Два цветка на букет

Раздумье принесло лёгкую щекотку и ощущение нежности в груди, как будто сердце пронзила лёгкая ностальгия. Помнится, математика промелькнула в моих потугах на прошлое в самый первый возврат к жизни. Но её связь с миром исчезла, а простые знания о химии, биологии и словесности вполне сохранны. Да, я формально знаю, как взять интеграл или отличить группу от полугруппы, но хоть убей не скажу, зачем это могло бы понадобиться. И, тем не менее, математика занимала в жизни 'до' такое же важное место, как родители или дети... Работа?

'Первый шаг к разуму сделали учёные мужи', 'хотя формулы — всего лишь...', 'математика метаматематики'... И три основные сферы, с их различиями по уровню. Вот оно в чём...

'Понн-тонн-нонн-тонн-бонн-чонн', — незнакомая перекличка колокольчиков сломала тишину, мерно шуршащую подо мхом течением. Выпрямив спину, Вигитт опустил чашу на пол и так и замер, глядя на попорченный кристалл у себя на колене.

— Это... как понимать? — Голос, слишком тихий для обычного вопроса. — Ты что-нибудь прочёл?

— Математика... метаматематики, — неуверенно вымолвил я и, заметив, как учёный довольно кивнул, ожидая продолжение, рубанул: — Вот. Название!

Вигитт вскочил. От резкого прыжка кресло крутанулось вбок.

— Что? — Меня обдало горячим дыханием и нежным запахом цветущих яблонь. — А чем ты занимался всё это время? Вентиль доламывал? — Полки, смещённые на уровень относительно зелёного учебника, подтверждали правоту обидного домысла.

— Мастер... — Нога отступила в сторону двери. — Мне ещё рано читать. Больше, чем получилось, никак. И вдыхать не буду. Чтобы потом самому смочь... без раствора.

— Полагаешь, твой учитель не ведает, что творит? — теснил меня к выходу лунноволосый. — Или — постой! — ну как же! — Учитель именно ведает, ты как раз исполнял его повеление? Верно?! А злобный морок со стороны пытался помешать уроку? Не так ли?!

Я вжался в кирпичную кладку, книжник сердито прикрикнул:

— Иди, иди, не заставляй драгоценного ждать!.. — и коридор почти принял меня, но мелодичный перезвон пропел: 'Понн-тонн-нонн-тонн-бонн-зонн', внешняя плита загородила проход, и Вигитт, словно сам он тоже механизм, уселся в любимое кресло и погрузился головой в чашу.

Мы с дверью остались один на один. Её шершавая поверхность проявляла полное безразличие к прикосновениям. 'У, фригидная!' — я даже поранил палец, шаря по швам с зеленоватым раствором. Ну, раз так, лучше дождусь следующего звонка, чем опять швабру изобретать — глядишь, ларец и откроется. С опаской скосив глаза на хозяина библиотеки, я на цыпочках прокрался в угол, где уже нагрел себе местечко. Дрёма смежила усталые глаза. Похоже, сказался недосып уже за две доли. Эх... Наверное, чёрным ученикам не положено думать о низких вещах вроде неизмятой лежанки и несъеденного обеда. Их голову должны наполнять исключительно мысли о страхе, чести и... информации. Но теперь обязательства с меня сняты, и можно незаметно вздремнуть хотя бы ещё часок...

'Символический анализ' — розовато-белый, приятно горчит — рассыпанные бусинки; 'Таблицы левитации. Погода' — кроваво-красные — ветер; 'Группы симметрий в механике' — жёлтые, пахнут солью — красиво расцветают звёзды; 'Неструктурный переход и двузначность' — пронзительное голубое мерцание, мусор и кварц; 'Конс...' — нет, дальше, помнится, нос замылился.

Вот он, язык современности.

'Понн-тонн-нонн-тонн-бонн-чонн', — нежный перезвон выдернул сознание из сонного странствия по мирам обложек. Не дожидаясь окрика и не глядя на Вигитта, я поплёлся к выходу.

— Куда? — звонко ударило в спину. — Тебя спрашиваю, паршивец!

Зубы прихватили нижнюю губу. Надо хоть разок взять себя в руки и показать чёрному, что и у младшего в домене имеются зачатки самоуважения. Резко развернувшись, я объявил со всем возможным пылом:

— Будучи исключён из учеников, — Фраза и впрямь прозвучала гордо, и на языке уже вертелось величественное: 'Ухожу!' — но тут в памяти звякнуло, что покинуть комнату не получится, пока кто-нибудь не откроет выход. Поэтому завершение прощальной речи вышло совсем иным:

— ...прошу сказать, как открывается эта две... — И пронзительный чих вместо восклицательного знака.

Вигитт рухнул в кресло так, что оно прокрутилось пол-оборота, и залился серебряным смехом.

— Погоди, — хозяин комнаты щёлкнул рычагом, — отменю сигнал колокольчиков.

Ох уж эта система дверей домена! Теперь едва ли верилось словам Катиона, что каменные стены с невероятной сложности механикой нужны для защиты от мороков и цветных. Кажется, их придумали нарочно для смирения непокорных новичков. Я сник, глядя на самодовольное лицо лунноволосого. Простит? ...или посмеётся?

— Ученик. — Мой экзаменатор заговорил; как ни странно, в его голосе проскальзывали извинительные нотки. — Ты должен привыкнуть, что моё сердце даёт перебои, и я могу вспыхнуть от случайной искры — а, остыв, горько о том сожалеть. Сожалеть-то буду, а вот гоняться и умолять о возвращении и не подумаю. — Учитель перевёл дыхание и перекатил по ладони ядовито-оранжевый кристалл. — Сахар крысоловки помог мне одолеть тяжёлую болезнь и стать работоспособным в столь краткие сроки, что Ньяр без колебаний пожаловал чёрный цвет. И, не сделав поправку на нашу разницу, я рассудил, что чудесное средство облегчит подъём и тебе. Но Катион прав: между взрослым, переломавшим ноги, и ребёнком, который ползает на четвереньках, огромная пропасть, и если первому костыли помогут, то второго... — Лунноволосый провёл рукой по голове от виска и несильно постучал по ней костяшками.

'Сердце даёт перебои' — 'бесчувственный'?! Внезапное открытие позволило фантазии обозреть необъятные просторы домыслов, и я бы так и прохлопал ушами, если бы не то, что Вигитт опять щёлкнул рычагом, ответственным за перезвон колокольчиков.

— Ну... — Мысли бродили, как виноградный сок. На языке вертелось высокомерное 'Извиняю!', а на уме болталось неискреннее 'Вас понял'. Но сердце и рассудок быстро пришли к согласию:

— Спасибо за шанс... учитель! — И Вигитт не смог сдержать удивлённой улыбки.

— Паршивец, — почти любовно протянул он, жестом приказывая вернуться на своё место, — ты уверен, что не повредился головой в крысоловке?

— Уверен, что повредился!

Вигитт издал короткий смешок (очевидно, найдя мою блаженную интонацию не совсем соответствующей смыслу сказанного) и велел проспаться до тех пор, пока видения закончатся. Ласковое объявление колокольчиков о конце длинной пятиминутки поставило последний знак препинания в нашем знакомстве.

И этот знак — не вопросительный или восклицательный, не запятая или многоточие. Я действовал наверняка, мысленно ставя жирную точку в своих сомнениях. И то, что учитель в чём-то такой же — чуточку бесчувственный — просто прекрасно. Ведь в его глазах не покажутся столь непростительными мои слабости, и не страшно порой встретить неуместный гнев — знак того, что не один я неидеален. Да, умеет очаровать этот 'светоч': за две дуги пробил панцирь неприязни, тогда как к Катиону доверие пришло лишь после его драки с Ньяром — хотя врач-то носился со мной куда больше. Странно — поведение лунноволосого во многом больше пристало машине, а не животному: 'пятиминутки', заигрывания с эхом, резкие прыжки и подъёмы — но ничто из этого не вызывало ни малейшего отторжения. Вероятно, потому, что мне в конце концов тоже уготовано стать таким?..

В следующие перерывы Вигитт представлял мне свои книжные сокровища (предупредив, что порой даже названия таковы, что с ними лучше пока не заигрывать), а в промежуток подлиннее мы вместе отужинали лёгкой материальной пищей. Покончив с соком, учитель вытер губы серебристым отрезом мха и полюбопытствовал:

— А свой плащ-испытатель ты оставил синим в качестве музейного экспоната?

Очень хотелось ответить 'да', но я не стал валять дурака и послушно отправился из библиотеки. Удивительная податливость двери навела на мысль, что швабру для неё стоит всё-таки изобрести, потому что в противном случае не получится покинуть комнату иначе как по приказу её хозяина.

Поход по коридору в очередной раз сослужил дурную службу: мерно вдыхая влажный воздух, я неотрывно думал о том, насколько сиюминутное желание стать серым Вигитта соответствует истинным устремлениям сердца. Уроки языка привлекали и несли в себе надежду когда-нибудь научиться управлять своей аурой. Но при мысли о переезде из солнечного чертога в лунно-призрачную библиотеку в груди ныла тоска: в конце концов спать при свете оказалось совсем не страшно — куда приятнее, чем бодрствовать в темноте. А ещё настораживала шпилька Чада в сторону Катиона: не потому ли Дари так срочно приискал мне учителя в аккурат старше 'замухрышки', чтобы лишить его последней зацепки? Минутку. Наш балагур упомянул, что узнал о лазутчике от жены Ньяра — каким, любопытно, образом, если та сейчас вообще не в домене? Разве по водным потокам.

'Слышу дочь даже отсюда, сквозь черноту...' — когда-то призналась Марта над грядкой с викой. С учётом того, где в саду расположено главное скопление порханки и где почивает полурастительное дитя, логично предположить, что 'слышимость' — не что иное, как контакт через запруду. А 'душик' при входе (ещё умудриться так проложить ходы, чтобы пещера не превратилась в болото!) — защита от цветных именно потому, что он сразу оповещает 'центр' о всех посетителях. И, чем ниже комната, тем выше уровень доступа хозяина. Тогда наибольший, кроме главы — у Вигитта... или синих?

Я просчитал шаги от разлива, где сходились оба витка, в ту и другую сторону. Спиральный коридор с библиотекой уходил вверх более круто, чем тот, где располагался уголок света Ка-Нона. Значит ли это, что на смотрителе порядка лежит обязанность фильтровать воду, или то, что он — главный вахтёр домена? Так или иначе, синий начальник уже знает обо всех моих приключениях, и менять решение слишком поздно. Но как вести себя с Альфом? Нахально протрубить о победе и оставить его со шваброй у разбитого корыта? Есть в этом скрытая червоточина — по Вигитту, — ведь парнишка вредничал не ради смеха или власти, а завидуя. Да, по-чёрному, пошло и мелочно — но за брызгами яда плохо скрывалась грусть, а может, и свежая рана: какая судьба ждёт синего, не сумевшего найти учителя?..

Уборщик. Вечный незнайка.

'Совсем юн — а уже почти обречён. Ему сейчас намного тяжелее, чем мне', — с этой мыслью я подлез под дерновую занавесь. У водопада стояли все трое обитателей солнечной лагуны — ужинали.

— Порядок здесь... для кого?! — взвизгнул Ка-Нон; завидев меня, он сразу же подоспел к выходу.

— Вы... Пришёл... — Язык словно распух, а голосовые связки дребезжали. — Уч... Ви... — Отведя взгляд в сторону, я заметил Альфа: он тревожно вытянул шею, как щенок, услышавший чьи-то шаги.

— Что? Куда? — ворчливо переспросил синий начальник.

'Забрать вещи? Сообщить, что ухожу? Вигитт велел? Поступил в ученики?' — все эти слова звучат надменно, словно бы подчёркивая желание больше не барахтаться в лягушатнике с синими. А моя задача — не унизить, но попрощаться. Поэтому в первую очередь следует счистить с воспоминаний накипь обмана.

Твёрдо посмотрев в глаза Ка-Нону, я выпалил:

— Сюда... отдежурить!

Альф дёрнул щекой, как от комариного укуса. Бросив краткий взгляд на своих подручных, синий глава издал тихий смешок через ноздри.

— Не сочиняй сказки. Ты передал эту неделю.

— Только на разок! — Оправдание прозвучало почти как мольба.

Огромный нос выразил глубокую задумчивость. Казалось, на пороге стоит не старший слуга, а одинокий поэт или музыкант — настолько одухотворённым выглядело лицо ворчуна в минуты размышления.

'Он читает мысли так же просто, как книги, и понимает мои терзания едва ли не лучше, чем Альф'.

— Дежурь. — На лице Ка-Нона промелькнуло подобие улыбки. — Но смотри у меня!..

Погрозив пальцем, властелин порядка скрылся за слепящим водным потоком. Я поплёлся в бытовку за инструментом, испытывая и облегчение, и лёгкую растерянность: ведь в остатние шесть дуг придётся как-то отпрашиваться у учителя на уборку.

На обратном пути в комнату меня нагнал Альф. Отодрав от швабры мою руку, он обхватил её обеими ладонями — только сейчас стало заметно, какие они худые и как сильно через полупрозрачную кожу выпирают зеленоватые вены.

— Изар... — Дискант мальчонка прозвучал необычно взросло. — Вигитт тебя взял?

'Догадался', — тяжёлая обречённость налила ступни свинцом.

— Взял. — Грудь пронзил бессмысленный укол совести.

— Изар... — Жилка на виске парнишки мелко пульсировала; вверху лба и под редкими волосами перекатывались красные пятна не то света, не то болезненного прилива крови. — Я наврал про него. Оклеветал. Я оклеветал самого лучшего учителя в мире.

Признание обезоруживало. Стало невыразимо стыдно, и я почувствовал себя совсем беззащитным.

— Э.. — Рот разинулся в неловкой попытке ответить, но юнец уже убежал.

Швабра глухо стукнула об пол. Что за силы её держали до сих пор — хаос его знает.

'Только мы с тобой и видели, как легко, сдавшись в сражении, выиграть мир', — задушевно прошептал я деревяшке, чётко осознавая: Альфу прощено всё, что он нашкодил, и даже немного больше.

27 дуга, 4 месяц, Изар выясняет, что прожечь жизнь возможно не только в уголь

'Наверное, надо заткнуть уши ватой, завязать глаза, надеть на нос прищепку и в довершение страдать вечным хаос-расстройством, чтобы верить в существование благородства', — с этой мыслью я продрал глаза и сел распутывать колтуны на мелких косицах. Для библиотеки не существовало понятия 'покой в тихую долю'. Только-только грёзы начинали перетекать в сновидения, как раздавался противный звонок — ладно бы только звонок! — но после него сразу же вскакивал Вигитт, и начиналось...

— Там стоял огромных размеров куб, и в его шестиугольном сечении перекатывались три глазных яблока! — Подобный бред мне приходилось выслушивать трижды за отбой. Учитель рассказывал свои сны.

И пока не нашлось ученика, мастер проделывал то же самое с ближайшим соседом — сиречь, Дари, — оттуда и страстное желание последнего поскорее сбагрить кого-нибудь неугомонному сновидцу. Всё куда проще, чем представлялось на первый взгляд.

Но внеурочные побудки принесли и новое знание: они помогли обратить внимание на то, что Вигитт во сне нередко ворочается и шевелит губами. Памятуя о том, как удивились синие, когда со мной происходило нечто подобное, я решил уточнить, действительно ли 'активный сон' — безумие и болезнь.

— Ничуть не более, чем редкие перебои в сердце. — Лунноволосый споласкивал руки в водопаде. — Но это свидетельство того, что наша с тобой первая природа пока ещё властна над второй.

Я мотнул головой. Плохо, что Вигитт ударился в пространную философию, вместо того чтобы кратко ответить на вопрос. 'Две природы'? Дух и тело? Рассудок и сердце? Разум и бессознательное? Или... В мыслях нарисовался огромный ящер, которым управляют сине-зелёные крапинки из кишок. Забавное допущение. Но волосы — не дерьмо, и если это листья, то корни сожителя вполне могут населять черепную коробку, и тогда...