Выход: дневник монстра. Часть 2

— Вот лист. Какого он цвета?

Я молчал долго, смотрел, как на ее руках оседает сухая пыль, но она ждала моего ответа, и я отвечал:

— Коричневый.

— Что это значит? — не отставала она.

— Он такой же... как кора сосны, — говорил я. — Он сух и хрупок. Как сгоревшая бумага. Шершав, как мешковина.

— А облака? На что похожи они? — продолжала ведьма и поднимала к небу белое лицо. — Я не могу ни пощупать, ни вдохнуть их.

И я тоже поднимал голову, и следил, как над тайгой медленно плывут осенние тучи.

— Они полны дождя, как мокрая вата, — отвечал я. — На ощупь сырые, как плесень в погребе. И невесомые, как туман. А еще они серые.

И про себя думал, что серый — цвет сырости и одиночества.

До недавнего момента Дербенд тоже казался мне серым. А теперь я вижу, что здешние облака — белые. Как пена на сливках. Как перины в доме бывшего командира Буна. Как цветущие сады.

Так, может, если я ошибался в городе, то ошибся и в чем-то другом?

— Может, Переход и вправду не так плох, — бормочу под нос, и только потом ловлю себя на мысли, что произношу это вслух. Но пилот не слышит. Он закладывает вираж, вертолет словно проваливается в яму, и я ощущаю сладкое томление в груди — я на время становлюсь невесомым, отделимым от своего тяжелого, изуродованного тела, и сливаюсь с ветром, с облаками, с дымкой на горизонте. Я смыкаю веки и улыбаюсь — не думая уже ни о чем конкретном. И пропускаю момент, когда земля плавно толкает меня снизу и движение прекращается, а гул стихает.

— Вы не смотрели, — немного укоризненно говорит пилот.

Я все еще улыбаюсь и отвечаю:

— Смотрел. С высоты Дербенд куда красивее.

Стас смеется.

— Тогда ждем вас в следующий раз, — подмигивает он мне. — Придете?

Я пожимаю плечами и, наконец, произношу то, что собирался с самого начала:

— В следующий раз я хочу быть за штурвалом.

Теперь смеемся мы оба. Стас хлопает меня по плечу.

— Это можно устроить, — обещает он. — У нас проходят курсы для пилотов-любителей. Сначала занятия на тренажере, а вот потом... — он замолкает и оглядывает меня с головы до ног, но его взгляд не осуждающий, скорее — любопытный. — Но если вы уже летали, — говорит он, — то достаточно будет продемонстрировать свои знания на тренажере, и тогда сможете с полным правом занять кресло пилота. Ну как, по рукам?

— По рукам, — соглашаюсь я, и снова пожимаю его крепкую горячую ладонь.

Рукопожатие — это как полет. Страшно только поначалу.

* * *

Наша жизнь — это цепочка, сотканная из событий, как из звеньев. Одно происшествие цепляет собой другое, за ним следует третье, страх уходит и появляется уверенность и азарт. И вот уже не замечаешь, как делаешь то, что никогда не сделал бы раньше.

Не будь ночного кошмара — и не было бы полета над весенней столицей. А не будь полета — я так и не собрался бы на благотворительный вечер Хлои Миллер.

Я вспоминаю о ней и о концерте, когда думаю о картинах и цветущих садах. В перемирии с ней может быть куда больше пользы, чем вреда. И надеваю костюм, подаренный для таких случаев Торием. Единственный приличный костюм, все равно сидящий на мне, как на пугале, и отправляюсь по адресу, который написал Расс.

Благотворительный вечер происходит в картинной галерее. В фойе за стойкой регистрации сидит приветливая молодая девушка и вежливо спрашивает:

— Ваше приглашение?

Я останавливаюсь. Приглашения у меня нет. Девушка терпеливо ждет, а я растерянно оглядываюсь по сторонам в надежде, что где-нибудь да мелькнет фигура Расса. Но в фойе прохлаждаются на диванчиках только две пожилые женщины, а откуда-то издалека доносится легкая музыка, и слышатся приглушенные голоса. Должно быть, вечер уже начался.

— У меня... нет, — наконец, вынужден признаться я.

Улыбка девушки сменяется с дружелюбной на сочувствующую.

— О, как жаль! — восклицает она. — Вы потеряли, наверное? Вы ведь васпа, так? — и, не дождавшись от меня ответа, продолжает: — Подождите минутку. Я позову администратора, и мы все решим. Как вас представить?

— Ян, — отвечаю я и, спохватившись, добавляю еще и фамилию: — Вереск.

— Как же, как же! — всплескивает руками девушка. — Тот самый! Тогда вы просто обязаны быть приглашены! Не уходите, пожалуйста!

Она проходит вглубь фойе, покачивая бедрами и постукивая по паркету тонкими каблуками, и исчезает в одной из дальних дверей. Я смиренно жду, ловлю на себе заинтересованные взгляды старух и делаю вид, что рассматриваю картины на стенах. На мой взгляд — неструктурированная мазня. Всего лишь набор цветовых пятен, геометрических фигур и спиралей. И с гордостью отмечаю про себя, что мой 'Висельник' обладает хоть каким-то сюжетом, а значит — и ценностью.

Перестукивание каблучков возобновляется. Я отвожу взгляд от картин. И ощущаю, как горячая волна омывает меня изнутри, будто я снова поднялся на вертолете над городом и теперь откуда-то сверху, наверное, из-под облаков, вижу, как по паркету грациозно плывет Хлоя Миллер.

В светлом платье колокольчиком, с заколкой-лилией в волосах она похожа на русалку, поднявшуюся из озерных глубин.

Правда, теперь она не улыбается.

— Ах, это вы, — говорит она сдержанно, и возвращение на землю, как обычно, происходит болезненно и грубо. Я втягиваю воздух сквозь зубы, и ощущаю легкий цветочный аромат духов. Засовываю руки в карманы пиджака, чтобы не выдать легкую дрожь в пальцах. Но в моем голосе на этот раз нет волнения, и я произношу спокойное и вежливое:

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — тем же спокойным тоном откликается Хлоя. — Чем обязана?

— Я приглашен на вечер, — говорю я, и она скептично приподнимает брови.

— Не припомню, чтобы я вас приглашала.

— Не вы, — пытаюсь улыбнуться. — Меня пригласил Расс... Вейлин. Он будет выступать сегодня вечером.

— Верно, — кивает она и задумчиво теребит локон. — В таком случае, вам лучше поторопиться. Концерт уже начался, вы пропустили всю вступительную часть.

— Так я могу присутствовать?

Она пожимает плечами и отворачивается, равнодушно бросает через плечо:

— Почему бы нет.

— Простите... — бормочу я и кошусь по сторонам. Мне кажется, что старухи с интересом прислушиваются к разговору. Тогда я прочищаю горло и повторяю снова:

— Простите... за опоздание, — повышаю голос и скороговоркой произношу: — И за грубость на шоу... простите тоже.

Хлоя останавливается. В глазах появляются лукавые искры.

— Ну что ж, — говорит она и ее голос теплеет. — Я вполне понимаю ваше состояние. И хорошо, что вы нашли в себе силы признать свою неправоту.

Я киваю. Должно быть, слишком энергично, потому что старухи на диване прыскают со смеха. Хлоя тоже смеется, а я ловлю себя на том, что мне нравится ее искренний смех. Но, отсмеявшись, она делает серьезное лицо и произносит коварно:

— Только уясните на будущее. Если вы еще раз позволите себе грубый выпад в мою сторону, я умываю руки, — она разводит в стороны ладони и продолжает: — А это значит, что все личные дела васпов, все их медицинские карты, все анкеты и запросы с их мечтами и проблемами окажутся на вашем столе. И вам, — она тычет в меня пальцем, — да-да! Именно вам! — коли вы называете себя лидером васпов, — придется взять на себя всю полноту ответственности за свою расу!

Тряхнув головой, Хлоя разворачивается и идет к двери. И мне ничего не остается, как последовать за ней, а про себя гадать, будет ли когда-нибудь приведена эта угроза в жизнь. С Хлои Миллер станется.

В картинной галерее я впервые. Из фойе мы попадаем в обитую красным бархатом комнату, по стенам которой развешаны картины в массивных рамах. Возле них вальяжно прохаживаются ценители — пожилые люди вроде тех смешливых старух, оставшихся в фойе.

— Здесь у нас собрана живопись художников Досумеречной эпохи, — говорит Хлоя. — Коллекция небольшая, мы ведь не государственный музей, — она вздыхает и проводит меня в следующую залу, зеленую. — А это зал скульптуры. Какая вам больше всех нравится?

Хлоя вопросительно смотрит на меня. Наверное, она ждет, что я начну обходить все представленные композиции, но я лишь тычу пальцем в ближайшую — сидящую на камне печальную русалку:

— Эта.

— Прекрасный выбор! — улыбается Хлоя. — Это копия одной знаменитой статуи. К сожалению, она не сохранилась до наших дней. Но реплика осталась. Хотите, я проведу для вас экскурсию?

— В другой раз, — бормочу я, и мы следуем дальше. А я незаметно оглядываюсь через плечо. Лицо русалки отвернуто от зрителя, но мне кажется, ее печальный взгляд устремлен на стоящего напротив воина, облаченного в позолоченные доспехи. В его понятой руке посверкивает меч.

Проходим еще один зал — здесь, по словам Хлои, представлено современное искусство. И я морщу нос, потому что в глазах начинает рябить от хаотических пятен и кричащих цветов.

— Согласна, — Хлоя улавливает мою реакцию и кивает. — Я тоже не в восторге от абстракционизма. Но иногда попадаются очень интересные работы. Кстати, — она останавливается перед двойными закрытыми дверями и берется за массивные ручки, — я ведь тоже должна попросить у вас прощения.

— За что? — настораживаюсь я.

Хлоя наивно хлопает ресницами и восклицает:

— Как же! Вы ведь настоятельно рекомендовали мне держаться как можно дальше от васпов! А я совершенно наглым образом нарушила ваш приказ!

Некоторое время я хмуро таращусь на Хлою. Ее глаза так и искрятся смехом. Но я проглатываю шпильку и отвечаю:

— Я поступил опрометчиво. И был неправ. Вы много делаете для васпов. Действительно, много.

Она с облегчением вздыхает.

— Хорошо. Оставим прошлое в прошлом.

И распахивает двери.

Волна звуков и запахов сминает меня, кружит голову, и я ощущаю, как на висках выступают мелкие бисеринки пота. Но я все же перешагиваю порог и оказываюсь в просторной зале.

Здесь также, как и в других помещениях, по стенам развешаны картины, на специальных подставках стоят глиняные и деревянные композиции. И я сразу узнаю их — это работы васпов, которые Хлоя уже демонстрировала на телешоу. Вдоль стен расставлены столики с угощениями. У ближайшего стоят и спорят о чем-то двое молодых васпов. Меня они чуют раньше, чем видят, и вздрагивают, когда я прохожу мимо. Другая компания косится из затененного угла и чувствует себя крайне неловко. Остальные рассредоточены по зале, но я не успеваю разглядеть всех. Хлоя дергает меня за рукав и говорит восторженно:

— О! Мы как раз вовремя! Сейчас будет выступать ваш друг!

На небольшой овальный подиум выходит Расс. Он напряженно улыбается и судорожно хватается за стойку с микрофоном. Стойка едва не падает. И он вместе с ней. Я хорошо понимаю его волнение: публичные выступления — не сильная сторона васпов. Но никто не смеется. Даже присутствующие здесь люди. Раздаются подбадривающие хлопки, и Расс, наконец, справляется с микрофоном и произносит хрипло:

— Стихи...

Он проводит языком по губам, подбирается, как дикий кот перед прыжком.

— Стихи. Расс Вейлин, — повторяет окрепшим тоном, зажмуривает глаза и начинает:

— Я родился в темной комнате без окон.

А на единственной двери была надпись:

'Выхода нет'.

И чей-то голос сказал: 'Это дом твой!'

И я поверил.

Я спросил: 'Что там, за дверью?'

Но голос ответил мне:

'Там все та же тьма. И все тот же холод.

Смирись. Эта дверь закрыта'.

И я смирился.

Я надел ошейник, и привык, что он натирает шею.

Я учился ходить на ощупь.

Я ел красное мясо из миски.

И не думал, что там, снаружи.

Но однажды

Я проснулся и понял, что голоса рядом нет.

И мне стало страшно: один, среди тьмы и стужи.

Тогда я подумал: 'Какая разница, где умирать?

Одному в четырех стенах или там, за краем?'

Я приготовился к битве и смерти.

Но дверь отворилась легко.

А за ней оказалось солнце...

Расс умолкает. И на некоторое время устанавливается тишина. А я смотрю не на Расса — смотрю на Хлою. Ее грудь вздымается от волнения, щеки наливаются прозрачным румянцем, на глазах поблескивает влага. Она не первой начинает хлопать, но с удовольствием подхватывает аплодисменты. Хлопают разодетые гости. Хлопают васпы, не решающиеся выйти в центр залы, и так и ютящиеся по углам, возле столиков с угощеньями.

— Это так красиво! — выдыхает Хлоя и смотрит на меня с восторгом, словно ожидая поддержки. — У вас очень талантливые друзья! Вам ведь понравилось?

Я слегка пожимаю плечами, отвечаю:

— Выдумки. Мы не питались сырым мясом. Васпы — не дикари.

— Это же метафора! — возражает Хлоя. На мою провокацию она не поддается, но в этот момент под лопатками колет, словно кто-то втыкает в кожу тонкие ледяные иглы. Или посылает взгляд, полный ненависти и презрения. Хочется обернуться, но мое внимание отвлекает Расс. Счастливый и раскрасневшийся, он быстро спускается со сцены, широким шагом проходит к столику, берет бокал с вином и тоже замечает меня.

— Ян! Рад, что пришел! — кричит он издалека и машет бокалом. Вино, конечно, выливается. А что не вылилось — Расс залпом выпивает, берет со столика другие два бокала и направляется ко мне.

— За триумф! — радостно произносит он и протягивает бокал.

— Спасибо, что показали мир глазами васпы! — говорит Хлоя. — А что же вы так быстро закончили?

Расс быстро выпивает вино, кашляет и отводит взгляд.

— Да чего болтать, — бурчит он. — Там, на столике... тетрадку положил. Кто захочет, так прочитает...

— В таком случаем, мы вызовем вас на бис, — предлагает Хлоя. — Ваши стихи стоят того, чтобы послушать их еще раз!

Тогда предчувствие опасности настигает меня вторично. И на этот раз я оборачиваюсь и едва ли не лицом к лицу сталкиваюсь с Феликсом.

Я подбираюсь, готовый или выхватить несуществующее оружие, или ударить его в самодовольное лощеное лицо. А он старательно обходит меня по дуге, берет Хлою за руку и галантно целует ее маленькую ладонь.

— Что же вы убежали от нас? — укоризненно произносит Феликс, игнорируя и меня, и Расса, и как мне кажется, всех находящихся в зале васпов. — Все лоты уже готовы, осталось только открыть аукцион. А кто сделает это лучше нашей очаровательной хозяйки?

— Вы льстец! — вежливо, но без злобы, отвечает Хлоя. — Хозяйка должна оказать внимание всем гостям. А еще — оценить выступление талантливого поэта!

Ее взгляд теплеет, когда она смотрит на Расса. Зато Феликс скисает.

— Если талантом называть нерифмованный бред, то безусловно, — буркает он себе под нос, но так, чтобы слышали и мы. — Впрочем, на каждый бред находятся свои любители. Так же, как на каждую мазню — ценители.

— Вы злой, — с грустью констатирует Хлоя.

— Всего лишь реалист, — пожимает плечами Феликс, тогда я не выдерживаю и говорю как бы невзначай:

— И тоже ценитель. Ценитель чужих статей.

Феликс, наконец, бросает на меня презрительный взгляд, поджимает губы, но не отвечает ничего, а только берет Хлою под локоть:

— Идемте же, панна Миллер! Мы катастрофически не выдерживаем сроки!