|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Часть 2.
12 апреля, суббота (окончание)
Падать во тьму не так болезненно, как подниматься к свету. Чем глубже падаешь — тем страшнее подъем. Потому что там, на свету, отчетливее заметно твое уродство и твоя неполноценность.
Я разлепляю веки и долго не могу понять, где нахожусь. Полумрак скрадывает очертания предметов, комната полна теней — они ходят по кругу, разрезая отблески света искривленными плавниками, вздымают к потолку раздвоенные хвосты. И непонятно — то ли я в казарме, опомнившийся после пыток; то ли в избе Нанны, чудом выживший после боя.
— Он очнулся? — спрашивает кто-то.
Знакомый голос. В нем слышатся тревожные нотки. Страх? Нет. Скорее, волнение. Память начинает постепенно возвращаться, но тело неподвижно. Почему?
Шаги. Свет фонарика в лицо. Я рефлекторно моргаю, мир расплывается разноцветными кругами.
— Да, он в сознании, — произносят в ответ.
— Я... убил? — шепчу и облизываю губы. В горле сухо. Так хочется пить. Но это сейчас неважно. Это терпит. Главное — другое.
— Виктор... Лиза... живы? — настойчиво повторяю вопрос. Голова плывет. Слова не хотят складываться в осмысленные фразы.
— А как бы ты хотел? — ехидно отвечают мне.
Пытаюсь сфокусировать взгляд. Вижу бледное, искаженное нервной усмешкой лицо Тория. Он прижимает к щеке пакет со льдом. Губа распухла. Возможно, ранен, но не серьезно — иначе не стоял бы здесь.
— Лиза? — продолжаю допытываться я.
— Отправил ее домой на такси, — с прежней усмешкой отвечает Торий. Его голос звучит невнятно — видимо, из-за разбитых губ. — Не хотела меня оставлять, но как тебя бросишь? Кстати, не удивляйся разгрому на кухне: она все вверх дном перевернула, искала, чем бы тебя огреть, пока ты кидался на меня с ножом. Удружил перед симпозиумом, нечего сказать.
Торий отнимает от лица пакет — щека сильно опухла, на скуле синяк. Но в остальном, кажется, цел. Это успокаивает.
Я снова пытаюсь пошевелиться, но что-то намертво приковывает меня к кровати. Опускаю взгляд — широкие ремни перехлестывают мое тело, надежно фиксируя его в одном положении. Помню, так связывали меня в лаборатории. Так, должно быть, связывают и буйных помешанных. Что ж, зверя надо держать на привязи и в наморднике.
Замечаю рядом с собой штатив капельницы. Белесые трубочки свисают, как пустая требуха. Значит, успели накачать лекарствами.
— Вик, — говорю я, и Торий вздрагивает, наверное, оттого, что я произношу его имя на Дарский манер. — Ты звонил... в отдел по надзору?
Он отрицательно качает головой.
— Нет...
— В центр? — допытываюсь я.
— Только твоему доктору, как ты и просил, — отвечает он.
Я вздыхаю с облегчением, говорю тихое:
— Спасибо...
— А надо бы! — жестко отвечает Торий и добавляет уже более мягким тоном. — Возможно, так было бы лучше. Там ты был бы под присмотром. Там — опытные врачи и психологи. Ты ведь уже проходил через это. Неужели реабилитационный центр пугает тебя больше, чем Ульи Дара?
— Нет! — я приподнимаюсь на подушке, насколько мне позволяют ремни. — Не боюсь. Пойми. Это нельзя. Сейчас — нельзя!
— Да почему? — в раздражении спрашивает он.
И я молчу некоторое время. Думаю. Я не рассказал ему о дневнике Пола раньше, не могу сказать и теперь. Поэтому отвечаю другое:
— Морташ будет счастлив. Когда узнает, что лидер... что я сорвался — он будет счастлив. Он растрезвонит на телевидении... и в газетах. Что подумают люди? Что подумают васпы? Какой пример... подам? — я стараюсь говорить убедительно, но мой голос все еще звучит хрипло и срывается, и я тороплюсь сказать, и волнуюсь, и путаю слова. — Нет, нет! Это нельзя... ты понимаешь?
Я натягиваю ремни. И мои мышцы тоже болезненно натягиваются, а я чувствую покалывание в поврежденной руке и стискиваю зубы. Немного успокаивает одно: если Виктор не позвонил в отдел по надзору, пока я валялся в отключке, не позвонит и теперь.
— Успокойтесь, голубчик! — произносит над ухом другой знакомый голос. Надо мной склоняется грузная фигура моего доктора — мне кажется, он появляется из теней, хотя на самом деле, конечно, все это время сидел в изголовье. Сейчас он кладет ладонь на мой лоб, и я в изнеможении падаю обратно на подушку.
— Пока все идет хорошо, — проверив пульс, резюмирует он. — Полагаю, можно обойтись своими силами. У вас это в первый раз?
Меня начинает потряхивать в ознобе. Я хочу ответить, но мышцы лица сводит спазмами, губы немеют и не слушаются.
— У него это в первый? — тогда доктор задает вопрос Виктору.
Тот энергично кивает, отвечает (как мне кажется — немного испуганно):
— Сейчас в первый, — и поправляется, — я имею в виду, в первый раз после Перехода.
А я вспоминаю, что три года назад он также был свидетелем моего срыва — и что характерно, тоже после моего неудачного общения с женщиной. Неудачного для нее, разумеется.
— Не беру в расчет, что было до, — отмахивается доктор, и я благодарен ему за эти слова. — Хорошо, что сейчас это в первый. И плохо, что это произошло вообще. Особенно, в такой чудесный день, — он смотрит на меня с грустной улыбкой. — У вас ведь день рождения сегодня?
— Скорее, смерти, — отвечаю с горечью.
Торий закатывает глаза, но доктор никак не комментирует мои слова. Вместо этого достает сложенную вдвое разноцветную картонку.
— А у меня для вас подарок, — говорит он и кладет на стол. — Вообще это мне жена купила, но вы знаете, я страшный трус и очень боюсь высоты. Возможно, вам пригодится...
Я ничего не понимаю, но не хочу расспрашивать. Меня волнует другое. Кашляю, произношу сипло:
— Вик... оставь нас...
Тот хмурится, смотрит исподлобья. Я понимаю: ему не нравится это. Но есть некоторые вещи, о которых ему лучше не думать.
— По... жалуйста, — выталкиваю я. — Ненадолго...
Доктор поворачивается к нему, говорит мягко:
— Оставьте, раз пациент просит.
Виктор пожимает плечами, говорит сухо:
— Хорошо. Если понадоблюсь — зовите.
И выходит. Доктор мягко закрывает за ним дверь, садится рядом, спрашивает участливо:
— Ну-с, молодой человек, вижу, вы немного пришли в себя?
Я сглатываю комок, отворачиваюсь — его внимательный взгляд буравит меня, он неприятен, как был неприятен любопытный взгляд Полича. Так смотрят на опытный образец. Но, возможно, я сужу предвзято.
— Болит ли у вас что? — все тем же мягким тоном продолжает доктор.
— Болит... — шепчу я, но смотрю не на него — на выцветшие обои, на сплетение геометрических узоров. Вот изогнутый спинной плавник. Вот черный глаз, бесстрастно глядящий сквозь океанскую бездну — и таящий в себе тьму, полную опасных чудовищ.
— Что же, голубчик? — голос доктора тоже проникает в сознание издалека. Между нами — слои воды и тумана. Мы — существа полярных миров. И я никогда не постигну до конца его свет, так же как он не постигнет всю глубину моей тьмы.
— Душа, — отвечаю я и поворачиваюсь, наконец, к нему лицом. — Удивлены?
Мне хочется, чтобы в его глазах появился страх. Или отвращение. Или любое другое чувство, знакомое мне. Но доктор смотрит с сожалением и улыбается грустно.
— Вовсе не удивлен, — отвечает он. — Я ведь говорил, что растить душу — процесс болезненный. Поэтому вы резали себя?
Я сжимаю и разжимаю пальцы — это единственное, что я сейчас могу и единственное, что доказывает — я все еще жив. Раненная ладонь отзывается саднящей болью. Доктор качает головой, произносит:
— Ну что ж. В любом случае, я рад, что в вас, наконец, проклюнулся этот прекрасный росток. Ведь иначе вы бы не попросили своего друга позвонить мне.
Друга? Я морщусь от боли. Его слова вонзаются в мозг, будто раскаленные иглы.
— Я хотел проверить, — говорю. — Теперь знаю... я не первый васпа, так?
— Да, голубчик, — не спорит доктор. — Вы не первый мой клиент. Я ведь говорил, что...
— Не первый со срывом, — перебиваю его и чувствую, как губы кривятся и подергиваются от волнения. — Вы хорошо знаете... как пользоваться инъекционными дротиками, — я ухмыляюсь криво, добавляю, — судя по меткости... глаз у вас пристрелян.
Он некоторое время молчит. Брови нахмурены. Губы сжаты в бескровную линию. Но он все-таки не выглядит напуганным, как мне хотелось бы. Доктор быстро берет себя в руки, ставит на колени аптечку.
— Вы правы, — наконец, вздыхает он и отщелкивает замки. — Я сотрудничал с реабилитационным центром с момента его открытия. Вы же знаете, голубчик, не все васпы были сознательными добровольцами.
Хорошая попытка!
Мне хочется смеяться, но я стискиваю зубы. Не теперь. Этот тип гораздо умнее, чем кажется на первый взгляд. Гораздо хитрее. А поэтому — опаснее.
— Вам, дружочек, теперь надо отдыхать, — продолжает доктор и достает из аптечки шприц. — Вы понимаете, некоторое время придется соблюдать постельный режим.
Я наблюдаю, как он наполняет шприц бесцветной жидкостью из ампулы. Я знал, что так будет. Наверное, я еще легко отделался. Но кое-что не дает мне покоя.
— И сколько их было... со срывами? — спрашиваю я. — Не в центре... уже здесь, в городе?
— Зачем вам это, друг мой? — отвечает доктор и подносит иголку к моей руке.
— Сколько из них вернулись в центр? — повышаю я голос.
Чувствую холод металла на коже. Пытаюсь подняться снова, но ладонь доктора возвращает меня на место.
— Лежите-лежите, — миролюбиво произносит он. — Вам нельзя волноваться, если хотите — поговорим об этом...
— Или они вернулись не в центр, а в лаборатории? — я почти кричу.
Кожу в месте прокола обдает жаром. Чувствую, как наливается тяжестью рука, затем плечо, затем грудь...
"Может, среди них был и Пол?" — хочу спросить я.
Но голова тоже наливается тяжестью. Комната плывет. Я откидываюсь на подушку, и невысказанный вопрос камнем застревает в горле. Последнее, что помню — склонившееся надо мной лицо доктора с непроизносимым именем. Он напряженно улыбается.
* * *
Пробуждение на этот раз проходит легче и безболезненнее. Я просыпаюсь от звонка и тихого голоса за стеной. Прислушиваюсь.
— Да, дорогая... Конечно, скоро буду, — говорит голос. — Все в порядке. Доктор сказал, гораздо лучше... Да, уже уехал... Да, я тоже скоро... — вздох. — Ну, что я могу поделать? Я ведь в ответе... Да, даже теперь. Особенно теперь, — снова вздох, на этот раз облегчения и следом нежное. — Спасибо... Тоже тебя люблю...
Я пробую пошевелиться и понимаю, что ремни убрали. Капельница, однако, стоит на месте. Свет ночника мягко переливается на хромированном штативе.
Поднимаюсь с постели, придерживаясь рукой за спинку кровати. Меня мутит, ноги кажутся ватными. Слабость такая, будто Дарская Королева до краев нашпиговала меня ядом. Встаю — но снова падаю на кровать. Матрас скрипит под моим весом. С кухни доносятся шаги, потом дверь открывается и в комнату заглядывает Виктор.
— Ты зачем встаешь? — сердито спрашивает он. — Врач велел лежать!
Поднимаю на него взгляд. Половина лица профессора измазана тьмой — это наливается чернотой гематома.
— Как ты? — тем не менее, спрашивает Виктор.
— Паршиво, — облизываю сухие губы.
— Ты, наверное, пить хочешь? — Торий делает движение, чтобы выйти из комнаты, но я останавливаю его.
— Не надо. Пустяки... Который час?
— Да почти седьмой.
Целый день забытья и мрака для меня. Испорченный выходной для Тория.
— Езжай домой, — говорю ему. — Лиза волнуется, наверное.
— Ты уверен, что тебя можно оставить одного? — хмурится Виктор.
Я киваю.
— Абсолютно.
И не говорю вслух того, что заезженной пластинкой крутится в голове: васпы обречены на одиночество. Что изменит еще один безрадостный день?
— Наверное, теперь она возненавидит меня, — тихо договариваю я и опускаю голову.
— К твоему счастью и на ее беду, Лиза не умеет ненавидеть, — с горечью говорит Виктор, и мне кажется — он не очень счастлив этим фактом, но быстро берет себя в руки и продолжает. — Время лечит. А тебе надо отдохнуть и набраться сил.
— Как же... симпозиум? — спрашиваю.
Торий хмыкает.
— Да уж справимся как-нибудь без тебя, — заверяет он. — Мы с твоим доктором переговорили и приняли решение, что тебе лучше побыть эту недельку дома. И никуда не выходить. По крайней мере, без присмотра.
Я молчу, по-прежнему не смотрю на него. Закрыть меня в реабилитационном центре или закрыть в собственной квартире — суть не меняется, если ты угроза обществу.
— Я заберу ключи, — продолжает Торий. — Все острые предметы, кстати, тоже. Не хочу, чтобы ты поранил себя... или кого-то еще. Поверь, так будет лучше.
Снова молчу, послушно киваю. Что я могу изменить? Пока я монстр, всегда будет кто-то, решающий за меня.
— Но ты не волнуйся, я буду навещать. Обещаю.
Поднимаю, наконец, голову. Виктор настроен серьезно, его взгляд горячий и решительный, что не вяжется с распухшей физиономией. Это вызывает у меня улыбку, и я говорю примирительно:
— Я не волнуюсь. Ты все решил правильно.
Он некоторое время стоит и смотрит на меня все тем же серьезным взглядом, словно ждет чего-то. А я наблюдаю, как тени акулами ходят по кругу и тоже ждут — когда я останусь один и сдамся, и снова пойду ко дну.
Возможно, Пол тоже однажды познал всю неприглядность дна? И вместо того, чтобы протянуть ему руку помощи, кто-то затянул на его шее петлю? Можно ли осуждать тогда этого человека? Если убийство Пола — это только самооборона?
Я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность, когда хлопает входная дверь и ключ поворачивается в замке. Торий уходит. А я, кажется, понимаю, чего он ждал от меня все это время. Но мне уже некому сказать: "Прости..."
* * *
Когда Виктор уходит, я замечаю оставленный доктором "подарок".
Это — бесплатный купон на аттракцион в Луна-парке. "Авиаклуб "Солнечный" — значится большими буквами, а рядом нарисован вертолет в окружении облаков и птиц. На развороте — текст:
"Ты хочешь увидеть город с высоты птичьего полета? Ты всегда мечтал сесть за штурвал? Ты романтик и влюблен в небо? Тогда добро пожаловать в авиаклуб "Солнечный" — только здесь грамотные и веселые инструкторы откроют тебе дорогу в небо! Пробное занятие — бесплатно!"
— Бред, — бормочу я, складываю картонку и засовываю между страниц телефонного справочника.
Лучше бы он подарил мне купон на бесплатное посещение борделя. Возможно, тогда одной проблемой в моей жизни было бы меньше.
13 апреля, воскресенье (окончание)
Весь день я провожу дома. Выстраиваю в голове события, происшедшие за последние дни: телешоу, мой поход к проститутке, последующий за этим срыв... Так ярко, словно произошло только что. И записываю все это по свежей памяти — кропотливо и до мельчайших подробностей. Это в какой-то степени приносит облегчение.
В обед заходит Виктор, как и обещал. Приносит в термосе суп. Спрашиваю:
— Зачем?
— А тебе так не терпится на тот свет? — грубовато отвечает он. Потом смягчается, говорит: — Ты ешь.
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
