснений, начал жестко отдавать распоряжения, как будто имею на это право. Святой Илья, тоже добавил шороху в мозгах. Не мудрено, что ребята начали глазами хлопать. Теперь осталось "самое простое", снять часовых. Как говорил классик русской литературы, я от Ивана ушел, и от Сулима ушел, теперь осталось татарам в зубы не попасть".
