Я никогда не потеряю свою наивность, гневно подумал Юли. Я мог бы и сам догадаться об этом, а не спрашивать, как дикарь, унизив себя в глазах святого отца.

Теперь-то он вспомнил сводчатый туннель, ведущий к Рекку. Вглядываясь, он сумел различить и знакомые "жилые" кельи и даже тот проулок, где была его комната рядом с домом его доброжелательных друзей — Киале и Туски. Он вспомнил их — и у него защемило в груди. Затем он с замиранием сердца вспомнил прекрасную черноволосую лучницу Искадор, — но чувства его были притуплены, ибо суровая послушническая жизнь научила его не тосковать по тому, что прошло навсегда. В этом не было никакого смысла. Впрочем, Киале и Туска наверняка давно забыли о нем, как и он забыл о них. Но вот что действительно его поразило, так то, каким ярким и светлым показался ему Вакк. В своё время он запомнился Юли прибежищем теней, бесцветным из-за сумрака и полным дыма. Разница в восприятии указывала на то, насколько улучшилось его зрение за время пребывания в темном Святилище.

— Недавно, — произнес святой отец, — ты спросил меня, кто такие Хранители. Ещё ты спросил меня, видел ли я их своими глазами. Помнишь ли ты это?

Юли согласно кивнул.

— Вот мой ответ! — священник протянул руку в сторону города, где глубоко под ними копошился в суете уменьшенный расстоянием мир людей. — Люди там, внизу, не видят нас, даже не подозревают о нас. Даже если им вдруг придет в голову посмотреть вверх, они всё равно не смогут нас заметить. По отношению к ним мы являемся высшими существами. Точно так же и Хранители являются высшими существами по отношению к рядовым членам духовной гильдии. Они незримо смотрят на нас сверху, но мы не замечаем их, даже если сами смотрим вверх. Внутри нашей крепости есть тайная крепость.

Юли был потрясен внезапным откровением. Душа его пришла в смятение.

— Отец Сифанс, помоги мне разобраться в этом! — взмолился измученный нетерпением юноша. — Эта таинственная крепость, она настроена дружественно к нам? Ведь тайное обычно враждебно своему окружению.

Отец-наставник удивленно заморгал.

— У тебя острый ум, но я исправлю твой вопрос. Скорее, он должен звучать так: необходима ли эта тайная крепость для выживания Панновала и его народа? Вот на этот вопрос я отвечу утвердительно. Да, тысячу раз да! Более того, она необходима, чего бы нам это ни стоило! Не думай, что этот ответ чем-то странен и непоследователен для меня. Во всём я придерживаюсь середины — но только не в этом. Против крайностей нашей жизни — испепеляющего огня Лета и обжигающего холода Зимы, от которых нас стремится защитить Акха, нужны крайние меры, чтобы оградить людей от них. Это полностью совпадает с Его заветами.

Вот основное предназначение Хранителей: они несут правду прошлого новым временам. Наш мир, как гласят священные тексты, был некогда спасен Акха из огня Вутры. Это ты уже знаешь. Но только Хранителям известно, что много-много поколений назад, во время Весны, народ Панновала осмелился бросить вызов Великому Акха! Люди осмелились покинуть пределы нашей священной горы и ушли жить на равнину! Города, подобные Вакку, были построены прямо под открытым небом. Но за это ужасное отступничество мы были наказаны испепеляющим огнем, который Вутра со своими приспешниками ниспослал на землю. Немногие смогли уцелеть... Покаявшись, они вернулись сюда и заново начали строительство нашего древнего дома.

И это не просто легенда, Юли, — отец Сифанс вдруг возвысил голос. — Не страшные предания, выдуманные лживыми глупцами, как ты, я вижу, считаешь. Нет. Такова истинная история нашего народа и его жизни в поколениях. Эту историю Хранители и берегут в своей тайной крепости. Многое помнят они про жизнь под открытым небом, много хранят уцелевших вещей, оставшихся от этой жизни, а также многое из того, что осталось от времен основания нашего святого города, ещё более древних вещей наших изначальных предков. И потому, я уверяю тебя в этом, они ясно различают и всё грядущее, скрытое от нас до поры туманом нашего непонимания. Видят время ужасного огня Вутры, которое неотвратимо приближается...

Но Юли уже опомнился.

— Но почему они тогда не открывают нам глаза на истинное положение вещей? — возмутился он. — Почему нам в Святилище не положено знать об этом? Ведь тогда мы смогли бы приготовиться к этой грядущей битве.

Старый священник нахмурился.

— Достаточно того, что мы знаем их в виде притч из Священного Писания. А истина так или иначе, но неизбежно доходит до нас. Неприкрашенная правда хранится в тайне от нас во-первых потому, что люди, облеченные властью, предпочитают накапливать знания, а не делиться ими, поскольку знания — это сила, могущественнее которой ничего нет и быть не может, а во-вторых потому, что если мы вооружимся знаниями, то снова попытаемся вернуться во внешний мир под открытое небо, когда настанет Весна и Акха отринет снега с поверхности земли. И тогда всех нас вновь ждет злая участь. Не так ли, Юли?

У Юли гулко забилось сердце. Откровенность отца Сифанса в беседе с ним, юным дикарем из внешнего мира, напугала его. Истина взвопила в его сознании. Если сила — это знание, то где же место для веры?.. В жизни простого человека, чтобы он покорно нес своё ярмо, так, что ли?..

Он почувствовал, с каким нетерпением священник ожидает его ответа, и ему вдруг пришло в голову, что отец Сифанс попросту испытывает его веру, проверяя качество года своей личной работы над ним, а милицейский поблизости ждет только слов произнесенной вслух ереси со здоровенным фагором наготове. Он чувствовал, что вся его судьба зависит от этого ответа. Должен ли он просто согласиться с мнением старого наставника, как тот, очевидно, и ждал?..

Минуту назад он бы так и сделал, без малейших сомнений. Но что, если отец Сифанс не лжет и верит не в Акха, а в знания? А он хотел сейчас именно знаний. Даже вера не могла заменить их. К тому же, один вид Вакка пробудил в нем неумолимую тоску о мире, который он так давно покинул.

Юли решил, что в столь важный миг нужно быть откровенным. Тем не менее, стараясь не рисковать, он всё же обратился к имени Акха.

— Но если сам Акха изгонит снега с поверхности земли, тем самым он подаст знак, чтобы мы вернулись в мир под открытым небом из пещер Панновала, — неуверенно произнес он. — Противоестественно, когда мужчины и женщины рождаются и умирают в темноте.

Отец Сифанс издал тяжелый вздох разочарования.

— Право, Юли, я ожидал от тебя иного ответа. Поистине ужасно, когда человек, стремящийся к знанию, пугается его, едва увидев, и отступает в тень. Но ещё ужаснее, когда он подозревает дарителя знания в жестком обмане... не так ли, Юли? Я вижу, как ты сжимаешься в страхе при каждом упоминании моей должности, и до сих пор не можешь разглядеть за ней человека. Ладно, оставим это... Ты так и не понял, что я хотел сказать тебе. Хранить слабых от ошибок и вести их за собой, пользуясь знанием — вот долг и право знающего и сильного, но ты не хочешь этого, Юли. Дикая свобода для тебя важнее. Впрочем, я сам виноват. Я совсем забыл, что ты не панновалец и не можешь быть тверд в этом вопросе. Ты ведь сам родился под открытым небом.

— Там же, под открытым небом, я надеюсь и умереть, — с неожиданным даже для себя жаром ответил Юли. Он сам испугался своей горячности. Он боялся, что его нечестивый ответ может вызвать гнев отца-наставника и тот подаст знак милицейскому, возможно, всё же ожидающему поблизости.

Но его наставник и не думал гневаться. Вместо этого старый священник в дружеском жесте положил ему на плечо затянутую в перчатку руку. Его сухие пальцы слабо сжали крепкие мышцы юноши. Сам отец Сифанс был весьма легкого сложения.

— У нас с тобой противоречивые желания, — грустно сказал он. — Прежде всего, я стар и слаб, а ты силен и молод. В твоих жилах кипит горячая кровь. Ты вырос там, где не выжил бы даже сильнейший из жителей Панновала. И ты видел много такого, о чем мы только догадываемся по смутным легендам, перевранным старыми глупцами... Ты знаешь просторы внешнего мира, по сравнению с которым весь Панновал не более чем трещина в камне. У тебя горячая душа, ты мечешься, не зная, что выбрать, но ты ищешь достойное человека... Кто я по сравнению с тобой? Старик, который лишь раз видел чистое небо, и память о нем изглодала меня до костей. Я хотел бы, чтобы ты стал моим наследником... моим духовным наследником, — поправился отец Сифанс. — Но для этого ты, увы, ещё слишком горяч и несдержан... о, я не говорю, что ты глуп! Приняв сан священника, ты взглянешь на мир другими глазами и будешь готов принять реальность. Конечно, вне знания ты можешь легко сделать неправильный выбор, и я хотел бы просветить тебя... — он вдруг надолго замолчал. Было видно, что он боролся с собой, решая, продолжать этот разговор или прервать его, затем просто спокойно сказал: — Ну ладно, пора возвращаться. Ты пойдешь впереди. Я в последний раз проверю, хорошо ли ты читаешь настенные знаки. Завтра начнется церемония твоего посвящения и мне уже нельзя будет видеться с тобой. Нескоро мы вернемся к нашему разговору, и я не знаю, захочешь ли ты тогда продолжить его. Время быстро гасит жар молодости...

Он протянул руку к ставне и захлопнул окно. В нахлынувшей на них тьме они тщетно старались разглядеть друг друга. Юли нащупал ладонью резную ленту на стене и они отправились назад по бесконечным темным коридорам подземелья. Юли понял, что сам захлопнул дверь в тайну, которая приоткрылась перед ним. Это было очень горькое открытие.

* * *

Посвящение Юли в сан было знаменательным событием. Перед ним он постился в течение целых четырех дней, и потому у него немного кружилась голова, когда он предстал перед кардиналом гильдии священников в Латхорне, великой пещере Святилища. Вместе с ним приняли посвящение ещё трое послушников, которые также закончили обучение и получили право принять духовный сан. Обряд заключался в том, что они в течение двух часов распевали наизусть религиозные гимны, положенные для этого случая. Все четверо были босы и в грубых хламидах, надетых прямо на голое тело. Все волосы на их коже были тщательно выбриты, произведено очистительное омовение. Юли было отчаянно жаль навеки проститься с роскошной гривой своих черных волос, но выбора у него не было. Голый череп был отличительной чертой всех младших членов духовной гильдии. Их молодые голоса пронзительно звенели в пустоте темного храма:

Одеждой нашей будет тьма,

Всегда...

В храме горела единственная свеча, разделявшая трепещущим светом старых священников и четырех вновь посвященных. В отдалении от юношей замерли святые отцы-наставники, которые подготовили послушников к принятию сана. Их было трое. Смутно мерцало лицо отца Сифанса. Он кивал в такт песнопениям головой и морщил нос от удовольствия, не находя ошибок. Милицейских не было. Не было и нечестивых фагоров. Это очень радовало Юли.

В течение всей церемонии кардинал, который сидел в кресле перед ними, ни разу не шевельнулся. Очевидно, он спал. Но в конце обряда посвящения сухая спартанская фигура кардинала, как всегда одетого в черно-белое, с золотой цепью на шее, поднялась со своего места. Кардинал с трудом воздел руки над головой и затянул молитву для вновь посвященных своим гнусаво-картавым речитативом:

— ...И наконец сделай так, о великий, древний и всегда живой Акха, чтобы мы смогли ещё глубже проникать в пещеры мысли Твоей, пока не обнаружим и не познаем все тайны того безграничного океана без начала и без конца, который в миру называют жизнью, но который мы, посвященные, считаем всем тем, что находится за пределами Жизни, ибо этот океан больше, чем можно увидеть простым смертным. Аминь.

Вслед за молитвой заиграли флуччели и музыка заполнила сердце Юли. Он всё же добился своей цели.

* * *

Но уже на следующий день Юли, вместе с одеждой священника, получил и работу. Он должен был посещать заключенных Панновала и дежурить возле них, выслушивая их жалобы.

Юли был буквально раздавлен таким назначением. Он-то полагал, что став священником, он окажется вне чьей-либо власти. Увы... Как оказалось, в Святилище для вновь посвященных в духовный сан был установлен строгий порядок прохождения службы, который, по сути, был второй, более важной ступенью их обучения. Сначала новых духовников направляли на годичную службу в Зону Наказания, тот самый Твинк, проще говоря, в тюрьму. После тюрьмы их на три года переводили в инквизицию, службу дознания при милицейской гильдии. В этих низовых подразделениях власти они проходили необходимую закалку, черствели и ожесточались, безнадежно отдалялись от народа, из рядов которого когда-то вышли. Только после этого новым святым отцам разрешалось исполнять обязанности священников среди простых людей, как Сатаалу. После семи лет такого служения им дозволялось просить о переводе обратно в Святилище — конечно, если они этого ещё хотели. Таким образом, лишь после двенадцати лет безупречной службы святой отец мог попасть в число тех, кто принимает решения. Неудивительно, что всё высшее духовенство Панновала состояло из стариков различной степени дряхлости.

Юли приуныл. Он мечтал о свободе — а вместо этого попал на пожизненную каторгу. Зачем ему знания и власть, если он будет стариком? Впрочем, пока он был молод и хорошо усвоил, что в Панновале не было неизменных правил. А он и так совершил уже почти невозможное, за год с небольшим пробившись из дикарей в правящий клан. В сущности, до вершины оставалось совсем немного. И Юли, с присущим юности оптимизмом, положился на будущее.

* * *

В Зоне Наказания всегда стоял шум. Ни тишины, ни тьмы тут никогда не было. На всех углах здесь чадили факелы и головешки. Здесь же жили городские рабы-фагоры и надзиратели, набираемые из не угодивших начальству отбросов милиции. Зона была любовно расположена в самой сырой пещере под руслом Вакка, где всегда моросил мелкий дождь. За тысячи лет своды пещеры обросли сталактитами, на которых собирались крупные капли воды, беспрестанно срывавшиеся вниз, на головы обитателей Зоны.

Надзиратели носили непромокаемые плащи и сапоги с толстыми подошвами. Сопровождающие их фагоры, как и в других местах, не имели одежды, но их белая шерсть хорошо защищала от холода и сырости.

Брат Юли, как его теперь называли, благодаря протекции отца Сифанса сразу попал на высокий пост. Его определили в подручные одному из трех лейтенантов Твинка, которые, сменяясь, несли в нем круглосуточное дежурство, олицетворяя здесь верховную власть. Этот лейтенант был упитанным мужчиной с грубыми манерами по имени Дравог. Он шагал так, как будто давил жуков, и говорил так, как будто жевал их. Он постоянно постукивал дубинкой о свои чудовищных размеров сапоги, и этот барабанящий звук действовал на Юли раздражающе. Но с его помощью юноша быстро усвоил здешние порядки.