Варя (фамилия у неё, кстати, была самая простая и самая распространённая — Кузнецова) повернулась и проводила нас до казармы, где нам и было отведено место в дальнем левом углу.

— А ты тоже тут что ли жить будешь? — спросил я у неё.

— Нет, конечно, меня в семейное общежитие определили, это вон там, — и она махнула рукой направо.

— Мне тут нравится, — сказал я, оглядев предоставленное помещение, — а пищу где нам принимать предстоит?

— Это рядом, вон то здание, откуда дым идёт, — и она показала в окно. — Аэродром тоже совсем неподалёку, туда уже завезли с десяток ишачков, наши А-седьмые вон в тот ангар должны определить.

Вечером, когда суета с переездом и обустройством спала, я вытащил Варвару погулять по окрестностям.

— Здесь в селе даже кинотеатр есть, — с гордостью сказала она, — новое кино вот только что завезли, 'Трактористы' называется.

— Это где три танкиста выпили по триста? — не удержался я от подколки.

— Не знаю, — с некоторым замешательством ответила она, — не смотрела, только там вроде трактористы, а не танкисты действуют.

— Ну так давай сходим и узнаем, — с ходу предложил я, а она не отказалась.

Кинотеатр тут, как я и предполагал, за неимением отдельного здания расположили в той самой католической церкви, про которую с утра говорил Петро. Кинопроектор расположили на кафедре, с которой раньше читали свои проповеди ксендзы, а экран повесили напротив, на мозаичные окна с изображением Страшного суда. Очень оригинально. Ну а ряды стульев между этими двумя точками расположили, примерно сотня зрителей вполне умещались. Мы с Варей сели где-то в средних рядах с краю, привычка у меня такая — в местах большого скопления народу размещаться поближе к пунктам эвакуации.

'В эту ночь решили самураи перейти границу у реки' — запел Николай Крючков на фоне титров Мосфильма.

— Ой, это прямо про тебя снято, — прошептала Варвара через десяток минут после старта картины, — ты же тоже самураев на Дальнем Востоке бил, как этот Клим.

— Да, похоже, — согласился я, — только я не танкистом, а лётчиком был. А ты, выходит, получаешься Марьяной.

На нас зашикали сбоку, мол мешаете наслаждаться искусством, мы и замолчали. Когда уже всё закончилось, Клим с Марьяной благополучно сочетались браком, а председатель колхоза благополучно последний раз пошутил про бодающегося комара, мы вышли на тёмную уже почти улицу, и Варя спросила:

— И как там самураи на Дальнем Востоке?

— Маленькие, узкоглазые и упёртые, как эти... как ослики — их тоже очень трудно переубедить в чём-то...

— Поподробнее рассказал бы, тебе же есть про что рассказывать, верно? — попросила она.

Я пожал плечами и выдал историю со сбитым Хироси Мифунэ, после чего Варя задумалась.

— Что, так прямо и распорол себе живот?

— Так прямо и распорол... на моих глазах практически.

— Это страшно наверно было?

— Ну да, страшновато, но на войне всякое случается, надо привыкать, — со вздохом отвечал я. — Ты лучше расскажи, что у вас на заводе нового случилось?

— Да ничего почти и не случилось с тех пор, как вы с Милем отъехали... Камов сделал опытный образец новой модели какой-то...

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я, — и что за модель?

— Винт у неё только один, сверху, но большой, метров шесть в диаметре.

— И чего, уже полетела это модель-то?

— Да, первый полёт был, но неудачный, подпрыгнула на десяток метров и тут же назад плюхнулась. Будем доводить...

— Да, вспомнил, что хотел спросить — а что про твоего Афанасия слышно?

— Во-первых, он не мой, — зло отрезала она (странно, подумал я, до этого был твой), — а во-вторых, ничего не слышно, пропал он с концами и всё тут.

— Ну и славно, — резюмировал я, — вот наши казармы, — и я сделал попытку поцеловать её в губы, а она не стала уворачиваться.

— Спасибо тебе, Веничка, — сказала она чуть позднее.

— За что спасибо-то?? — недоумённо переспросил я.

— За всё спасибо. А сейчас давай по своим казармам, время позднее.

Ну по казармам, значит по казармам, не стал спорить я, проводил её до места, вернулся к своему месту обитания, переждал массу скабрезных шуточек и завалился спать. А проснулся от того, что где-то совсем неподалёку взорвалось что-то очень серьёзное...

Я подскочил на своей койке мгновенно, подпрыгнули и все остальные.

— Нас бомбят? — спросил я в воздух, а ответил мне вбежавший в нашу казарму боец с окровавленной физиономией:

— Боевая тревога, подъём, всем по своим местам!

— Знать бы ещё, где у нас боевые места, — ворчал Толик, быстро, впрочем, одеваясь.

В это время ухнуло совсем рядом с нами, здание вздрогнуло, но устояло на месте, посыпались только стёкла. Мы не сговариваясь всей толпой ломанулись вон отсюда.

— Слушай мою команду, — закричал Миль, как самый старший среди нас, — рассредоточиться и по одному двигаться к нашему ангару.

Кисло пахло пороховыми газами, местные полуодетые бойцы метались в разные стороны и было такое ощущение, что орали все и одновременно. Мы с Толиком решили держаться друг друга и довольно решительно продвигались к нашему ангару. После того сильного взрыва, который выбил стёкла в казарме, наступило некоторое затишье.

— А что случилось-то, как думаешь? — спросил меня между делом Толя, — немцы напали что ли?

— Вряд ли немцы, у нас же общей границы с ними нету, — немного подумав, отвечал я, — скорее всего поляки. Или литовцы, но это совсем уж маловероятно.

А вот и наш ангар, целый и невредимый, вслед за нами тут собрались и все остальные лётчики нашей эскадрильи. А следом и представитель штаба прибежал, сообщив нам следующее:

— Все по машинам, немедленный взлёт, перебазируетесь под Бобруйск, аэродром расположен на юго-западе от города. От воздушных боёв уклоняться, если это невозможно, принимать бой. Границу не пересекать ни в коем случае, на провокации не поддаваться. Всё ясно?

— Так точно, — ответил за всех Миль, а потом добавил, — а кто на нас напал-то, товарищ лейтенант?

— Ориентировочно это поляки, эскадрилья Лосей отбомбилась... детали сейчас выясняет вышестоящее командование. Больше ничего не могу сказать.

— Они там в Польше что, совсем ё...у дались? — сказал себе под нос Толик, но лейтенант услышал.

— Разговорчики в строю! — грозно выкрикнул он, — выполняйте приказ, а всё, что сверху этого, узнаете в Бобруйске.

— Слушай, — сказал я Толику, крутя винт, — а Варю-то мы чего, здесь бросим?

— Сколько она весит? — задал мне он вопрос вместо ответа.

— Ну не знаю, — даже растерялся я, — килограмм 50, может 55.

— К себе в кабину если её закинешь, то перегруз небольшой будет, должны долететь.

И я тут же помчался искать подругу... и сразу же почти нашёл её — она сидела на каком-то тючке рядом с общежитием, целая и здоровая, но с остекленевшим взглядом, упёртым куда-то в горизонт, где занималась заря нового дня.

— Подъём, дорогая, — крикнул я ей, — быстро делаем отсюда ноги, пока целые.

— У меня там вещи остались, — сделала она попытку вырваться из моих рук.

— Некогда, — жёстко пресёк я её поползновения, — вещи дело наживное, жизнь дороже.

И я в быстром темпе потащил её к нашему ангару.

— Вот, — продемонстрировал я Варвару Толику, — привёл.

— Давайте в кабину в быстром темпе, все уже вылетели, мы последние.

В задней кабине, конечно, было тесновато вдвоём, но ничего, разместились. И автожир наш, хоть и с натугой, но взлетел после стометрового разгона. Толик заложил крутой вираж над аэродромом, я в это время напряжённо наблюдал за горизонтом, не появится ли откуда новая угроза, но нет — вроде обошлось. А когда полёт выровнялся, я немного успокоился и спросил у Вари:

— Москва-то с птичьего полёта как выглядит? Рассказала бы...

— А то ты сам не знаешь — вы же с Анатолием рядом с нами тогда летели.

— Да мне не до этого было, я вас в прицел высматривал...

Но ничего более про тогдашний полёт мне разузнать не удалось, потому что в переговорной трубке раздался истошный крик Толика:

— Истребители на хвосте, ты куда там смотришь??

Я спохватился и быстренько смерил оком пространство позади нашего А-седьмого... и точно, максимум в километре-полутора от нас висели две чёрные точки, весьма быстро увеличивающиеся в размерах.

— Командир, снижайся как можно ниже! — заорал я в ответ, — у них скорость больше, так мы от них не уйдём!

— Понял, иду вниз, — ответила мне трубка, и самолёт резко клюнул носом вниз, так что уши сразу заложило.

— А кто это за нами летит? — поинтересовалась из своего угла Варя.

— Поляки скорее всего, но это не очень важно, — нервно ответил я, оценивая расстояние до этих истребителей и возможность их отпугивания своим пулемётиком.

— А почему неважно? — продолжила тем не менее она.

— Слушай, помолчи немного, — не выдержал я, — а то убьют нас обоих невзначай.

А сам дал длинную очередь в сторону преследователей, промазал конечно. А мы тем временем снизились весьма значительно, верхушки деревьев замелькали буквально в десятке метров под нами.

— Толя, — крикнул я в переговорник, — так сильно не надо снижаться, за ветки можем зацепиться.

— Понял, — прокаркала трубка, и мы чуть поднялись.

Истребители проскочили над нами (я успел краем глаза оценить их силуэты и понял, что это польские 'Караси', слабенькие машинки, в реальной-то истории почти все их посбивали 109-е Мессеры за первую неделю войны, но скорость у них всё равно выше нашей была. И пулемёт в задней полусфере у них тоже имелся, что не радовало.

— Толик, — заорал я в трубку, — впереди на одиннадцать часов лесная просека, а за ней ровная площадка и навес с краю, сверху брёвна, не пробьют. Можно попробовать там сесть и быстро затолкать машину под крышу.

— Хорошая идея, — одобрил мои слова Толя, — иду на посадку, держитесь.

Через пять минут мы уже сделали всё, что задумали и все вместе выглядывали из-под навеса (оказавшегося сеновалом) на рыскавших в небе Карасей.

— Чего они к нам прицепились? — задала такой простой вопрос Варя.

— Приказ поди у них такой, — рассудительно ответил Толик, — сбивать все воздушные цели. Вот они и выполняют его, как могут. У меня другой вопрос — они там в Польше что, коллективно все с дуба рухнули? Зачем они на нас напали — у нас же договор о ненападении имеется.

— Ага, есть такой, — со вздохом подтвердил я, — в 32 году по-моему подписан. Только кто же в наши смутные времена старые договора соблюдает. У меня тоже вопросик имеется — у поляков же с немцами тёрки серьёзные в последнее время были, из-за Данцига и дороги вдоль моря вроде бы... и война должна была бы по идее между ними возникнуть сначала, а тут вон оно чего...

— Значит договорились они насчёт Данцига, — мрачно сплюнул Толя, — и совместно теперь на нас навалятся, что не есть здорово...

— Ну пока-то совместных действий мы не наблюдали, — попытался успокоить его я, — а отдельно сама по себе Польша большой угрозы не представляет.

— Как не представляет, — продолжил Толя, — у них численность только регулярной армии полмиллиона, а кроме этого 900 танков, 4 тыщи орудий и полтыщи кажется самолетов, так нам на курсах говорили. Совсем немало.

— Это так, — отвечал я, — но из этих 900 танков больше половины обычные танкетки с противопульным бронированием, а из остальных половина скорее всего в нерабочем состоянии. Тогда как у нас только в Белоруссии пара тысяч работоспособных танков точно имеется.

— И откуда ж ты это знаешь? — хмуро спросил Толик.

— В лагере сидел с одним крупным военачальником из этих мест, — произнёс я свою универсальную отмазку.

— И боеготовых самолётов у нас много больше, чем у них должно быть, — продолжил я.

— Что-то я не наблюдаю наших боеготовых истребителей, — хмуро отвечал мне Толя, — только польские Караси и летают. Однако улетели они кажется, можно продолжать наш путь в Бобруйск.

Небо действительно полностью очистилось, и я помог Толе вытолкать наш А-седьмой из-под крыши.

— Ой, а тут сбоку струйка какая-то бежит, — сказала нам в спины Варя.

— Где? — сразу откликнулся Анатолий.

Девушка ткнула пальцем в район правого крыла — там и точно сочилось что-то, причём очень весело.

— Вот чёрт, — выругался пилот, — они наш бензобак зацепили, надо срочно заделывать пробоину, а то горючки совсем не останется.

Но пока мы искали, чем же можно залепить эту дыру, струйка сама собой иссякла.

— Всё, писец котёнку, — мрачно сказал уже я, — нет у нас больше горючки, а это значит что?

— Что пешкодралом двигать придётся, — так же мрачно отвечал Толя, — давай по карте что ли посмотрим, что тут рядом и сколько нам до Бобруйска осталось.

— Тээк, — сказал я, разворачивая на коленке пятисотку, — всего от Минска до Бобруйска 120 километров, мы одолели примерно 40-45, так что осталось всего ничего, 80... Дружный мы миновали, сейчас справа по ходу движения у нас должны быть Марьина горка, а потом Талька и Осиповичи.

— А за Бобруйском там чего следует?

— Эта же дорога ведёт на Гомель, — перелистнул я карту, — а потом будет развилка, на юг Чернигов, на восток Брянск.

— Однако 80 вёрст это немало, — внесла своё мнение Варвара, — это 3 дневных перехода кажется.

— Не всё так плохо, может подручные средства по дороге какие-то поймаем, — сказал Толя, — нам для начала в эту Марьину горку попасть надо, там наверняка что-то прояснится.

Мы затолкали наш самолётик обратно в этот загон и забросали на всякий случай ветками, тут неподалёку их целая куча была навалена. А затем двинулись направо, там согласно карте должна пролегать столбовая дорога Минск-Гомель, там же и Марина горка где-то притаилась. Идти оказалось не так, чтобы очень далеко, но и не два шага, через полчаса показались серые деревянные строения, а затем и соответствующая табличка сбоку от дороги. Народу ни души нам не встретилось, как будто вымерло всё.

— Сельсовет в центре должен быть, прямо туда и направимся, — решительно сказал Толя.

— Не нравится мне, что народу никого нет, сентябрь же, сельхозработы в самом разгаре должны быть, — добавил я, — сейчас всё и узнаем о текущем моменте.

Так и дошли мы до центральной площади этой Горки (оказавшейся весьма немаленькой по размеру) в полном одиночестве, здесь и точно оказалось здание с вывеской 'Сельсовет', входные двери в которое были расхлебянены, а в воздухе летали какие-то бумажки.

— Гм, — сказал я, — очень похоже, что все разбежались по кустам.

— В любом случае надо это проверить, — отвечал Толя, решительно шагнув внутрь дома.

Мы вслед за ним зашли — было тут темно и пустынно, пахло какой-то химией. Последовательно открыли несколько незапертых дверей, никого, и только в последней по счету комнате за столом оказалась молоденькая девчушка с испуганными глазами.