— Да, — сказал Джимми, дрожа. Пятеро других мальчиков из класса пристально разглядывали его и высмеивали его состояние.
— Мы приступим к уроку, — сказала юная леди. Тогда она закричала сурово, как сержант: "Седьмая глава Иеремии!"
Послышался быстрый трепет листовок. Тогда имя Иеремии, мудрого человека, возвышалось над чувствами этих мальчиков. Гомер Фелпс был обречен читать четвертый стих. Он глубоко вздохнул, он надул губы, он собрался с силами для большого усилия. Его начало было по-детски взрывным. Он поспешно сказал:
" Не надейтесь на лживые слова, говоря, что храм Господень, храм Господень, храм Господень таковы. "
"А теперь, — сказал учитель, — Джонни Сканлан, расскажи нам, что означают эти слова". Мальчик из Сканлана стыдливо пробормотал, что не знает. Лицо учителя помрачнело. Ее сердце было в ее работе; она хотела добиться успеха в этом классе воскресной школы. "Возможно, Гомер Фелпс сможет рассказать нам", — заметила она.
Гомер сглотнул; он посмотрел на Джимми. По большой комнате гудел устойчивый гул. Небольшому кругу, очень близко, рассказывали о Данииле во рву со львом. Они были глубоко тронуты. На данный момент им нравилась воскресная школа.
— Почему... теперь... это значит, — сказал Гомер с величественной напыщенностью, порожденной чувством безнадежного невежества, — это значит... почему это значит, что они оказались не в том месте.
— Нет, — глубокомысленно сказал учитель. — Это значит, что мы должны быть хорошими, очень хорошими. Вот что это значит. Это значит, что мы должны любить Господа и быть хорошими. Любите Господа и будьте добры. Вот что это значит".
Маленькие мальчики внезапно почувствовали черную злобу, когда их учитель сурово посмотрел на них. Они смотрели на нее широко открытыми глазами простоты. Их снова перемешали. Это умение быть хорошим — это великое дело жизни — по-видимому, всегда было успешным. Знали из сказок. Но это было сложно, не так ли? Говорят, что быть щедрым — самая душераздирающая задача, не так ли? Чтобы быть миролюбивым, приходилось платить цену своих глаз, не так ли? Что же касается терпения, то терпение мученичество, не так ли? Грех был прост, не так ли? Но добродетель была настолько трудной, что ее могли практиковать только небесные существа, не так ли?
И ангелы, и директор воскресной школы, и учитель плавали в высоких видениях маленьких мальчиков как существа настолько хорошие, что если мальчик почесал себе голень в той же комнате, он был оскверненным и осужденным дьяволом.
— И, — сказал учитель, — "Храм Господень" — что это значит? Я спрошу у новенького. Что это значит?"
— Не знаю, — безучастно сказал Джимми.
Но тут профессиональный умный мальчик класса внезапно проснулся к своим обязанностям. "Учитель, — воскликнул он, — это означает церковь, как и это".
— Вот именно, — сказал учитель, глубоко удовлетворенный этим ответом. — Ты хорошо усвоил урок, Кларенс. Я очень доволен.
Другие мальчики вместо того, чтобы завидовать, смотрели на Кларенса с восхищением, а он принял вид человека, привыкшего совершать такие подвиги каждый день своей жизни. Тем не менее, он был не очень похож на мальчика. Он обладал тем достоинством, что мог ходить на очень высоких ходулях, но когда сезон ходулей прошел, у него не было никакого звания, кроме этого звания воскресной школы, этого умного маленького Кларенса, который знал Библию и уроки лучше, чем другие мальчики. Другие мальчишки, иногда задумчиво глядящие на него, на самом деле не решались избить его, как только он выходил из дверей церкви, но они определенно решили приставать к нему таким образом, чтобы восстановить их самоуважение. На спинке кресла смотрителя висела литография мученичества святого Стефана.
Джимми, чувствуя себя одеревеневшим и одетым в свою лучшую одежду, ждал, когда испытание закончится. Прозвенел колокольчик: толстая рука смотрителя постучала в колокольчик. Постепенно шелест и бормотание уменьшились до тишины. Доброжелательный человек повернулся лицом к школе. — Я должен объявить, — начал он, раскачиваясь из стороны в сторону в традиционном для своего вида поклоне, — что... — Бах прозвучал. "Обратите внимание, пожалуйста, дети. Я должен объявить, что Правление решило, что в этом году рождественской елки не будет, но...
Мгновенно комната загудела от приглушенного крика детей. Джимми потерял дар речи. Он угрюмо стоял во время пения заключительного гимна. Вместе с остальными он вышел на улицу, толкаясь не больше, чем требовалось.
Вскоре вся идея покинула его. Если он вообще помнил воскресную школу, то только для того, чтобы помнить, что она ему не нравилась.
МАЛЕНЬКИЙ ПОЛК
Я.
В тумане одежда солдат колонны на проезжей части казалась светящейся. Он придавал тяжелым пехотным мундирам новый цвет, нечто вроде синего, настолько бледного, что полк казался лишь длинной низкой тенью в тумане. Однако бормотание, наполовину ворчание, на три части шутка, витало в воздухе над густыми рядами и сливалось в полутоновый рев, который и был голосом колонны.
Город на южном берегу речки призрачно вырисовывался, как бледное пятно на серых облачных массах, которые двигались в маслянистой истоме. Длинный ряд орудий на северном берегу был безжалостен в своей ненависти, но смутно виднелась маленькая разрушенная колокольня, все еще направленная с непобедимой решимостью к небесам.
Окутанный воздух вибрировал от звуков, издаваемых скрытыми колоссальными вещами. Топот пехоты, тяжелый грохот артиллерии заставляли землю говорить о гигантской подготовке. Орудия на дальних высотах время от времени гремели внезапным, нервным ревом, как будто не в силах вынести в тишине сознание скопления неприятельских войск, выхода других орудий на позиции. Эти звуки, близкие и далекие, определяли огромное поле битвы, описывали огромную ширину сцены предполагаемой драмы. Голоса орудий, слегка небрежные, невозмутимые в своих вызовах и предостережениях, не могли разрушить невыразимое красноречие слова в воздухе, смысл надвигающейся борьбы, от которого перехватывало дыхание на губах.
Колонна на проезжей части была по щиколотку в грязи. Мужчины благочестиво клялись моросившему на них дождю, вынуждая их всегда стоять очень прямо, опасаясь капель, которые попадут под воротники их пальто. Туман был холоден, как мокрая тряпка. Мужчины глубоко засунули руки в карманы и сжали мушкеты в руках. Машина приказов глубоко вонзила этих солдат в грязь, как всемогущая природа укореняет стебли коровяка.
Они слушали и размышляли, когда из сумрачного городка за рекой донесся шум боев. Когда шум на время утих, они возобновили свои описания грязи и графически преувеличили количество часов, которые им пришлось ждать. Генерал, командующий их дивизией, ехал вдоль шеренги, и они восхищенно, ласково ликовали, выкрикивая ему радостные пророчества о грядущей битве. Каждый осматривал его с особенно острым личным интересом, а потом говорил о нем с беспрекословной преданностью и доверием, рассказывая анекдоты, которые большей частью были неправдой.
Когда шутники поднимали неизменно принадлежавшие им пронзительные голоса, бросая остроты своим товарищам, громкий смех проносился от шеренги к строю, а не слышавшие солдаты наклонялись вперед и требовали повторения. Когда мимо них проносили несколько раненых с серыми, окровавленными лицами и глазами, которые беспомощно молили небо о помощи, что приходит с невыносимой болью, солдаты в грязи пристально смотрели и время от времени спрашивали предъявители отчет о деле. Часто они хвастались своим корпусом, своей дивизией, своей бригадой, своим полком. Вскоре они ссылались на грязь и холодный дождь. Короче говоря, на пороге дикой сцены смерти они бросили вызов пропорции событий с тем великолепием беспечности, которое свойственно только ветеранам.
— Как множество деревянных солдатиков, — выругался Билли Демпстер, переминаясь с ноги на ногу в густой массе и бесконечно бросая мстительный взгляд; "сто лет стою в грязи".
"Ох, заткнись!" — пробормотал его брат Дэн. Манера его слов подразумевала, что этот братский голос рядом с ним был неописуемой скукой.
— Почему я должен заткнуться? — спросила Билли.
— Потому что ты дурак! — воскликнул Дэн, не тратя времени на обсуждение. "самый большой дурак в полку".
Между ними был только один мужчина, и он был привычен. Эти оскорбления от брата к брату прокатились по его груди, пролетели мимо его лица много раз за два долгих похода. При этом он просто усмехнулся то одному, то другому.
Путь этих братьев не был безвестной темой в полковых сплетнях. Они записались одновременно, и каждый громко насмехался над другим за это. Они покинули свой городок и двинулись вперед с флагом, обмениваясь протестами с неумирающей подозрительностью. В лагерной жизни они так откровенно презирали друг друга, что, когда не хватало развлекательных ссор, их товарищи часто выдумывали ситуации, рассчитанные на то, чтобы вызвать проявление этой братской неприязни.
Оба были крупными, сильными молодыми людьми и часто дрались с друзьями в лагере, если только один не мешал другому. Это последнее случалось довольно часто, потому что Дэн, нелепо склонный к любому способу борьбы, очень боялся видеть Билли в драке; а Билли, который сам был почти одиозно готов, просто отказывался видеть Дэна раздетым до рубашки и с поднятыми вверх кулаками. Это странно сидело на них и делало их объектами заговоров.
Когда Дэн прыгнул сквозь кольцо нетерпеливых солдат и вытащил своего обезумевшего брата за руку, то, что часто предсказывали, почти сбылось. Когда Билли выполняла ту же работу для Дэна, предсказание снова не сбылось на дюйм. Но на самом деле они никогда не сражались вместе, хотя постоянно были на грани.
Они выразили желание такого конфликта. По правде говоря, они в свое время все устроили для этого, но даже при поощрении и заинтересованности половины полка им как-то не удалось добиться столкновения.
Если Дэн стал жертвой полицейского долга, никакие насмешки не были так разрушительны для чувств, как комментарий Билли. Если бы Билли вызвали явиться в штаб-квартиру, никто бы так добродушно не пророчил ему полную гибель, как Дэн. Мелкие несчастья одного неизменно встречались с весельем другим, который, казалось, видел в них большое подкрепление своего мнения.
Как солдаты, они выражали друг другу резкое и резкое презрение. После определенного боя Билли повысили до капрала. Когда Дэну рассказали об этом, он, казалось, онемел от изумления и патриотического негодования. Он молча смотрел, пока темная кровь приливала к лбу Билли, и он переминался с ноги на ногу. Дэн наконец нашёл язык и сказал: "Ну, черт меня побери!" Если бы он узнал, что на должность командира корпуса назначен армейский мул, в тоне его не могло быть больше насмешки. После этого он проявил пылкое неповиновение, почти религиозное нежелание подчиняться приказам нового капрала, что едва не привело к разжиганию желанной борьбы.
Наконец, здесь следует отметить, что Дан, весьма свирепо нечестивый в речи, очень редко ругался в присутствии своего брата; и что Билли, чьи клятвы срывались с его уст с изяществом падающих камешков, редко выражал себя таким образом, когда был рядом со своим братом Дэном.
Наконец день содержал в себе намек на вечер. Металлические крики вдруг раздались из конца в конец колонны. Они сразу вдохновили на быстрое, деловое приспособление. Длинное существо зашевелилось в грязи. Мужчины замолчали и смотрели через реку. Мгновение спустя призрачная масса бледно-голубых фигур неуклонно двигалась к ручью. Из города доносились столкновение быстрой борьбы и аплодисменты. Шум выстрелов, доносившийся из тяжелого воздуха, потерял свою резкость и звучал глухо.
На берегу над понтонами был привал. Когда колонна пошла вниз по склону и устремилась к мосту, туман в значительной степени рассеялся, и в более ясных сумерках орудия на отдаленном гребне смогли заметить переправу. В воздухе над людьми раздались протяжные вихревые крики снарядов. Случайный мощный выстрел ударил в поверхность реки, и в поле зрения внезапно появилась вертикальная струя. Расстояние было тонко освещено молниями от глубоко грохочущих орудий. Одна за другой поднимались батареи на северном берегу, бесчисленные пушки гневно ревели на далеком хребте. Раскаты грома грохотали и отражались, как дикий прибой в тихую ночь, и под эту музыку колонна шла по понтонам.
Воды мрачной реки, улыбаясь, отражались от концов больших лодок и быстро скользили под обшивку. Темные, изрешеченные стены города вставали перед войсками, и из области, скрытой этими оббитыми и разваливающимися домами, непрестанно доносились крики и выстрелы продолжительной и близкой перестрелки.
Когда Дэн назвал своего брата дураком, его голос был таким решительным и уверенным, что многие мужчины рассмеялись, посчитав это большим юмором в данных обстоятельствах. Инцидент глубоко ранил Билли. Не было ничего странного в том, что брат назвал его дураком. В самом деле, он часто называл его дураком с точно такой же веселою и скорою убежденностью, да еще и перед большой аудиторией. Билли размышлял про себя, почему он так глубоко обиделся в этом случае; но, во всяком случае, когда он со своим полком скользил по берегу к мосту, он искал в своих знаниях что-то, что могло бы пронзить веселый дух Дэна. Но он ничего не мог придумать в это время, и его бессилие сделало взгляд, который он когда-то мог бросить на своего брата, еще более злобным.
Пушки далеко и близко грохотали, грозно и величественно представляя эту колонну, шедшую на сцену смерти. Билли почувствовала это, но только как бы оцепенело. Его сердце было заключено в тот странный диссонирующий металл, который в такие моменты скрывает эмоции человека. Ужасные голоса с холмов сказали ему, что в этом широком конфликте его жизнь была ничтожным фактом, и что его смерть будет ничтожным фактом. Они предвещали вихрь, которому он будет так же необходим, как взмахнувшее крыло бабочки. Торжественность, грусть этого были достаточно близки, чтобы заставить его задуматься, почему он не был ни торжественным, ни печальным. Когда его разум смутно расставил события по их важности для него, оказалось, что важнее всего тот факт, что накануне битвы и в присутствии многих товарищей его брат назвал его дураком.
Дэн был в особенно счастливом настроении. "Ура! Смотри, как они стреляют, — сказал он, когда в воздухе раздалось протяжное ведьмино пение снарядов. Билли взбесило, когда он ощутил в себе маленькую занозу и в то же время увидел, что его брат совершенно о ней забыл.
Колонна ушла от моста в еще большую грязь. В этом южном конце царил хаос хриплых указаний и команд. На землю надвигалась тьма, и полки спешили вверх по скользкому берегу. Пока Билли барахтался в черной грязи, среди ругающейся, бегущей толпы, он вдруг решил, что, за неимением других средств причинить Дэну боль, он будет избегать смотреть на него, воздерживаться от разговоров с ним, совершенно не обращать внимания на его существование. ; и это, сделанное умело, как он думал, вскоре доведет его брата до острой чувствительности.
