Танцовщица

— Здравствуйте, девочки! — решила ещё раз поздороваться. Стоит ли переходить на неформальное общение? — Можете называть меня Варей, если мы одни.

Судя по напряжению, повисшему в помещении и затянувшегося молчания, девочки растерялись.

Я ждала, долго, ловя каждый звук. С трудом заставляла себя не вертеть головой, поворачивась от каждого шороха. Неужели перегнула палку?

— А вы всегда так тихо трудитесь? — наконец не выдержала я.

— Нет, не всегда, — ответила Евдокия. — Просто вы нас несколько... выбили из колеи.

— Простите, девочки. Не хотела. Просто мы теперь будем вместе работать, вот и решила, что лучше так будет, на равных.

— Вы будете с нами работать? — удивилась Груня.

— Нет, трудиться.

— А в чём разница? — на этот раз спросила Фрося.

— Ну, во-первых, работа от слова раб. Вряд ли кто-то тут из вас работает. А во-вторых, сомневаюсь, что муж будет платить мне что-то за мой труд. Поэтому я, можно сказать, вообще помощницей буду.

— А что вы умеете? — это уже Надя.

Этот вопрос застал меня врасплох. И правда, что я тут буду делать? Эжен не сказал, зачем меня здесь оставляет. Чем я могу быть полезна?

— А можно я сперва осмотрюсь здесь, если можно так сказать? Поближе познакомлюсь, чем вы тут занимаетесь и тогда уже попробую себя в чём-то? — нерешительно молвила я.

— Можно. Зачем только вам это нужно? — спросила Евдокия. Я так поняла, она тут за главную.

Вспомнились слова мужа о том, что лучше говорить правду.

— Просто я боюсь оставаться одна дома, — честно призналась я.

— Одна? Разве вы одна? А слуги? — спросила Груня, видно, заинтересовавшись жизнью богатой госпожи.

— Слуги приходят и уходят, выполнив то, что от них требуется.

— Так вы просто боитесь оставаться одна? — а вот Евдокия подходила ближе к делу.

Ответила на сразу, стараясь понять, чего действительно боюсь.

— Ещё до похищения, — намеренно обмолвилась я, — было неуютно. Представьте, что вы находитесь в кромешной темноте совсем одна, вздрагиваете от каждого шороха, стараясь понять, что несёт в себе каждый звук. Да и скучно. Я не привыкла ничего не делать.

— А чем же вы занимались до того, как замуж вышли?

Как же сказать правду, не выдавая себя. Я дочь Карла. Значит, не могла танцевать. Или могла?

— Уроками, тренировками, музыкой, чтением... — не закончила я, стараясь припомнить всё, что не бросало тень на моё благородное происхождение.

— А шить вы умеете?

— Да, когда-то и уроки шитья были в моей жизни, — не стала уточнять, что до войны. Правда, это на уровне школы, когда мы учились шить платье, брюки, жилет, сорочку. — Но не сказала бы, что любила их.

Ведь правда, тогда не ценила. Дома могла что-то зашить, подшить. А вот кроить мне не нравилось. Мама всегда помогала с этим, сетуя, что в старину девушка сама приданое шила на себя и мужа. Да и сейчас в сельской местности девушки многое умеют и по старинке замуж выходят, показывая свои умения. С той поры много воды утекло. Я вздохнула. Зря не училась всему, носом крутила. Может, мне оно и не надо...

— Время меняется, — грустно вздохнула.

— А вас похищали? — высунуло нос любопытство Груни. Но, послышалось шипение. Видно, кто-то из девочек остудил её пыл.

— Да. Девочки, а я могу переодеться во что-то попроще? А то этот кринолин... Я ведь здесь всё посшибаю.

— Да-да, конечно, — ответила Надя. — Давайте я помогу.

Меня провели в отдельное помещение, в котором едва заметно пахло шерстью и краской. Похоже, здесь лежат тюки ткани. Я прикоснулась к первой попавшейся ткани, отмечая, что та почти не колется. Прошла пальчиками по разным тюкам, отмечая что ощущения разнятся. Постаралась представить, как она выглядит. Даже больше, я будто ощущала разные цвета — рисунок — какие-то волны, будто бороздки. Разве что не видела какой цвет. Поэтому решила исправить упущение, спросив у того, кто видит.

Надя охотно отвечала, не торопя меня. Присматривается. Хорошо. Надеюсь, мы подружимся.

— Варя, скажите, вы всё же видите? — осмелела и задала вопрос.

— Нет. Вообще ничего.

— Но как...

— Видно, разная краска. Ощущаю, что вот эта чуть теплее, чем вот тут. А вот здесь вообще холодная. И тут совсем не колется. Странно. Я думала, тут только шерсть.

— Да, только шерсть. У Евгения Евгеньевича в селе есть ещё швейное предприятие, там они работают не только с шерстью.

— Это какой цвет? Однотонное полотно.

— Да, однотонное. Тёмно-синего цвета.

— Красивая, наверное. А можно попросить?

— Да, конечно.

— Сшейте мне, пожалуйста, из этой ткани платье тёплое.

— Но тёмно-синий сейчас не моден.

— Мне всё равно. Зато он очень нежный.

— Хорошо. Тогда, боюсь, вы не сможете носить нашу форму.

— Почему это?

— Она не такая нежная.

— Я попробую. Можно?

Возражений больше не нашлось.

А ткань, из которой была сшита одежда трудящихся, оказалась нежной, и почти не колящейся. Гораздо нежнее, чем то, что я носила у Этьена. Приятно. Я довольно жмурилась, переодевшись. Тепло. Гораздо теплее, чем все эти дорогущие одежды, привезенные из Москвы.

— Вам нравится? -удивилась Надя.

— Тебе нравится, — поправила я. — Да, тепло.

— Но ведь колется.

— Почти незаметно. Даже приятно. Вы молодцы — очень хорошую ткань делаете.

Девушка молчала.

— Можно, я здесь побуду? Пощупаю ткань ещё.

— Да, конечно. Вам сшить платье такое же, как у вас? Или из журнала?

Я задумалась. Платья мне эти не нравились. Не для повседневной жизни все эти пышные юбки.

— Можно под горло, — я очертила кромку шеи, — и рукава до запястий.

— Но такие не носят богатые дамы...

Как же быть?

— Это будет домашнее платье. И без кринолина. А юбку сделать пышной за счёт складок. Хотя, нет, давайте не под горло. Но отдельную деталь сделать под горло, и рукава так же, чтобы можно было увеличить при необходимости до запястий.

— Одно платье?

— Пока одно. А если мне понравится, я ещё закажу.

— Хорошо. Сегодня выкройки сделаем и можно будет предварительно примерить. Сейчас сниму мерки. — Фрося! — крикнула Надя сотрудницу.

— Та появилась тут же. Такое ощущение, что подслушивала. Хотя я не заметила этого. Решила проверить.

— Евдокия!

Она явилась не сразу, но шагов слышно не было. Значит, всё же подслушивают.

— Можно просто Дуня, — сказала она. — Я слышала, о чём вы говорили, — решила она признаться.

— Значит, поняли что до платья. Я хочу участвовать при его создании. Буду учиться помогать на собственном платье. Вы шьёте руками?

— Руками только намётываем.

— А у вас есть швейные машинки? — удивилась я. Помнится, до войны и у нас дома была.

Повисла тишина.

— Девочки?

— Ваш муж не велел никому говорить, — подала голос Евдокия. — У нас есть две машинки. Всё, что удалось достать. Евгений Евгеньевич сказал, что они нынче очень дорогие. За них и убить могут. Некоторые люди собирают остатки прошлого.

Представила, что бы это могло значить. Тартария имела закрытые технологии. За рубеж поставлялись лишь чугунные детали — шестерёнки, рельсы. А сейчас всё рухнуло в одночастье. А на технологии охочих много.

— На них шью я и Надя, — вырвала из раздумий Дуня.

Я кивнула и решила переменить тему:

— Девочки, а сколько вам лет?

— Мне девятнадцать, — сказала Дуня. — Наде и Фросе семнадцать, а Груне шестнадцать.

— Мне семнадцать, — сказала я. — Значит, Дуня — самая старшая, — задумчиво протянула я.

— Но вы ведь...

— Ты ведь... — поправила я.

— Так непривычно... Ты ведь госпожа, — исправилась Дуня.

— Ну, вы ведь перед моим мужем не пресмыкаетесь, в отличие от некоторых, — вспомнила Соню. Стало мерзко. Похоже, я заняла чьё-то место... Ну, она так считает.

— Ну, ещё так от его отца повелось. Он тут ещё до войны купил земли. И наши семьи на Армандов уже тогда работали... Ну, то есть трудились.

— Девочки, я не кусаюсь.

— Чудно!

— Что?

— Другие барыни так себя не ведут.

— Вот и не считайте меня барыней. Ты ведь, Дуня, местная.

— Да.

— Я хотела бы поговорить с тобой наедине.

— Хорошо. Девочки, идите, дело стоит!

Все зашелестели юбками, покидая помещение. А я попробовала растянуть щит, как это муж делал. У меня получилось.

— Дуня, пообещай, что услышанное сейчас тобой никогда не станет доступно никому.

— Клянусь.

А я представила, как щит въедается в её душу, оставляя там звёздочку-клятву. Ни-ко-му! Даже священнику. Звёздочка вспыхнула. Хорошо.

— Ты ведь родилась и училась в Тартарии.

— Д-да, — заикаясь проговорила она.

— Так вот, я — тоже. Правда, я — Москвичка.

— Хотите сказать, что вы...

— Да, я — великорусска*, так же, как и ты.

— Значит...

— Я надеюсь, что мы подружимся. Да, сейчас я — госпожа. Но это для посторонних. Для захватчиков. Для тебя же просто Варя.

— Хорошо, Варя.

— На кого училась тогда?

— На швею.

— Успела окончить?

— Да. Как раз выпустилась из училища. А тут война... Но мне мои навыки пригодились. Благо, не чуралась руками шить.

— Хорошо, а я музыкалку не окончила да танцевальную школу.

— Варя, скажи, говорили, что ты — француженка.

— Меня удочерил врач Демонси. Мне повезло, — в подробности вдаваться не собиралась. Но... Этого должно быть достаточно, чтобы удовлетворить Дунино любопытство.

— Понятно. Нам тоже повезло с Армандами. Они нас сразу "поработили".

— Что же всё-таки ты тут забыла?

— Не могу сидеть без дела. А слепота ещё и не позволяет читать. Может быть, здесь найду, чем заняться.

— Хорошо. Тогда дай девочкам время приглядеться к тебе. Шить умеешь?

— Ну, так, на бытовом уровне. Что-то зашить, подшить, заштопать... Не знаю, как сейчас без зрения смогу... На машинке когда-то шила в школе.

Я вновь разделась. А Дуня сняла с меня мерки.

— Ты такая худая. Кожа да кости. Не верится, что ты из дворян.

Подумала, как бы объяснить свою худобу.

— Я привыкла жить впроголодь. Да и похищение, потом в беспамятстве провела какое-то время.

— Значит, ты — не разбалованная судьбой.

— Нет.

Почудилось, что Дуня улыбнулась.

— Готово! Оденешься? — она подала форменное платье. Тёплое. Я поёжилась.

Когда оделась, на плечи лёг тёплый платок.

— Благодарю.

— Осваивайся. У нас дело стоит, поэтому не обессудь.

— Не беспокойся.

Я уменьшила щит, после чего, отпустила завершение клятвы, представив, как звёздочка покраснела. Будем надеяться, что всё верно сделала.

Примечания по главе:

Великоросс, великорусс* — житель великой (большой) реки (Волги).

Рось, Русь, русь, роусь* — река. Раньше писалась через буквицу Оук (при современном написании, больше похожей на У).

Малорусс, малоросс* — житель малой реки, малой руси — Днепра.

Беларосс — народ, живущий на белой реке.

Белые реки — реки, текущие на север — белую (левую, если глядеть на восток) сторону. Чёрные реки — реки, текущие на юг (чёрную сторону). Поэтому Белое море на севере, а Чёрное на юге.

Глава 12

Девочки занимались своими делами, а я изучала всё вокруг. Ещё бы взглянуть на всё глазами мужа. Тогда было бы легче всё соотнести. Пришёл он только вечером, когда девочки уже ушли, оставив мне ключи. Евдокия порывалась остаться, но я, спросив, есть ли у неё муж и дети и получив утвердительный ответ, отослала её. Они ушли, а я взяла своё смётанное новое платье. Примерила его. Низ сел хорошо. А вот верх я не видела. Поэтому решила не гнать лошадей. Попробую свою силу на юбке. Даже, если оплошаю, ничего страшного — складки скроют изъян. Прикоснулась к святая святых. Провела дрожащей рукой. Теперь понятно, почему ключи сдаются под роспись, и на землю фабрики никто посторонний не пройдёт. Поначалу мне показалось странным такое количество людей у высоких стен. А теперь уже нет. Фабрика, что крепость. А ведь оборудования здесь много. Охрана действительно нужна, тем более в нынешнее время.

Послышались одинокие шаги. Разговор. Муж. Выдохнула облегчённо. А то в тишине и одиночестве немного боязно, хотя я старалась об этом не думать.

Шумоизоляция здесь оказалась плохой.

Хотелось побежать к мужу, но вспомнила, что нельзя показывать чувства. Уткнулась в машинку. Нить вставлена. Достала лоскуток из корзины под ногами, сложила вдвое. Осторожно ощупала лапку, иголку. Всунула ткань. Девочки сказали, что ножной привод. У нас дома была с ручным. Вставила лоскут. Убрала руки. Слегка нажала ногой. А она как затарахтит! В ужасе отпустила ногу. Остановилась. Хух! А ткани уже и нет.

Стала ощупывать с другой стороны. Вот же кусок. Строчка! Кривая! Закусила губу.

Дверь распахнулась резко, заставив вздрогнуть, замереть.

— Варвара! — позвал муж. — Варвара Карловна!

Молчу. Стук. Ругань. Похоже ударился. Только тут поняла, что уже темно. Это мне не привыкать. Ринулась к нему. Отворила дверь в подсобку, вышла в помещение с тюками ткани, затем уже в основное.

— Евгений Евгеньевич! Вы в порядке? — постаралась как можно безразличнее спросить.

— Нет, ногу ушиб! Где этот чёртов свет?

— Не знаю. Я сейчас выйду.

— Нет. Свет надо включить.

— А он разве есть?

— Подсвечники, свечи, огниво... Хотя тут уже фонари были и лампы. Сейчас темнеет рано.

— Но девочки ничего не зажигали.

— Это они так рано закончили?

Вспомнила, как девочки переговаривались, что при свечах очень быстро садится зрение. Они стараются его беречь.

— Не сердитесь на них, сударь, если дорожите девочками, — и я объяснила их короткий трудовой день.

— Ладно, завтра не забудь спросить, где у них тут осветительные приборы. А пока... Ждите.

И он ушёл.

На улице кликнул Петровича, попросил фонарь. И вернулся.

А меня вырвало из ночи, показывая помещения. Муж старался идти позади меня, освещая и показывая увиденное. А я ощупывала, соотнося расстояние от вещей до Эжена и меня.

На тканях мы застряли. Я долго изучала ощущения и увиденное. Действительно, рисунок прощупывается. Муж не тревожил. Не говорил, давая мне возможность самой разобраться со всем. Лишь когда я кивала и вела в другое место, шёл молча следом. Со швейной машинкой отказался помочь.

— Нет. Пока нет. Надо при дневном свете.

А я только сейчас заметила, что в некоторых местах присутствуют тени.

— Вы плохо видите?

— В темноте почти ничего. Силуэты в основном.

Вот те раз!

— Ладно, всё, пойдёмте домой. Я очень устал.

Задерживаться не стала.

Муж, судя по моему ощупыванию в карете, чувствовал себя неважно. Морщин вновь прибавилось.

"Пей!"

Пьёт. И со мной силой делится.

— А где Дария?

— Её Эмиль завезти домой должен был.

Дома муж пошёл раздеваться и под душ, а я удостоверилась, что малышка спит в своей комнате, поцеловала её, прошептала нежности. Почему-то не могла воспринимать её как взрослую. Рассказала ей сказку, пусть она и спит.

И только тогда отправилась к себе. Вода шумела, и я заглянула к нему.