Шмидт прикинул в уме расстояние между сходящимися кораблями и скорость сближения, провел в уме расчеты. Стрелять надо было через полминуты. Как долго тянулись эти секунды... Наконец:

— У аппаратов! Пли!

— Вашбродь! Не выходит!

Шмидт стрелой помчался на корму, дал с размаху в зубы неумехе минеру, запутавшемуся в закрывавший аппарат маскировочном брезенте, рванул рычаг пуска. Глухо бахнул внутри пороховой заряд, выбрасывая мину. И следом выстрелил второй аппарат. А на нем чего ждали? Ах да, сам же велел стрелять второму за первым... Поздно! Поздно! Шмидт едва не зарыдал от лютой досады. Бросился из-за парусов на мостик, стараясь разглядеть следы мин. Авось, успеют, успеют... Нет!!! Мины заметили! Крейсер отворачивал кормой, чтобы отбросить их винтами, там что-то кричали, поднимая тревогу. Сейчас ударят из всех орудий, а у японцев на борт пять 120-мм и шесть 76-мм пушек, не считая носовой и кормовой 8-дюймовок. Мокрого места не останется от миноносца после такого залпа!

— Машинное! Полный ход! Самый, самый полный!

Танин Ямай был поражен, увидев торпедные пуски с совершенно безобидного на вид парусника. Так вот, что могло случиться с истребителями 2-го отряда! Неужели они стали жертвой такого коварного обмана?! Нет, Ямай не был возмущен. Скорей он восхищался чужой военной хитростью. Какой бы русский не изобрел эту маскировку, думал он почти как японец. Замысел был неплох, но на этот раз он у врага не сработал. Обе торпеды, оставляя за собой белые полосы пузырьков, прошли за кормой у "Читозе". Оставалось только развернуться и уничтожить этого опасного русского хитреца. Внезапно с противоположной стороны издалека раздался низкий гул мощного подводного взрыва. Корабль качнуло от дошедшего сотрясения. Ямай бросился на левое крыло мостика и разглядел в темноте вдали опадающий белесый столб воды. Туда метнулся лучом чей-то прожектор, осветив накренившуюся громаду большого корабля...

Пущенные с 212-го самодвижущиеся мины, пройдя мимо предназначенной для них цели, должны были остановиться, а через какое-то время мирно лечь на дно. Однако провидению было угодно, что одно из этих механических устройств, почти исчерпав запас хода, добралась до австро-венгерского броненосца "Будапешт", несколько минут назад приветственно отмигавшего фонарем прошедшему мимо "Читозе". На "Будапеште" не ждали опасности. Накануне вечером старший офицер предложил командиру броненосца поставить на всякий случай противоминные сети, но капитан 1-го ранга Негован запретил это делать. Он ожидал утром ответного визита на свой корабль адмирала Уриу, а сети могли задержать прием катера с японцами. Расплата за беспечность оказалась жестокой. Впрочем, справедливости ради надо отметить, после расследования этого дела австро-венгерская следственная морская комиссия признала, что из-за сильного волнения даже выставленные сети были бы малоэффективны. Поэтому на судьбу "Будапешта" повлияла не столько беспечность его командира, сколько конструктивные недостатки самого корабля.

Три однотипных броненосца — "Монарх", "Вена" и "Будапешт" — были первыми тяжелыми кораблями нового австро-венгерского флота. Главным критерием при разработке этого проекта была экономия денежных средств. Двуединой монархии, раздираемой бюджетными разногласиями обоих своих парламентов, большие корабли были не по средствам. Перед конструкторами была поставлена задача совместить солидное вооружение с надежной броневой защитой и хорошей двигательной установкой в маленьком, а, следовательно, и недорогом судне. Результат, следует сказать, получился выше скромных ожиданий. Компактные, хорошо сбалансированные "монархи" неплохо смотрелись даже рядом с настоящими, большими броненосцами других держав, а для главных вероятных противников — итальянцев, чьи корабли традиционно имели слабую броню, австро-венгерские недомерки были весьма опасны. Однако за скупость финансистов пришлось всё же платить. Слишком малый для броненосцев тоннаж делал "монархов" очень уязвимыми для подводных повреждений. Затопление всего нескольких трюмных отсеков могло стать для них роковым.

Шальная русская торпеда разворотила подводный борт "Будапешта" в районе машинного отделения. Дальнейшие события развивались со страшной скоростью. Броненосец стал быстро валиться набок. Выправить крен контрзатоплением отсеков противоположного борта не удалось. Вода стремительно распространялась по обреченному кораблю, многие люки во внутренних переборках оказались открыты. Погасло электричество, захлебнулись водой остановившиеся помпы. Через три минуты после подрыва крен стал предельным, экипажу был отдан приказ покинуть судно. Еще через две минуты "Будапешт" стал быстро опрокидываться на левый борт и, показав плоское днище, скрылся под водой. Большая часть спящей команды не сумела выбраться из перевернувшегося корабля. Спаслись лишь те, кто успел по тревоге подняться на верхнюю палубу. Подошедшие на грохот взрыва минный крейсер "Пантер", миноносцы "Боа", "Кобра" и "Питон" немедленно занялись спасением плавающих в море людей. "Леопард" и "Кигьо" завязали перестрелку с "Читозе", решив, что поразившая их флагман торпеда была пущена с японского крейсера. Впрочем, австрийцы и японцы обменялись лишь несколькими выстрелами. Чтобы возникшая по недоразумению стрельба не переросла в полноценный бой, вице-адмирал Уриу отдал по радио приказ всем своим кораблям немедленно отходить на юг. Австрийцы, подобрав уцелевших с "Будапешта" (среди них был и капитан 1-го ранга Негован), тоже спешно покинули негостеприимные черногорские воды, взяв курс на север — в Котор. В общей суматохе русский миноносец, сбросив фальшивый мачты, проскользнул между двух расходящихся эскадр в открытое море.

* * *

Лейтенант Шмидт пребывал в прекрасном настроении. Его мучила лишь неизвестность — кого же он поразил своей миной. Ясно только, что это был большой корабль. Неужели броненосец? Но четко была видна одна дымовая труба, а однотрубных броненосцев у японцев нет. Разве что вторая упала при взрыве. Нет, едва ли. Так что, скорее всего, это крейсер. Из однотрубных крейсеров у японцев имеются три старых корабля типа "Мацусима" и два типа "Нанива". "Мацусимы", как говорили, остались в Японии, значит, он потопил "Наниву" или "Такачихо". Для "Тацуты" корабль все же был великоват. Пожалуй, за такое к Георгию могут представить. И в капитана 2-го ранга произвести. А вдруг это был транспорт? За пароход, пожалуй, Георгия не дадут.

Размышление Шмидта прервал ротмистр Отфиновский, который вошел в каюту, постучав, но не дожидаясь ответа. Ротмистр конвоировал одного из революционеров с "Сириуса", кавказца средних лет.

— Чем обязан? — с неудовольствием спросил Шмидт

— Хочу вас познакомить вот с этим господином, — ответил Отфиновский.

— А мы с Петром Петровичем уже знакомы! — улыбнулся революционер и, не дожидаясь приглашения, уселся рядом с лейтенантом на угол койки. — Помните, совещание объединенного комитета в Одессе? Вы тогда еще говорили, что один можете сделать больше, чем все наши партии. Сейчас вы вполне можете доказать свои слова делом. Прикажите своим матросам разоружить жандармов, и мы превратим этот корабль в новый "Потемкин"!

— Ну, я вижу, господин Деканозов вас знает! — Отфиновский тоже сел на койку, устало вытянув ноги. — А если вы, Петр Петрович, прошлого знакомого забыли, то вот, прошу любить и жаловать, Георгий Гаврилович Деканозов, он же Деканози, он же Деканозишвили, видный деятель партии грузинских социалистов федералистов революционеров и правая рука Мотодзиро Акаси, начальника японской разведки в Европе.

— Ни с какими японцами мы, социалисты-федералисты, не связаны!

— Вам вашу переписку с Акаси продемонстрировать?

— Фальшивка!

— А на своем "Сириусе" вы, конечно, везли в Россию исключительно просветительскую литературу...

— Нет, мы везли оружие для гурийских крестьян, восставших против царских сатрапов и собственных помещиков. Старые винтовки системы Виттерли, которые купили в Швейцарии.

— А купили на какие деньги?

— На добровольные пожертвования.

— Люди деньги на народные крейсера собирают, чтобы стране в трудный час помочь! — вмешался первый раз в разговор Шмидт.

— Эх, товарищ Шмидт! — сокрушенно покачал головой Деканозов. — Как вы можете так говорить? Завтра эти крейсера стрелять будут по восставшей против царизма Риге, Ревелю или Гельсингфорсу, как стреляли вы еще недавно по критским грекам...

— Собственно, у меня к вам один вопрос, — прервал революционера Отфиновский.

— Ни на какие ваши вопросы я отвечать не буду!

— По-турецки вы понимаете?

— Допустим, понимаю.

— А вы, Петр Петрович?

— Ммм... Изъясниться смогу, но бегло нет.

— Понятно. Значит, буду говорить по-немецки. Хочу, чтобы вы послушали мой разговор с турецким офицером, которого достали из воды после потопления японского миноносца. Дверь я прикрою и буду разговаривать с ним в соседней каюте. А вы послушайте.

— Какая-то жандармская провокация!

— Петр Петрович! Ну, вы же сами видели, как турка из воды тащили. Не мог же я его к японцам подсунуть! Вы послушайте, просто послушайте из любопытства хотя бы.

— Я требую меня освободить! Вы не имеете никакого права лишать меня свободы! Вы должны немедленно доставить меня в ближайший порт и отпустить на берег

— Мы могли бы оставить вас плавать в море...

— Оказание помощи жертвам кораблекрушения было вашей прямой обязанностью.

— Не кораблекрушения, а потопления корабля воюющей с нами Японии!

— Я находился на этом корабле как нейтральный наблюдатель. Вы не имеете никакого права обращаться со мной, как с пленным.

— Хорошо, тогда мы высадим вас в Черногории. Думаю, черногорцы окажут вам дружеский прием. Там так любят турок! Особенно таких, о которых никому неизвестно — утонул он или нет.

— Вы не имеете права! Доставьте меня в ближайший турецкий порт или просто высадите на турецкое побережье. Да на любое побережье, кроме черногорского.

— Чем вам не нравится Черногория? По мне, такая же страна, как другие. И идти мы должны именно туда...

— Послушайте, у меня сейчас нет с собой денег, но мой отец — адмирал Дилавар-паша, начальник стамбульского порта. Он щедро компенсирует вам все издержки.

— Давайте договоримся так. Мы высаживаем вас в Австрии или Италии...

— Отлично!

— Я сам даю вам деньги на комфортный проезд в Турцию плюс дополнительную щедрую премию, если вы поделитесь со мной некоторой информацией.

— Как вы смеете?! Я офицер турецкого флота!

— Хорошо, тогда готовьтесь сойти на берег в Черногории.

— Вы вынуждаете меня говорить угрозой смерти!

— Я готов щедро оплатить ваши сведения.

— Не нужны мне деньги неверных! Скажу вам просто так. Тем более что вы не сумеете использовать эти сведения во вред Турции. Разве что заключите мир с Японией, прежде чем мы объявим вам войну...

(На самом деле Отфиновский провел допрос турка сразу, как только того достали из воды. Содержание этой беседы, впрочем, не отличалось от услышанного потом Шмидтом и Деканозова, разве что от денег Салих-паша не отказался. Повторение сцены допроса для неких слушателей было дополнительным условием сделки; Салих-паша лишь потребовал, чтобы этот разговор не записывался на фонограф).

После услышанного из-за двери Деканозов и Шмидт сидели в молчаливой задумчивости. Наконец революционер произнес с кривой усмешкой:

— Провёл меня Акаси. Одно дело брать деньги у микадо, совсем другое — помогать Абдул Хамиду!

— Так вы действительно брали деньги у японцев?! — гневно воскликнул Шмидт.

— Почему не брать, если они давали? — пожал плечами Деканозов. — Считаете это изменой? Так ведь нам, грузинам, нет никакого дела до вашей войны с японцами в Китае. Да и сами вы, русские интеллигенты, желали в этой войне поражения свой дикой страны от маленькой прогрессивной, такой симпатичной Японии. Но турки — это совсем другое! Желать победы туркам?! Устраивать на японские деньги революцию в России, чтобы на Кавказ пришли турецкие войска?! Это значит лечить чумой от чахотки. Да меня свои зарежут, если только дашнаки первыми не доберутся.

— Но зачем Отфиновский заставил нас слушать этого турка?

— Чтобы сделать своими союзниками. Во всяком случае — меня. Если японцы хотят помочь туркам прийти в Грузии, то я буду помогать тем, кто этому помешает. Пусть он будет хоть черт, хоть сам самодержец всероссийский. Думаю, господин ротмистр хочет, чтобы я рассказал об услышанном товарищам. И я постараюсь как можно быстрее связаться с Центральным Комитетом. Надо срочно останавливать гурийцев!

— А я?

— А вы, товарищ Шмидт, раз так, воюйте пока, как воюете! Топите турок, топите японцев, раз они додумались до союза с янычарами. Русский царь отправляет революционеров на каторгу, а турецкий султан режет им голову, причем, со всей ближней и дальней родней, женщинами и детьми. Так что — из двух зол выбирать приходится меньшее.

* * *

Путешествующая по Италии супруга адмирала Григоровича Мария Николаевна с обеими дочерьми, старшей 20-летней Марией и младшей 5-летней Наташей, и гувернанткой степенно прогуливались по Бари. Они только что осмотрели старый город, поклонились мощам святителя Николая в древней базилике его имени, а теперь вышли к морскому порту. Дамы не сразу обратили внимание на оживление, царящее на набережной среди местной публики. Итальянцы что-то шумно обсуждали между собой, показывая друг другу на вход в гавань.

Заинтересовавшись причиной такого оживления, Григоровичи тоже стали смотреть в ту сторону. Наконец они увидели, как из-за мола появился белый портовый катер. За ним тихо следовал длинный низкий военный корабль — миноносец, как сразу определили адмиральша и ее старшая дочь. Из трех труб миноносца слабо дымила только одна, а за кормой лениво трепетал белый флаг с синим косым крестом.

— Маменька! Это же наши, русские!

— Русо! Русо! — с горячностью подтвердили вокруг. — Вива, Русо!

Распознав в дамах соотечественниц команды миноносца, итальянцы стали живо выражать им свою симпатию, сохраняя, впрочем, рамки приличия. Дам деликатно пропустили вперед, чтобы они всё лучше видели.

Машу Григорович неожиданно охватило волнение, непонятное предчувствие... Широко раскрыв глава, она смотрела на приближавшийся к пристани миноносец. Корабль был совсем близко, уже можно было разглядеть заклепки на исцарапанных бортах с облезшей краской, закопченные, пробитые кое-где трубы. Когда он стал швартоваться, из шумной и радостной толпы на набережной в корабль полетели букеты цветов, превратив заваленную каким-то хламом узкую палубу в живой яркий ковер. Маша не могла оторвать взгляда от приветственно размахивающего рукой с мостика офицера. Его мундир был грязен от угольной пыли, на темном худом лице сверкала белозубая улыбка.