За поворотом, за углом (Поверь мне)

— Что же: корми, пои, заботься — и вдруг в отставку? Вы так равнодушны?

— Насильно мил не будешь. Собаки, как дети, выбирают от сердца. И не ошибаются.

— От, уморили! У них примитивное, поверхностное восприятие жизни.

— Они мыслят просто, но разве самое важное в жизни не однозначно? Любишь — не любишь, веришь — не веришь, правда или ложь, добро или зло, геройство или подлость... А все полутона, оттенки — самообман.

В сверхъестественном наитии Катя сейчас проповедовала и одновременно постигала новое для нее знание о мире: разум не должен властвовать душой. Приспособленец — не вожак. Она ждала, что Владимир тотчас опровергнет ее, сочтя наивной. Но он молчал, задумавшись. Они шли вдоль ограды парка, когда Владимир улыбнулся:

— Наглядное пособие по вашей теории.

Катя непонимающе нахмурилась. Он мягко тронул ее за плечо, повернул и указал на две точки на пруду:

— Белый и черный лебеди. Иного не дано. Противоположности и рядом — на потеху природе.

Дрожь и необыкновенное волнение закружили Катю. Она отнесла их к восторгу от полусказочной гармонии и красоты, отказывая истинной причине — прикосновению Владимира. У него невинный девичий трепет вызвал желание прижать ее к себе и обнять, упиваясь травянистым шлейфом кожи и волос, — но он лишь задержал руку на плече дольше, чем диктовали приличия. Катя обернулась, нашла его глаза и забыла, что хотела сказать. Так, в детстве, разогнав что есть силы качели, взлетев навстречу свету и горизонту, немеешь и теряешь все мысли от близости к мечте, безымянной, но радостной.

— Третий год прилетают, с зимовки, — ему изменил голос, сев до хрипоты. Однако Владимир плевать хотел и на это, и на то, какую нести чушь о лебедях, чтобы продлить осязаемую связь с Катей, нырнуть глубже в водоворот струящихся от нее нежности, непосредственности и восхищения. — Рыбы — кот всплакнул, и та мелочь. Собаки гоняют. Что их сюда манит?

Они чокнутые, стукнуло в сознании Кати, заволоченном темно-карим океаном и изгибом губ Владимира, и я такая же. Стоп! Куда ты?! Волевым усилием она стряхнула наваждение, и, драпируя кавардак чувств, кликнула Олега. Заслонившись им, как щитом, попросила Владимира:

— Не браните его, ладно?

Наконец он опустил глаза и кивнул. Силу желания-грезы выплеснул, вырвав спонтанный прощальный поцелуй руки:

— Оставайтесь всегда такой же очаровательной, Катя.

Олег прыснул: Магда протянула Владимиру лапу для пожатия.

— Пап, ты ей нравишься!

Владимир невесело усмехнулся... Первое, что он сделал дома, избавился от щетины на щеках и подбородке.

А Катя зажглась идеей помирить Ксюшу с Костей, взяв вину за студента на себя. "Ты не умеешь врать", — печально ответила ей подруга.

III

А жизнь налаживается, представлялось Владимиру недели две спустя. Получка ожидалась без задержек, неплохой барыш сулил и "левак". Виски и сигареты перекочевали к Рожину и его компании, зато у Владимира появились новые привычки: зарядка с гантелями и утренние пробежки по парку.

Лебедям в пруду он подмигивал как старым знакомым, рассчитывая рано или поздно снова пересечься с той, кто так серьезна, мила и при том бесхитростна и нежна, что на мгновение вскружила голову и ему. Они оба понимают границы, которые не перейдут, — тем флирт увлекательнее...

Жужжала машинка, Владимир напевал, выполняя другое новое правило: бриться два раза в день. Елена кашеварила. Взвыл телефон. Владимир отключил машинку, сбрызнулся одеколоном и взял трубку.

Показалось, он ослышался. Но собеседница повторила свои имя и пожелания. "Как они узнали номер?" — ожгло Владимиру лоб.

— Получили, — процедил он. — Ответ: нет, никогда. Решение совместное. Не пытайтесь, бесполезно. Слишком поздно.

Конец. Все насмарку. Просчитался, недооценил. Теперь от них никуда не денешься. Мразь! Владимир сомкнул руки на затылке, точно зажимая разрывные, как пули, мысли.

— Кого честишь?

Вероятно, Елена давно стояла позади него.

— Неважно, — отмахнулся Владимир. — Долго объяснять.

— Я не тороплюсь.

— Дело прошлого. Ничтожества, не стоящие, чтобы о них говорить.

— Это из-за них ты ездил, как мне сказал, в Алексин, а Олегу — на работу?

В общем она угадала, но он не был готов ворошить грязное белье.

— Что происходит, Володя? Что за секреты?

— Слушай, по-моему, я предельно разжевал, что отлучился в родной город прибраться на могиле матери и подыскать покупателей на квартиру, и не хотел, чтобы сын знал об этом. Что ты меня пытаешь? Это у меня есть повод для разборок: твои ночные бдения в офисе с шефом.

— Были долгие переговоры с бизнес-партнерами. Я, секретарь, должна на них присутствовать. Можешь проверить.

— Не стану, — буркнул Владимир. — Давай так: я уважаю твои дела, ты — мои. Без претензий.

Елена подняла брови:

— Какие претензии? Я волнуюсь за тебя. Ты ничего не рассказываешь. Ты влез в долги? Почему продаешь квартиру?

— Уже не продаю, — выдохнул Владимир. — Пойду чай подогрею.

Выдержки не лезть на рожон Елене хватило на полкружки чая.

— Ты меня любишь? — начала она.

— Каждую ночь.

— Я серьезно. Скажи, что любишь меня. Что я у тебя одна.

— Ты знаешь, я не охоч на сюси-пуси. Мы вместе — это главное.

Елена не отставала:

— Что за этим, Володя? Ты не пускаешь меня к себе ближе, убегаешь... Я верчусь, чтобы угодить тебе, твоему сыну, а ты будто не видишь, что и мне нелегко.

Владимир встал, подошел к окну.

— Говорила, твои родные соскучились? Навести их, не откладывай из-за меня. Я не выберусь с этой горой чертежей.

— Ты... гонишь меня? — прошептала Елена.

— Просто не хочу тебя раздражать, быть в тягость. Я мрачный тип, привык жить один. Ты обижаешься, а мне иногда нужно уйти в себя, уяснить, что к чему.

Он не заметил, как тяжело ей было решиться:

— Хорошо, я уеду сегодня.

Удивился, что так скоро, но не перечил. Сел за чертежи. Елена медленно складывала вещи в сумку. Через некоторое время Владимир сообразил, что она забирает все свои вещи. И снова промолчал. Только, взвесив сумку в руке, сказал, что поедет с ней и понесет сам. Елена отказалась:

— Поймаю машину.

Когда хлопнули створки лифта, Дремлев, наконец, осознал, что Елена уходит, а он ничего не предпринимает. И что у него теперь две больших проблемы. Или нет?

Что это она учудила? Психанула, характер показывает или взаправду? Что он ей сделал, чтобы так, молчком? Он такой, какой есть, не перелепишь, со скелетом в шкафу, у кого их нет? Манипулировать им — себе дороже.

Ладно, спустится за ней, отберет сумку, дескать, не балуй, а там как фишка ляжет. Верный способ — в постель. Говорят, после ссоры — самое оно.

Соседская болотная "Вольво 240" разминулась с Владимиром на пару секунд, рыкнув и оставив взамен Елены сизоватый выхлоп. Он проводил ее взглядом до поворота на шоссе, игнорируя набирающий силу дождь и чиркающие по небу беззвучные молнии.

— Пап, мокнешь ведь, дуй домой! — это Олег с Чернышом, слетев с пригорка, как воробьи с крыши, пихнули его под навес крыльца.

К полуночи, сомлев от схем поршней, клапанов и форсунок, не дождавшись звонка от Елены и не позвонив ей, Владимир вышел на балкон и закурил. "Любишь, не любишь, — пыхнул он луне, жмурящейся в фиолетовых облаках. Вспомнилась Катерина с ее теорией. — Ни фига все не просто, девчонка. Когда бурлят амбиции". По себе меряешь, стегануло сомнение, у Кати, может, именно так, идеально. Вон светится вся, аж его просветила и заразила легкостью.

Наверняка и непутевую жизнь его разложила бы по полочкам. Не побрезговала бы. Вот только ее простой ответ, какое из зол простить: предательство, безмерное, но замаливаемое и за давностью и для несовременников неочевидное, или малую, во благо, но долголетнюю и бьющую наотмашь ложь, мог склонить чашу весов в пользу Владимира...

В том же микрорайоне, через десяток многоэтажек, не спал еще один балкон. Та, чье благополучие и свобода мнились Владимиром образцовыми, также стояла перед фиолетовой луной. Экзаменатору-совести Катя признавалась, как с детства в семье успех и счастье равняли с Москвой, где были деньги, продукты и женихи, как несгибаемо лепилась она к столице в надежде породниться: лучшая в учебе, работе, чтобы вывернуться из колеи "завод-дом-телевизор", пробиться...

Застенчивая официантка, щепетильная продавщица на барахолке, гид в чересчур вольные времена, в ожидании диплома и заслуженного, достойного распределения. Неудача недопустима, как проигрыш, позор. И вот прищур судьбы: новым деньгам нужны не знания, а ловкость рук. Когда-то Катю кормил французский язык, духовно — перспективы: кандидатская степень, квартира. Сейчас она голодала, утратив веру во что-либо хорошее в будущем: диссертацию о возрождении производства без практики не написать, вместо практики она учительствует, преподает то, чем не занимается, в чем разбирается меньше своих студентов, за что те должны презирать ее, а она себя. И довершает позор то, что ее не первый день преследуют мысли о женатом мужчине, поцеловавшем ей руку. Да, романтичный, да, твердый, как каменная стена, да, он неуловимо близок ей в чем-то, но чужой! Слава богу, хватает ума избегать с ним встреч...

Катя была уверена: влечение к Владимиру — это худшее, что с ней могло бы теперь случиться.

А через пять дней их с Ксюшей вызвали в прокуратуру.

ГЛАВА 12

I

По школе, где учился Олег, гулял хитрый вирус. Он завелся у старшеклассников, а в мае эпидемия подкосила и шестой "Б". Вирус перелетал с парты на парту в крылатых записочках и раскрашенных фломастером тетрадках-анкетах.

Любовную лихорадку подхватил и Олег. На совместной сдаче шестыми классами нормативов по физкультуре. Когда Лиза Кострова, вертлявая рыжуха из параллельного "А", как золушка в принцессу, преобразилась в стройную, прыгучую гимнастку, сногсшибательно крутящую кульбиты, обруч и ленточку. Вкупе с титулом "мисс шестых классов" она обрела славу неприступной сердцеедки и окуталась слухами-небылицами отвергнутых поклонников: о глупости, высокомерии, веснушках, замазываемых гуашью, заморочках — не дружить с пацанами, не умеющими сесть на шпагат.

Олег долго колебался, но за неделю до конца учебного года, наконец, отважился открыться Лизке и расставить все точки над "и". Чтобы застать ее одну, без подружек-насмешниц, он проследил за ними и, выяснив, что по дороге из школы домой они расходятся у магазина, ждал Лизку неподалеку, разодетый в новые, собственноручно глаженные до хруста брюки и рубашку.

— Внучок, помоги бабушке донеси авоську, — легонько похлопали Олега по спине. — Набрала консервов, молока, а силы не те, не утяну.

Олег и моргнуть не успел, как в ладонь ему вложили веревочную сетку.

— Юленька, смотри, кто это! Помнишь мальчика, — заглянув Олегу в лицо, сказала старушка жмущейся к ней светловолосой девчушке-ангелочку лет четырех, — который учил тебя кататься на коньках?

У Олега в животе ухнуло: Лиза прощается с подружками, вот-вот скроется за углом, а тут — старушка с сумками и воспоминаниями. Впервые в нем сражались любовь и долг мужчины. И стерли вдруг глупый страх перед подружками Лизки: ему стыдиться нечего.

"Заговорю с ней завтра, в школе, будь что будет, решил так решил", — сказал себе Олег, подмигнул ангелочку и протянул свободную руку старушке:

— И сумку тоже давайте. Тяжелая она у вас.

— Это нам с внучкой на двоих, — воспротивилась старушка. — Да не с малышкой. Вон моя вторая радость и помощница. Лиза! Иди скорей, я познакомлю тебя с нашим общим с Юленькой кавалером.

Возвращался Олег вечером в уверенности, что провел самый счастливый день в жизни, и что принцессы и старушки-феи — не сказки. Дома его встретил хмурый отец. И пригласил к своему рабочему столу, заложенному чертежами.

— Пап, на спортивные сборы я не поеду, — Олег решил, что речь пойдет о каникулах.

— Почему? — быстро спросил Владимир.

— Ну... чего я там забыл? Лучше, как кончится в школе практика, я в Алексин махну, пастухом наймусь. Как ты хотел: под присмотром и при деле буду. Черныша в сторожа пристрою. Еще денег заработаем.

— А почему не в дворники, сынок? Зачем учиться, добиваться успехов? Мети себе на здоровье дороги на свежем воздухе. И хвосты собакам верти. Не наигрался еще?

— Я не играю! Как ты не поймешь, что Черныш — мой друг?!

— Как ты в толк не возьмешь, что и я тебе не враг?

— Тогда почему ты не разрешаешь мне оставить Черныша? Я поклялся, я ручаюсь за него. Почему другим можно, а мне нет? Потому что их родителей в детстве собаки не пугали?

— По-твоему, я трус? — потемнел Владимир.

— Нет, — мгновенно остыл Олег, — не трус. Ты злопамятный.

Они оба шумно дышали, словно запыхавшись от физической борьбы.

— На память не жалуюсь. Чего и тебе желаю, — сказал Владимир. — Бережет от одних и тех же граблей и шишек на лбу.

— А если я умею обращаться с граблями?

Владимир медлил: считать реплику Олега дерзостью или отчаянием?

— Добро бы так, — заговорил с расстановкой, примирительно. — Вижу, растешь ты правильным мужиком, с корнем. Но опыта пока по возрасту — с гулькин нос. Потому и поправляю, чтобы не профукал будущее, был счастливее, чем я... Не толковали мы раньше о таких вещах. Ты повзрослел как-то резко, без меня... Но знай: ты — самое дорогое, что у меня есть.

— Дороже Елены Николаевны? — не верил Олег.

— С ней всё, — отсек Владимир. — Велела кланяться. Не наш человек. Да не горюй, справимся.

Он бодрился. Той ночью на балконе, несколько дней назад, от снедающей тоски он выпил, а затем позвонил Елене:

— Начнем с чистого листа, уедем! В Дубну или Электросталь. Разобьем дом, сад, как у Санчоса. Почему утопия? Увольняюсь, так нужно. Не пьян. Ответь, ты со мной?

Он действительно осуществил бы запредельное, скажи она "да". Но выпало иначе:

— Хватит изгаляться. Ты не декабрист. А я не подопытный кролик.

Ее слова вышибли опору у него из-под ног. Да, в голове всегда ненавязчиво крутилось, что Елена — из женщин роскошных, знойных, но не жертвенных, не истинных жен. Однако мысли не посещало, что она бесконечно далека ему и беспощадна.

Тупая боль уплыла за желудок и там копилась. Перед еще одним неотвратимым испытанием — разоблачением. Его Владимир должен был учинить себе сам, невзирая на возможную катастрофу и рану — теперь без выбора и отлагательств.

— Ладно, собственно, звал я тебя не за тем, — Владимир отвернулся к столу, приподняв бумаги, вытащил из-под них что-то. — Хочу вот вставить в альбом.

Для кого-то — две простые черно-белые фотографии десять на пятнадцать. Для Олега — копии треснувших, но бесценных миниатюр: немногого, что напоминало о людях, которых никогда больше не будет рядом. Он бережно взял снимки.

— Хорошо, — поддержал отца, — они тут веселые.

— Это с твоих карточек, из записной книжки, — уточнил Владимир. — В фотомастерской увеличили.

Олег кивнул, всматриваясь в неразличимые прежде детали: бабушкины морщинки, силуэты бабочек на портфеле школьницы-матери.