Заблудшие

— А что, это выход, — подковырнул он.

— Не выход, — парировала Алина, глаза ее сверкнули ярче разыскрившегося костра, — я тебя так садану, что помереть не помрешь, а боли, которой так боишься, наглотаешься.

— Ты уверена, что это тебе удастся?

— Приложу все возможные силы, не сомневайся.

— А с чего ты вообще решила, что ты мне приглянулась, а? Ты не в моем вкусе, так что будь спокойна.

— Все вы мужики — кобели проклятые, — зло бросила Алина и скрылась в своей комнате.

Игорь услышал, как, тяжело переваливаясь, заскрежетал в скважине ключ, как побежали по полу мягкие лапки, короткий шлепок и тихо. "Кто же тебя так лихо, а? — покатились загадочные мысли. — Что ж он с тобой сотворил-то, что на обобщение переходишь? Видать крепко куснул, что следы не заживают. Ладно, разберемся. Выясним, не отвертишься".

Ночь медузой вползала через оконные щели, растекалась по полу грязным чернильным пятном. Игорь поднялся, поправил занавески, перегораживая ей дорогу, но это не помогло. С каждой минутой становилось все темнее. Он постоял в задумчивости. Странные события насыщенного дня бежали пленкой видеофильма, не задерживаясь, не спотыкаясь, наслаиваясь и сливаясь, превращаясь, превращаясь в неразборчивые, пестрые пятна. Он встряхнул головой. Все улеглось, как ложиться взбитая пыль.

— Спать! — отдал он сам себе жесткий приказ и поспешил в каморку.

Спал Игорь крепко, и даже тревожные сны, щекотавшие покой, не могли согнать объятий усталости. Он помнил черно-белый полосатый фон, на котором всплывали то недовольная, неукротимая Алина, то кладбищенская старушка, чем-то то грозившая, то успокаивающая, то неизвестные ему люди, кричавшие все вместе так громко, что ни слова не разобрать. Потом они вдруг исчезли, Игорь остался стоять один на выжженной поляне, выстланной седыми волосками погибшей травы. Вокруг не было ничего, только земля, небо и несносно пылающее солнце, внутри дребезжала тоска. Ладони закрыли лицо, а когда оторвались, сухие и огрубевшие, между указательными и средними пальцами обеих рук протянулась густая, голубовато-белая слизь с ожерельем пузырей в прозрачном чреве. Игорь закричал. Он понял, не известно как, что слизь — не что иное, как его вытекшие глаза. Жженые просторы молчали, но, когда, обессилев от бесполезного крика, Игорь упал на колени, вцепившись в глазницы, кто-то погладил его по поникшим плечам.

— Работай, — шепнул теплый голосок, Игоря подбросило в воздух, сморщенные веки вздрогнули и открылись.

Он лежал, укутанный в нетолстое одеяло, пуще младенца. Видимо, ночью было холодно. В окошко бил грустный осенний свет, вместо серого ковра прикрывал пол и подкрашивал расплывчатые желтые силуэты неизвестных существ на потолке — когда-то крыша дома дала течь.

Игорь с неохотой вылез из своего кокона и спешно нацепил на себя свитер, натянул брюки, ступни спрятал в носки и, как сонный медведь, вывалился на кухню.

Здесь все оставалось таким, каким он его оставил вечером, за исключением одного. На столе, плотно прижавшись друг к другу, под вафельной салфеткой стояла глубокая тарелка манной каши, эмалированная кружка с вечерним молоком и лежало два белых яйца из тех, что не носят на скорлупке печатей и знаков. Все свежее, ароматное, аппетитное.

Игорь огляделся по сторонам, ища, кого бы спросить, кому столь простое, но не менее желанное кушанье, но Алины не было, дверь в ее комнату была распахнута, а дом пах тишиной. Он, осторожно, поддетый зубцом крючка любопытства, проник в комнату, огляделся по сторонам. Кровать аккуратно прибрана, подушки, по старинке, сложены пирамидкой и накрыты кружевной, очевидно ручной работы, накидкой. У окна стол, под такой же скатертью, на нем спала незакрытая книга с пожелтевшими листами. Игорь взглянул на корешок и не без удивления прочел имя французского классика. Обычно современные девушки зачитываются другими книгами, если вообще что-то читают. На полке над столом Игорь нашел еще несколько томов разных авторов, времен и направлений. Алине, похоже, нравилось разнообразие, что искренне порадовало мужчину. "Хоть будет о чем поговорить, если, конечно, разговор состоится, — подумал он, читая имена.

На подоконнике в жестяных банках раскинули бархатные листы неприхотливые комнатные растения, окна поверх плотных штор прикрывал белый тюль, красиво уложенный складками. Уютно, умиротворенно. И не скажешь, что здесь живет такой мрачный человек, как Алина.

Она по прежнему не появилась, Игорь оставил комнату и вернулся в кухню, задумчиво покосился на оставленную еду и, решив, что кроме него вряд ли еще кому-то может предназначаться этот скромный завтрак, с аппетитом проглотил его за обе щеки. Странно, но он никогда не любил каши, когда в детстве мать ставила перед ним тарелку этой шишковатой желтой смеси, он плевался, брыкался, бывало, ревел, лишь бы избавиться от необходимости ее есть. Когда срабатывало, когда нет, повзрослев, он начал просто отказываться, а сейчас сам не зная почему, проглотил всю тарелку с такой жадностью голодавшего три дня, а ничего вкуснее каши не знал.

Настроение тоже удивляло. Оно горело ярче солнышка летним утром. Игорь и не помнил, когда такое случалось в последний раз, просыпаясь в Москве, он мечтал только о том, чтобы снова уснуть и никогда больше не размыкать глаз, а здесь, подумав о том, чтобы еще поспать, понял, как стискивает неохота.

Напротив, тянуло на улицу, не гладя на то, что разгулялись облака, а в окна поддувал леденящий северный ветер. Игорь сгреб в кучу грязную посуду, нашел мусорное ведро и скинул туда яичную скорлупу, поискал, где бы можно было вымыть испачканное, но не нашел. Без Алины ему было не разобраться в непонятном деревенском хозяйстве.

Игорь оделся и вышел во двор, огляделся по сторонам и вдохнул полной грудью. Загаженные легкие приятно охладил чистый воздух, Игорь ощутил столь чуждое ему удовлетворение. Он вышел через калитку к сараю и столкнулся с Платоном. Тот сидел на подломленной скамье и, то и дело пробегаясь языком по газетному краю, мастерил самокрутку.

— Доброе утро! — приветливо крикнул Игорь и замахал Платону рукой, на что тот поднял голову, припоминая, покосил взглядом, а, вспомнив, в ответ бросил.

— Ну, здорово, здорово. Соседи теперь?

— Наверное, до поры до времени, — Игорь упал рядом с Платоном и, не задумываясь над его недоумевающим взглядом, удобно развалился на скамье. — А курить вредно.

— А я знаю, какая разница. Днем раньше, днем позже — здесь значения не имеет.

— Скучно?

— Иногда. Когда делов нет. Сейчас, например, покурю и пойду твоей дрова лупить. Мать сказала, надо сделать. Носится с ней, как курица с яйцом, а я бы плюнул давно, своих, что ли забот не хватает.

— Такие, как твоя мать — редкость, — вздохнул Игорь, — да и как Алина тоже. А что странная, так на это есть причины. Наверное, не надо ее судить.

— Да дура она ленивая, — гаркнул Платон и глубоко затянулся, — здоровая корова, а все на пожилую женщину спихнула. Что ты в ней нашел только.

— Ничего, просто мы с ней чем-то похожи. И она мне нужна. Кстати, у вас тут несчастные случаи часты?

— Шутишь? Людей-то раз-два и обчелся, старики одни. Не, ну бывает, конечно, всякое. Че далеко ходить, батя мой, например, утоп. А так все больше своей смертью уходят. Хотя и нечасто тож. Тут те не Москва — тут все натурально.

— Обидно, — поразил его Игорь,— а ты вот что-то про дрова говорил. Может, я наколю?

— А ты умеешь? — подозрительно покосился на собеседника Платон. — Это не так просто, как кажется. При неудаче можешь покалечиться.

— Ну, а ты возьми пример с матери, — спокойно ответил Игорь, — повозись со мной немного, покажи как. Я не тупой — запомню.

— Ну, пойдем, — удивлению Платона не было конца, но он отвел Игоря вглубь двора, где вонзенный острием в бревно, дремал топор.

Разбудить его оказалось не проще, чем усталого, глухого старика. Если Платона топор слушался, одним ударом расщеплял корявые поленья, которые, разделенные, просто распадались в разные стороны, то у Игоря они, поначалу, прыгали как лягушки в воду, норовили угодить в голову, топор вилял, грозя отсечь палец или впиться в ногу, но всегда передумывал. Игорь злился, временами поругивался, хотя сам не понимал, чему именно он огорчался. Тому, что его не убивало бревном или же тому, что не выходило так гладко, как у Платона.

Но опыт многое решает. После часа усердной борьбы с непослушным деревом, дело начало ладиться, дрова разлетались и тут же охапками укладывались под навес, который Платон, как Игорь узнал позже, соорудил за несколько дней до появления последнего. Баба Валя указала.

Рубка дров захватывала и увлекала, дело, о котором Игорь раньше знал только понаслышке, теперь сжало его в костяном кулаке азарта, вкололо удовольствие, спрыснуло восторгом. Игорь с каждым мощным ударом заточенным металлом по шершавому, кольчатому бруску испытывал томящий жар наслаждения, руки сами собой взлетали в воздух для следующего взмаха. Он хотел еще больше — изрубить все до тех пор, пока дрова складывать будет некуда, благо невымещенной силы в руках было предостаточно, а спина гнулась не хуже березы.

Но желания не всегда совпадают с возможностями, через пару часов неугомонной рубки руки все-таки дали слабинку, Игорь бросил топор, но приподнятое настроение все еще сидело в приятно напряженном теле.

Платон курил, едкий запах табак передразнивал ноздри Игоря, но он на это почти не обращал внимания. Ему было хорошо, действительно хорошо. Настолько, что мысли о смерти даже не смели запустить скрюченные пальцы в его голову.

— Ну, ты даешь! — устало промолвил Платон, когда Игорь уселся рядом и нетерпеливыми резкими движениями ослабил шнуровку на вороте куртки. — Осторожнее так, не лето на дворе.

— Жарко, — счастливо протянул Игорь, — взопрел весь.

— Ну а то, так размахивать. Руки завтра болеть будут с непривычки.

— Пусть болят, пускай хоть отваляться! — эмоциям Игоря не было предела, они прыскали. — Ты даже не представляешь, что со мной происходит. У меня все горит внутри. Все, все без остатка. Платон, что это?

— Психоз. Это лишь дрова, — фыркнул сосед и, опасаясь недовольно скукожившегося лица Игоря, поспешил подняться и уйти.

Его равнодушие не охладило возбуждения Игоря. Переливающимися глазами, выпучившимися из-под век, он снова и снова глядел на оставленный топор, мысленно тянулся к нему, хватал и рубил, рубил, рубил. До исступления, до душевной пустоты, заряженной бурным восторгом.

Но руки его не поднимались, они устали и теперь бунтовали, тряпками лежали на коленях. Душевный подъем, хоть и неистовствовал внутри, не мог перебороть естественной усталости. Он, неудовлетворенный, рвал Игоря изнутри на части, изводил, давил на уши, на голову. Как Игорю хотелось что-то делать, не сидеть на месте, творить без конца. И как жаль, что тело имеет свойство выматываться. Но он же не может сидеть на месте, терять последние минуты, ведь время утекает. Ждать неизвестно чего, терпеть в себе боль забитого желания, не подпитывать это мятежное счастье, держаться сквозь стиснутые зубы. Нет, это еще хуже обманчивой жизни и издевательств смерти. Нет, он не позволит этому буйному, непонятному, неожиданному чувству угаснуть и испустить дух.

Игорь вскочил, как ошпаренный и побежал в дом.

Алина сидела у себя в комнате с открытой дверью, с круглыми пяльцами, зажавшими мелкоклеточную канву, на коленях и медленно вышивала. Грустная черно-белая фиалка расцветала под каждым взмахом волшебной палочки — тупоносой иглы. На кухне грохотала крышкой кастрюля, в ней, переваливая составляющие внутренности, булькал кипящий суп.

Когда Игорь, взмокший, красный, лохматый предстал в дверном проеме, по привычке своей, опираясь в косяк руками, Алина даже не шевельнулась, продолжила свою неторопливую работу.

— Где ты была? — с отдышкой спросил Игорь, пройдя, наконец, в комнату.

— Я обязана перед тобой отчитываться? — негромко промолвила она, игла остановилась, а голова девушки поднялась. — С друзьями общалась. У тебя все?

— С друзьями? Интересно, с какими же? — не унимался Игорь, чувство неудержимо лезли вперед. — Может, познакомишь?

— А зачем тебе, с твоими то целями?— Алина снова взялась за работу. — Скоро обед будет готов, а за дрова спасибо.

— Да, пожалуйста, завтра еще нарублю. Что еще надо сделать? Давай, говори, пока у меня запал не прошел.

— У тебя что?

Остановились не только руки, внутри все остекленело. Что-то было не так, не плелось, не вязалось. Планы на завтра? Таинственный запал? Что это — мертвец ожил? Поднялся, заинтересовался чем-то большим, чем его драгоценная особа. Быть того не может.

Алина испугала Игоря удивленно-оцепеневшим лицом. Он не умел читать по глазам, и сейчас, глядя в них, пустые, безнадежные, ничего не находил. Только все взволнованные чувства как лопатой сгребло и отшвырнуло блином в сторону.

— Мне от тебя ничего не нужно, — сдавленно промолвила она, отложила вышивание, поднялась и направилась в кухню, но остановилась возле Игоря, помедлила, но все же добавила, — если хочешь чего-то, найди сам. Пойдем есть.

Сегодня она наварила кастрюлю смеси из овощей и домашней тушенки, не лишенной аромата лаврушки и черного перца, вяло разлила ее по тарелкам, уселась рядом с Игорем и без энтузиазма принялась перемешивать, разрубать на половинки крупные картофелины тупым ребром ложки. Есть, может, и хотелось, а вот аппетита не было, его уничтожили глубокие, неразъясненные домыслы, муравьями копошащиеся в голове. Перебирая своими чуткими лапками, они раздражали покой Алины, изгоняли невозмутимость и губили равнодушие, убивали все желания, кроме одного — понять, что это за человек, делящий с ней кров, сидящий рядом, с наслаждением наворачивающий деревенский суп.

Кто он — обманщик, ищущий в ней что-то выгодное для себя? Нет, не похоже. Она следит за ним, за каждым его движением, и ей, Алине, остается ясным то, чего не видит он сам. Быть может, он действительно ищет смерти, и ни капли не соврал, когда столь бесцеремонно ворвался к ней в дом, но как тогда объяснить состояние этого непостижимого человека, когда он рубил дрова, когда предстал перед ней возбужденный и счастливый. Да, именно счастливый. Несчастный человек не будет так восторжен, его лицо останется осунувшимся и перекошенным, его глаза будут бледнее мертвецких, его голос останется расстроенной трубой. Но это не Игорь. Нет, он горит и светится, а сам остается слеп к этому сиянию. Он теплый, труд разбудил в нем человека, это очевидно. Тяга к жизни жила в нем все время, а он ее заглушил, забил грубыми досками и кривыми гвоздями, чтобы даже писка подать не смела, впустил на ее место глухую тоску. Что ж, современная Москва мастерица затмевать взор ядовитой пылью. Но, Игорь, ничего у тебя не выйдет, себя не возможно обманывать бесконечно. Ты запутался, заблудился, вот и было тебе тошно, а сейчас нащупал спасительную ниточку и пополз по ней, медленно, но двинулся вперед. А я тебе помогу, не сомневайся. И так, что ты этого не заметишь.