Днем с огнем

Может ли кто взять огонь за пазуху, чтобы не прогорело платье?

Царь Соломон. Книга притчей Соломоновых

Все персонажи, места, заведения и события являются плодом воображения автора, совпадения случайны.

Возможно.

Эту историю давно следовало записать. Сесть, выдохнуть решительно, отбросить неловкость и облечь события той поры в печатную форму. Впрочем, Кошар убежден, что писать обязательно нужно от руки (хорошо хоть не по берестяным листам писалом), но история моя, и только мне решать, как с ней обходиться. Ему вообще нет полной веры: по его заверениям, память моя с той поры должна была сохранить все в целостности, тогда как я нахожу в воспоминаниях прорехи, туманные пятна и порой даже теряю нить событий.

Впрочем, это не важно. Как помню, так и запишу.

Почему я не занялся этим в те дни и почему решил окунуться в прошлое теперь? Тогда я был в основном слишком занят тем, чтобы перейти в новый день без потерь (и речь вовсе не о презренном металле или жалких бумажках), теперь — потому что прошлое, отжитое и отгоревшее, снова постучалось в мои двери.

Пора закруглять вступление, пока скалящийся надо мной Кошар не вывихнул себе челюсть.

Все завертелось в начале двухтысячных, когда...

Нет, не с этого следует начать. Меня зовут Андрей Дмитриевич Бельский, я был тогда и сейчас остаюсь толстяком. А еще я — огнетушитель.

М-да, снова что-то не то... У кое-кого точно треснет челюсть от моих потуг на исповедь.

Мне тогда только-только стукнуло девятнадцать, я учился и работал, раз в месяц выслушивал наставления от ма, питался полуфабрикатами, эпизодически злоупотреблял спиртным, причем, как правило, по утрам. Выпивка утром была следствием ночного графика работы, сменами два через два с двадцати ноль-ноль до восьми ноль-ноль. Бывало, что отпускали пораньше, если зал был пустой. И наоборот, случались овертаймы, если народ массово засиживался. Дневная смена, в которой вполовину меньше людей, "не вывозила" толпу.

Я был твердо убежден в своей взрослости и независимости. Телефонные нотации ма из Парижа только тешили это мое убеждение. В страну романтики и шампанского она укатила из не менее романтичного, пусть и с менее удачным климатом, Санкт-Петербурга аккурат после моего совершеннолетия. Спустя год, как преставился па. Я же Питеру верен: в нем родился, вырос, и последний вздох надеюсь испустить в нем.

От родителей мне осталось две квартиры: та, где мы жили втроем до ухода па, и доставшаяся в наследство от каких-то дремучих родственников со стороны ма. Когда я остался один в родных стенах, понял, что жить там не смогу. Сдать жилье — что-то внутри воспротивилось. Не интуиция, думаю, будь она у меня — я бы позже не вляпался...

Вот как-то так я перебрался в непрезентабельную однушку с видом на парк имени Академика Сахарова, где из мебели имелись только древний кухонный гарнитур с провисающими дверцами, скрипучий шкаф да стол с парой потертых стульев.

Итак, я был студент государственного экономического университета. Раздолбай, а не студент, если быть точным: по юношеской наивности мне верилось, что совмещать дневное обучение и работу по ночам для здорового меня — отличная затея. Я отмучился два семестра, с грехом пополам сдал первую сессию и чудом (к чуду прилагались невзрачные конвертики без марок с шуршащим содержимым) не завалил вторую. Потом моей сознательности хватило на перевод на заочное. Мои коллеги-студенты по ночному труду в основном пошли тем же путем. А те, кому самомнение помешало признать очевидное, позже гордо заявляли, что в наши дни никому не нужны эти корочки. Самые упертые вздергивали подбородки: "Меня не исключили. Сам ушел (ушла)!"

А студентов в моей смене был каждый второй, да из каждых первых — половина. Состав у нас был молодой, бойкий. Работали мы, собственно, в казино.

Рулетка, покер (оазис), блэкджек. Не надо шуток про продажных дам, мы, к счастью, уже не застали пору, когда можно было ткнуть пальцем в девочку-дилера и затребовать ее к себе "в номера", эта дикость осталась в махровом прошлом или в самых низкосортных казино. Наше к таковым не относилось, да и номеров в нем не было.

Были: игровые автоматы на первом этаже, мы к ним никакого отношения не имели, у нас даже охранники были разные; два зала: общий (шестнадцать столов) и ВИП (еще шесть столов на первом этаже). Плюс спортбар с большими экранами — он тоже нас никак не касался. И для сотрудников помещения, само собой.

Каким ветром меня туда занесло? Так ма укатила, ни контроля, ни лишних финансов. Мне жизнь паиньки-студента (лекции-библиотека-дом) оказалась пресной на вкус. Где-то мне попалась на глаза рекламка об открытии и предварительных тренингах, так я и угодил в дилеры.

Оказалось, что умение быстро считать там ценилось важнее внешних данных. Закручивать спин и делать шафл можно научить и обезьяну — это я не применительно к себе, а пересказываю Драгана, одного из менеджеров, владеющего великим и могучим далеко не идеально. Драган был из Сербии; у нас вообще среди менеджерского состава русской была только Нина, дама стальной выдержки лет эдак сорока с хвостиком, владевшая пятью иностранными и малой долей в игорном нашем бизнесе.

Тейбл-тест я сдал одним из лучших, и это с учетом того, что мне срезали баллы за шафл: красиво и аккуратно тасовать колоду своими большими руками я научился далеко не сразу. Тянул углы карт слишком сильно, слишком резко отпускал. Но ничего, время показало, что лысый черт Драган (лысый — это в прямом смысле, голова у него, как рулеточный шарик, круглая, гладкая и бледная) полностью прав — всему можно научиться.

Насчет внешности: может показаться, что я комплексую. Одно время так оно и было — а излишне пухл я еще с пеленок — затем как-то обвыкся. Ма, тонкая во всех смыслах и эмоциональная натура, разрывалась между желанием не выпускать меня с диеты и: "Ребенок должен нормально питаться".

В конечном итоге па, не выдержав мамулиных переживаний, отвел меня в секцию бокса. Самолично.

Чтобы понять всю масштабность события, надо знать, каким был па: петербургский интеллигент старой закалки, заведующий кафедрой математической лингвистики, чопорный, дотошный и умный. Па носил трость и пенсне, его манжеты и воротничок всегда были кипенно-белы. Я точно знаю, что в гардеробе, помимо костюмов, белья и сорочек, имелись фрак и цилиндр. Он не переносил резких запахов и громких возгласов. Находил поговорку на любое событие (а ма любила сыпать цитатами, так что детство мое можно смело назвать специфичным).

И па за руку привел меня учиться боксировать. В здоровом теле — здоровый вес... то есть дух, так что четыре года я добросовестно отзанимался. Никаких успехов не достиг, чего уж там, зато изрядную часть жира потерял, вместо этого набрал массы мышечной. На весах это были все те же сто двадцать (при метре девяноста роста), что вгоняло в тоску ма.

Как обращались ко мне сверстники: "Андрей — похудей, Андрей — будь храбрей", — так и продолжали, да и в других определениях не стеснялись. Меня воспитали решать конфликты словом, миром, в крайнем случае игнорированием, потому постановка удара не повлияла на мои отношения с одноклассниками. Они считали меня тюфяком и зубрилой, я их — назойливыми мухами.

Что до лица — от родителей мне достался вполне себе "фэйс".

— За что шницелю такие глазищи с ресничищами? — помнится, незадолго до выпуска стенала, тыча в меня пальцем, Лена из параллельного. — Тушь-удлинитель, три слоя — а у этого длиньше. И сам-то русый, откуда вот ему это?

Я тогда молчал, представляя, как на "длиньше" поджали бы губы ма и па, синхронно. Наследственность у меня хорошая, оба родителя выделялись породистой, правильной красотой. Как ма хороша на снимках в молодости — любая модель обзавидуется, куда там мослатой Ленке. И густые темные ресницы, и глаза янтарные мне достались от ма. Линия бровей — та от па, высокий лоб и подбородок с ямочкой — от него же. Фамильное сходство исключает подмену в роддоме, а в кого я удался телосложением — загадка. И да, мое к родителям обращение — не от манерности, а настойчивая просьба самих предков. Мне не сложно, им приятно.

Как-то до переезда мне попалась на глаза шкатулка, в ней ма хранила письма — многое мир потерял с уходом от чернильной переписки к цифровой! — от родителя. "А в глазах цвета осени искры юного пламени", — начиналось письмо. Я не стал читать дальше, это как подглядывать в окошко времени.

Так, думаю, представление тогдашнего Андрея Бельского можно считать состоявшимся. Можно, правда, повспоминать, как год работы в казино отразился на моем характере, но после бокса я новых ругательств не услышал, к оскорблениям со стороны игроков (о, они это любят!) меня подготовила школа, а что до прочего: главным для меня изменением стало появление друзей. Но про них я еще напишу, и не раз, а в то утро, завертевшее мою жизнь вечной огненной круговертью, я возвращался домой в одиночестве. Взял дополнительную ночь, а с другой ночной сменой внерабочее общение у меня было не глубже: "Привет всем! Пока всем".

Был июнь. Совсем раннее утро — шести еще не было — ночь с четверга на пятницу прошла "порожняком", меня и половину смены отправили по домам пораньше. Я топал пешочком по холодку. Маршрутки еще не ходили, а ловить частников, когда никуда не торопишься — ну их, лучше ноги размять. А что меня дернуло срезать дорогу, пройдя дворами да гаражами — этого я и за двадцать лет понять не смог. Я не хожу этим маршрутом, да что говорить, когда я с тротуара свернул, даже не был уверен, что пройду там насквозь.

Запах гари я почувствовал на подходе к гаражам (охраняемым, кстати, но где была тем утром охрана — тоже вопрос без ответа). И рванул бегом от него, к заправке. "Бензинчика прикупить, чтоб веселее горело", — хотелось бы пошутить, но причина была прозаичнее: к тому времени я не приобщился еще к прелестям мобильной связи, а на заправке находился ближайший доступный телефон. Набрать 101 я побежал.

Только вот не сложилось.

— По-кх-мо-кх-гите! — перемежая слоги кашлем, голосом перепуганного ребенка позвал меня пожар.

Я не герой. Никогда не мечтал примерить трико Супермена или плащ Бэтмена. От координат, в которых найдется место подвигу, я предпочел бы держаться подальше. Потому как я у себя один, и у ма один. Добежать до заправки и тешить потом себя мыслью, что сделал хорошее дело — это на одном полюсе. Вышибать ногой ворота, из-за которых тянется дымище — на другом, том, что с полоумием рядышком. Особенно если ворота открываются наружу, а ручки сорваны. Поддевать раскаленную створку первым, что попалось под руку — из той же местности.

Меня осыпало искрами, обдало жаром и дымом, едва створка поддалась. Внутри были обрушенные стеллажи, разнообразный хлам на полу и багрово-рыжие языки пламени по дальней стене.

Мальчишка, позвавший на помощь, лежал почти у выхода, но сразу я его не заметил. Пацана прилично засыпало какими-то обломками. Какими именно, разбираться был момент неподходящий, так что я просто начал откапывать его, так быстро, как мог.

— Ты встать сможешь? — успел спросить я прежде, чем с лязгом захлопнулась створка ворот.

Я ринулся к выходу, налег плечом на металл, но не тут-то было.

"Ма не переживет", — отстраненно и как-то даже равнодушно подумалось мне. "Ладно я, дурак, но пацану-то еще жить и жить..."

— ЖИВИ, СЛЕД! — проревело из резко раздувшегося пламени у дальней стены.

"Тише, незачем так орать", — не удивился я новому действующему лицу, точнее — голосу. Раньше я его не приметил, а на тот миг сколько бы нас в гараже ни было, всех спалит.

Отключаясь от дыма и жара, я успел увидеть, как в несущемся ко мне огненном безумии сверкает яркая молния.

"Звэр чтоб лютый похмэлуг нэ встрэчался тэбэ, друг", — первым, что я вспомнил, придя в себя, был излюбленный тост Иванидзе.

По паспорту мой коллега — Иванов Рустам, дитя любви русского папы и мамы из солнечной Грузии. Язык он коверкает только по особому поводу, нарочито.

"Похмелуга — она рыба. Как белуга", — всякий раз поправлял Иванидзе Окунев.

С Окуневым по вопросу рыб не спорят, поскольку он сам — Рыба.

"Что я с чем опять смешал, что меня настолько люто кроет?" — облизывая пересохшие губы, вяло соображал я. Перед глазами плыли красивые ало-оранжевые дымчатые круги.

Попытался подняться.

— Семен Ильич, тут этот очнулся! — взорвал "акустическую бомбу" в моей голове незнакомый голос.

К кругам (вроде как тающим) добавились острые позывы к избавлению от столовского ужина.

— Я вскоре подойду, — чинно отозвался другой голос, постарше и глуше. — Сережа, побеседуй пока сам с молодым человеком.

— Есть побеседовать! — дурнота потихоньку отступала, и я смог сфокусировать взгляд: на фоне закопченного гаражного ряда, зияющего черным нутром отсутствующих ворот, улыбался мне парнишка едва ли сильно старше меня с округлым лицом и ультракороткой стрижкой. Чуть ниже улыбки маячило раскрытое удостоверение.

— Милиция Санкт-Петербурга, младший лейтенант Крылов, — зрение ко мне вернулось, подтверждая, что в удостоверении написано то же самое. — Поручено побеседовать по инциденту.

Мой взгляд упал на лежащие на асфальте ворота, черные, как и внутренности гаража. Я вспомнил: запах, крик, засыпанного хламом пацана... Мчащееся на меня пламя. И молнию.

— Попить не найдется? — во рту будто наделал нехороших дел "звэр лютый".

— Найдется, — по-доброму кивнул милиционер. — Вы бы резко не вставали, вдруг сотрясение.

"Было бы что сотрясать", — невесело подумал я, вставая с асфальта. Перспективы у моего случайного геройства вырисовывались аховые: скорой помощи не видать, пожарной машины (вот уж что сложно не заметить) в месте очевидного, хоть и погасшего, пожара тоже нет, зато родная милиция тут как тут.

— Хм, а куда огонь делся, если не пожарные его сбили? — от неожиданного вида вполне целых, не обгорелых, разве что в саже изгвазданных, ветровки с футболкой (на джинсах и вовсе только колени спереди были грязные) я эту мысль высказал вслух.

— Вода, — произнес служивый.

Я пригляделся в поисках луж, но это мне водичку в бутылке принесли, оказывается. С пузырьками, вкусненькую.

— Спасибо, — искренне поблагодарил я. — Сергей, там внутри пацан был и вроде еще кто-то. Могу я спросить...

— Мальчика увезли в больницу, а "еще кто-то" там внутри, его подполковник...

Служивый не договорил: из проема вынырнул невысокий мужчина в штатском, с седыми усами и шевелюрой. И с цепкими голубыми глазами.

— Как так получается, Сережа, что на вопросы отвечаешь здесь ты? — вроде как мягко спросил мужчина, после чего представился. — Подполковник Рыков, Семен Ильич.

Взгляд его вцепился в меня. Ощущение было такое, словно в мужика встроен рентгеновский аппарат, и меня только что отсняли, сложили снимки в папку, осталось эту папку подписать.

— Бельский Андрей Дмитриевич, случайный прохожий, — не стал я затягивать с процедурой "подписывания".

И с остальным пересказом событий не затянул, как добросовестный гражданин, которому нечего скрывать от органов правопорядка. Разве что про молнию умолчал.

— Андрей, как насчет пройтись? — спросил подполковник; уловив что-то в моем выражении лица, уточнил: — До ближайшего дворика. Вам сейчас долго стоять не желательно, а мне хотелось бы чуть подробнее вас расспросить. Сережа, прихвати нам еще водички. И набери... ты знаешь.

Мы дошли до скамейки во дворе пятиэтажки.

— Будьте добры, повторите, что прокричал неизвестный? — я и подполковник сели на скамью, а младший лейтенант с "трубой" — массивным мобильным телефоном, которым, судя по виду, вполне можно было избивать хулиганов — замер чуть в стороне.

Я повторил. Семен Ильич наклонился, поднял с земли отломленную ветку, вывел на вытоптанном участке перед скамейкой: СЛ Ѣ ДЪ. Именно через "ять".

— Как думаете, мог неизвестный сказать так? — по голосу казалось, что спрашивает он не у меня, а у неких незримых персонажей.

Я неопределенно пожал плечами.

— Наследник, значит, — пожевал губами подполковник.

— И что нам это дает? — вклинился молодой служивый. — Мальчишка весь поломанный, места живого нет.

— Сережа, Сережа, — покачал головой старший. — Ты набрал? Подай мне аппарат.

Младший лейтенант насупился, но указание выполнил.

Я ощущал себя лишним в происходящем. Увы, моего мнения никто не спрашивал.

— Да. Да. Нет. Все верно. Холодное. Нет, — коротко проговаривал подполковник, прижав к уху мобильный. — Спрошу. Андрей, когда вы в сознание вернулись, чем пахло?

"Проблемами на пятую точку", — так и подмывало ответить.

— Костром, — не задумываясь, выпалил вслух я. — Летом. И немного чем-то горьким.

— Ну ты даешь! — перескочил с формально-вежливого "вы" Сергей. — Там же до костей и во...

— Сережа! — очень тихо сказал подполковник, и младший его коллега мигом захлопнул рот. — Кто? Действительно? Андрей, до потери сознания видели ли вы — или, может, слышали, чувствовали? — что-то необъяснимое, небывалое?

Я "вспомнил" про молнию в мчащемся на меня пламени.

Семен Ильич перекинулся еще несколькими фразами с собеседником, поохал по-стариковски. Хотелось встать и заявить: "Не верю!" — настолько не соответствовали охи выправке подполковника, и ощущению исходящей от него силы.

— Поздравляют нас. И вас особенно, — доверительно сообщил страж порядка, закончив разговор по мобильнику. — Нас меньше, поскольку долго вы на берегах Невы не задержитесь.

— Это еще почему? — возмутился я.

— Сейчас вы мне, возможно, не поверите, но постарайтесь. Это в ваших же интересах: побыстрее поверить в изменения. Погибший в гараже в последние мгновения пытался передать наследнику силу. Не физическую силу. Да только принял переданное не законный преемник, сила досталась вам. Может, сказалось состояние мальчика: у него сломаны все четыре конечности и перебит позвоночник. Как был приведен в недееспособное состояние погибший, нам еще предстоит выяснить. Так вот, сила попала к здоровому вам, а не к искалеченному ребенку. Сила обрела хозяина, но хозяин очутился в шаге от гибели. Произошло...

— Крещение огнем, — обронил я, не отводя взгляда от клумбы, разбитой на придомовой территории.

На ней цвели красным цветом то ли георгины, то ли хризантемы, не разбираюсь я в этих растительных делах. Сагу Сапковского мне подкинул Макс, хотя никто бы не заподозрил в неисправимом матершиннике любителя фэнтези, особенно, глядя на неизменную косуху и зная, что Находько периодически (когда жена не в городе) гоняет на байке. "Крещение огнем. Башня ласточки" — два романа в одном томе, как сейчас помнится...

— Не убоялись мальца покалечить, — себе под нос проговорил младший лейтенант. — Поперек по...

Дослушать тихое "сам с собой веду беседу" не удалось, старший не дал.

— Вы адекватно реагируете, Андрей, — похвалил меня Семен Ильич. — А еще мое поколение ропщет о нынешней молодежи. Так вот, в момент смертельной опасности сила как бы сплавилась с новым носителем, приняв за него — за вас — выбор. Возможно, сыграло роль солнцестояние, Купала опять же... Но тут я, признаюсь, в вопросе плаваю. Коллега из первопрестольной утверждает, что нынешним утром появился редкий носитель силы — огневик.

— Я? — тукнул себя пальцем в грудь.

Не стоит думать, что я вот так, с ходу во все говоримое подполковником поверил. Часть меня была убеждена, что я сплю и вижу странный сон, а во сне лучше соглашаться с собеседниками.

— Вы, Андрей. Знаниям коллеги я доверяю полностью, и вам советую.

— И почему я не задержусь на берегах Невы? — уточнил я зацепивший меня момент. — Я коренной петербуржец не в первом поколении. Бабушка блокаду пережила.

— Нева, — развел руками мой собеседник. — Каналы, притоки, болота, залив. Вода, Андрей! Что естественный противник огня? Вам станет неуютно в родном городе. Очень неуютно.

— Потерплю.

Упертость — одно из моих качеств, и не худшее.

— Попробуйте, — покивал Семен Ильич. — Просьба отдельная: когда будете постигать произошедшие с вами изменения, постарайтесь... поаккуратнее. Пожары в городе нам не нужны. Что ж, ваши контакты Сережа записал. Кстати, настоятельно советую приобрести подобное устройство, в наше суетное время не знаешь, когда понадобится срочная связь. И не стесняйтесь в случае нужды звонить Сергею: есть в нем, конечно, лихая безбашенность юности, без опоры на знания опасная, шаткая. Но я убежден, если не сгинет он по глупости, станет лучшим оперативником города. Страны — навряд ли, а про город нет сомнений.

Сергей без подсказки со стороны начальства протянул мне визитку.

— Обязательно, — серьезно пообещал я в ответ на все замечания сразу: мне как раз выпала возможность убедиться в необходимости экстренной связи, часа не прошло, а уж побеспокоить служивого, случись что, я не постесняюсь. — Молодость — недостаток, который быстро проходит.

Так частенько говорит ма, цитируя Гете.

— Это славно, — невесело улыбнулся старший из пары милиционеров. — Потому как нами не установлена цель сегодняшнего инцидента. Одно дело, если смерть, другое — если целью была сила погибшего.

— Благодарю за предупреждение, — вежливость в моих словах была наигранной.

Я понял, что меня смутило в удостоверении младшего лейтенанта Крылова. Сразу бы сообразил, но головушка после всех испытаний работала так себе. Сергей Крылов был приписан к Невскому району, тогда как мы мирно беседовали — в Калининском.

Пока шел домой, в голове слегка прояснилось. Я крутил и так, и эдак беседу с дядькой в штатском, и выводы мне ничуть не нравились. Положим, он не врал и мне не снился. Не врал, но и не договаривал, чего стоят одергивания этого Сережи, моего примерно (пару-тройку лет плюс, минус вряд ли) ровесника? Слов было сказано много, все, ручаюсь, прошли бы проверку на полиграфе, как наичестнейшие. А по факту?

По факту случилось убийство, преднамереннее некуда. И без моего вмешательства быть бы ему двойным: малец со сломанным позвоночником даже уползти бы не сумел. И никто меня из списка подозреваемых не вычеркивал, несмотря на благостно звучащие слова.

Если допустить, что с молнией я всамделишно получил некий паранормальный довесок, выходит, что выгодополучатель в данном деле — скромный студент и работник игорного бизнеса. И будет за скромным студентом пригляд ненавязчивый...

"Бесстыжий глаз и дым неймет", — вспомнилась мне фразочка из арсенала па.

— И пусть, — я сощурился, догадываясь и о второй цели присмотра за собой замечательным: если довесок намеревался поймать кто-то другой, назовем этого другого — Злыдень, то чем я не фигура на роль живца?

Вполне себе. Молодой, наивный (только распоследний олух в крайней стадии наивности, проходя мимо, полез бы доброй волей и без подготовки в огонь), чужой — своих-то всегда жальче. Готовый агнец на заклание.

Что из этого следовало? Что шевелить ногами надо поскорее, домой идти да спать ложиться, выходной-то один. Потому как никакая пиромантия, никакая потусторонняя сила — не повод тупить в субботнюю ночь, это вам любой пит-босс скажет.

Ночь с субботы на воскресенье в казино — это почти как день открытых дверей в аду, помноженный на зомби-апокалипсис. Народу, что в метро в час пик, дымина — глаза слезятся. У нас потолки в здании высоченные, метров пять, если не больше, система очистки воздуха, но в такие дни и ночи дымят сильнее, чем успевает разойтись. Гул, крики, мат, шумы всех разновидностей. Если открыт ВИП-зал, то и паранормальщина "местного разлива" в ходу, с летающими тарелками, бокалами... Хотя чаще — фишками и пепельницами. В общем-то зале за такое охрана скрутить может, а внизу покуда крупье в глаз не зарядили, никто даже не дернется. Включая дилеров, в которых эти все "чудеса" и летят.

Движения дневной смены, которую мы сменяем, как у сломанных роботов, в глазах отражаются глубины космоса — и не единого отблеска мысли. По смятым пиджакам на спинках и несвежим сорочками легко читается, что добрая половина присутствующих игроков как в пятницу "залипла", так и до сих пор "шпилит". В лучшем случае, перекусили днем в баре и дальше, больше: спускать и отбивать кэш.

Пит-босс Алиса, забежав в стафф, чтобы дать направление единственному отдыхающему из всей дневной смены, смотрит на вяло переодевающихся нас, как на иконы.

— Кто может выйти в зал через пять минут, впишу час овертайма! — с мольбой в голосе обращается она, скользя взглядом по равнодушным лицам.

Дураков нет: нам целую ночь предстоит впахивать в оставляемом ими апокалипсисе. И — перчинкой к чебуреку — в стаффруме наблюдаются три юных пингвина: черный низ, белый верх, бабочка, без жилетки — их шьют персонально, и стажерам первого дня заранее не выдают.

— ... же вас в корму! — высказывается за всех Макс, от чего у пингвина-девочки (из троицы свежего мяса двое парней, одна девица) краснеют уши. — О, привет, АБ! Красноглазишь, как Джо? Где эта задница?

АБ — так меня называют приятели. Для прочих коллег по рулеточно-карточному труду я либо Бельский, либо Шифоньер Жирнье, последнее удобно для проверки дефекта фикции к концу смены, с охрипшим от криков горлом. Это милая девочка Алия так меня назвала на тренингах, народ посмеялся, прозвище прилипло. У нас с этим вообще быстро.

— М-м, свежатинка, — протянула влетевшая в стаффрум Майя. — К утру будет тухлятинка.

Каждый бодрится перед адовой ночкой, как может.

— Что, малыши, все немножко не так, как вам говорили в школе крупье? — с деланным сочувствием спросил Окунев.

Ему больше прочих подходит его прозвище — Рыба. Глаза на выкате, высокие залысины, маленький рот с узкими губами и полное равнодушие к окружающим в смеси с сарказмом.

Вообще, как правило, с прозвищами в нашем узком кругу попадают если не в десятку, то около. Находько, который Макс и любит выразиться нецензурно — как есть Шпала. Два метра худобы, даже лицо узкое, вытянутое. Еще он рус, сероглаз и одевается (в миру, на работе форма) как неформал, много кожи и металла. Женька Митин, наш с Находько приятель, зовется Джо Красный Глаз за вечный недосып, вызванный амурными похождениями. При наличии постоянной, верной и замечательной то ли невесты, то ли уже жены (за выслугу лет). Джо невысок, смазлив и нагл — и простоя без барышень у него почти не случается. Вот и в этот раз он приперся с явными признаками недосыпа, зато с довольным блеском красно-карих глаз на бледном лице. Карий — цвет радужки, красное — вокруг радужки. Перед сменой он привычно закапает глаза визином из дежурного флакона, и будет каждый брейк хлестать кофе без сахара.

Смена началась с низвержения во тьму: дилером на рулетку в ВИП, который на первом этаже, а стаффрум — на втором, соединены они между собой очень узкой винтовой лесенкой (во хмелю по ней ходить нежелательно). У лесенки есть бонус: если при подъеме в стафф пропустить девочку-дилера вперед, всю дорогу можно наслаждаться интересным видом.

Пока шла передача смены, я осмотрелся: незнакомая компания на покере и старый клиент. Для последнего открыто два стола: рулетка и покер. Дядька не особо вредный, ставит крупно, предпочитает кэш-фишки, а не засыпать цветом "всю поляну". Порой на него находит, но как сливается цвет — снова возвращается к большому номиналу и одиночным фишкам. Если не тупить безбожно, сложностей не предвидится.

Мне еще и чипера поставили — пристроили стажера Пашу, чтобы, видимо, не сразу на амбразуру.

— Андрей, — это он с бейджика прочитал. — А как долго мы будем стажироваться?

Низенький вихрастый очкарик высоко задрал подбородок, пытаясь смотреть мне прямо в глаза.

— До утра доживи, — от души посоветовал я. — Нечем заняться? Режь стек.

Есть у меня персональная примета: если ночь пятницы или субботы началась легко, впереди ждет задница, как у Кононовой, а она у нее такая... всеобъемлющая.

— Как? — испуг в голосе пингвина не наигранный.

Клиент завис над картами, к нам бегать перестал.

— Стек: двадцать жетонов, тренируешь все нарезки выплат. По пять, — нарезаю двадцать фишек ближайшего — черного — цвета четырьмя стопками по пять, раскатываю последнюю стопку. — По четыре, по три. Четыре-четыре-один, Три-три-один.

Паша режет: два-два-один.

— Пять чипов не режутся. Пять раскатываешь, собираешь, выплачиваешь. Кто вас натаскивал-то?

Выяснилось, что тренингами в это лето занимался Ненад, еще один серб, что смахивал на злобного хоббита: мелкий, кудлатый и глазки бегающие. И вот от него добра вообще ждать не приходилось. Этот гад в менеджерской должности даже "за свой счет" на похороны матери девчонке из дневной не подписал как-то раз. Правда, девочка догадалась после Ненада подойти к Нине, и вопрос решили, но выводы все сделать успели.

Примета сработала: наверх я пошел прямиком на вторую рулетку общего зала, инспектором, где дилером поставили — барабанная дробь! — легко краснеющую девочку-стажера. На поле все цвета, разномастный кэш, засыпано так, что трясущиеся пальцы не успевают поправлять спорные ставки.

Первую выплату Оля считала несколько минут, ошибалась, пересчитывала, ошибалась снова. Делала просящие глазки (мультфильм "Шрек" выйдет только осенью, и летом я не мог сравнить зелень ее просящих глаз с глазками котика из мультика, зато постфактум — очень похоже, как с Оли рисовали) и шептала: "Помоги! Сколько?". В стоящем гвалте она могла это орать, что есть мочи, результат был бы тот же. Я умею читать по губам, и мне не сложно пожать плечами, отвечая: "Считай".

Игроки недовольны? Вон там ходит пит-босс, он назначил сюда эту лялечку, красивую — взгляд радуется — и тупую, что зубы сводит. Мое дело маленькое: следить за правильностью выплат и чистки поля. И пинать под столом чипера за грязные стеки (то в один цвет чип от другого цвета собрал, а то и вовсе кэш там очутился).

Все хорошее когда-нибудь заканчивается; Оленька выдала всем причитающиеся фишки, сняла с номера долли, запустила по новой шарик.

— Нет спина, — оповестил я стол, наблюдая за красивым полетом шарика в бокал с пивом.

Позвал пит-босса: шарик однозначно заменять.

Оля взяла второй шарик.

"Хоть тут не растерялась", — мысленно похвалил я стажерку.

Рано обрадовался.

— Что делать?! — прокричала брюнеточка, ухитрившись перекричать толпу.

Разговоры над столом притихли, народ у нас любит бесплатные развлечения, а тут явно оно и вырисовывалось.

— Положи в номер девять, — назвал ей последнее выпавшее, от которого нужно делать следующий спин.

Оленька обрадованно кивнула. И положила шарик в номер девять — на стол, а не в сектор рулетки. Прямо в завалы фишек, подготовленные нетерпеливыми игроками к новому спину.

— Овца, — не удержал я за зубами определение для Оленьки.

— Радуйся, что Овца, а не Шалаева. Или Шалавова, — "утешала" под утро, когда толпа малость рассосалась, стажерку Шаеву Майя Бореева. — Оляля уже есть в дневной смене, а фамилии у нас тут любят склонять по-всячески.

Бореева знала, о чем говорит: ее как раз звали Обуреева — от "обуреть". Характер у нее был тот еще. Внешние же данные вполне на уровне. Кареглазая Майя высветляла волосы, чтобы эффектнее выглядеть, и не ела ничего, кроме йогуртов. Фигура у нее средненькая на мой вкус (я предпочитаю наличие выпуклостей их отсутствию), зато ножки — прелесть. Однако стоило Майе открыть рот, и красота ног резко забывалась. Словом, лучшими моментами в обществе Майи были те, когда она поднималась из ВИП в стафф и молчала.

Эти вот обязательные прозвища были "фишкой" нашего тесного коллектива, в других казино, насколько я знаю со слов более опытных дилеров, ничего подобного нет. Может, текучка кадров быстрее, может, люди там без воображения.

После смены я, Джо и Макс как обычно пошли пешком до Финляндского: это общее направление нас и сдружило. Макс жил на "Финбане". Он шел с нами до остановки маршрутки. Дальше мы катились, а он уже завтракал. Я выходил у Сезона, а Джо ехал до Пискаревки. Прокладывали по-разному маршрут, заглядывая в кафе по пути (или не сильно от него отклоняясь), общались. Иногда останавливались на набережной неподалеку от Инженерного замка. Макс курил (из нас троих легкие куревом портил только Находько), а мы с Джо кидали монетки в постамент Чижика-Пыжика. "На фарт" называлось это действо.

Днем у этой крохотной статуи не протолкнуться от туристов, а утром — тишь да благодать, ни одного таджика не видать...

Монетка, другая, третья — все мимо. Женек свою долю удачи урвал с первого броска.

Я занес руку с четвертой по счету монетой, но она так и осталась зажатой между пальцами: из реки Фонтанки высунулась бледно-синюшная рука. Высунулась, чтобы пригрозить мне кулаком.

— Что, упыреныш, выбрался из склепа? Духом свободы никак не надышишься?

— Что? Кто там что протявкал? Тявкай громче, пусть ветер носит!

Это за моей спиной привычно обмениваются подначками Шпала с Джо. Это у них хроническое, ночь прошла впустую, если два моих приятеля друг дружке слово "доброе" не сказанули. Причем делают они это к обоюдному удовольствию, похмыкивая над особо удачными подколками.

Пока я вертел головой, рука из Фонтанки никуда не делась, что даже для горячечного бреда слишком.

Меня, конечно, воспитывали в духе мира и взаимоуважения, но всему границы есть. И анемичными кулачонками мне грозить всякая муть синюшная без ответа не будет. К тому же, мне своевременно вспомнились слова служивого о том, что в Питере мне задержаться не удастся, а я вызовы принимал всегда. Как от Родиона Громова, из секции прямой дорогой отправившегося в юношескую сборную. Да, отделал меня тогда Родька знатно, но и я один раз сумел его достать левым боковым.

Я таскаю с собой в заднем кармане зажигалку, хотя и не курю. Это со времен походов с классом вошло в привычку: огонь должен быть доступен всегда, в любой глуши, в любую непогоду. Так что, в качестве ответа на торчащий из воды вызов, я убрал монетку в карман, вместо нее вытащил зажигалку. Перегнулся через парапет и тихо-тихо пообещал:

— Завтра возьму с собой канистру бензина и вылью в воду. А затем малую искорку высеку, — и чиркнул зажигалкой, прикрыв ее корпус ладонью.

"Если тот дядька прав, и я получил некую связь с огнем (допустим!), то...", — не успел я додумать эту сумбурную мысль, как кулак, потрясшись напоследок как-то особенно яростно, ушел под воду. — "Вот и славно".

До Литейного моста мы дошли в обычном режиме. А на мосту меня накрыло: ноги налились свинцовой тяжестью, грудь сдавило, голову словно в тиски взяли. И еще потянуло к ограде, где в руках двух чугунных русалок на щите перекрещиваются скипетр, морской и речной якоря. И за перильное ограждение потянуло... От одной из русалок мне послышался гнусный смешок, похожий на тот, что издает Обуреева, когда особо довольна сказанной гадостью.

Смех-то меня и спас, разозлив: злость сбила наваждение. Сигать за перила перестало хотеться. Что же до прочего — это можно было перетерпеть. Погрозив чугунной заразе кулаком, я продолжил печатать шаг по мосту. Рассудок прояснился.

— АБ, тебе б покемарить, — чуть позже, прощаясь со мной и Женькой перед маршруткой, посоветовал Находько. — Совсем квелый на вид, баньши румянее.

Именно Макс "подсадил" меня на фэнтези с фантастикой, дома-то преобладали другие книги. Справочники, словари, сборники. Почитать чего-нибудь художественного? Пожалуйста, классика. От Гомера до Чернышевского, выбирай по вкусу.

Не доходя до вокзала, мы порой заскакивали в книжный. Там Шпала становился моим советчиком в плане того, что стоит купить, а что — бредятина, на которую потраченной бумаги жалко. В прошлый заход я с подсказки Находько забрал домой прекрасный "Заповедник гоблинов" Клиффорда Саймака.

В книжном мы бывали не в те дни, конечно, когда пили после смены...

— Я в норме, — заверил я друга.

Поскольку от Невы мы немного, да удалились, сказанное соответствовало действительности. Что занятно, когда я ехал на смену, ощущений таких и близко не было. Придавило чуток к сиденью маршрутки где-то в центре моста, да и только.

До дома добрался нормально: пока ехали, Джо подбивал устроить назавтра грандиозную пьянку по завершению смены, если зарплату с утра выдадут (она у нас в двадцатых числах выдается), я вяло отбивался, думая о том, что "зэпэ" — отличный повод обзавестись мобильным телефоном. Если взять такой же "кирпич", как у того Сережи, чугунную голову русалки им не расшибешь, а какую-нибудь мелкую нечисть можно и огреть.

И только когда я уже засыпал, послышались мне сквозь сон охи-вздохи и радостное, еле слышное бормотание: "Вот свезло, так свезло! Радость-то какая! Теперь не страшно, что Пантюхин с пятого окурки о ковролин по пьяному делу тушить опять начнет, чтоб его волосатик взял! Счастьюшко, ох счастьюшко!"

Мало ли, что во сне услышать можно.

Воскресная смена обещала быть не особо напряжной (относительно предыдущей): и в зале посвободнее, и дым не стоял коромыслом. Еще и лучший (по моему скромному) состав пит-боссов работал, Димка и Жан. Я уже говорил, что в казино подобрался тот еще интернационал? Если нет, говорю: были сербы-менеджеры, англичане-менеджеры (в том числе генеральный), наполовину поляк, наполовину француз (и где-то кто-то русский пробежался) Жан в пит-боссах, а среди дилеров кого только ни было, и казашка, и финка, и наполовину грузин, и белорус, и два украинца, и чешка, и грек, и даже мулатка Аннет в дневной смене. Разнообразие и толерантность.

— Здравствуйте, Жан Флорианович Сковрон! — звонким голосом поприветствовала начальство Алия (как раз казашка) Ах-ах Ахметова.

Ах-ах — это было непременное прозвище. Очень уж умильно эта девушка с коротким темными волосами, лукавым прищуром и открытым смешливым характером ахала над всякой ерундой.

А обращение к Жану — это как раз был "нестандарт". К пит-боссам практикуется обращение по имени. Но Алие нравится звучание этого конкретного ФИО, где фамилия — чистая издевка. "Сковронек" с польского жаворонок, тогда как Жан яркий представитель сов. Кроме того, у нас с ним схожие параметры: мы одного роста, Жан тоже плотный, но поменьше меня.

Дима тоже высокий, тощий только. Нас: меня, Макса, Жана и Димку порой кличут четырьмя столпами ночной смены. Или столбами — фонарными, кто на что горазд.

Напрягся я после того, как стрелки циферблата в стаффе прошли восьмичасовую отметку, и все, кроме двоих, получили распределение. Нет, это норма, когда нет полной загрузки, что кто-то выходит попозже. Меня смутило другое: этими двумя оказались я и давешняя стажерка, Оленька.

И еще напрягло, как Майя пропела перед выходом в зал, здорово пародируя Свиридову:

— Ах ты, бедная овечка-а-а!..*

В каждой смене есть один прикормленный начальством персонаж, постукивающий куда нужно... А то и больше одного. И порой я подозревал Обурееву в принадлежности к любителям стука.

— — — — — — — — — — — — —

*Строка из песни Алены Свиридовой 'Бедная овечка', альбом 'Ночью все иначе', 1997 г.

— — — — — — — — — — — — —

— А тебе, Андрюх, особое задание от партии, — Дима сочувствующе покачал головой. — Наиважнейшее и наисложнейшее.

— Я аполитичен, — попытался отбиться я, понимая, впрочем, что без толку.

— Надо, Бельский. Я в тебя верю: ты сумеешь сделать из этой красавицы, спортсменки и комсомолки, — пит-босс показал на порозовевшую щеками Оленьку. — Дилера.

"Овечка бедная?! Бедный Шифоньер! Он опустошен и ему нечем крыть!" — видимо, эти мысли нашли яркое отражение на моем лице, раз Димка решил меня подбодрить.

— Получится — напишу рекомендацию повысить тебе категорию досрочно и без аттестации, — знал, хитрован, чем вовлечь меня в эту авантюру.

Кроме стажеров, есть шесть категорий: Д-3, Д-2, Д-1, Д-И-3, Д-И-2, Д-И-1, где Д — дилер, Д-И — дилер-инспектор. Проще говоря, Д-3 — это самое дно, Д-И-1 — потолок (дальше уже пит-боссы). У меня была категория Д-И-3, и скачок на одну ступень мне бы не помешал. Выше категория — выше оплата отработанных часов. Выше коэффициент при распределении чаевых (у нас они идут в общий котел и делятся по итогам месяца на всех), выше премия. Если совсем упросить: сделав из овцы... нет, не человека — дилера, я начну получать больше шуршащих бумажек, а они никогда не бывают лишними.

— Где? Когда? Как сильно могу жестить? — принял я и этот вызов.

Последний вопрос — не блажь. Нет в казино места нежным фиалкам, нежизнеспособны в наших условиях чувствительные хрупкие натуры. Они либо закаляются, либо в один прекрасный вечер не появляются на смене.

— ВИП пустой пока — там, — с облегчением выдохнул Дима; похоже, про задание партии он не шутил, кто-то за Оленьку слово замолвил из старшего руководства. — Спускайтесь, Жан откроет вам флот, и хоть до упора ее гоняй. Если придут шпилить — звякни, решим по перемещению. И, Андрюх, делай что угодно, как угодно. Без рукоприкладства и детей, в остальном — она вся твоя.

Кровушка от розовых щечек отлила, стажерка вжалась в спинку дивана.

Я не стал ей говорить, что прессинг уже начался, и лучше это сделаем мы, чем клиенты.

— Ступай, чего расселась, — "приободрил" я Овцу. Заметил, во что она обута. — Еще и на шпильках. Надеюсь, ноги запасные у тебя есть, так как эти к утру отвалятся.

Если в прошлую смену после "номера девять" ее откровенно убирали с глаз долой, и даже при полной нагрузке зала у Оли были брейки, то от меня ей таких роскошеств ждать не стоило.

Димка придержал меня за плечо, пока стажерка спускалась по винтовой лестнице.

— Постарайся все же полегче с этой... — вполголоса сказал он. — За нее впрягся лично Ненад.

Тут я слегка уронил челюсть: чтобы злобный хоббит за кого-то хлопотал? Жаль в лесу поголовье медведей...

Оля улыбалась. Заученно, вымученно и неправдоподобно.

— Так, — вздохнул я. — Положи колоду на стол. Расслабь лицо.

— А? — взлетели вверх брови стажерки; приклеенная улыбка не стиралась.

Я хлопнул по столу кулаком, не очень-то и сильно. Овца дернулась. Вытащил пепельницу (они большие, металлические, внушительные), замахнулся ею в сторону девушки. Та отпрыгнула. Я добавил сложную фразу, начисто лишенную цензурных слов, не считая предлогов и союзов. Глаза у моей жертвы стали практически квадратными; я всегда думал, что это художественное преувеличение, и человеческая физиология не позволяет подобного. Ошибался.

— Когда клиент проигрывает, — спокойно сказал ей, убирая на место пепельницу. — Он чаще всего зол. И все, что я сейчас показал — вполне жизненно. А если ты еще и ошибешься, твоя улыбка в лучшем случае вызовет у него вопрос: "Ты дура?" В худшем же взбесит еще сильнее. Поэтому вот тебе домашнее задание: учись перед зеркалом делать пустое от эмоций лицо. Покерфэйс. Ок? Освоишься, начнешь немного разбираться в игроках и ситуациях — тогда улыбайся, сколько влезет. И выдохни уже, я не собираюсь тебя бить.

Кажется, именно к этому она и готовилась.

Я перегнулся через стол, набрал себе из флота фишек разного номинала, попутно уточнив, что никто с той стороны стола лапы во флот запускать не имеет права.

— Пока ты за столом — ты его хозяйка, а по ту сторону твои замечательные гости. Им стоит радоваться, они тебе приносят подарки, но это не значит, что их следует допускать до самого сокровенного: места, где деньги лежат. Иногда гости ведут себя плохо, не разуваются при входе, гадят на ковер, но ты хозяйка радушная, и не выгонишь их взашей, пока у них при себе что-то есть. Учись вживаться в роль. Хотя странно, конечно, что тебе это я говорю, а не ваш тренер.

— Нам говорили улыбаться, — с видом оскорбленной невинности ответила Оля. — И помаду обязательно. И ногти красить.

— А, ну да, самое главное до вас донесли, — рассмеялся я. — Архиважное!

А мой пассаж о сокровенном она явно не так поняла, наивная: кому вообще тут есть до нее дело, когда за сутки в этих стенах вливаются или отгружаются сотни тысяч? Разве что Ненаду в свете поступившей информации, да и то не факт, что блажь сиюминутная не пройдет быстрее, чем возникла.

Мы начали с покера: это простейший для работы стол. Гонять Овцу пришлось по всему, она вставала в ступор от малейшего действия "не по шаблону", вроде: никто не хочет срезать колоду, что делать? К концу третьего часа в действиях Оленьки начал проглядывать автоматизм, да и в подсчете выплат прогресс наметился.

— Сворачиваемся, — великодушно махнул я рукой, когда Жан спустился проведать нас со стажеркой. — Совет: держи крепче колоду. В нее срезку так могут загнать, что карты по столу полетят. И нет, за это ничего никому не будет. Во всяких мутных клубах вообще по пальцам крупье могут "случайно" попасть. Спроси потом у Бартош, после чего она к нам перешла из предыдущего казино. Кстати, это мысль: отдохнешь, поешь, я попрошу тебя к ней инспектором поставить. Делать шафл, как она — этому стоит поучиться.

Не такое я и чудовище, даже покормиться отпустил бедную овечку... А то, что она к утру охрипла от нон-стоп раздач на блэкджеке — так это для ее же блага.

К концу смены Оленька меня, похоже, люто ненавидела, а я из плюсов (весьма и весьма сомнительных) приобрел знание, что носит она чулки, а не колготки, и какого цвета на ней белье. Лесенка, этот шедевр архитектурной мысли...

Помнится, в школе еще, нам биологичка рассказывала об удивительных вывертах памяти: мол, собираетесь вы на свидание с девушкой/парнем своей мечты, эмоций и гормонов — уйма, образ возлюбленного ярок до искр и сердечек в глазах; пройдет два-три-четыре десятка лет, и вы не сможете вспомнить, какого цвета была одежда на вас обоих, и куда вы ходили, зато вспомните, как красиво цвел кактус на окне в кухне, мимо которого вы пробегали во время сборов. Мало кто ей поверил: мы были дети.

Прошли годы, многие действительно важные вещи начали затуманиваться в моей памяти, зато эти розовые кружева — как вчера видел.

Зарплату по утру не выдали: кто-то где-то профукал какую-то ведомость. Обещали к вечеру восстановить и те, кому срочно нужны финансы, могут подъехать вечером и получить причитающееся. Я в предыдущем месяце так заработался, что даже не успел особо потратиться, некогда было.

Но когда отсутствие "зэпэ" становилось поводом не выпить после второй смены? Ладно бы в дождь или в лютый мороз, а ясным летним утречком повод отказаться был только у Лизаветы: Мамочка одна воспитывала дите, и с работы спешила к нему. Так что сразу после приветствия дневных крупье мы дружной галдящей толпой вывалились из заведения, чтобы стремительно пронестись до Малой Садовой, забить небольшой зал магазинчика, вынести из него несколько пакетов со слабоалкогольными (утро с тяжелого не начинают) напитками в банках и бутылках и пакетиками с ерундой, вроде орешков и сухариков.

Примоститься на скамеечках, разобрать напитки, звякнуть за успешно пережитые выходные...

Димка с Жаном — демократичны, они легко встраиваются в нашу молодую компанию, и даже оплачивают первый круг, как бы извиняясь за задержку финансов, хотя косяк совершенно не их. По первости Жана в такие вот внерабочие моменты осаждали девчонки, "незаметно" строя ему глазки (как-то он их магнитит, Джо с его обаянием проигрывает Жану всухую). Чтобы "снять осаду", нашему пит-боссу с польско-французскими корнями пришлось показывать всем фото с молодой (и очень симпатичной) женой. Саму жену он продемонстрировать не мог: она тогда была на крайних сроках беременности, а сейчас нянчилась с маленьким Данилой Жановичем.

После первого круга неизбежно происходит второй, после чего следует традиционное закидывание монетками постаментов кота Елисея и кошки Василисы: дилеры народ довольно-таки суеверный, все, что "на фарт" делать можно — делается. Был как-то случай: беспощадно "отдающуюся" ночную смену с подачи генерального добровольно-принудительно облагодетельствовали тремя бутылками виски; выпил — за стол. К утру дилеры были пьяненькие, веселенькие, отбившие весь минус и сделавшие немалую прибыль.

После третьего круга всегда встает правомерный вопрос: куда дальше? Часть ребят "отваливается", их провожают до метро, попыхтев на дорожку у шара (фонтана, в прошлом году установленного). Оставшиеся выбирают дальнейшую культурную программу.

В этот раз сошлись на кино, в девять пятнадцать в разведанном уже месте начинаются утренние сеансы, как раз прогулочным шагом дойти. Правда, в угоду дамам смотреть пришлось "Бар "Гадкий Койот", что являлось расплатой за предыдущий заход на "Людей Икс". Как по мне, лучше подремать в темноте под диалоги и музычку, просыпаясь от самых громких девчачьих возгласов, чем пытаться не оглохнуть в караоке, как в конце мая.

Тогда только Миха, белорус из параллельной ночной, тоже берущий иногда дополнительные смены, улыбнул перепевкой ДДТ.

Что такое осень — это духи.

Водник под чернеющей Невою.

Осень на погосте вся опять звенит костями,

Призрак, я опять лишен покоя.

Души развлекаются, сыпят пакостями,

Мертвяки встают, им нет покоя.

Он так-то душевный парень, и перед сменой оставляет в шкафчике все свои перстни, браслеты и подвески с черепами.

После сеанса восторженные девчонки потащили нас выпить кофе, благо это можно было сделать прямо в кинотеатре.

— Таша, мне Андрей, — взгляд, не сулящий ничего доброго, достался мне от стажерки. — Сказал спросить у тебя, почему ты ушла из прошлого казино.

Наталия Бартош — единственная девушка в смене с категорией Д-И-1, постоять у нее инспектором я и отправлял ночью Олю. Ее лучше не звать Наташей или Натальей: уравновешенная Бартош к своему имени относится ревностно. "Не можешь выговорить правильно, зови — Таша, четыре буквы, элементарно. Даже имбецил способен усвоить". С маленькой, худенькой Ташей, когда она говорит таким тоном, спорить ни у кого желания не возникает.

— Каттинг-карту вогнал один персонаж в мизинец, кожа лопнула, — равнодушно ответила Таша, поправляя белокурые волосы.

Мой взгляд непроизвольно задержался на ее тонких пальцах.

Оленька испуганно ойкнула.

— Жуть какая! И что было потом?

— Вход ему на неделю закрыли. За порчу сукна, брызнуло сильно. Мне — три дня за свой счет на залечивание пальца. Не бойся, у нас так не беспределят, не тот контингент.

— А зачем ты в таком... — Оля выпучила глаза, подбирая слова. — Плохом месте работала?

— Близко к дому, — пожала плечами Бартош, взглянула на часы. — Я поехала. Всем пока.

Вместе с Ташей как-то и все остальные засобирались: кофе победил хмель, напомнила о себе усталость двух не самых легких ночей.

Перед домом я забежал в магазин за продуктами, заодно занес рубашки в химчистку. Стирка и глажка — совсем не мое, а стоит услуга недорого. Уже за магазином, возле помоечных баков, пожалел худющего и длинного дымчато-серого кошака. Тот, похоже, собирался испустить дух. Я остановился, чтобы пошарить рукой по пакету.

— Колбасу будешь? — спросил еле дышащую скотинку. — Там, правда, от мяса только запах.

Готовка тоже не особо по мне, перебиваюсь в основном чем-то простейшим или уже готовым, что только разогреть перед отправкой в желудок.

— Иди мимо, как все, человек, — услышал я. — Всех нас изживете, раньше ли, позже ли...

Я дар речи потерял от неожиданности.

Длинное тело кота вдруг дернулось, животное (животное?!) повело носом, шевельнуло усами.

— Не человек. Владыка огневой? — в желтых кошачьих глазах блеснули искры. — Владыка, аже пояти... прыскуч да ревностен...

— Кхм! — закашлялся я, ничегошеньки не понимая.

— Впусти в дом, то во власти твоей, отслужу, пригожусь! — котище поднялся с асфальта, прижал уши. — Глаголил забыто́е... Не серчай. Будет тебе от меня польза.

Я присел на корточки. Кот сел напротив.

— Так. Сейчас без всяких "аже пояти" и прочей старославянщины, внятно и четко, современным языком, ты объясняешь, кто ты такой, — решительно сказал я, глядя в желтые глаза. И понял, кого мне напомнил кошак: почтовую марку, коллекционную вроде, из набора, что я на почте видел. Там еще что-то было написано... Таджикистан, дикий кот... "Точно, манул!" — озарило меня. Форма ушек, размеры, все говорило о моей правоте. Правда, не было на марках упоминания, что манулы разговоры ведут, такое мне бы точно запомнилось, ввиду очевидной нелепости.

Очень худой манул, а не домашний кошарик, смотрел на меня изучающе довольно долго, но все же ответил.

— Что ты знаешь о замолотках, Владыка? — спросил у меня "кот ученый, дикий", после моего недоуменного пожатия плечами продолжил. — В именины овина возжигали прежде живой огонь. Бросали в огонь под овином необмолоченный сноп ржи, дозволения спрашивали у хозяина овина: можно ли им, человекам, каменку-то растопить? С того начинались замолотки. А дозволял сие действо такой, как я: нас вы прежде звали овинниками, да батюшками заревыми. Только вот нет больше овинов, и гумен нет. И памяти о нас не осталось. А мы скитаемся, пристраиваемся, где можем. Последних лет полста совсем стало тяжко, прибиваемся к складам с зерном хоть каким... Мой вот переделали, склянки да железки с закатками завезли, крупы-зерна убрали. Не стало мне житья: не промеж же полок и человеков мне ютиться? Смирился с хладом, с тем, что ни почета мне, ни уважения, но с этими, без понятия, никак не сжиться.

— Оптимизация, — брякнул единственное, что мне в голову пришло. — У меня дома ни снопов, ни печи... духовая только. И плита газовая.

— Ты сам, что огонь, Владыка, — подернул усами мой собеседник. — Мне подле тебя теплее, чем в подлазе.

— И ты просишь, чтобы я тебя к себе пустил на ПМЖ? — меня слегка понесло от необычности ситуации. — А ты станешь мышей ловить и в лоточек ходить?

— Грызунов в хозяйстве моем никогда не водилось, — гордо вскинул голову манул. — Что за лоточек — не ведаю. Одно скажу: покуда в твоем доме буду, никто без позволения твоего да со злым умыслом порога не переступит, да в оконце не заглянет. Верь мне, Владыка.

— Мое оконце с балконцем на седьмом этаже, — сказал я и поморщился: заразная это все же манера разговора! — Кроме птиц, заглядывать некому.

Тот покачал головой.

— Почем знать, кому в выси летать.

— М-да... Условимся: ты стараешься говорить без этих всех книжностей, при гостях ведешь себя, как кот — обычный, не говорящий, даваться на погладить и мурчать не обязательно, но и шокировать откровениями про заревого батюшку не сметь. И прекращаешь звать меня Владыкой, эдак до темных властелинов недалеко катиться... У меня имя есть, Андрей. А тебя как звать, пушистый представитель славянского эпоса?

Мне пытались привить если не любовь, то почтение к корням, но не тянуло меня к истокам, не интересны были басни, сказания, обряды и прочая. Ма с па посчитали, что в жизни пригодятся многие знания, но, если не идет — запихивать насильно и не стоит. И вот, похоже, истоки решили потянуть меня к себе...

— Это... — ушастый смущенно почесал когтистой лапой затылок. — Запамятовал я за давностью. И ты бы именем не разбрасывался подобру-поздорову. Оно ж бывает: ты к кому с добром, тот к тебе с лихом.

— Будешь Кошар, — распрямился я, махнул рукой. — Ты сам или на ручках?

Нареченный Кошаром мохнатик вскочил на все четыре лапы, боясь, видимо, что я могу и передумать. Со мною дошел до дома, между ногами проскочил в парадную. Вообще, я считал, что парадные — это в историческом центре, а в нашей длинной девятиэтажке банальные подъезды, но так уж повелось, не мне переиначивать. Пошипел на мелкого, что вышел из лифта с родителями и решил протянуть руки к котику. За что был обозван блохастой тварью и обвинен в бешенстве. Мамаша продолжала что-то еще нам с Кошаром выговаривать, но двери лифта закрылись.

Так, вдвоем, мы и прошествовали до коридорной двери, затем и до входа в квартиру.

Тут стоит сказать, что смущению Кошара я не поверил. Больно правдоподобно он его (смущение) разыгрывал. Ничего он не запамятовал, но и представляться не спешил. Не зря и мне попенял. Много позже состоялся у нас с ним разговор, когда овинный хозяин признался, что побоялся он власть над именем — и над собою — в то утро мне передавать. Огонь огнем, а ничего хорошего он не ждал, ни от будущего, ни от меня. Погреться после долгих скитаний и холода он надеялся, и только.

Тогда, в ночном разговоре за чашкой чая, любуясь красивым лунным диском, Кошар назвал мне свое настоящее имя. Я принял его, сохранил, но не называл вслух ни разу. И вреда мне от овинника (почитал я позже про сложный, пакостный характер этих нечистиков) не было, слово данное Кошар крепко держал.

За дверью наши с Кошаром пути разошлись. Пока я переобувался, он подхватил передними лапами поставленный на пол пакет с продуктами и без видимых усилий понес его в сторону кухни (и когда успел сориентироваться?). Я же прямой наводкой направился в душ. А когда вышел из него с полотенцем в руке, обнаружил, что моя не особенно большая кухонка превратилась в поле боя.

Серый клубок шерсти оплетал кого-то босоногого, с длинными седыми патлами и бородой.

Я, не задумываясь, метнул в это безобразие полотенцем, которое вообще-то нес, чтобы пихнуть в стиралку, она у меня на кухне стоит, больше никуда не вписывалась. Это рубашки с брюками я таскаю в химчистку, а такую бытовую ерунду стираю (через лень и не хочу) дома.

— Это что еще за буча?! — прикрикнул на дерущихся.

Удивительно, но мокрый снаряд попал точно в цель, дебоширы раскатились по разным углам. Одного из них я знал — вот уже с полчаса, а второй... Это был махонький, сухонький... гном? Карлик? Гоблин?! (Это я произведение Клиффорда Саймака вспомнил не вовремя, на мистера О'Тула незнакомый драчун похож не был). Этот некто был мне меньше, чем по колено. Его Кошар, встав на задние лапы, становился выше. Седой, патлатый и бородатый, как я уже заметил, "гость" был морщинист, большерот и синеглаз. Если вспомянуть Ленкино про меня: "Глазищи с ресничищами", — то у этого не знамо кого очи были размером с два блюдца (гномьих блюдца). Одет он был в серые штанишки с подтяжками и белую рубаху, а вот обувь отсутствовала.

— Я в праве! — упер руки в боки "гном".

— Я в праве! — царапнул когтями по плитке Кошар.

— Вы оба в праве хранить молчание! — рявкнул я. — И отвечать строго по делу. Вот ты — кто?

Не будь я уставший и злой, к седовласому пусть даже гному обратился бы на "вы". Это правильно, это вежливость, но у меня до сих пор глаз подергивался от обучения Овцы, да и вся свистопляска с огнем и молниями даром не прошла. Еще русалки те чугунные...

— Я Мал, — насупил брови "гном".

— Полуостров? — устало спросил я, подбирая с пола полотенце, так как сказанное вообще мне ничего не прояснило.

— Мал Тихомирыч я! — обиженно вскинулся бородач.

— Домовик, — подсказал Кошар, все еще собранный и готовый сражаться. — Мал, невелик.

— Парадник, не домовик, — сказал Мал Тихомирыч, делая ударение на второй "а". — Пятеро нас на дом, по числу парадных.

— Значит, все-таки парадные, не подъезды, — развеселился я, вспомнив недавние мысли на этот счет. — Даже в нашем панельном монстре семидесятого года выпуска.

— Подъездные — в граде Московом обретаются, — с достоинством сообщил старичок, вскинув вверх указательный палец. — В Петербурге — парадники. Понимание надобно иметь!

Тут я не выдержал, расхохотался. Мне вспомнилось, как Жан рассказывал Алие, что его отчество (очень уж нравящееся звучанием нашей казашке) было бы таким даже при другом папе, поскольку ухаживали за его мамой одновременно два друга-тезки, один звался Флориан Сковрон, второй Флориан Парадник. Не такое уж и редкое имя, если учесть, что знакомство претендентов в отцы с матерью Жана происходило в Ницце. "Сковроном мог бы я не быть, но Флорианычем — обязан", — шутил наш пит-босс на радость Ах-Ах.

Бородач закашлялся, приняв мой смех на свой счет. И я вспомнил со всей очевидностью, откуда мне его голос знаком: то бормотание меж сном и явью, про Пантюхина с пятого и волосатика, мне не причудилось. И радостные охи я припомнил.

— Не примите на свой счет, уважаемый Мал Тихомирыч, — примирительным тоном произнес я. — Неделя выдалась очень уж нервная. Итак, кто вы — мы прояснили. Я вот — Андрей, этот мохнатый — Кошар. Он очень просился ко мне в жильцы и обещал вести себя безукоризненно, что, несомненно, подтвердит. Немедленно!

Последнее я добавил, глядя в кошачьи глаза, меняющие цвет с желтого на оранжевый с алыми всполохами.

— Не причиню вреда этому дому, токмо ежели выбора между ущербом для дома и ущербом для Андрея не возникнет, — оставил себе лазейку Кошар, впрочем, в мою пользу, так что поправлять его я не стал.

— Давайте жить дружно? — улыбнулся я в духе мультипликационного персонажа. — Кошар, я чай принес из магазина. И пряники с печеньем, и хлеб с колбасой. Как насчет мирного чаепития и не менее мирной беседы?

Я донес все же летучий снаряд — полотенце — до стиральной машинки, затем набрал воды в чайник, разжег конфорку (за этим делом внимательно проследил Кошар).

— Домовые и овинники — не то, чтоб совсем недруги, — пожевал губами Мал Тихомирыч, но на выдвинутый из-под небольшого столика табурет взобрался молниеносно. — Но и не други.

Табуретов у меня было два, второй я вообще купил потому, что сдачи в мебельном по утру не было. Есть и пить в комнате, где стоял стол, мне не нравилось — далеко ходить с посудой было лень. Так что скрипучие стулья вместе с шатким столом давненько отправились на помойку, а в кухню была приобретена замена. Словом, после того, как я парадник расселись, места для Кошара не осталось, что бородача явно порадовало.

Шерстистый решил вопрос с размещением, заняв подоконник. И к чаепитию присоединился, причем перед этим лапы кошачьи потемнели, подушечки удлинились, превратившись в подобие пальцев. Смотрелось жутковато, но чашечку придерживать не мешало, как и овсяное печенье к пасти подносить.

— Нет больше овинов, — повторил я за Кошаром (сам-то я слово "овин" только тем утром и узнал). — И он неприкаянный мыкался. Прогнать — погибнет.

— Не погибнет, — покачал головой парадник. — Но участь его незавидная...

— А к моему проживанию на... кхм... подведомственной территории вы как относитесь? — вставил я, не дожидаясь описания незавидной доли беспризорного духа в современном мире.

— Одобрительно, — вздохнул, явно разгадав мой маневр, бородач. — Слышал-таки.

— Слышал, — не стал я отпираться. — И потому надеюсь на благоприятное для всех нас решение возникшего конфликта. От слова я не откажусь, Кошара на улицу не выгоню. С вами воевать тоже не хочу. Я за мир и толерантность!

Парадник захлопал глазами-блюдцами.

— За терпимость я, — пояснил. — И дружелюбие.

Посиделки на троих растянулись примерно на час. Мы пили чай, выказывали друг другу расположение напополам с опасением, играли словами. Иначе говоря, вели торг. Предмет торга лупил распушистым хвостом по подоконнику да подливал всем нам чай из заварочного чайничка, и кипяточек.

Мы сговорились на том, что Кошар не покидает стены моей законной жилплощади (действительно моей, к слову: право собственности на меня ма оформила до того, как укатить к Эйфелевой башне), без крайней на то необходимости. Со мной вместе ему позволят выходить в парадную и заходить обратно, но без меня в недра нашей девятиэтажки ему лучше не соваться: навалятся впятером хозяева дома, пойдут клочки по закоулочкам. Я же подвязался на тушение возможных возгораний во всем доме, не только в пределах своей парадной. Для вида на этом пункте хмурил брови: мне в этом доме жить, я бы и без причины особой согласился в случае чего помочь. Как освою встроенную в себя паранормальщину, в которую и впрямь поверил, принял, как факт, где-то между встречей с еле дышащим манулом и знакомством с седовласым малоросликом...

Так добрым словом, чаем и печенюшками был улажен конфликт между двумя недружественными персонажами народных поверий. Кошар и Мал Тихомирыч позднее даже установят неплохие отношения, после того, как заревой батюшка шуганет пару домушников, да так, что тех в дурно пахнущем исподнем (прочее они поскидывают, так как оно затлеет на телах) надолго запрут в Скворцова-Степанова.

Вечерком, отоспавшись, я прокатился на привычной маршрутке до конечной — площади Искусств, чтобы прогуляться по Невскому и купить, наконец, средство мобильной связи. Наверняка это можно было бы сделать и ближе к дому, но мне нравились пешие прогулки по Невскому. Несмотря на обилие народа на нем в вечернюю пору.

Прошелся. Ко мне народ (при возможности обойти) "впритирку" и прежде не подходил особо. Тем же вечером я буквально шел по коридору в живом потоке. Люди сторонились, причем даже те, кого я обгонял — заранее отходили на шаг в сторону. И не скажу, чтобы мне этот эффект не пришелся по нраву. Удобно же!

В магазине, несмотря на обилие посетителей, я спокойно выбрал и приобрел свой первый мобильник, благо продавец от меня не шугался. Я не стал жадничать, и купил не самый дешевый из представленных вариант, а тот, что разрекламировал парнишка: с виброзвонком, смс на кириллице, со спрятанной в корпус антенной и выбором мелодий из тридцати пяти предустановленных и семи редактируемых. А еще в нем была "змейка". Из магазина я выходил с изрядно похудевшим бумажником, зато довольным, как слон, обладателем Nokia 3310.

Обратно до транспорта тоже прошелся с удовольствием. Встретил живописную компанию готов, тогда они еще не успели примелькаться, и потому привлекали внимание. В отличие от прочих пешеходов, эти не стали уступать мне дорогу. Девушка с выбеленным лицом и черными губами даже потянулась ко мне, уж не знаю, с какой целью, но ее придержал "проклепанный" приятель с ирокезом. Я пошел себе дальше: после Михи эти расписные ребята казались какими-то... ненатуральными.

— С-сладенький, — в спину мне прилетел эдакий комплимент.

Дома меня обнюхал Кошар, после чего заявил, что я должен быть осторожнее и не бродить по улицам в вечернее и уж особенно в ночное время.

— Вдругорядь уцепить могут, — аргументировал он, ударив по полу хвостярой.

— Ты в скитаниях нянькой не подрабатывал? — склонил голову на бок я. — Не довелось?

Кошар с пола прыгнул на полку над вешалкой, где должны храниться головные уборы, а у меня хранилась пыль. Махнул хвостом, да так, что я еле успел увернуться от облака пылищи, и умчался в кухню. К газовой плите и пачке овсянки. Обиделся.

Второй выходной прошел приятственно: мы с Находько провели его в маленькой сауне, хозяин которой был весьма чистоплотен. Это отражалось как на состоянии сауны, так и на ее сотрудниках. Я так понял из разговоров, случайному человеку не попасть в ту парную, где балдели под умелыми руками мы с Максом. Мне вот повезло иметь Шпалу в знакомцах.

Джо с нами не было, ему вообще днем дозвониться сложнее, чем до Смольного.

— А еще что-нибудь расскажи! — просила Ташу Оленька со странной смесью ужаса и восторга на лице.

Мальчики-пингвины как бы поправляли бабочки у зеркала в сторонке, но уши грели оба. Кажется, я понял, почему люди любят ужастики и разные триллеры: слушая (смотря, читая) леденящие кровь истории, они и прикасаются к волнующему, пугающему, как бы становясь сопричастными, и выброс адреналина свой получают, и при этом не покидают свою зону комфорта. Очень удобно.

Откуда я знал, что рассказывала Бартош Овце, если я только зашел в стафф? Так никто никогда не слышал от нее других историй. Или не хотел слышать. Это, вон, Кононова может с восторгом описывать, как их на восьмое марта катали на казиношном лимузине, загрузив в салон сколько-то ящиков шампанского. Уверен, Ташиной ноги в том лимузине не было бы, случись ей работать с Лошадью вместе в ту пору. Зато всяких пойманных на мухлеже и за то пробитых авторучками ладоней, летающих предметов, вскрытых черепов — этого в памяти Бартош столько, что можно часами рассказывать.

— На третьей неделе моего стажерства я стояла на маленьком покере, — ровным голосом принялась за рассказ Таша, сложив кисти на закрытой книге в мягком переплете (Ремарк, "Три товарища" — это я пригляделся). — Маленький, потому что ставки от пятидесяти рублей в анте. С опытным инспектором, конечно. За спиной, через стену — бар, там какие-то громкие разборки, но они там каждый день, никто не дергается.

— Каждый день?! — воскликнула Оля, прервав рассказчицу. — Ой, извини.

Я эту историю уже слышал, но остановился у двери в мужскую раздевалку, послушать. Время позволяло, а ровный голос этой девочки всегда меня успокаивал.

— Я делаю очередной шафл, мне подрезают колоду, — продолжила, как ни в чем не бывало, девушка. — И тут мой инспектор ойкает, приседает и в полуприседе просачивается в стафф. Стафф к нашему маленькому покеру как раз ближе всего. Тут же под рулетку напротив меня прячутся дилер с инспектором, игроки все куда-то разбегаются. Кроме одного, за моим столом. Мимо пробегает пит-босс, тоже в стафф. Это все очень быстро происходит. Я начинаю крутить головой: непонятно же, что случилось? И вижу двоих в проходе в полутора метрах от моего покера со стволами.

— Ах! — попыталась вырвать законные лавры у Алии Овца.

— За столом сидит один игрок, спокойно поигрывает фишками, курит, наблюдая за сценой. А у меня в голове одна мысль: "Можно ли мне сдавать карты, если у меня нет инспектора?"

— Серьезно?! — всплеснула руками стажерка.

— Да. Это меня очень тревожило. По правилам нельзя, я же стажер, но инспектор на момент расстановки анте была на месте. В том, что она покинула стол, моей вины нет. Перевесило мои сомнения то, что к четырем боксам со ставками прилагался только один клиент, так что я его спросила, можем ли мы подождать, пока другие вернутся?

— Да ну, неужели не было страшно? — не верить словам Таши можно, если не знать ее чуть получше.

— Они же не на меня направляли стволы, — пожала плечами Бартош.

Не дожидаясь завершения потока вопросов вроде: "А если бы?! А часто такое бывало?" — я пошел переодеваться. Если бы дурочка Оля не перебивала, уже бы узнала, что в финале истории выстрел-таки прозвучал. У одного из участников разборки слегка сдали нервы. Никого не задело, бандит был псих, но садиться за огнестрел не хотел, так что пальнул в потолок, для пущей убедительности аргументов. После пальбы на тех двоих навалились свои же, разняли: лучше сами, чем если менеджер исполнит угрозу и вызовет ментов. Охрана, успешно отморозившаяся в баре и зале с игровыми автоматами, после того, как вывели спорщиков, громко и уверенно уверила клиентов, что ситуация урегулирована. Менеджер распорядился о выпивке за счет заведения, пит-босс и дилеры тонкой струйкой потянулись обратно в зал, дергаясь до самого утра на малейший шорох.

Под шумок из флота большого покера уволокли стек крупного кэша, но видео-наблюдение в кои-то веки отработало свой хлеб. Кэш вернули. Мужичка, оказавшегося слишком глупым, чтобы попытаться разменять стыренные фишки в ту же ночь в кассе, немножко прессанули. Дилеру, не закрывшему флот хотя бы просто крышкой перед побегом, выписали штраф. А, если бы не нашелся вор, то и сумму украденного вычли бы из "зэпэ". Собственно, только по этой причине работники узнали о судьбе кэша и мужичка — просветили перед всей сменой девочку-крупье о всех вариантах последствий.

Ташу сняли со стола после того, как она закончила-таки ту раздачу, над которой зависла: сдавать или не сдавать? Пит-босс потом в стафф-рум ее долго пытала, почему она не убежала вслед за инспектором, и удивлялась ответам. Таша удивлялась, чему удивляется пит-босс, и почему вообще ей нужно было убегать? Тогда ей рассказали несколько историй маленького городка, где пули летели чуть реже, чем фишки, с рикошетами от металлических плафонов над столами, прострелами конечностей и одной, самой безрадостной, историей с выстрелом в глаз.

Вся эта ситуация не научила Ташу бояться за свою жизнь. Зато она сделала для себя вывод: в аховой ситуации надо накрыть флот крышкой. И даже, в особых случаях, лечь на крышку сверху для надежности. Пуля-дура, она может пролететь мимо, а украденные фишки — это огромная дыра в бюджете.

Игрок, просидевший за Ташиным столом, пока другие драпали, перед уходом передал через бар для Бартош бутылку шампанского. После открытия в том казино чай крупье принимали только "натур-продуктом" — тем, что можно было купить в баре, то бишь шоколадками, соками и алкоголем. И попросил передать на словах: "У малышки есть яйца".

У малышки просто были проблемы с инстинктом самосохранения, а шампанское было распито по утру всей сменой. Бартош не жадная, и к алкоголю относится с прохладцей.

Когда я вышел из раздевалки, Ира, сегодняшний пит-босс, уже раздавала назначения по столам.

— Бельский! — махнула рукой она, завидев меня. — Я в курсе про ваши договоренности, но ты идешь дилером на первую рулетку. Шаева отдыхает.

— Может, пусть почипует? — если Ирина хотела меня огорчить, то это она крупно промахнулась.

Тянуть Овцу до высокого звания дилера я не рвался, а рулетка — мой любимый стол.

Девчонке сидеть в стаффе бесполезно, это только опыт просиживания зада принесет, а так хоть пальцы разомнет.

— Ладно, — пит-босс выгнула бровь, но не стала никак комментировать мое предложение. — Тогда Маленький на отдыхе.

Это даже не прозвище, а настоящая фамилия вихрастого очкарика. Впрочем, его уже успели окрестить Гигантом, то ли от противного, то ли у кого-то с чувством юмора беда.

— Ир? — заглянул в стафф Антон, второй сегодняшний пит-босс.

Та махнула папкой, напомнила про пять оставшихся до смены минут и вышла.

Эти двое забавно друг дружку дополняли: коротко стриженная, никогда не красящаяся, слегка мужиковатая Ирина, и мягкий, ухоженный Антон. Из них двоих маникюр делал как раз Тоха, Ира на это плевала, как и на должностные инструкции на сей счет. Зато Антон влет считал выплаты по устным ставкам любой сложности. Именно он учил нас считать комплиты. А Ира была "свой парень". Она дымила в окно мужской раздевалки (женская упиралась в менеджерскую и зал, там окон не было), крыла матом как заправский сапожник, и лихо решала любые конфликты.

— Пять минут, пять мину-ут, — пропела ей вслед Обуреева. — Шифоньерчик, ты свою Овечку от тела на отпускаешь теперь ни на миг? М-м, а это правда, что тебе разрешено делать с ней все-все?

Оленька зарделась, я привычно проигнорировал нашу язву.

— Он-то Шифоньер, а у тебя пустая антресоль, — без намека на эмоции высказала Бартош, откладывая книгу на уголок спинки дивана. — И эхо, эхо, эхо...

У нас прекрасный, дружный коллектив. За некоторыми исключениями, вроде Майи.

За первой рулеткой творился карнавал: трое латиносов, одна азиатка (я их совсем не различаю, мне едино, кто китайцы, кто тайцы), помятый и усталый русский переводчик и с пяток "болельщиков" разных мастей. Латиноамериканцы засыпали поле зеленым, черным и желтым цветами, азиатка играла по шансам, гранича с максимумом стола. Русский очень извинялся, но переводил, что, по мнению его клиентов, квалификация у крупье весьма низкая. Настоящие и детальные высказывания эмоционально жестикулирующих 'туристов' я предпочел не знать. Очевидно же, там ничего нового, только на красиво звучащем языке.

Вообще, обычно такая публика нас обходит стороной. У нас демократичное место, не пафосное. Ни тебе колонн мраморных, ни позолоты. Крупье до идеала не вышколены. Даже английский выше уровня "школьной программы" не обязателен для приема на работу.

В любом случае, это веселее, чем обучать пугливую и не шибко умную стажерку.

А потом я глянул в сторону флота. Мне пришлось постараться, чтобы не уронить челюсть: фишек крупного номинала в нем фактически не осталось. Вообще, нам не вдалбливали, что клиента надо непременно обыгрывать. По рассказам дилеров со стажем, во многих местах "сливать" или "отдаваться" — это чуть ли не смертельный грех, достойный порицания и презрения. Мы к проигрышам относимся спокойно: "побеждающий" казино игрок обычно оставляет чай, если не жмот, а еще они (игроки) имеют свойство возвращаться. И приносить обратно весь свой выигрыш. Правда, это не относится к таким вот явно заезжим персонажам.

Макс уже сменил инспектора, Оленька встала на место чипера. Предыдущий, тоже пингвин, просто высыпал из рук набранные фишки, "зачистил" руки — это когда мы показательно вытираем открытые ладони одну о другую, показывая (в основном на камеры), что в руках ничего нет — и помчался в сторону свободы, то бишь, стаффа с раздевалкой. А я пока стоял близ текущего дилера. Спин он закрутил длинный, потом выплаты, в это время меняться нельзя. Только после снятия долли с номера парень из дневной (забыл его имя, он из опытных) мог покинуть стол.

Выпала шестерка, средне засыпанная цветом, были в разы более загруженные номера. Крупье зачистил поле, и начал оплачивать шансы. Сыграли: малое, черное, четное, первая дюжина, третья колонна; именно то, что поставила азиатка.

Я сменил "дневника", закрутил от шестерки. Как и мой предшественник, я делаю длинные спины, оборотов сорок-пятьдесят. За это время можно поле нагрузить по полной. Чем и занимались латиносы. Азиатка же закрыла глаза, приложила руку к броши в виде стилизованной сосновой веточки (очень похожей издалека на настоящую), затем быстро раскидала ставки: черное, нечетное, малое, вторая дюжина, вторая колонна. Я объявил завершение ставок, шарик сделал еще несколько оборотов и аккуратно закатился в семнадцать. Поясняю: семнадцать — черное, нечетное, малое, вторая дюжина, вторая колонна.

Я поставил долли, зачистил стол, раскрыл номер для инспектора (так, чтобы с его позиции было видно, сколько где и каких фишек). Выгреб из флота почти что крайние остатки кэша на оплату шансов. Постучал пальцем по пластику, мол: "Еще раз, и тут будет пусто-пусто". Услышал в ответ, что скоро поднесут новые фишки. Вздохнул, глядя на неловкие Олины пальцы. Хороший чипер уже бы больше порядка навел, и в первую очередь собрал бы те цвета, которые нужны для выплаты, а отличный чипер посчитал бы и подготовил "нарезку": крайне редко выплата бывает ровной, чаще всего надо или с полного стека срезку делать, или дорезать нужное количество (если жетонов меньше четырнадцати). Оле до отличного чипера было так же далеко, как от Питера до исторических родин наших "туристов".

Закрутился новый спин, возле стола материализовался Драган с подносом для фишек (это такой пластиковый короб с отделениями внутри и замочком снаружи). Азиатка снова смежила веки, приложив кончики пальцев к брошке. Расставила кэш на: красное, четное, большое, третья дюжина, третья колонна.

— Мудан, не следует, — едва слышно сказал Драган на русском, затем еще что-то добавил на незнакомом мне языке.

Шарик, почти уже завершивший вращение, бешено заскакал в барабане, стуча о дефлекторы. Я почти видел, как он закатывался в номер тридцать шесть перед тем, как начать эти скачки.

Азиатка склонила голову, ответила менеджеру на том же незнакомом языке, бросила горсть тысячных фишек, добавив без малейшего акцента:

— На чай, — после чего встала и прошествовала к кассе.

Загалдели латиноамериканцы, отчаянно жестикулируя.

— Они просят выплату и размен в деньгах, — со вздохом сообщил переводчик.

— В кэше? — уточнил Макс, хотя тут разночтений не могло быть, обмен наличных на фишки за столом производится, а обратно — только через кассу.

Мы завершили дела с "туристами", следом за которыми испарились и "болельщики". Загрузили свежим кэшем почти разоренный флот. Меня подмывало спросить Драгана, что же он такое сказал азиатке, но в хороших отношениях мы не были (и никто не был, сербы держались наособицу), а излишки любопытства имеют свойство выливаться в неприятности. Это мне после одного горящего гаража точно известно.

— Я тебя помню, — указал на меня пальцем серб. — Ты был про̏ст. До̏бри.

И ушел, я только рот успел открыть, чтобы все же спросить об уточнении.

Сменили нас всех троих одним стажером Пашей. Поскольку рулетка опустела, его туда поставили манекеном, чтобы было видно: сюда можно идти с фишечками, открыто! Заодно, пока стоит, закручивать спин потренируется. Пит-боссы дружно закатывали глаза, показывая, как "хорошо" у всех стажеров летнего набора со спином дела. В дневной смене парень зарядил клиентке почти в глаз, скандал был жуткий, Ненад потом чуть лохмы на голове себе все не выдергал.

Димка как-то под пиво разболтал, что положение Ненада в нашем чудном заведении самое шаткое, его вообще у нас быть не должно было. К нам на открытие должен был прибыть менеджером югослав с таким стажем, что иные не живут столько. Но того югослава в последний момент сманили в первопрестольную. Так подхватили Ненада, и, случись необходимость в кадровых перестановках, под ним стул зашатается в первую очередь. То-то наш хоббит злой такой...

— Андрей, ты же видел, видел?! — стоило закрыться двери в стафф-рум, прорвало Овцу. — Как она это делала? Типа в шар хрустальный глядела? Шарик заговаривала? Как?!

— Если под хрустальным шаром ты подразумеваешь стакан с соком, то так оно и было, — хмыкнул Макс. — Такая большая, а до сих пор веришь в сказочки. ...!

Без фирменного непечатного Находько был бы не Находько.

— Совпадения случаются, — поддержал я Макса, стараясь, чтобы голос звучал убедительнее. — А как не совпало, так она и улетучилась.

— Да нет же! — не унималась Оленька. — Точно вам говорю, что-то эта тетка знала.

— Ага, я понял: ты так медленно собирала фишки, потому что разгадывала тайны вселенной, — поддразнил я. — Спустись с небес на землю, девочка. Твое дело не ворон считать и не фантазировать, а чиповать, учиться считать выплаты да помалкивать в тряпочку.

— Надо будет эту идею знакомым подкинуть для зомбоящика, — Макс развалился на диване, вытянув ноги. — Запустить ... шоу со всякими экстрасексами... пардон, мадмуазель, экстрасенсами, гамадриадами и потомственными чернокнижниками. Пусть они угадывают номера на рулетке, клады ищут, могилы со свежими жертвами маньяков на кладбище находят. Огонь идея! Назвать: "Мистическое противостояние". Нет, лучше — магическое, так, ..., звучит убедительнее.

— Порнографическое, — по лесенке из ВИП поднялась Алла Кононова. — Е...стическое.

Лошадь сняла с левой ноги туфлю, запустила ее с силой в стену над головой Макса. Выматерилась так сочно, что Шпала (даже не дрогнувший, пока в его сторону летел снаряд) зааплодировал. Сняла вторую, с правой, швырнула в доску с графиками смен и объявлениями для персонала. Добавила еще одну тираду на могучем нашем языке.

— Сегодня обучение не состоится, — констатировал я. — ВИП-зал занят.

Алла подобрала обувь, кликнула электрический чайник.

— Кто-нибудь будет кофе?

— Мне со сливками сделай, Лошадушка, — подал голос Находько, совмещая в одном прозвище Лошадь и Душку (так порой за открытость характера Аллу называли тоже).

Не стоит думать, что Кононова поехала кукушечкой, или что она одна такая. Нас тут всех порой срывает. А Алла живет по принципу — не переполняй чашу. Выбесили — запули обувкой в стенку и сбрось эмоциональный пик. Встрепенулось высокое (или не очень-то) чувство — не трать время на душевные метания. Потянуло к пироженке — покупай и ешь ее, хочется весело провести время — проводи. Не раз бывало, что после посиделок Лошадь тыкала пальчиком в приглянувшегося коллегу и спрашивала низким, бархатным голосом: "К тебе или ко мне?" — и крайне редко нарывалась на отказ. Этот ее голос пробирает до пяток.

В казино вольные нравы: связи на раз тут в порядке вещей, бывает, что и семьи складываются. И рушатся прежние под весом накапливающихся недопониманий, разности графиков и обид... На интрижки все смотрят сквозь пальцы, до тех пор, пока те не несут ущерба заведению. Так, Кононова может спать с кем угодно из дилерского состава, но лучше ей не связываться с кассирами, охраной или (ой-ой) официантками. Ведь такая связь — это гипотетическая возможность обналичивать кэш, а доверчивостью начальство не грешит, что целиком согласуется с должностной инструкцией.

Вполне себе у Лошади жизненная позиция, я считаю. Вреда окружающим не наносит, разве что пингвина-девочку в ступор вогнала витиеватостью и насыщенностью фраз. Так это ничего, той полезно просвещаться: больше услышит по эту сторону дверей стаффа, меньше удивится, когда подобное польется с той, игроков, стороны в ее, пингвина, адрес. А это случится, как бы не оберегали начинающих крупье наши заботливые пит-боссы.

Я тоже не чужд нецензурщины, хоть и предпочитаю высказываться вроде: "Я сейчас пойду искать на карте мира Катманду, извольте следовать за мной, пожалуйста". Карта мира — это вообще поле непаханое для оскорблений. Помнится, назвал мне па однажды местечко в Новой Зеландии — Тауматауакатангиангакоауауотаматеапокануэнуакитанатаху, так у меня на середине прослушивания уши в трубочку свернулись, а ему нормально, не запнулся даже, произнося сие названьице. Или его привычная шутка в период сессий о единственном отличии студента на экзамене от столицы Камбоджи: столица — Пномпень, тогда как студент пень пнем. Для совсем непонятливых есть городок в Канаде с названием Дилдо, а уж сколько всякого абсурда на просторах необъятной нашей родины, от Большого Куяша до Верхнего Зачатья... Очень помогает, кстати говоря, знание географии в пустые смены, при игре в города.

Эта вот смена, выпавшая на будни, пустой не была, даже ВИП до самого утра проработал. Его заняли спортсмены, гордость и надежда нашей сборной, которых лично мне хотелось прикопать тихонечко. Как однажды Миха (белорус и любитель черепушек) советовал: в тиши и тьме, мол, утихают страсти, приходит понимание своего места в мире, а как откопаешься — все вокруг такое яркое, и дышится особенно хорошо.

Мечты мечтами, но в относительной узде этих, которые гордость, удерживал только вид Драгана, стоящего у бара, поодаль от игровых столов. Менеджер подкидывал монетку высоко в воздух и ловил одним из пальцев. В полете монетка находилась долго, а в то время, как один из профессионалов спорта (я не стану говорить какого, лишнее это, люди они публичные) потянулся через стол, чтобы схватить дилера за край жилетки (тот вскрыл у себя каре против флэша), желтый кругляш и вовсе завис в воздухе. Я это заметил, потому как стоял инспектором и краем глаза отслеживал поведение серба.

Кое в чем скидывающая излишки эмоций Кононова права: поколебать душевное равновесие может любая мелочь. Меня вот вразумила эта монетка.

— И на Пустой луг в полную луну забредать не смей! Даже днем не советую, а уж ночью — косточек не останется, там своих, от коровьих до людских, валом навалено, новым места не сыскать, их водные духи на побрякушки до зари разберут.

Это Мал Тихомирыч вещал, уплетая торт Муравейник, с зарплаты принесенный в дом. Я не особый любитель сладкого, тортик покупался в качестве угощения и некой платы за беседу. Глупо ведь: ничего не зная о свалившейся на меня небывалищине, не расспросить пару нечистиков, с которыми у меня вроде как налаживался контакт. Об опасностях, о возможностях...

— Ты про поле Потешное? — уточнил Кошар, всколыхнув во мне понимание, о чем парадник речь вел — о Марсовом поле.

Там еще после февральской революции косточек зарыли немало, это каждый знает.

— Про него, поганое. Ох, как на нем утопцы резвятся, да девки тинные, да водник пузо греет под луною.

— Я столько раз мимо ходил, вроде живой, — слегка поежился. — Не совсем впритык, вдоль Фонтанки.

— То прежде было, — парадник смешно покачал своими лохмами. — В прошлом годе было твое вроде. Теперь если один идешь, да луна полна, сторонись, а лучше езжай на этой, как ты называл повозку самобеглую?

— На маршрутке, — подсказал я, подкладывая на опустевшую тарелочку перед парадником новую порцию сладенького. — А чем она мне поможет?

— Железо, людишки, быстрота, — загибая пальцы, перечислил Мал Тихомирыч. — Мы существуем медленно. Исстари как повелось, так и не сменилось. Покуда почуют, покуда потянутся, тебя и след простыл.

— Невелик дело говорит, — вальяжно потянулся на подоконнике Кошар. — Но ты понимание имей: таковое к простым духам относится. Те, что в человечьем теле ходят, в разы опаснее.

— И ездят не на маршрутках, а на гоночных тачках, я понял, — покивал, хлебнул чаю.

— А по Обводному и ездить не вздумай, не то, что ходить! — встрепенулся мой седовласый советчик. — Зло растревоженное не уснет вовеки, людишек-то оно губит, а тебя и вовсе смаковать станет. Ох, участь недобрая у тех, кто в его водах канул... Ни за какие коврижки не ходи повдоль Новой Канавы, Андрей! Под страхом смерти не ходи!

На этом парадник резко засобирался, отказавшись делиться подробностями. Была, я помню, какая-то нехорошая история про строительство теплотрассы в двадцатых, но в чем заключалась — это не ко мне. Одно то, как парадник разнервничался, о многом говорит. Нечего мне делать на Обводном, галочку себе поставил.

— Теперь ты, хвостатый товарищ, — обратился я к Кошару. — Скажи что-нибудь дельное, для выживания нужное и важное.

Он хлобыстнул хвостом по подоконнику, напомнив о давешнем пыльном облаке и тому, что его предваряло.

— Был не прав, — сказал я: ошибки признавать никто не любит, только настаивать на своих заблуждениях — это свойство баранов. — Про няньку. Совету о разумной осторожности внял, обдумавши.

Серьезно, манера речи моих новых знакомцев из преданий старины далекой на меня влияет ого как. Того и гляди, привыкну, начну подобно "соловию стараго времени" высказываться.

— Доля и Недоля справно ткут, да вяжете узлы уж вы сами, — вздохнул Кошар. — Что ты хочешь услышать, Андрей?

Я сделал большой глоток чая, повертел в руках чашку, задумавшись.

— Я о своем сродстве с огнем знаю только с чужих слов. Ты говоришь, тот служивый утверждал... А сам я его даже не чувствую. Это как иметь счет на огромную сумму в забугорном банке, но не знать к нему кодового слова, без которого ни гроша с этого счета не выдадут.

Затрепетали усы, желтые глаза закрылись.

— Сила великая, сплавилась с сутью накрепко. Вот что скажу: на голые камни сколько зерна не сыпь, всходов ждать не след, да и на худой земле налитого колоса не поднимется. В твоих предках кто-то могучий был. Силу не передал, но кровь не водица, все помнит.

— Мои предки: домохозяйка и профессор университета, — покачал головой я. — Бабушки и дедушки умерли до моего рождения, я о них мало что знаю.

— Не мне искать истоки твои, — махнул лапой Кошар. — Мне б сберечь твою буйну голову... Позови его.

— Огонь позвать? — слегка оторопел я. — Как? Елочка, гори?

— Да не голосом же! — заалели глаза у Кошара. — Покажу, но не долго, не те у меня ныне возможности.

Он приложил лапу к груди, вырвал несколько шерстинок, и те, взмыв повыше, вспыхнули тонкими язычками пламени, а на протянутой ко мне лапе лежал тлеющий уголек. Миг — и все пропало. Кошар как-то сгорбился, потемнел.

— Ты в порядке? — встревожился я, но мой собеседник и наставник по совместительству только лапой махнул.

— К ночи восстановлюсь. Мой огонь не чета твоему, ты звать — зови, но легонечко. А то тушить придется. И вот что в уме держи ежечасно: не ты — его, он — твой.

Я вздохнул: ждать от заревого батюшки доступных моему понимаю объяснений было наивно. Что же, стоит попытаться визуализировать по примеру, разве что без выдергивания шерсти: у меня на груди зарослей особых не имеется, да и больно это. Я представил так четко, как мог, уголек на ладони с язычком пламени над ним, и постарался внушить себе, что весь я нормальной температуры, а ладошке теплее, как в детстве в рукавичке.

Таяли минуты одна за другой, я им счет потерял, раз за разом рисуя в воображении тот уголек. Лоб покрылся испариной. А потом это случилось: прямо на моей руке, над линией вроде как судьбы (хиромантией не увлекался, зато встречался одно, очень недолгое, время с любительницей разных гаданий) вспыхнуло переливчатое многоцветное сияние, больше всего похожее на северное, миниатюрную его версию. От изумрудной зелени к темно-бордовому, затем от солнечно-рыжего к тускло-фиолевому. Оно мало общего имело с тем, что я старательно представлял, зато было намного красивее. Жаль, что развеялось быстрее, чем я успел налюбоваться.

— Огонь небесный и огонь земной, живой огонь и огонь мертвый, все огни тебе подвластны, — с благоговением проговорил Кошар. — Он твой, помни, не ты — его. И ступай уже спать, тебе снова в ночь в твой вертеп.

График моих смен овиннику запомнить легче, чем простое название итальянского происхождения, означающее в переводе просто "домик".

Совет идти спать был верным, только мне не спалось. Все крутились в голове события прошедшей ночи, с азиаткой и Драганом. Овца не ошиблась: женщина шансы раскладывала явно не 'от балды', это прям к гадалке не ходи. Как ей оно удавалось: заглядывала ли она в будущее, с духами ли советовалась или еще что — мне этого не узнать, нечего морщить извилины. Да и вряд ли я еще когда-нибудь столкнусь с этой дамой. Ее доходчиво на место поставил наш серб, выставив вон. После виденного можно утверждать наверняка: сам менеджер отнюдь не "про̏ст".

А вот к чему были фокусы с монеткой? "Я знаю, что ты видишь; ты видишь, что я знаю?" — или тоже на место ставил? Нет, однозначно надо найти способ побеседовать с Драганом, хотя бы попытаться. Заставить его отвечать не в моих силах, так что вежливость и только вежливость, тоже, конечно, ничего не гарантирующая. Серб не из болтливых. И не из простых... Но это я на второй круг пошел, прав Кошар, спать нужно.

И вот еще момент: а с чего это вдруг Находько принялся разубеждать Овцу в ее догадках о ненормальном везении азиатки? Ему-то какой в этом интерес? Пусть бы девица пофантазировала, Шпала любит фэнтези... Нет, точно пора выключаться: такими темпами недолго счесть Макса тайным агентом на страже небывальщины. И со мной он общается, потому как мой папенька спас жизнь его папеньке (от какой-то страшной литеры в темном собрании книгочтеев защитил, не иначе), взяв в качестве платы за спасение обещание беречь дитя свое (меня то бишь) пуще своего, родного, случись с ним (папенькой моим) беда. И мне стоит радоваться, что Макс не прекрасного пола, а то бы жениться пришлось.

— Спать, немедленно! — выпалил я в потолок, крепко зажмурился и отключился. Снилось мне, как Кононова предлагает Оленьке поехать к ней, Овца скидывает туфли, шепчет с придыханием: "Последний выпавший номер — девять", — и ложится на стол. Не рулеточный, а почему-то бильярдный, но тоже с зеленым сукном.

Проснулся я злой, недовольный, помянул недобрым словом дедушку Фрейда. Вот только же позавчера посещал любимую сауну, с чего бы шалить подсознанию?..

Смена прошла ожидаемо уныло: унылая дерганая стажерка уныло изображала работу на рулетке. Я накрыл лицо ладонью столько раз за ночь, что к утру удивился, не обнаружив в зеркальном отражении отпечатка на лице. На одной из открыток от ма был снимок статуи Каина в саду Тюильри (что было подписано на обороте мелким шрифтом), так вот точно такую же позу и точно такой жест я воспроизводил практически всю смену.

Побеседовать с Драганом не получилось, он отсутствовал. Был Ненад, наблюдал со стороны за процессом обучения. Меня подмывало встать, подойти к "манагеру" и предложить ему сменить меня — ведь это он должен был натаскать что Овцу, что прочих пингвинов. Хоббит как чувствовал пятками, когда это желание становилось нестерпимым, и своевременно испарялся.

— Тебе легко, ты всю ночь надо мной издеваешься! — сорвалась под конец смены Оленька, блеснув слезинками в уголках глаз. — А я не калькулятор, могу ошибаться!

— Сколько будет: тридцать пять умножить на семнадцать, плюс одиннадцать на девять, плюс восемь на четырнадцать, плюс пять на пять? — игнорируя намечающуюся истерику, спросил я.

Зависла красна девица, как и бесчисленное количество раз до этого на хоть сколько-нибудь сложной выплате.

— Восемьсот тридцать один, — я озвучил, не дождавшись "отвисания". — И я такие примеры считал за секунды еще до тейбл-теста. Георгин, по отзывам, считает ненамного дольше, хоть и криворук фантастически. Он тоже издевается, или все же проблема в тебе?

Георгин — это третий из приписанных к нашей смене стажеров, его так девчонки прозвали, без понятия, за какие грехи. Так-то он Гоша.

Овца молча глотала слезы.

— Меняемся, — я встал с кожаного табурета, махнул рукой подошедшему Димке. — Побудь за инспектора? Чтобы наша ВИП-клиентка не подумала, что дилер ее дурит.

То он, то Жан время от времени спускались, чтобы узнать, как наши дела. Дела были скорбные, успехи крайне скромные.

— Пятнадцать минут, — кивнул пит-босс, правда вместо места инспектора встал за стол. — Черный цвет по двадцать пять мой.

И понеслось: Овца и наш непосредственный начальник засыпали поле горами фишек, я крутил, поправлял ставки, оплачивал, сам чиповал во время спина. Димка требовал заковыристые выплаты через разный кэш, кроме загрузки поля развлекался с устными ставками. Я отвел душу: люблю этот стол, в нем есть драйв, есть место для разминки серого вещества, есть ощущение, что ты держишь за самое-самое (за кошелек) всех, кто по ту сторону стола.

— Я так никогда не научусь, — с болью в голосе признала Оленька, когда прошли озвученные Димой пятнадцать минут, и еще пятнадцать, и еще...

В казино нет часов, кроме как у пит-боссов и в помещениях для персонала, так что о том, что мы малость увлеклись, поведал нам хмурый Жан, забежав за потерявшимся напарником.

— Учи таблицу, чтобы от зубов отскакивала, карточки зубри, считай сама воображаемые выплаты, — если Оля ждала жалости, то не на тех напала, Жан жалостливым не был, несмотря на все его добродушие. — Расти над собой, превозмогай. За полгода, если не ныть, а тренироваться, научишься. Мила тоже не умела считать, но поставила себе цель научиться — и научилась.

— А Мила — это?.. — робко и слегка пристыженно спросила стажерка.

— Жена.

— Она тоже в казино? В нашем? В другой смене? — засыпала вопросами пит-босса Оленька.

Я незнамо в какой раз за ночь прикрыл лицо ладонью: только что были драма и слезы, и уже расспросы о супруге. Женское любопытство — величина неизмеримая, видимо.

— Раньше работала, — проверив и закрыв флот, ответил Жан. — Ушла, как забеременела. Речь, вообще-то, не о ней.

Я, кстати, не знал, что жена его была дилером.

— Я буду! — вспыхнули стажерские щеки. — Учить и тренироваться. Тут сложно все очень, но... увлекает.

В первый раз с начала наших совместных мучений Оленька взглянула на меня без страха и даже без ненависти. А я впервые подумал, что из нее все же может выйти дельный работник нелегкого, но крайне увлекательного игорного бизнеса.

Когда после традиционного зачина на Малой Садовой кто-то предложил поехать в бильярдную, я, право, не удивился даже. Полученная накануне денежка требовала "продолжения банкета", а бильярд в столь ранний час уже работал — это было одно из разведанных нами мест. Столы свободные по утру там практически всегда имелись. Еще там ценники на алкоголь вполне демократичные.

Свободных столов нашлось целых четыре: три американки и один русский. За последним обосновались Шпала с Джо, договорившись через партию меняться с пит-боссами. Мы с Иванидзе отвоевали одну из американок, опять же, через раз с девчонками. За другую встали Шипко и Коломийцев (я про этих парней еще не рассказывал, не приходилось к слову), с очередью из Окунева и Левентиса. Последний стол пожертвовали в пользу угнетаемых стажеров, потому как он был сильно в стороне от других.

Я свою партию слил относительно быстро: Рустам на уровень сильнее меня в бильярде, да и всех присутствующих. Он даже в каких-то специфических соревнованиях участие принимает время от времени. Как закончили, я пошел к приятелям. У тех наметилось серьезное противостояние. Мешать не стал, отчалил к бару. Там сидела Бартош с бокалом в одной руке и книжкой в другой.

— Что пьешь? — полюбопытствовал: содержимое пузатого бокала было разноцветное, украшено шпажкой с вишенкой, ананасом и чем-то оранжевым.

Мне казалось, в местном баре напитки простые и понятные: горькая, пиво, коньяк...

Таша подернула плечами.

— Вкусное, — и протянула мне бокал, намекая на вторую трубочку; не жадная девочка.

— Андрей, — позвал меня сзади знакомый до зубовного скрежета уже голос. — Научишь меня играть?

— Думаю, с меня достаточно на сегодня уроков и игр, — обернувшись, ответил я. Не в форменной одежде Оленька выглядела еще симпатичнее: вырез на блузке, разрез на юбке, вроде как на грани пошлого, но еще не за ней, все нужные выпуклости и упругости подчеркнуты.

— Обратись к Алле, — посоветовал я в ответ на невысказанный упрек, на отказ Оля явно не рассчитывала. — Она хорошо учит таким вещам.

"Таким разным вещам", — додумал я мысль, подозвал бармена, попросил себе такой же, как у Бартош, коктейль. И полностью проигнорировал недовольное сопение за спиной.

Но мне было без разницы, что и по какой причине ей от меня понадобилось. Общество Овцы меня достаточно утомило в стенах казино, чтобы и свободное от работы время на нее тратить.

Питье оказалось приторно-сладким, и было передано Таше, я же себе заказал текилы. Порой стоит выпить лишку, или сделать что-то себе несвойственное. В философии Лошади есть здравое зерно.

Либо ты сбрасываешь пар, либо пар сбрасывает тебя: с тонкой натянутой лески под названием "душевное равновесие", с ума, с моста.

И я только хмыкнул, когда, засобиравшись с парнями домой (Джо вызвонила его девушка), заметил Кононову, со спины приобнимающую Оленьку. В процессе уроков бильярда, разумеется.

Я уже говорил, что под окнами моего дома раскинулся парк. Ну как, парк: зимою и летом, если дожди не зарядят безостановочно, он парк, весной он — болотце, осенью — гряземеска. Но то по земле, а с балкона седьмого этажа вид круглый год весьма приятен. Беда, конечно, что даже к дню нынешнему в парке ни черта не сделано в плане водоотведения, зато постоянно пытаются куски зеленой зоны перевести под застройку. Деревья в парке рассажены своеобразно, где густо, где пусто, но все равно — нравится он мне.

Что еще рассказать для полноты картины? Памятник "Колокол мира", с журавлем над колоколом, копия памятника жертвам ядерной бомбардировки Нагасаки. Ответный дар японской стороны на "Мать и дитя", установленный в их Парке Мира. В начале августа он звонит... Я пишу: памятник, а не памятники, потому как композиция из четырех гранитных арок, вложенных одна в другую, с аистом, вьющим наверху гнездо, откроется позднее. Текущим летом там только закладной камень.

Еще белочку можно встретить, если повезет.

С чего я вообще решил углубиться в зеленые, но не дебри? Так Кошар напросился на прогулочку, грамотно обосновав ее полезность, причем в первую очередь — для меня.

Речь о похмелье. Намешал я к пиву текилы поутру, конечно, зря, они мне и аукнулись при пробуждении. И спал совсем недолго, меньше четырех часов — это стандартная реакция моего организма на встречу птички "перепил".

— Апельсинку? — с издевкой (возможно, существовавшей лишь в моем воображении) спросил Кошар, когда я ввалился, взъерошенный и квелый, в кухню.

Он поддел когтем оранжевую кожуру, прорезал ее ровнее, чем я бы сделал с помощью ножа, и выложил на блюдце нарезанный на четвертинки фрукт.

— Ни квашеной капустки, ни рассолу огуречного в хозяйстве не имеется, а бить клин клином я тебе не советую.

— Это подарки вообще-то, — хрипло выговорил я, поморщившись: дыхание ощутимо отдавало винной бочкой.

А "клин клином" — это заревой батюшка обнаружил, по всей видимости, пару бутылок абсента, непочатых, дареных и запыленных.

Я распахнул окно, подхватил с блюдца сочную четвертинку, чтобы случайно услышать, как соседский магнитофон спрашивает меня голосом Земфиры:

Хочешь сладких апельсинов,

Хочешь вслух рассказов длинных*?..

Рассказов на болящую голову я не хотел, апельсин ел по рекомендации. А вот когда песня дошла до строчки с соседями, что мешают спать, заподозрил неладное. Понимаете, при работе по ночам, на сон отводится дневное время, шумное в любом многоквартирном доме. А у меня один сосед — любитель послушать музыку погромче, другой — запойный алкаш, поколачивающий жену, скандалы с воплями и грохотом со стороны их семейства мало уступают в частоте выходам программы "Время". На их фоне иногородняя соседка-скрипачка, снимающая комнату в той же двушке в конце коридора, где живут пьянчужка с женой, сыном и чьей-то матерью (не в обиду, я действительно не в курсе, кем приходится суровая громкоголосая дама, мамой алкашу или тещей), смотрится сущим одуванчиком. Другие соседи тише и потому для меня незаметнее. С момента появления Кошара на моих квадратных метрах я перестал просыпаться от громкой музыки, от громыханий, от визгов...

— — — — — — — — — — —

*Строки из песни 'Хочешь?' — Zемфира, альбом 'Прости меня моя любовь', 2000г.

— — — — — — — — — — —

— Кошар, — было тепло, день еще не перетек в вечер, но меня холодком пробрало. — Ты ничего не предпринимал по отношению к нашим соседям? Они больше не будят меня днем.

— Ты меня с хапуном путаешь? — возмутился Кошар. — Дом твой укрепляю помалу, как обещался. Это с хмелю ты мыслишь криво, не иначе. Тебе бы живой огонь да сквозь тело пропустить — враз бы сняло хворь эту бражную.

Стоит ли говорить, что с таким стимулом я возжелал обучиться лечебному приему как можно скорее? А уж то, что при моем неумении обращаться с даром техника безопасности велит держаться подальше от легковоспламеняющихся предметов, как раз и привело меня в парк. Он довольно-таки обширен и не очень хорошо обустроен, да что там, откровенно плохо обустроен парк. Найти в нем уединенное местечко не проблема, особенно в будни. Собак, к которым прилагаются их владельцы, способен отгонять Кошар, и о приближении ко мне кого угодно предупредить он тоже может.

К сожалению, к собакам прилагаются не только владельцы, но и производимые четвероногими натуральные удобрения. Так что кеды для прогулки я надел поплоше, а когда пришло время сойти с пешеходной дорожки на зеленую травку, пустил вперед манула с его потрясающим нюхом. И топал вслед за ним. Как же забавно было глядеть на вытянутые лица собачников, когда их здоровенные псы жались к хозяйским ногам, жалобно поскуливали, пропуская величественно вышагивающего Кошара с задранным вверх хвостом!.. Разумеется, без всяких пошлостей вроде шлейки выгуливался мой "котик". И он не походил больше на испускающего дух, это был гордый, уверенный в себе серый представитель семейства кошачьих (и славянского фольклора по совместительству).

Легкая прогулочная часть закончилась на расстилании туристической пенки за группой насаждений, удачно скрывающей меня от досужих взглядов. Пенка, как и боксерские перчатки, переехала со мной с родительской квартиры. Я полагал, что буду заниматься, но кроме как на пробежки по парку в погожие дни и посещения спортклуба раз в неделю-полторы-две ни на что меня после переезда не хватало.

С глаз людских мы ушли подальше. Беспокоило меня, что будет, если я в процессе освоения антипохмельного... то есть, живого огня, полыхну ненароком, и кто-нибудь заметит за кустами да деревцами иллюминацию. На высказанные опасения Кошар махнул лапой, то, мол, не моя забота, а его.

А потом пошла тягомотина: непросто убедить себя в том, во что веришь с оговорками, донести убежденность эту до того, во что и веришь, и не веришь. Еще и на больную голову... Да, сам видел, держал на ладони сияние. Да, не считал говорящего манула и босоногого малорослика своими воображаемыми собеседниками. Но что-то внутри противилось, мешало, ставило палки в горящее колесо.

Когда же эти внутренние "палки" под напором (я упорный, местами упертый, говорил ведь уже) сломались, абстиненция уже выветрилась ветерком. Подозреваю, на то Кошар и рассчитывал.

Волна тепла прокатилась по телу, окутала, будто пледом в холодную ночь, обняла, как живая. Она — эта часть стихии, огонь живой — с того первого объятия в парке ассоциировалась у меня только с женским образом.

— Ох-хо! — после этой волны у меня не только в голове прояснилось, по всему организму ощущалась такая бодрость, какого никакими дозами кофеина не добиться.

Кошар сдержанно похлопал подушечками передних лапок.

— А как часто можно такое проделывать? — спросил я.

Кошар подернул плечами, прям как человек.

— Малыми шагами достигать единства я б тебе советовал, Андрей. Лихо будет, ежели возобладает огонь над тобой. То говорил, говорю и говорить буду: он — твой, не ты — его.

— Ладно, — согласился я. — Вот над каким малым шагом думаю со вчера: мне б научиться огонек вызывать, небольшой, как от свечи или зажигалки. И наука, и контроль, и польза.

Тот случай у Фонтанки, когда я пригрозил неведомому обладателю синюшной конечности "высечь искру малую", неоднократно всплывал у меня в памяти. Вроде пустяк, а неприятно. Мне по Фонтанке ходить, не переходить. Блеф с зажигалкой — чистой воды шарлатанство (или правильнее в моем случае сказать: чистого огня?) — а я пустые угрозы терпеть ненавижу. Повторись кулачонку высунуться снова, мне бы страсть как хотелось ответ давать не выдуманный.

— Контроль и наука — дельно, важно, — согласился Кошар. — Слушай тогда...

Ясность ли мысли, от живого огня оставшаяся, то ли, что не впервые обратился к "встроенной паранормальщине" (мне это определение больше по нраву, чем пресловутая "сила"), но огонек на ладони нужного вида и размера зажегся скоренько. Я тренировался, доводя до автоматизма вызов язычка пламени, покуда не зажегся в небе закат.

— В дом пора, — высказал Кошар нашу общую мысль.

— Согласен. И в магазин бы забежать, есть охота. И твоих овсяных печенек прикупить, я видел, что закончились.

Он степенно кивнул, обойдясь без нравоучений об опасностях хождения после захода солнца. Либо рассудил, что я успею сбегать и вернуться до того, как солнышко окончательно за кромку закатится, либо пристрастие к овсяному печенью перевесило вероятные неприятности.

Сначала я завел в дом Кошара и взял денежку. Без бумажника, сунул в карман джинсов одну пятисотрублевую купюру. Без изысков и лишнего шика я в эту сумму из расчета на пару дней обычно укладывался, а считать ценники, чтобы не выйти за предел, дело несложное.

Задержался, очередь была на всех кассах. Тетушка на той кассе, что я наугад выбрал, и вовсе работала со скоростью мороженой камбалы. Ей бы точно не повредил заряд бодрости.

Бравурно насвистывая, с раздутым пакетом в руке, я подошел к парадной. Улыбнулся: для парадника сладенького я тоже прикупил, чтобы не серчал за сегодняшнее хождение овинника по лестничной клетке.

Перед дверью мялась девочка, какая-то потерянная на вид. Две русые косички, голубенькие бантики у основания косичек, пронзительно-голубые глазки. Открытое, милое личико.

— Заходишь? — придержал дверь я.

Девочка кивнула, зашла в парадную следом за мной. Дверь лифта для нее тоже пришлось придержать.

— Какой этаж? — спросил я участливо: дети не должны грустить и походить на брошенных котят.

Малышка захлопала ресницами. Я нажал на свой — седьмой. Спросил:

— Тебе выше?

Она отрицательно покачала головой. Лифт со скрежетом пополз вверх. Я закатил глаза: что мог, я сделал, вести эту потеряшку к себе или в милицию — нет, спасибо, хватит с меня добрых дел. Особенно непрошенных.

И тут малышка резко мотнула головой, по моей руке скользнул кончик косички. Сверкнула голубыми глазами, запела. Звук из ее рта шел такой странный, будто не живая дошкольница поет, а старая патефонная пластинка, с шумами, щелчками, поскрипыванием и царапающим слух выделением буквы "ц".

— Плацет облаце,

Льеца водица.

Льеца водица,

Неугодица.

И снова, тот же набор слов, как на повторе.

Банты расплелись, полились водными струями по беленькой блузке девочки, хлынула и изо рта вода, косички теперь были, как бегущие ручейки.

Я открыл было рот, чтобы выкрикнуть какую-то нелепость вроде: "Какой Ибицы хрень тут творится?!" — но язык не ворочался.

— Плацет облаце,

Льеца водица.

Льеца водица,

Неугодица.

Повторял распахнутый рот, из которого лилась вода. Распустились ручьи-косички...

Тело задеревенело, попытка протянуть руку, чтобы остановить лифт, дала только боль в конечности.

— Плацет облаце,

Льеца водица.

Льеца водица,

Неугодица.

Двумя потоками хлынула вода из голубых глаз.

В воде мое непослушное тело стояло уже по колено.

"Что естественный противник огня?" — вспомнил я вопрос служивого.

"Что естественный противник воды?" — с пронзительной ясностью подумал я.

— Плацет облаце,

Льеца водица.

Льеца водица,

Неугодица.

"Сварюсь", — осознал я четко и безальтернативно, обращаясь к тому немногому, что успел узнать о своей "встроенной паранормальщине".

Вода при удерживаемом живом огне разогрелась, вскипела неестественно быстро, паром заволокло все лифтовое пространство.

— Плацет... Пла... Пла... — заело, наконец, эту живую пластинку.

Девочка начала уменьшаться, будто таять, начиная с нижних конечностей.

Я орал — орал мысленно, безумно — моим нижним конечностям приходилось не легче. И держал бьющий из меня живой огонь, из последних сил, а как те кончились, так на одной незамутненной боли. Из моего носа что-то лилось, вряд ли водица, скорее, кровушка.

Вода перестала прибывать, когда в пузырящейся жидкости скрылась макушка моей несостоявшейся убийцы.

Когда лифт остановился, с треньком и скрежетом разошлись его двери, боли в ногах уже не было. Я их — ног — не чувствовал ниже колена, как и не было их вовсе.

Топот маленьких ножек, всклокоченные волосы и шерсть дыбом — вот, что встретило мое рухнувшее тело. Упал я, когда остатки горячей воды вытекли из кабины, заструившись весело по железобетонной лестнице вниз.

Меня вытянули на лестничную клетку в пару рук и пару лап, и только тогда к телу начала возвращаться подвижность. По чуть-чуть, сверху вниз.

О том, что с тем низом, я не хотел думать.

— Ведро! — скомандовал Кошар. — И ни одна дверь не должна распахнуться!

Парадник метнулся, пропав из моего поля зрения.

"Зачем?" — вяло подумалось мне. — "Водица уже утекла, по семи этажам собирать теперь капли"...

Манул же когтями, как днем с апельсином, начал резать на мне одежду.

"Мне огонь не вредит, но одежда? Почему одежда целехонька?" — предавался я бесцельным измышлениям.

Шок — штука действенная, я его порцию выхватил порядочную.

Раздался скрежет металла по полу.

— Волосы проверь, — велел Кошар, вприпрыжку мчась с моими вещами в лапах к большому эмалированному ведру.

По голове зашарили маленькие ручки.

Туда и одежда, и белье, и кеды отправились. И промокшие продукты, рассыпавшиеся при падении, и даже полиэтиленовый пакет. Лапа манула щедро выхватила горсть собственных шерстинок, те искрами упали на вещи. Полыхнуло.

Шерстистый поскакал обратно, осматривать и обнюхивать меня с головы до ног.

Мне осталось лишь апатично подумать, что как же я удачно не взял с собой бумажник, а мобильный брать не стал перед парком, так как незачем он мне там был.

Что они ищут, я понял, когда Кошар с шипением вытянул из царапины на руке, куда пришелся скользящий удар косичкой, рыбью чешуйку. Я и не заметил ту царапину.

— Теперь огонь живой по телу пускай! — спалив завонявшую стоялой водой чешуйку, потребовал от меня Кошар.

Что странно, пока вещи горели, ничем не пахло, хотя от паленых кед вонь должна была быть несусветная. Видимо, овинный хозяин как-то и на дым влиять был способен.

Я промычал что-то, сам не знаю что.

— Скорее же! — прикрикнул Кошар. — Нет воды, ее всю невелик собрал и выплеснул. Ну же!

"Хуже уже некуда", — подумал я и попросил проявиться свое живое пламя еще раз.

Объятия в этот раз вышли нежнее, теплее, стихия словно извинялась передо мной.

"Пустое", — мысленно изобразил улыбку я.

И понял, что чувствую свои ноги, все, целиком. Свои не сваренные ноги.

Так я узнал, что такое слезы облегчения.

Слезы по морщинистому лицу парадника катились, не переставая, при этом само лицо лучилось счастьем.

— Если б жешь... Кабы край... Я бы... Ох! — причитал Мал Тихомирыч, шмыгая носом.

Вот же: я в него при первой встрече полотенцем бросал, "тыкал", голос повышал, а в ответ такая искренность. Мне было стыдно. Очень. Поэтому я отводил глаза, высматривая что-то неведомое в глубокой тарелке, да работал ложкой.

Жор напал на меня после всего пережитого. Я как умылся да оделся, сразу ринулся на кухню, заранее зная, что мало что найду. Видел ведь, как в большом эмалированном ведре в огне пропал свежезакупленный провиант. Так что на предложение Кошара отреагировал без раздумий:

— Овсянку? Холодную? Буду! — хотя сроду в любви к овсяной каше замечен не был.

Еще я подумывал откупорить-таки одну из бутылок с зеленым напитком, но попозже.

Ел я, кстати, стоя. Ощущать саму возможность стоять, вышагивать по небольшой кухонке — это было как бальзам на сердце. Оба табурета заняли мои уставшие, не меньше меня перенервничавшие спасители. Особенно утомленным выглядел Кошар, он даже лупил хвостом в замедленном темпе.

Мой информационный голод Кошар уже начал утолять, ответив на животрепещущий вопрос: "Не бессмертен ли я часом с встроенным живым огнем?" По словам его, не все так восхитительно, как хотелось бы: очень скоро после повреждения тела надо обращаться к живому огню; серьезные повреждения он не исправит, руку, например, отрубленную не пришьет, не говоря про голову; от старения не убережет. Много побочных условий, не во всем мне понятных, но и то, что есть — бонус существенный.

— Живот натешил? — когда я донес до раковины пустую тарелку, спросил заревой батюшка, снова переключившись на речь, понятную мне в основном интуитивно. — Теперь рот свободен, говори говором. Что-то мы учуяли, что-то услыхали, но и тебя послушать охота.

Вздохнув, расписал словесно все события от парадной до седьмого этажа, максимально детально. Эти двое мне жизнь спасли, да и я сильно не прочь услышать их мысли о произошедшем.

— Невелик, поспрошай у своих про девчонку, хоть и зряшнее это, но поспрошай, — покачал головой Кошар. — Одежу, кроме бантиков с блузою, запомнил?

Это он уже мне.

— Юбка темная, вроде черная, — напряг я память: глаза ясные и банты эти все внимание на себя перетянули. — Или темно-синяя, не скажу точно. Обувь не помню. Гольфы еще были белые с двумя синими полосками, по верху широкая, пониже узкая.

Как с тем кактусом: не заметить что-то важное, но выцепить какую-то малозначимую деталь — это про меня.

— Мигом обернусь, — пообещал парадник и пулей метнулся к угловому кухонному шкафчику.

Лицо его к этому моменту уже высохло, что сбавило градус моей неловкости.

— Ненашенская девка, да то мы знали уж... — махнул рукой малорослик, открыв изнутри дверцу гарнитура, как и обещался, через пару-тройку мгновений. — Рыбень чешуйчатая, тьфу! И ты, ротозей, хорош! Сам своим словом, своей волей в дом ее впустил. То-то мялась она под дверьми, тряпками б ее отлупасили, ежели б не ты со своим доброхотством. То с помойки, вон, подберешь, то водяного дочу впускаешь в дом... Добрый ты да бедовый, Андрей.

— Самоуверенный, неопытный неслух, — присоединился к обругиванию меня Кошар, пропустив невзначай мимо ушей выпад про "с помойки, вон".

— Русалку, что ли? — решил я по примеру шерстистого не заметить выговор моим умственным способностям, догадался уже, что сам подставился.

— Темень темная, — попенял мне представитель давно забытых мифических сущностей. — Сказки в детстве читал? Как мужик к речке губами прильнул, чтоб напиться, да его за бороденку водяник хвать и не пущает? Нет? Темень... Слушай, значит. Мужичонка в испуг, колошматит по водице, брызги летят. Вопит: "Отпусти меня, не топи меня, хозяин вод! Что хошь отдам, что угодно проси, токмо не губи!" Водяной соглашается, но с зароком: отдать то, о чем не ведаешь, но что в доме тебя ждет.

— Так один ведьмак добавил себе немало приключений и опеку над не рожденной еще Цириллой, — не сдержавшись, вставил я. — С весьма схожей формулировкой.

— Поперебивай мне тут! Но ты прав, в доме мужичонки жена сына прежде срока родила. Тут сказы обычно расходятся. В одних говорится, что мужик тот — царь, и подменяет свою кровинку на дьякова или рыбакова сына, да жена, устыдившись обмана, вертает в обратную детей, не сказавши мужу. Тогда в срок отрока кидают в колодец, да следом за ним другой отправляется, выручать. Там испытания, суть да дело, добрый отрок женится на дочке водного хозяина, злой наказан. Другие бают, что сын в срок пошел к реке, исполнять слово даденое. Увидал там золотую уточку, залюбовался. Уточка на бережок, перья смахивает, оборачивается красной девицей. Вьюнош крадет перышко, знакомится с нареченной, влюбляется, там опять испытания и свадебка. Про тот сказ, что с царевым сыном, даже киноленту сделали, я на экране видел сам. На третьем мамаша одна с малым, так его оставляет смотреть фильму, а сама работать. Я и приглядываю, чтобы, значится, не стряслось чего.

— Меня за годы помотало по землям, — вздохнул Кошар. — Люд много где сказ такой имеет. Испытания разные: где-то по пути к невесте руки-ноги отрезать жениху приходилось, одной головою докатываясь до дома водяного, где среди дев али птиц выбирать нужно верную. И есть сказ об озерной деве, что полюбила человека, родила ему дитя, но тосковала на суше об озере. Тоска пересилила, и она поделила дитя, разорвав его на две части: половину оставила мужу, с половиной спустилась под воду.

— Жесть какая! — непритворно схватился я за сердце. — Про половины особенно.

— Люд где прибалтывает, где примысливает, — продолжил Кошар. — Но много что — чистая правда.

— Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок, — заговорил Мал Тихомирыч неожиданно для меня строками из Александра Сергеевича, причем не своим голосом, явно кому-то подражая, не иначе, припомнил какую-то "фильму". — От девок отсуленных чаще всего родятся дочурки водников. Точно говорю, дочка водного хозяина с тобой разговаривала.

— Не назвал бы это разговором... — я поежился, воспоминания были свежи. — Это что получается, она ко мне с Фонтанки шла?

— Что ты уже успел сделать тамошнему водяному? — на Кошаре — не иносказательно, натурально — потемнела шерсть. — Бестолковщина, он же большак среди водников града всего! Живо, без утайки, говори, что вытворил?!

Я, как-то вдруг засмущавшись тогдашней своей уверенности в собственной правоте, рассказал про монетки, кулак и мою грозную реплику, с бензином и искоркой. Чтобы ничего не упустить, пересказал и эпизод на Литейном мосту.

— Не удивлюсь, если они связаны, события эти, — присовокупил к "делу" свое подозрение.

— Это — нет, забудь, — отмахнулся Кошар. — По граду водяных немало, Нева на участки поделена, у притоков с каналами свои хозяева. Ты всем им не по нраву, всем. И шалить с тобой станут — все. Но какой же ты балбесина...

— Я никому кулаками не махал, — возмутился я и тут же понял, как глупо выгляжу со стороны.

Как мальчишка, кричащий: "Он первый начал! Нещитово!"

— Ты швырял блескушки в его дом. До блескушек охочи русалки, особенно те, что малого срока под воду ушли. А блескушки — с твоих рук — жглись. Забыл, кто ты теперь? Тебе указали на неправоту, невместность, ты же возбух. Красный молодец! Лицом красив, умом непрозорлив. Но нет, не думаю, что оттуда пришла к тебе вестница. Сказано: водица — неугодица, а не водица — гневица, и не водица — мертвица. Нет, дойти бы она дошла. Доплыла б рыбкою, канализация всюду раскинулась. Но не стал бы большак на мелкую мошку волну гнать. Ты потом ума поскреби по сусекам, извинения принеси, как положено. Но — неугодица...

— С прудов, чай, кладбищенских, мнишь, притащилась рыбеха? — встрепенулся парадник. — Неугоден им пламень у их вонючих луж? Две полосы: две воды да пена белая... Дела... С одного краю — правила не нарушены, с другого — огневик в своей земле.

Я выпал из их диалога, окончательно перестав что-либо понимать. Вроде не дурак, но слишком много аллегорий, и речь их, местами далекая от современности... Про полосы с трудом, но догадался: полосы на гольфах, две, по числу прудов на близком к нам Пискаревском мемориальном кладбище, один водоем больше, другой меньше, плюс канал еще. До этого дойти — много ума не надо, как и знаний.

Правила, земля, неудобица с гневицей — тут я забуксовал. Еще и организм после стресса и перекуса потребовал отпустить его на боковую.

— Канализация? — выловил я из общего (и для меня мутного) потока слово. — То есть, мне теперь с опаской ходить... кхм... в уголок задумчивости? Из трубы могут того...

— Ты из крайности в крайность-то не кидайся. То он большаку грозит, то по малой нужде ходить опасается. Отследить по воде — могут, в ту же Фонтанку ты своею рукою кидал монеты со своим следом, — пожевал губами Мал Тихомирыч. — Но навредить тебе тут — нет, тут моя власть. И его, с крупинку. Разве что по приглашению твоему, ты их раздавать горазд.

Он махнул седыми волосами в сторону манула.

И тут я покрылся холодным потом, поняв, что до седьмого этажа с теми темпами, что лилась вода, лифт не успел бы наполниться настолько, чтобы скрыть меня с головой.

— Постойте, это я, получается, убил девочку за "привет" от соседей?!

— Так уж и убил, — махнул хвостярой Кошар. — Когда я чешуйку жег, воду невелик уже выплеснул. Не ссохлась дрянь эта, значит, хозяйка не в целости, но в Яви.

— Что это хоть за чешуйка? — спросил я чисто механически.

Грех брать на душу с убийством... пусть даже условно живого существа за просто так (за "показалось") я пока не был готов. Что там: если оставить в стороне нешуточный испуг от ее способа передачи информации, мне она была симпатична. До того, как вода полилась, но была ведь.

— Повязать тебя она хотела, — ответил не манул, а малорослик. — Душу взять в присягу она б не смогла, но и тело огневика в службу себе поставить, или подменыша сотворить — вполне почетно. Всего и надо было, чтоб ты утоп с ее следом на теле.

— Как мило! — всплеснул руками я, резко утратив остатки симпатии к малышке. — Пойду-ка я спать. Подсказки, как мне быть дальше, с радостью выслушаю утром.

Первым делом по пробуждении я не к "родным" нечистикам за продолжением беседы отправился, а позвонил служивому. Тому, который младший. Вообще-то номер его я сохранил еще в день покупки Нокии, но позвонить — вроде как не горело, я и отложил. А тут повод появился побеседовать.

— Приветствую! — поздоровался я, дождавшись ответа. — Андрей Бельский беспокоит, мы двадцать второго числа по печальному поводу познакомились.

— Помню, конечно, — отозвался аппарат голосом младшего лейтенанта. — Такое не забудется... Очень хорошо, что позвонили, мне как раз с вами связаться поручили. Мы можем пообщаться?

— Сегодня я целый день свободен, — заверил я Сергея.

Договорились встретиться в семнадцать тридцать на Финляндском. Хоть и суббота была, а служба и в выходной призвала работящего парня. Почему там? Не в дом же его звать, с котом ученым знакомиться. И мне в Невский район ехать сегодня резона не имелось. Нейтральная территория подошла нам обоим.

— С сыскарем разговаривал? — спросил Кошар, стоило мне появиться на кухне.

— У тебя прям ушки на макушке, — усмехнулся я. — А Мал Тихомирыч где?

— Занят он. Не один ты в этом доме проблемы создавать умеешь, — с укоризной ответил овинник. — С законником за вчерашнее молвить будешь? Дело не совсем по их части, но вреда от болтовни не будет.

— Тогда я чайку хлебну и еще раз за продуктами сбегаю, — сообщил пушистому. — Одной овсянкой сыт не будешь, и ту я вчера доел.

Вчера, честно признаться, думал, мандраж при выходе из защищенных стен появится. В лифте особенно. Оправдание перед сном заготовил сам для себя: пешком ходить полезно для здоровья, и бешеной собаке седьмой этаж не крюк. Но нет, при нажатии кнопки вызова лифта — абсолютный ноль.

"Как с гуся вода", — улыбнулся я сам себе.

Нет, так и не екнуло нигде.

Позже мы снова заседали на троих на кухне, лакомились сластями (я конкретно прошелся по кондитерскому отделу, наполняя корзину), обсуждали насущный вопрос: как быть дальше? В том плане, что положительных точек соприкосновения у меня с водным миром нет и вряд ли таковые появятся в дальнейшем. Отрицательных же хоть отбавляй. Поскольку я упертый, и место жительства менять не намерен, придется мне как-то выкручиваться. И гордость отодвинуть в сторонку: если я сейчас упрусь, не пойду на какой-то компромисс, следующая вестница может пропеть песенку про другую водицу. По словам Кошара, человеку хватит капли мертвицы, чтоб околеть.

Он мне немного разъяснил про эти водицы: живица может на ноги чуть ли не труп поднять; неудобица лишает подвижности; гневица причиняет боль; мертвица — мертвит, исходя из названия. Названия вроде как нигде дальше нашего славного града эти не в ходу. Живую да мертвую воду знают всюду, а ключи с двумя другими водами особо редкие. И тут отличился наш прекрасный город.

А вот как до мировой дойти с водниками, хотя бы некоторыми, с этим мне мои советчики едва ли помогли. Нет, они мне про табуны какие-то вещали да настоятельно советовали жертву принести. Желательно человеческую или хотя бы черного петуха, за что были посланы на ту же Ибицу, о которой я вспоминал накануне. Кому-то это, наверное, норма, но я к таковым не отношусь.

Не соприкасались почти мои сказочные знакомцы с духами вод: разные функции, разная направленность. Разве что с банником одним Кошар знакомство водил, так тот был охоч до черных куриц и ржаного хлеба. И до девчачьих попочек, что дурехи ради гаданий на жениха в дверной проем бани подставляли. Хлеб я на заметку взял, а про куриц предпочел "не услышать". Где взять девицу, готовую опустить неодетую попу в кладбищенский пруд, я представлял с трудом. Это нужны тяжелые препараты, мне кажется.

— Ладно, друзья-кошарики, закругляемся, — махнул рукой я, так как время к встрече со служивым подходило. — Мал Тихомирыч, мое уважение.

— Многого о нас не болтай с законником, — наказал Кошар.

Впрочем, я и без его упоминания собирался в беседе с милиционером оставить "за кадром" участие во вчерашних событиях этих двоих. Правда, придется если не врать, то умалчивать, чего я делать не люблю, но и подставлять новых знакомцев не хотелось бы.

В пути к вокзалу решил подсократить слегка события, опустив применение живого огня и последующее. Оставить в виде: как вода выше колен поднялась, створки лифта разошлись, я выпал, вода вылилась, девочка куда-то делась. Куда — без понятия. Все по правде, детали только подверглись редакции. Не очень складно, но, чтоб совета спросить по задабриванию водяных, должно хватить.

Сойдет, если этот Сергей Крылов не слишком въедлив.

С Сергеем мы договорились встретиться на площади имени вождя пролетариата. Правда, не совсем там, где он с броневичка толкал речь, а на одной из ближайших к ограждению скамеечек. Я предлагал встретить служивого на выходе из метро (а прибыть он собирался именно на нем), но он повинился, что может задержаться. Я спорить не стал, служба у человека. Прихватил с собой, чтобы не маяться от скуки в ожидании, "Волшебника Земноморья" Ле Гуин. "Волшебника" мне не так давно "сосватал" Шпала, а прочесть его я пока не успел.

На площади всегда довольно-таки людно, особенно на выходных, а как фонтаны зафонтанируют (что, впрочем, случится через годы), так и вовсе по вечерам тут будут толпы туристов. Книжечку не почитать будет спокойно. Но в этот раз мне повезло со свободной скамейкой, и из Земноморья меня выдернуло тактичное потряхивание плеча.

— Сергей, — я закрыл книгу, запомнив страницу, встал, подал руку коротко стриженному парню. — Добрый вечер.

В этот раз он был не в форме, в обычной светло-голубой рубашке и джинсах, с коричневым портфелем на ремне, перекинутом через плечо.

— Здравствуйте, Андрей, — рукопожатие у сыскаря было крепкое. — Давно ждете?

Я бросил взгляд на часы на башне: шесть вечера ровно они показывали. Этот мой взгляд не укрылся от младшего лейтенанта.

— Попросили срочно заехать к сотруднице. Внештатной, — развел руками он.

— Ничего, я даже не заметил ожидания, — поднял чуть повыше книгу. — Прямо тут будем беседовать?

— Людно тут, — Сергей махнул в сторону набережной, потом поморщился, как от внезапной зубной боли. — Близость Крестов не смутит?

Не смущала. И небольшой участок зеленой зоны через дорогу от кирпичного забора действительно был неплохим выбором для беседы о нерядовых событиях.

Мы заняли скамеечку подальше от проезжей части.

— Может... — замялся милиционер. — Не будем "выкать" в отсутствие старших чинов?

— Я только за, — искренне улыбнулся я: сам бы предложил, мы почти ровесники, но он на службе, ему и проявлять инициативу. — Так что случилось? Что-то новое узнали о пожаре в гараже? Почему я решил, что что-то произошло? Так накануне по телефону было сказано: "Поручили связаться". А это поручение вряд ли на ровном месте было сделано. И да, я ничуть не забыл о возможной опасности со стороны устроителя пожара, хоть и не зацикливался на этом. Смысл? От переживаний нервы портятся, мне и без загадочного злыдня-поджигателя хватает поводов для размышлений и нервозности.

— О пожаре, — нахмурился Сергей. — Увы, ничего. Огонь выжег все, что могло бы дать какие-то зацепки. Парнишка в коме. Установили личность погибшего и дальше все, затык.

— И кто он был? — полюбопытствовал я тоном, каким спрашивают: "Брать ли зонт?" — облачным утром.

— Иван Афанасьевич Мельников, — ответил служивый, огляделся по сторонам, добавил чуть тише. — Колдун. Замкнутый, жил один, объявлений в газеты: "Сведу порчу, очищу карму", — не давал. Вообще очень мало информации о нем. Пацан, который в коме, его внук, сын погиб, жена умерла.

— Откуда-то же вы узнали о его... особой деятельности, — небрежно спросил я. — Хотя у вас там, наверное, картотека составлена таких... необычных граждан.

— Кхм, — закашлялся мой собеседник. — "Как так получается, Сережа, что на вопросы отвечаешь здесь ты?"

Это он довольно похоже изобразил своего непосредственного начальника.

— Можно подумать, ты мне что-то секретное сообщил, чего мне знать не положено? — пожал я плечами. — А в том случае я сильно заинтересован, чтобы нашелся зачинщик. Вообще... Меня больше всего смущает момент вашего появления. В дикую рань, не в вашем районе, возле каких-то зачуханных гаражей — как вы там раньше всех оказались? Вот чего я понять не могу. А хотелось бы.

— "Он вдумчивый молодой человек; Сережа, скажи ему, если спросит напрямик", — снова в манере Семена Ильича проговорил означенный Сережа. — Куда и когда нам ехать, сказала Беда-Беда... Наша внештатная сотрудница, к которой я заезжал. Выдернула нас с подполковником из постелей, погнала на беду: она чует временами, когда что-то очень плохое и опасное должно случиться. Что-то с очень нехорошими последствиями. Только не спрашивай, как она это делает, я не в курсе. Проблема в том, что указания ее не всегда очевидные: там-то, тогда-то, тот-то. С временем еще куда ни шло, с местом хуже, обычно ориентир какой-то называет или название, какое уже сто лет никто не использует. А что за беда, никогда не говорит. Беда — и все тут.

— Ого, — мне ужасно захотелось углубиться в расспросы, но я это желание постарался угомонить. — Такого варианта я себе и представить не мог. И всегда предсказания верные?

— Я не долго на службе, — смутился вдруг Сергей. — Не могу знать за всегда.

— Зато уже знаком с настоящей предсказательницей! — восхитился я. — Не с шарлатанкой какой-то.

Тут округлое лицо моего собеседника как-то резко вытянулось.

— Я с ней не знаком. С ней даже Семен Ильич не знаком: она никого на порог не пускает, на звонки не отвечает. Когда ей что-то нужно, звонит сама. Продукты или вещи ей под дверь приносят... Я в основном, приношу. Звоню, жду стука изнутри — это она дает знать, что рядом, и чтобы уходил — ставлю пакеты перед дверью и ухожу.

Визит к внештатной сотруднице обрел вдруг объем и форму. Обязанность эта, похоже, не самая приятная для парня. Что отвечать на вопрос: как прошел твой день на службе? "Относил хлебушек и два литра кефирчика коллеге-затворнице"? Это немного не то, что поимка опасных преступников, лихие погони или мозголомные расследования.

— И ты прав, кое-что случилось, — резко сменил тему Сергей. — Еще одна смерть без единой ниточки.

— Огонь? — подобрался я.

Милиционер покачал головой.

— Нет. Я, честно сказать, связи никакой не усматриваю между этими убийствами, но начальству виднее. Мстислав Юрьевич обычный был человек, общего с Мельниковым только в семейном положении: вдовец. Профессор, уважаемый среди коллег, ни в чем эдаком не замечен...

— А фамилия у этого профессора?.. — вскинулся я, услыхав знакомое и не самое уж частое сочетание имени с фамилией.

— Пивоварский, — Сергей посмотрел на меня задумчиво. — Ты с ним знаком?

— Дядя Слава... — я откинулся на спинку скамейки, пораженно уставившись в небеса. — Коллега отца. Бывал у нас, нечасто, но бывал. Как он умер?

— А вот это как раз самое странное, — распрямил и без того не ссутуленные плечи и подался вперед младший лейтенант. — Найден он в кабинете, еще не окоченевшим, в луже крови. Кровь из вен на обеих руках, вены, согласно заключению, перегрызены. Во рту, на зубах — кровь и частицы эпителия.

С каждой новой подробностью мне делалось не по себе: убить человека можно множеством надежных способов, к чему такая изощренность, излишняя, нарочитая, кровавая? Дядя Слава был тихий книжный человек, невысокий и не выделяющийся. Зачем с ним так? За что?..

— Нашедшие, студенты, его дожидавшиеся, клянутся и божатся, что ни звука из-за двери не доносилось, пока они там стояли. Как профессор заходил в помещение, видело несколько человек, никого внутри не заметили. Никто не входил и не выходил, пока студенты не устали ждать и не вошли без разрешения. Все в крови: стол, стул, пол, окно, стены.

— И об этом не трубят газеты и новостные программы на ТВ? — здраво усомнился я. — Такие истории разлетаются быстрее ветра...

— Один из студентов, — с напором продолжил сыскарь. — Начал биться головой об косяк, сразу же, как открылась дверь, причем молча. Еще одна студентка шариковой ручкой стала бить себя в грудную клетку. Третья побежала к окну и попыталась выброситься прямо через стекло. И так же резко, как на них накатило, так же резко выключилось. Девчонка с ручкой, девчонка с порезами от осколков, пацан с разбитой головой. А вот речь к ним вернулась только следующим днем. Они все дали подписку о неразглашении. Как и администрация. Если что и просочится, ректорат будет все отрицать. Но прямо здесь и сейчас действительно странным мне кажется то, что ты был в месте гибели одной жертвы, и знаком с другой.

Я протянул руки, сжатые в кулаки.

— Кресты близко, — махнул головой. — Вас ректораты покрывают, и не только они, видно, а я человек маленький. Спихнуть все на меня, и дело раскрыто. Удобно.

— Чушь не пори, — отмахнулся Сергей и будто сдулся. — Лучше расскажи, что ты про Пивоварского знаешь.

— Да ничего, он изредка ужинал у нас. Потом они с па общались. Отец наверняка сказал бы больше... Удар, на рабочем месте, два года назад.

Тут стоит сказать, отчего я с такой легкостью говорил и думал об уходе па из жизни: по правде, я так его смерть и не осознал. Не принял. Для меня он как бы укатил с ма во Францию или еще куда, заниматься исследованиями. Вот это было в его характере, не то, что внезапный переход в мир иной.

Я был на похоронах, видел тело. Но не видел в теле — па. Только костюм, сорочку, туфли, шейный платок.

Я быстро пересказал то немногое, что слышал от па о коллеге. Думая при этом о другом: допустим, огонь в гараже затер следы материальные и не слишком, верю. С оговорками, но верю. А что их стерло в кабинете, где погиб дядя Слава? Студенты затоптали? Дело ясное, что дело мутное...

— И тут, похоже, тупик, — расстроенно выговорил младший лейтенант. — Ты в любом случае, будь осторожен. И при любом подозрении на ненормальность происходящего — звони мне.

— Вот, кстати, об этом... — вздохнул я, натяжно улыбнувшись.

И приступил к пересказу отредактированной версии потопа в лифте.

Пока я вел свое "смонтированное" повествование, работник компетентных органов все больше хмурился. Будто на его открытое лицо тучки одна за другой набегали. К финалу они собрались в мрачную тучу, громыхнувшую:

— Заливаешь?

Я промолчал.

— Маленькая девочка топила тебя в лифте и пела песенку? — недоверие в его голосе можно было ложками черпать. — А потом куда-то делась, оставив в порезе от косички рыбью чешую, которую ты догадался сжечь?

— Девочка. Пела. Вода прибывала, — с расстановкой ответил я. — Чешуйка сгорела. Все так.

Про чешую эту упоминать не следовало, это я понял поздно. Но я старался соблюсти хронологию, потому и не "выпилил" эту лишку.

Сергей потряс головой. Для того, кто носит продукты предсказательнице бед, какой-то он был слишком недоверчивый.

— И полоски на гольфах навели тебя на мысль, что девочка пришла с прудов? С кладбища? Того самого кладбища, где: "Никто не забыт и ничто не забыто"?

Я отвечал коротким кивком на каждый вопрос, что звучали, как обвинения.

Он расстегнул портфель, достал из него свой "кирпич", он же — средство связи. Потыкал по кнопкам.

— Семен Ильич? — поглядывая на меня, парень приступил к передаче информации по цепочке выше — начальству.

Ничего не переврал, память у него оказалась отменная.

— Вот как? — выслушав соображения с "того конца провода", удивился он. — А Полюстровский? Есть, отработать версию...

Некоторое время по завершению телефонного разговора Сергей молчал.

— Подсказали про чешую и пруды? — спросил он после раздумий.

— Верно, — не стал отпираться я.

— Ты и твой советчик могли ошибиться с направлением, — милиционер потер лоб ладонью. — Три пруда в Полюстровском парке, наверное, не подходят, а вот то, что осталось от системы прудов дачи Кушелева-Безбородко, вполне. Каждый год там жмуриков со дна поднимают. Но мне сказано сначала отработать твою версию. А кто подсказал тебе, скажешь?

— Про дочку водяного парадник рассказал, — сдал одного из знакомых нечистиков: о таковых Сергей наверняка знает. — Но он, увы, плавает в вопросе: с чем стоит приходить к недружелюбно настроенному водяному. Я, признаться, рассчитывал на совет.

Сергей вскочил со скамейки.

— Купи хороший, свежий хлеб. И табак. Пойдем, знаю магазинчик недалеко. Гребень еще хорош для гостинца, но тогда и для русалок надо гребешков принести. Общаться надо, выяснять и разъяснять. Гадать, что в голову нечисти водной взбрело, я смысла не вижу. Тут не зеваку утянуть под волну, не шалость, не проверка на слабоволие. А что тогда? На тебя напали, ты вправе требовать ответа. Без угроз и хамства, желательно.

Я кивнул, тоже встал со скамейки. Вот это уже был предметный разговор, не то, что голые попы гадальных девок и водимые неведомо где табуны. Опять же, гребень купить всяко проще, чем лошадиный череп.

После пробежки по небольшим магазинчикам Сергей сообщил мне, что ждать будет в девять ноль-ноль у входа на мемориальное кладбище.

— Ты? Меня? — оторопел я.

— Руководство поручило отработать твою версию, — ответил служивый. — Если ты ошибся, то и другой вариант тоже. Всю первую половину дня при необходимости я выступаю твоим сопровождающим. Общаешься — ты, я слежу за соблюдением порядков.

— Чтобы не слопали меня вместо хлебушка? — кривовато усмехнулся я. — Мудрое руководство. Что я буду должен за услугу?

Когда я обувался перед выходом на встречу с младшим лейтенантом, Кошар озадачил меня фразой: "К любой даче отдача". Долг платежом красен, как сказал бы па. И с обоими, если задуматься, я был солидарен.

— По долгу службы... — начал было парень, но я его перебил.

— Вот по долгу я быть не намерен, не нужно мне долгов. Больше скажу, мне решительно непонятно, в чем ваша служба на самом деле состоит, и кому служит. И вовсе не уверен, что получу прямой развернутый ответ, задайся я этой целью. Без обид, Сергей. Повторюсь: за услугу с меня что причитается?

— Посоветуюсь, — вздохнул служивый, повторно проделал ряд манипуляций, чтобы пообщаться с руководством.

Итогом стало обещание отработать человеко-часы по новому профилю: что-нибудь сложное для обычных пожарных затушить, если возникнет в том нужда. Согласился, не раздумывая. Судя по скорости выдачи ценного указания подполковником — оно (указание) было заранее продумано.

С пакетами, где были гостинцы (в нескольких экземплярах), я ввалился домой до захода солнца. Быстро обернулся. И попал в лапы цепкие Кошара, пришлось пересказывать все до буковки... Разговоры уже утомлять начали, но нужны они были мне в первую очередь, потому я терпел.

На пересказ профессорской гибели овинник никак вообще не отреагировал. Не было ему дела до подобных пустяков: подумаешь, на одного человека стало меньше, так где-то новых прибыло. Зря только язык напрягал, пересказывая. А вот то, что касалось дочурки водяного, он впитывал, вперив в меня колючий взгляд.

— Долг знамый, долг правый, — путано одобрил заревой батюшка финал нашего с сыскарем общения. — В место непростое идешь, пригляд от законника не повредит. И вот что: помни, где ты, и кто там властвует. К огню живому не обращайся: душ неприкаянных, горемычных, погибелью лютой забранных, нигде более не встретишь. О том, что там под землею и травкою, лучше тебе и не думать...

— Но там же горит огонь, — устало наморщил лоб.

Я был на Пискаревском мемориальном кладбище, когда мне было пятнадцать, с родителями. И помнил вполне отчетливо вечный огонь в горелке. А вот чтобы мне там нехорошо было, тягостно — такого не припомню. Наоборот, я б сказал: там будто воздух наэлектризованный, как струна натянутая, дрожит, но не рвется, и в голове все становится ясно и четко. До прозрачности.

— Мертвый огонь, — тихо откликнулся Кошар. — Вот что... идем-ка в белый закуток с чугунным корытом, поучу тебя. Тряпки только все вынеси оттуда.

Это он про ванную, если что. Корыто — сама ванна, в которой я валяться не люблю, предпочитаю душ. Плитка там настенная и напольная белого цвета, видимо, чтобы нужность уборки сразу бросалась в глаза даже такому лентяю, как я.

Уроки по постижению (начальному, крохотный первый шаг) огня мертвого дались мне с натугой. Глубокой ночью, прокляв мысленно все и вся, я сумел вызвать на ладони малый всполох фиолетово-синего пламени. Ненадолго. Один или два удара сердца просуществовал проявленный всполох. Однако ж и это был прорыв.

— Не смотри через пламя там, куда завтра отправишься, — проговорил уставший не меньше меня Кошар. — Ни к чему это. Не нужно.

— А если погляжу? — откликнулся, зная, что этот совет заревого батюшки напрасен.

Да что там, лучше бы он его и не давал вовсе: тогда и искушения б не появилось.

— Ни к чему. Я сказал.

Сергей встретил меня перед павильонами. Уж не знаю, сколько по времени он меня ждал; я явился, как договаривались — в девять. Даже без пары минут, если верить часам, что были подарены мне родителем на шестнадцатилетие. А верить им следует: сколько передряг они со мной позже пройдут, в стольких и уцелеют. И ни разу не собьются с хода.

Он обозначил еще раз, что переговоры вести с обитателями прудов — мне, он следит за порядком. И очень надеется, что я не стану делать глупости. Обнадеживать милиционера я не стал, так как не люблю пустых обещаний.

Еще он передал послание от Семена Ильича, после которого я заподозрил того в родственных связях с одним знакомым мне овинником. Подполковник просил не тревожить покой усопших и помнить, что власть на кладбище принадлежит совсем не директору и даже не заведующему архивом. И что пруды, относясь к кладбищу, все же отдельная территория. Королевство в королевстве, и оба формально под юрисдикцией городских властей. И что мне необходимо учиться мух отделять от котлет.

Почему даже работники органов изъясняются со мной иносказаниями, я понять не смог. И махнул уже рукой, если честно. Решил так: или сам разберусь, или сгину, но тоже сам.

Более ценной оказалась краткая справка по самим прудам. Их выкопали из-за болотистой местности, для водоотведения. А еще земля для насыпей нужна была. Источники воды неизвестны, считается, что пруды наполняются осадками. Правда, это не объясняет почти не колеблющийся, не считая весеннего периода, уровень воды в обоих водоемах. Согласно иным источникам, не тем, что числятся в штате кладбищенских сотрудников, пруды питают два "особых" ключа. Очень может быть, один из них — редкая неугодица. Отсюда и "благосостояние" водной нечисти: с местным водником расплачиваются за редкую водицу откупами да отсулами. Столько-то вещиц или столько-то человеков за бидончик водицы. Товарный обмен.

— Это нормально? — изумился я. — Вы в курсе этих обменов и ничего не имеете против?

— Если человек дал свое согласие, нам ничего не остается, — насупился Сергей, которому подобная практика явно претила. — Слово сказано — все, нам не вмешаться. Это не только к водяным относится, это общее правило.

Я высказал, что думаю, про эти их правила, далеко не литературно, зато по существу. Мой сопровождающий покивал, не найдя возражений.

Мы постояли с минуту молча, глядя перед собой. В никуда.

— Пойдем, попробуем договориться? — с ноткой сомнения произнес Сергей.

Я подернул плечами, переступая границу, отделяющую живой город от города усопших.

Я не был намерен пытаться. И договариваться, если уж по правде, желания не имел. Я собирался выяснить, с этих ли прудов ко мне заявилась девчонка. Если здешняя малявка, то спросить: чего ей не сиделось под ряской. То бишь, узнать причину ее ко мне визита. Далее — по обстоятельствам. Гостинцы еще оставить собирался, независимо от результатов переговоров. Для того и покупались.

А ступив на землю тех, чьи факелы жизни прогорели до срока, выставил перед собой руку. Ладонью к лицу. И позвал огонь, что меньше других хотел быть — моим.

Что можно увидеть на кладбище? Не нашедшие покоя души, озлобленные и не очень — так мне думалось. Сонмы призраков тех, кто умер от голода, от болезней, от взрывов, от прочих ужасов войны. Тех, кто не сдался и пал. Пал, но не сдался.

Как духи великих, чьи памятники не пострадали от бомбежек. Великие полководцы: Суворов, Барклай Де Толли, Кутузов; изваяние самого Петра — хранили свой город в страшное время.

Полководцам нужны армии, так думалось мне по дороге к кладбищу. Где бы им быть, если не здесь?

Скажите тому, кто пережил блокаду, что памятники эти сохранились случайно, несмотря на обстрелы. Заодно скажите жителям Нагасаки, что раскопанный ими в развалинах "Ангел" тоже случайно уцелел.

Знаете... Любой маршрут по Петербургу включает в себя Эрмитаж, Дворцовую площадь, Гостинку, набережные, дворцы и каналы... У театралов свои маршруты, у любителей мистики свои, от дома на Гороховой до Ротонды и Башни грифонов. А мне думается, что любому приезжающему стоит выделить денек на посещение непримечательной станции Пискаревка. И двадцати шести гектаров памяти, что там расположены.

Взывая к огню мертвому, проявляя его на ладони, я ждал увидеть призраков. Воинов, женщин, детей. Но перед взором появилось совсем иное.

Я силился подобрать определение увиденному. Дымка? Туман? Марево? Хмарь?.. Пусть — хмарь, раз точного слова не отыскать.

Хмарь струилась, стелилась, клубилась. Хмарь собиралась в циклопические фигуры, а через миг распадалась ошметками. Миг — и многорукое туловище тянется, чтобы... Схватить? Растерзать? Осыпать ударами? Дотронуться кончиками пальцев до крохи живого тепла?

В абсолютном молчании раззеваются беззубые рты. В просветах глазниц и ртов — безоблачное небо. В небесной лазури нет теплоты, лишь неохватное безразличие.

Скрюченные тощие пальцы с птичьими когтями рвут воздух, скребут по безмолвию. И разлетаются рванью. Хмарь хлещет клоками, ярится. Вихрится воронками хмарных смерчей. Растекается жидким сумраком с проблесками серебра...

— Андрей? — обжигающе горячая рука на плече. — Идем?

Сбивается концентрация, гаснет огонь.

Передо мной: зелень прямоугольных холмиков и дрожащие алые капли бутонов.

— Идем, — буднично ответил я, разворачиваясь в направлении большего из двух прудов.

Он не так уж далеко от входа, в отличие от малого пруда.

Степенно кивнул ворон, сидящий на крыше левого павильона. Ворон сидел к нам боком, к нужному нам пруду клювом. Радужка вороньего глаза была — серебряная.

Сергей остановился метрах в трех от воды. Я не замедлил шага, подойдя к искусственному берегу. Разложил по каменной кромке гостинцы. Отступил на шаг.

— Здесь есть рыба, — обернувшись к милиционеру, сообщил я ценную информацию.

— Отлов запрещен, — меланхолично отозвался парень.

— И уточки плавают, — продолжил я выдавать важные факты из жизни пруда, глядя уже в сторону сплетения ветвей на островке в центре озера. — Будет очень жаль кипятить тут все. Рыб жаль. И птичек тоже жалко.

Деревья на острове — вроде как ивы, но не уверен, из меня тот еще специалист по флоре. Стволы широкие, приземистые, выстреливают в стороны длинные плети-ветви.

Серый камень обрамления, зеленые листья с травой, почти черная кора стволов в крапинках мха, темная, с зеленцой, вода.

— Птичек можно и спугнуть, — решил подыграть мне Сергей; сегодня он в форме, ремень, кобура — на нее он руку положил демонстративно. — А рыбок жаль, но они не по нашему ведомству.

Жест законника я подметил, столь же демонстративно повернувшись спиной к воде.

— Административное нарушение? — почесал я макушку.

— Большая уха-то? — задумался милиционер. — Не уверен. Прикроем. От административного — точно.

— Хватит ужо! — я еще раз повернулся, чтобы заметить, как забурлил водоворот между островком и берегом. — Ты! Как там тебя звать?! Это что за ерунду ты приволок? Где курица пестрая, где козлик черненький? Черный петух где? Где девка, кою никтось не поелозил? Фу, что за просители...

Из водоворота показался бровастый, бородатый и сильно злой мужичок. Кожа его была бледная, волосы и борода тусклые, зеленые глаза навыкате. Палец, загнутый, как знак вопроса, указывал на меня.

— Огневиком зовите, — спокойно ответил я, наученный в этом вопросе Кошаром. — И мне совсем не верится, что вы не поняли, кто я такой, и кто со мной пришел. И почему мы здесь.

Водяник яростно забулькал.

— Не люб ты тут, Огневик! Неугоден!

Хозяин пруда разогнул палец, начал крутить им: над пальцем возник водоворот, крохотный сначала, но быстро увеличивающийся в размере.

Я показательно скрестил руки на груди.

— Кхм, — сделал шаг вперед сыскарь. — Нападение, причем уже второе и без должного повода. Не советую.

— К каждой даче — отдача, — нагло стырил я фразу Кошара, распуская руки. — Просить я ничего не намерен.

И пламенный цветок на руке распустился по зову. Легко, будто я не бился над единственным его "лепестком" полночи. А сейчас — трепетал фиолетовыми и синими лепесточками, удивительно красивый.

— Твоему пруду не хватает кувшинок, — плавно опуская руку, я присел на корточки. — А я часть ответов, похоже, получил.

Неугоден — прозвучало едва ли случайно.

Цветок сорвался с моей ладони тогда же, когда и водяной вихрь с пальца водника. Они столкнулись над водою, почти у самого берега. Огненный бутон получил водный "стебель", в стороны полетели брызги, вверх пошел пар.

Копье, меч или хотя бы хлыст из пламени были бы куда как практичнее, и от огненного шара я б не отказался, однако же ни на что похожее я не был способен.

Пар стал моим союзником: он застил вид с воды. За ним, как мне хочется верить, сложнее было считать напряжение с моего лица. Еще пар практически скрывал от меня противника, но это не имело особого значения, ведь я уже выкладывался на пределе сил. Если водяной добавит что-либо к водовороту, мне нечего будет ему противопоставить.

Наша борьба стихий в изящной, почти игрушечной форме, выбирала из меня все силы. На стороне водника были опыт, умение и его пруд: пока не исчерпается до донышка вода, он сможет сражаться. И что-то мне подсказывает, водоворот — не предел его возможностей.

На моей стороне — лишь набравший заемной кладбищенской силы мертвый огонь да упорство.

Я знал, что неминуемо проиграю. И знал, что уйти от столкновения лестью или мольбами мне не позволит характер. Говорить я готов был только на равных. Гостинцы — жест, обозначение моих мирных намерений. Моей вменяемости, грубо говоря. Не подношение, не просьба, не умасливание.

Парадник с овинником блюли свой интерес: им я нужен был живым. Одному, чтобы дом его был безопаснее, второму — как источник тепла. Для служивых я еще не отыграл роль живца (или агнца, возможно перетекание одного в другое). Еще я нужен был ма, потому что сын.

Я же ответил на вызов, переданный мне малявкой. И я буду держать бутон мертвого пламени, пока не отключусь. Пока не паду.

Паду, но не сдамся.

Пока не...

— Кар-р-р! — хрипло, с издевкой прикрикнул на нас ворон.

Я качнулся от неожиданности, разорвав связь с цветком. Тот рассыпался лепестками, а те, не долетев до воды, распались на искорки, сверкнули бриллиантами капель в тающем водовороте. И пропали.

Вода на меня не хлынула, так что я позволил себе проморгаться. Кажется, пока удерживал связь со своим единственным оружием забыл о том, что люди моргают. Резь в глазах постепенно прошла.

Водяник напротив меня булькал, фыркал, тряс рукой. Та была покрыта волдырями, а до носа моего дошел запах тухлой рыбы.

— Поговорим? — злобно буркнул он, достав откуда-то здоровой рукой комок ила.

Водник плюхнул ком на пострадавшую конечность, уставился на меня. Так и тянуло сказать — вылупился.

— Два нападения, одному — я свидетель, — напомнил из-за моей спины голос милиционера. — Рыбки в порядке?

Это он, наверное, запашком обеспокоился.

— Насколько мне отсюда видно, только один рыб пострадал, — не удержался от колкости я. — Поговорим. Мне особенно любопытно, что за номер с пением вы мне устроили позавчера. Причины и цели сего выступления.

Заметил за собой дурную черту: когда я уставший, легко срываюсь на хамство, оставляя воспитание где-то вдалеке. А ведь общаться — если бы дошло до общения — я намеревался вежливо.

— Ерш те в ковш! — хлестнул по воде хвост, я не понял, чей, водяного или кого-то из его подчиненных. — Причина! Праскуня! Причина леща поперек хребтины давнось не отхватывала. Ты мне до икоты не люб, Огневик, смердит дымами аж досюда от тебя, да что уж — притопить бы рад. У-у, лещевка!

Это уже появившейся совсем рядом с островком малявке. Она выглядела похуже, чем в нашу прошлую встречу: никаких бантов, косицы неаккуратные, лицо все оплывшее, синюшное. Из уголков глаз непрерывно каплет что-то зеленоватое — слезы?..

— Порядок соблюсти бы, — встрял Сергей. — Как к кому обращаться, для начала. Мне же потом отчеты писать, они должны быть правильно оформлены.

За эту реплику служивый заработал от меня второй плюсик к отношению: первый был за то, что не вмешался, когда мы с водяником стихиями мерились.

— Карасичем зови, — надул щеки хозяин пруда. — Эта — Праскуня Карасична, токмо вся в мамку. Гонору — море, умишка — с песчинку.

— Узнаю вас, Праскуня Карасична, — дружелюбно помахал рукой девчонке я. — Будем сознаваться? Зачем водицу ценную лили, зачем след свой оставляли? Кто подсказал, кто дорожку ко мне показал? Про вокальные потуги не спрашиваю, сам грешен, подвываю в душе порой.

— Ты! — махнула косицами в сторону папеньки дочь водяного. — Пруд обещал, второй! Как докажу, что под силу мне! Ты вон пыжился-пыжился, да обтек. Я ж пошла по зловонию, да пожглась.

Я покачал головой: как же непросто с этими представителями фольклора общаться...

— Хронологически, сначала я столкнулся с вами, а затем уже с вашим родителем, — решил внести немного ясности в разговор.

— Ты! — зыркнула голубыми глазищами малявка. — Должен был стать тиной молчащей, вечным подручным. А ты! Пруд мне во владение за заслугу отдать. За избавление от вони. Из-под водицы он бы вышел не пахучим, не жгущим. Мертвеньким!

— Ладно, хоть не скотиной... подножной, — я обернулся к Сергею. — Похоже, к гостинцам книжку стоило приложить. "Отцы и дети" Ивана Сергеевича. В первом издании, где название через "ять". Или, возможно, что-нибудь из трудов Макаренко.

Пока я это говорил, с пруда слышались шлепки и писки. Наверное, шел воспитательный процесс при помощи леща.

Вот ведь: мы с нечистиками накрутили всяких думок об этом происшествии, а там всего-то дурь гонористой малявки. Никаких тебе сложных комбинаций, просчетов последствий, просто дележ территории. А я под руку подвернулся. Или под плавник?.. Не важно. Притопить "вонючку" огневика — и вся недолга. Подчинить дохлое тельце, как аргумент в семейных разборках. Милый ребенок, сама непосредственность.

Я подождал, пока странные звуки не прекратятся. Когда опять повернулся к воде, Праскуни над нею уже не было. Только водник, оказавшийся у самого края. С обеими здоровыми ручищами, не иначе — особая лещевая магия сработала.

— Праскуня — дура, и будет наказана, — очень серьезно и без лишних украшательств заговорил водяной. — Я, Карасич, признаю за своими прудами долг. Один долг. Назови, что хочешь за беспокойство и расплывемся.

— Два нападения, — методично напомнил сыскарь.

— Законник, имей совесть! — вспылил водник. — Он вонял! Я ж проснулся от вони нестерпимой.

"Кто б говорил"', — вертелось у меня на языке, тухлятиной продолжало попахивать.

— Я не злопамятен, — махнул рукой, больше для Сергея, чем для пучеглазого нечистика. — Один долг стребую и разойдемся миром. По-добрососедски. Не чиня затем друг дружке гадостей и помех. Уговор?

— Уговор. Что ты хочешь, Огневик? У меня под островом много всякого, ценного да дельного.

Я присел на корточки.

— Имя, уважаемый сосед Карасич. Я хочу имя твоей дочери, истинное и полное. И если, оказавшись в опасности, хоть тень подозрения промелькнет, что опасность пришла с твоих прудов — я назову это имя. В предсмертном проклятии назову.

Хозяин пруда открыл и закрыл рот, снова открыл, снова закрыл.

— Огневик в праве, — подтвердил Сергей.

— Кар-р-р! — добавил откуда-то сверху ворон.

С тоской во взоре и яростью в голосе Карасич нашептал мне на ухо имя дочери.

— А пруд у тебя красивый, — распрямился я, получив желаемое. — Раздолье рыбкам, птичкам.

— Лебедей заведу, — уныло откликнулся водяной. — Беленьких, как косточки. Или черненьких, как тоска. Заморских. Не решил еще.

Я понял: он уже вычеркнул из списка... живых — не совсем верное слово, скорей уж, существующих, имя своей дочки.

Мы ушли, не оборачиваясь.

Только у самого выхода, он же и вход, я остановился, склонил голову.

— Помощи не просил, но признателен. Вечная память павшим.

Кому сказал? Ворону? Хмари? Кому-то, кто остался неувиденным? Не суть.

— Блин, блин, блин! — однообразно, зато экспрессивно выругался Сергей, как только мы с ним отошли от кладбища.

— Оладушек, — с нескрываемой усталостью закрыл я эту "блинную". — Спасибо за участие в переговорах. Я домой, отсыпаться. Вечером на смену.

— Переговорах! — скривился милиционер. — На переговорах говорят, а не цветочки ал... синенькие запускают.

— Аленьких там без меня хватает, — помотал головой, борясь с сонливостью. — Серег, результат достигнут, у тебя еще время осталось свободное. Ты мне очень помог, с меня пожар. То есть, тушение... Все, я поехал.

— Там не только я помог, — очень тихо сказал все еще ошарашенный Сергей, когда я забирался в маршрутку.

Он был прав. Но ворону вряд ли нужно, чтобы я что-то затушил в его владениях. А если бы наоборот, то я готов был зажечь множество мертвых "бенгальских" огней, как только научусь. Но вряд ли кому-то на оставленной позади земле мертвых это интересно.

— А еще там общие душевые для дилерского состава, — выдавал очередную просветительскую байку для стажеров Вадик (он же Водяра) Коломийцев. — Как и всё, под камерами. Не только Бартош у нас делится историями из жизни казино, этим балуются, по-моему, все ребята и девчата из опытных. Вадик к нам пришел из крутого по Питерским меркам заведения, где и столов в пять раз больше, чем у нас, и условия для персонала отличаются. Почему ушел, понизив планку? Так Водяра же, этим все сказано.

— В душе?! — привычно уже вспыхнули щеки Овцы.

— В душе, в кабинках, в раздевалках, в столовке, на лестницах, ве-е-езде, — подмигнул Вадим, протянул указательный палец в сторону "недремлющего ока" над телевизором. — Чего ты удивляешься-то? Вон — помаши дяденьке ручкой. И, когда пойдешь пи-пи, тоже не забудь помахать.

Оленька заалела щеками с новой силой, втянула голову в плечи и предприняла попытку вдавить тело в диван.

А душевые у нас так-то тоже в наличии, по одной кабинке на раздевалку. Если не брезговать, в сезон отключения горячей воды выручает. Хотя я лентяй, мне проще под холодным душем постоять, чем таскать на смену банные принадлежности. А так — в стаффе можно под утро столкнуться с Ханной Луккунен в потертом коротеньком халатике и с полотенцем на голове. Волосы у нее короткие, сохнут быстро, так что душ она принимает каждую свою смену. К счастью, Ханна в другой смене, и пересекаемся мы нечасто, на подработках. К счастью, так как доброе прозвище Ноги дано ей не за длину нижних конечностей, а за их повышенную волосатость, не скрываемую плотными черными колготками. А халат позволяет разглядеть еще и руки, густо покрытые длинными темными волосками, что обычно скрыты длинными рукавами рубашки. В запа́х я не заглядывал, но что-то мне подсказывает, там тоже найдется лишнее в плане волосяного покрова. И над Ханниной губой верхней, если приглядеться, видны усики.

— Ну и там отдельно камермены по столам отсматривают, и отдельно охрана от общих видов тащится, — Водяря расплылся в сальной улыбке. — С охраной дилерам тереться нельзя, но если втихую, то ничего за это не будет. Одна девица там работала — ух... Так вот, лучший пост в смене — на камерах. Сидят, смотрят шоу в режиме реального времени: на одном экране боевичок, на лестнице прессуют кого-то за попытку выноса, на втором — стриптиз в раздевалочке, на третьем — порнушка в душевой. Потом кто-то из руководства догадался поставить прям в душевой автомат по выдаче презиков. Обалденно успешный автомат. Но его быстро убрали, всего два месяца и простоял. И все два месяца на самом автомате и на доске в дилерской были прилеплены распечатанные объявы: "Уважаемые коллеги! Будьте так любезны, выбрасывайте использованные резиновые изделия в урну. Уборщицам совершенно не нравится их за вами убирать".

Реакцию стажеров я ждать не стал, ушел переодеваться. Когда-то я был на их месте и глубоко задумался, реальная это история или вымышленная? Воспаленный водярой мозг Коломийцева может и не такое выдать. Спрашивать-то бесполезно, он будет бить себя пяткой в грудь и доказывать, что истинно так оно все и происходило.

А выйдя, чуть не столкнулся с Луккунен, пять минут назад вспомянутой. Посторонился, придержал дверь. "Скр-бэм-скр-бэм", — прозвучали изношенные, потертые черные туфли. Похоже, расклеилась подошва. Не знаю, как Ханна живет, что ходит в этой убитой обуви с самого открытия. И на что она тратит зарплату. И почему не получает выговоров и штрафов за несоответствующий внешний вид. Не мое это дело.

Закрыв дверь за Ханной, я обнаружил, что экзотики в нашем дружном коллективе прибавилось.

— Приветствую всех! Меня зовут Тамара Шах, и я с этой ночи буду работать с вами, — без какого-либо акцента представилась беловолосая индианка. — До этого я работала в покер-клубе, но правила общего зала знаю.

Я не шучу: к темной, с медным оттенком, коже, темно-карим глазам, чуть приплюснутому носу и чувственным губам прилагались совершенно белые волосы, брови и ресницы. Еще у экзотики были большие и оттопыренные уши.

— Бельский, — помахал папкой Антон. — С Шаевой и Шах в ВИП. Нужен прогон по всем столам. С отчетом. Условия те же.

— Их уже две на тебя одного, — с придыханием проговорила Кононова, прижавшись ко мне со спины. — Поделишься?

— Так разве я не уже? — полушепотом спросил я Аллу, обернувшись к ней вполоборота. Лошадь состроила разочарованное лицо и покачала головой.

Я дошел до доски, прошелся взглядом по графикам: Луккунен в этом месяце работает три через один, в другую смену переведен Шипко, у нас обновление в лице Шах. Подшипник гад, даже не сказал ничего, когда были в бильярдной. Впрочем, потому и не сказал, наверное, чтобы не заставили проставиться на дорожку — год ведь бок о бок отработали. Сроднились, можно сказать.

— За июль получишь премию по первой категории, — когда народ дружным ручейком потек в зал, пообещал мне пит-босс. — Рекомендацию я передал, Ненад и Драган подписали, осталась резолюция от Филиппа. Ожидаем его на днях из Грэйт Британ.

Филипп — это наш генеральный менеджер, если что.

— Шах и мат, — развел руками я. — Дамы, вперед.

— Шифоньерчик-то жжет! — прыснула зависшая у выхода Обуреева. — Второе прозвище подряд. И так четенько! Хотя я б назвала ее: Ушастик. Или Ухи. Или Слоник.

Два раза в сутки незаведенные часы показывают правильное время — это я не про прозвища, а про "жгущего Шифоньерчика". Майе то "жжет" просто к слову пришлось, а меня передернуло. Сразу почему-то вспомнился совет Кошара, выданный после рассказа об утренних событиях: "Вот девку поелозить тебе б в самый раз. И в баньке попариться. Тебя неживое касалось, да огонь мертвый ты палил. Банька да девка — живое к живому, жар к жару". Прямо про любимую мной сауну сказал. Жаль, трудовые будни посещению препятствовали.

И намеки Аллы... А ведь так хотелось спокойно отработать тихие ночи будней, без лишних нервов и — особенно — без небывальщины. В привычной, пусть и не совсем здоровой, обстановке провести две ночи. Прокоматозить вторник, день между сменами, и залить алкоголем и смехом утро среды. Неужели я так многого хотел?..

— Андрей! — за рефлексиями я прощелкал момент, когда новенькая Тамара уже преодолела лесенку, а чуть менее новенькая Оля уперла мне палец в грудь.

А будь это не палец, а какой-нибудь ритуальный ножик?

— Андрей, — повторила она потише и немного растеряно. — Я тебе совсем не нравлюсь? Ты меня отправил к Алле учиться бильярду — зачем? Она мне такое предложила... Я не... Она не... Я...

Спокойно отработать тихие ночи тихих, растак его, будней!

— Ба! Поздравляю, дитя мое, да у тебя Стокгольмский синдром.

На лесенке было темновато, но мне хватило, чтобы разглядеть ее запрокинутое, вытянувшееся в непонимании лицо.

— Сходи потом в библиотеку, просветись. Смотри: бедная Овечка вдруг обнаружила, что вокруг нее стая волков и парочка таких же беззащитных, как она сама, барашков. Один волк напугал ее особенно сильно, но постепенно она убедила себя, что волк так грозно рычит, чтобы помочь Овечке поскорее влиться в волчью стаю, сменить, так сказать, шерстку. Очевидно, из симпатии, с чего же еще? Но вот в чем дело: волк рычит, потому что ему пообещали прибавку к зарплате, а на тебя он чихать хотел. Так что бедной Овечке стоит поискать помощи у пастуха. Впрочем, пастух и сам заинтересован в Овце. Чтобы ты не запуталась: пастуха зовут Ненад. И с ролевыми играми — к нему, пожалуйста.

— Ненад... Я боюсь Ненада, — Оленька опустила голову, выслушав мой зоологический монолог.

— Это тоже не ко мне. Давай, цокай копытцами, не задерживай долбанный учебный процесс.

Я ни разу не мужчина девичьих мечт. И не верю во всякие там "любовь вопреки", "страсть поневоле". Просто дурашка запуталась, бывает. Проходит.

Тонкие каблучки застучали по ступенькам.

Новенькая неплохо справлялась. Поначалу порывалась сдавать карты непривычно глазу: положив на стол колоду, она левой рукой эту колоду придерживала, а пальцами правой "метала" по сукну карты. Причем из-за высокого (почти с меня) роста ей приходилось горбиться, чтобы этот способ раздачи осуществлять.

Сначала я заставил Олю показать раздачу с колодой в руке, а затем уточнил у Тамары, откуда такая манера. Оказалось, так сдают в стад-покере. Кивнул, порекомендовал тренироваться чаще и больше, в идеале даже дома, чтобы выбить одну привычку, заместив другой. Учиться с нуля проще, чем переучиваться, когда действия уже вбиты в подкорку и осуществляются на автомате.

В принципе, этот момент был основной придиркой. Ну и двигала стеки по сукну Тамара топорно. В подсчетах она была на голову выше Овцы, так что — в зал выпускать можно.

Оленька по-прежнему вгоняла в уныние, но косячила уже намного реже. И, что важнее, сама осознавала, когда накосячила.

В общем, когда Тоха спустился узнать результаты наших занятий, я с чистой совестью сдал этих дев ему с рук на руки и свалил из учебной преисподней. Антон лучший в устных ставках, ему и шарик в руки. А мне бы чайку, да в нормальный зал.

За труды мои великие мне дали двойной брейк (понедельник нерыбный день в плане наплыва клиентов). Я сходил поесть, выпил, как и собирался, чаю. Даже воздухом ночным успел подышать: окно в нашей раздевалке в летнюю пору всегда приоткрыто, к нему стягиваются как курильщики, так и те, кого обкурили до омерзения в зале. Такие высовывают корпус наружу и дышат, дышат... Курильщики в такие моменты стараются быстренько затушить свои сигареты и испариться, не звери же.

Я уже выхватил свою дозу кислорода и собирался уходить в стафф, когда к окну подошла Луккунен. Я еще в раме торчал, но понял, что подходит ко мне именно она — по звуку. "Скр-бэм-скр-бэм". Есть у меня предубеждение против курящих девушек, но в Ханне собрано столько отталкивающего, что, в целом, без разницы.

Я затормозил, поняв, что не так, что царапает: Луккунен курит, но от нее не пахнет куревом. Совсем. Можно подумать, что я принюхался на работе настолько, что не отличаю, но как раз-таки наоборот, отличаю запах курящего от некурящего на раз. От Ног же пахнет мускусом и чем-то неопределимым, неприятным, отдаленно похожим на мокрую шерсть. Но не табачным дымом.

"Тыш-тыш-тыш", — чиркала Ханна пальцем по колесику, но зажигалка не срабатывала. — "Тыш-тыш-тыш". Я стоял рядом, спросить помощи или сходить в стафф, найти курильщика с работающей зажигалкой — любой бы так сделал. Но Ноги ни с кем не общалась. Изредка делала исключение для Шпалы в виде шепота из-под опущенной челки: "Привет".

"Тыш-тыш-тыш".

Шпала — тоже курильщик. Он старается отходить в сторону, щадя мой некурящий нос, но он не расстается с портсигаром. На портсигаре декор: теснение на бересте с изображением двух волков и смешанного леса. Про бересту — это он сам говорил.

От Шпалы тоже нет этого раздражающего запаха. Вопрос: как я этого раньше не заметил? Вопрос второй: почему так? Ответ на оба вопроса: а черт его знает.

"Тыш-тыш-тыш".

— Дать огоньку? — спросил, стараясь не выдать голосом антипатию.

К Ханне и без меня плохо относится чуть ли не каждый первый. Мне было лень доставать зажигалку из кармана уличных штанов, те в шкафчике лежали. Уроки Кошара желательно почаще отрабатывать. Так почему бы и не оказать микроскопическую услугу Луккунен?

Она зыркнула на меня недоверчиво, затем резко кивнула.

Я убрал руку за спину, якобы доставая зажигалку. Прикинул, смутит ли ее отсутствие звука при зажигании. Решил, что плевать на ее смущение. Осторожно зажег язычок пламени над ладонью, протянул руку к Ханне.

И тут я перевел взгляд с огонька на лицо Ханны, приблизившей сигарету — и лицо — к огню.

Не лицо — морду.

Чего мне стоило удержать на физиономии покерфэйс, а над ладонью — трепещущий огонек, сложно передать словами. Похвалюсь: я справился с этой задачей. Возможно, мне помогло то, что проявившаяся мордочка выглядела куда как симпатичнее, чем привычное Ханнино лицо. Цвет глаз — красное золото. Черный блестящий носик на вытянутой вперед мордочке, острые черненькие ушки. Серебристые усики. Трехцветные ворсинки меха: кончики черные, серединка белая, а основание серое. В острых зубах торчала даже не сигарета, а нечто среднее между самокруткой и сигарой со слабо светящимся знаком в виде двух скрещенных линий там, где положено быть фильтру у обычных сигарет. Луккунен прикурила, отодвинулась. Снова стала привычной, некрасивой, угловатой девушкой.

— С-спас-сибо, — сказала она.

Не заикание послышалось мне в этом простом слове, а лаянье. Впрочем, это уже скорее я сам себя накрутил.

Я коротко кивнул и ушел в стафф. Почему не выбежал с криком: "Там лис! Лисица! Пушной зверек в раздевалке!", — а молча примостил свою тушку на край дивана? Потому что легко представлял встречный вопрос: "Лис — полярный?" — и я такой в ответ: "Нет, чернобурый". И мне бы с сочувственным видом покивали, попросили бы чуть меньше принимать на грудь до смены, чай — не Коломийцев.

И вообще, что за дискриминация? У меня дома обитает манул, который не совсем манул, так мне ли наезжать на милую лисичку, которая прикидывается страшненькой девушкой? Жаль, не рассмотрел ее подробнее: я к животным вообще отношусь с симпатией. Даже большей, чем к подавляющей людской массе, со списком исключений, разумеется.

В зале меня поставили инспектором на открытый для единственного игрока блэкджек. Это обещало быть скукой смертной, но окупалось тем, что дилером за стол встала Бартош. Я уже упоминал, что шафл в ее исполнении — это красиво.

У нее изящные руки с тонкими пальцами, и абсолютный контроль над этими пальцами: ни одного лишнего, случайного движения, никаких огрехов. Скорость ее работы на блэкджеке — это и вовсе что-то космическое. Таша считает сумму карт чуть ли не раньше, чем следующая карта перевернута, а достает она их из шуза с быстротой молнии.

Шуз, он же каблук, он же башмак, он же ботинок — это устройство, в которое вкладываются шесть тасованных колод после подрезки. Так, я перебрал с тренингами, Арктике-то точно не нужны мои поучения. Особенно на "джеке" — это ее коронный стол.

Год назад, когда я был таким же свежим мясом, как и нынешние стажеры, я спросил у Жана, может ли кто из пит-боссов сдавать быстрее и четче, чем Бартош. Ответ был прост и однозначен: нет. Еще он тогда посоветовал не пытаться подкатывать к этой миниатюрной блондиночке, не тратить время понапрасну.

Помню, я тогда возмутился: меня стиль и качество работы восхитили, а не работница. Хотя вообще-то она хороша: ладно скроена, волосы — свои, а не результат трудов парикмахера, как у Бореевой. Светлая кожа, тонкая кость. Светло-серые глаза и светлые пушистые ресницы. Если уж придираться, то нос и губы тонковаты, но все прочее — весьма приятно глазу.

И характер стального слитка, лежащего под тонким слоем пушистого снега: Арктика холодна, отстранена от всех и вся, кроме своих книжек, ее мнение бесполезно подвергать критике.

— Андрей, — услышал я сбоку голос пит-босса Иры. — Не удивляйся. Стол открыли для счетчика.

Второй раз за ночь ко мне незаметно приблизилась девушка — позорище, в полный двухметровый рост! Конечно, покрытие скрадывает звуки шагов, но глаза-то мне на что?..

— Сто процентов? — вслух удивился я другому. — Что счетчик?

— Ага. Его Тоха узнал, потому и смылся, чтобы не спугнуть гуся залетного, — глаза Ирины сияли предвкушением. — Бартош уже в курсе. Наслаждайся шоу!

— Погоди, — притормозил я собравшуюся уходить Иру. — Антон сказал, что денежку мне насчитают по первой категории. А у меня третья, и разговор был вроде как про вторую. Уточняю, чтобы губу раньше времени не раскатать, и не поймать птичку обломинго потом.

— На первую инспекторскую он тебя двигает, — пожала плечами пит-босс. — Не знаю, что он там тебе говорил, но я слышала про Д-И-1.

— Благодарочка! — улыбнулся я искренне: с Ирой легко общаться, приятно. — А чего этого перца сразу в блэк-лист не внесли, раз опознали?

— Не-е-ет, — протянула она: будто в сироп окунула. — Так не интересно. Идет, испаряюсь.

Все то время, что мы болтали, Бартош стояла неподвижно, как изваяние, перед шестью колодами, разложенными аккуратными дугами.

Клиент наш, пришедший со стороны бара, швырнул пять тысячных купюр на размен по сто и пятьсот. И начал раскладываться: поставил борсетку, достал из нее серебристый портсигар (мне сразу вспомнились "волчий" портсигар Находько и серебристые усы Луккунен). Вытащил записную книжку с прикрученной к ней ручкой. Получив свои фишки, махнул рукой барским жестом.

Таша перевернула срезкой колоды рубашкой вверх, начала большой шафл. Я невольно залюбовался: вроде же ничего особенного, все могут научиться тасовать карты, но мало кто сделает это так технично, как Бартош.

Подоспела официантка с чашкой чая и подносом бутербродов. Клиент, грузный мужчина с сединой в жестких волосах, местами стоящих торчком. Обрюзгшие щеки, презрительно изогнутый рот. Да, такого сложно не узнать, единожды столкнувшись.

— Зажигалку, — велел он официантке; раскидал на два бокса по сторублевой фишке. — Сдавай.

С тихим шелестом быстро легли карты. Понеслась скоростная игра: игрок быстро командовал, карту ему, делать ли сплит или дабл; Таша столь же быстро реагировала. Он улыбался, пил чай мелкими глоточками, пока она замешивала карты после выхода срезки.

Второй шуз — еще быстрее первого. Игрок выкурил сигарету, оставил окурок в пепельнице.

На третьем шафле подбежала официанточка с подносом, на котором стояли собранные бокалы, пустые и не до конца допитые. Потянулась к пепельнице — забрать грязную. И совершенно случайно уронила с подноса бокал с недопитым пивом.

— Простите, извините, мне так жаль! — залепетала девочка, спешно затирая расползающееся мокрое пятно.

— Потеряйся! — рыкнул на бедолагу клиент.

— Смена стола, — ледяным голосом объявила Бартош.

На новый стол улыбающаяся исподтишка (чтобы дорогой клиент не разглядел) Ирина перевела их в неполном составе. Сообщила, что новые колоды, как и положено при переходе на другой стол, распечатают прямо перед уважаемым посетителем, буквально через несколько минут. А дилеру пора на брейк, ее заменят. Тоже через несколько минут.

Клиент терзал челюстями новый бутерброд: свежий чай и свежий перекус бар принес за счет заведения, в знак извинения за доставленное неудобство.

Ташу заменила Алия. Судя по озорным смешинкам в уголках ее раскосых темных глаз, Ах-Ах была в теме.

Шуз, второй... Алия замешала почти все карты на третий, как из тасуемой пачки вдруг нечаянно вылетело несколько карт. Так неудачно, что упали они аж за пределы стола, только одну, шестерку треф, зачем-то поймал в полете клиент.

— Смена карт! — объявил я со всем прискорбием, на какое только был способен. — Нам очень жаль, по правилам казино при падении карт на пол обязательно следует замена.

— С-с... — прошипел наш дорогой гость. — Смените.

Шесть новых колод опять пришлось подождать. Я даже забеспокоился, что меня могут подменить, и я не досмотрю представление до конца. Обошлось: Ира или мне благоволила, или решила, что я достаточно наотдыхался до этого, но место инспектора на "джеке" осталось за мной.

Смена шести колод, раскладывание, разравнивание, чтобы были видны номинал и масть каждой карты. Бартош одним движением делает идеальную дугу, без надобности в поправках, но Бартош такая одна. А Алия никуда не спешила. Большой шафл, стандартный шафл.

Шуз, второй. На третьем Алия — конечно же, по неосторожности! — уронила "столб" из шести колод.

— Как же ты так неловко? — пожурил ее. — Делай теперь снова большой шафл.

— Менеджера! — ударил кулаком по столу клиент.

— Ай! — вскрикнула Ахметова. — Ах...

Только что собранные после большого шафла карты от "испуганного" толчка разлетелись в разные стороны.

— Ай эм э манэджэ, — сообщил Пол, подошедший так своевременно, что глупо было бы и это записать в случайности. — Вай а ю скэрин вис дилэ?

— В зад я имел и вис дилэ, и тебя, дрыщ англикосовский, и все твое казино нищебродное, — сорвался клиент: не на крик, он каждое слово выговорил тихим, безэмоциональным голосом.

— Дрыщ? — вскинул брови похожий на жердь английский джентльмен. — Какое забавное слово, надо запомнить. А вам я вынужден закрыть вход по причине непристойного поведения. Хорошей вам ночи.

Год назад, после открытия, когда мы познакомились с Полом, он совсем не говорил по-русски, и надеялся обратить нас — сотрудников — к изучению прекрасного языка Великобритании. Но дело не пошло. Пол принял этот вызов судьбы, забросившей его к неотесанным дикарям, и выучил "русиш". Продолжал брать уроки произношения, уже вполне свободно говоря, за что заслужил как минимум от меня глубокий респект.

— Ир, ты сама доброта, — восхитился я, когда дорогого гостя ветром сдуло, и пит-босс пришла закрыть флот и отпустить нас с Ах-Ах на отдых. — Добрейшество! Дала человеку от души наиграться.

— Мы ему и хлеб-соль-сыр-колбасу подали, — Ирина поиграла плечами, размяла шею. — Не выгнали в ночь без объяснения причин, приняли гостя, как полагается. Кто знал, что гость такой грубиян?

— Действительно, кто? — хихикнула Алия. — А пострадавшим от грубияна будет молоко за вредность?

Ира сверилась с часами.

— Знаете что, пострадавшие, через полчаса двигайте по домам, как раз мосты начнут сводить, — предложила пит-босс. — У нас тут вон, полторы калеки на все столы. И в стаффе будете, передайте, что еще троих могу отпустить.

— Ок, босс! — предприняла попытку повиснуть на Ире Алия. — Ты лучшая, босс!

Увы, Находько и Митин не вошли в число досрочно уходящих: у одного были назначены какие-то дела поблизости на утро, второму, пока думал, не хватило мест.

Я даже отчасти порадовался, потому как у меня в шкафчике стоял пакет с гостинцами для водяного с Фонтанки. И я прям голову ломал, как бы эти гостинцы передать так, чтобы товарищи не сдали меня в дурку. Исключительно из лучших побуждений.

— Э-э, — протянул я, глядя на стоящую перед казино девушку.

Когда я прощался с народом, Луккунен была в стаффе: тоже одетая в уличное, она наливала в одноразовый стакан водичку из кулера. Я спросил Ах-Ах, не нужно ли ее проводить: одинокая девушка в пять утра — опасно так расхаживать. Выяснил, что Алию проводит Денис Левентис, им по пути. Спросить, нужно ли сопровождение Ханне, мне и в голову не пришло.

И вот она — стояла перед выходом, убрав руки в карманы видавшей виды джинсовки, с рюкзачком за спиной. И я, гадающий, как она ухитрилась очутиться тут, не обгоняя меня на лестнице. В окно выпрыгнула?

Я поднял голову, нашел за деревьями настежь раскрытое окно раздевалки: этаж второй, но потолки в здании высоченные. А лисичка — это вроде как не кенгуру...

— Ханна, ты кого-то ждешь? — я решил, что стоять перед выходом вдвоем, мозоля глаза охране, глупо.

Луккунен резко кивнула, затем еще резче дернула подбородком вперед.

— Мне — в ту сторону, — я махнул рукой направо, вдоль Кленовой. — А тебе?

Не затруднив себя ответом, Ханна зашагала вдоль здания. Я двинулся следом, вздыхая и покачивая головой.

За свою недолгую дилерскую карьеру жизнь ни разу не сводила меня за одним столом с Ногами, так что я не знал, как она говорит с клиентами, как проговаривает выплаты, ставки и всякие там: "Сплит? Дабл? Много!" — на том же блэкджеке. Но если она и в работе общается так же, как вне ее — я вообще не понимаю, за что Ханну держат в штате. За остроту зубов?..

— З-за Волчье п-поле, — остановившись на пересечении Кленовой и Замковой, почти под стенами Инженерного замка, сообщила мне моя попутчица цель своего путешествия.

Я напряг мозг: где-то я слышал это название "Волчье поле", причем буквально недавно. Вспомнил: это Мал Тихомирыч так назвал место нашей со служивым воскресной встречи. Площадь возле Финляндского, ранее Финского, вокзала, и окрестности.

— Нам по пути, — смирился с неизбежным я.

— З-знаю, — махнула челкой Луккунен.

Мы почти вышли к набережной, и я озадачился по новой вопросом передачи гостинцев: как это провернуть при Ханне?

— Нах-ходько, — обернулась на каблуках Луккунен. — Друг?

Вопрос был хороший. Злободневный. Я гнал от себя мысли, что мой приятель может оказаться немножко не человеком, если дать ему прикурить да глянуть, как на Ноги. Кем тогда? Животным? Оборотнем? Какие там еще варианты-то есть?.. И вытекающий вопрос: дружба между зверем и человеком — возможна? Или даже так: между хищником и его трапезой? Может, чтобы было вкуснее кушать, сначала трапезу следует... приручить? Приправить фэнтезийным содержимым мозги, попарить в баньке, чтобы мясо стало нежнее?

— Друг, — с уверенностью ответил я, отметая весь нафантазированный бред.

Пока не доказано обратное, Шпала — мой друг. Я ничего, кроме добра, от него не видел.

— Можешь меня с-с ним?.. — она зависла, кажется, подбирая формулировку.

— Он женат, — поспешил внести ясность в деликатный момент.

Ханна замотала головой.

— Нет! Говорить. Мчать рядом. В ночи, — оказалось, страшненькая, угловатая Луккунен может быть романтичной. — Не вдвоем, не вместе. Рядом.

Еще недавно я решил бы, что Ханна хочет вступить в байкерский клуб, с которым периодически гоняет на механическом звере Макс. По ночам в основном гоняет, когда трассы относительно пусты.

"Ну их, эти прятки, псу под хвост. Или лису. Полярному", — решил я. Мы вроде как оба не совсем те, кем выглядим. Ханна — чернобурка, я — огнетушитель.

— Это потому, что он — как ты? — спросил я, внутренне подбираясь: далеко не факт, что она отреагирует дружелюбно, я прежде опыта общения с лисичками не имел. — Ханна, я видел твою... другую личину.

Я смотрел, как заостряются ее и без того резкие черты лица, как наливаются кровью глаза. Как подается вперед корпус, как плечи уходят вперед, и спина скругляется.

"Доброхот из страны непуганых идиотов, сейчас тебя тупо сожрут. И поделом", — костерил я себя, готовясь принять бой. Пустынные улицы, раннее утро, я и горячая финская девушка неподалеку от набережной реки Фонтанки, в водах которой, в случае моей неудачи, с радостью припрячут мои бренные останки.

Она преодолела метр пространства, отделяющий нас друг от друга, одним смазанным движением. Распрямилась, вытянула руки вдоль тела. Запрокинула голову, обнажая горло.

— Убей, — не знаю, чего в ее голосе было больше: ярости или тоски.

— Тише, тише, — как можно размереннее произнес я, чуть оправившись от шока.

Я ведь биться за жизнь собрался уже, а не отнимать чужую. На ровном месте.

— Ханна, я не собираюсь причинять тебе вред, — нескладная, неказистая девушка продолжала стоять с подставленным горлом. — Возможно, я как-то не так выразился, расстроил тебя. Успокойся. Никому не нужно умирать. Никаких глупостей. Я — не враг.

— Не с-сын Керейт-тар? — она дернулась, опустила наконец голову, всмотрелась в меня так, будто дырки в черепе взглядом просверливая. — Дал огонь. З-закрыт оборот. Ты лжешь? Лучше смерть, чем в лапы золотых!

Последнюю фразу она выкрикнула, позабыв про заикание.

— Я по батюшке Дмитриевич, а мать зовут Богдана, — начал я по пунктам опровергать обвинения. — У ма редкое имя. Не спутать с твоим Кере... что-там. Про этого... эту Керь я слышу впервые в жизни. С огнем вышло случайно: был рядом, решил помочь. Оборот — это вообще не ко мне. Я не лгу, все, мною сказанное — правда. И уж точно я не хочу ни в какие лапы тебя отдавать, ни в золотые, ни в титановые.

Из Луккунен будто бы вынули стержень: она покачнулась, осела. Я кинулся было подхватить: тротуар грязный, но не понадобилось. Она села на корточки, обхватила себя руками, начала раскачиваться из стороны в сторону. Издала странный звук, похожий не то на всхип, не то на скулеж.

Мне совсем несвоевременно вспомнилось, что где-то тут в давнишние времена, еще до шведских владений, были финские деревни. Или дальше? Вот так потянет эрудицией блеснуть, и сам себя физиономией в грязь.

— Мне побыть с тобой? — спросил я в растерянности: как-то не приходилось мне бывать в подобных ситуациях, не умею я утешать девушек.

Не говоря уж о девушках-оборотнях.

Ханна замотала головой. Я не стал гадать, то это девчачье: "Нет", — которое следует воспринимать как: "Конечно же, да!" — или это был всамделишный отказ. В моих интересах было нет, которое нет. Его я и выбрал.

— Я отлучусь минут на несколько, — сообщил я расстроенной финке. — И вернусь. Не уходи никуда, пожалуйста.

И устроил себе короткую утреннюю пробежку вдоль Фонтанки. Остановился, не добежав чуть-чуть до ремонтируемого Пантелеймоновского моста. Повертел головой: никого, ни машин, ни прохожих, ни дворников. Поставил пакет с гостинцами на гранитный парапет над птичьей статуей.

— Не серчай на меня, водяной дедушка, — по наущению Кошара выпалил в прохладный утренний воздух. — Обиду нанес по незнанию. Принес тебе да твоим девушкам малость малую, но в воду не брошу, чтоб никого не пожечь.

Эту речь овинник меня заставил репетировать перед зеркалом в прихожей, и велел, чтобы на сей раз без огненных цветочков и прочего самоуправства. Мне пришлось согласиться с тем, что хамство с моей стороны имело место быть. И потому оттарабанил, как по писаному.

Темная вода лениво плескалась, не снисходя до ответа.

Я пожал плечами.

— Худой мир лучше доброй ссоры, — добавил я все ж таки отсебятины. — Я побегу обратно, меня девушка ждет.

И побежал, хотя совсем невелика была моя вера в то, что Ханна меня дождется. Ее уход меня бы не расстроил, хотя про неведомую Керь и каких-то золотых разузнать хотелось бы. Не люблю, когда мне говорят: "А", — а весь остальной алфавит предлагают отыскать самостоятельно.

Но нет, Ханна нашлась на набережной неподалеку от того места, где я ее оставил. Она стояла, облокотившись на решетку, глядя на забранный лесами Михайловский замок. Пришла в себя, значит, пока я отбегал.

— Меня иногда т-туда т-тянет, — призналась девушка.

— В замок? А меня порой тянет спрыгнуть с моста, — я показательно зажег над ладонью огонек. — Водные обитатели меня сильно не любят. Лучше в замок пробраться, чем камушком на донышко.

Ханна боязливо глядела на огонь, но растянула губы в подобие улыбки, услышав про донышко.

— Идем?

Она кивнула и зашагала — теперь не передо мной, а по правую руку, как бы отделяя воду от меня.

Еще не пришла пора августовских чернильных ночей, небеса, укутанные дымкой облаков, еще серы. Воздух прозрачен. И потому фигурка в черном и сером, подскочившая к оставленному мной пакету и решившая его спереть — видна была отчетливо.

— Зараза, стой! — выкрикнул я, срываясь на бег.

Вот же пошли люди: даже внутрь не заглянул, а вдруг там что-то нехорошее? Скажем, голова, отделенная от туловища?..

Меня обогнала размытая от скорости Ханна, только и мелькнули подошвы.

"Ура! Погоня! Адреналин! Приключение!" — возрадовалось во мне нечто первобытное. И почти сразу скуксилось: погоня завершилась менее, чем за минуту. Ноги у Луккунен оказались не только шерстистые, но и нечеловечески быстрые. Подросток — это я увидел, добежав до места действия — убегать рванул туда, откуда шел, по набережной реки Мойки. Вот через ограждение его и перегнула Ханна, одной рукой перехватившая запястья парнишки, локтем второй упершись в спину беглеца. Пакет, из-за которого мы устроили утренние догонялки, стоял у ног Луккунен. Кажется, ему (пакету) досталось: из уголка вытекала водичка.

Я походя порадовался, что она сочла меня опасным и попыталась перекинуться, чтобы напасть. Не смогла, впала в отчаяние, пошла на убой. Ринься она на меня как есть, и исход сшибки был бы не очевиден. Да, на моей стороне какие-никакие, а занятия спортом. Но, пока бы я ломал свое "нельзя бить девушек", проворная девушка, не обремененная подобными ограничительными глупостями, могла бы натворить дел.

"Водичка?!" — как током ударило меня. В числе гостинцев не было ничего жидкого.

— Он взял т-твое? — Ханна показала зубы, прошлась по верхним кончиком языка. — Т-ты взял чужое?

Это она у трясущегося, что тот осиновый лист, мальчонки, уточнила.

— Да пошла ты-ы... — он не договорил, куда пойти Ханне, наверное, удар по спине помешал.

Не сильный, воспитательный.

Я подошел к этой живописной парочке, присел перед пакетом на корточки, заглянул внутрь.

— Отпусти ты этого детеныша, — махнул я рукой. — Пусть идет куда шел. Пацан, ты не заметил, что пакетик булькает?

— Булькает, значит, бухло! — огрызнулся пацаненок, которого тут же, стоило мне попросить, отпустила Луккунен. — Тьфу, придурки.

— А вот это ты зря, парень, — сказал я, глядя за траекторией полета плевка в воду. — Ханна, пробежимся еще немножко? Придется вернуться, в наш круглосуточный заскочить. Нужна большая бутылка питьевой воды, не минеральной, не газированной.

Я достал из кармана пару сотенных, протянул Ханне. Наш круглосуточный — это если обогнуть строение, приютившее наш клуб, будет как раз он.

— Ты быстрее меня. Не затруднит?

Луккунен без лишних слов сорвалась на бег.

В пакете, вопреки мнению воришки, булькало не бухло, а речная вода. Внутри большого пакета стоял пакетик поменьше, из-под гребешков, кажется. Он-то и был наполнен водой и бережно завязан сверху. Только в нем или сразу была, или в процессе беготни образовалась дырочка, и пакет стремительно пустел. Что грозило печальными последствиями для двух рыбин, одной с мою ладонь, второй раза в два мельче. Карасики, определенно два карася шевелили плавниками в подтекающем полиэтиленовом пакете. Я позже уточнил у знающих людей.

Рыб было бы хорошо — и срочно — переселить в аквариум, но я никогда не искал в Питере работающий в начале шестого утра зоомагазин, не собирался и начинать. И даже в продуктовый меня вряд ли бы пустили с текущим пакетом, а бросать на верную смерть отдарок водного хозяина было бы недальновидно. И тем более — обратно в реку выплескивать воду с рыбами. Оскорбить отказом большака среди водников после всех поучений Кошара с парадником было бы полным кретинизмом. Полнейшим.

Даже если единственное решение, пришедшее мне в голову, вгоняло меня в некий долг перед Ханной.

Я пробежал — напрягаясь изо всех сил — полпути до магазина, когда Луккунен примчалась ко мне с запрошенной бутылкой.

— Подержишь? — спросил я, передавая ей многострадальный пакет.

И достал брелок с ключами, раскладывающийся на маленькое стальное лезвие и на открывалку. Еще одно "наследие" походных времен.

Открыл пятилитровую бутыль, выплеснул часть воды на проезжую часть. Нагрел лезвие, срезал верхнюю часть бутылки. Увы, караси в стандартное горлышко не пролезли бы. Мелкий еще просочился бы, а крупный наверняка нет.

Переселение рыб состоялось. Ханна ничего не сказала, хотя глаза ее существенно расширились.

— У меня непростые отношения с водными духами, я говорил, — улыбнулся я девушке, прижимая к груди бутыль. — И некоторые из этих духов с юмором.

Похоже, вести в подводном мире разносятся быстро. С Пискаревских прудов до реки Фонтанки волны информации докатились меньше, чем за сутки.

— С-сдача, — потянулась Луккунен.

Я остановил ее жестом.

— Купи суперклей для твоих рабочих туфель. Хотя он вонючий, тебе, наверное, неприятно будет. Я, правда, признателен тебе за помощь. Я поговорю со Шпалой. Не в качестве платы за помощь, просто поговорю. Идем?

После всей этой беготни мы довольно долго шли молча, а потом Ханна заговорила. Сам бы я не стал вытягивать из нее откровения, несмотря на любопытство. Личное — есть личное.

Говорила она сбивчиво, путанно, надрывно. Сбивчивости было так много, что я позволю себе пересказ ее истории своими словами.

Ее предки вели род от Лукутар — матери всех чернобурых лисиц по верованиям финнов. Лукутар была дочерью Тапио, хозяина лесного. У самого Тапио две звериные, "сильные" личины: медведь и лось, и для простых людишек лик старца седобородого. Вместе с женой Миэллики они правили лесной страной Метсолой (или Тапиолой, я не очень понял двойственности названия — финны сложные). Кроме Лукутар, у лесных правителей были еще дети, со столь же зубодробительными именами, в том числе — Керейтар, мать лисиц. Рыжих лисиц, золотых. Золотая жена. Чья жена — я недопонял, уточнять постеснялся.

Все шло своим чередом, пока люди справно носили подношения к пню — "столу Тапио". Справедлив и суров был владыка лесной, но пропал (или уснул), когда людская вера в него иссякла. Миэллики уснула того раньше.

И вот тогда пришла беда, откуда не ждали, от "родни" — золотых детей Керейтар. Сестры (они же матери) все реже отзывались на зов прежде любимых ими детей-оборотней, и постепенно власть собралась в лапах старейших лисов. Как золотых, так и чернобурых. И в одну ночь, собрав совет семей, дети Керейтар объявили: лишь их мать — истинная дочь Тапио, золотого короля леса, а Лукутар — приблуда, темна и чужда она. А значит, ату ее потомков! Во имя справедливости и чести "золотой жены". Мол, когда от "ублюдков" избавятся, да не просто так, а по полной ритуальной форме, заливая лапы матери кровью ее "племянников", можно вернуть мощь и величие Керейтар.

Рыжие оборотни физически существенно превосходят чернобурых, сила последних — в другом. "В чем?" — не удержался я на этом моменте от вопроса. "В другом", — повторила Ханна и я, поняв намек, прикусил язык и продолжил выступать в роли свободных ушей для пересказа наболевшего.

Первый удар был внезапен и страшен: из сотен взрослых детей Лукутар разминулась со смертью едва ли четвертая часть. Немногие уцелевшие встали на тропу мести, кусая исподтишка, ударяя по слабым семьям. И гибли, гибли... Кто геройски, кто глупо.

Золотые не тронули лишь детей, не достигших возраста первого оборота — это было против заветов. Все, что могли предпринять осиротевшие дети — бежать из родных лесов, рассеяться, схорониться. Надеяться, что до них не дотянутся рыжие лапы.

Когда остатки чернобурых поняли, что проиграна не битва, а война, жалкая горстка их вышла в последний бой. Пока лилась кровь, ревели боевые — последние — кличи, во все стороны света катились телеги с детьми. Чернобурые оборотни пали, но отроки их успели разъехаться. Не все незаметно от убийц, многих вели загонщики. И по достижению возраста отправляли к предкам. Другие провели в бегах всю жизнь, нигде не оседая, ни к чему не привязываясь.

Перед тем, как испустить дух, последний из старшей семьи Лукутар пролаял своим палачам: "Не вернется никто из великих, не проснется владыка лесной. То, что способно их пробудить, унесли из лесов в дальние дали младшие. Ночь укроет, ночь защитит: не добудут рыжие предатели ценнейшее".

С тех пор попасться в лапы детей Керейтар для чернобурых стало еще страшнее: раньше их ждали лезвия когтей и смерть у лап фигуры "золотой жены", теперь — зачарованные цепи и бесконечные пытки.

Меня Ханна испугалась из-за цвета глаз: решила, что я имею отношение к золотым и хорошо маскируюсь.

Ее пра-пра... (я запутался, насколько пра-) бабка прибыла в Петербург со станции Рихимяки: прятаться под носом у рыжих стало опасно. Прибыла по железной дороге, на Финский вокзал. Нашла приют в какой-то лачуге: все ценности ушли на проезд. Оборачиваться было опасно, но сохранить силу крови, наследие, память и выжить — было важнее. Почему-то в семье Луккунен рождались только девочки. Отцы даже не узнавали, что стали, собственно, отцами. Их роль в действе была невелика, и фамилию малюткам мамы давали свою.

Так, годы спустя, в полуподвальной комнатушке во тьме ночи и появилась сама Ханна.

Жизнь в городе для оборотня — то еще испытание. Вонь, шум, гам, снова вонь. Пропитание... Они ловили и рвали крыс, если тех становилось мало — охотились на голубей. Как пережили блокаду, Ханне не рассказывали. Более чем вероятно, что женщинам тогда пришлось замараться не только в звериной и птичьей крови. Ради выживания, ради наследия семья вполне могла начхать на риск быть пойманными законниками.

Чтобы не сходить с ума от запахов, лисам приходилось покупать заговоренный порошок из измельченных трав и минералов. Чтобы не обернуться случайно в гневе или от других сильных эмоций — выкуривать те сигары, что я видел сквозь пламя. Там тоже травы, наговор, запрещающие знаки (кроме того, что я увидел, на внутренней стороне бумаги еще знаки), сама бумага непростая.

"А порошок не белый случайно?" — встрял я во второй раз в рассказ Ханны, вспомнив, как поймал Находько на втягивании в ноздри беленького порошочка. Тогда я подумал нехорошее, был встревожен и зол. Ханна подтвердила: порошок "антивонь" белый, хотя раньше, со слов матери, был серо-зеленым. Бизнес идет в ногу со временем — это уже моя мысль, а не слова Луккунен.

Недавно мать Ханны ушла из Срединного мира — как мне, глупому, пояснили, умерла. Не в бою, поэтому — ушла. От чего, девушка не сказала. Я не полез с выяснением подробностей, они бы ничего мне не дали. Финны сложные... Я это уже говорил? Так повторю.

Луккунен жила одна, в коммуналке, с общим на шесть комнат сортиром, общим душем, в котором горячая вода бывает только в летнюю жару, с общей кухней. Грязь, шум, вонь, насекомые. От насекомых тоже есть "традиционное" средство, но на него денег обычно уже не хватает. Где все эти чудо-средства покупают-продают? На Кирочной. Точнее — раз сам не знаю, мне и не надо. Ей нельзя приводить чужаков к уважаемым людям и нелюдям.

Про быт она говорила очевидно — чтобы выговориться. Не давила на жалость, не ныла. Просто всем нам иногда надо облечь в слова накипевшее, выплеснуть это из себя. Это приносит пусть мимолетное, но облегчение.

— Дальше с-сама, — сообщила она, когда мы миновали Кресты, и быстрым шагом ушла дворами в северном направлении.

Мое: "Счастливого пути", — услышал только если ее рюкзачок.

Я вздохнул, стиснул покрепче емкость с карасями (редкие встречные прохожие с глубокой задумчивостью смотрели на тех карасей) и потопал к дому. Сутки на хлебных крошках рыбы должны были протянуть, и решать их дальнейшую судьбу я намеревался после второй смены. Хорошо бы, чуть менее беспокойной.

Главное, не забыть пояснить Кошару, что рыбки — не еда. А то кто его знает, взыграют еще охотничьи инстинкты...

Когда я ввалился в квартиру, весь такой красивый, облитый водой (это лифт дернулся между этажами), с карасями в объятиях (а как прикажете тащить бутыль со срезанным верхом?), у шерстистого случилась истерика. Манул катался по подоконнику, тыкал лапой в сторону емкости, взгроможденной на стол, тряс хвостом и снова катался.

"Заодно и пыль сотрет", — махнул рукой я, велел не жрать рыбех и свалил в душ.

К моему возвращению бутыль уже стояла на подоконнике, Кошар сидел рядышком, хвост обернув вокруг пластика, и лапкой поигрывал с водной поверхностью. А меня на столе ждали чай с рогаликами.

— Не жру. И в мыслях не было, — сообщил шерстистый, прижав уши. — Их вообще жрать не безопасно. Вот их потомков... Рассказывай!

Я принялся за пересказ событий, перемежая говорение чаепитием, отчего паузы получались прямо-таки театральные. Пересказал и историю Ханны: не пойдет Кошар трепать об услышанном по дворам. А когда я закруглил историю, где-то под раковиной забулькало, загрохотало, откуда-то снизу выкатился всклокоченный Мал Тихомирыч. Уставился на нас с заревым батюшкой глазами наикруглейшими, и с дрожью в голосе, смешанной с негодованием половина к половине, спросил:

— Ты ж не притащишь в дом чухонский блошарник?! Андрей! Один блохастый хвост от бака помоечного ты уже приволок, довольно!

— Попрошу! — вздыбил шерсть оскорбленный в лучших чувствах овинник. — Отродясь не...

— Ох, не начинайте, — я хлопнул по столу ладонью. — Ваша взаимная приязнь мне известна, можете избавить меня от обмена любезностями. Я не представляю себе соседства с девушкой-лисой в однокомнатной квартире, увольте. А почему чухонский-то?

Честное слово, чем дальше, тем больше эта парочка напоминала мне Митина и Находько: непрекращающейся словесной пикировкой, плавно перетекающей в совместное распитие... Шпала и Джо распивали алкоголь, а эти — хозяйский (мой, то бишь) чай.

— Потому как чухна! — подернулся парадник. — А говаривал, что папенька профессор. У, стыдоба! Кто трубы начищал, кто у кастрюль важничал?

По мшистым, топким берегам

Темнели избы здесь и там,

Приют убогого чухонца;

И лес, неведомым лучам

В тумане спрятанного солнца,

Кругом шумел.

Я потупился, уставившись в чайную заварку на дне чашки, слушая, как читает стихи — снова не своим голосом — Мал Тихомирыч. Встал, раскрошил остаток рогалика в воду. Карасям.

— Пустое это, не стыд ужо не знать старья, — сменил гнев на милость парадник. — Эт я как, значится, о соседстве с кицунэ по-чухонски подумал, аж вскипел.

— Взопрел, так вернее будет, — вернул должок за блохастый хвост Кошар. — А ты оборотницу от Чуди с теми из Ниппон не путай. Одни и скрытны, и просты — зверье о двух личинах. Ты ж про них слова лишнего не услышишь среди людишек, так таятся. А те — хитры и злокозненны. И многосильны. Слава их впереди хвостов бежит. Не сравнивай.

— И ловки, как сто китайцев, — отмахнулся я ругательным по мнению па сравнением. — В вас, двух ворчунах, самое ценное — снотворное действие ваших речей. Пять минут послушаешь — весь день спишь, как отрубленный. Да, звонков не было?

Кошар покачал головой. Странно: мы с ма договорились, что она справляется по телефону о моем здоровье первого числа каждого месяца. Я пропустил звонок: ма выбрала время, когда я пропадал на кладбище. Падая спать, я настоятельно просил овинника разбудить меня любыми методами, если аппарат затрезвонит, а я засплю. Видимо, ма укатила в какую-нибудь экскурсию. Свежий воздух, лаванда, Прованс — чего-то такого ей хотелось в прошлом месяце, возможно, решила развеяться.

— Если будет звонок — буди, — повторил указание и с чувством выполненного долга завалился спать.

Мне снилось, что я — искра. Я пробегал по старому, сухому, чем-то вымазанному бревну. Я тлел. Тлел, покуда не услыхал зов: тогда я с гулом рванулся к перегородкам, к стропилам, в стороны и ввысь. Я мягко, неотвратимо шел дальше, я ширился, наращивал мощь. Я был аккуратен: зов просил пощадить живых, просил забрать лишь то, что до́лжно.

Я возносился зарницами, я обнимал все здание, мои хвосты изгибались в танце свободы и ярости в вышине. Дышал жаром, опрокидывал гостеприимные стены, несся по коридорам, ласкал гобелены и шторы. Я искал.

Зов вывел меня в зал, к блескучему провалу в нечто чуждое, мерзкое, липкое.

— За-берите-берите-берите! — лился шепот: мне слышались в нем миазмы и хлюпанье скверны. — У-несите-несите-несите!

Я слышал, как стыла в венах людишек кровь, как тряслись их поджилки. У них не было сил противостоять истекающей ужасом пагубе: выламывая ногти, окровавленными пальцами они скребли, царапали раму, они задыхались и тлели одеждами, но продолжали попытки содрать со стены осклизлую мерзость.

— Остановитесь! — прокричал тот, кого я тронуть не смел. — Прочь! Повелеваю разойтись немедля! Ваши жизни дороже зеркала.

Шепот тек, не переставая. Заползая в уши, в ноздри, в души чавкающим холодом. Его питали кровавые разводы поверх отражений подчиненных людишек, питал их страх. Их глаза были мокры от слез, лица черны от гари.

Звон. Треск, бульканье.

— А-а-а-а-а! — отчаянье и ненависть.

Осколки зеркального провала, что разлетелся вдребезги, осыпались у ног разбившего его. Как змеи, они ползли: уколоть, покорить, отравить.

— Мы уходим. Гори!

Вся мощь, что я сдерживал, прорвалась, пронеслась пламенеющим валом по залу. Я был красив и величествен, я несся на пламенных крыльях, я очищал.

Я был — пожар.

— Плохо, — встопорщились усы манула. — Где-то я ошибся.

Я проснулся рывком: сознание еще не до конца переключилось, часть меня с ликованием пожирала ткани и перегородки, сияла и пела в ночи, а другая, обыденно-скучная, утирала пот со лба.

Кошар сидел на подлокотнике дивана, что в расправленном виде служил мне кроватью, а в заправленном бывал едва ли чаще, чем никогда.

— Сон об огне? — вздохнул заревой батюшка. — После прудов к пламени обращался?

— О нем. Обращался. Дважды. Оба раза по язычку пламени вызвал, как на тренировке, — подтвердил я, окончательно вываливаясь в реальность с потными простынями.

Я встал, махом стянул постельное белье. Прямо на пол. Отворил окно и балконную дверь.

— Выходит, сдерживать и проявлять по капле не для тебя, — задумчиво водил глазами Кошар, сопровождая мои мельтешения по комнате. — Придется взять силу полным черпаком, покуда не прорвалась, не захлестнула. Только это не в дому делать следует. Снаружи риск лишних глаз... В загородное владение бы, о высоком заборе да в отдалении. Жаль, не до роскошеств...

— Почему же? — откликнулся я, надышавшись относительно свежим воздухом, стоя на балконе в труселях. — Есть родительская дачка. Минут сорок на электричке. От пляжа далековато, зато лес рядом. Сад там... зарос уже, наверное.

Мы раньше на даче проводили все лето, я и ма. Па мотался между городом и "тремя соснами" — это на участке у нас растут три здоровые сосны, их не корчевали при постройке дома. Славно было...

— По уму, тебе б на седьмицу хотя бы оставить свой шалман. И заняться тем, что взаправду важно. Раз уж и условия, как обнаружилось, имеются.

— Хм, — я подобрал кучу белья с пола. — Два отгула могу взять. На следующие смены не выйдет, скорее всего, там выходные, а понедельник-вторник должны подписать. Махнем? Там и рыб найдется, куда пристроить.

Манул вальяжно кивнул.

Рассказал овиннику подробности сновидения, пока сооружал себе перекус: яичница, сосиски, крупно порубленные овощи — один фиг все в желудке перемешается. Уточнил момент "зова" — был ли снившийся мне пожар в реальности, и кто его звал? Такой же, как я?

— Град многажды вспыхивал. И опрометчиво думать, что памяти у огня нет: все имеет память. Зола помнит, как была костром. Пепел помнит, как был пожаром. Эта домина вспыхивала трижды: пустяшно и глупо человечишки безобразили. Ну да парадники не зазря поставлены, обходилось малым огоньком. А могло б — как в твоем сне. И позвать пламень можешь не только ты: тот же колдун справится. Не всяк мастак, но бывают, бывают. Но ты бы, Андрей, не за других радел, а за себя думал.

"Да, нянюшка", — удалось мне проглотить вместе с куском помидорки. Расту над собой: хамлю мысленно, кивая с умным видом собеседнику.

"Глухо, как в танке", — окинул я взглядом почти что пустой зал. Заметил у бара Пола, взгрустнул: стоило мне начать искать возможность пообщаться с Драганом, как он запропал. Я даже выловил Димку до смены, спросил про нашего серба. Тот окинул меня донельзя задумчивым взглядом, молча дошел до ямы (тумбы со всяким нужным, называемой "пит"), достал что-то белое. Вернулся, все так же молча вручил мне незапечатанный конверт.

— Э? — с глубокими чувством и смыслом спросил я.

— Драган домой улетел до конца июля. В отпуск. Сказал, чтобы тебе передали, если ты про него спросишь, — пит-босс сощурился. — Что за мутки?

— Сам не знаю, — пожал плечами. — Давно его не видел, подумал, кадровые перестановки.

Димон склонил голову, приподняв одну бровь выше другой.

— Ладно. Переодевайся.

Как гирю вместо форменной бабочки мне на шею повесил.

"Здухач гледа у вас", — размашистые черные буквы сложились в непонятное нечто. Я из сербского языка запомнил только "обозленный" — "popizdeo". И ведь не поленился кириллицей записать, а перевод мне с кого спрашивать? С Ненада? Тьфу-тьфу три раза, я лучше этим листком подотрусь, чем с хоббитом стану иметь дело.

Психанул я знатно. Чуть не забыл про отгулы, а то пошла бы поездка на дачу к сербам обозленным...

Злость привела к тому, что я почти весь состав смены ухитрился "просветить" огоньком. Кого прям вблизи, как накануне Ханну, кого издали. Не поймал четверых: новенькую Тамару — та всю ночь без брейков по собственному желанию раздавала покер для скучающих дилеров, тренировалась; Макса и Джо — их я оставил "на сладкое", особенно Шпалу; Бартош — та просидела ночь внизу с Шах на покере.

Что сказать: из парней "немножко не таким" в свете моего огонька оказался Миха из параллельной. От него в разные стороны отходили какие-то дымчатые жгуты. Без понятия, что это значит, но в его случае я не был удивлен. Миха — белорус, я про него говорил уже. Его нежно зовут Смертью, за его задушевное: "Мертвяки встают, им нет покоя", — и атрибутику с черепушками.

На девчонок смотреть в основном было грустно: огонек напрочь игнорировал косметику. И если у Лошади просто синяки под глазами проявились, то Обурееву я лучше буду видеть без огня. Чур меня... Овца, кстати, тоже резко потеряла в привлекательности при пристальном просмотре. Ах-Ах почти не изменилась, что вернуло мне веру в чистое и светлое... ладно, в темненькое и симпатичное.

А потом я глянул на Рыбу и взбледнул с лица: Окунев за бойко пляшущим огоньком стал старше лет на пятьдесят, если не больше. Морщинистый, почти лысый, кроме нескольких клоков на затылке, вместо губ две тонкие серые линии, ввалившийся нос. Я отозвал огонь, отвернулся и сказал большое (мысленное) спасибо за то, что он не улыбнулся этим страшненьким ртом. Бр-р!..

В общем, когда по утру я услыхал призыв выпить — мчал на Малую Садовую как бы не быстрее всех. И в кино на повтор "Бойцовского клуба" топал с превеликим удовольствием — хотелось отвлечься. Тем более, я его раньше не смотрел. Хорошо зашел фильм, аж кулаки зачесались.

— К тебе? — на выходе из кинотеатра спросила Бартош, глядя на меня с безмятежностью утреннего тумана.

Я был бы распоследний дурандай, если б ответил отказом Арктике. АБ не такой, АБ принялся вылавливать частника.

И да, свободу огоньку и паранойе я предоставил в салоне авто: Таша за пламенем выглядела также, как и всегда. Отстраненно и светло.

Так вышло, что она осталась на ночь. В Питере "так вышло" в период открытой навигации обычно означает, что люди не успели к разведению мостов. Вот и в нашем случае дело было в недосыпе и судоходстве.

Я соорудил нам поздний ужин из пельменей со сметаной и порезанных на четвертинки помидор. Кошар старательно прикидывался ветошью. Лавировал по малогабаритной жилплощади так, чтобы не попадаться гостье на глаза.

Ели молча. В какой-то момент я поймал на себе пристальный взгляд девушки. Такой пристальный, что я чуть не подавился пельменем.

— Что-то не так? — справившись с собой, спросил.

— Ты знаешь, что твой кот — вовсе не кот? — огорошила меня Таша спокойным, ничего не выражающим голосом. — Я сомневалась, говорить ли тебе об этом.

Я же смотрел на нее сквозь язычок пламени: она была нормальная, без каких-либо странностей!

Как процитировала бы ма перевод Шекспировского Гамлета: "Есть много в небесах и на земле такого, Что нашей мудрости, Гораций, и не снилось". И уточнила бы, что перевод князя Романова ей люб более прочих.

— Он друг, — придавив поднявшийся ворох эмоций, произнес я. — Этого достаточно.

— Хорошо, — откликнулась она.

Уже позже, стоя на балконе, подставляя лица потокам ночного ветерка, Бартош решила развить тему.

— Я с детства их вижу, — равномерно, как плеск волн, набегающих на берег, заговорила она. — Несоответствия. Бабуля гордилась, говорила — кровь выбрала наследницу, раз видит суть в безлунный день, редчайшее, мол, проявление. Она же и научила молчать об увиденном. Баба Рая мне приходилась прабабкой, бабушку я не застала. Молчать-то она меня научила, но поздно: мать и отчим меня уже побаивались. Отчим поговаривал, думая, что я не слышу, что неплохо бы было сдать дочь со странностями в интернат. До интерната не дошло: баба Рая взяла меня к себе. До младших классов я у нее жила и училась разбираться в том, что мне видится. И не нестись через весь огород с воплем: "Ба, ба, там такая бука за печкой! Глазища, усищи и фырчит!"

Я заулыбался, живо представив Ташу любознательной малявкой, натыкающейся на представителей славянского эпоса. Похоже, не проста была ее бабка...

— А потом они родили мне Настю. Ба перебралась в город, я вернулась домой. Отчим был мне чужой, отца я не застала. Мать была — в работе и в отчиме. А Настя — вся моя. У нас с ней разница восемь лет, я тебе уже говорила.

Говорила: не то, чтобы мы прям дружески ладили, но год в одной смене сближает. Нет-нет, а прорываются какие-то эпизоды из жизни вне работы. Таша знает про Парижский "отпуск" ма, я про ее младшенькую. Как-то она даже фото ее мне показывала: они с сестрой совсем не похожи, что не удивительно при разных отцах.

— Она появилась — и заполнила весь мой мир. Пеленки, присыпки, кашки. Алфавит, игрушки, колготы. Ее первым словом было не "мама", а "Тана". А потом она заболела. Лейкемия. Сначала мы надеялись, верили. Болезнь Насти как-то нас всех сплотила. Умерла баба Рая — этого никто особо и не заметил, кроме меня. Меня она вызвала за три дня до смерти и не отпускала. Передала мне свой дар. Кое-какие знания. Мне было не до наставлений, моя Настя сгорала в соседнем доме.

Она втянула с силой воздух, порывисто выдохнула. Стиснула перила так, что костяшки пальцев побелели.

— Врачи не помогли ничем, только растягивали ее боль. И тогда я решила: никто не заберет у меня мою Настю! В общем... я ее вытянула. И вытянула — из себя — весь бабкин дар, выплеснула без остатка. Всего и осталось — как в детстве, видеть бук за печками и газовыми плитами.

Она замолчала. Что было дальше, я знал: перед тем, как Бартош устроилась в свое первое казино, сдало сердце ее матери. Отчим вскоре ушел в другую семью. На попечение Таши, только поступившей на истфак, осталась десятилетняя сестренка.

Я порывался что-то сказать, подбирал слова, когда она легонько покачала головой.

— Только не вздумай меня хвалить, — другая, наверное, сказала бы "жалеть", но мы не первый день друг друга знаем, про жалость в лексиконе Бартош ничего нет. — Спасла, молодец. Силой пожертвовала. Я без нее задыхаюсь. Это как если бы я шестнадцать лет жила со связанными руками-ногами, с заглушенными чувствами и дышать могла через раз. А после разом спали путы, все вокруг прояснилось. Я стала настоящей, цельной. И затем добровольно затянула руки и ноги, залила воском глаза и уши, перестала нормально дышать.

Я накрыл ее руку своей. Любые слова тут были бессильны.

— Береги себя — нынешнего, — мягко сказала Таша, вдоволь намолчавшись. — Ты теплый.

Что-то ворохнулось в душе. Не влюбленность, пожалуй, нет. Я восхищался ее мастерством и умом, прочее было приятным дополнением.

Я расправил плечи, вгляделся в полупрозрачность июльской ночи, почти полнолунной — пара дней и диск обретет полноту. А пока же над верхушками деревьев мягко заиграли, заструились зеленые всполохи. Ненадолго, буквально на несколько минут. Зато без подсказок Кошара, без особых усилий, одним лишь оформленным желанием.

Рано утром она уехала, не стала меня будить. А я решил, не дожидаясь следующей недели, навестить загородный участок. Разгрести по минимуму грязь, затариться продуктами, чтобы не отвлекаться на пустячную бытовуху потом. Карасей, опять же, в привычную им среду обитания выпустить.

— Рюкзак или переноска? — угрожающе скрестил я руки на груди, обращаясь к манулу: тот вознамерился поехать со мной, приглядеться, принюхаться. — Мал Тихомирыч, вы мне поможете его утрамбовать, ежели станет отбиваться?

— С превеликим упоением помогу, Андрей! — потер руки парадник. — И завязочки затяну, будь уверен, со всем тщанием и надежностью.

Я был в славном расположении духа: небесные огни, так легко удавшиеся ночью, способствовали. А еще разговор телефонный с Находько, в ходе которого я сговорился с ним встретиться в четверг за час до начала смены в небольшом заведении на Литейном. Чем ближе к Невскому, тем выше ценники в кафешках, а это место весьма гуманно к кошелькам посетителей.

Опять же, затея махнуть на природу — летом-то — хороша была сама по себе.

Оказалось, я слегка запутался в воспоминаниях: путь на электричке до Белоострова занял чуть больше часа. Плюс до вокзала доехал, плюс пешочком от станции прошелся... Дорога до дачи отняла без малого два часа: с рюкзаком за спиной и авоськой в руке. В авоське стояла бутыль, которую Мал Тихомирыч обернул газетами (в том числе и по верху, наделав в бумаге дырочек) и перевязал бечевкой. Пояснил: чтобы людишек в транспорте не смущать. В рюкзаке устроился Кошар, почти не скандаливший о способе его транспортировки.

Зато воздух! После городского — сказочно вкусный.

А вот и дощатый забор, затянутый плющом. Черноплодная рябина за забором, в отдалении, за домом — треугольник из высоких сосен. Все, как я помнил.

Сад, конечно, зарос, хоть и не до буйных крапивных зарослей, но заняться в мини-отпуске им явно стоило. Несколько клумбочек с растюшками ма — какие-то травки, в основном многолетние — выглядели кусочками луга с разнотравьем. Но в них я лезть не собирался, там что ни травинка, то нужная, а по мне — сорняки обыкновенные. Зато какой изумительный чай из этих травок получался — куда там заводским!

Никаких теплиц или грядок: ма не была готова на огородные подвиги. Только ягодные кусты, несколько яблонь, два вишневых дерева и эти клумбочки. Зачем тратить время на то, что можно купить у трудолюбивых соседей? Мы с па были полностью с ней солидарны в этом вопросе.

Дом не изменился: кирпич вообще стойкий материал, а на темно-серой черепице не видно грязи. Я вытащил из дупла старой яблоньки запасной ключ от дома. Прошел внутрь, попутно оценив толщину слоя пыли на всем.

Поставил в прихожей авоську с рюкзаком, выпустил шерстистого. Пооткрывал все окна первого этажа настежь. Наш семейный домик прост и снаружи, и изнутри: никакого наборного паркета или дизайнерской мебели, даже камина нет. Зато есть печь, которая вполне прогревает дом в холода.

Я зажмурился под теплым солнечным лучиком у окна. На секундочку выпал из времени: вот на этом самом подоконнике, два с половиной метра в длину и метр в ширину, лежало однажды мое наказание за детскую шалость. Пустяк, в самом деле: оборвал ветку соседской яблони, перевесившей через забор налитые плоды с темно-красными боками. Вкусить запретный плод не удалось: ма застукала меня на месте преступления. За это я перебирал большое ведро морошки, высыпанной на застеленный газетами подоконник. Долго я ее перебирал, и почему-то после этого на варенье и компот осталось так мало ягод... Сколько потом не покупал морошкового варенья, никогда не было так вкусно, как то, что варила ма.

— Я пройдусь, — обнаружив в жестяной банке зернышки для птичьей кормушки, сообщил я вынюхивающему что-то Кошару.

Предки мои были категоричны: если подкармливать диких птах, то не пшеном или хлебом, а просом, овсянкой или готовой смесью зерен для птиц.

За ту, другую шалость, начавшуюся с подсыпания зернышек птичкам в мой день рождения, я красил забор. Как раз тот, что граничит с участком тетки Дарьи, яблоки которой меня искушали годом ранее. Не то, чтобы испариться со своего праздника было так уж нехорошо, но не стоило, пожалуй, подбивать на побег с этого праздника незнакомого парня. Тот был сыном приглашенного па гостя, среди прочих, тоже родительских гостей. Все бы ничего, но сначала я вспомнил, что птички, уже приученные к кормушке в саду, не кормлены — взрослые едят, а малявки пернатые мучаются, не порядок — и тот пацан увязался со мной, так потом мне стало неохота возвращаться в дом, ведь на улице тепло и замечательно, озеро близко, ручей еще ближе...

Да, мы умотали на сколько-то там часов (кто ж их считал?), зато отлично провели время. Мне уже не вспомнить, как звали того парня, и даже как он выглядел, но я помню, как мы играли в индейцев, добывающих рыбу в ручье палкой. Почему индейцев? Потому что нашли шикарные вороньи перья (или сорочьи, или еще кого-то черноперого) по пути к ручью.

Кто виноват, что наши предки дружно решили, что детей похитили? Или другое какое-то — непременно страшно-ужасное — горе с детьми приключилось? Мы ж проявили сознательность и вернулись раньше заката! Жаль, больше того гостя и своего недолгого приятеля-индейца я не видел.

Да... Чудные были времена.

Я вытряхнул прошлогоднюю листву из кормушки, щедро насыпал зерна для пернатых.

Приотворилась входная дверь, меня поманила серая лапа.

— Что такое? — зайдя в дом, спросил я.

— Домовика нет, — покачал головой манул. — Не чую. Но если тут жили наездами, да не позвали — оно и понятно, что нет. Хуже, что кровью несет с той стороны. Не в доме. Снаружи тянет. И смертью недавней.

Лапа манула указала туда, где находился крашеный мною забор. И дом тетки Дарьи.

Я дернулся к выходу, но одернул себя.

— А на подходе не тянуло? Как в дом вошли, так и почуял?

Кошар сверкнул глазами.

— Я тебе, Андрей, не пес-нюхач, не равняй. Кровь услыхал разлитую, но то могла быть порванная крысоловкой грызунья. Или хрюшка, на мясо да сальце забитая.

— А сейчас ты так не думаешь? — уточнил я.

— Осведомиться надобно, вот, что я думаю, — в отворенную мной дверь стрелой вылетел Кошар.

Пока я шел до калитки, тот уже успел запрыгнуть на край забора, вздыбить шерсть, обшипеться. А после кинуться мне под ноги.

— Дурная там смерть. Не скотина пала, человечья кровь разлита. Внутри дома.

— Не было печали, приехал на дачу Андрей, — закатил я глаза. — И что теперь делать будем, советчик?

— Законникам весть слать, — ответил советчик. — И держаться самим подальше. Нет, ну якая ж неудача!

С последним я был полностью согласен, выходной, судя по всему, был запорот. А вот что до держаться подальше: как тогда мне объяснять тому же Сергею Крылову, что стряслось на соседнем участке? А может, там и вовсе не по "особому" профилю происшествие? Придется идти.

Когда я озвучил свои соображения, овинник интереса не высказал, но и спорить не стал. Выходит, не пустые аргументы привел — прям повод гордиться собой.

Я дошел до соседской калитки, никого не встретив. Ничего странного в этом не было: наш участок был предпоследним по дороге, а Дарьи Ивановны — крайним. Два участка напротив в дни моего беззаботного детства выкупил один кооперативщик, затеял стройку с размахом, а после влип в неприятности в девяностых. Стройка встала и больше не возобновлялась, зарастая крапивой и постепенно разрушаясь.

Этими отвлеченными воспоминаниями я унимал мандраж. На стук по дереву никто не откликнулся, калитка легко отозвалась на толчок, открыв ухоженный, весь в цветах и кустарниках, участок.

— Дарья Ивановна! — на всякий случай повысил голос я, переминаясь на дорожке из крупных, поросших боками мхом камней. — Соседский сын с визитом вежливости. Впустите?

Какая-то часть меня уже знала, что впускать меня некому. Дверь деревянного домика открылась, как и калитка, без всяких ключей. Внутри дома тетки Дарьи я прежде не бывал: они с ма не особенно ладили. В узенькой прихожей, где стоял рядок обуви, висели плащ и дождевик, я еще раз прокричал свою речь гостя. Запихивая поглубже немалым усилием дурные предчувствия, прошел дальше в дом.

Ответить мне не могли. И прав, кругом прав был Кошар: кровь, много крови, смерть и "держаться подальше". По каждому из пунктов угодил в точку заревой батюшка. И про весть законникам не ошибся: лежащая на спине в луже собственной крови женщина явно проходила по их ведомству. О том намекали раскуроченная грудная клетка, разодранное горло и вспоротый живот с вытащенными наружу кишками. Свет из оконец падал на лицо жертвы, игриво отражаясь от уложенных поверх глаз крупных монет: одна — двуглавым коронованным орлом смотрела на меня, другая — коронованным же профилем тучной дамы. Но более всего о срочности звонка именно Крылову говорила надпись по обоям в цветочек: "А блядям и видмам бесчестия 2 деньги против их промыслов". Кровью, кажется, сделанная.

Нехороший дух ударил мне в ноздри: похоже, от зрелищности вида я ненадолго забыл про дыхание. Обратно на улицу я чуть ли не кубарем выкатился. Поборов позывы к избавлению от завтрака, достал мобильный.

"Нет сети", — сказал аппарат.

"Кто б сомневался!" — я прошипел что-то нецензурное (не одному Кошару шипеть), отправился искать сеть — вне двора Дарьи Ивановны.

Обнаружив сигнал уже у своей калитки, тщательно описал Сергею увиденное. Прослушал второй сезон сериала про "блинную", а после — требование оставаться на участке до прибытия самого Сергея и его начальника.

Потом меня колотило: мелкой, противной дрожью, унявшейся, что странно, от умывания холодной водой. Съездил за город, развеялся! Нашел мангал с шампурами, расчистил площадку, потренировался в разжигании огня своими — внутренними — силами. Была мысль позвать Митина с Находько на шашлыки... Три раза: ага.

Меня слегка растормошил Кошар, заявивший, чтоб я поменьше думок думал. И что тетка навряд ли нарочно убилась под мой приезд. Стыкнулись в одном отрезке времени некстати, так злосчастья случаются.

Смутил меня: определенно, когда тетке кишки выпускали, ей похуже пришлось, чем мне от сорванных планов на отгульные дни.

На этой безрадостной мысли я подхватил авоську и потопал до ручья. Ехать служивым долго, а хотя бы одно дело сделать следовало.

Ручей, прозрачный до донышка, журчал свои ручейковые песни в обрамлении яркой зелени. Успокаивал. Я отправил карасей в вольное плавание, постоял молча на бережке. Повспоминал, как прыгал по корням и камням тут мальчишкой. И побрел обратно, чтобы не разминуться с сыскарями, едущими в наш тихий загородный уголок по скорбному поводу.

Я успел расчистить подход к дому от палой прошлогодней листвы, смести грязь по первому этажу, кое-где даже пыль протер. Почаевничал с Кошаром, заел стресс прихваченными из городской квартиры бутербродами. Задал давнишний вопросец, что вертелся на языке, но как-то раз за разом откладывался ввиду более важных тем.

— Почему караси, а не пескари? — я сыто щурился, почти уже не напрягаясь от факта, что в соседнем доме — труп. — Пруды Пискаревские. "Премудрого пискаря" Салтыкова-Щедрина я читал по детству. Сказка не детская, мне в шесть лет не понравилась, но название запоминающееся.

— Так Карасич, это в воду не гляди, назначенный, — ответил Кошар. — Покуда град строился, водоемам меняли русла, сушили. Где-то и новые разрывали.

— Меняли топографию, — заполнил я иронией паузу, пока шерстистый дожевывал свой бутерброд.

— Иные водники оставались не у дел. Они, знаешь, тесниться не любят, у них каждая водоросль на счету, всякая рыбешка под приглядом. Такие неудельные плывут на поклон к большаку. Большак, как дно новое разрывают, правит бывшего никчемного к делу.

— Ага, теперь понял, — я отряхнул руки от хлебных крошек. — Пожалуй, и хорошо, что не пескари. А то бы ходил потом по ручейной воде, доставал из воды пескарей.

Со стороны накатанной грунтовки просигналили.

— Наверх давай, — повторил я обговоренный уже момент укрывательства "моего" нечистика от доблестной милиции. — И чашку свою прихвати.

Не ошибся: перед домом тетки Дарьи стоял милицейский "уазик". Мы обменялись приветствиями. Старшее поколение высказало одобрение тому, что я не стал поднимать шум в садоводстве, а связался напрямую с ними. Младшее обозвало меня ходячим бедствием. Дальше меня с вежливой настойчивостью отправили восвояси, а слуги закона (не уверен, что того же, что и УК РФ) пошли делать свою работу. И попросили пока что никуда не уезжать.

"Не путайся под ногами, мальчик, а после мы с тобой поговорим", — перевел я. Не обиделся: меня к смраду и кровище не тянуло.

— Значит, вы были знакомы с потерпевшей, — первым делом спросил Семен Ильич, ввалившись через час ко мне в дом вместе с Сергеем.

— Шапочно, — пожал плечами я, указывая "гостям" на стулья возле круглого стола. — Как с большинством давно тут проживающих и на лето-выходные наезжающих.

Разумеется, о таком себе отношении ма к соседке я говорить не стал. Не совсем обалдуй.

— И первым делом, с порога, пошел к ней в дом? — здраво усомнился Сергей. — Вот прям со станции, прямой наводкой?

Да, этот момент я как-то не продумал.

— Запах почудился неприятный, — стараясь держаться правды (немножечко редактированной), ответил я. — Подумал, вдруг утечка газа. Я же тут хотел немножко потренироваться, а это, понимаете, огнеопасно. Постучал, покричал, решил посмотреть, что да как. Чай будете? Я нашел отменную заварку, она хоть и рассохлась, но все еще круче магазинной.

— Будем признательны, — подполковник жестом угомонил завертевшегося на стуле младшего коллегу. — А о принадлежности соседки к Ковену Северных Ведьм вы, Андрей, осведомлены?

Я от возмущения — совсем не деланного — аж блюдечком о стол задребезжал.

— К какому такому северному овену? Овен — это баран по гороскопу?

Семен Ильич отхлебнул глоточек чая на заварке ма, одобрительно хекнул.

— Все забываю, что вы недавно начали знакомство с обитателями Ночи, и многого не знаете. Ковен — это сообщество ведьм, некое объединение по необходимости и традиции: серьезные ритуалы требуют совместных действий. Дарья, или Дария Ивановна Берегова, входила в такое сообщество. До прошлого вечера... или ночи. Криминалисты скажут точнее после экспертизы.

— Невесело это знакомство начинается, — посерьезнел я. — Колдун — труп. Ведьма — труп. Предпочел бы вовсе без знакомств обойтись, чем такие.

— Вот и я нахожу, что много вокруг те... вас, Андрей, несчастных случаев, — пристальным взглядом вперился в меня Сергей. — Подозрительно много. Случайный прохожий, первый нашедший...

Я поерзал на сиденье, доставал из заднего кармана клочок бумаги.

— Как удачно, что у меня сохранился билетик.

И подумал, что еще удачнее — мое алиби, которое может подтвердить Бартош. Не хотелось бы ее впутывать, но если припрут к стенке...

— Оставьте, Андрей, — широким жестом откликнулся Семен Ильич. — Будущий лучший опер Питера пока еще молод и ищет легкие пути. Лично я убежден, что цепь случайностей — есть цепь случайностей. От этого никто не застрахован. Замечательный чай.

Я кивнул. Понял, что такими темпами у меня вскоре выработается аллергия на слово "случайность". Я случайно свернул к гаражам. Случайно вмешался в пожар. Случайно отхватил огневую силу. Случайно был знаком с коллегой па и теткой Дарьей.

Случайно намешал всякого, заполучив похмелье. Случайно научился вызову живого огня, чтобы избавиться от этого похмелья. Случайно обжег им Праскуню Карасичну. Таша случайно именно вчера решила поехать ко мне. Я случайно надумал приехать на дачку — сегодня, к свежему телу.

Хм... Тогда намешал алкогольного я только потому, что примостил свой большой зад возле барной стойки рядом с Бартош. Надо будет ей спасибо сказать. Или книжку подарить: она их любит, а мне будет повод заглянуть в книжный, прикупить чего-нибудь новенького для себя.

— А монеты дорогие... — я понял, что упустил часть беседы, задумавшись. — Елизаветинские рубли. Кто-то не пожалел, пустился в расходы.

— Надпись. Как правило, их оставляют маньяки, серийники, люди — или нелюди — с расстройством психики. Мало убить, нужно дотошно и безошибочно послание обозначить свое.

— А чем оно было сделано? — перебил я подполковника. — Простите, любопытно.

— Кочергой, — ответил Семен Ильич: я не такого ответа ждал. — В кровушку обмакивали и писали. Капли до стены оставили след. Орудие убийства мы не обнаружили, а кочергу прислонили к печи. Сомневаюсь, что мы найдем там отпечатки, но вдруг. Нам бы любая зацепка не помешала.

— А по предыдущим случаям? — спросил я. — Есть что-то новое?

— "Простите, любопытство", — передразнил меня Сергей. — "Почему на вопросы"...

Передразнить себя подполковник не дал, одного покашливания хватило, чтобы младший лейтенант замолк.

— Немного ясности в деле профессора Пивоварского появилось, да, — покачал головой старший сыскарь. — Форточка. Окно было закрыто, его попыталась выбить собою позднее студентка, а форточка была отворена. Никто не входил и не выходил через дверь, но теперь мы рассматриваем и путь по воздуху. Вешница-сорока, скажем, попала бы внутрь без труда. А это, в свою очередь, ниточка к ведьмам, но те категорически отрицают свою причастность. Убийство Дарии Ивановны, в свете данного отрицания, может дать нам новую нить в расследовании. Я удовлетворил ваше любопытство, Андрей?

— Немного, — растянул губы в подобие улыбки я. — Но немного — это больше, чем ничего.

— Славно! — поднялся из-за стола Семен Ильич. — Спасибо за чай, нам с Сережей пора в город. Маленькая просьба: перенесите, если можете, ваши... тренировки в другое место. Пока тут все не обследовали более тщательно.

Накрылись мои отгулы медным тазом, искупанном в Медном озере, что к северу от нас в полутора часах ходьбы.

— Без проблем, — сказал вслух.

Служивые укатили, не предложив мне поехать с ними. Я бы отказался, конечно, не бросать же манула на даче одного, но все же.

— В парк, значит, будем ходить, — слух у Кошара отменный, хоть один разговор повторять не придется. — Это сложнее, но что ж уж теперь...

— Может, в парк, — я потер лоб, сверился с часами. — А может и нет. Поглядим. Ладно, хвостатый товарищ, нас тут кроме немытых кружек и заварочника ничего не держит. Так что моем посуду, пакуем хвост в рюкзак, и в город.

— О как, — внимательным взглядом окинул меня Кошар. — Поглядим, так поглядим. Что скажешь, владыка огневой, к тому прислушаюсь. Если то будет не ахинея полная.

Был плюс в раннем возвращении с дачи: полупустая электричка. Удалось не только самому усесться, но и рюкзак на сиденье поставить. Тем не менее, испорченное напрочь настроение не спешило улучшаться. Как если бы я укусил бок румяного яблока, а во рту вместо сочного летнего вкуса остался привкус подгнившего лука.

А как жаль было планов на соседнюю заброшку! Понятное дело, начал бы я тренировки с площадки для мангала, но все дальнейшие, относительно масштабные "учения" намеревался проводить не в родном саду, а на брошенной стройке. И ущерб минимален, пойди что не так, и от лишних глаз прикрываться не сложно.

Смертоубийство тетки Дарьи — если это дело рук того же Злыдня, то счет к нему от меня сегодня увеличился... Впрочем, я, как и прежде, морщить извилины на тему поисков ужасного и коварного душегуба особо не планировал. Если куда как более подкованные в вопросе сыскари в замешательстве, то уж далекого от таких дел меня вряд ли настигнет озарение. Не Шерлок я, не Холмс.

Чтобы отвлечься, я принялся вспоминать детали недавнего сна. То, что я-огонь считал вкусным топливом, на отстраненный взгляд было искусным и дорогим убранством. Люди успели вынести почти все ценности, но лепнину со стен и потолков никто не обдирал. Встроенные в стены украшательства, вроде того стремного по содержимому, но красивого на вид зеркала, огромные сверкающие люстры — все это было не унести. Очень, очень богатый дом. Или даже дворец.

А те людишки, кровавившие пальцы, чтобы спасти от огня мерзопакость из зеркала? То ж был не случайный сброд, а схожие комплекцией и ростом мужики в однотипной форме. На двоих я даже головной убор припомнил. Далеко не современный.

На форме я и сосредоточился: в клубах дыма видна она была не особо отчетливо, да и сон — не художественный фильм с отличными ракурсами. Темные, определенно темные... камзолы? Мундиры? Вроде как не черные, не серые... Темно-зеленые? Пожалуй, что да.

Жаль, я-огонь совсем не видел того, кто им приказывал оставить поганое зеркало. Причем вызвал огонь не тот командир, кто-то другой. Но в того, повелевавшего, я не только искры метать не смел, еще и обходил всячески.

Что-то он такое бросил в зеркальную гладь... Точно, бинокль. Огонь таких штуковин не понимал (невкусное же), а я сопоставил. Определенно, пожар был не на вилле богатея в современности, это даже для них слишком. Ни в обстановке, ни в голосе отдающего распоряжения не было фальши, театральности.

Вообще, у меня же знакомый историк — Бартош. Хорошо, не цельный историк, а "я только учусь". Но, раз моя дырявая голова не находит ассоциаций, то спросить совета у Таши — не худшая мысль.

На этой позитивной ноте мы подкатились к Пискаревке, где я и сошел с электропоезда, вспомнив заодно карасей, пескарей и прочих товарищей в чешуе да с плавниками.

"Домашних" нечистиков я рыбной темой, видимо, задолбал, поскольку на мой запоздалый вопрос: "Верно ли я поступил с карасями и так ли истолковал их появление в пакете?" — услыхал два протяжных вздоха.

— Знаешь, сколько может в глубине крыться подводных течений, Андрей? Сколько родников бьется на дне и вдоль берегов? — вопросами на вопрос ответил Кошар. — И никто, кроме водников, не знает. Тебе и нам в тонкостях водных потоков и потоков мысли водяного хозяина не разобраться. Рыбы не к худу, то точно. За сотрясание воздуха на тебя зла не держат. За Карасичей — тоже. Омут мутный, но можно так истолковать: два долга мог взять с прудовых, взял один. Из того: то ли не обидчивый, то ли мягкотелый. А может, по нраву большаку пришлось, как ты прищучил Пискаревских.

— Отдарок за гостинец — знак так и сяк добрый, — добавил со своей стороны Мал Тихомирыч. — Даже ежели со вторым дном, кое нам, сухопутным, не разглядеть.

Не то, чтобы я сильно запаривался с этой ситуацией. Но слова эти, про так и сяк, порадовали.

— Выходит, разрулил, — сказал я.

Одобрительно кряхтнул парадник. Загадочно блеснул желтым глазом манул.

Я вытянул ноги, закусил чай и чувство скинутой с плеч ноши барбариской. В обертку закрутил остатки неприятных воспоминаний. И перевернул для себя эту страничку.

Много позже, спустя несколько лет, мне попался на глаза блог любителя рыбной ловли. Там ни словечка не было о карасях, зато пелись то ли дифирамбы, то ли хулительные песни в адрес некоего товарища, выпустившего в наш Пасторский ручей пару канальных сомиков (они же американские, они же калифорнийские). Запуск рыб в ручей состоялся по обросшей легендами и домыслами версии случайно, чуть ли не аквариум по дороге через ручей пролили. А сомяшки не только акклиматизировались, они еще и заполонили все Пасторское озеро, пожрав к чертям лысым мальков, икру и вообще все, что нашли. Частичное вытеснение "аборигенов" зачлось не в плюс новоселам, а в плане достоинств рыболовы обозначили: вкусность и некостлявость, бесхитростность клева, всеядность к поклевке, азартно оказываемое сопротивление при поимке. А еще то, что он — сомик — усатенький симпатяха.

Уж не знаю, уцелели ли после "сомовой диверсии" потомки "моих" карасей, но что-то многовато мне примерещилось совпадений. Вылитый якобы случайно в ручей аквариум, пара рыбех... Ручей наш — не набережная реки Фонтанки, мимо него не прогуливаются аквариумисты со специальными емкостями. И тем более, с декоративными рыбами. Впрочем, может это просто воображение у меня-будущего разыгралось.

Как бы то ни было, знайте: сомики — не моих рук дело. Я много такого за утекшие годы сотворил, чем не горжусь, но к тем усатым отношения не имею.

Откровенно говоря, я скотина. Поясню: я учел реакцию Ханны Луккунен на раскрытие ее звериной личины и поостерегся повторять сей номер в малолюдном месте. Имелись у меня догадки относительно того, что я могу увидеть в Максе за пламенем, проявляющим суть. И потому я подстраховался. Самым грязным образом: я выбрал для разговора кафе, где подавали вкусные десерты. Да и пообедать нормально за вменяемые деньги было можно, и потому туда нередко приходили семьями, с детьми.

Детство — наивная и чистая пора, в которую негоже лезть с грязью взрослых. Так однажды (что удивительно, без единого ругательства на все предложение) высказал Шпала. А я запомнил и воспользовался.

Эта страховка — как раз из той копилки деяний, которыми я не горжусь. Беспечные живут коротко, так я себя оправдал. Не прошло даром капание на мозг заинтересованных в моем долголетии нечистых сил, однако решение было за мной.

Я даже пришел заранее, чтобы столик успеть занять. Макс, видимо, думал схожим образом (не про подстраховку, а про столик), так что поглощать сырники со сметаной мы с ним уселись на полчаса раньше обговоренного. Находько к сырникам взял бокал кофе с пенкой — капучино, захотелось ему "поебстетствовать", а я себе заказал ежевичный чай.

Макс еще и пришел не с пустыми руками, принес мне томик из личной коллекции — "Бойцовский клуб" Чака Паланика. Правда, в оригинале, на инглише.

— Тебя торкнуло это месилово с порновставками, я видел, — хмыкнул Шпала, пододвинул через стол ко мне книгу. — Едрючая концовка не по тексту, до ... срани левых отсылок и косяков, но местами — четко в нерв.

— Понравилось, — согласился я. — Но я дождусь, пожалуй, переводного издания. Мой английский не особенно хорош.

— Ай, ладно. "Срань господня", — конец цитаты, — он откинулся на спинку стула, побарабанил по столику пальцами. — В киняге, в драке на парковке... "Ты палишь по воображаемому другу, а рядом четыреста галлонов нитроглицерина", — помнишь? Тайлер разбивает головой Рассказчика зеркало заднего вида у ржавого ведра, а через секунду смотрится в это же, но сдвинутое, зеркало. Как мыслишь, это кондовый ... косяк или смысловая надстройка? Сцук! Вот же: вдребезги, в ноль, нет его. А оно — хоп и ржет над твоей перекошенной рожей. Над твоей выдуманной — или настоящей — физиономией. А?

"Вдребезги, в ноль, нет его", — рефреном отдалось в моей голове поверх мигом отрисованной картинки из сна, где бинокль влетает в зеркальную гладь, осколки прыщут в стороны. "А оно — хоп и ржет"... — ползущие по полу блестящие змеи.

Я пожал плечами.

— О настоящих физиономиях... Ты сегодня курил? — кивнул я в сторону неизменного портсигара.

— Да.

Я моргнуть не успел, как на месте расслабленного, треплющегося об отстраненных вещах приятеля, оказался прямой (как шпала, ага), подобравшийся парень с острым — значительно острее подхваченного столового ножа — взглядом.

— Кажется, я получил сразу два ответа, — с глубочайшим сожалением озвучил я свои мысли. — Другой вопрос звучал примерно так: возможна ли дружба между хищником и его трапезой?

С омерзительным звуком нож проехался по тарелке из-под сырников. На месте сметанных разводов мне живо представилась кровушка. Благо, насмотрелся на нее накануне. Предоставил мне Злыдень, кем бы он ни был, отменное наглядное пособие.

— Хрена тертого ты понимаешь, АБ... — процедил сквозь зубы Макс.

— Вот сейчас и пойму чуть-чуть больше, — с неожиданной для самого себя злостью сказал я, вызывая над ладонью огонек.

Идя на встречу, я не собирался провоцировать Находько. Я думал как-то мягко, вроде как спонтанно, подвести его и себя к раскрытию карт, лежащих рубашкой вверх. Срывать покров тайны с друга, который, возможно, только в моем воображении друг, ничуть не безопаснее, чем палить из огнестрела в авто с нитроглицерином сквозь альтер-эго.

И вот я разглядывал через весело пляшущий огонек лобастую шерстистую голову со стоящими торчком ушами. Вытянутую морду с белесыми бакенбардами, светло-серую шерсть с редкими вкраплениями рыжины. Желтые с серо-зеленой окантовкой глаза с поблескивающими яростью раскаленного уголька зрачками.

— Знатный волчара, — озвучил я, забыв про всякую осторожность.

— АБ теперь гребаный Гендальф? — морда задвигала челюстью, демонстрируя шикарные острые зубы. — Глянь-ка фокус-чпокус. К-ха!

Когтистая лапа с зажатым непонятно как ножом проехалась по круглому столику, оставляя на середине его ровную полосу. На пути ножа стояла неубранная тарелка, и была сметена походя молниеносным движением. В ту же сторону отлетел недопитый бокал, вырисовал на фирменном фартуке работницы общепита картину из разводов и пенных брызг. Посуда с грохотом и звоном разбилась о напольную рыжую плитку. Звякнули приборы. На подходе к столику замерла испуганным тушканчиком облитая официантка. Пропали все сторонние звуки, будто отсекли их от меня и Шпалы невидимым куполом.

— Грань да ножик, АБ, — снова задвигалась челюсть. — Один кувырок — и травы-наговоры не удержат скрепы. И все тут умрут. Стремно, а? Р-х!

Рука моя все же дрогнула, отпустив контроль за пламенем. Напротив меня сидел худой, длинноносый, широкобровый, русоволосый, слегка всклокоченный парень. Серые глаза с едва заметными зелеными и желтыми крапинками смеялись, равно как и тонкие губы были растянуты в хохоте.

Длинными человечьими пальцами Макс крутанул по лакированной поверхности столика ножик. В нас ударили голоса и звуки. Подбежала официантка: уже не тушканчик, а разъяренная кошка.

— Что вы себе позволяете, молодые люди?!

— Ой, простите, мы не нарочно, — не обращая внимания на ржущего взахлеб Шпалу, я поспешил утихомирить самого страшного зверя в округе — разозленную женщину. — Понимаете, мой друг — он припадочный. Врожденное, почти всегда он нормальный, но порой, кх-м, накатывает. Мы заплатим за ущерб, не волнуйтесь.

Я протянул даме салфетку: салфетница, сахарница и мои чашка с чайником стояли на моей половине круглого стола, потому уцелели.

— Эпилептик, что ли? — подбоченилась официантка, недоверчиво оглядев двухметровую гогочущую каланчу.

А салфетку взяла, отерла налипшую на фартук пенку.

— Вроде того, — развел руками я. — Его скоро отпустит. А принесите нам, пожалуйста, чайную чашку.

Я пнул под столом этого паяца.

— Да-да, я в норме! — скруглил пальцы в знак "ок" Макс, дождался ухода барышни. — Свинтила тля поломойная. Это, чего сказать: добро пожаловать в заповедник, тать его, гоблинов. С почином, дружище.

Приятель раскинул руки в стороны. Сюр, как есть сюр — но такой уж Макс: буйный, невоздержанный, презирающий общепринятые рамки. На кураже без тормозов — это про него. Как это уживается внутри одной черепушки с умением, когда нужно, становиться предельно серьезным и вдумчивым — мне не понять.

Я выдохнул с облегчением, поняв, что с переворотом карт ничего в моем к Находько отношении не сдвинулось. Почему, несмотря на слова "все умрут"? О, все просто: я успел за год немного узнать Макса. Он человек — ну, в свете сегодняшних открытий, нечеловек — действия, если что-то решил, то делает, а не треплется. Он не из тех, кто станет угрожать, сообщать о намерениях, это Шпала оставляет киношным и книжным героям. Он сначала врежет, а потом уже скажет, за что. Не в обратном порядке.

Слова — это просто забава.

— Заповедник гоблинов, хм, — я вернул приятелю ухмылку.

— Вымудреные мудни назовут нас обитателями Ночи, — Макс скорчил гримасу, отхлебнул моего чаю. — Одна ... хренота. Тебя-то как угораздило?

Работница споро подсуетилась с чашкой для клиента-психа, наверное, чтобы быстрее закруглились, рассчитались и покинули заведение. Осколки и другие следы полета посуды унесли и затерли того быстрее.

— С меня — рассказ, с тебя — выслушать просьбу одной нашей общей знакомой, — предложил я эдакий "баш на баш". — И прояснить мне, дремучему, почему ты со мной, не входившим в этот ваш заповедник, так дружелюбно все это время общался.

— Эх, — он запустил пятерню в непослушную шевелюру. — Так и не вспомнил.

— Не вспомнил — чего? — не понял я.

— Кого, епть, — Шпала махнул рукой, подхватил со спинки соседнего стула косуху. — Эй, дамочка! Посчитайте нам... все это.

Официантка подскочила, зыркнула на нас со смесью недовольства и жалости.

— Давным-давно два мальца свалили с тупой трепологии взрослых, — Макс, резким жестом перехвативший чек, отсчитал купюры; наступил такой момент, когда он был серьезен — мат из фраз пропал напрочь. — Один был — я, второй — помладше и поширше. У второго была днюха. Я увязался за ним от скуки. Мы носились по лесу, по ручью, по полям. Добежали до озера, на спор — кто быстрее — пронеслись наперегонки вдоль берега, наведя шороху среди отдыхающих. Мне ухи надрали так, что я ими потом с неделю отсвечивал, но оно того стоило. Помню, как малец, стоя перед крапивными зарослями с него высотой, сказал: "Важно не то, чего ждут они, а то, чего хочу я. Вот ты чего хочешь?" Это он на мои взрослые — я ж был старше — возражения о том, что его как бы в доме ждут, он причина сборища.

— Да ну, не может быть, — чем больше он рассказывал, тем ниже падала моя челюсть. — Острый Клык?

— Да, Большое Перо, я, — обновил он почти выщербленные временем из глубин памяти прозвища. — Когда ты Джо прозвал Красным Глазом, я был уверен... Эх, АБ. Я, между прочим, те твои слова запомнил на всю последующую. Такие, как я, не живут в городах, не гоняют на байках, они сидят в глуши и не отсвечивают, а в полнолуние рвут скотину, бывает, что двуногую. Или же, если город с благами и удобствами ближе к телу, отказываются от возможности перекидываться. Просто в срок не проходят обряд. Я не хотел и увечным быть, и от байка отказываться. И стал тем, кем стал, во многом благодаря тому вопросу: "Ты чего хочешь?" Я хочу жить на полную катушку, приятель, пусть для этого надо разосраться с родней и положить херище на обычаи.

— Ты си-ильно изменился, Острый Клык, — "индеец" из моих детских воспоминаний был угловат телом, а лицом по-девчачьи смазлив — в Шпале нынешнем ни намека на девчачье не сохранилось. — Даже не беря в расчет... кхм. Шерсть.

Вот же: я совсем не помню по отдельности черты своего напарника по детскому приключению, зато общее впечатление про смазливость в памяти отпечаталось. Макс нынешний слишком брутален, чтобы хоть мыслишка о поиске сходства проскочила. И от угловатости ни следа не осталось.

— У меня мех. Волосяной покров и подшерсток. — скривился Макс, выйдя из кафешки. — Шерсть у тебя на жопе, и та подгорает.

Я начал чуть лучше понимать их с Джо постоянные обмены подколками. Сказал об этом Максу, тот заржал.

— Ты его засветил уже, Хрендальф? — спросил Находько с предвкушением в голосе. — Если не, пробля... поблести в него своим светочем при мне. Только близко к харе не подноси, он дерганый.

— Сказал другой дерганый, — я понял, что мне доставляет удовольствие вливаться в этот поток взаимного стеба. — Так вот, про девочку...

Конечно, я не стал пересказывать подробностей. Личное дело Ханны — говорить ли о себе Максу. Я всего лишь передал дословно ее просьбу, ту, про "мчать в ночи". Заодно поставил приятеля перед фактом, что пока она работает три через один, одно утро из двух мы будем ходить до "Финбана" вчетвером.

— Услышано, — подтвердил Шпала. — Хистори?

Рассказ об обретении "встроенной паранормальщины" я постарался не растягивать. Была у меня мысль расспросить Макса о волчьей морде: как он дошел до жизни такой, в кого уродился и прочая. Но это было бы сверх уговора. Опять же, не последний день живем и общаемся.

За болтовней мы прошлись вдоль Литейного, сделали небольшой крюк, чтоб заглянуть в Сен-Жермен. До смены, благодаря раннему приходу в кафе и раннему уходу из него (не будем тыкать пальцами в наглую серую морду), оставалось солидно времени, а в этом тихом дворике за чугунной калиткой не людно. Преграда нас не остановила: Шпала, кажется, знал все Питерские подворотни, как и способы в них попасть. После шумного проспекта этот садик — отдушина. И для разговора самое то, не надо перекрикивать шумы с проезжей части.

Потом, топая к игорному нашему заведению, мы снова ударились в воспоминания детства. За теплыми для нас обоих картинами давно минувшего дня дошли мы до моста Белинского. Как раз, чтобы увидеть парнишку, перелезающего через кованую решетку. Рядышком шли пешеходы, проезжал транспорт, и никому не было дела до тощенькой фигурки в серых трениках и черной толстовке с капюшоном.

Пацан повернулся к нам, сорвавшимся на бег (сначала понесся я, а Шпала заодно со мной), помахал ручкой.

— И меня подарил, — сказал он: с каждым раскрытием рта из уголка сизых губ вытекала водица. — И меня.

И сиганул в Фонтанку.

Я узнал его. С запозданием, но узнал: это был тот пацаненок, что пытался стырить пакет с карасями, а после плюнул в воду.

Я подбежал к ограждению, вгляделся в темную толщу закованной в гранит реки. Ничего не разглядел.

— Ты парня видел? — обернулся к Шпале, с любопытством поглядывающему то на меня, то на воду.

Макс кивнул. Пешеходы как шли, так и шли, ни одна зараза не заголосила о самоубийстве. Людям нравятся сенсации, а тут тишина...

Я кратенько поведал об эпизодическом участии себя в судьбе того парнишки.

— Полнолуние, — отметил Находько. — Прибрали к воде, ближе всего — этой ночью. Не косись, ни на пук нет за тобой вины. Чужое хапнул — он, плюнул — он. Право и дело, АБ.

"И лишнее напоминание мне, что водные духи злопамятны. И просто злы", — додумал я и побрел на смену. Пацана не вернуть, и корить себя толку нет, тут Шпала прав. И расслабляться не стоит: раз щелкнешь клювом — только перья в стороны и полетят. В "заповеднике" с этим быстро...

— Есть ли жизнь на Марсе? Бывает ли на Арктике жара? — закрыв глаза, приложив ко лбу подушечки пальцев, почти продекламировала Обуреева.

Право слово, впору Майю было пожалеть: поди, извелась, бедная, в ожидании с заготовленной шуточкой.

Я всю дорогу игнорирую нашу бессменную занозу. Пропускаю мимо ушей ее псевдоюмор. Но тут что-то пошло не обычному сценарию, видимо, разболтались нервишки от событий этого вечера.

— Мужика б тебе, — я покачал головой. — Выносливого, слабослышащего и подслеповатого.

— Тэ-эк! — вмешался Макс, попала ему какая-то вожжа под хвост. — Выносливость — чтоб драл до опупения. Плохого на ухо, чтоб кроме воплей ни хрена не слышал, это я понял. А незрячесть-то к какому бую притыкается?

— Думай, — хлопнул я приятеля по плечу. — Будет, чем думалку занять.

Я уже сообразил, что снова сболтнул лишнего. Заявлю сейчас, что натуральный фэйс Бореевой сравним с молодою кикиморой (по моим представлениям, основанным на сказках и воображении). Тут-то на меня и налетят с вопросами: "А когда ты ее такую увидеть успел?" Шпала поймет, а остальные? Выкручивайся потом...

Про вольные нравы в дилерской среде я говорил. По сути, тут никого ничем не удивишь, даже на суровые извращения а-ля некрофилия мои коллеги (стажерское "свежее мясо" не в счет, вот годика через пол...) отпустят полный пофигизма комментарий: меньше трат на достижение цели, есть особенности в эксплуатации, зато не забеременеет. Или, проведя сравнение с искусственной елкой, мягко намекнут, мол — живая-то лучше.

Тут каждый устанавливает свои границы. Я катался "в номера" с Аллой Кононовой, было дело. Еще раньше, по завершении школы крупье, заезжал на съемную квартиру Аннет. И Таша у меня побывала. Я бы сильно не прочь был позвать к себе Алию, но она — казашка, у них с этим строго: только после свадьбы с одобренным родителем женихом. Но Майя? Это как раз тот редкий случай, когда живая — не лучше.

Я подернулся, скрылся за дверью раздевалки. С небольшим запозданием в дверь с той стороны что-то влетело и звякнуло. Похоже, непривычная к ответу с моей стороны Бореева психанула.

"Вечер неудачен для посуды", — я цокнул языком, вздохнул. Прокрутил по-новой наши с Находько мирные посиделки в кафе. Мирные, да. Возникни у Шпалы желание меня прикончить, там бы я и остался. Макс даже не пугал меня: я видел скорость, на какой способны двигаться он и Ханна, а вогнать нож в миллиметре от моей кожи было бы куда проще, чем скрипеть по керамике. Страшно мне не было, я даже восхититься успел звериной его мордахой. Нет, эта серая морда с волосяным, так его, покровом, показушничала. Что-то вроде: "Ты хотел узнать больше? Их есть у нас, узнавай".

Шоу ради шоу — в этом весь Макс. "Шоу маст го оооон!" — помнится, с диким акцентом надрывал горло (не пел, песнью эти вопли назвать было нельзя) под "Квинов*" в караоке Находько. Органично смотрелся, хотя ушам моим от этой органичности легче не было.

— — — — — — — — — — — — — — —

*'The Show Must Go On' — группа Queen, альбом ' Innuendo', 1991г.

— — — — — — — — — — — — — — —

Общество Бартош вызвало у меня ассоциацию с огнями небесными, мягкими сполохами северного сияния. Их приятно созерцать, осознавая их чуждость. Ту же Борееву можно сравнить с гирляндой из петард: что-то посверкивает, но за раздражающим грохотом огни не важны. А Шпалу я бы как минимум с взрывом на нефтетанкере уравнял: и пламя яркое, и, главное, клубы дыма впечатляюще громадны и темны. И ему — пламени — весело глядеть на бегающих человечков.

Что поделать, веселье в представлении Макса — не всегда веселье для окружающих.

— Бельский, поторопись, — предупреждение Антона застало меня за красочными сравнениями и поправлением бабочки. — Ты в ВИП инспектором на покер.

Тоха — он как огонь в камине, не исключено, что в искусственном. Очень правильный, упорядоченный. Безопасный.

ВИП-зал полностью занят бывал у нас так редко, что впору эти дни в календаре отмечать. И этот четверг как раз грозился войти в число обведенных дней: играли обе рулетки, два покера из четырех и блэкджек. Причем ввалилась к нам одна большая компания, при пиджачках и галстучках, дамы в вечерних платьях.

А ничего такие платьица, и декольтированы весьма существенно. Поскольку Ира поставила меня на оба играющих покера посматривать, я рисковал получить косоглазие. Взгляд разрывался между черным лифом с шикарным содержимым по правую руку и узким, но глубоким, уходящим аж куда-то под стол, вырезом на красном с блестками платьице слева. У красного то и дело соскальзывала тонкая бретелька с плеча, и так манерно поправлялась...

Возле платьиц сидели и костюмы, конечно. За правым покером играли четыре бокса, за левым — целых пять. Но это так, рабочий момент, а вырезы... Ох!

Я говорил, что покер — скучный стол? Забудьте. Порой этот стол может расцвести, заиграть, я б даже сказал — раскрыться — новыми сторонами и красками.

— Закроетесь? — вкрадчиво спросил обладательницу платья с падающей бретелькой подошедший генеральный менеджер нашего игорного заведения. — Там двойки, не иначе.

У дилера пятой (открытой) картой как раз лежала двоечка.

— Без сомнений! — обворожительно улыбнулась дама, бросила две сотенных фишки.

— Постойте, но я ведь не уточнил, сколько будет двоек? — всплеснул руками Филипп. — Как будет грустно, если их там три?

— О, разве можно пасовать при двух королях? — фигурка так изогнулась, что великолепный вид открылся как Филиппу, так и мне.

— Три двойки, — объявила свою комбинацию Алия.

— Ом-м-м... — протянула дама в красном, совершенно не выглядя при этом огорченной.

Филипп развел руки в стороны, крутанулся на каблуках и пошел к другому столу. Тут, пожалуй, самое время сказать пару слов про нашего генерального менеджера. Он англичанин. Полиглот: есть стойкое мнение, что он схватывает языки на лету, буквально с одного разговора. Еще он талисман: считается, если Фил вышел на смену, то к закрытию эта смена непременно будет в плюсе, даже если дилеры будут шарик закручивать ногой, а карты сдавать в открытую. Генеральный об этом поверье осведомлен и выходит, как правило, в самые посещаемые ночные: пятничные, субботние, реже — воскресные. А в четверг, наверное, после отпуска решил заглянуть, проверить, не разнесли ли все в его отсутствие.

Он невысок, мне и до плеча не дотягивает. Худосочен, но обладает явным пивным животиком. Ему лет сорок пять — пятьдесят — на вид, а точный возраст начальства нам знать не положено. Рыж: вокруг лысенькой макушки закручиваются в хаотичном порядке медные "проволочки". Не носи он дорогие, явно пошитые на заказ костюмы, Филипп был бы похож на работника ЖЭКа — такого, изрядно обмусоленного судьбиной мужичка-боровичка.

— Поздравляю, Бельский, — через пару раздач за моей спиной оказалась Ирина. — Резолюция получена, инспектор первой категории. Цитирую: "Выглядит разносторонним юношей, одобряю". Мне нашептали, что против была только Нина. Ты в чем-то ей насолил?

— Э... Нет, — удивился я. — Определенно нет.

С Ниной, русской дамой-менеджером, предпочитающей дневные смены, мы очень редко пересекались. И общались на уровне: "Здравствуйте!" — с моей стороны, да барского кивка в ответ.

— Ладно, — откликнулась пит-босс. — Теперь к насущному: как сменят, иди наверх, Антон дальше направит.

Разносторонним юношей я, значит, выгляжу. Казалось бы, должно льстить, но я почему-то напрягся. Настолько, что даже зрелище выложенного фулхауса на фоне возлежащей на столе груди обладательницы черного платья меня не впечатлило.

"Здухач гледа у вас", — кольнуло меня в левый бок. Выглядит-гледа-глядеть? Кто-то (здухач?) что-то выглядывает "у вас"? Здухач — кто или что? Вдруг это намек такой, что я "палюсь" тем, что "не прост"?

Мимо карточных столов вальяжно прошелся Филипп, отсалютовал кому-то за моей спиной стаканом с виски. Хоть у него и спрашивай, он-то точно знает сербский. Он и на русском шпарит, как по писаному, и с сербами общается без запинок, и в "де франсэ" у него получается. Можно долго продолжать, серьезно. Талант у человека.

Мое бойкое воображение тут же подкинуло картинку, где генеральный (и до кучи совладелец казино) с ехидцей мне подмигивает, грозит пальчиком, после чего этот пальчик меняет направление, превращаясь в указующий перст. Перст направлен мне пониже пояса, а голос, которому так и хочется верить, подсказывает: "У вас гледа здухач". Я аж не удержался от поиска не застегнутых мест на форме.

Нет. К Филиппу я с этим странным посланием обращаться не стану. Ну его... Лучше у Бартош спрошу: она не полиглот, но умная и немного говорит на чешском, вдруг там что-то схожее, созвучное обнаружится?

Однако сказать (подумать в моем случае) оказалось проще, чем сделать. С Ташей на один брейк мне удалось попасть к трем часам ночи, и мы оба хотели есть. Над тарелкой с рыбной котлетой и пюре заговорить я решился только про одежду приснившихся мне мужиков. Поварам до нас дела нет, но все равно прилюдно болтать о некоторых штуках было лишним.

Спросить спросил, только не ожидал, что Таша начнет уточнять:

— Зеленый — какой? Как зеленка? Как наше сукно? Как горох? Как елка в сумерках?

Я обалдел от этого ряда ассоциаций, так молниеносно составленного. Задумался.

— Елка в сумерках, — выдал (вроде как) наиболее похожую ассоциацию.

— Воротники глухие? — продолжила опрос она, отложила на тарелку приборы, обхватила себя обеими руками за шею. — Такой высоты?

Я кивнул.

— Пуговицы, эполеты, обшлага, красное, желтое, золотое в отделке? — не унималась она.

— Это не в курсе, — пожал плечами.

Сон не изобиловал ракурсами, да и я-огонь в человечков не вглядывался.

— Лейб-гвардии Преображенский полк, — на минутку задумавшись, вынесла вердикт Бартош. — Предположительно период правления Николая I. В декабре одна тысяча восемьсот тридцать седьмого горел Зимний. В целом описание сходится, но я уточню по книгам.

— Что ты, не трать время, — неловко мне стало напрягать девушку.

— Почему? — чуть приподняла бровь Арктика. — Ты спросил, я отвечаю. Ошибаться не люблю, поэтому хочу удостовериться. Доел? Нам пора.

Часы над стойкой выдачи порций подтверждали ее правоту. И теперь я точно должен был подарить Таше книжку. А то и не одну.

До самого утра мы с Бартош больше не пересекались, что нормально для конкретно загруженной ночи. С утра она испарилась быстрее, чем я успел переодеться. Спешила, надо полагать, домой, к сестре. Засобирались и мы. Втроем: я, Макс и Ханна. Митин, зараза, взял отгул по каким-то там семейным обстоятельствам.

— Ах! Какой ужас, — дрожащим голосом проговорила за моей спиной Алия, когда я уже за ручку двери стаффрум взялся.

— Что там, детка? — спросил Находько.

Ах-Ах молча ткнула зажатым в руке пультом от телевизора в сторону экрана. Звук был выключен, картинка шла. Показывали живописные обломки — все, что осталось от рухнувшего самолета.

— Малышка, это грустно, но ничего не поделать, — я подошел к ошарашенной девушке, попытался разжать пальцы, вцепившиеся в пульт; не сумел, нажал на кнопку выключения. — Гречка, ты ее проводишь? Алия, иди домой, выспись. В мире каждый день случается что-то поганое, и мы никак не можем на это повлиять.

С нашим графиком мы часто пропускаем мировые события, как хорошие, так и плохие. Лично меня это устраивает: пока эти события не затрагивают знакомых мне людей, пусть там хоть кровавые осадки месяцами выпадают. Я даже не почешусь. Когда что-то происходит рядом, на глазах, эффект, конечно, совсем другой, как и отношение с вытекающими действиями. А вот то, что за экраном "зомбоящика" — не пронимает. Сегодняшняя (чуть устаревшая уже) новость тронула меня только потому, что Алия расстроилась. Она — очень искренняя девочка, все воспринимает близко к сердцу.

А я... я больше тревожился о том, как пройдет моя утренняя прогулка в компании двух мордатых и хвостатых зверюг, маскирующихся под людей. Скотина, как есть скотина — и это я не о хвостатых.

— С-сильнее, — Луккунен прильнула к ограждению, глядя на громадину в лесах на другом берегу. — Т-тянет с-сильнее.

Шпала заявил, что прямиком через Марсово поле идти сразу после полнолуния его не штырит, так что мы дружной троицей потрусили через мост Белинского и дальше вдоль Фонтанки. Тут попросила пройти Ханна, мы с Находько предпочли бы пораньше вырулить на Литейный.

— Речь о Михайловском замке, — работать переводчиком между матершинником и заикой — та еще задачка, как выяснилось. — Он притягателен для Ханны.

— Итить тя, лисонька, итить не переитить! — Шпала присвистнул. — Давно тянет?

Кто есть кто — это они между собой разъяснили еще на Кленовой. Я взял самоотвод, отойдя в сторонку и не прислушиваясь к доносящимся порыкиваниям. Постоял, привалившись к стволу каштана, подождал, пока они попринюхиваются... или что там делают ребята и девчата вроде них? Немного погодя меня позвали, сообщили, что с августа Ханна переведется в нашу смену, чтобы "мчать в ночи" не мешали несовпадающие графики.

— С з-зимы, — пожала плечами Луккунен, указала на меня. — С-с ним с-сильнее. С-сейчас еще с-сильнее.

— Хэ-э, а с красноглазым оно как будет? — задумался Шпала. — Так-то я не прочь поавантюрить, но вчетвером сподручнее.

"Похоже, Находько это всерьез. И меня вписал, не спрашивая. И Джонни", — резвости Макса я удивляться перестал давно.

— Братец-волк, сестрица-лисица, напоминаю: двоим из нас вечером на смену, — вмешался я в разговор. — Потом у меня два отгула.

— Слыш, колобок, ты не опух? Два отгула! — возмутился Макс. — Ты еще про отпуск заикнись. Я тогда, что не зъим, то понадкусываю!

Я только рукой махнул. Спорить с шутом гороховым, вошедшим в раж, по результативности сопоставимо с метанием бисера перед хрюнделями.

В итоге, дойдя до Финляндского, мы сошлись на том, что вылазку в Михайловский замок произведем после пятничной смены следующей недели — если она не совсем уж кошмарной выдастся. Или уже на вторник через неделю перенесем, чего не хотелось бы Находько, ждать он не любил и не умел. А у пятницы как раз число было по календарю красивое, правильное для безобразий — тринадцатое.

Следующая смена прошла под девизом: "Трэш и кэш". Через крупный номинал кэш-фишек играли практически все столы. Творили дичь все, кто мог и не мог: тут и шарик был, влетевший в ноздрю посетителю, и карты веерами летали, и пепельницы метались... Просто не было, скучно тоже. Три брейка за всю ночь. Прибыль заведения с шестью нолями. Виски и шампанское из бара с утра от Фила.

Я пить особо не стал: на два пальца плеснул себе в стакан вискаря, выпил одним глотком и сделал ноги. В планах были: маршрутка, магазин, затариться там хорошенько, но в пределах грузоподъемности, переодеться, подхватить Кошара и укатиться из города в дальние дали.

Дали располагались на границе Ленинградской и Псковской областей, точнее, уже в Псковской. Если быть совсем точным, наш с Кошаром путь лежал в Псковскую область, Гдовскую губернию, Вейнскую волость, деревню Журавлев Конец. Как песня звучит, не правда ли?

— До моста довезу, а сворачивать не хотелось бы, — сообщил подвезший меня и Кошара мужичок. — В Вейно дорога куда ни шло, а в этот ваш Конец только журавль и доберется, не застряв. Потому как с крыльями, понимаешь?

Водила гоготнул удачной шутке. Я поспешил улыбнуться в ответ: дядька нехило меня выручил, докинув досюда на своей старенькой ниве.

— Дальше пешочком дойду, спасибо вам, — я подтвердил благодарность купюрами, добавив сотню сверх изначально запрошенного.

— Ага, — машинка затормозила у отворота на нужную мне деревеньку, водитель открыл бардачок, пошарил в нем. — Ты это... вот что... номерок тебе черкну, как обратно соберешься, с вечера звякни. Договоримся.

Я повторно поблагодарил дядьку, что в дороге представился Женей: "Просто Женя, не надо этого разводить... с отчествами". Подхватил рюкзак и сумку. И потопал, благо, заблудиться тут было сложно: грунтовка в две продавленных колеи вела ровненько, вдоль полей да кладбища.

Поля: пока мы ехали сюда от Сланцев, необъятные полотнища ржи и каких-то еще зерновых перемежались с широкими полосами люпинов. Затем сменялись деревьями и снова — колосья до горизонта. Это был мой второй визит в деревеньку с чудным названием — ударение в "чудном" можно ставить куда угодно, не ошибетесь. И поля эти продолжали радовать глаз.

На полях, как мне три года назад рассказали, под исход лета собираются журавлиные стаи. Набираются сил перед отлетом на зимовку. Затем стая снимается с места, выстраивается клином и улетает в теплые края. Отсюда и название, Журавлев Конец.

В Сланцы я прикатился на рейсовом автобусе, выкупив два места (одно для рюкзака с шерстистым) и покемарив в пути. Дальше покучковался с народом внутри местного автовокзала и понял, что комфорт в иных случаях дороже денег. И отправился искать частника, готового прокатиться в нужном мне направлении. Мужик попался говорливый, подремать мне не дал, но подсобил изрядно.

В Журавлев Конец в прошлый раз привозили меня родители. Жив был па, не улетучилась в край утренних круассанов ма... Кстати, о ма: она позвонила ровно в тот промежуток времени, когда я уже пришел и еще не уехал. Завалила меня восторженным многословием о прелести лавандовых полей в цвету (я оценил сегодня люпиновые, отцветающие уже, поля — не уверен, что они сильно уступают), о нежности и игривости провинциальных вин... Как и всегда, мне оставалось только заполнять редкие паузы крайне осмысленными: "М-м! О-о! Конечно, ма". Я, право, не знал, так ли ей хорошо там в самом деле, или она хочет казаться счастливой...

В прошлый приезд я мало что запомнил: визит был краткий, два дня мы тут всего и пробыли. Кроме дома, речки и кладбища, я успел побывать только в ближнем селе. Повод для приезда был тогда печальный: умер мой дядя, старший брат па, с которым они прекратили общение еще до моего появления на свет. Там была какая-то сложная и неприятная история, в которую меня не стали посвящать. Я дядю Демьяна и вовсе не знал, только фотокарточку в старом семейном альбоме видел.

Дядька жил один, рассорившись с родней. Семьи не завел. Или завел, но рано потерял — честно, не помню. Умер тоже в одиночестве, в деревенском доме. Дом он завещал па, к завещанию приложив записку с просьбами: не продавать, не пускать чужаков, уж пусть лучше дом разрушится от ветхости сам. И что он, Демьян, был бы рад, приходи кто-нибудь к нему на могилу. Чтобы наливали чарку водки, пусть даже раз в несколько лет. И зла просил не держать, уж не знаю за что.

И вот я топал в Журавлев Конец по сухой, слегка растрескавшейся без дождей землице. Слева от меня шумел, жил солнечный луг. С иван-чаем, васильками, ромашками. С пичугами, кузнечиками, бабочками, пчелками, божьими коровками — он был ярок, наполнен движением. А справа стояла неподвижная тень: сумрачные старые деревья, раскидистые кусты и очертания крестов с памятниками. Там, казалось, сам воздух застыл в безвременье.

Даже столбы с проводами, и те слева стояли, поближе к свету. И ржавая башня (по-моему, пожарная) тоже слева примостилась.

Очень контрастно: по одной моей руке мурашки бегали, а вторую припекало солнышком.

— Ой! Привет! — ударил по барабанным перепонкам звонкий девчоночий голос. — Ты кто, откуда, городской? Автобусом? Нет, он же вечером, пешком? Из села? Я — Яра. Не Слава! Ярослава! Яра, вот. Так ты кто-чей?

Рюкзак за моей спиной заворочался и, кажется, заржал.

— Славное создание, здравствуй! Я — Андрей, — представился я мельтешению из тощих косичек цвета соломы, загорелой рожицы, пятнистой футболки, синих штанишек и белого шуршащего пакета. — Ты откуда выкатилась?

Дорога вперед отлично просматривается, а трава на лугу не столь высока, чтобы скрыть ребенка. За ветками возле кладбища — запросто, но я его уже прошел, а Яра выскочила слева. Я чего напрягся: прошлый раз, когда я был вежлив с малявкой похожего возраста, вылился в неприятности — в наипрямейшем смысле.

— Никому-не-говори, — затараторила мелкая так, что слова сливались в одну кучу. — Нельзя-на-холм-я-собирала-грибы. Трюфели. Розовые. Вот!

Мне предъявили раскрытый пакет с грибами. Действительно трюфели, как по мне — чуток страшненькие на вид, мерзенькие для обоняния, но весьма интересные на вкус. Такие в виде грибного соуса очень уважал па. Еще в пакете лежала ручная лопатка: похожей всегда вооружалась ма, когда возилась со своими травками на даче. Яра и ножичек складной из кармана достала, то ли как лишнее доказательство, то ли — показать, что не беззащитная бродит по непонятным холмам.

Я покрутил шеей в поисках, собственно, холма. И обнаружил некую неровную возвышенность, частично прикрытую иван-чаем и неизвестным мне кустом. На возвышении росла кривенькая сосенка и что-то лиственное. Лезть и ощупывать я не стал, но, как мне показалось, под слоем земли были камни. Или один большой неровный каменюка. И веяло от холмика... Скорее, как от кладбища, чем как от луга, на который он взгромоздился.

— Он-не-холм-он... — девочка закрыла рот ладошкой. — Нельзя.

— Нельзя, так нельзя, — не стал допытываться я: мне-то проще, если любопытство захлестнет, подойти в другой день да глянуть через огонек на этот трюфельный холм. — До деревни проводишь?

Подразумевалось, что это я шебутную балаболку провожу, но пусть она думает иначе.

Щебечущее обо всем и ни о чем создание довело меня до деревенского исполина: дуба, возраст которого явно за сотню лет перевалил. Тут болтушку отловила женщина с усталым лицом и такими же, как у Яры, соломенными волосами. Мелкую уволокли, ухватив за косицы, не слушая возражений и даже не взглянув в мою сторону. Проводницу я потерял, но выдохнул с облегчением. Оценил покой и прохладу раскидистой тени огромного дерева.

Снова заворочался рюкзак, а чуть погодя и голос подал.

— Дуб с омелой! Да запах налитых колосьев! Мало люда, просторы широки... Аспидов в травах не чую совсем. Андрей, я пенял тебе за время в пути? Был не прав! Опамятовался. А к тому жальнику под муравчатыми камнями не ходи, не надо.

— Жальник? — обозначил я совсем незнакомое слово; аспидами па звал чиновников всех мастей, а про травушку-муравушку и в сказках есть, и в песнях.

— Прах там, — приглушенно отозвался овинник. — Захоронение, коему не один век. Дуб сей куда моложе будет.

— Понял, — передышка закончилась, я собрался топать дальше. — Не полезу, не больно-то и хотелось.

Пусть трюфельную делянку и дальше окучивает Яра. Тем более, грибы готовить я не умею.

До Журавлева Конца я добрался, осталось перейти через речку Вейнку. Мостик на ту сторону периодически сносит по весне и после продолжительных ливней, тогда через поток приходится перебираться по подрубленным деревьям, пока мост не отловят и не вернут на место после паводков. Это нам рассказали местные в прошлый приезд. Оттуда же я знал и то, что прежде тут было две деревни: собственно, Журавлев Конец на ближней стороне реки и деревушка Новая по дальней, за переправой.

Я говорил, что наша дачка стоит практически на отшибе, так тут вся бывшая Новая — на отшибе. Мне повезло: мостик стоял на месте, а речушка даже чуть просела в берегах. Еще минут десять прогулки мимо разномастных домишек, и цель путешествия — деревянный дом дяди Демьяна — была достигнута. Когда-то светло-серый, теперь пятнистый: где краска облупилась, где осадки подпортили прежний вид.

Краска — это мелочь, главное, что от сырости и непогоды домик не повело, не перекорежило. Хоть и стоял он с заколоченными окнами и заткнутыми вентиляционными отверстиями, за три года, что от нашего семейства никого тут не бывало, что угодно могло произойти.

Расконсервирование дома заняло у нас с Кошаром с полчаса, причем без шерстистого я бы куда дольше провозился. Банально не помнил, что и где затыкали. Грязища внутри меня не удивила, а сухие дрова в дровнике — наоборот.

Внутри я расчихался: пыль буквально клубилась в солнечных лучах. Кошар от сего зрелища зафырчал и поскакал, аки коник, к печи. А я пошел пробки вкручивать: для безопасности дом был обесточен в отсутствие жильцов. Еще мне предстояло натаскать воды. Из общего колодца — в рукомойник да для прочих нужд. Водопровода в деревеньке не имелось. Питьевую — из ключика, что в изобилии бьют возле берега, но каждое хозяйство берет воду из своего. С речки — в летний душ, может, успеет до заката хоть немного прогреться. Внизу, возле Вейнки, стоит бревенчатая банька, но ее я топить в день приезда не возьмусь. Позже видно будет, а пока обойдусь летним душем.

Особое деревенское удовольствие — посещение уголка задумчивости с дыркой под крышкой. Среди важных покупок перед выездом значилась и мягонькая туалетная бумага, чтобы хоть как-то смягчить этот непростой для городского меня момент. А то мы уже раз приехали неподготовленными: оказалось, деревенские на эти цели расходуют печатную прессу, а в единственном магазине в пешей доступности, что в селе Вейно (это с полчаса ходу быстрым шагом), нужные рулончики не всегда имеются в наличии.

Я помахал веником в сенях и комнате, совмещенной с кухней, натаскал дров и воды. На словах просто и быстро, а на деле спуск к речке довольно крут. Метров двадцать сильного уклона по узенькой тропке, выложенной камнями на самых затруднительных для подъема и спуска участках. И все это с пятнадцатилитровыми ведрами, в три ходки. Под щебетание и стук дятла по высоченной сосне на краю склона.

Перед тем, как ту воду начать набирать, я разложил на мостки немудреный набор подарочков воднику: хлеб, табак, гребень да гребешки. Восхитился искренне, вслух, веселой журчащей речушкой. Дружно снующими в блестящих водных струях мальками. Вода в Вейнке холодная, даже в середине лета — дело в ключах. В принципе, воду из нее можно пить, но в реку и вода после мытья сливается (все деревенские бани вдоль реки стоят, по обе стороны), и белье в ней полощут. А вода из прибрежных ключей, ледяная — аж зубы сводит — куда как вкуснее.

К третьей ходке с ведрами мостки были пусты, что я счел добрым знаком. Мне почему-то казалось, что у такой бойкой речушки и водный хозяин должен быть с легким, незлобивым нравом. Пока я занимался физическим трудом, Кошар, бурча и фырча, периодически выкатывался мне под ноги, но внятного ничего не сообщал. Я не лез в его своеобразную инспекцию: закончит — сам все скажет. Связываться с газовым баллоном, чтобы включить плиту, я поостерегся, обошелся электрической плиткой для разогрева воды. С собой у меня были крупы и консервы, но в первый вечер я решил обойтись чаем с бутербродами и печеньем.

— Есть кто дома? — раздалось от дверей.

Ага, как я и ожидал: местные заметили оживление дядькиного дома. Пришли выяснить, кто и с какой целью пожаловал.

Правда, я думал, бдительный сосед будет из старшего поколения, а парень, который пришел к свистку вскипевшего чайника, был мой ровесник.

— Приветствую, я — Кирилл, — представился визитер, протянул для пожатия руку, такую же здоровую, как моя. — Первый дом.

— Андрей, племянник Демьяна Бельского, — ответил на крепкое рукопожатие я. — С недолгим визитом. Чай? Как раз вскипел.

Остатки заварки ма, что были для меня на вес золота, я в деревню, разумеется, не повез. Обошелся "липтоном" в пакетиках. Чай, печенюшки и грильяж в шоколаде поспособствовали налаживанию контакта. Так, я вскоре был осведомлен, что дальний двор принадлежит пасечнику, и у него можно достать отличный мед. У моих соседей-пенсионеров всегда можно разжиться свеженькими овощами прямо с грядки. Дали мне, подмигнув, контакт деревенского самогонщика. Еще я получил наводку на свеженькие яички и на молочко, коровье и козье — и молоко, и яйца на той стороне реки.

При упоминании молока нарисовался Кошар, принялся тереться мне об ноги и — впервые в его исполнении слышал — мурчать.

— Ого! Ничего себе кошатина, — восхитился Кирилл. — Из города привез?

Парень был круглолиц и рус, прямые волосы доходили до шеи. Крупные веснушки почти что вывели по его лицу полосу от скулы до скулы через переносицу. Был он пониже меня, но помощнее в плечах.

— Да. Он тут отлично обустраивается, — хмыкнул я, провел рукой по серой шерсти. — Будет тебе молоко, будет. Завтра же и схожу.

Пушистый вымогатель мявкнул и ускакал. Продолжать инспекцию.

— Лучше всего к Нине Ильиничне идти с утра, часиков в семь-восемь, — посоветовал "абориген". — А на обратке к нам загляни, вместе и позавтракаем.

— Неудобно... — начал отнекиваться я.

— Глупости, Лидка моя только рада будет, — отмахнулся он, дернул головой; волосы откинулись в сторону, приоткрыв ухо с заостренным кончиком. — В кои-то веки ровесник, а не старые грымзы с хрычами. Раньше тут поболее молодежи было, но много кто перестал приезжать. Соглашайся! Оладьи с вареньем. Земляничным.

Я изобразил раненого и даже почти умирающего: земляничным вареньем он и впрямь сразил меня наповал. Оно у меня под номером два в списке любимых, сразу после морошкового. На что к сладкому ровно дышу, а варенье — это отдельная категория.

— У меня к тебе два вопроса, мурлыкин, — громко сказал я, проводив гостя; тот засобирался домой вскоре после обещания заглянуть с утра. — Вопрос первый: сколько брать молока и зачем оно нам? Если в блюдечко, полакать...

— Домовик чахнет, дом дряхлеет, — выскочил серый комок у меня из-под ног. — И зол он сильно, выходить-говорить не желает.

— Молоко — домовику? — уточнил я и погромче добавил: — Не сердись и угощайся, домовой дедушка, меня и хвостатого не стесняйся.

Кошар важно кивнул.

— Ему кринку, да нам кринку. Да к молочку малинку — за домом уж назрела.

— И второй вопрос: этот Кирилл — кто? — пока Кошар не перечислил все, что унюхал полезного в округе, спросил я. — У него уши почти как у эльфа, но комплекцией он ни разу не эльф.

— Мыслишь: альв, скоге али сид он? — овинник запрыгнул на стул, который прежде занимал Кирилл, повел носом. — Не знаю. Нет. Плакун-траву чую, она все прочее отшибает. Ты ведь сокрытое видеть научен, выбери момент да вызнай.

— Шерстистый, тебе там в рюкзаке не напекло? — поморщился я. — А если он опасен? И поймет, что я узнал о нем то, чего не следовало бы? Мне вот совсем не хочется, чтобы меня на вилы подняли или тюкнули по темечку и прикопали. Этот, как его... жальник, вон, потом на полянке соорудили, чтобы трюфели собирать. Законники далеко, а мы тут чужие всем.

— Огонь великий! — выпучил глаза Кошар. — Ты начал думать о том, что воспоследствует! Опробуй тогда безопасный путь: спроси имя рода у этого Кирилла. Может, из него что поймем, особенно, ежели он из ненашенских. Но пришел он к дому не со злом, за то не сомневайся.

— Спасибо и на том. Спрошу.

Я махнул рукой и занялся дальнейшим обустройством. До сна хотелось изобразить нечто похожее на цивилизацию, раз я сюда на несколько дней "понаехал".

Под вечер я под чутким руководством заревого батюшки разжег огонь в печи. Без спичек, бересты и бумаги для розжига. Без цели согреться и уж, конечно, не для готовки. Хотя в печи дяди Демьяна, по заверению Кошара, и хлеб с пирогами прежде пекли, и каши варили, и мясо томили. Я мог бы сослаться на тренировку (в общем-то, это она и была), но на деле — огонь был для уюта. Трескучий, радостный, завораживающий.

Мы с шерстистым уселись на подметенном и даже помытом мною полу. Пили "липтон", смягченный свежей мятой, найденной в огородных зарослях чутким нюхом Кошара. Заедали свежесобранной спелой малиной из общего блюдечка. Второе такое блюдце овинник унес куда-то за печь, обиженному невесть на кого домовику.

— Славно, — довольно сощурился Кошар.

— Славно, — согласился я. — У меня отпуск в конце августа. Сюда же поедем? Если не случится ничего дурного.

Это я тетку Дарью растерзанную вспомнил. Не к ночи такие воспоминания...

— Сюда, — подтвердил манул. — Слышишь? В сенях топочет кто-то. Кто — не разобрать. Но не крыса там.

Он вскочил, от неги и расслабленности и след простыл.

— Начинается, — огорчился я, поднялся, отряхнулся. — Схожу, проверю.

— Ухват возьми, — предложил Кошар. — И огонь чтоб готов был. Вместе идем.

Серьезные мы, вооруженные чугунным ухватом (в моей руке), выдернутыми шерстинками (в серой лапе), осторожно, на цыпочках (чтоб не спугнуть нарушителя) прокрались в сени. Там мною был вызван огонь на ладони, чтоб высветить наверняка того, кто в дом вломился.

"Топы-топы-топы-топы!" — услышал я, резко обернулся на звук.

— Я тож дряхлею, — вздохнул овинник, подскочил к топотуну. — Мы малину не всю доели? Надо бы угостить гостя, раз пожаловал. А лаз я завтра поищу да заделаю.

Я убрал "подсветку", щелкнул выключателем.

На одной доске друг напротив друга нос с носу стояли Кошар и... ежик.

Ниной Ильиничной звали дородную румяную женщину неопределимого возраста. То есть, понятно, что за третий десяток перевалило, но насколько далеко — никакой очевидности. Морщинок на круглом лице почти не сыскать, а те, что есть, притаились в уголках глаз. Русые волосы, заплетенные в тугую косу и завернутые в объемистый пучок, кое-где высветлены солнышком, а не сединой.

Женщина новому лицу в деревне слегка удивилась, но в парном молоке не отказала. Полюбопытствовала, чей я буду и как надолго. Хотя, как я подозреваю, цену за трехлитровую банку с молочком и пакетик с творогом для меня она несколько заломила. Я был не в обиде: прилетел тут гусь залетный, явно городской и в их краях ненадолго, грех не обобрать такого.

Спросила, откуда я про нее узнал. Логичный вопрос, поскольку рекламных вывесок возле дома не имелось. Я "сдал" Кирилла.

— Антоновых малец? — уточнила она, и я подвис: сосед по дальней стороне на мальца не тянул комплекцией, и мне был сверстником. — Ай, не смотри ж ты так. Я ж его вот таким помню, — рука Нины Ильиничны опустилась на уровень бедра. — Худющий был, как газетный лист. Худющий да больнючий. А как стали его каждый год привозить, поднаел бока. Оправился. Молочко от козочки пил, сил набирался. Теперь племяша привозит, старшие-то занятые. Ну, за хозяйством присмотр. Девица только там... Ай, не след языком молоть. Ступай, дела ж у меня!

Я поблагодарил хозяйку рогатых дарительниц молока.

— Завтра ждать тебя? — уже перед входом в коровник обернулась женщина. — За добавкой?

Я вспомнил про чахнущего домовика и поспешил застолбить за собой на завтра такой же набор из коровьего молока и свежего творога. Еще мне пообещали дать на пробу домашней сметанки. Экологически чистый, натуральный от и до продукт! Я согласился: если самому по вкусу не придется, побалую Кошара и обиженного незнакомца, что при доме дядькином обретается.

Итого, кроме некоторого расхода финансового в обмен на свежую молочную продукцию, я получил от похода на ту сторону речки Вейнки фамилию Кирилла. Увы, совершенно обычную. Загадку интересных ушей она никак не объясняла. Единственный плюс, самого Кирилла спрашивать на сей счет не придется.

Прежде, чем идти в дом Антоновых на завтрак, я забежал к себе. Выпил с хвостатым советником по кружке деревенской полезности, поделился тем, что узнал от Нины Ильиничны. После вчерашнего прокола с вечерним визитером овинник был сам не свой. Еж — это и впрямь был самый обычный зверек в иголках, а не какой-нибудь там миниатюрный оборотень или полевик, дух-хозяин полей — погостил у нас ночку и вернулся в природу. А заревой батюшка так и остался в задумчивости.

— Ничего не дает, — со вздохом прокомментировал фамилию соседа Кошар. — Может, он из прижившихся лопарей? Иль вовсе — чакля?

— Чакля чахла, чакля сохла, чахля сдохла! — выпалил скороговоркой я, сбившись на последней фразе. — Ты издеваешься? Расшифровку мне этих лопатырей и чахлей дай, будь так любезен!

— Толмачом побуду, так и быть. Лопари, их еще кличут лапландцы или саамы — один из северных народов, — покачав головой, согласился на расшифровку Кошар. — Сильны их нойды, чей взгляд проникает туда, где другие слепы. Народ сей рассеян, часть его осела на наших землях. А чакли — малорослый подземный народец.

— А кто из них остроух? — уточнил я.

Манул развел лапами.

— Никто. Эх, снова, выходит, ошибся? Застень на взоре и разуме... Иди, Андрей, обозреть и обдумать мне нужно многое. Без страха иди, но коли в ночь позовет куда — не соглашайся.

— Не совсем дурак, — буркнул я, оставляя Кошара в его раздумьях.

Свалил мне в голову кучу незнакомых и устаревших словечек овинник, и все, получается, без толку.

Часы показывали начало девятого, меня ждали к завтраку остроухий Антонов Кирилл и некая Лидия, которой не симпатизирует Нина Ильинична. В деревне утро вообще рано начинается. По меркам хозяюшки коз и буренок, встающей с первыми петухами, чтобы сладить с хозяйством, я — засоня, а Кирилл с невестой, завтракающие в половину девятого — лентяи.

И верно, жизнь в деревушке бурлила. Я поздоровался со старичком-соседом, договорился о свежих огурчиках, редиске и зелени на салат. У колодца пожелал доброго дня спине шустро топающей женщины с ведрами. Та агакнула и умчалась быстрее, чем я успел предложить помощь. Это с парой наполненных ведер-то. Лаяли собаки, звонким мявом оглашала округу пушистая трехцветная кошатина в репьях, щебетали птички.

Кирилл к моему приходу как раз закончил зарядку. Делал он ее вместе с мелким, худеньким пацаненком. Вблизи малой выглядел уменьшенной во всех направлениях (включая и возраст) копией Кирилла.

— Здрафстфуфте! — вежливое приветствие обнаружило отсутствие двух передних зубов у мальца.

— Доброго дня этому дому, — откликнулся я. — Я — Андрей.

— Мифаил! — гордо вздернул подбородок пацан. — Офень прияфно!

— Племянник мой, — с улыбкой дополнил знакомство Кирилл. — Идемте в дом, оладьи наверняка уже готовы.

Внутри опрятного светлого домика состоялось еще одно знакомство, с девушкой Кирилла — Лидой: рыженькой, зеленоглазой, стройной, очень симпатичной. Наверное, это во мне сработало воспоминание о ряде цветовых сравнений от Бартош: цвет глаз Лидии я мигом уравнял с яблоками, с антоновкой. И подумал, что фамилия Антонова ей будет к лицу. Голос у Лиды оказался под стать облику: мягкий, медовый, обволакивающий. И чем эта милая девушка не угодила Нине Ильиничне?..

Мы вкусно поели, приятно поболтали о всяких пустяках. "Мифаил" убежал во двор сразу после завтрака, а мы втроем продолжили посиделки за травяным чаем. До той прелести, что получалась у ма, этот чай не дотягивал, но был весьма неплох. Хозяева были приветливы, легки в общении и не сыпали через слово непонятностями. Приезжали в деревню, на природу, они каждое лето из Пскова. Точнее, каждый год наведывался в Журавлев Конец Кирилл, его девушка только второе лето проводила с ним за городом.

Расспрашивали меня про Питер. Я постарался не ударить в грязь лицом. Правда, из новостей только об идущих в прокате фильмах смог рассказать. Театральную афишу я не отслеживал, политикой и общественными мероприятиями не интересовался, по музеям меня в детстве еще провели, а новые экспозиции я не посещал. Лень и график работы не способствовали.

Любопытство так и подзуживало меня: зажги, ну зажги огонек! Если заметят — беги наутек. Я его (любопытство) запихивал поглубже. Эта приветливая парочка имела право на свои секреты, и нечего пихать свой нос, куда не следует.

— Если хочешь, я тебе покажу, где тропинка начинается, чтоб напрямик в Вейно ходить через лес, без крюка мимо кладбища, — когда я засобирался домой, предложил хозяин дома. — Только в вечернее время лучше не ходить по ней. Говорят, там кабана видели. Я так думаю, что спьяну зверь кому-то привиделся, а детвора да бабки растрезвонили. Но рисковать зазря не стоит.

Я согласился: знание окрестностей мне бы не помешало. Особенно, если я не в последний раз сюда прикатываюсь.

— У Сережи одна рожа, а у Миши много рож! — сразу за порогом дома Антоновых услышал я знакомый голосок.

Пригляделся: все верно, местная егоза, с которой я столкнулся возле жальника. В компании с племянником Кирилла и еще одним пацаном, чуть постарше. Чернявый, загорелый чуть ли не до черноты, темноглазый. Стоптанные сандалии на босу ногу, спортивки и рубашка с половиной пуговиц, плюс обиженная физиономия.

"Мифаил" держал в руке пучок колосин и отчаянно краснел.

— Миша, к вечеру хочу услышать, как правильно склонять по падежам слово рожь во множественном числе, — тоже подметив колоски, с улыбкой сказал Кирилл. — Яра, Сережа, приветствую.

Мы поспешили уйти, пока ураган энергии по именя Яра не переключился с пацанов на нас. И то, ураганчик успел выпалить в спину мне: "Андрей-я-помню-городской-привет!" — на что я ускорил шаг. Мы обошли участки за деревенскими домами, вышли к лесочку, упирающемуся в вездесущие люпины. За люпинами начинались злаковые поля. Я прошелся с Кириллом до тропы, запомнил его наставления: "Тропка одна, никаких отворотов. Не заблудишься. По пути ручеек, его просто перешагнуть можно. В сумерках все же не советую ходить". Собственно, дальше парень пошел по этой тропе к селу, а я вернулся домой.

Стоило мне войти в сени, как под ноги мне выкатился малорослик. Был он заросший до неимоверности, со спутанными волосами и бородой. В какой-то пыльной рванине и босой. С приличным Малом Тихомирычем это нечто роднили только глаза-плошки, синие, как незабудки. Те обильно цветут возле ключика, в самой низине. В глазищах тех стояла лютая тоска, как только слезы не лились...

Домовик молчал, стоял и пялился на меня этими неимоверно синими очами, полными горести. А я оторопел, не зная, что сказать и что сделать. Не сразу и заметил, что в руках у малорослика какой-то серый земляной ком.

— Ласточкино гнездо, — подоспел с разбором ситуации Кошар. — Упало из-под крыши. Дому это сулит много дурного.

Домовик шмыгнул носом.

— Птенцы выросли, вылетели, — продолжил говорить за домового овинник. — Но родители вскоре должны вернуться на повторную кладку. А гнездо упало: пока новое соберут, построят, сроки пропустят. Птенцы не успеют встать на крыло до холодов, погибнут. Писк птенцов — последняя радость нашего домовика. Гнездо снаружи, над бревном, где кровельный свес.

Эх, видимо, проникся шерстистый этой бедой: столько сказал, и ни единой пыльной древности не ввернул!

— Что от меня требуется? — спросил я, догадываясь, что, если бы нечистики могли обойтись без меня, они бы так и поступили. — Свить новое гнездо?

Манул, стоя на задних лапах и обнюхивая серый ком, совсем по-человечьи пожал плечами.

— Гнездо не разбилось, упало в высокую траву. Глины много. Если край мокрой глиной обмазать, к стене приложить, да жаром нагреть, должно хорошо схватиться. Место увидишь, там пятно осталось. И тебе урок будет, и птахам небесным вспоможение малое.

— Лестница подходящая есть? — вздохнул я, додумав недосказанное: это еще и возможность наладить общение с домовым.

Кошар и нечесаный бедолага переглянулись. Лестница нашлась в пристройке. Глину эти двое где-то набрали сами, густо намазали края гнезда. А я полез на верхотуру, работать горелкой и реставратором птичьих жилищ.

— Готово! — вскоре отчитался я, чтобы волнения домовика поумерить.

Тот то и дело выглядывал через оставленную открытой входную дверь, а манул и вовсе крутился на пятачке подо мной. Казалось бы, противоречие: куриц в жертву приносить — за милое дело, а перелетной птахе надо помогать растить потомство. Наверное, в примете дело, про дурные посулы.

Именно потому, что поглядывал вниз, я успел заметить резкое движение. Домовой метнулся к лестнице, дотронулся до нее и рванул обратно в дом. И уже на чистых инстинктах ухватился я за бревнышко под кровлей за миг до того, как лестница подо мной треснула и обвалилась.

— Держись! — вскрикнул заревой батюшка, выдирая из хвоста шерстинку за шерстинкой, дуя на каждую.

Шерстинки послушно взлетали в воздух на разную высоту.

— Еще немного продержись! — спешно дергая свой хвост, увещевал овинник.

Пальцы скользили по гладкому бревну, немалый мой вес тянуло к земле.

— Огнь, велю тебе! — взревел не своим голосом Кошар.

Шерстинки вспыхнули. Разошлись, растянулись огненными струнами от моих ног почти до земли.

— Быстрее ступай!

Мог и не подгонять: я помчал по огненно-рыжим с золотыми искрами натянутым в воздухе струнам живого ревущего пламени. Мой рев сплелся с ревом чужого огня. Не было страха: был дикий, первородный восторг, упоение опасностью и красотой.

А потом я шлепнулся. Сначала осел в травушку Кошар, исчерпав, похоже, силы. Следом пропали огненные струны, будто горелки газовые разом завернули. И я сверзился, по счастью, близко от земли: нога провалилась, я потерял равновесие. Смешно всплеснул руками, благо, тело вовремя вспомнило, как нужно правильно падать — этому нас здорово натаскали в секции.

— Намну... бока... — с трудом, на выдохе выговорил манул, покуда я нес его в дом на руках.

— Оклемайся сначала, — нервно откликнулся я. — Ты дымишься.

За шерстистого я испугался не на шутку. Мне плевать было на устроенное средь бела дня представление, и что подумают о нем соседи. Плевать на выходку домового духа. Но, случись нехорошее с Кошаром, я спалил бы дотла и дом дядьки, и поганца-домовика вместе с домом.

— Не я... дымлюсь, — проговорил Кошар. — Ты — дымишься.

И верно. Я уложил серого на скамью, а от рук продолжал идти дым.

— Ярость... свою... поумерь, — с тяжелыми паузами давил из себя слова овинник. — Не место. Не время. И мое время... не вышло.

Я стиснул кулаки и зубы. Дым продолжал струиться от моей кожи, но послабее.

— Чем я могу помочь?

— Печь... разожги. Меня — рядом. Поспать.

Кошар спал до полуночи. Я сидел рядом с ним почти неотлучно.

— Молоко не все без меня выпил? — зевнув, потянулся мой серый товарищ. — Если осталось маленечко, я бы не отказался.

По договору с Литрес часть текста убрана. Полностью и за скромный презент для муз можно прочесть здесь: https://author.today/work/88406