Чего-то подобного она и ожидала — правда, полагала его человеком самого князя. Доверия к нему это не прибавило ни на йоту — скорее даже, убавило. Принц ведь может вести и собственную игру, и о его замыслах даже гадать невозможно... Впрочем, кости брошены, остаётся только ждать, как они упадут.

И Флёр, отбросив бесполезные раздумья, смотрела по сторонам.

Караван двигаться по богатой и благоустроенной стране — князь Юй был из той редкой породы, что не стремится содрать с людей три шкуры, а из четвёртой ремней нарезать. Конечно, даже и так жизнь крестьянина-хитой не была лёгкой... Но кому на этом свете легко? В поте лица будешь добывать хлеб свой — сказал Господь, и ни пахарь, ни король не свободны от его слова.

Но, хотя в этом княжество и выделялось, в остальном оно не слишком отличалось от прочих областей страны Серес. Как и в других провинциях, здесь выращивали просо и оризу, которую сажали в поля, затопленные по щиколотку. Как и везде в мире, неурожай и голод ждали своего часа, чтобы обрушиться на крестьян...

Чужая страна при внимательном взгляде оказывалась привычной и знакомой — впрочем, людская природа везде одинакова.

Философские рассуждения ничуть не мешали Флёр следить за дорогой, запоминая приметы и высматривая разбойников. Конечно, князь уверял, что земли близ столицы свободны от этой напасти, да и вообще в его области их мало... Но Флёр в этом сомневалась. Мало того, что никто не признается, что у него близ столицы разбой творится, так их и вправду могло раньше не быть... Да только смута есть смута, и даже в благополучном княжестве Вэй не могло не найтись как лишившихся всего, так и желающих приобрести что-то. И достаточно дерзкие, чтобы явиться к столице, среди них найдутся...

Но пока что дорога оставалась спокойной, позволяя поразмыслить не только о высоких материях или же о делах сиюминутных, но и о стране и народе в целом.

А народ хитой не походил ни на кого. Их страна простиралась с запада на восток на расстояние не меньшее, чем от Леноса до Тартеса, однако занимал всё это пространство один народ — оседлый и весьма многочисленный. Правда, диалекты в разных областях могли различаться до того, что их жители друг друга не понимали — но на то было письмо.

Да уж, письмо... Флёр поёжилась — это письмо действительно пугало. Если швабы довольствовались двадцатью четырьмя буквами, составляя из них любое слово, то хитой поступали иначе. Каждый слог в их языке был отдельным словом и обозначился особым знаком, а слов были многие тысячи... Во всяком случае, желающий стать чиновником должен был знать не менее двух тысяч знаков. Это просто не укладывалось в уме — но, надо думать, хитой швабский язык привёл бы в не меньшее удивление.

Местность не менялась — всё та же равнина с редкими холмами, кое-где пересечённая прихотливыми извивами рек. Дорога, по которой шёл караван, была немощёной, но широкой, тщательно выровненной и утоптанной до каменной твёрдости. В стороне от дороги тянулись поля, сперва обыкновенные, а ближе к берегу — водяные, где росла ориза.

Принц Цань, притворявшийся наёмником, оказался весьма полезным собеседником и охотно рассказывал о своей стране.

— Сейчас мы в предгорьях, — ответил он на вопрос Белы, — дальше на юг лежит горная страна Сицзян, а за ней — страна бхарьев. На севере, за степью, тоже горы, но до них нам не добраться. Людей здесь не так много — издавна почти все живут на восточных равнинах.

— Если здесь немноголюдно, — усмехнулся Волмант, — то что-то мне страшновато представить местность густонаселённую...

— Равнины эти не столь обширны, как степь, но всё же не малы, поэтому такого уж большого стеснения нет, — ответил Цань. — Хотя, конечно, свободной земли там почти не осталось. Не вышло бы там у Юй-вана того, что здесь устроено...

Флёр внимательно слушала, но вопросов пока не задавала — рассказывая сам, человек обыкновенно скажет больше, чем если его расспрашивать, да и правильные вопросы ещё надо подобрать. И задавать их нужно правильным людям — вряд ли стоит принца спрашивать о торгах в городе... А вот о торговле в стране — в самый раз.

— Простите мне моё невежество, почтенный Цань, но не поведаете ли, как в этой стране идёт торговля, в чём люди нуждаются, а чего имеют в избытке, и какие товары здесь в цене?

— Мы имеем почти всё потребное, — ответил принц, — и потому обыкновенно ценятся лишь разнообразные редкости. Но сейчас, когда стране грозит смута, в большой цене железо, бронза и кожа... Да и всё, пожалуй — разве что потребная для многих вещей земляная соль ещё охотно покупается у всех.

Флёр задумалась — пожалуй, везти в Серес придётся больше золота, чем товаров, и, конечно, искать, как бы раздобыть секрет шёлка. Впрочем, это не такое уж и срочное дело — в конце концов, чем меньше шёлка, тем он дороже... Клинки, опять же, у торков можно покупать и продавать их хитой, хоть это и рискованно — кто знает, не запретят ли? Без прибыли не остаться в любом случае — лишь бы дойти.

К вечеру добрались до большой деревни — богатой и с большим постоялым двором, который, разумеется, не годился для принца со свитой... Если бы тот путешествовал открыто. Наёмникам же случалось видать и худший ночлег — и принц Цань остался совершенно невозмутим. Осмотревшись, он бросил на нахан суму и осведомился у хозяина, что готовят на ужин.

— Доброе место, — Арья принюхалась к ароматам, доносившимся из большого котла, — и кормят, похоже, достойно.

Замечание это, судя по всеобщему оживлению, пришлось по вкусу не одной Флёр, и вскоре караванщики вовсю орудовали палочками, поглощая лапшу с мясом.

Палочки для еды Флёр находила едва ли не самой удивительной вещью в стране Серес. Палочки заменяли хитой все прочие приборы, иногда даже и нож, и употреблялись с удивительной ловкостью. Флёр ещё на пиру у Юй-вана обратила на них внимание, однако сочла княжеской причудой... Но палочками здесь ели все и всё. Даже похлёбка — и для неё они годились, только надо было сперва выпить отвар.

Покончив с едой, Флёр устроилась на лежанке, отдёрнула занавеси и принялась за свои записки. Наконец-то появилась возможность переписать набело — благо, бумаги у хитой было вдоволь. Хуже было с чернилами — хитой их вовсе не использовали, а писали тушью и кисточками. Для пера тушь тоже годилась, но приходилось изрядно попотеть, разводя её нужным образом...

Впрочем, оно того стоило — страна Серес слишком уж отличалась от всего знакомого. И не в непривычных письменах и причудливых обычаях было дело — уж слишком по-своему видели мир хитой. Конечно, всякий народ на мир смотрит по-своему, но хитой... Хитой и их соседи сами были Ойкуменой. И Флёр, отложив перо, впервые задумалась: а что же такое Ойкумена?

Обитаемый мир, как толкуют обычно? Но вот он, этот мир, куда шире всех границ... Закрыв глаза, Флёр представила карту мира — того мира, что знала год назад. Десятки стран, сотни народов, иногда непримиримо враждебных — но имеющих общую веру, схожие законы и обычаи, похожие нравы... Всё так — но разве не то же самое можно сказать о хитой и нго? Или о всех кочевниках Великой Степи? Можно, но что делает их такими? Вера? Отчасти, но у кочевников никакой общей веры нет... Но они — кочевники, даже те, кто осел, сделали это не так давно. Народы Запада издавна живут оседло и растят пшеницу и рожь... а на Востоке — просо и оризу, которая требует куда больше труда. Может, с этого всё и началось? С того, кто как привык добывать пропитание?

Мысль была неожиданной и даже, возможно, еретической, но чем дольше Флёр размышляла об этом, тем крепче убеждалась, что недалека от истины. Пусть она и не была знатоком философии, но, перебирая аргументы, так и не смогла опровергнуть своих выводов... И, на всякий случай, записала их отдельно. Ересь или нет, но не стоит об этом рассказывать всем и каждому...

И снова — с рассветом в путь. Чтобы не привлекать ненужного внимания, купили по отрезу шёлка разных сортов — якобы разыскивая самый подходящий... Для чего — это уж каждый продавец додумывал сам, и додумывал явственно чудеса и великую выгоду. Во всяком случае, сброшенные цены и заискивающие взгляды были повсеместными... Подрядились также отвезти в город дюжину мешков пирита для алхимиков — рудокопы жаловались, что гонец требовал отправить груз немедленно, и платили, не торгуясь.

— Вот уж никогда б не подумал, что и поросячье золото денег стоит изрядных, — заметил Вышата, помогая пристроить мешки на спине хаптагая. — Уверен был — на огниво оно только и годится...

— Алхимики из него купорос, олеум и серу получают, — объяснила Флёр. — А купоросом ткани красят. Так что дураком надо быть, чтобы его выкидывать... Потому как алхимиков найти несложно.

— Это если знать, для чего оно надо, — возразил Вышата, — а то не всякому ведомо.

— Ну, теперь будешь знать, — пожала плечами Флёр. — Всё пригодится... Ну да ладно, от алхимии нам сейчас толку мало, а золото мы и так добудем без всяких чудес. Скажи, почтенный Цань, знающий дела многих земель: где всего лучше купить нам порселан? Ведь нам, пришедшим из чужой страны, трудно понять, каково настоящее искусство мастеров и какая цена будет честной за их труды...

В том, что ей посоветуют мастеров, в деле которых у князя или у самого принца была доля, сомнений не было — но это было не так уж и важно. Как видно было, чужакам продавали порселан тех сортов, которые сами хитой считали низкими — но и они превосходили искусство гончаров Ойкумены. Как бы в итоге ни обернулись дела, она в накладе не останется...

Цань не успел ответить — его внимание отвлекла суета на дороге. Пегая лошадь то ли просто упала, то ли сломала ногу и теперь билась не давая ни подойти к ней, ни объехать, двухколёсная повозка стояла на обочине, а рядом толпились крестьяне, о чём-то ожесточенно споря.

— Не нравится мне это... — пробормотал Волмант, дёрнув ус. — Ох и не нравится...

Флёр это не нравилось ещё сильнее — уж очень подозрительно всё это смотрелось. Да и столпившиеся "крестьяне" были слишком уж рослыми и плечистыми...

— Стоять, — тихо произнесла Ора, натянув поводья и подняв руку.

"Крестьяне", сообразив, что их маскарад не сработал, развернулись и шарахнулись в стороны, выхватывая дубинки. Флёр послала коня в сторону, выхватила лук и выстрелила. Стрела распорола щёку одному из нападавших, второй получил "подарок" от Арьи в глаз, второй выстрел Флёр пришёлся в горло самому рослому из нападавших... Остальные бросились прочь — но напрасно. Недаром говорят — кто убегает от сколотов, тот умрёт уставшим... Флёр одну за другой выпустила три стрелы — одна угодила предводителю под колено, две других — в затылок его подручным, ещё одного достал Волмант своим любимым камнем в тряпице, и оставшихся двоих подстрелили наёмницы.

— Недурно бьёшь, — заметила Таис, — по-сколотски, хоть и надо руку набить.

— Хотел бы я знать, кто они такие ни случайно ли на нашем пути оказались, — сказал Бела, — да только времени на это нет...

— Если благородные господа позволят, — вмешался Змеёныш Цай, — ничтожный Цай может заставить говорить этого мерзавца.

— Действуй, — распорядился принц.

— Как пожелает мой господин, — Цай поклонился.

Он подошёл к раненому предводителю, выдернул стрелу и заговорил. Бандит ответил коротко и явно непристойно. Пожав плечами, Змеёныш отвернулся от него и поклонился наёмницам со словами:

— Ничтожный Цай умоляет доблестных воительниц о помощи, ибо, имея всего лишь две руки, не может исполнить всё должное сам.

— И какая же помощь тебе нужна? — спросила Ора.

— Нужно снять с него одежду и удержать на несколько мгновений его руки, — снова поклонился Цай.

Несколько мгновений спустя разбойник остался в одной набедренной повязке, Таис и Арья растянули его руки в стороны, а Цай, достав из рукава коробочку, вынул из неё иглу и вонзил в плечо. Разбойник дёрнулся, его рука неожиданно обмякла и, отпущенная, бессильно упала.

Проделав то же с другой рукой, Цай поклонился наёмницам, после чего снова обратился к пленнику. Его ответ был не столь дерзок, как прошлый, но всё так же бесполезен — по крайней мере, Цай им остался недоволен. Взяв ещё одну иглу, он вонзил её в спину справа, примерно посередине между рёбрами и поясницей. Разбойник заскрипел зубами, а Цай, добавив ещё одну иглу — слева точно напротив предыдущей — и снова задал вопрос. Разбойник, выглядевший так, словно его терзают колики, заговорил, и на этот раз Цай явно услышал то, что требуется. Выслушав разбойника, он задал ещё несколько вопросов, выдернул иглы из спины и сообщил:

— Этого человека зовут Каменный Кулак И — это имя мне знакомо — и хотел похитить госпожу и продать её в наложницы. Он утверждает, что это было их общим решением, но сам он был против.

Принц, заметив промелькнувшее на лице Флёр омерзение, произнёс:

— Я, Цань-ван, наследник этих земель, объявляю: Каменный Кулак И приговаривается к смерти.

Затем он заговорил на родном языке, обращаясь к разбойнику. Тот ответил явной просьбой, на которую Цань кивнул. Подойдя к нему, Змеёныш выдернул иглы из плеч и помог разбойнику встать на колени. Тот, морщась, сложил ладони перед грудью и принялся молиться, а Змеёныш, дождавшись окончания молитвы, вонзил иглу под затылок.

Каменный Кулак И осел на землю.

— Госпожа, мне нет прощения за то, что подобное случилось на земле, вверенной заботам моего дома, — заговорил принц. — И за десять тысяч перерождений мне не искупить этого позора...

— Достопочтенный Цань-ван, — Флёр спешилась и поклонилась, — здесь нет вашей вины! Если и винить кого-то, то лишь меня, по скудоумию своему не догадавшуюся скрыть непривычную для этих земель внешность.

— Дом мой получил эти земли и принял над ними власть, а значит, и обязан поддерживать закон в них, — принц тоже спешился. — А значит, это моя вина...

— Что ни случается в мире, всё свершается по воле Неба, и Господь не подвергает человека непосильному испытанию, — ответила Флёр, — и человеку следует со смирением принимать их и, стараясь избегать греха, возложить надежды на милосердие Создателя...

В конце концов, принц Цань позволил убедить себя в отсутствии его вины, и караван двинулся дальше, не останавливаясь до самого вечера. А вечером, едва поставили тому, Флёр остановила Цая и спросила:

— Что ты сделал с тем разбойником?

— Это чжень-дао, искусство игл, госпожа, — поклонился он. — Ничтожный Цай лишь в малой степени владеет этим искусством. Это искусство направлять, усиливать или ослаблять течение жизненной силы в теле, уколов иглой в определённом месте. Мастера этого искусства могут исцелять любые болезни, сделать калекой или даже убить одним прикосновением. Ничтожный Цай научен лишь четырём вещам: как причинить боль, как избавить от неё, как лишить движения и как отнять жизнь. Он стремится узнать больше, но редко имеет довольно серебра, чтобы заплатить мастеру, который снизошёл бы до его ничтожества и помог бы разорвать полотно невежества.

Флёр молча кивнула, оставив лазутчика в покое. Рассказ его звучал довольно странно — но вот уж странного она встречала предостаточно, да и видела всё собственными глазами и сомневаться в себе причин не имела... Зато имела достаточно причин сомневаться в рассказе разбойника. И не она одна...