Отключив планшет я откинулся, и закрыл глаза, понимая, что после всех этих переживаний хорошо если удастся просто спокойно посидеть. Тем не менее когда я проснулся, часы показывали почти четыре часа, я даже проспал восстановление врат.

Собраться было делом двух минут, только одеться, взять заранее заготовленный рюкзак, проверить наложенные эффекты, и можно отправляться!

— Врата — храм.

И опять в последний момент я задумался, а не слишком ли поспешил? Между прочим, врата развеются только через десять минут, мало ли, кто в комнату войдет?

Знакомое чувство сдавливания, и неприятная резь в глазах. Я сориентировал ворота так, что сейчас, ближе к закату, солнце било в глаза, а минуту перед переходом посмотреть в фонарик не догадался. Пришлось минут пять промаргиваться, осматриваться, прислушиваться, после чего я поправил на плечах ношу, и пошел вдоль тропинки к домам. Четыре часа до заката, а я собираюсь влегкую пробежать тридцать километров.

Кто бы сказал неделю назад — не поверил бы.

Раз, два, три...

Я мерял шагами только что преодоленный одним прыжком отрезок.

Да, Избранным мне не стать, едва-едва пятнадцать метров, с шестиметрового разбега. Хотя, если выбрать улочку поуже, то вполне с крыши на крышу можно сигать, по пути отстреливаясь.

Или ну его? Впрочем, прыгать мне понравилось. Быстрая утомляемость так же быстро учит строго рассчитывать свои силы, а привычка все планировать рождает характер. Я не узнаю себя в эти последние три дня, мечусь как угорелый, ввязываюсь в совершенно ненужные мне события, прыгаю вот. Что, обойти лужу не мог? А если приступ, здесь, на дороге? Так, и где я, собственно?

В Гнединске решил не светиться на автовокзале, все равно не факт, что в нужном мне направлении идет автобус, а тратить даже небольшие деньги на такси было жаль. Финансы таяли со страшной силой, а еще столько всяких расходов!

Для начала чем-то надо оплатить дом. Именно отдельный дом, а не комнату, причем с участком хотя бы в пару расчищенных соток, и подальше от чужих глаз. Цены тут не столичные, но бесплатно ничего хорошего не найти, даже после окончания дачного сезона. Затем надо купить дров, зима близко. Оплатить распилку и колку, сложить поленницу уж сам смогу, не торопясь. Наверняка в доме надо будет что-то ремонтировать, опять расходы. К тому же на том, что у меня есть зиму не пережить, надо прикупить крупы и картошки. И это только обязательное, без чего не выжить! А сколько еще будет мелких трат?

Пока все, что я могу предложить на продажу, это невидимые контейнеры, а перед тем, как их продавать, надо еще убедиться в их свойствах, что опять же займет не один день. Да и будут ли брать? Хотя нет, будут. Я бы в нынешней ситуации очень обрадовался, к примеру невидимой барсетке. Вот, кстати, опять же надо будет покупать расходники и снова нужны деньги.

Но сначала все-таки дом.

Три деревни на краю относительно большого леса, из одной когда-то еще мальчишкой уехал отец, и много лет подряд мы регулярно приезжали на лето в отпуск, пока старый дом совершенно не развалился. К тому же принадлежал он какой-то отцовой родне и перешел по наследству совершенно чужой бабе, потребовавшей с 'дачников' сумму, на которую можно было бы вдвое дольше отдыхать в Турции по 'все включено'. Ну как же, москвичи все такие богатые, чего ж не нажиться?

Вот и отдыхали мы пару лет в той самой Турции, попеременно. А потом отец умер, и я отдыхать перестал, некогда, да и не хотелось.

Деревеньки, в пяти километрах по грунтовке от трассы, тихонько загибались, населенные постепенно вымиравшими стариками и редкими переселенцами, оттого я рассчитывал, что жилье себе найду. Даже, примерно, представлял где и какое. Так что, выйдя на трассу, я сначала спокойно шел, а потом, заскучав, попробовал пробежаться.

'Полет' в игре позволял тратить одно очко движения на переход в соседнюю комнату вместо пяти-шести, не попадать в ямы-ловушки и не тонуть в воде. С 'очками движения' я выяснил быстро, пробежав, почти не запыхавшись, километров пять, подольше, чем отбегая от Хабаровского аэропорта, хотя и точно так же безоглядно. Мне, последние двадцать лет очень аккуратно расходовавшему силы, просчитывающему любой маршрут загодя, и вдруг нестись по обочине трассы наперегонки если не с ветром, то с поднятой проезжающими машинами пылью! Ох хорошо! А потом попалась эта лужа, большая и разлившаяся как раз по всей обочине. Сначала я осторожно попытался проверить ногой глубину, оказалось мелко, чуть-чуть подошва сапог уходила. Так, аккуратно нащупывая путь я всю ее и пересек. А почти добравшись до противоположного берега уронил четки, полез их доставать и обнаружил, что рука уходит в холодную глинистую воду по запястье. А нога только-только на два сантиметра. Пришлось экспериментировать, брошенные камни и ветки показали, что средняя глубина лужи сантиметров десять, с перепадами до двадцати, а значит, я могу ходить по воде.

В результате, раздухарившись, попробовал прыгнуть в высоту (до проводов на столбах вдоль трассы к счастью не допрыгнул), в длину с места (получилось все равно в высоту), в длину с короткого разбега (шесть метров), затем со всей дури вдаль. Самый неожиданный результат — со всеми этими проверками и перебежками я незаметно для себя за час преодолел две трети пути!

Вон за тем перелеском съезд должен быть, а рядом с ним остановка. Меньше чем за час пройти двадцать километров? Эх, и почему я так поздно обнаружил... Это?

Внутренний подъем, вызванный исследованием возможностей, исчез. Меня и в самом деле начало кидать из крайности в крайность, это надо строго отслеживать, и по возможности снижать накал, а то перегорю. Да, если бы я знал об Этом месяц назад, то смог бы гораздо лучше подготовиться, а не укатить в деревню, даже толком не расплевавшись с работой. Кстати, с работой придется что-то решать, надо как-то связаться, наверное? Или просто забить, пропал и пропал?

Как я вообще представляю свою дальнейшую жизнь?

Домом я обзаведусь, но можно ли возвращаться в город? И когда станет безопасно показывать свои умения? Надо думать, надо крепко думать, а не метаться по стране.

Грунтовка оказалась слегка подасфальтированной, видимо, за прошедшие годы что-то поменялось. Впрочем, остановка была все такой же обшарпанной, и узнавалась сразу. Расписание еле виднелось, по углам мусор и пустые бутылки, хорошо хоть не воняло.

Вдоль поля с одной стороны и стены деревьев с другой я не торопясь, с оглядкой, шел, прикидывая, к кому обратиться. Совсем уж к чужим нельзя, на деревне чужак заметен, особенно в такие дни — мало ли, вдруг примут байку об эпидемии на веру и начнут разносчиков заразы гнать? Мне чуть макияжа наложить и готовый чахоточный, значит, надо идти к тем, кто меня помнит. И, желательно, женщине — почему-то я нравлюсь немолодым дамам, видно, пробуждая в них материнский инстинкт.

Опять же дом надо искать на отшибе, с каким-то сараем или подвалом, чтобы не бросалось в глаза мое отсутствие. Вот, кстати, о работе — мне ничто не мешает утром уходить в город, а вечером возвращаться сюда, в сравнительную безопасность глуши. Правда, тогда надо искать оправдание постоянным отлучкам, а то рано или поздно кто-то спросит, где это я весь день пропадаю, если из дома не выхожу, и откуда у меня продукты, которых в лавке нет? Чем бы я мог быть полезным деревенским, чтобы с одной стороны не пришли выгонять, а с другой не решили припахать накрепко? Учителем устроиться? Тут школа еще осталась? Снова думать надо.

Первую деревню я прошел не задерживаясь, провожаемый недовольным брехом собак из-за заборов — друзья человека чуяли, что кто-то идет мимо, но не видели, и это заставляло их нервничать. К счастью, я на улице был не один, время от времени шли мимо люди, проезжали машины. Вот одна такая машина и заставила уйти — очень уж джипчик мне не понравился. Мало ли кто на черном 'крузаке' ездит, зачем мне тут оставаться?

До второй деревни, а точнее — до села с единственной оставшейся в округе церковью, я добирался прыжками через поле. Какие на нем проводились работы я, человек городской, не понял, но перекопанная земля приятно пружинила и почти не налипала на сапоги, когда я отталкивался для очередного прыжка-полета. Расчет был верным, вприпрыжку я потратил столько же сил, сколько и на обход 'угла' вдавшегося в лес участка обработанной земли, и через полчаса добрался до окраины. Контраст ощущался, если в первой деревне дома были как-то поновее, что ли, и здание бывшей колхозной управы прошло 'евроремонт', то здесь все было обшарпанным, неприхотливым, прилаженным 'временно' и оставшемся на года. Для горожанина — убожество. Для местных — привычно. Не всегда и не везде можно строить большие красивые дома. Когда у всех домишки, то не надо возводить себе хоромы, а то и забор не спасет. Скромнее надо быть.

Знакомый дом искал минут пятнадцать, даже подпрыгнув вверх, чтобы рассмотреть все получше. Помнил я его другим, видно покрасили где-то, а где-то и перестроили. Собаки во дворе не было, вошел, оглядываясь, во двор, спохватившись, отменил невидимость, и подобрав палку постучал ей по доске забора:

— Эй, хозяйка? Дома ли?

Не очень правильно вламываться во двор без приглашения, но тетка Марина была какой-то дальней родней отцу, так что почти родственница.

В окне мелькнуло чье-то лицо, дверь приоткрылась, меня внимательно рассмотрели, и только потом на крыльцо вышла пожилая женщина.

— Добрый день. Марина Степановна, не признали?

Она вдруг улыбнулась

— Господи! Да сколько ж лет? Ой изменился, ой похорошел! — Я хмыкнул, и не выдержав, улыбнулся, но промолчал. — Отцова кровь, видна стать. А Михаил-то где? Или у магазина с мужиками опять пиво жрать остался?

— Умер он, три года как, теть Марин.

Улыбка у нее тут же пропала.

— Ой, прости. Чего ж так, он же молодой был, здоровый...

Я договорил за нее "в отличие от жены".

— Да вот жизнь скрутила. Бывает.

— Беда, мрут мужики молодыми, мы одни остаемся. Да ты заходи, что мы на пороге стоим?

Отказываться я не стал. О скобу у порога кое-как очистил сапоги и вошел, разувшись уже в сенях.

Низкие потолки, кружевные занавески, дорожки на полу, коврик на стене и знакомый запах. Деревня. Словно и не меняется тут ничего.

— Проходи, проходи! Давай, раздевайся, садись. Попался ты мне, Михалыч, сейчас спрашивать буду! Что да как, да зачем — скучно у нас осенью, дачники разъехались, сидим, к зиме готовимся.

— А работа?

— Пенсионерка я теперь. Закрыли ферму, коровник сгорел, проводка, говорят, старая. Ну как сгорел, коров вывести успели...

Я слушал, поддакивая, кивая в нужных местах. Судя по рассказу в деревне дела шли не очень, но жить можно было, во всяком случае перекупщики являлись регулярно, местные кое-как зарабатывали продажей выращенного и собранного, даже был жив колхоз, шатко стоявший одной ногой на пути в светлое будущее, а второй увязший в былых долгах.

— Да ты ешь оладушки, ешь! Все ведь свое, даже мука местная. — Она вдруг оглядела меня пристальным взглядом. — Экий ты... во всем черном. В монашество ударился?

— Нет, просто все теплое в шкафу черным оказалось.

— А, ну это да. Не любит у нас народ яркого, все ходят кто серый, кто черный...

По одежке встречают. Помню, купил в секонд-хэнде длинное модное пальто, так принимали за недавно вышедшего из тюрьмы урку. Тетки в библиотеке долго косились и шептались, хотя знали меня много лет.

Уловив момент спросил:

— А вы все тут в одиночку живете?

— Чего ж не жить? Дом свой, лес под боком, огород. Дочка внуков на лето привозит, такие шебутные растут, но все своя кровь! Пай в колхозе сдала в аренду хорошим людям. Боялась, что обманут, а нет, все оговоренное выплатили. Колхоз у нас богатеть стал, сразу какие-то городские появились, председатель договора заключил, ему сын помог...

— Белый?

— Ну да, Витька. Солидный теперь, на джипе ездит! — Она хмыкнула. — Не лень ему этот джип каждую неделю трактором из грязи доставать? Второй год думают старый фруктовый сад обновлять, но это дело не быстрое, да и кредит придется брать...

Я слушал многословие тетки Марины внимательно, но без особого интереса. Это только кажется, что на деревне все так просто, в лесу живут, колесу молятся, на самом деле тут иные отношения по два-три века могут тянуться, как дружба, так и вражда. Вот Витька-Белый мне другом отнюдь не был, все он любил над "задохликом городским" поиздеваться. И отец мой тоже с его отцом даже не здоровались, у них еще в школе что-то было. Но — родня. Пусть и дальняя, через хрен знает сколько колен. Хотя сейчас это уже не значит того, что полвека назад.

— Теть Марин, я что спросить хотел — есть тут дом на зиму снять? Мне врач сказал поменьше дергаться в ближайшее время.

Она сочувственно покачала головой, но в глазах что-то мелькнуло.

— Михалыч, а это с нынешним никак не связано? У нас тут к Вельяминовым вчера приехали, сына привезли, первый раз старикам показали... Говорят, в городе опасно?

Угу. Надо будет и над этим подумать — оповещение об эпидемии есть, а карантина нет?

— Насчет эпидемии это врут. Точнее не всю правду говорят. — Я помолчал, положил варенье на кусок остывшей оладьи, откусив и запив чаем. — Странное сейчас происходит. Я видел, как в городе твари появлялись.

— Твари? Что за твари?

— А вот непонятные. Как в фильмах... фантастику смотрите? — Я кивнул на телевизор, сейчас прикрытый салфеткой.

— Да я больше политику.

Ну да, сериалы на самом деле смотрят далеко не все женщины.

— Зоопарк, значит, любите?

— Ехидина! Чего ж простой деревенской бабе на толстощеких обезьянок не посмотреть? Так потешно кривляются!

Мы одновременно ухмыльнулись. Иногда я поражался, как много можно взять в детстве у окружающих. Вот ехидность у меня явно отсюда пошла.

— Ну вот фантастические твари и появились. А по городу раскатывают не санитарные машины, а вовсе даже броневики с пушками.

— Постой, так это что — пришельцы?

— Может и они. — Я снова отхлебнул чай, поболтав остатками жидкости. — А может и нет. Но у меня так уж совпало, что на эту зиму лучше я в деревне побуду. От города подальше, к земле поближе.

— Ага. Понятно. — Она подлила мне кипятку. Чайник, кстати говоря, был электрическим, новеньким. — Михалыч, а ты как, совсем больной?

— Помирать не собираюсь. А что?

— Сычевский хутор помнишь?

Смутно. Было там то ли торфяное какое-то хозяйство, то ли что-то с лесом связанное. Полтора десятка жилых домов да контора, узкоколейка шла с другой стороны через лес, но уже в моем детстве она не использовалась.

— И что там?

— В мае бабка моя внучатая померла, домик мне оставила, но он лето без присмотра стоял, пока оформляли.

— Там жить-то можно?

— Можно, что ты! Хороший дом, крыша железная, печь, колодец — все есть!

— Печь и колодец есть, значит газа и водопровода нет?