-Наша светелка, в другом доме была, рядом с боярским. Прихожу, мои сидят все, трясутся, на меня смотрят, как на покойницу, тебя кто отпустил, спрашивают. Видно думали, что меня там до утра валять будут. Засмеялась я, говорю, сама себя отпустила, те, кого я слушалась, померли, а новых пока не нашлось. Собирайтесь, завтра едем отсюда. Иван спрашивает, а чья это сорочка на тебе, где свою подевала. Сразу заприметил, муж любезный, что жену раздевали. Шепнула ему на ухо, что, да почему, и кто в спальне под кроватью лежит, его аж трусить начало. Не трусись, говорю, пьяные все, никто его там не найдет. Взяла Ивана с Тарасом, прикатили мы пустой воз, во дворе всегда пустые возы стояли, велела складывать все, что бросить жалко, в узлы, и на воза грузить. Иван про инструмент кузнечный вспомнил, прикатили еще один воз, при лучине собрали что ценное, детей спать уложили, а сами ждем, когда все затихнет.
-Долго ждали, Иван трясется, чего сидим, тикать надо, а куда тикать, если пьяные гайдуки у ворот песни поют, и в доме крик да гам. Наконец, под утро уже, затихло все. Вышла я посмотреть, во дворе пусто, только у ворот, два пьяных гайдука на земле спят, кожухами укрылись. Детей веревкой со стены спустили, велела по дороге к нам в село идти, мы с отцом вас догоним. Вывели мы двух тягловых лошадей с конюшни, запрягли, подъехали к сараю, где трупы лежали, застелили узлы свои холстиной, а на холстину убитых сложили. На один воз, боярина с женой и с сыном, на второй, кузнеца старого и еще пару порубанных, что первыми лежали. Открыли мы ворота тихонько, выехали, гайдуки пьяные даже не пошевелились, могли мертвых не грузить. Думали, проснуться, спрашивать будут, скажем, велел новый хозяин, мертвых с утра вывезти и закопать. Иван хотел бегом уезжать, а я говорю, нет, бери веревку, закроешь за мной ворота, я с возами потихоньку поеду, а сам, со стены слезай, но веревку вдвое возьми, чтоб потом снять смог, чтоб следу не осталось, что мы уехали.
-Покатили мы в село, трупы накрыли, чтоб не видел никто, детей по дороге подобрали. Перед селом развилка, там дорога в сторону Польши идет, то и есть большая дорога, там, в дне пути, городишко стоит, мы туда на ярмарки, и на базары пятничные ездили, а имение на отшибе стоит, за ним в другую сторону дороги нету, только сюда к развилке. Дорога в литовские земли через село проходит и дальше, туда возом дня два ехать надо. Перед развилкой велела все трупы в один воз сложить, Тараса в другой воз посадила, и велела потихоньку к городку ехать, мы его догоним. Иван, рот открыл, орать начал, что в литовские земли тикать надо, иначе поймают нас и повесят, что, мол, ты дура, делаешь, а я тихо ему на ухо шепнула, рот закрой, а то без языка останешься, мне твой язык без надобности, только мешает. Спокойно так сказала, и в глаза посмотрела, а у меня душа еще не оттаяла тогда, так и осталась, морозом скована. Он сплюнул только со злости, но больше не перечил.
-В селе, в церковь сразу завернули, батюшку нашли, трупы занесли, и на холстину сложили. Сказали батюшке, что в литовские земли от изверга бежим, что боярина с семьей замордовал, просили за нас с родичами попрощаться, и сразу за село покатили, в сторону Литвы. Как от села добрый кусок отъехали, повернули на лесную дорогу, она мимо нашего села шла, и выходила на дорогу в городок, по которой Тарас поехал. Кому, в наше село, заезжать нужды не было, мог так дорогу сократить. Заехали мы по ней в лес, нашла я в узлах Тарасову одежу, ему тогда уже четырнадцать было, и давай переодеваться. Грудь полотном примотала, чтоб не оттопыривалась, штаны, сорочку одела, свытку мужскую, шапку нашла старую Тарасову, как раз на мою голову, только с косой прощаться надо было. Вытащила я нож боярский, и обрезала косу под самый корень, Иван только охнул. Я ему нож даю, и говорю, ты не охай, а укороти мне волос, как сынам подрезаешь. Он и Тарасу и Богдану завсегда волос подрезал. Порезал он мне волос ножом, надел мне шапку, и говорит, гарный из тебя парубок вышел, хоть под венец веди, и смеется.
-Ну, думаю, слава Богу, а то ехал, надутый, как сыч. Поехали мы Тараса догонять, выехали на дорогу, а он еще к развилке не доехал, добре, что хоть дотуда добрался, что заметили его. Боялся один, все нас ждал, проедет чуток и станет. Я давай его ругать, что ж ты делаешь, говорю, поганец, тебе ясно сказали, ехать помалу, а не стоять, ты уже давно в другой стороне должен был быть. А если бы мы тебя не увидели и дальше погнали, что бы было? А он смотрит на меня, рот открыл, и закрыть не может. Мама, это ты, спрашивает. Ну думаю, если родное дитя не узнало, значит и чужой не признает, даже если и видел меня.
-Говорю им, если искать нас будут, то семью искать будут, мужа, жену, детей. Поэтому разделится нам надо. Ты Иван со старшими, Тарасом и Оксаной вперед поедете, спрашивать будут, скажите из Подберезовиков вы, Тарас и Оксана, твои младшие брат и сестра, едете на базар, он как раз завтра с утра начинается. Мы следом поедем, но отстанем от вас, Богдан и Марийка тоже мои брат и сестра будут, только мы уже с нашего села будем. Так и поехали, долго никто нас по этой дороге не искал. Как уже в городок въезжали, телег много на дороге стало, увидели двух гайдуков, а с ними хлопчика, сына кухарки нашей, что подъезжали ко всем возам, где семьи сидели. Но к нашим возам даже не подъехали. Въехали в городок, переночевали в корчме на сеновале за два медяка, утром на базар пошли. Продали все, что я в узелке собрала, и заставила Ивана весь инструмент с кузни продать, приедем на место, там говорю, купим. Искать будут семью коваля, не дай Бог, кто инструмент в возе найдет, сразу нам конец.
-Расспросили дорогу в Киев, выбрали такой путь, чтоб подальше от наших мест в литовские земли въезжать, боялись, что около переездов, нас искать могут. Как к Киеву добирались, то отдельно рассказывать надо, больше месяца добирались, а возле Киева, в лесах, две недели прятались, вместе с крестьянами местными, от татарского набега. Приехали в Киев на базар, расспрашивать начали, кто про детей нашего боярина знает, где они поселились, а Иван давай инструмент в кузню искать, всю дорогу маялся сердешный, что его инструмент продали.
-Там и на Иллара наткнулись. Сидел он на базаре с инструментом в кузню, вроде как продает, а сам коваля себе в село искал. Погиб их коваль, по глупости, той зимой. Пошел на охоту, но секач его порвал крепко, перемотал он себя, и до дому добрался, но не выжил, помер от ран через два дня. Вдова с младшим сыном, переехала к старшему сыну, в другое село, тот уже два года как женился, и уехал к жене в село, там коваля своего не было, атаман его сразу после свадьбы к себе заманивать начал. А младшего, еще ничему толком не научил покойник, поэтому и поехал тот, к брату, доучиваться. Так и вышло, что было у Иллара два коваля, а не осталось ни одного. Полгода искал Иллар коваля, найти не мог, а как вернулись они с похода, после татарского набега, поехали в Киев добычу продавать. Тогда и придумал Иллар, а давай, я инструмент из кузни на базаре выставлю, раз коваль инструмент купить хочет, значит, своего нет, а если инструмента нет, то и кузни нет, а значит, можно такого к себе в село заманить.
-Как узнал он, что мы переселенцы с Волыни, вцепился как клещ, пока не согласились к нему ехать. Да и где бы мы, что лучше нашли, кузня, инструмент, хата готовая, все от прежнего коваля осталось, бери и пользуйся. Вдова за то денег не захотела, сказала, как младший сын выучиться, и осядет уже, там должны мы кузню с инструментом, и хату справить за свой кошт. Иллар сказал что то его забота будет, поторговались они с Иваном и вдовой, и сговорились что мы ему пятнадцать золотых, будем должны, а он вдове все купит и за хату с местным атаманом сговорится. На девять золотых, у нас монет сразу набралось, потом еще три отдали, осталось у нас долга, еще три золотых.
Я слушал ее исповедь, подливая вина, то ей, то себе, и думал, сколько лет носила она это в душе, не имея кому рассказать то, что давило и рвалось. Желание перед отцом Василием исповедаться, могло возникнуть только после бочки вина, выпитой вместе, и то, пожалуй, всего бы не рассказывал. И еще мне было досадно, как легко она меня переиграла, даже не задумываясь над этим. На мое нарочито холодное и откровенно недружеское повествование, она интуитивно ответила исповедью, раскрыв передо мной душу, и обнажив сердце. И от того, что, я сейчас скажу, зависело, кем стану в ее глазах, близким человеком, способным понять и сопереживать другим, либо холодным мерзавцем, думающим только о себе. Мою неуклюжую попытку сохранить дистанцию в наших отношениях, она смела, как ураган, да и не может мать жить в неведении, кто рядом с ее сыном, друг или негодяй. Вот и получилось, что мы вернулись к началу разговора, только сделала она это изящным пируэтом, таким, каким в моем воображении, она выигрывала схватки на ножах. Надо будет попросить, чтоб показала, чему там ее боярин научил, такому страшному.
Мы сидели рядом на лавке, не касаясь друг друга, я тихонько взял ее руки в свои, склонившись, прижал их к своему лицу. Потом отпустил и сказал.
-Клянусь, что никогда не принесу вред Богдану, ради своей корысти. И еще, мать, я знаю, ты не со всеми посчиталась, в тот вечер, с кем хотела. Только с тем, кого достать смогла. Обещаю тебе, не знаю, когда это случиться, но Иуда получит свое.
-Не надо, ничего это изменит, и никого не вернет.
-Надо, мать. Нельзя, чтоб такое, без наказания оставалось. Люди в Бога верить перестанут. Ладно, когда оно еще будет, не будем зря разговоры вести. Пойду я в кузню, батю успокою, и пойду Андрея найду, пока они вечерять не сели. Скажи мне только, как ты догадалась, что я не Богдан?
-Да чего тут догадываться. Теперь то я поняла, ты звал Богдана, когда со мной или с сестрами встречался, потому что притворяться не мог, обнимать нас, целовать, душа, видно, твоя болела. Только разница видна большая, когда ты говоришь, а когда он. Девки то не замечают, одна малая еще, другая свадьбы дождаться не может, а я все понять не могла, что ж это такое, пока ты Владимир Васильевич сегодня сам не проболтался. Аж тут я поняла, о чем мне тетка Мотря толковала, и что с Богданом случилось.
-Как ясно стало мне, что наделала, так и похолодело у меня на сердце, одна думка в голове, кому я душу моего Богдана в руки отдала. Начала я с тобой разговор, должна была понять, что за человек рядом с сыном моим очутился. Был бы ты злой человек, Владимир Васильевич, не встал бы ты из-за стола, тут бы и с жизнью простился за этим столом. Освободила бы я и тебя, и сына своего. То мой грех, мне и перед Богом отвечать. А оставить сына рядом с недобрым, лихим человеком, душу его занапастить, то я бы не смогла.
-Только когда руки ты мои, к лицу прижал, тогда отпустило меня, поняла, не нужно будет грех на душу брать, прав Богдан, хороший ты человек. Ладно, беги, а то заболтались мы, будет время еще поговорить. Только смотри, при других, только одно лицо показывай, люди разные бывают, как бы беды не случилось.
То с каким равнодушием она рассуждала о том, что могла меня ненароком упокоить, если бы ей не понравился мой моральный облик, немножко задело, и не скрывая иронии в голосе, решил засомневаться в ее киллерских способностях.
-Ну, спасибо тебе, что жизнь оставила, что приглянулся я, тебе, душевностью своей. Только не думай женщина, что меня так легко убить.
-Любого легко убить, — равнодушно ответила мать, не реагируя на мою иронию, — подобраться тяжело бывает.
-Так может научишь, меня дурака — начал уже откровенно кривляться, пытаясь вывести ее из душевного ступора, вызванного таким непростым вопросом, убивать своего сына вместе со злодеем, или дать им еще вместе побегать. Мои усилия принесли результаты.
-Чудной ты, Владимир Васильевич, иногда говоришь как муж, многое повидавший, а иногда, чисто петушок, который то толком и кукарекать не научился, а уже на забор прыгает. — Мать иронично разглядывала меня, повернув ко мне голову. — Поучить тебя дурака, ну раз просишь, изволь.
Мы сидели на лавке, мать, по правую руку от меня. Все произошло мгновенно. Ее левая рука взяла мою правую руку, слегка потянула вперед, и отпустила. Используя меня как опору, мать стремительно разворачивалась на лавке, вскинув вверх ноги, и ее правая рука, с разворота, несильно, но ощутимо, ударила меня чем-то твердым в затылок. Столь же стремительно развернувшись обратно, и забыв обо мне, мать задумчиво разглядывала короткий, прямой, обоюдоострый кинжал, хищной голубизной отсвечивающий в ее правой руке. Его рукояткой, вовремя повернув кисть, она только что продемонстрировала мне, что жизнь, это действительно, только миг, между прошлым и будущим, и как легко прервать, этот миг, ослепительный миг.
Остался только неясным момент, как этот симпатичный предмет оказался в ее руке. Теоретически было понятно, что она выдернула его из сапога, пока совершала поворот на 180 градусов, не вставая с лавки. Но как это можно было практически осуществить, за этот ослепительный миг, пока она мне не врезала по затылку, осталось для меня загадкой. Или она каждый день тренируется, как народ на ножик наколоть, или одно из двух.
-Может ты и хороший воин, не мне судить, Степан тут соловьем заливался, тебя расхваливал. Но всегда помни, любого легко убить, если подобрался близко. Иди зови отца, скоро вечерять пора уже.
-Спаси Бог тебя за науку, мать. Может, будет время, еще поучишь. — Пытался с достоинством выйти из хаты, быстро побежать в лес, найти пенек, и биться, биться в него головой, долго, пока не поумнеет.
Батя нашелся в кузне, где он, уже в который раз, перебирал и чистил инструмент. Он коротко взглянул на меня, и продолжил свою работу. Подойдя к нему сзади, и обняв за плечи сказал
-Пустое это все, батя, даром мучишь себя, и всех вокруг. Дурное люди болтали, а ты слушал, и Тарасу видно в ухо залетело. Что было, то былью поросло, незачем то ворошить. Мы тут одни, ни родичей рядом, ни друзей старых. Если мы еще друг дружку грызть начнем за то, что люди языками полощут, то житья нам не будет.
-Не о том ты говоришь Богдан, то, что люди болтали, я завсегда мимо ушей пускал. Не то меня грызет. А то, что из-за прихоти моей, жизнь наша порушилась, пришлось нам бросать все, и на край света забираться. Что из-за прихоти моей, жена на душу смертный грех взяла, а сын зброю в руки взял, и тем дальше жить мечтает, о душе своей забывши.
-Ты батя, себе на плечи много не бери, и голову тоже мыслями не утомляй. На все воля Божья. Судьба такая тебе была на кузнеца выучиться, то от Бога судьба, а не от прихоти твоей. Мать нелюди, детоубийце, кару принесла, разве не Бог вел руку ее? О каком грехе ты толкуешь? Казаки разве не со зброей живут, землю от басурман защищают? Ты батя о том, лучше с отцом Василием потолкуй, а то сдается мне, ты запутался совсем.
-Так я с ним и толковал, в прошлое воскресенье, после службы в церкви, вы как раз в поход уходили.
-Так то он тебя, видать, не понял, разволновался совсем, в субботу двое похорон справлял, уставший он был. Не бери в голову, в другой раз еще поговоришь, он тебе лучше растолкует. Мать вечерять кличе, я к Андрею побегу, и сейчас вернусь.
