Днем с огнем

Кошар сидел на подлокотнике дивана, что в расправленном виде служил мне кроватью, а в заправленном бывал едва ли чаще, чем никогда.

— Сон об огне? — вздохнул заревой батюшка. — После прудов к пламени обращался?

— О нем. Обращался. Дважды. Оба раза по язычку пламени вызвал, как на тренировке, — подтвердил я, окончательно вываливаясь в реальность с потными простынями.

Я встал, махом стянул постельное белье. Прямо на пол. Отворил окно и балконную дверь.

— Выходит, сдерживать и проявлять по капле не для тебя, — задумчиво водил глазами Кошар, сопровождая мои мельтешения по комнате. — Придется взять силу полным черпаком, покуда не прорвалась, не захлестнула. Только это не в дому делать следует. Снаружи риск лишних глаз... В загородное владение бы, о высоком заборе да в отдалении. Жаль, не до роскошеств...

— Почему же? — откликнулся я, надышавшись относительно свежим воздухом, стоя на балконе в труселях. — Есть родительская дачка. Минут сорок на электричке. От пляжа далековато, зато лес рядом. Сад там... зарос уже, наверное.

Мы раньше на даче проводили все лето, я и ма. Па мотался между городом и "тремя соснами" — это на участке у нас растут три здоровые сосны, их не корчевали при постройке дома. Славно было...

— По уму, тебе б на седьмицу хотя бы оставить свой шалман. И заняться тем, что взаправду важно. Раз уж и условия, как обнаружилось, имеются.

— Хм, — я подобрал кучу белья с пола. — Два отгула могу взять. На следующие смены не выйдет, скорее всего, там выходные, а понедельник-вторник должны подписать. Махнем? Там и рыб найдется, куда пристроить.

Манул вальяжно кивнул.

Рассказал овиннику подробности сновидения, пока сооружал себе перекус: яичница, сосиски, крупно порубленные овощи — один фиг все в желудке перемешается. Уточнил момент "зова" — был ли снившийся мне пожар в реальности, и кто его звал? Такой же, как я?

— Град многажды вспыхивал. И опрометчиво думать, что памяти у огня нет: все имеет память. Зола помнит, как была костром. Пепел помнит, как был пожаром. Эта домина вспыхивала трижды: пустяшно и глупо человечишки безобразили. Ну да парадники не зазря поставлены, обходилось малым огоньком. А могло б — как в твоем сне. И позвать пламень можешь не только ты: тот же колдун справится. Не всяк мастак, но бывают, бывают. Но ты бы, Андрей, не за других радел, а за себя думал.

"Да, нянюшка", — удалось мне проглотить вместе с куском помидорки. Расту над собой: хамлю мысленно, кивая с умным видом собеседнику.

"Глухо, как в танке", — окинул я взглядом почти что пустой зал. Заметил у бара Пола, взгрустнул: стоило мне начать искать возможность пообщаться с Драганом, как он запропал. Я даже выловил Димку до смены, спросил про нашего серба. Тот окинул меня донельзя задумчивым взглядом, молча дошел до ямы (тумбы со всяким нужным, называемой "пит"), достал что-то белое. Вернулся, все так же молча вручил мне незапечатанный конверт.

— Э? — с глубокими чувством и смыслом спросил я.

— Драган домой улетел до конца июля. В отпуск. Сказал, чтобы тебе передали, если ты про него спросишь, — пит-босс сощурился. — Что за мутки?

— Сам не знаю, — пожал плечами. — Давно его не видел, подумал, кадровые перестановки.

Димон склонил голову, приподняв одну бровь выше другой.

— Ладно. Переодевайся.

Как гирю вместо форменной бабочки мне на шею повесил.

"Здухач гледа у вас", — размашистые черные буквы сложились в непонятное нечто. Я из сербского языка запомнил только "обозленный" — "popizdeo". И ведь не поленился кириллицей записать, а перевод мне с кого спрашивать? С Ненада? Тьфу-тьфу три раза, я лучше этим листком подотрусь, чем с хоббитом стану иметь дело.

Психанул я знатно. Чуть не забыл про отгулы, а то пошла бы поездка на дачу к сербам обозленным...

Злость привела к тому, что я почти весь состав смены ухитрился "просветить" огоньком. Кого прям вблизи, как накануне Ханну, кого издали. Не поймал четверых: новенькую Тамару — та всю ночь без брейков по собственному желанию раздавала покер для скучающих дилеров, тренировалась; Макса и Джо — их я оставил "на сладкое", особенно Шпалу; Бартош — та просидела ночь внизу с Шах на покере.

Что сказать: из парней "немножко не таким" в свете моего огонька оказался Миха из параллельной. От него в разные стороны отходили какие-то дымчатые жгуты. Без понятия, что это значит, но в его случае я не был удивлен. Миха — белорус, я про него говорил уже. Его нежно зовут Смертью, за его задушевное: "Мертвяки встают, им нет покоя", — и атрибутику с черепушками.

На девчонок смотреть в основном было грустно: огонек напрочь игнорировал косметику. И если у Лошади просто синяки под глазами проявились, то Обурееву я лучше буду видеть без огня. Чур меня... Овца, кстати, тоже резко потеряла в привлекательности при пристальном просмотре. Ах-Ах почти не изменилась, что вернуло мне веру в чистое и светлое... ладно, в темненькое и симпатичное.

А потом я глянул на Рыбу и взбледнул с лица: Окунев за бойко пляшущим огоньком стал старше лет на пятьдесят, если не больше. Морщинистый, почти лысый, кроме нескольких клоков на затылке, вместо губ две тонкие серые линии, ввалившийся нос. Я отозвал огонь, отвернулся и сказал большое (мысленное) спасибо за то, что он не улыбнулся этим страшненьким ртом. Бр-р!..

В общем, когда по утру я услыхал призыв выпить — мчал на Малую Садовую как бы не быстрее всех. И в кино на повтор "Бойцовского клуба" топал с превеликим удовольствием — хотелось отвлечься. Тем более, я его раньше не смотрел. Хорошо зашел фильм, аж кулаки зачесались.

— К тебе? — на выходе из кинотеатра спросила Бартош, глядя на меня с безмятежностью утреннего тумана.

Я был бы распоследний дурандай, если б ответил отказом Арктике. АБ не такой, АБ принялся вылавливать частника.

И да, свободу огоньку и паранойе я предоставил в салоне авто: Таша за пламенем выглядела также, как и всегда. Отстраненно и светло.

Так вышло, что она осталась на ночь. В Питере "так вышло" в период открытой навигации обычно означает, что люди не успели к разведению мостов. Вот и в нашем случае дело было в недосыпе и судоходстве.

Я соорудил нам поздний ужин из пельменей со сметаной и порезанных на четвертинки помидор. Кошар старательно прикидывался ветошью. Лавировал по малогабаритной жилплощади так, чтобы не попадаться гостье на глаза.

Ели молча. В какой-то момент я поймал на себе пристальный взгляд девушки. Такой пристальный, что я чуть не подавился пельменем.

— Что-то не так? — справившись с собой, спросил.

— Ты знаешь, что твой кот — вовсе не кот? — огорошила меня Таша спокойным, ничего не выражающим голосом. — Я сомневалась, говорить ли тебе об этом.

Я же смотрел на нее сквозь язычок пламени: она была нормальная, без каких-либо странностей!

Как процитировала бы ма перевод Шекспировского Гамлета: "Есть много в небесах и на земле такого, Что нашей мудрости, Гораций, и не снилось". И уточнила бы, что перевод князя Романова ей люб более прочих.

— Он друг, — придавив поднявшийся ворох эмоций, произнес я. — Этого достаточно.

— Хорошо, — откликнулась она.

Уже позже, стоя на балконе, подставляя лица потокам ночного ветерка, Бартош решила развить тему.

— Я с детства их вижу, — равномерно, как плеск волн, набегающих на берег, заговорила она. — Несоответствия. Бабуля гордилась, говорила — кровь выбрала наследницу, раз видит суть в безлунный день, редчайшее, мол, проявление. Она же и научила молчать об увиденном. Баба Рая мне приходилась прабабкой, бабушку я не застала. Молчать-то она меня научила, но поздно: мать и отчим меня уже побаивались. Отчим поговаривал, думая, что я не слышу, что неплохо бы было сдать дочь со странностями в интернат. До интерната не дошло: баба Рая взяла меня к себе. До младших классов я у нее жила и училась разбираться в том, что мне видится. И не нестись через весь огород с воплем: "Ба, ба, там такая бука за печкой! Глазища, усищи и фырчит!"

Я заулыбался, живо представив Ташу любознательной малявкой, натыкающейся на представителей славянского эпоса. Похоже, не проста была ее бабка...

— А потом они родили мне Настю. Ба перебралась в город, я вернулась домой. Отчим был мне чужой, отца я не застала. Мать была — в работе и в отчиме. А Настя — вся моя. У нас с ней разница восемь лет, я тебе уже говорила.

Говорила: не то, чтобы мы прям дружески ладили, но год в одной смене сближает. Нет-нет, а прорываются какие-то эпизоды из жизни вне работы. Таша знает про Парижский "отпуск" ма, я про ее младшенькую. Как-то она даже фото ее мне показывала: они с сестрой совсем не похожи, что не удивительно при разных отцах.

— Она появилась — и заполнила весь мой мир. Пеленки, присыпки, кашки. Алфавит, игрушки, колготы. Ее первым словом было не "мама", а "Тана". А потом она заболела. Лейкемия. Сначала мы надеялись, верили. Болезнь Насти как-то нас всех сплотила. Умерла баба Рая — этого никто особо и не заметил, кроме меня. Меня она вызвала за три дня до смерти и не отпускала. Передала мне свой дар. Кое-какие знания. Мне было не до наставлений, моя Настя сгорала в соседнем доме.

Она втянула с силой воздух, порывисто выдохнула. Стиснула перила так, что костяшки пальцев побелели.

— Врачи не помогли ничем, только растягивали ее боль. И тогда я решила: никто не заберет у меня мою Настю! В общем... я ее вытянула. И вытянула — из себя — весь бабкин дар, выплеснула без остатка. Всего и осталось — как в детстве, видеть бук за печками и газовыми плитами.

Она замолчала. Что было дальше, я знал: перед тем, как Бартош устроилась в свое первое казино, сдало сердце ее матери. Отчим вскоре ушел в другую семью. На попечение Таши, только поступившей на истфак, осталась десятилетняя сестренка.

Я порывался что-то сказать, подбирал слова, когда она легонько покачала головой.

— Только не вздумай меня хвалить, — другая, наверное, сказала бы "жалеть", но мы не первый день друг друга знаем, про жалость в лексиконе Бартош ничего нет. — Спасла, молодец. Силой пожертвовала. Я без нее задыхаюсь. Это как если бы я шестнадцать лет жила со связанными руками-ногами, с заглушенными чувствами и дышать могла через раз. А после разом спали путы, все вокруг прояснилось. Я стала настоящей, цельной. И затем добровольно затянула руки и ноги, залила воском глаза и уши, перестала нормально дышать.

Я накрыл ее руку своей. Любые слова тут были бессильны.

— Береги себя — нынешнего, — мягко сказала Таша, вдоволь намолчавшись. — Ты теплый.

Что-то ворохнулось в душе. Не влюбленность, пожалуй, нет. Я восхищался ее мастерством и умом, прочее было приятным дополнением.

Я расправил плечи, вгляделся в полупрозрачность июльской ночи, почти полнолунной — пара дней и диск обретет полноту. А пока же над верхушками деревьев мягко заиграли, заструились зеленые всполохи. Ненадолго, буквально на несколько минут. Зато без подсказок Кошара, без особых усилий, одним лишь оформленным желанием.

Рано утром она уехала, не стала меня будить. А я решил, не дожидаясь следующей недели, навестить загородный участок. Разгрести по минимуму грязь, затариться продуктами, чтобы не отвлекаться на пустячную бытовуху потом. Карасей, опять же, в привычную им среду обитания выпустить.

— Рюкзак или переноска? — угрожающе скрестил я руки на груди, обращаясь к манулу: тот вознамерился поехать со мной, приглядеться, принюхаться. — Мал Тихомирыч, вы мне поможете его утрамбовать, ежели станет отбиваться?

— С превеликим упоением помогу, Андрей! — потер руки парадник. — И завязочки затяну, будь уверен, со всем тщанием и надежностью.

Я был в славном расположении духа: небесные огни, так легко удавшиеся ночью, способствовали. А еще разговор телефонный с Находько, в ходе которого я сговорился с ним встретиться в четверг за час до начала смены в небольшом заведении на Литейном. Чем ближе к Невскому, тем выше ценники в кафешках, а это место весьма гуманно к кошелькам посетителей.

Опять же, затея махнуть на природу — летом-то — хороша была сама по себе.

Оказалось, я слегка запутался в воспоминаниях: путь на электричке до Белоострова занял чуть больше часа. Плюс до вокзала доехал, плюс пешочком от станции прошелся... Дорога до дачи отняла без малого два часа: с рюкзаком за спиной и авоськой в руке. В авоське стояла бутыль, которую Мал Тихомирыч обернул газетами (в том числе и по верху, наделав в бумаге дырочек) и перевязал бечевкой. Пояснил: чтобы людишек в транспорте не смущать. В рюкзаке устроился Кошар, почти не скандаливший о способе его транспортировки.

Зато воздух! После городского — сказочно вкусный.

А вот и дощатый забор, затянутый плющом. Черноплодная рябина за забором, в отдалении, за домом — треугольник из высоких сосен. Все, как я помнил.

Сад, конечно, зарос, хоть и не до буйных крапивных зарослей, но заняться в мини-отпуске им явно стоило. Несколько клумбочек с растюшками ма — какие-то травки, в основном многолетние — выглядели кусочками луга с разнотравьем. Но в них я лезть не собирался, там что ни травинка, то нужная, а по мне — сорняки обыкновенные. Зато какой изумительный чай из этих травок получался — куда там заводским!

Никаких теплиц или грядок: ма не была готова на огородные подвиги. Только ягодные кусты, несколько яблонь, два вишневых дерева и эти клумбочки. Зачем тратить время на то, что можно купить у трудолюбивых соседей? Мы с па были полностью с ней солидарны в этом вопросе.

Дом не изменился: кирпич вообще стойкий материал, а на темно-серой черепице не видно грязи. Я вытащил из дупла старой яблоньки запасной ключ от дома. Прошел внутрь, попутно оценив толщину слоя пыли на всем.

Поставил в прихожей авоську с рюкзаком, выпустил шерстистого. Пооткрывал все окна первого этажа настежь. Наш семейный домик прост и снаружи, и изнутри: никакого наборного паркета или дизайнерской мебели, даже камина нет. Зато есть печь, которая вполне прогревает дом в холода.

Я зажмурился под теплым солнечным лучиком у окна. На секундочку выпал из времени: вот на этом самом подоконнике, два с половиной метра в длину и метр в ширину, лежало однажды мое наказание за детскую шалость. Пустяк, в самом деле: оборвал ветку соседской яблони, перевесившей через забор налитые плоды с темно-красными боками. Вкусить запретный плод не удалось: ма застукала меня на месте преступления. За это я перебирал большое ведро морошки, высыпанной на застеленный газетами подоконник. Долго я ее перебирал, и почему-то после этого на варенье и компот осталось так мало ягод... Сколько потом не покупал морошкового варенья, никогда не было так вкусно, как то, что варила ма.

— Я пройдусь, — обнаружив в жестяной банке зернышки для птичьей кормушки, сообщил я вынюхивающему что-то Кошару.

Предки мои были категоричны: если подкармливать диких птах, то не пшеном или хлебом, а просом, овсянкой или готовой смесью зерен для птиц.

За ту, другую шалость, начавшуюся с подсыпания зернышек птичкам в мой день рождения, я красил забор. Как раз тот, что граничит с участком тетки Дарьи, яблоки которой меня искушали годом ранее. Не то, чтобы испариться со своего праздника было так уж нехорошо, но не стоило, пожалуй, подбивать на побег с этого праздника незнакомого парня. Тот был сыном приглашенного па гостя, среди прочих, тоже родительских гостей. Все бы ничего, но сначала я вспомнил, что птички, уже приученные к кормушке в саду, не кормлены — взрослые едят, а малявки пернатые мучаются, не порядок — и тот пацан увязался со мной, так потом мне стало неохота возвращаться в дом, ведь на улице тепло и замечательно, озеро близко, ручей еще ближе...