Первым делом, первым делом

Общага

Мы в этом июне 1986 года собрались и поехали ремонтировать одну халупу в колхозе на севере нашей области. Мы, это четверо друзей-одноклассников, Андрей, Виталик, Саня и я, Вениамин или попросту Веня. Обычно одноклассники разбегаются по окончании школы и встречаются в лучшем случае раз в десять лет на юбилеях выпуска, но у нас вот так сложилось, что дружба наша только выросла и окрепла за прошедшее время. И на отдых мы вместе выезжали, не всегда, но раз в два года точно, а ещё и деньги совместно зарабатывали время от времени.

Сейчас вот подвернулась халтурка в Варнаковском районе нашей области, у Виталика с местным председателем колхоза какие-то пересечения образовались, вот он и предложил, а председатель (здоровенный коренной варнак с окладистой бородой и тяжёлым характером) по фамилии Бугров согласился. Мы, короче говоря, по этому договору за пару недель ремонтируем двухэтажную общагу, предназначенную для заселения очередного заезда городских помощников многострадальному сельскому хозяйству средней полосы России, а он выплачивает нам по окончании ремонта круглую сумму в 2 (в скобках две) тысячи рублей наликом, по пятихатке на брата. Хочу заметить, что в 86 году две тысячи были ого-го какой суммой, годовая зарплата не самого плохого работника, а пятисотка соответственно зарабатывалась за квартал, так что суммой мы остались удовлетворены, каждый оформил отпуск на службе, как полагалось в те времена, собрались и выехали в Варнаковский район на УАЗике типа 'козлик', которым владел Андрюха, самый деловой из нас.

— А кто в курсах, пацаны, — направлял нашу беседу Санёк (самый спортивный и резкий из нас, мастер спорта по бадминтону, реакция у него потрясающая была, в тетрисе он лидировал с диким отрывом от остальных), — как там у них в этом Варнакове с бабами дело обстоит?

Он еще и известный ходок был, женщины у него не переводились, причём были они все, как на подбор, и менялись очень часто.

— Ну есть, конечно, — ответил ему Виталик (тоже шустрик в отношении женского пола, но если честно, до Санька ему было, как от Москвы до Парижа), как самый продвинутый в варнаковских реалиях, — но, боюсь, тебе они не понравятся.

— Это почему? — решил уточнить Саня.

— Деревня же, тут своя специфика... опять же нижнее бельё оставляет желать лучшего.

— А что у них с нижнем бельём? — встрял в разговор Андрей (тоже спортсмен, но уже не в бадминтоне, а в боксе, высокий и малоразговорчивый парень), выруливавший в это время с федеральной трассы Горький-Киров на локальную, ведущую в глухие раскольничьи ипеня на северо-западе области.

— Да в мужских трусах они все ходят, — нарисовал горькую картину Виталя, — кто в черных, кто в синих... сколько раз задерёшь подол, столько раз и обблюешься...

— Мда... — подытожил этот печальный диалог я, — умеешь же ты обламывать мечты... женщина в мужских сатиновых трусах это страшное дело, — и перевёл разговор на более приятные темы, — а с бухлом как там в твоём Варнакове?

— А то ты не знаешь политики партии, — отозвался Виталий, — сейчас же у нас что объявлено? Правильно, усиление борьбы с пьянством, алкоголизмом и самогоноварением. А это значит что?

— Будем бороться? — предположил Андрей из-за руля.

— Ну и это тоже, конечно, — смешался на секунду Виталий, — но в основном будем действовать по обстановке и обходиться подручными средствами. В магазинах там сейчас хер чего спиртного купишь, даже пива нет.

— Ясно, — ответил за всех я, — но хотя бы кормить-то нас обещали или это тоже надо подручными средствами обеспечивать?

— Председатель сказал, что нам будут выделять на день по килограмму мяса на всех, свежего, только что забитого, ну и овощей, сколько унесём. Крупу и хлеб в магазине придётся покупать, с этим пока перебоев нет.

— А ты готовить-то умеешь? — спросил Санёк разговорчивого Виталия. — Сырое мясо как-то не хочется грызть.

— Я умею, — подал голос я с заднего сиденья, — научился в детстве. И книжку с собой на всякий случай прихватил.

— Какую?

— Вот, — и я вытащил из рюкзака потрепанный том под названием 'Кулинария'.

Виталик взял её, задумчиво полистал, вслух прочитал выходные данные 'Госторгиздат 1938 год' и объявил в пространство:

— Годится, ты теперь назначаешься дежурным по кухне. Вечным дежурным!

— Нене, мы так не договаривались, — быстро отыграл назад я, — запустить процесс я могу, пару дней кухарить, это пожалуйста, а потом передам опыт следующему. Если желающих не найдётся, жребий бросим.

Общим голосованием утвердили такой порядок дежурства.

— Виталик, ты бы хоть рассказал, что нам там сделать-то надо? — перевёл разговор в практическую плоскость Саня. — Какие объёмы работ-то?

— Так я же рассказывал, — обиделся тот.

— Мне нет, так что повтори, если не в лом.

— Ладно, повторяю, — согласился Виталя, — нам надо отремонтировать двухэтажное деревянное строение типа 'общага'. Не капитально, так — косметически. Заменить обои во всех помещениях, их там четыре штуки, покрасить потолок и стены, заменить разбитые стёкла и поправить дырявую крышу. Крыльцо ещё перекосилось, это тоже наша забота.

— Ну инструменты-то мы с собой взяли, а материалы где брать? — спросил я, — обои те же, краску, гвозди...

— Председатель обещал выдать со склада, покупать не придётся.

— Тогда ладно... — буркнул из-за руля Андрей, — а мы, кажется уже и приехали.

Справа от запылённой дороги стоял указатель 'Б.Ляды', а дальше дорога раздваивалась.

— Оригинальное название, — первым нашёлся Саня, — зуб даю, что точку после буквы Б тут регулярно стирают местные хохмачи.

— Посмотрим, — ответил ему Андрей, — когда поживём тут. Пока-то не стёрли. Нам направо, правильно, Виталя?

— Да, крути баранку вон к той рощице, — сказал Виталик, — за ней должен стоять наш сарай... эээ... общага то есть.

Андрей лихо свернул с трассы и через полсотни метров, объехав по пути пару колдобин и телеграфных столбов, уткнулся носом в земляную площадку, которую окружали это самое двухэтажное общежитие, строение типа 'летняя столовка', ряд умывальников под навесом и сортир типа 'очко', отдельно для мальчиков, отдельно для девочек. По периметру росли какие-то деревья, а в одном месте этот ряд разрывался, и там обнаруживалась довольно большая поляна с футбольными воротами.

— А мне здесь нравится, — сказал Санёк, выпрыгнув из машины и прогулявшись по месту будущей работы. — Ещё бы парочку женщин и бутылочку водочки, так совсем замечательно было бы.

— С женщинами ты сам решай вопросы, — подал голос Виталик, — а бухло у нас своё есть, на пару дней хватит.

— И что это за бухло?

— Спирт-ректификат, как слеза младенца, — это я уже вклинился в тему, — в нашем институте его, как грязи, для протирки оптических осей выписываем. Не волнуйся, не 90 градусов, разведён и настоян на лимонных корках, всё чин чинарём.

— А я бы и чистого выпил, — похвастался Андрей, — лучше всасывается.

— Не советую, — возразил ему я, — эффект непредсказуемый, я пробовал в командировках... повторять не хочется. Однако нам бы с председателем пересечься не мешало бы, — это я Виталику адресовал. — Тут ведь заперто наверно, ключи надо бы взять, да и с материалами определиться... и с мясом-овощами тоже.

— Он должен сюда подъехать, — посмотрел на часы Виталий, — мы на пятнадцать-ноль-ноль договаривались, а сейчас без десяти.

— А может, навстречу ему поедем? — предложил я, — председатели народ занятой, запросто могут и забыть, о чём договаривались.

— Можно и съездить, — задумался Виталик, — правление тут в соседней деревне, Макарьево называется, километра три-четыре всего.

— Ну тогда мы с Саней остаёмся здесь на хозяйстве, а вы с Андреем дуйте в это Макарьево. Почему оно, кстати, так называется?

— Макарий это христианский мученик, — гордо объявил Виталий, — казнённый римским императором Диоклетианом. Скормили его, вроде бы, львам в Колизее.

— А при чём тут к Колизею наша Среднерусская равнина? — спросил Андрей.

— А вот это тайна, покрытая мраком... ну святой, ну канонизированный, ткнули наверно пальцем в святое писание и выпал Макарий... ну мы поехали.

И они быстренько вырулили на трассу и повернули направо, в поля, засеянные кукурузой (да-да, не смейтесь, от времён Никиты Сергеича уже четверть века почти прошла, а царица полей никуда не делась — початки вызревали тут, конечно, так себе, но на силос вполне годилось). А мы с Саней пошли осматривать новые владения. На задворках нашего имения обнаружилась даже почти что новая баня, явно не старше трёх лет.

— Во, и попаримся заодно, — сказал я, открывая дверь. — Надо ж, не заперто, заходи и мойся.

— Я слышал, — перевёл разговор на другую тему Саша, — что тут зона какая-то рядом есть.

— А как же, Сухобезводненская колония она, по-моему, называется, осколок исчезнувшей империи Гулага. Это чуть левее взять от трассы, по которой мы от Чёрных Баков ехали, там будет узкоколейка прямо до зоны.

— А ты откуда это знаешь? — подозрительно прищурился Саша.

— Так родственник один тут срок тянул в сороковые годы, он и рассказал под бутылочку водочки как-то раз, — ответил ему я.

— Ясно, — ответил мне Саня, и мы вернулись к общаге.

А тут и наши напарники вернулись вместе с председателем Бугровым, суровым мужчиной возрастом под полтинник.

— Очень хорошо, что приехали, — сказал председатель, вылезая с заднего сиденья козлика. — Вот вам ключи от общаги, можете жить тут на любом этаже, как понравится.

— А что с хавчиком? — сразу задал главный вопрос Саня.

— Мясо и овощи получите завтра в Макарьеве, я распоряжусь — не доезжая до таблички метров пятьдесят, сворачиваете направо, там скотный двор, спросите Палыча. А овощи это в хранилище, Палыч скажет, куда ехать.

— А обои с краской? — поинтересовался я.

— Это вам чуть дальше надо будет проехать, в Чебаниху, там химсклад на въезде, скажете, что я распорядился, вам всё и отгрузят.

— А магазины у вас тут есть? — это Андрей справился.

— А то как же, — усмехнулся Бугров, — и в Лядах, и в Макарьеве, и в Чебанихе по одному имеется. Только если вы насчёт спиртного, то его раз в неделю завозят и разбирают за полчаса, с боем. Так что не советую соваться.

— Ладно, будем обходиться подручными средствами, — уныло ответил Андрей.

А председатель отчалил, напоследок сообщив, что звать его Степаном Егорычем. Виталик открыл общагу, зашли внутрь — там оказалось четыре большие комнаты, по две на этаже, уставленные металлическими кроватями.

— Ну так... — сказал тут Андрей, — фронт работ в общем и целом ясен... за две недели должны управиться.

— А и за полторы уложимся, — предположил я, — предлагаю начать ремонт с первого этажа, а жить пока будем на втором. Потом поменяемся.

— Правильно, — буркнул Андрей, — а сейчас пошли на речку, пока солнце не зашло.

Все дружно согласились, перетащили вещи на второй этаж, заперли снаружи общагу и козлика и через чахлую рощицу берёз и клёнов вышли на просёлок, ведущий к Ветлуге.

Пионерский лагерь

— Сейчас слева ещё одна деревенька нарисуется, — говорил осведомлённый в местной географии Виталий, — а справа на холме будет пионерский лагерь, от нашей конторы. У них там телевизор есть, можно будет футбол посмотреть.

— Точно, — вспомнил я, — чемпионат мира же идёт, наши с Бельгией завтра играют...

— Сегодня, — уточнил Саша, — но покажут его завтра, разница во времени с Мексикой восемь часов.

— В кои-то веки у нас нормальная сборная образовалась, — поддержал разговор Андрей, — одни только Белановы и Заваровы чего стоят.

— А мне кажется, сольют наши той же Бельгии, — внес я критическую струю в футбольную беседу.

— Это почему же?

— Зазнались наши парни, берега потеряли совсем, хотя поводов-то немного — ну хилую Венгрию разгромили, ну с французами ничейку скатали, а у никакой Канады с очень большим трудом выиграли. А бельгийцы, они маленькие и злые, как эти... как бульдоги некормленые. Вот увидите, тяжело нашим придётся.

— Посмотрим, — буркнул Виталий, а потом показал пальцем направо, — вон он, пионерлагерь.

— А где пионеры? — спросил я, — раз лагерь пионерский, значит там и пионеры должны бегать, а тут что-то тишина.

— Первая смена у них то ли завтра, то ли послезавтра начинается, а пока пионеров, извиняй, нема, — ответил Виталя, — только обслуживающий персонал завезли.

— О, — оживился ходок Саня, — там же пионервожатые должны быть, верно? Познакомь хоть с одной.

— Да хоть с двумя, — отозвался Виталий, — тут их штук пять по штатному расписанию должно быть, а с одной я даже лично знаком по городу.

Зашли в калитку, ни одной души при этом нам не встретилось.

— Ну давайте в столовку что ли зайдём, — предложил Виталий, — там по-любому кто-нибудь живой объявится.

В столовой объявилась только повариха необъятных размеров с грудью шестого размера.

— Чё надо? — хмуро спросила она у нашей команды.

— Мы соседи ваши, — взял на себя инициативу Виталий, — в Лядах будем общагу ремонтировать следующие две недели. Зашли познакомится, так сказать...

— Ну здорово, — всё так же невежливо продолжила повариха, — меня Степанидой зовут. Если пожрать чего хотите, так не дам, у нас всё по нормам.

— Пожрать у нас и у самих найдётся, мы просто представиться зашли, — поднял перчатку я, — а где у вас тут персонал лагеря-то?

— В клуб зайдите, там директор должен быть с пионервожатыми, — махнула она рукой по направлению к лесу.

Продолжать беседу с невежливой работницей кухни мы не стали, а сразу метнулись к клубу, длинному такому деревянному строению типа 'сарай', вход там один был. Внутри тут тоже было пусто и пыльно.

— Я думаю, нам сюда, — сказал Виталий, указывая направо, там была дверь с надписью 'директор'.

Постучались, дождались невнятного звука с той стороны и вошли. Там за столом сидела женщина очень бальзаковского возраста, но со следами былой красоты на лице, а вот слева и справа от неё имели место таки две вполне сформировавшиеся девицы в пионерских галстуках. Санёк сразу ожил и начал беседу так:

— Добрый день, мы ваши соседи, приехали в Ляды на сельхозработы, сейчас вот идём на речку и никак не могли пройти мимо вашего учреждения, чтобы не зафиксировать, так сказать, своего уважения. Меня Александр зовут, а это Андрей, Виталик и Веничка.

Директорша повела монументальной головой влево-вправо, фиксируя наши физиономии, а потом расплылась в улыбке:

— Авдотья Михайловна я, а это Лена и Оля, пионервожатые.

— Очень-очень приятно, — встрял я, — если какие-то проблемы по хозяйству будут, обращайтесь, мы мастера на все руки. И ещё мы футбол хотели у вас тут посмотреть, завтра же наша сборная играет...

— Пожалуйста, — просто ответила Авдотья, — телевизор у нас в актовом зале стоит, в углу. А сейчас у нас тут дела... — намекнула она под занавес беседы.

— Понимаем, — первым нашёлся Саша, — не будем мешать, а вы заходите, если что, — и он подмигнул сидевшей ближе к нему Леночке.

И мы продолжили свой путь к речке.

— А Лена очень даже ничего, — весело сказал Саша, когда мы миновали пионерский забор, — я бы с ней замутил. Мне рыжие очень нравятся. А твоей знакомой среди этих двух не было?

— Не, мою знакомую Таней зовут, наверно она попозже приедет. Оля, кстати, тоже на уровне, — продолжил Виталий, — чёрненькие, они в постели поживее будут.

— Да и Авдотья, если вдуматься, тоже сойдёт в нашей сельской местности, — пошутил я, ребята заржали на разные голоса.

— Вот когда они придут в гости, тогда и будем их делить, а пока говорить не о чем, — это Андрей подвёл итог обсуждению девочек, — пока давайте поплаваем.

Мы уже миновали длинную заболоченную старицу и вышли на бережок великой русской реки Ветлуги. Тут даже небольшой обрыв был, не такой, как на Волге, но метра три набиралось. Никого, кроме нас, на всём пространстве, докуда мог видеть глаз, не наблюдалось, одни мы были на этом пустынном берегу. Если уток не считать, которые плавали неподалёку. Мы без лишних слов разделись и занырнули — вода освежала, хотя жара стояла уже неделю, не меньше.

— На месте этого пионерского лагеря, — сказал вдруг Виталий, когда мы наплавались и обсыхали на травке, — раньше, как говорят, другой лагерь был.

— Комсомольский? — спросил я.

— Не, исправительно-трудовой, ИТЛ сокращённо.

— И когда это было?

— Лет 30-40 назад... вон там вышки были, по углам, на них охранники сидели с автоматами, а между вышками колючая проволока была натянута. В два ряда, между рядами запретная зона, запретка то есть, её с собаками патрулировали.

— А ты-то откуда это знаешь? — спросил я.

— Дед рассказывал... он тут охранником вроде служил...

— Ну надо же, — отозвался я, — а мой дед... ну не совсем дед, а брат деда тут сидел сразу после войны. По разные стороны, короче говоря, колючей проволоки наши родственники тут обитали.

— То есть это при Сталине ещё было? — спросил Андрей.

— И при Хрущёве тоже, но недолго, — уточнил Виталий.

— И сколько народу тут сидело?

— Конкретно в этом лагере около тысячи, а так-то в округе их ещё много было, там счёт на десятки тысяч шёл.

— А за что они сидели? — задал довольно глупый вопрос Андрей.

— За то, за что и сейчас сидят, УК РСФСР можешь почитать, если забыл. А ещё плюсом к нему 58 статья такая была, её отменили при Хрущёве. За контрреволюционную деятельность.

— А, вспомнил, — произнёс Андрей, — в журнале каком-то читал — Ежов-Берия-Каганович и примкнувшие к ним лица. А чего они делали в этом лагере?

— Лес валили, его тут вокруг очень много было, а сейчас сами видите — одни поля остались.

— В общем, времена были жуткие, — попытался я разрядить обстановку, — настроения гнусные и атмосфера мерзопакостная.

— Но рыба в Каме была, — подхватил Саша. — Кстати, как в Ветлуге с рыбой дела обстоят?

— Водится, — лаконично отвечал Виталий, — караси, щуки, плотва. Даже судаков можно выловить.

— Вот и славно, — обрадовался я, — завтра поутру попробую что-нибудь поймать. Я удочку захватил. На что тут ловят, не знаешь?

— Червей накопай, не ошибёшься.

— А ещё что тут примечательного есть в вашем Варнакове? — спросил я Виталия чисто, чтобы поддержать разговор.

— Ещё старообрядцы тут имеются, — ответил он, — они же раскольники, в скитах живут.

— Что, они до сих пор живые? — удивился я, — после 70 лет советской власти?

— А вот прикинь... на левом берегу Ветлуги у них скиты. Они там полностью на автономе, в Варнаково-Макарьево выбираются в лучшем случае пару раз в год. Соль чтобы купить, спички, патроны разные. Ну ещё может чего по мелочи.

— А бабы у них там есть? — перевел стрелки на более близкий предмет Саня.

— Есть конечно, как же без баб-то, — ответил Виталий, — но только я бы тебе не советовал с ними связываться.

— Это почему же?

— Они ещё более стрёмные, чем варнаковские... и к тому же за ними братья и отцы бдят, чуть что, так ведь и жениться заставят.

Санёк сильно задумался, но больше ничего спрашивать не стал. На этом разговор о политике и варнаковских достопримечательностях сам собой заглох, мы окунулись в речку ещё разок и засобирались домой, в почти родную уже общагу. По дороге Виталик забежал ещё раз в пионерлагерь и по-быстрому договорился с вожатыми на предмет совместного ужина. А вот на нашей базе нас ждал не очень приятный сюрприз — замок из двери был выдран с корнем и висел на одной петле.

— Аборигены что ли пожаловали? — в сердцах сказал Андрей, изучая взлом. — Надо машину проверить, не добрались ли они и до неё.

Но с машиной всё оказалось в порядке, чего нельзя было сказать про наши вещи... главным молодцом оказался я — предчувствуя что-то такое, обе бутылки с разведённым спиртом вынул из рюкзака и спрятал в укромном месте. Они и уцелели, а так непрошеные гости забрали половину наших продуктов и прихватили несколько инструментов.

— Вот суки, — громко высказался Саша, — надо с этими ворюгами разобраться, а то ведь так и будут лазить до конца нашего дежурства здесь.

— Я этим займусь, — предложил Андрей, — у меня как-никак первый разряд по боксу. С тобой, Виталик, вместе съездим в деревню. А вы пока тут стол накрывайте, надо ж отметить приезд, — сказал он мне и Саше.

И они вдвоём быстро вырулили на просёлок, уходящий в Макарьево, а я начал инвентаризацию того, что осталось. Даже больше половины имевшегося нашлось, так что настроение у меня резко повысилось.

Ужин

— Знаешь, о чём я сейчас думаю? — неожиданно задал вопрос Саша.

— Точно не скажу, конечно, — ответил я, — но наверно всё-таки о бабах.

— Угадал, — смешался тот, — но не совсем в том смысле, что ты подумал, я насчёт бухла...

— Так вот оно, всё целое, — потряс я обеими бутылками с прозрачной жидкостью.

— Не будут ведь они такое крепкое пойло, ну если придут, конечно...

— Точно, — хлопнул я себя по голове, — я про это как-то не подумал... может кто-то из наших захватил вино какое?

— Это вряд ли — никто из наших вина сроду не пил.

— Тогда давай вот что сделаем, ты сиди здесь, карауль наше имущество, ну и на стол чего-нибудь поставь, а я пока в магаз смотаюсь. Я видел точку, когда мы сюда ехали, это пять минут, не больше.

— Так нет же ничего спиртного там, председатель же сказал, — уныло поведал мне Саня.

— Дорогие вина типа венгерского вермута или чешского ликёра там точно должны лежать — 9-10 рублей за некрепкий напиток тут мало кто способен выложить. Ну или хванчкара какая может залежалась, она тоже дорогая.

И я припустился в обратную сторону по сравнению с той, куда только что наш козлик умчал. Надо было подняться на пригорок, неслабый, надо признаться, пригорочек, все сорок метров в высоту, а потом в низине справа от дороги и находилась цель моего путешествия, одноэтажное кирпичное строение, выкрашенное белой краской, с лаконичным названием 'Продмаг'. Аборигены в количестве десятка примерно граждан стояли около входа и курили.

— Здорово, мужики, — на всякий случай поприветствовал я их.

— Мужики на зоне лес валят, — ответил мне один из них, самый плюгавенький, прищурившись и длинно сплюнув в сторону, — а мы братва.

— Извиняйте, братва, — сдал я немного назад, — сразу не признал. Есть в магазе чо?

— Ждём, должны привезти, — ответил второй абориген, в грязных резиновых сапогах. — А ты кто такой будешь, пацанчик? Обзовись.

— Звать меня Веня, погонялом пока не обзавёлся, мы из города приехали, общагу в Лядах ремонтировать.

Мне уже надоела эта беседа, поэтому продолжать я не стал, а просто развернулся и зашёл внутрь. Мне повезло, Кечкемет ценой в девять-пятьдесят пылился на самой верхней полке в углу.

— Здравствуйте, — сказал я скучающей продавщице, — а можно мне вон тут бутылочку... да-да, слева на верхней полке.

Продавщица, крепкая деревенская бабища с нахальными глазами без слов сняла эту бутылку, вытерла её от пыли передником и протянула мне.

— С тебя 9-50.

Я протянул ей червонец, она отсчитала сдачу, сопроводив её таким образом:

— Ну надо ж, два года она там стояла никому не нужная, я уж думала списывать придётся... ты кто такой-то, парень?

— Общежитие тут буду ремонтировать у вас, — ответил я и смылся, вступать в беседу с такими необъятными сельчанками себе дороже.

Скучающие аборигены у входа оценивающими взорами просканировали мою покупку (пакет или сумку какую я не догадался взять, так что всё на виду было), потом тот самый плюгавый братан бросил что-то вроде 'городские, бля, шикуют бля'. С ним я в переговоры вступать не стал, а быстрым шагом вернулся к нашим баранам. А там оказалось, что Андрей с Виталей уже приехали, миссия их завершилась переменными успехами, как сообщили они.

— А переменными это как? — поинтересовался я, — одна типа новость хорошая, а вторая плохая?

— Где-то так, — сказал Виталий, — инструменты мы вернули, а хавчик нет. Но председатель заверил, что это первый и последний раз, он лично проследит. А украденные продукты компенсирует своими, экологически чистыми.

— Ну и славно, — ответил ему я, — а у нас гляди, что ещё появилось.

И я продемонстрировал ему литровину Кечкемета, сверкающую на солнце, как чистый изумруд.

— Про девочек-то никто не подумал, а я подумал.

— Вообще-то это я первый о них вспомнил, — обиженно напомнил о себе Саша.

— Правильно, мы с Сашей о них подумали — поправился я, — и обеспечили горючим на весь вечер.

— Ну молодец... то есть ну молодцы, — поздравил нас Виталий.

— Да я знаю, что молодец, только с вас по два с полтиной, потому что вся эта музыка в червонец мне встала, — несколько приукрасил действительность я.

Парни молча залезли в бумажники и отстегнули требуемое, у Виталика только денег не обнаружилось, сказал, что в городе отдаст.

— Стол-то готов? — спросил Андрей.

— Всё, что мог, я сделал, смотрите, — скромно ответил Саша, — можно бы было ещё чего-то горячего сварганить, если у нас хотя бы час был.

— Час наверно у нас есть, — посмотрел на часы Андрей, — вряд ли они раньше заявятся. Давай варгань, а мы пока цветочки что ли нарвём для украшения.

Саша вопросительно посмотрел на меня.

— Ага, — пригвоздил я его к позорному столбу, — значит, как с дурными инициативами вылезать, это ты впереди. А как в жизнь их проводить, эти инициативы, это уже пусть другие корячатся... ладно, помогу, где там моя любимая книжка?

И я достал из рюкзака антикварное издание Госторгиздата 1938 года, обойдённое вниманием грабителей.

— Холодные закуски, супы и дессерты пропускаем, — пробормотал я, перелистывая жёлтые страницы, — а во вторые блюда вникаем. Вот... гороховая каша с мясом. Горох у нас есть, банка свиной тушёнки тоже, даже две, так что делаем кашу...

— —

Час — не час, но за полтора часа мы вместе с Саньком эту кашу соорудили, получилось не сказать, чтобы ух, но совсем и не эх, короче вполне съедобно вышло. А тут и девчонки пожаловали, целых три штуки, к Леночке с Олечкой присоединилась старая виталикова знакомая Танюша, беленькая. Не совсем уж химическая блондинка, но с очень светлым окрасом волос, можно сказать, что русая. Мы их сразу же за стол и усадили, в шахматном порядке — мальчик/девочка/мальчик. Мне в соседи достались Лена и Оля, а Таня напротив оказалась.

Если честно, мне ни одна из этих подруг не приглянулась так, чтобы подпрыгивать в воздух и бить в ладоши, но так-то на вид они все были достаточно привлекательными, а выделялась в лучшую сторону, конечно, виталикова Танечка, всё-таки есть художественный вкус у Виталика, есть. Мне досталось развлекать черненькую Олю. Для разгона выпили за знакомство — венгерский вермут был продегустирован и признан удовлетворительным.

— А вы где работаете? — поинтересовалась русая Таня, она среди них самой разговорчивой оказалась.

— Кто где, — взял я инициативу на себя, — про Виталика ты и так знаешь наверно, я в НИИРТе, Саша на Машзаводе, а Андрей на ГАЗе. А вы где?

— А мы ещё нигде не работаем, потому что учимся, — весело защебетала Таня в ответ, — все трое в универе нашем.

— На филфаке наверно? — предположил я.

— Точно, как узнал?

— Догадался... филфак это факультет невест, как говорит народная поговорка.

— А факультет женихов тогда где? — задала логичный вопрос Оля.

— Даже не знаю, — задумался я, — какой-нибудь физтех наверно... в политехе в пятом корпусе они сидят, там женщин совсем нет.

Минут через пять разговор коснулся лагеря и того места, где он сейчас стоит.

— А вы знаете, — спросил у девочек Виталий, — что на месте вашего лагеря пятьдесят лет назад было?

— Лес наверно, — предположила Оля.

— Ну лес-то конечно, но только подальше, а вот тютелька в тютельку на месте вашего забора тоже лагерь был, только не пионерский, а зэковский. Тут зона была, как местные старожилы говорят.

— И что в это зоне было? — спросила любопытная Лена.

— Около тысячи зэков...

— А что это за слово-то означает, зэк?

— Сокращение от Заключённый Каналармеец, — пояснил ей Виталя, — когда Беломоро-Балтийский канал строили, так там строителей назвали. А кроме зэков тут ещё была охрана с овчарками, ну и плюс обслуга, повара там разные с завхозами.

— Это при Сталине что ли? — уточнила Оля.

— Ага, при нём... стандартная норма еды на день была 800 грамм хлеба, каша три раза в день и суп в обед. Калорий впритык хватало, чтобы ноги не протянуть. Если норму перевыполняешь, давали усиленный паёк, но это редко кому везло, там такие нормы были, что хрена лысого их выполнишь. А если не выполняешь норму, злостно причём, это значит два и более дня подряд, то паёк урезается вдвое и на ночь в карцер определяют. Летом-то в этом карцере ничего ещё, жить можно, а вот зимой страшное дело, он не отапливался.

— И откуда ты так хорошо это знаешь?— спросила Таня.

— Родственник тут сидел, он и рассказал.

Я уж не стал уточнять, чей родственник что тут делал в этом лагере, а попробовал переключить тему.

— Давайте не будем о грустном, — предложил я, — давайте о весёлом.

— Давайте, — быстро согласилась Оля, — развесели нас, Веничка.

Мы уже давно и прочно на ты были. Ну чего, сам напросился, сказал я себе, теперь весели народ. Анекдоты вспоминались почему-то сплошь еврейские. Рассказал пару-тройку, кажется, понравилось. Потом врубили кассетный магнитофон, его Андрей в машине оставил, поэтому у грабителей до него руки не дотянулись. И с часик танцевали под отечественную и иностранную эстрадную музыку, особенно всем понравились композиции группы 'Примус' — 'Парнишка я неброский' и 'Я играю в теннис, а я в футбол'. Заодно и о футболе поговорили... попытались точнее, болельщиц среди девочек не нашлось ни одной штуки.

— А пойдёмте купаться на речку, — вдруг предложил Санёк, — сейчас вода должна быть тёплой.

— Ну мы даже не знаем, — начали жеманничать девочки, — у нас и купальники-то не надеты.

— Так по дороге зайдете в свой лагерь и переоденетесь.

Драка

Но никуда пойти нам было не суждено, потому что произошло непредвиденное — из порядком уже сгустившихся сумерок со стороны дороги выступили четыре тени, оказавшиеся местными аборигенами. Двоих я, кажется, видел у входа в магазин, остальные были совсем незнакомыми.

— Сидите, бля, — задушевно начал разговор самый приблатнённый из них, видимо главный, — пьёте бля, суки городские. Нет, чтоб нас угостить. И девок нам уступите на полчасика, много их у вас тут.

— Придётся драться, — шепнул я Андрею, — этих словами не проймёшь. Бери на себя старшего, а мы остальных разберём, — мигнул я Сане и Виталику.

— У одного нож в руке, — так же шёпотом ответил мне Саня, — надо что-то тяжёлое против него.

— Вот что, девочки, — громко сказал я, игнорируя слова приблатнённого, — сидите здесь и никуда не дёргайтесь, а мы пойдём порешаем вопросы с местным активом.

— Ты чё? — перешёл на повышенные тона главарь. — Ты кого щас активом обозвал? Да мы щас вас всех пассивом сделаем!

— Отойдём в сторонку, — предложил я, — вон там под фонарём удобно будет. А ты бы убрал ножик, — это я адресовал парню с надвинутой на нос фуражкой, так он, видимо, представлял себе знатного авторитета.

— Ну давай отойдём, — сплюнул сквозь редкие передние зубы старший.

Я мимоходом отметил, что зубы у него очень подозрительно разрежены в передней части челюсти — так их выбивают у опущенных на зоне. Но эту тему пока развивать не стал, а попытался выехать на чистый базар.

— Меня Веней зовут, а тебя как? — спросил я у старшего.

— Молоток я, — очередной раз сплюнул старший.

— Так вот, Молоток, чо ты не понятиям наезжаешь?

— А ты кто такой, чтоб про понятия разговаривать?

— Два друга детства отсидели на малолетке, от них и знаю. Сначала ж надо прояснить, с кем дело имеешь, кто где чалился и каких корешей имеет, а уж затем включать третью передачу.

— Да мне пох, кто ты и твои кореша, здесь мы главные! — гордо заявил Молоток, — я говорю, вы делаете, вот и весь наш сказ.

— Походу придётся драться, — сказал я сквозь зубы Андрею, — работаем по нашему плану — твой Молоток, мой тот, что с ножиком, остальное по обстановке.

Андрей согласно кивнул и встал в боксёрскую стойку, сзади подтянулись уступом Саня с Виталиком, а я стоял один чуть левее их.

— Ну ты, сука, — громко выкрикнул я старшему, — умеешь предъявы кидать, умей и отвечать.

И кинул камень, подобранный мной по ходу дела, в парнишку с ножиком. Попал прямо в лоб, оттуда потекла кровь, он пошатнулся, зажал рану рукой, и отчётливо видно было, что из игры он выбыл.

— Ты чо творишь, падла? — взревел старшой, — ты зачем камнями кидаешься?

— По понятиям вид единоборства выбирает тот, кого вызвали, — спокойно объяснил я, — мы выбрали камни, какие блять вопросы?

Тут старшой уже окончательно перестал контролировать себя и с диким рёвом кинулся на нашу группу. Его встретил Андрюха двойкой в челюсть и в печень, и оба удара пришлись вскользь. Я только успел подумать, что мастера спорта ему рановато дали, как он с разворота пробил ещё раз и на этот раз угодил прямиком в нос Молотку. У того обильно потекла кровь и Молоток явно поплыл.

Но долго размышлять на эту тему мне не пришлось, потому что слева налетел один из двух оставшихся непоименованными блатарей. И попытался завалить меня на пол броском в ноги — борец что ли попался... не завалил, я успел отпрыгнуть назад, а в прыжке угодил ногой ему куда-то по черепу, и этот пацан тоже отключился на какое-то время. Виталику с Саней достался последний неповреждённый боец.

— Слышь, ты, — сказал я ему, — терпила — все твои кореша вырубились, так что если хочешь лечь рядом с ними четвёртым, давай. А не хочешь, так мы тебя отпускаем, забирай эту падаль и вали на все четыре стороны.

И парнишка этот не выдержал, двоих он поддерживал с разных сторон, а главарь сам поковылял, так они и скрылись в темноте.

— —

Вся это канитель длилась, как оказалось, не больше двух минут — с нашей стороны рваные раны получили Саня и Андрей

— Наверно пора проводить дам, — сказал я, — прогуляемся до лагеря — есть возражения?

Возражений не последовала, и я галантно предложили дамам руки. Саня прихватил с собой бутылку с остатками спирта, а я Кечкемет, там почти треть осталась.

— Какие вы лихие ребята, — сразу начала восхищаться Лена, когда мы ещё не миновали баню. — За пять минут уделали этих урок!

— На нашем месте, — скромно потупил я очи долу, — так поступил бы каждый... каждый нормальный мужчина, верно, Саня?

— Абсолютно, — моментально откликнулся он.

— Вы наверно единоборствам обучались? — это уже Оля задала вопрос.

— Конечно, — нагло соврал я, — Саня каратэ кёкусинкай, я ушу изучал в формате Тан-лан-цюань, Андрей у нас мастер спорта по боксу, а насчёт Виталика я не в курсе, но куда-то он тоже ходил.

— Ну вы мужчины! — начала восторгаться Таня, — с вами не страшно.

— Само собой, — степенно отвечал Санёк. — Мы такие.

Некоторое время шли молча, огибая высокий холм, а потом Лена вдруг задала неожиданный вопрос:

— А вот насчёт лагерей...

— Да-да, что там насчёт лагерей? — подогнал её мысли я.

— Если бы вот ты, Веня, вдруг перенёсся на 50 лет назад в этот лагерь — ты бы как, сдюжил там за колючей проволокой?

— Сложный вопрос, — попытался собрать мысли я, — я не знаю... для этого надо туда попасть сначала, а там видно будет.

Вопросы у девочек закончились, мы их сдали с рук на руки директрисе лагеря, оставив в качестве бонуса недопитую бутылку вермута, а сами вернулись на свою базу. Тут Виталиу вспомнил одну подробность:

— На дорожку, — сказал он, — этот самый Молоток пообещал, что мы ещё встретимся.

— Ну это явно не сегодня будет, — отвечал Саня, — а сегодня давайте что ли в картишки перекинемся, да и спать пора.

Сели в столовой за стол, сочинили пулечку — Ленинградка, десятерная вистуется, прогрессия в распасах арифметическая ограниченная, первый ход в светлую, за туза из прикупа ничего не пишется, по копейке за вист. По жребию за рамками игры остался Виталий, ему и поручили прибрать остатки ужина, а оставшийся спиртик естественно разлили по стаканам, не пропадать же добру.

И вот сидим мы и режемся в преферанс, и мне постоянно удача подкидывает шикарную карту — ладно бы стандартные шестёрки-семёрки, а то ведь две девятерных подряд сыграл без малейших шансов у соперников. И в качестве венца, так сказать, творения мне приходит абсолютно железный, пуленепробиваемый мизер. Даже и без прикупа... перебивать никто не решился, я посмотрел на прикуп (два короля), сбросил его обратно и мы начали. Но доиграть не успели, потому что Виталик, который сидел в это время на скамеечке и докуривал очередную беломорину, позвал нас взволнованным голосом:

— Ребят, гляньте, что на небе творится!

Отвлеклись от игры и присоединились к Виталику — зрелище и вправду было весьма занимательным, потому что на небе в это время происходил запуск космического корабля. Ей-богу не вру... такое сложно с чем-либо перепутать. Маленькая блестящая жучка медленно, но уверенно ползла по диагонали из левого нижнего угла в правый верхний, а от неё в обе стороны расходилось что-то вроде волн от лодки на реке. Светящихся волн. Примерно на середине этого пути от жучки отвалилась половина и пошла по баллистической траектории вниз, очевидно первая ступень отделилась. А уже на самом верху и вторая ступень вниз пошла, причём в нашу приблизительно сторону. И всё это в абсолютной тишине, которую разбавлял только стрекот кузнечиков.

— Да уж, красота это страшная сила, — это всё, что я смог подобрать. — Однако пойдёмте пулю доигрывать что ли.

Остальные даже и пары слов связать не смогли, прибитые величественным зрелищем. Вернулись к столу, но карты оказались смешаны, так что выиграть тот бетонный мизер мне не было суждено, но я даже и не расстроился ни разу... но это ещё не вся история про ракету — примерно через полминуты после нашего возвращения за карточный стол мы услышали громкий звук типа взрыва.

— А ведь это примерно в той стороне, куда ступень ракеты падала, — заметил я, — где-то на берегу реки.

— Айда посмотрим, — азартно сказал Виталий, — никогда не видел упавших ступеней ракет.

— Притормози, — рассудительно ответил ему начитанный Андрей, — что такое гептил, знаешь?

— Нет, — со вздохом признался тот, — расскажи.

— Так вот, это ходовое название несимметричного диметилгидразина, этой хренью у нас заправляют почти всю космическую технику.

— И что в нём такого плохого?

— Сильный канцероген и вообще очень токсичная штука — умереть не умрёшь конечно, но разных болячек можешь нажить очень много. Так что я бы не советовал соваться на место падения, пусть там ребята из химзащиты поработают сначала.

На этом, собственно, этот длинный и насыщенный день для нас завершился, и мы дружно улеглись спать. Я лично отрубился за секунды, несмотря на гептиловые страшилки...

ИТЛ

А утречком раненько я проснулся самым первым, ещё и шести на часах не было, я всегда поднимаюсь в это время, сам не знаю почему. Растолкал Саню, нас же двоих вчера назначили дежурными по кухне. Мы быстро натаскали воды, затопили печку-буржуйку и поставили котёл греться. Я тут же по-быстрому объяснил Сане технологию варки пшённой каши, а сам взял удочку и поспешил на ветлужский берег — надо ж было проверить, что тут за рыба водится, а проверять это лучше всего на утренней зорьке.

По дороге к реке на меня опустился и застыл густой-прегустой туман, ножом его можно было резать и раскладывать. Но просёлок, ведущий на берег, всё же разглядеть было можно без особых усилий, я и топал по нему без задержки. Обогнул старицу, про себя отметил, что она как будто вдвое шире стала, вышел на бережок, да и закинул свою удочку, поплевав на червя на удачу.

Клевать начало сразу и без перерывов, так что за какие-то полчаса я выудил пяток карасей, двух средних размеров щучек и одного, но очень приличного судака. Во прёт, подумал я, складывая улов в пакет, не наврал ведь Виталик. На вес получилось килограмма четыре, если не пять. Хватит на два обеда как минимум. И я собрался в обратный путь, благо туман начал рассеиваться, но тут моё внимание привлёк странный объект, медленно плывущий мимо меня по реке.

Эге, а ведь это утопленник, подумал я, и тут две половины моего сознания начали интенсивный диалог.

— Вали отсюда, Веничка, со страшной скоростью, — взволнованно сказала одна половина, — ничем хорошим для тебя лично и для всей остальной вашей компании не кончится. Быть свидетелем это очень дурное занятие, и при этом не надо забывать, что из свидетеля тебя запросто в обвиняемые могут переквалифицировать.

— А вдруг он живой ещё? — парировала вторая половина, — ты же советский человек, Веня, как ты можешь бросить другого советского человека в беде?

— Да какой нахер живой, он же раздулся, как дирижабль, — возразила первая половина, — он дохлый уже несколько часов.

— И всё равно негоже убегать, как заяц, от непредвиденных ситуаций, — стояла на своём вторая половина, — карма у тебя испортится напрочь от этого. Будешь потом ходить с кривой кармой.

И убедила таки она меня, вторая позитивная половина, я зашел по колено в воду, зацепил это тело за одежду и вытащил его на песчаную косу. Перевали на спину, попробовал найти пульс на шее и на руке, естественно ничего не нашел, а потом решил проверить, что у него в карманах. Сам не знаю, зачем... ну чтобы координаты какие-то определить, вдруг там документы какие лежат или записная книжка. Проверил фуфайку, он был в неё одет, обычную отечественную фуфайку серого цвета, ничего не нашел, и в этот момент сзади раздался голос, низкий и невежливый:

— Ну ты, чмо — медленно встал и задрал руки кверху!

Я медленно, как и было сказано, обернулся, увидел двух странно одетых граждан, один из которых целился в меня из винтовки тоже очень странного вида, а второй просто стоял рядом и делал суровое лицо. Меня полностью убедила винтовка (Мосинка что ли, всплыло в памяти), а не тон гражданина, поэтому я встал и высоко поднял руки над головой.

— Ты кто такой нах? Что здесь делаешь? — задали одновременно два разных вопроса эти двое.

— Веней меня зовут, студент я, общежитие в Лядах ремонтирую, — ответил я сразу на оба вопроса, но, как видно, нисколько не рассеял опасений суровых граждан.

— Какое общежитие, бля, какие Ляды? — начал тот, что был без винтовки, — сроду там никаких общаг не было.

А второй продолжил: — А утопленника ты нахера шмонал?

— Я не шмонал его, а проверял, есть ли пульс, товарищ... а как вас зовут-то? — решил установить более тесные контакты я.

— Я отделенный командир НКВД Симонов, — представился он, повергнув меня в глубокую прострацию — какое нахрен может быть НКВД в 1986 году? — Документы есть?

Я очень медленно опустил одну руку и проверил карманы, не было там никаких документов.

— Все бумаги в Лядах остались, — сообщил им я, — можно туда пройти и убедиться.

Про НКВД я пока предпочёл ничего не озвучивать, а то ведь эти ребята и шлёпнуть могут меня прямо на берегу Ветлуги, с них станется. Пораскинул мозгами и тут же вспомнил про вчерашнее падение ступени ракеты, может с ним как-то связаны эти странные вещи.

— А какое сегодня число? — задал я наводящий вопрос сразу обоим бойцам.

— Двадцать второе июня, — без задержки сообщил старший.

— А год какой? — продолжил допытываться я.

— Во даёт студент, — развеселился тот, что с винтовкой, — отмечал что ли чего вчера?

— Да, было дело, — признался я, — перебрал чуток.

— 1939 год, — сообщил мне старший. — Ещё вопросы есть?

— Вопросов нет, есть просьба — опустите винтовку, пожалуйста, — обратился я ко второму, — а то нажмёте случайно на спусковой крючок, и не с кем вам больше будет разговаривать.

— Опусти винтовку, — скомандовал старший младшему, — а ты отойди от трупа на два метра и вытаскивай всё из карманов вон на то бревно.

Я сделал, что было сказано, в карманах у меня кроме зажигалки и штопора, которым мы вчера открывали вермут, ничего и не обнаружилось.

— Удочка ещё моя вон там лежит, — показал я на берег, — и банка с червями. Вот и всё.

— Борисов, проверь, что с утопленником, — приказал Симонов, а сам приблизился к моим вещам, взял в руки каждую, а потом продолжил, — значится так, студент Веня, сейчас мы тебя отконвоируем в наш лагерь, дашь там показания под роспись, а дальше на месте решим, что с тобой делать?

— Да почему конвоировать-то, товарищ отделенный командир, — счёл нужным включить слезу в голосе я, — что я сделал-то такого? Нарушил что-нибудь?

— Ты находился в режимной зоне без разрешения, это раз, — начал перечислять Симонов, — и пытался обшарить утонувшего гражданина, а это мародёрство, это два. Борисов, что там у тебя?

— Это Пасечник из четвёртого барака, неживой, — сообщил тот, — далеко не убежал.

— Оттащи его подальше от воды, надо будет телегу прислать, а мы идём в лагерь. Удочку можешь взять с собой.

— Может сразу в Ляды? — предложил я, — там и напарники мои подтвердят все мои слова.

— Поговори ещё у меня, сука, — грубо сказал тот, что с оружием, и я почувствовал довольно сильный тычок в спину, дулом ведь тыкает, гад, подумал я.

Лагерь, как я и предполагал, оказался совсем не таким приветливым, как вчера, а оказался он таким, как его Виталик описывал — колючая проволока, вышки с охранниками, лай собачек и запах чего-то протухшего. Меня остановили около ворот, старший, который отделенный командир Симонов, поговорил вполголоса с дежурным на входе, ворота со страшным скрипом отворились, и я оказался внутри.

— В БУР его сразу веди, там у нас дознаватель сидит, — услышал я обрывок разговора.

Что такое БУР, я тут же вспомнил — это Барак Усиленного Режима, а по-простому карцер. Он был сложен из кирпичей в отличие от всех остальных строений в лагере. Что-то никто нам по дорогу в этот барак не встретился, я ещё подумал, что наверно все на работу ушли.

— Стоять, — громко скомандовал мне старший, — лицом к стене, руки за спину. Борисов присмотри за ним.

А сам он скрылся внутри здания... вернулся он не один, а с целым офицером... хотя стой, офицеров же пока нет, они только в середине войны появятся, сейчас же сплошные красные командиры. А за 'офицера' можно запросто статью какую-нибудь поиметь, так что будь осторожнее, Веничка.

Так вот, это самый командир с тремя квадратами в петлице (сколько я ни силился, вспомнить, что это за звание, так и не смог, пусть будет лейтенантом что ли) хмуро оглядел меня с головы до ног и спросил:

— Этот что ли? А что это за надпись у него на рубашке?

А я и забыл, что у меня там какая-то надпись есть... глянул — и точно, Адидас там было написано.

— Это название компании, которая делает такие рубашки, — ответил я. — Адидас называется.

— И где же у нас такая компания в Советской России притаилась? — продолжил допрос лейтенант.

— А она не в Советской России расположена, — отвечал я, — а в Германии. Её основателя зовут Ади Дасслер, сокращённо, значит, Адидас выходит.

— Тут другое выходит, — сокрушённо покрутил головой лейтенант, — выходит, что ты ко всему прочему ещё и немецкий шпион.

Я промолчал, потому что как комментировать этот бред, не придумал.

— Ну лады, пошли поговорим, — вздохнул он и открыл дверь в барак, — а вы берите телегу и езжайте за Пасечником, — это он Симонову с Борисовым сказал.

Он завёл меня в тесное помещение со столом и двумя стульями по разные стороны стола, сказал мне сесть и предложил папиросу.

— Спасибо, товарищ... командир, — отказался я, — но не курю я, бросил еще несколько лет как.

— А я пока не бросил, — отвечал он, доставая из ящика стола чистый лист бумаги, — поехали. Фамилия-имя-отчество, дата и место рождения, где живёшь, где работаешь?

Я уже смекнул, пока меня вели в лагерь, что сообщать о себе действительные сведения выйдет себе дороже, поэтому начал врать как сивый мерин, надеясь, что кривая куда-нибудь да вывезет.

— Вениамин Павлович Сокольников, — начал я с чистой правды, но начальник сразу меня перебил.

— У нас в первом бараке есть один Сокольников — не родственник он тебе?

— Вряд ли, — не стал я углубляться в скользкую тему, — у меня одна мать из родственников осталась, братьев-сестёр нет. — И я продолжил по программе, — родился 12 апреля 1920 года в селе Дальнее Борисово Горьковской области, живу в городе Горьком на Школьной улице, дом 12, квартира 3 (хотел было назвать Кирова или Челюскинцев, но не решился — хрен его знает, переименовали уже улицы в их честь или ещё нет). Учусь в автомеханическом техникуме при ГАЗе, ещё год осталось учиться.

— Не части, — сказал он, записывая мои ответы. — Ладно, это всё мы проверим, не наврал ли ты тут чего. А что ты делал в режимной зоне? — строго сдвинув брови, продолжил допрос он.

— Рыбу ловил, товарищ командир, — со светлой улыбкой ответил я, — есть-то хочется.

— Там нельзя ловить рыбу, — так же сурово продолжил лейтенант.

— Ну я же не знал этого...

— Незнание не освобождает от ответственности... а что ты вообще тут делаешь, в Варнакове, если живёшь и работаешь в Горьком?

— Так подрядились мы с товарищами починить общежитие в Лядах, вот вчера и начали...

— В Лядах? — удивился лейтенант. — Нет там никаких общежитий.

— Ну как же нет, если мы вчера туда все свои вещи забросили, — взволновался я, фронт работ определили и ночь переночевали в нём.

— Где оно там находится, покажи, — и он сунул мне под нос карту-пятидесятку, никогда раньше я не видел таких подробных карт.

— Вот здесь примерно, — я ткнул пальцем в место между магазином и выездом в Макарьево. — Утром по крайней мере стояло здесь.

— Пошли посмотрим, — встал он из-за стола.

Я тоже встал и мы вышли на свет божий. Лейтенант сказал мне стоять у ворот и ждать, а сам ушёл куда-то вбок, видимо отдать распоряжения. Потом вернулся, расстегнул кобуру и сказал мне:

— Идёшь строго, куда я скажу, шаг в сторону буду рассматривать как попытку к бегству, оружие применю без предупреждения. Пошёл.

И мы гуськом вышли из ворот лагеря.

— Идёшь впереди меня на два метра по этому вот просёлку, никуда не сворачиваешь. Понятно?

Я кивнул, чего уж тут непонятного. Так мы и дошли до Лядов, никого не встретив — я попытался было разговорить этого нквд-шника, но безуспешно, не отвечал он ни на мои вопросы, ни на отвлечённые предложения. А в конце концов предложил мне просто заткнуться. Я в принципе всё уже понял на дальних подступах к Лядам — не было там никакой общаги на том месте, где я её утром оставил. Так что теперь надо тебе как-то изворачиваться, Веничка...

— Вон магазин, вот выезд в сторону Макарьево, — тем временем сообщил мне лейтенант,— показывай, где тут твоё общежитие притаилось.

— Да вот тут же, товарищ командир, — я широким жестом указал на поляну, где должна была стоять наша общага, — но я что-то ничего не понимаю, нет его...

Попытка побега

Одновременно я широким скользящим шагом сместился за спину лейтенанта и попытался произвести заднюю подсечку, но лейтенант был совсем не таким дураком, каким я его представил, поэтому он резко подпрыгнул и ушёл от подсечки, одновременно вытащив из кобуры револьвер. Я по инерции попытался повторить подсечку, но получил в ответ выстрел в район ног... мимо, конечно, но ситуацию я понял.

— Всё, начальник, — сказал я, высоко подняв руки к небу, — это была моя ошибка, больше не буду.

— Значит, ещё одну статью ты только что заработал, — весело отвечал мне начальник, — сопротивление представителю власти, сопряженное с насилием над личностью, статья 73 УК РСФСР, от года и выше.

— А может, договоримся, начальник? — сделал хилую попытку я, — свидетелей-то нету ни одного, кто подтвердит?

— Ну, может и договоримся, хотя не вижу, что ты можешь мне предложить взамен...

Лейтенант изучающее посмотрел на меня несколько секунд, а потом скомандовал разворот и движение в сторону лагеря в прежнем порядке — шаг в сторону считается за побег, а оружие он применяет без предупреждений. Я взял руки за спину, и таким вот образом мы снова добрались до дознавательской камеры.

— А теперь, друг ситный, рассказывай всю правду, — задушевно сказал он, закуривая очередную папиросину, — до сих пор я от тебя одно враньё слышал. Подробно давай, если не хочешь высшую меру получить.

Я прикинул кое-чего к носу и решил всю-всю правду таки не выкладывать, только ещё хуже себе сделаю, так что ограничимся полуправдой... или четверть... как уж пойдёт.

— Слушай меня сюда, лейтенант, — сделал я страшные глаза, — на самом деле я никакой не студент, а сотрудник второго управления НКВД, третье отделение, борьба с контрреволюционерами украинской, белорусской и угро-финской национальности, а звание у меня младший лейтенант госбезопасности.

— Да ты что? — сделал вопросительное лицо дознаватель. — И кто же у вас там за главного сейчас?

Проверяет, сука, в сердцах подумал я, они ж там, как обезьяны в джунглях сейчас меняются, не уследишь...

— Кобулов Богдан Захарович, — ляпнул я наконец и понял, что попал... тогда решил добавить убедительности, — но ходят слухи, что он вот-вот на повышение пойдёт, а за него будет его первый зам Серов.

— А до Кобулова кто там рулил? — уточнил начальник.

— До него Литвин, а до Литвина Агранов, а до Агранова Курский, времена сейчас сами знаете какие.

— Ладно, убедил, — вяло отреагировал тот, прикуривая новую папиросу от старой. — А теперь расскажи, друг ситный, что второму управлению НКВД понадобилось в нашем захолустье? У нас ведь с украинцами и белорусами дела обстоят не очень... не сказать, чтоб никак — может с десяток во всем лагере найдётся.

— Зато угро-финнов у вас тут навалом, — угрюмо продолжил я, — каждый второй поди...

— И что там с контрреволюцией среди этих ваших угро... финнов?

— А вот это, товарищ лейтенант, — сказал я напрямик и не увидел требований заменить товарища на гражданина, — уже совсекретные сведения, сообщать которые лицам без соответствующего допуска я не имею права.

Лейтенант нервно побарабанил пальцами по столу, потом полез за новой папироской, не нашёл её в коробке, выбросил смятую коробку в урну и родил наконец финальную фразу:

— Ну если соврал, смотри! Живым отсюда не выйдешь... а пока посидишь в одиночке, — и он подошёл к двери и громко крикнул, — Баранов!

На крик явился угрюмый сотрудник с неприятным взглядом и сросшимися бровями, серийный маньяк просто какой-то. В петлицах у него было три треугольника, что это такое, я тоже не вспомнил, поэтому условно обозвал его сержантом.

— Баранов, определишь этого фрукта в седьмую камеру. Никого не подселять, кормить по второму графику. Если у него возникнут вопросы, записывай, мне потом передашь.

Я встал, убрал руки назад и двинулся по коридору БУРа направо, куда показал мне дулом винтовки Баранов. Двери в камеры были тут с обеих сторон, не деревянные, стальные, выкрашенные свинцово-серой краской. Хер их выбьешь, даже если сильно захочешь. Лейтенант сопроводил меня дорожку такими тёплыми словами:

— Сейчас составлю запрос в Москву, почта у нас тут работает не очень быстро, так что ответ придёт через неделю, тогда и продолжим разговор. А пока отдохни в камере, мы тут посоветуемся, что с тобой в эту неделю делать.

И угрюмый сержант Баранов быстро и ловко определил меня в камеру этого самого Барака Усиленного Режима. Три на три метра, в углу двухэтажные нары, сортир и умывальник отсутствуют как класс кулаков. Спросил у сержанта, как же быть, если по маленькому захочется — тут в ответ буркнул, что вывод до ветра три раза в сутки, после приёма пищи. Очень здорово...

— — —

Хорошо, что сейчас не зима, думал я, прогуливаясь по диагонали своего узилища, так больше шагов получалось, чем если б параллельно стенам. Всё время сидеть или лежать на нарах оказалось невмоготу уже к концу первого дня. Кормили тут какой-то баландой, смотреть даже на которую было тошно, но я заставлял себя проглатывать всё до конца, калории, они совсем не лишние будут.

А ещё я напряжённо думал над тем, что делать, когда из Москвы придут сведения о том, что я всё наврал. Один день из семи уже прошёл, так что давай, голова, соображай быстрее, а то засыпемся... Но, к сожалению, ничего, кроме побега, в голов мне не приходило, а как отсюда убежишь, из этого БУРа? Лагерь между тем жил своей жизнью, к которой я нет-нет, да и прислушивался поневоле. Ничего особенно интересно я не услышал, но то, что мою фамилию пару раз громко упоминали с добавкой 'зэка', меня заинтересовало. Ведь это вполне мог оказаться тот самый дедов брат, оттянувший здесь срок примерно в эти годы.

Через сутки моего заточения сержант Баранов скомандовал мне 'на выход без вещей', на что я сказал, что все мои вещи на мне, так что... А он грубо сказал мне заткнуться, взять руки за спину и следовать по коридору до конца. А в конце коридора меня ждал всё тот же лейтенант... а кстати, как его зовут-то, я так и не выяснил, не представился он. Ладно, пусть будет просто летёхой.

— Вот что мы надумали, Сокольников, — сразу же взял крутой оборот он, — ты же вроде сказал, что в автомеханическом техникуме учишься?

— Так точно, товарищ лейтенант, — вырвалось у меня.

— Так вот, чем в камере прохлаждаться и харчи наши напрасно переводить, мы приставим тебя пока к нашему заму по хозчасти. У него в сарае валяется несколько сломанных механизмов, если хотя бы один починишь, уже кормёжку считай отработал.

— Я не против, приставляйте, — скромно ответил я, и сержант Баранов, повинуясь кивку головы летёхи, развернул меня к выходу.

— Прямо пошёл, никуда не оглядываясь, — грубо сказал он мне в спину, сопроводив свои слова чувствительным тычком кулака.

Грубый же ты какой, подумал я, но озвучивать свои мысли пока не стал. Баранов провёл меня между двух длинных бараков с порядковыми номерами 3 и 4 и вывел к почти точно такому же строению из неотёсанных досок-двухдюймовок, но без номера и таблички.

— Свешников, выходи, дело есть, — крикнул Баранов в приоткрытое окошко с решёткой.

Через пару секунд на пороге появился очередной лагерный обитатель, видимо тот самый Свешников, он прищурился на ярком свете после полутёмного помещения, потом приложил руку козырьком ко лбу, оглядел меня с ног до головы и спросил:

— Это оно что ли, дело твоё? — и он ткнул в меня пальцем.

— Оно, — согласился Баранов, — подследственный Сокольников, поступает в твоё распоряжение на ближайшую неделю. Документы в конце дня выдадим.

— Ну пошли, Сокольников, — сказал мне Свешников, не обращая больше внимания на сержанта, — расскажешь для начала, откуда ты такой взялся на мою голову.

Мастерская

Внутри этот барак оказался захламлён сверх всякой меры, в основном ржавыми листами чего-то железного. Свешников посадил меня за стол в углу, тоже заваленный разными деталями, сам сел напротив и выжидательно замолчал. Я не стал томить его паузами и приготовился вываливать свою легенду без запинки, без упоминания о втором отделении НКВД, конечно:

— Студент я, автомеханический техникум в городе Горьком, третий курс.

— Специализация? — сразу прервал он меня.

— Двигатели внутреннего сгорания, — Свешников удовлетворённо кивнул мне и я продолжил, — здесь случайно оказался, вчера приехал ремонтировать коровник в Макарьево, а утром пошёл рыбу ловить в Ветлуге, а оказалось, что тут режимная зона. Вот товарищ лейтенант и загрёб меня до выяснения.

— Про товарища лейтенанта мне неинтересно, — сразу отмёл эту часть моей биографии мастер, — это ты с ним разберёшься, а вот про автомеханический техникум давай продолжим. Изучить-то успел чего-нибудь по теме? Оценки какие получал?

— Двоек не было, — ответил я, — а изучать конечно всё по программе изучал, от двухтактных и до дизелей. Практика на ГАЗе два раза уже была, собирали-разбирали-налаживали много раз.

— Ладно, испытательное задание тебе тогда такое будет, — он поднялся со своего места и перешёл в дальний конец барака к длинному верстаку, — вот что мне вчера притащили зэки из четвёртого барака — знаешь, что это такое?

И он взял в руки бензопилу 'Дружба'... ё-моё, подумал я, откуда здесь взялся агрегат, сделанный на 40 лет позже? И тут до меня дошло, что эту штуку прихватил с собой Андрей, когда мы собирались сюда ехать... ну а потом, видимо, при переносе в прошлое перенесло не только меня, но и кое-что другое. Собрался с мыслями и выдал:

— Знаю, конечно, это бензопила, применяется для валки деревьев, для ручной распиловки брёвен, досок и других деревянных предметов.

— А тактико-технические характеристики у неё какие? — продолжил допытываться Свешников.

— Двигатель одноцилиндровый двухтактный, карбюраторный, мощность 6 лошадиных сил, бензин жрёт марки А-76 и выше. Бензин вон в ту горловину заливается, чуть больше двух литров, хватает на час непрерывной работы. Цепь автоматически смазывается моторным маслом, которое надо заливать вот в эту воронку, так что ресурс цепи очень большой, сколько именно часов, не помню, но много.

— И откуда ж ты всё это знаешь? — немедленно поинтересовался Свешников. — Как я знаю, в нашей стране такие агрегаты пока не выпускаются.

— Так это моя пила, её нашему техникуму немецкие специалисты подарили, ну которые наладчиками на ГАЗе работали, у них там в Германии такие вещи уже давно делают. Ну а мы, студенты техникума, которые полюбознательнее, изучили устройство от начала и до конца, — вдохновенно соврал я, авось прокатит. И сюда я её с собой взял на всякий случай, и посеял где-то, ну а ваши люди наверно нашли.

— Запускай, — и он сунул мне в руки бензопилу, — сейчас посмотрим, как ты её изучил.

— Бензин там есть? — вслух начал размышлять я, а потом потряс устройство, вроде что-то бултыхалось на дне. — Надо какое-то бревно или доску, чтобы продемонстрировать работу, а то чего зря горючку жечь.

— Пойдём, — согласился Свешников, — тут недалеко вязанка брёвен лежит.

И мы вышли из мастерской и прогулялись по территории лагеря направо, почти до самой колючки. Часовой на вышке посмотрел на нас недовольным взглядом, Свешников счёл нужным предупредить его:

— Потапыч, мы сейчас тут эксперимент будем проводить, всё согласовано с руководством — так ты уж не стреляй сгоряча, — сказал он в сторону вышки, а потом добавил мне, — вот они, брёвна, выбирай любое.

Потапыч сплюнул в нашу сторону и отвернулся. Я поставил пилу на землю, нашёл пусковой тросик и рванул его на себя. Завелось, естественно, не сразу, на третий только раз мотор заревел и задымил. Ну и тут я, не долго думая, взял и перепилил конец бревна, который выпирал из кучи. Получилось быстро, ровно и гладко. Заглушил мотор и спросил:

— Нормально для демонстрации работы или ещё чего-нибудь перепилить?

На рёв мотора подтянулись зрители — основная масса зэков, конечно, где-то за территорией лагеря сейчас была, а это, видимо, лагерные придурки были, захватившие тёплые местечки типа хлеборезки или нормировщика. Один из них, весь седой уже старичок спросил у меня:

— Это что же такое сейчас было, молодой человек?

Я ответил, что это была демонстрация работы ручной автоматической лесопилки, а тут и невменяемый сержант Баранов набежал, и глаза у него были, как у того барана, который глядит на новые ворота.

— Это что за безобразия? — завопил он ещё издалека.

— Всё, начальник, — ответил за всех Свешников, — безобразия прекращаем и удаляемся в свою мастерскую.

А сам взял меня за локоть и направил в сторону барака. Сержант Баранов немного смягчил тон:

— Чтоб в последний раз, потом переведу на штрафную пайку!

А мы со Свешниковым тем временем скрылись за скрипучей входной дверью.

— Значит ты студент третьего курса и зовут тебя Веня, — сказал он, разглядывая меня, — и с двигателями внутреннего сгорания ты неплохо умеешь обращаться. Меня, кстати, Иван Семёнычем зовут, можешь просто дядей Ваней. А что насчёт электродвигателей скажешь?

— Не так подробно, как ДВСы, но тоже изучали, — ответил я, — и постоянного, и переменного тока, синхронные и асинхронные, даже шаговый двигатель как-то раз разбирали-собирали.

— Вон на верстаке лежит один такой, нерабочий — сможешь определить тип и что в нём не так? — хитро прищурясь, ткнул он пальцем в тёмный угол барака.

Я подошёл к верстаку, на нём лежал самый обычный трёхфазный синхронный двигатель, я такие сотнями видел. Сказал об этом Свешникову, а потом добавил, что неисправности тут самые разные могут быть, но на практике чаще всего встречается физический износ щёток, включить, дескать, надо, тогда точнее можно будет сказать.

— Ну включай, вон на стенке розетка на три фазы, — махнул рукой Свешников.

Я воткнул вилку от мотора в розетку, ничего не произошло.

— Рубильник ещё надо врубить, — сказал мастер, поднимая вверх чёрную рукоятку на другой стене.

Мотор глухо зажужжал и завонял чем-то жжёным.

— Всё ясно, — дал я отмашку, — выключайте — щётки надо подточить. А ещё лучше сразу заменить, для надёжности.

— Запасных щёток у нас нет, — ответил Свешников, — так что бери инструменты и точи.

— — —

Вечером меня опять заперли в ту же опостылевшую камеру, но сержант Баранов уже в спину меня не пихал и обращался более уважительно. А я продолжил размышления на тему, что делать и как быть после того, как придёт ответ из Москвы. Итогом моих раздумий был только план побега... а что тут ещё придумаешь а самом-то деле? Завтра буду изучать территорию лагеря и периметр на предмет выявления слабых мест и возможных путей эвакуации...

Но завтра утром вместо того, чтобы вести в мастерскую, меня опять вызвал на беседу лейтенант. На этот раз он таки представился и я узнал, что зовут его Штольц Илья Арнольдович. Ничего себе, как героя из 'Обломова', из немцев что ли он?

— Значит так, Вениамин Павлович, — начал он задушевную беседу, — по поводу автомеханического техникума ты, похоже, не соврал, с техникой обращаться ты умеешь. Теперь давай в подробностях про эту пилу, откуда взялась, кто её тебе разрешил с собой брать и всё остальное.

— Я же рассказал уже Свешникову, — отвечал я, — её нам подарили немецкие мастера, когда оборудование в колёсном цехе налаживали. Где её сделали, не знаю, но подозреваю, что в Германии. С собой эту пилу мне разрешил взять замдиректора техникума по хозчасти Белов Андрей Кузьмич. Вкратце всё.

— Допустим, — отвечал мне Штольц, записывая то, что я сказал, на листок, — что ты правду говоришь. Тогда план действий у нас (мне понравилось это слово 'нас', похоже, он меня больше подследственным-то не считает) будет такой. Сегодня под конвоем сержанта Баранова и ещё одного нашего сотрудника ты проследуешь на лесосеку и спилишь там как можно больше деревьев. Баранов проконтролирует время. А потом мы уже решим, что делать дальше.

Утром я впервые попал на общий развод лагеря, охрана подсчитывала и пересчитывала заключённых, всё время путаясь, то на одного меньше выходило, чем нужно, то на двоих больше. Когда наконец цифры сошлись (а то ведь, если они кого не досчитаются, так и вместо него лес валить могут пойти), меня определили в третью бригаду. Пилу мне не доверили, её покатили сзади на тачке два особо доверенных придурка, один наглее другого.

Кстати в этой бригаде, как я понял по перекличке, числился и Сокольников, мой потенциальный родственник — посмотрел я на него, посмотрел, да и решил пока никаких контактов не завязывать, не понравился он мне, слишком суетливый и дёрганый. Идти до нашей лесосеки было не так, чтобы очень далеко, но и не два шага — с километр примерно в противоположную сторону от Макарьева и Лядов. Соседи по колонне косились на меня явно недоброжелательно, но тоже говорить видимо опасались, мало ли кем я тут окажусь. Так что разговоров вообще не было.

— Сокольников, — обратился ко мне старший конвоя, хорошо, что без приставок типа 'подследственный' или 'заключенный'. — Вот твой участок.

И он махнул рукой налево на делянку из вековых сосен, каждая по полсотни метров высотой и полметра в диаметре.

— Остальные направо, продолжаем вчерашний урок, — и он завернул прочих зэков в количестве 12 штук направо.

— Товарищ... эээ... гражданин начальник, — успел сказать свою ремарку я, — мне бы ещё одного в помощь надо, а лучше двоих. Надо упираться в ствол, чтобы пилу не заело — один я никак не справлюсь.

— Сокольников и Ковбасюк, налево, — тут же принял решение старший.

Вот люблю я деловых людей, которые быстро принимают решения. Ну, не подведи теперь, родная и до боли знакомая Дружба...

— —

До обеда я сумел спилить 18 (в скобочках восемнадцать прописью) вековых сосен — первые две пошли тяжеловато, но потом приноровился, вспомнил предыдущий опыт, а двое подсобных товарищей тоже наловчились помогать мне, так оно и потекло, как по накатанной дорожке под горку. Ещё и сучья все опилил, и стволы на части разделил, справившись предварительно у старшего о необходимой длине хлыстов. А потом бензин в баке закончился. Старший сосредоточенно записал мою выработку в записную книжечку и сказал, чтоб я перекурил у костра.

— Две дневные нормы всей бригады выполнил, — сказал он, ни к кому не обращаясь, просто в воздух. — Этак мы досрочно годовой план сможем сделать...

Пилу у меня отобрали, и я вместе со своими подручными, вторым оказался украинский националист со стажем, отошёл к костру, где уже готовился обед для всей бригады. Тут и пришла пора поговорить мне со своим родственничком.

— Откуда ж ты такой на нашу голову взялся? — спросил он у меня, когда мы уселись на охапку хвойных веток.

— Сам не знаю, Фома Кузьмич (так его, оказывается, звали), — осторожно ответил я, — провал в памяти какой-то... что учусь в техникуме в Горьком, помню, а как и зачем сюда попал, как отрезало. Вот и задержали меня до выяснения. А вы сами-то за что здесь, если не секрет?

— Не секрет, — степенно ответил Фома, — статья 58-10, пропаганда и агитация.

— И сколько сейчас дают за агитацию?

— Сколько и всем, червонец, — со вздохом отвечал тот. — Тебе тоже на всю катушку влупят, не сомневайся.

— Спасибо тебе на добром слове, — огрызнулся я, — но я всё-таки лучше посомневаюсь.

Тут вступил в разговор украинский Ковбасюк, говорил он на суржике, ясное дело, но я уж эту особенность его речи передавать не буду.

— Тут всем по червонцу дают, паря, — врезал он мне правду-матку со всего плеча, — а потом ещё и сверху добавляют.

Я спорить с ними не стал, а вместо этого завёл разговор о лагерном начальстве.

— Начальником лагеря тут зверь, а не человек, у него и фамилия подходящая, Медведь — кого хочешь заломает, и глазом не моргнёт.

Ну и слава богу, что мне с ним пока встретиться не довелось, подумал я, а вслух спросил:

— А ещё кто тут в начальниках ходит?

— Из командиров только дознаватель Штольц да еще кум Тыква есть...

— А чей он кум? — сразу поинтересовался я.

— Ничей... а может и у всех зеков сразу — это тут так оперуполномоченный зовётся, из оперативно-розыскного отдела. Стукачей из нас вербует который.

— Ясно, — вздохнул я, — и много завербовал?

— Разве ж об этом вслух кто скажет? Но с десяток-то наседок у нас точно имеется.

— А ещё культурно-воспитательная часть должна быть, — вспомнил я кое-что из прошлой жизни.

— Была, но сплыла, — коротко ответил мой потенциальный родственник, — расформировали её месяц назад, так что мы теперь без культуры и воспитания чалимся.

— А охранники? — продолжил допытываться я.

— Их полтора десятка на весь лагерь, там разные люди числятся, есть и такие, с которыми даже поговорить можно, есть отморозки полные.

— Пятнадцать человек на весь лагерь? — переспросил я. — Тут же около тысячи арестантов наверно...

— Меньше, сотен шесть примерно, — поправил меня Ковбасюк.

— Ну всё равно 15 против 600 — и чего, они удержат народ от бунта, например, если вдруг случится?

— Так у них и овчарки есть, и автоматы им недавно выдали новые, куда нам против них бунтовать, — вздохнул Фома. — Лучше уж честно лямку свою тянуть.

— А с пайками как тут, просветите? — попросил я.

— Обычный, это когда норму выполняешь и не высовываешься, 800 грамм черняшки на день плюс суп три раза плюс каша утром и вечером, ноги не протянешь.

— А необычный?

— Если норму не выполняешь, паёк урезается вдвое. И можно загреметь в БУР, а там сам знаешь как... и зимой ещё и дубак страшный.

— А если перевыполняешь норму?

— Ну тогда 1200 грамм и дополнительная миска каши. Но только умные люди говорят, что губит он народ, этот сверхнормативный паёк — не окупается лишние затраты энергии на него. Короче говоря, те, кто его получают, мрут чаще и быстрее.

Экий у него лексикон-то богатый, подумал я на родственника, вон какие умные слова знает...

— А ты кем на воле-то работал? — спросил я у Фомы, но тот как-то странно прореагировал, буркнул коротко 'инженером' и замолчал наглухо... за стукача что ли меня принял?

Да и не очень-то и хотелось... до вечера мне пришлось сидеть на лесосеке вместе с бригадой — чтобы назад отконвоировать, это ж надо охранника, а кто тогда оставшихся охранять будет? К распиловке меня не подпустили, сучья обрубал топором. А вечером после ужина я думал, что хотя бы кто-то поинтересуется результатами бензопильного эксперимента, но нет, меня просто опять в БУР заперли. Три дня прошло, думал я, лёжа на нарах, приближается час Ч, он же час Х, думай быстрее, голова... но как назло ничего в эту голову и не лезло.

А утром меня сразу в мастерскую доставили к Свешникову, тот хмуро выслушал доклад о моих успехах и тут же припахал к починке лагерного трансформатора, он, оказывается, ночью накрылся медным тазом, так что весь лагерь обесточен оказался.

— Я ж не электрик, — попробовал откосить от новой работы я, но не тут-то было.

— Чинить я буду, — отвечал мне мастер, — а ты на стрёме постоишь, подать чего или убрать.

Трансформаторная подстанция оказалась смутно мне знакомой, когда-то давно имел дело с такими, недолго, правда, с полгода всего, но кое-что запомнил. Это была локальная понижательная подстанция столбового типа. С защитным отключением, естественно. Что там могло навернуться, виделось мне уже в полном тумане, решил, что пускай Свешников разбирается, раз себя главным определил.

— Значит так, Сокольников, — строго сказал мне он, — стоишь вот здесь (и он начертил на земле линию), за эту линию не заходишь, а то и убить может. Если я чего попрошу, принесёшь вот из этого, — и он выложил на землю с пяток инструментов.

— А вас убить не может? — поинтересовался я с невинным видом.

— Может, — неожиданно быстро согласился он, — отрубить входящие 10 киловольт я не могу, так что придётся работать под напряжением. Не в первый раз, авось пронесёт...

И он смело шагнул за загородку из колючей проволоки, которая окружала эту мачту ЛЭП с подстанцией прямо на её ноге.

Отвернул какой-то лючок сбоку, внимательно посмотрел внутрь, потом сказал мне: — Разводной ключ.

Я поднял его, протянул, стараясь не заступать за черту, Свешников взял его, не глядя. Потом начал что-то там откручивать внутри... минуты две откручивал, после чего из ящика вылетела длиннейшая искра и Свешников с утробным каким-то звуком упал на землю, разводной ключ остался висеть при этом в ящике. Тут уж я наплевал на его инструкции, быстро подбежал, схватил за одну руку (помня настоятельные советы бывалых электриков работать только одной рукой, вторую в кармане лучше держать) и оттащил подальше от трансформатора.

Быстро оглядел мастера — у него на шее была характерная синяя сеточка, дыхание имелось, но неравномерное, пульс... есть, но тоже какой-то пульсирующий, зрачок... вроде не расширен. Ну чего, надо врача звать или фельдшера, надеюсь хоть кто-то с медицинской специальностью на этой зоне есть. Пробежался до БУРа, постучал, на стук выглянул всё тот же суровый Баранов — объяснил ему ситуацию, он сплюнул и послал меня в барак номер 10, сопроводив объяснение тычком дула винтовки в ту сторону. Побежал туда (ни разу ещё в 10 бараке не бывал), там на двери висел ржавый замок. Мимо проходил какой-то придурок из местных, спросил у него про доктора, тот ответил в том смысле, что он вчера ещё в райцентр уехал по делам... а на вопрос, что тогда делать с несчастным случаем, он затруднился ответить.

Ну делать нечего, придётся свои навыки с уроков гражданской обороны вспоминать — вернулся бегом к Свешникову и вспомнил... в себя он пришёл минут через десять, после непрямого массажа сердца и дыхания рот в рот. Сел, мутно таращась на меня, потом спросил:

— Меня что, током шандарахнуло?

— Да, — ответил я, — причём очень хорошо так. А доктор уехал, сказали, вчера ещё уехал, так что вытаскивал вас я...

— Спасибо, — сдавленным голосом сказал он, — можешь меня на ты называть.

А после некоторой паузы он таки добавил:

— А подстанцию чинить всё равно придётся, нельзя тут без электричества.

— Что, опять под ток полезете? — спросил я.

— Ты полезешь, — вяло ответил он, — я скажу, чего делать надо.

— Интересное кино, — протянул я окончание фразы, — тебя, значит, не до конца убило, а на мне эта хреновина отыграется...

— Не боись, паря, прорвёмся... а если мы её не починим, оба на штрафной паёк угодим, мне так Медведь с утра пообщал.

— Какой он хоть из себя-то, этот Медведь? — спросил я, — а то слышал о нём не раз уже, а видеть не пришлось.

— Да самый обычный нквд-шник... с виду, но внутри злой, как овчарка. Давай, в общем, бери вон тут отвёртку... нет, с изолированной ручкой, надевай руковицы и вперёд.

— —

Починил я этот трансформатор с помощью отвёртки и известной матери, в полчаса всего уложился — там и надо-то было заменить один предохранитель в релейном блоке, не понимаю, как Свешников смог лопухнуться на такой простой операции. Потом я доложился об успешном окончании починки Медведю (и наконец увидел его вживую... да ничего особенного, как и было сказано), он приказал мне оттранспортировать Свешникова в его барак (сам он ходить пока не мог) и далее действовать по обстоятельствам. А вечером доктор приедет, он осмотрит больного.

— Есть действовать по обстоятельствам, — бодро ответил я ему, припахал ещё одного зека с тачкой, который мимо проходил, и мы вдвоём быстро докатили Свешникова до его барака и выгрузили на его нары.

— Отдыхай, — сказал я ему, — обед с ужином я тебе сюда принесу, — а сам вернулся в мастерскую.

Ну чего, почесал в затылке я, пока никто за мной не следит, займёмся-ка мы планом побега из этой тюряги, так сказать prison break-ом... Пока я катал Свешникова на тачке туда-сюда, кое-какие мысли на этот счёт мне в голову таки прилетели...

Как грачи по весне, махая крыльями и истошно каркая... значится так, для начала ищем подходящую досочку или ещё лучше брёвнышко, а потом... вот чёрт, кругом лес, а нормальный обрезок сосны найти невозможно...

Обнаружил я его спустя полчаса поисков, как раз то, что нужно... а теперь бы идеально было бы и токарный станок найти, но это, надо признать, из области несбыточного, так что ограничимся пилой, стамеской и топориком. Плавные и округлые обводы нам наверно не под силу, так что тупо сделаем наклон под углом 45 градусов... двух лопастей вполне хватит... длину по полметра примерно сделаем... а в центре дырку под крепёж, какой там, кстати, диаметр-то на бензопиле?

Вы конечно уже догадались, что я решил сделать мини-вертолётик из бензопилы, присобачив вместо цепи сбоку винт, он же пропеллер, и перевалить с этой конструкцией за ограду лагеря. Что оно сработает, никаких гарантий не было, но больше идей у меня не возникло, так что будем исходить из реальности и не строить воздушных замков из этого самого... из говна и палок, да. С винтом-пропеллером возился до вечера с перерывом на обед, конечно. В столовую ходил, а потом суп с кашей честно отнёс Свешникову, тому вроде стало получше, и он даже провёл со мной воспитательную беседу.

— Жалко мне тебя, Веня, — задушевно сказал он, когда доел до донышка свою кашу, — парень ты молодой и умный, но пропадёшь тут ни за понюшку табаку.

— Это почему? — спросил я чисто для поддержания разговора.

— Слишком правильный ты какой-то... — продолжил Свешников, — здесь такие не выживают. Вот кашу мне принёс, хотя не обязан был это делать. Тут 99% наоборот бы сделали, сожрали бы дополнительную порцию, а ещё бы и настучали на меня куму, что я технику безопасности не соблюл.

— Виноват, гражданин начальник, — попытался отшутиться я, — больше этого не повторится, гражданин начальник. Кашу буду сам жрать... вот к куму наверно всё-таки не пойду, противно это. А насчёт выживания давай не будем торопиться, подождём осени, лады?

— Цыплят, в смысле по осени считают что ли? — уточнил тот, — хорошо, согласен подождать... чем там занимаешься-то, в мастерской? — сменил он тему.

— Да так, — вскользь ответил я, — порядок навожу, инструменты аккуратно по стеночкам развешиваю. Так удобнее, когда всё на своих местах лежит.

— Молодец, — только и выдавил из себя Свешников, и на этом наш разговор ни о чём как-то сам собой и прекратился.

Вернулся в свой барак, продолжил мучения с пропеллером... второй такой же сделал, полезно иметь запасной вариант на случай поломки/порчи основного. И сделал пробную попытку запуска всей системы... блин, реактивный момент не учёл — от земли-то меня оторвало вместе с пилой, но при этом закрутило в сторону, обратную вращению винта... кто запускал в детстве игрушечные вертолётики, должен помнить, как их крутит в воздухе. Что с этим делать, так и не придумал, а потом плюнул и пошёл ужинать... суп отнёс таки мастеру, хотя и обещал сожрать его целиком и полностью. Не смог себя пересилить...

Ну я полетел

А утром меня очередной раз доставили из БУРа в мастерскую, и сержант Баранов, по-бараньи вытаращив глаза, оттранслировал мне приказ высшего руководства починить движок местного трактора типа 'Сталинец С-65'... те, кто помнит фильм 'Трактористы', сразу бы узнал его характерные обводы — его чинил на слух бравый танкист Клим Ярко. А здесь он использовался для транспортировки брёвен с лесосеки до ближайшей железнодорожной станции.

Оно, кстати, кино это, ещё на экраны не вышло, в конце лета только ожидается... так вот, трактор Сталинец, гусеничный, с открытой кабиной, двигатель дизельный, 65 лошадиных сил, не хухры-мухры, содран практически полностью с американской модели Катерпиллер серии 60, что ещё? Управление поворотами через фрикцион, коробка передач механическая (ха два раза, да уж не автомат естественно). Ещё помнил, какие там неисправности лихой спецназовец Клим Ярко обнаружил на слух — в одном цилиндре стук пальца он вычислил, в другом сработанную втулку и клапана ни разу не отрегулированы оказались. Всё это мне вряд ли поможет, потому что мой Сталинец вообще заводиться отказывается, но хоть классический кинематограф вспомню.

Час я прыгал вокруг этой чугунной дуры, пока не понял в чём дело — слава богу, что ТНВД и ремни в норме были, если б они сдохли, боюсь, с этим бы я не совладал. Дело в свечах всего-навсего оказалось, одна совсем пробитая оказалась и вторая на грани. Ремкомплект в наличии был, так что после замены свечей двигатель застучал, как новый. Пошёл к руководству похвастаться трудовой победой, но в процессе передвижения по лагерю заметил подъезжающую к воротам процессию из двух машин. Нет, одна-то почтовая была, хорошо мне знакомый автобусик ГАЗ-30, он уже раза три сюда приезжал за период моего сидения. А вот вторая машина очень необычная была для этих мест — чёрная Эмка, она же ГАЗ-М1, на такой большие начальники ездили и сотрудники спецслужб, насколько я помнил этот момент...

Тут-то меня и прошибла мысль, что это ведь за тобой приехали, Веничка, сейчас заломают белы руки за спину и увезут в застенки кровавой гэбни... нквд-ни то есть, гэбня лет через десять появится. Так что бери ноги в руки и запускай свой бензопиловочный вертолёт, пока не поздно. И я плавно, чтобы не вызвать подозрений, но достаточно шустро развернулся и отправился прямиком в мастерскую. А там вытащил из тёмного угла всю конструкцию с уже прицепленным винтом и зашёл за угол барака, отсюда не было прямой видимости ни с одной вышки, я это предварительно проверил.

Запустилась пила с первого же рывка, всё это дело я определил, конечно, вверх на высоко поднятой левой руке, правой за тросик дёргал. Предварительно перекрестился, божья помощь в этом деле не помешает. Меня сразу же дёрнуло вверх и начало болтать — попробуй-ка порулить таким вертолётом в первый раз, но держался я крепко, хотя реактивный момент начал меня закручивать против часовой стрелки. Ничего, выдержу, подумал я, лететь мне тут секунд 30 всего, до речки.

— — —

В меня, конечно, стреляли, хорошо, что у ребят на вышках мосинки были, а не автоматы — промазали они, а через полминуты, как и ожидал, я оказался над Ветлугой, метрах в тридцати сверху. Голова кружилась от непрерывного вращения, но в пределах допустимого, ситуацию я контролировал. Примерно над серединой реки, отпустил руки, бензопила обрадованно сиганула в вышину, потом заложила крутой пируэт и врезалась в речную прохладу даже раньше меня. А я тяжело плюхнулся туда же, сумел ничего себе не отбить и быстрыми гребками выгреб на левый болотистый берег... полежал немного на берегу, чтобы успокоиться и отдышаться, а потом скачками скрылся в сосновом лесу, сзади потому что послышались выстрелы.

Мысли у меня были короткие и обрывочные, но усилием воли я вычленил главное — ты, Веничка, убежал, но это ненадолго, сейчас погоню снарядят. А чтобы выжить, надо к страообрядцам двигать... на левом берегу Ветлуги которые... да, к раскольникам можно попробовать двинуть, всё же триста лет ребята как-то выживают во враждебном окружении, глядишь и пригреют ещё одного изгоя...

Попытался вспомнить, что я знаю про старообрядцев, они же раскольники, они же староверы... Вспомнил только патриарха Никона, который инициировал эту бодягу, и протопопа Аваккума, который поднял восстание против этой бодяги... и ещё, что они там самосжигались, лишь бы не изменить старинной вере. А в 19 веке все богатые люди России, ну не совсем все конечно, но очень солидный процент представляли старообрядцы, многочисленные Бугровы-Башкировы-Блиновы-Рукавишниковы, а также Саввы Морозовы, Рябушинские и Мамонтовы. Занимали они, короче говоря, место евреев в современном мне мире.

Это конечно, всё прекрасно, сказала моя вторая половина первой, однако надо бы ближе к теме — Морозовы с Бугровыми это очень хорошо, но нет их давным-давно, давай вспоминай что-нибудь более близкое к современности. Например, где их тут найти можно, Заветлужье это на минутку огромнейшая территория, где всё лето блуждать без просветов можно. А также подробности быта, обустройства, этнографии... да вообще все подробности о современной жизни старообрядцев... послереволюционной жизни, если точно.

Ещё раз напряг память, она покобенилась немного, но потом выдала вот что: революция... ну та, что в Октябре была, а не первая... поначалу уравняла права староверов со всеми остальными религиями (а так-то при царе их давили, как могли), но радость их была недолгой, то ли через три, то ли через четыре года советская власть начала искоренять все религии, так же в равной степени, как и уравнивала. И раскольники опять перешли в режим внутренней эмиграции. То есть их как бы сейчас официально нет, но в реале естественно вот тут они, только Ветлугу переплыть.

Теперь давай лучше про быт и этнографию. Вторая половина откашлялась и заткнулась, зато вышла вперёд первая... Слушай сюда, Веничка, сказала она вполголоса, и запоминай — в 19 веке жил такой писатель Мельников-Печерский, слышал? Я подтвердил, что слышал, и даже открывал его книжки, но вряд ли что-то вспомню. Так вот, продолжила половина, у него есть капитальный такой труд из четырёх томов под названием 'В лесах. На горах'. То, что на горах, нас сейчас мало интересует, это про Нижний Новгород и правый берег Волги, а вот 'В лесах', мой юный друг, это как раз про Заволжье, в том числе и Заветлужье, и про старообрядческий быт и этнографию. Так что сиди и вспоминай.

Точнее не так, прорезалась вторая половина, точнее надо драпать отсюда поскорее — НКВД-шники же скоро очухаются, так через полчаса, самое большее, на тебя будет организована серьёзная облава. С собачками. Так что бери руки в ноги и бегом подальше от берега, а уж про быт по дороге вспомнишь. И тут же встретился с непредусмотренным препятствием — всё вокруг тут было изрядно заболочено. Это же пойма Ветлуги, тут всё заливается в апреле-мае, а на дворе только июнь, значит что? Правильно, вода ещё не до конца спала и в пойме сплошные болотины, перемежаемые маленькими озерцами.

Попробовал зайти в лес в одном месте, не сумел, сразу по колени провалился. Прошёл вдоль берега сотню метров, сделал ещё одну попытку — опять без малейших шансов. Ну, как говорится, бог, он троицу любит, сказал я себе и пробежался по берегу добрых полкилометра вверх по течению (а на противоположном берегу тем временем началось нехорошее шевеление и лай овчарок). Тут местность немного вверх выпирала, что-то вроде холмика образовалось, ну так я перекрестился на всякий случай и опять полез внутрь чащи. Права оказалась пословица, бог не фраер и всё-всё видит. Божья помощь оказалась очень кстати, пересёк я эту пойму аккуратно по гребню холмика, а тут и болото со всеми своими характерными деталями закончилось, и начался обычный смешанный заволжский лес.

Я выдохнул и сел на пенёк передохнуть и подумать о дальнейшем житье-бытье. Надумалось не очень много... вспомнил только, что кроме староверов тут могли обитать и так называемые марийцы, они же черемисы, народность из финно-угорской группой, с которой у русских были конкретные тёрки лет 300 назад. Но с тех пор они остепенились и стали осёдлыми и смирными. Кто из них лучше, я не очень хорошо представлял, возможно, что обе хуже...

Ну продолжим про раскольников, предложила мне вторая половина, и я согласился. Итак, где их тут искать и что они из себя представляют? Больше всего раскольничьих скитов расположено вдоль Керженца, это река, параллельная Ветлуге, чуть покороче и поуже. Но и на Ветлуге они должны быть, куда ж они денутся-то. Будем искать, ничего другого пока не остаётся... и ещё что там у нас с картой?

— Ты у меня спрашиваешь? — пожала плечами вторая половина, — я не в курсе насчет карт.

— Я, я знаю, — вылезла первая половина, — значит, если по сторонам света смотреть, то ты, Веничка... да, то есть мы все втроём находимся в треугольнике, зажатые с юго-запада рекой, а с юго-востока трассой на Урень-Шахунью-Киров.

— Киров, возможно, ещё так не назвали, пусть Вятка будет, — поправил её я.

— Хорошо, Урень-Вятка. А третья сторона этого треугольника уходит далеко на северо-запад, так что концов не видно. Но если ограничиться ближайшими окрестностями, то это будет квадрат 20 на 20 километров примерно...

— 400, значит, квадратных километров, — пробормотал я, — неслабо. Хрена лысого чего тут отыщешь в этом стогу сена-то.

— Но есть и хорошие подробности — люди всё-таки совсем в диком лесу не живут, у них должны быть дороги хоть какие-то, пусть тропинки, ладно, это раз.

— Да, выходить им куда-то приходится время от времени, — согласился я, — а два что будет?

— Покосы-лужайки, открытые пространства, короче говоря — коровы-то у них по-любому есть, значит, сено надо заготавливать, а в лесу сено не вырастет.

— Значит, надо искать открытые пространства. А может и три есть? — спросил я у первой половины.

— Есть, — быстро подтвердила она, — печки у них тоже должны быть, как же в селе без печек, а значит, дым от них будет идти при топке. Костры опять же они могут разводить. Запахи, в общем, соответствующие при этом воспроизводятся.

— Отлично, — обрадовался я, — ищем пустые пространства и нюхаем воздух. Эх, собачку бы какую сюда, у них обонятельный аппарат куда лучше нашего.

— Но есть и неприятные новости, — продолжила вторая половина.

— Это какие?

— Дикие звери, — продолжила она, — они тут испокон веков живут, места нетронутые цивилизацией, так что надо быть осторожным.

— Я слышал, что звери на человека нападают только в самых крайних случаях, — выдал ремарку я, — мол они считают нас такими сумасшедшими животными и связываются только, когда совсем уже выхода нет.

— Это, в общем и целом, правильно, но всех случаев не предусмотришь, так что лучше просто выкрутить осторожность на максимальный уровень.

— А что тут за звери-то водятся? Расскажи, раз уж начала.

— А то ты сам не знаешь, обычные звери для средней полосы России, медведи-волки-лисы из хищников... рыси ещё могут встретиться, но это маловероятно. А из змей гадюки и медянки. Вот вроде бы и вся местная опасная фауна.

— А неопасная?

— Зачем тебе? — спросила она, — чисто в информационных целях если... белки-куницы-хорьки, бобры на ручьях могут встретиться, летучих мышей много, ежи, кроты... да, ещё олени с косулями и кабаны... вот кабаны могут быть опасны, остальные вряд ли.

— Всем спасибо, — громко объявил я, — а теперь заткнитесь и дайте мне подумать, пока я буду первый квадрат обшаривать. И не заблудиться бы здесь ещё... помню, что мхом деревья зарастают с северной стороны... а у муравейников южный склон более покатый... ну и солнце с луной тебе в помощь. Всё, погнали, так сказать, обезьян по деревьям, как было принято выражаться в советской средней школе.

И в этот момент сзади начали стрелять, неприцельно, но часто. Неприятно, конечно, но пережить можно — я очень скорым шагом двинулся вглубь леса, собачки если будут, это неприятно, но у них же ничего нет из моих вещей, так что понюхать им будет нечего. Лес тут был достаточно густым, но без подлеска, так что двигаться можно было довольно быстро. Внизу были рассыпаны зрелые уже ягоды земляники, но собирать их было некогда, вот уйдём от погони, тогда уж поем, решил я.

Встретился широкий ров, в три метра глубиной, вот откуда в глухой чащобе такой ров... но разбираться в этом некогда, жми дальше... остановился я только через полчаса, весь взмокший и вымотанный, но звуки погони сзади, кажется, пропали. Сел передохнуть на кочку со мхом, подхватил и бросил в рот по пути десяток ягода земляники, вкусно, аж жуть... и тут мне очень не понравилась дрогнувшая ветка ёлки на периферии моего зрения. Ветра тут нет, дождя тоже, отчего ей дрожать, этой ветке. Медленно нащупал какую-то корягу на земле и встал во весь рост, ожидая неизвестно чего... секунды тянулись медленно, а ничего и не происходило... тогда я сказал вполголоса:

— Ну ты там, выходи что ли, поговорим...

Ветка вторично дрогнула и из-за неё показался волк... ну да, самый он, трудно перепутать с чем-то другим этого зверя. Волк ощерился, припал к земле и глухо зарычал.

— Слышь, дружище, — попытался образумить его я, — я тебе ничего плохого не делал, давай разойдёмся по-хорошему, а?

Волк некоторое время продолжил рычать, но уже не так грозно, тогда я решил добавить аргументов.

— Меня Веней зовут, я тут бегаю от местных властей, так что ты уж войди в положение, братан, мне и так несладко, а тут ты ещё на мою голову...

Уж не знаю, смысл ли моих речей дошёл до волка или тон, коим я их говорил, но он попятился и скрылся всё за той же еловой веткой, откуда появился. Я тяжело выдохнул и опустился обратно на кочку, но передышки мне на было суждено получить, потому что с другой стороны, где росла ровно такая же ёлка, послышался щёлк взводимого курка и одновременно с ним голос:

— Встань и подними руки! И оружие, если есть, выкладывай на землю.

Груня

Голос был довольно молодой и высокий, подросток или девка, подумал я, но выполнил, что было сказано — встал и поднял руки.

— Нет у меня никакого оружия, — громко сказал я.

— Четыре шага назад, — продолжил командовать голос. — И не дёргайся, а то пулю всажу.

Из-за ёлки вышла таки самая натуральная девица, не сказать, чтобы красавица, но и не уродина какая — в длинном цветастом платье и в платочке, из-под которого сзади торчала длинная русая коса толщиной в руку. Скулы у неё выдавали наличие финно-угорских родственников, черемисов или мордвы. Она осмотрела меня с головы до ног, а потом продолжила:

— Из лагеря сбежал?

— Так точно, — не стал спорить я, — только там сложно всё было, меня вообще-то ещё не определили в тот лагерь, следственные действия проводились, так что сбежал я из-под следствия.

— За что взяли-то? — уже сбавив тон, поинтересовалась девица.

— Да как и всех, непонятно за что, — рассказал я ей чистую правду, — утром пошёл ловить рыбу на Ветлугу, оказалось, что это запретная зона.

— Вот ведь суки, — не стесняясь, высказалась она, — совсем берега попутали. Тебя как зовут-то?

— Вениамином родители назвали. Можно просто Веней звать.

— А я Агриппина, можно просто Груша. С волками ты умеешь обращаться, даже мне завидно стало... что же с тобой делать-то? — вслух начала думать она.

— Сдать властям ты меня всегда успеешь, — предложил я, — а пока, может, отведёшь меня в ваш скит, поговорим со старшими товарищами?

— Откуда ты знаешь про скит?

— Так нетрудно догадаться-то, кто ещё в Заветлужье живёт, кроме староверов, а они в скитах обитают.

— Ладно, — решила наконец она, — руки держи на виду и иди вон в ту сторону в десяти шагах впереди меня.

— Далеко идти-то? — поинтересовался я.

— Полчаса примерно... и не думай, что я в тебя пулю не всажу, если что.

— Я и не думаю, — пожал плечами я, выдвигаясь в ту сторону, куда она указала, — верю на слово, всадишь.

Путешествие наше было недолгим, по лощинке между двумя невысокими хребтами, потом ручеёк два раз перепрыгнуть пришлось, а тут и дымком потянуло откуда-то справа. Мы миновали большую лужайку с травой по пояс, и на краю поляны обнаружились деревянные постройки в количестве шести-семи штук. Даже на вид было понятно, что срублено всё это на совесть, причём даже не в этом столетии, такое оно всё солидное и основательное было. Груша скомандовала мне 'стоять', а сама крикнула в сторону ближайшего дома дядю Якова. Тот немедленно появился откуда-то сзади дома.

— Ты кого это притащила, Груня? — спросил он, прищурившись.

— Беглый, говорит, посадили его за то, что рыбу ловил.

— Таааак, — нехорошо протянул Яков, обходя меня кругом, — за рыбу, говоришь? Как апостола Петра, значит?

Я начал вспоминать Новый завет и не вспомнил — наверно был там такой любитель рыбной ловли, поэтому решил сменить тему.

— Пошёл с раннего утра на Ветлугу, щучек с карасями к обеду припасти, тут-то меня и взяли. Сказали, это режимная зона. Ещё к надписи на рубашке прикопались, мол написано по-немецки, значит ты ещё и немецкий шпион. А я не захотел за решетку и сбежал, вот и вся моя история.

— Что за надпись? — немедленно полюбопытствовал старовер.

— Вот, сами смотрите, — и я повернулся к нему спиной, — Адидас это название фирмы, которая такую одежду делает. А ещё обувь и разные спортивные принадлежности.

— И откуда ж у тебя немецкая одежда, мил человек? — продолжил тот.

Вот же блин, подумал я, прямо как на допросе у НКВД-шников, но ответил уклончиво:

— Я не помню... выменял наверно на базаре в Горьком... на болты с гайками, мы их вытачиваем в нашем техникуме, кто может, немного с собой утаскивает, вещь в хозяйстве необходимая.

— Звать-то тебя как?

— Вениамином, можно просто Веней.

— Веник, значит... ну хорошо, что не Метла... а ты знаешь, Веник, что у нас тут с лагерными властями мирное соглашение имеется?

— Не, не знаю, — признался я.

— Мы не помогаем беглецам из их лагерей, а они в ответ не трогают нас — такое вот негласное соглашение.

— Это очень жаль, конечно, — честно ответил я, — но я и не прошу мне помогать, не выдавайте хотя бы... а я вам взамен пригодиться смогу... может быть.

— И чем же ты нам сможешь пригодиться, милок?

— Я в автомеханическом техникуме учусь, на последний курс перешёл, разбираюсь немного в электричестве и в разной технике. Если что, могу починить что-нибудь или даже с нуля что-то сделать...

— Электричества у нас тут нет, — задумался дедок, — а вот один мотор в сарае лежит, давно сломанный. Если починишь, так и быть, сдавать тебя не буду. А сейчас ты наверно жрать хочешь?

— Да не отказался бы, — честно признался я, — с утра ничего не ел.

А дед крикнул что-то по направлению ко второму строению, и оттуда сразу отделился здоровенный такой пацанчик явно постарше и покрепче меня. Он перекинулся парой слов с дедом, после чего кивнул мне идти за ним. Привёл меня в соседнюю избу, сказал, чтоб я сел за стол, и поставил передо мной керамическую миску с чем-то съедобным. Я только собрался наконец-то пожрать, но вовремя вспомнил о принятых тут обычаях и ритуалах — пацанчик, представившийся Митей, внимательно на меня смотрел всё это время. Я встал, нашёл глазами икону в углу и трижды перекрестился. Про два перста не забыл. После чего уже сожрал всё, что дали, это оказалось что-то вроде пшённой каши. А следом уже Митрий этот сдал меня на руки деду Яше, пробормотав ему что-то на ухо.

— То, то перекреститься не забыл, это ты молодец, — расплылся в улыбке дед, — а что двумя перстами, это совсем здорово. Принимаешься ты в нашу общину, короче говоря. Условно, с испытательным сроком в месяц. Жить будешь вот в той дальней избе, пустая она у нас стоит. Сейчас Митя определит, что ты у нас по хозяйству делать будешь, а вечером мотором займёшься. В бога, как я понимаю, не веришь...

— Ну почему сразу не верю? — счёл нужным возразить я, — очень даже верю, когда надо.

— А у нас всегда надо, так что можешь не прикидываться, но наши обычаи соблюдать придётся. Да, и если с Грушей чего сотворишь непотребное, я тебя лично скачала кастрирую, а потом уж пристрелю. Всё ясно?

— Да уж куда яснее-то, — усмехнулся я, — яснее некуда.

И Митрий повёл меня на скотный двор... ну то есть в здоровый сарай с другого края села, закошенный под скотный двор. В сарае имели место две коровы, одна почти вся рыжая, с белыми отметинами, а вторая наоборот, белая с рыжим.

— Вот, — сказал Митрий, — это две наши кормилицы и поилицы, слева Зорька, справа Пеструха. Приставляю тебя к ним — утром будешь выгонять их на луг, а вечером загонять обратно. Доить-то умеешь?

— Если честно, ни разу не пробовал, — ответил я, — но если покажешь, наверно справлюсь.

— Тогда вечером ещё и доить их будешь.

— А коровы-то смирные? — спросил я, — а то рога у них очень серьёзные.

— Не боись, не забодают, — ободрил меня Митя и сразу вслед за этим выгнал обеих бурёнок из стойла, а мне дал в руки хлыст. — Вон туда гони их.

Так я начал свою трудовую деятельность в новом мире...

Только она закончилась так быстро, как я и не ожидал — через час примерно выпаса двух бурёнок (смирные они оказались обе, тихо-молча жевали себе травку на лужайке и никуда не дёргались, а я в это время сидел на поваленном бревне и периодически щёлкал хлыстом для порядка) кусты раздвинулись и из них вывалила целая процессия с сержантом Барановым во главе. В руках у всех них было либо по револьверу, либо по Мосинке.

— Попался, гнида, — радостно оскалился Баранов, — ща мы тя месить начнём.

Я вздохнул, отложил хлыст в сторону, высоко поднял руки и ответил:

— А чо сразу месить-то? Сдаюсь я, сдаюсь... коров вон только отгоните к деревне, а то могут потеряться.

— Ты за коров не волнуйся, — радостно продолжил Баранов, — ты лучше за себя волнуйся.

А вслед за этим он подошёл поближе и со всей дури засветил мне прямой правой в левый глаз. Я наготове был и ушёл, конечно, от прямого попадания, вскользь получил, как и рассчитывал — упал, естественно на спину, имитируя приступ тяжёлой боли и причитая: 'ой убили меня совсем!'... Продолжения банкета, как я и рассчитывал, не последовало, пару раз только Баранов меня сапогом пнул для приличия, я и эти удары сумел сдемпфировать. В промежутке где-то я успел выдавить фразу 'сильно-то не месите, а то я потом до берега сам не дойду — нужны вам эти проблемы?' А дальше двое его сопровождающих подняли меня на ноги, завязали сзади руки морским узлом и повели к деревне, поминутно тыкая кулаками в спину.

— Что ж ты так поступил-то? — только и успел я сказать деду Яше, — прямо, как Иуда с Христом... за 30 сребреников... грех ведь на душу взял.

— Ты за мои грехи не бойся, паря, — усмехнулся тот, — я их отмолю, когда понадобится, и сребреников я не брал — они скорее удавятся, чем заплатят за что-нибудь. Но всё равно ж тебя поймали бы рано или поздно, я подумал, что лучше рано...

Тут я поймал взгляд Груши и сказал и ей несколько напутственных слов:

— Жалко, что всё так вышло-то... ты мне понравилась, Груня...

— Иди-иди, — опять ткнул меня кулаком в спину Баранов, — Груша не для тебя предназначена.

Спорить с ним я не стал, а просто покинул территорию скита в гробовом молчании... недолго, однако ж, я тут задержался-то. Спросил только у сопровождающих, когда мы миновали то место, где я с волком повстречался:

— А как вы меня так быстро нашли-то, парни?

Сопровождающие переглянулись, и один из них счёл возможным прояснить ситуацию:

— Ты ж наследил, как не знаю кто... и потом — этот скит с дедом Яшей и Груней, он один-одинёшенек тут километров на тридцать, так что шансов у тебя никаких не было. Ты вот что лучше скажи — как ты сумел такую летающую машинку соорудить? Начальник, который на Эмке приехал, очень заинтересовался.

— Сам не знаю, — честно ответил я, — взял и соорудил, сидеть у вас очень не хотелось...

Так мы и добрались до Ветлуги, где нас ждала причаленая к левому берегу лодочка, аккуратно на четверых человек рассчитанная. Переправились засчитанные минуты, потому что ветра и волн практически не было. А на противоположном берегу нас ожидал тот самый, судя по форме и суровому выражению лица, начальник из Москвы.

— Этот? — брезгливо спросил он у Баранова, бросив на меня гневный взгляд.

— Так точно, товарищ майор госбезопасности, — вытянулся во фронт тот, — далеко не убежал, в Ближнем ските нашли, как и думали.

— С раскольниками надо будет отдельно разобраться, — бросил чекист, — а этого в воронок давайте.

А я успел подумать между делом, что майор госбезопасности это совсем даже не майор в действующей армии, а куда как выше. Чуть ли не генерал. И даже возгордился в душе, что за мной такую шишку прислали. А в воронке, которым начальник обозвал почтовый автобус, оказалась железная клетка в углу, куда меня тут же и определил Баранов. Снаружи покричали немного, а потом мы тронулись, Баранов, естественно остался в лагере, а меня караулил бравый сотрудник спецслужбы с двумя треугольниками в петлицах... пусть тоже сержантом будет что ли.

Я попытался разговорить этого бравого сержанта, хотя бы на предмет того, куда меня везут и сколько туда ехать, но тот был нем, как рыба-молот, ничего я от него не узнал. Ну окна-то тут не занавешены были, так что хотя бы немного я определился с целью нашей поездки — через полчасика тряски на ухабах Варнаковского района мы вырулили на столбовую трассу Киров-Горький и свернули направо, значит в Горький и едем.

Город Горький

Автомобильного моста через Волгу у нас пока что не построили, а по железнодорожному, сами пронимаете, ни один воронок не проедет, поэтому переправлялись мы на пароме в район Александровского сада. Привычной бетонной набережной здесь я тоже не обнаружил, её, наверно, после войны уже залили. Выгрузились на песчаный пляж и вперёд, на улицу имени товарища Воробьёва, который вообще-то никакой не Воробьёв и даже не Воронов, а совсем даже наоборот Кац, первый председатель областной губернской чрезвычайной комиссии.

Проехали мимо смешного речного вокзала, деревянное строение в один этаж, поднялись в гору по Похвалинке мимо уже вполне исправно функционирующего Канавинского моста, и вот она, искомая улица Каца-Воробьёва с казённо-имперским зданием госбезопасности.

— Выходи, — буркнул сопровождающий, сопроводив свои слова ощутимым тычком кулака в спину.

Вышел, а затем сразу и в подвал проследовал, в кровавые застенки репрессивного, так сказать, режима. Крови я там не увидел, конечно, но сделано было всё на совесть, капитально и каменно — стены в три кирпича толщиной, это как минимум, двери тоже толстенные и стальные, выкрашенные в зелёный цвет. В одну из таких дверей меня и впихнули, а за ней, за дверью этой, обнаружилось достаточно вместительное помещение квадратов в 12, с нарами слева и справа, по центру стол, а за ним трое обитателей, один другого краше.

— Ну здравствуй, красавец, — так обратился ко мне самый здоровый сиделец, харя у которого была с пионерский барабан размером, — проходи, гостем будешь.

Мне он сразу не понравился, но на рожон переть с порога я не стал, а просто прошёл к столу и сел с краю.

— Вечер в хату всей честной компании, — вытащил я из памяти традиционное зековское приветствие. — Меня Веней зовут, сюда я, похоже, надолго угодил.

— За что замели? — поинтересовался другой арестант, тощий и дёрганый какой-то, постоянно какие-то движения руками и всем телом совершал.

— А вот за это самое, — ответил я, повернувшись к народу спиной, — надпись на одежде немецкая, значит, сказали мне, ты не иначе, как немецкий шпион.

Все с интересом изучили, что там у меня было написано и нарисовано.

— И откуда ж ты взял такую рубашонку? — спросил уже третий мой сосед, маленький и спокойный, как удав, гражданин.

— Не помню, — задействовал я свою новую легенду, придуманную, пока мы тряслись в воронке по ухабам, — у меня с памятью что-то случилось, последняя неделя только осталась, а остальное как отрезало... выменял наверно на базаре.

— Плохие твои делишки, паря, — вздохнул главный за этим столом, у которого рожа с барабан, — светит тебе червонец по статье 58-1 или 2 и лагерь на Колыме. Со шпионами щас не цацкаются.

— А ты сам-то как сюда попал? — довольно нагло спросил я у него.

— Молод ты ещё, — сурово ответил мне пахан, — чтоб с других спрос учинять. Вот посидишь недельку, тогда может и скажу. А пока выкладывай на стол всё, что в карманах есть.

— Так ничего ж нету, был штопор, так и тот на шмоне отобрали, — растерялся я. — Денег и еды совсем не было, если ты про них.

На этом они от меня собственно и отстали, я, если честно, ожидал худшего отношения... а и ладно, залез на верхний ярус нар, куда старший указал, и проспал там до утра. А утром после завтрака меня на допрос дёрнули, традиционным образом — 'который на С, на выход без вещей'. Взял руки за спину и побрёл на второй этаж, по дороге конвоир постоянно стучал связкой ключей то по стенам, то по дверям. Насколько я помню, это для того, чтобы навстречу никто не попался и я бы его не увидел. Без происшествий добрались до комнаты 203 с табличкой 'следователь Волк'... ничего себе фамилия...

— Садитесь, гражданин Сокольников, — сказал, увидя меня, Волк (вот совсем он на зверя не похож, посмотрим, как дальше будет), — разговор у нас долгий будет.

После записи ответов на формальные вопросы Волк сразу решил взять быка за рога, непринуждённо перейдя на ты.

— Мы проверили все факты, что ты на Варнаковской зоне наговорил — ни один не подтвердился. Общежития в Лядах никогда не было, в автомеханическом техникуме ты не учился. И это не говоря уже о наглой дезинформации про твою службу в НКВД. Хотя кое-какие фамилии ты правильно назвал. Пила эта автоматическая сделана на Пермском заводе, а не в Германии. И сделать из пилы самолёт смог бы далеко не каждый... я бы сказал, что вообще никто бы не смог. Так что в твоём деле, Сокольников, сплошные неясности и тёмные пятна. Может для начала немного правды расскажешь? Давай начинай, я жду.

И он вытянул из ящика стола пачку Казбека и закурил, мне не предложил, да не очень-то и хотелось.

— Гражданин следователь, — начал я свою речь, откашлявшись, — всё дело в том, что я совершенно не помню ничего из своей прошлой жизни... той, что была до момента попадания в Варнаковский лагерь. Ретроградная амнезия у меня, похоже, случилась. А то, что я рассказывал там гражданину Штольцу, так это я просто от потолка выдумал. Потому что надо ж было что-то говорить...

— А пила откуда взялась?

— Тоже тайна, покрытая мраком, — ответил я, глядя в занавешенное зелёным окно, — откуда она взялась, не знаю, но управляться с ней почему-то умею...

— А про рубашку эту твою с немецкой надписью тоже ничего не помнишь?

— Так точно, гражданин начальник, ничего, — с обречённой покорностью согласился я.

— Ну хорошо, Сокольников, — перешёл на более высокие тона Волк, — у нас есть отличное средство для освежения твоей памяти. Мигом всё вспомнишь.

— Това... гражданин то есть начальник, — позволил себе ремарку я, — применение физического воздействия в практике НКВД признано неправомерным уже год как...

— А никакого физического воздействия и не будет, всё строго в рамках действующего законодательства, — радостно сообщил мне Волк, после чего нажал кнопку под столом.

Вошедшему сотруднику (опять два треугольника в петлицах — опять сержант?) и коротко бросил 'Как в прошлый раз давай. Но не переусердствуй'. Сотрудник радостно осклабился и ответил 'Есть', а Волк вышел из кабинета.

— Значится так, Сокольников, — сообщил мне этот перец, — держи устав гарнизонной и караульной службы, вставай вон в тот угол и читай с выражением, а я пока покурю.

Я пожал плечами, взял тощую книжечку устава и начал зачитывать:

'В настоящем Уставе излагаются организация и порядок несения гарнизонной и караульной служб, а также определяются права и обязанности должностных лиц гарнизона и военнослужащих, несущих эти службы. Уставом должны руководствоваться все воинские части, военно — учебные заведения, штабы, управления и учреждения Вооруженных Сил СССР.'

— —

Короче говоря, товарищи и граждане, это была пытка бессонницей — когда караульный устав закончился, мне дали третий том собрания сочинений В.И.Ленина и велели зачитывать и его от корки до корки. Язык у меня начал отваливаться уже на первой четверти этой книги. Тогда сержант сделал перекур от чтения, но сесть мне не позволил, так я и стоял в углу рядом с портретом товарища Сталина. А после перекура всё продолжилось в том же ритме. Время от времени он интересовался, не готов ли я дать правдивые показания, изобличающие мою вредительскую сущность, я отвечал 'нет' и зачитывал новую статью вождя из третьего тома.

Например "Теоретические ошибки экономистов-народников. Рынок есть категория товарного хозяйства, которое в своем развитии превращается в капиталистическое хозяйство и только при этом последнем приобретает полное господство и всеобщую распространенность. Поэтому для разбора основных теоретических положений о внутреннем рынке мы должны исходить из простого товарного хозяйства и следить за постепенным превращением его в капиталистическое'.

Сдался я на исходе третьих суток стояния-зачитывания (после ПСС Ленина мне ещё досталась История ВКПб, но сломался я уже на материалах майского расширенного пленума ЦК ВКПб, где Микоян выступил с речью о сельхоззаготовках, а Маленков про организацию партконтроля зачитывал). Нет, воды мне давали без ограничения, в сортир тоже выводили, и даже накормили пару раз, хотя еда мне в горло не лезла, но спать не позволяли. Этот самый сержант-несержант менялся раза три с другими неустановленными сотрудниками НКВД и никто из них не давал мне закрыть глаза ни на секунду.

Слабак, скажете вы? А я соглашусь и предложу самостоятельно проделать такой опыт — трое суток без сна и зачитыванием казённых официальных документов. Вот тогда и узнаем, кто слабак. По моей просьбе в кабинет вернулся следователь Волк (что, спёкся? — спросил он у сержанта, — так точно, тщ капитан, — ответил тот, — смотри ты, три дня почти продержался), почти дружелюбно предложил мне курево и вытащил из ящика стола папочку с моим делом.

— Ну давай, колись, шпионская морда, — весело пошутил он, но мне было не до шуток.

— Гражданин начальник, — отвечал я, — помогите мне что ли, я правда ничего не помню, но готов подписать всё, что нужно... почти всё, чтобы там на высшую меру только не тянуло.

— Хорошо, помогу, — кротко согласился Волк.

И далее мы совместно с ним в течение часа придумали и занесли в протокол всю мою предыдущую жизнь. Я оказался беспризорником-детдомовцем, сбежавшим из своего детского дома и болтавшимся по стране без документов, поэтому никаких сведений обо мне нигде и не значилось. Потом я таки поступил в этот автомеханический техникум по украденному паспорту (паспорт мы тебе организуем, у нас этого добра много), где и был завербован одним из иностранных специалистов, работавших в это время на ГАЗе. С какой целью завербован? Вот тут мы немного поспорили с гражданином Волком — он настаивал, что целью было организация покушений на высших партийных и советских руководителей, мне же эта тема показалась скользкой, и я настоял на обычном вредительстве, порче станков, кривой выточке деталей и тд.

Про бензопилу мы совместно долго думали, как её встроить в показания, чтоб ничего не развалилось, и тогда я предложил вариант, что пила таки немецкая, но в целях конспирации фашистские спецслужбы выбили на ней данные Пермского завода. А зачем её вообще привезли в Союз? Тут уж я сдался и не смог ничего придумать, но мне помог Волк — напишем, что с вредительской целью и точка. Кому надо, сами додумают.

Вот так я и вырулил на пункт четвёртый 58 статьи УК РСФСР, коя касается помощи международной буржуазии, не признающей коммунистической системы. Третий пункт отпал сам собой, потому что он был про государство, находящееся в состоянии войны с СССР, а фашисты при всей их гадкой сущности пока что войну нам не объявили. Шпионаж в пункте шестом, поколебавшись, Волк тоже отмёл — не тянул я никак на матёрого шпиона, а вот на помощника врага вполне.

— Так что получишь ты, сокол ясный, свой заслуженный червонец и полетишь на Колыму золотишко мыть, — с этими словами довольный Волк поставил точку и спрятал дело в стол, — а сейчас можешь идти спать, заслужил.

Я и ушёл в свою камеру под конвоем давешнего сурового конвоира. Соседям своим я ничего говорить не стал, да и они, видя моё состояние после трёхдневного отсутствия, приставать не стали — залез я на верхний ярус и отрубился на 24 часа.

Все позади, и КПЗ, и суд

Суд был через неделю... ну как суд — ускоренное судопроизводство: завели меня в крохотную комнатушку, а там трое суровых граждан зачитали мне приговор 'Именем Российской Федеративной и так далее'. Итогом был и предсказанный мне Волком червонец с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях усиленного режима. Общий замешанным в шпионаже не полагается, каким-то даже извиняющимся тоном сказал мне при последней встрече Волк, а вот Колыма тебе, похоже, будет заменена на что-то другое, что именно, он пока сказать не мог. Ну а я и этому рад был, минус пятьдесят на Чуйском тракте это не хрен собачий, лучше уж где-нибудь поближе к столицам.

Соседи по камере у меня частично сменились, тот самый пахан с круглой мордой тоже оказался пособником империалистов, угораздило его в поезде поговорить с двумя итальянскими дипломатами, он то ли в командировку ехал, то ли ещё куда. Ну а проводник оказался очень бдительным и сознательным, он и донёс этот факт до сотрудника органов на ближайшей остановке — тот же червонец, что и мне, ему выписали, но уже при строгом режиме. Потому что один из дипломатов оказался настоящим шпионом, военным атташе что ли. А остальные двое совсем по смешным поводам сюда попали — первый за троцкизм (его руководитель когда-то со Львом Давидовичем на дружеской ноге был), а второй за ошибку в газете, он выпускающим редактором в 'Горьковской правде' работал, ну и пропустил контрреволюционную опечатку в фамилии вождя, вместо Сталина получился Салин. Итог — те же самые 10 лет без права переписки.

А на исходе второй недели ожидания, что меня выдернут на пересылку до какого-нибудь Владимирского централа, вдруг со мной захотело пообщаться неустановленное лицо. Охранник сделал круглые глаза перед тем, как запихнуть меня в переговорную комнату на первом этаже.

— Здравствуйте, Вениамин Павлович, — сказали мне в этой переговорной, за столом сидел вполне себе интеллигентного вида товарищ, неуловимо похожий на артиста Моргунова в роли Бывалого. — Меня зовут Николай Ильич.

— Камов? — вырвалось у меня само собой.

— Точно, — спокойно ответил он, — откуда меня знаете?

— Видел фотографию в какой-то газете, — быстро соврал я, — вы же знаменитый авиаконструктор, верно?

— Не авиа-, а скорее вертолёто-, — спокойно уточнил он, — но конструктор, правильно. Садитесь, поговорим.

— Почему же не поговорить, — согласился я, — всегда приятно пообщаться с умными людьми.

Мою лесть он мимо ушей пропустил, а перешёл сразу к делу.

— В Подмосковье сейчас строится новый завод по производству винтокрылых машин, а при нём организовано конструкторское бюро. Предлагаю вам, Вениамин Павлович (да можно просто Веня, смущённо поправил его я), тебе, то есть, Веня работу на этом заводе. Про твой полёт на самодельном аппарате, переделанном из пилы, я случайно узнал неделю назад, есть знакомые в органах правопорядка. И это меня заинтересовало — подумал, что такие люди гораздо нужнее в нашем КБ будут, чем в сибирском лагере.

— Вы думаете, что я откажусь? — просто ответил я, — да никогда. Почту за честь поработать рядом с пионерами отечественного вертолётостроения.

— Это слово, вертолёт, кстати, я придумал, — похвастался он, — до этого такие машины у нас геликоптерами называли. Сможешь повторить этот опыт с бензопилой?

— А почему нет? — быстро ответил я, — раз один раз получилось, выйдет и ещё раз... только для реального авиаконструирования это ж будет бесполезно... но как аттракцион, да, смотреться, наверно, будет.

— Ну тогда мы договорились, — подытожил нашу беседу Камов, — с товарищами из органов я договорюсь, соответствующие бумаги будут готовы в течение... ну допустим двух дней... а потом за тобой транспорт приедет... или на поезде, тут же до Москвы недалеко.

— А в Подмосковье это где? — позволил себе уточнить я этот вопрос, — Подмосковье большое.

— В Люберцах... ну не совсем там, но рядом.

— — —

Камов оказался человеком слова — сказал и сделал. Ровно через двое суток после нашего с ним разговора меня выдернули из камеры с вещами и путём муторных трёхдневных пересылок перенаправили на железнодорожную станцию Ухтомская Казанского направления дважды Краснознамённой Московской железной дороги. Редкая дыра это оказалась, между нами — сплошные болота, перемежаемые двухэтажными скособоченными бараками.

Там меня встретил неприметный товарищ... совсем без всяких примет, второй раз увидишь и не вспомнишь... принял под расписку от сопровождающего меня конвоира и сопроводил до ближайшей проходной заводика с невнятной вывеской 'Завод ?31 Наркомтяжмаша'. Где притаились предыдущие тридцать заводов наркомата тяжелой промышленности, я уж не стал уточнять, а дождался оформления документов и определения себя в режимный блок номер два. Не один я такой здесь срок тянуть буду, минимум ещё пятеро обитали в этом режимном блоке, как я успел подметить по количеству заправленных коек. Выдали спецодежду, я немедленно в неё переоделся, надоело светить Адидасом на спине.

Неприметный товарищ растворился в заводской суете, а через полчасика меня взял за шкирку совсем другой гражданин, уточнил фамилию и отвёл в монтажный цех, где я первый раз в жизни увидел строящиеся самолёты... ну как самолёты — автожиры это вообще-то были, но с двумя винтами, кроме стандартного на морде ещё и сверху висел такой же, ну чуть побольше.

— Нравится? — спросил сопровождающий, представившийся просто Николаем.

— Класс! — восхищённо согласился я. — А чего у них по два винта у каждого?

— Так это ж не самолёты, а вертолёты.

— Ясно... а как они называются?

— А-7бис, модернизированная модель, скоро заказчику надо будет сдавать партию из пяти штук, — пояснил Николай, — но мы что-то не о том — генеральный отдал распоряжение создать тебе условия для повторения полёта на бензопиле. Пила вон в той мастерской лежит, нам её в Горьком выдали под расписку, а твоя задача до сегодняшнего вечера, до 19-00, составить перечень необходимых инструментов и деталей. Если возникнут какие-то вопросы, можешь обращаться ко мне. Или к Варваре.

И он неопределённо показал куда-то вдоль стены цеха, видимо Варвару там надо было искать при необходимости. А затем Николай завёл меня в указанную мастерскую, а потом скрылся из глаз со скоростью ветра. Ну чего, пила тут была в наличии и даже заводилась с пол-оборота, видимо достали её со дна Ветлуги и привели в надлежащий вид. Половина работы уже, можно сказать, сделана, осталось винт выточить и пришпилить.

Куда записывать свои умные мысли, Коля мне не показал, а я не нашёл тут ни бумаги, ни карандаша, так что пойдём-ка мы, друг ситный, к девушке Варваре что ли, попросить у неё писчебумажных принадлежностей. Вышел из мастерской, поглядел по сторонам — на меня никто внимания не обращал, народ сосредоточенно копался во внутренностях одного из автожиров, видимо тут у них был прорыв какой-то. Среди копавшихся ни одной женщины не было, так что Варвару тут можно было не искать. Прогулялся дальше, цех длинный оказался, и в самом конце, возле огромных железных ворот (чтобы самолёты на улицу выгонять, догадался я) обнаружил девушку, подходящую под описание Николая по всем параметрам. Стояла она возле стеллажа с разными железками и сосредоточенно малевала на них инвентарные номера.

— Ты что ли Варвара? — спросил я в спину ей.

Она обернулась и я аж обомлел...

Двумя месяцами позже

— А как оно переводится-то? — спросил я у Толика-аса, он сидел на корточках и проверял укладку запасного парашюта.

— Халхин никак, это имя собственное, Гол — река, — буркнул он в ответ, — а вместе 'река Халхин' получается.

— Ясно, — задумчиво ответил я, — если б оно в России было, то звалось, например, Ёлкин-бор...

— Проверил парашют? — строго спросил меня он.

— Так два раза уже, — отвечал я, — всё чики-пуки.

— Третий раз проверь, мало ли что.

— Я вот одного не пойму, зачем они нам вообще нужны — мы же на авторотации плавно зависнем, если что.

— Развелось тут умников, — вторично пробурчал Толик, — что там с разрешением?

Я сбегал на наблюдательный пункт, благо тут недалеко было, получил искомое разрешение и быстро вернулся к Толику.

— Таможня... то есть руководство даёт добро, маршрут номер два, никуда не отклоняться, ни во что не ввязываться.

— Как радио не хватает, — в сердцах заметил Толик, — глухим летаешь.

— Да, радио не помешало бы, — согласился я.

Толик сделал знак механику, тот подошёл к несущему винту и приготовился его крутануть, а мы с Анатолием залезли на свои места, он на пилотское место, а я в хвост, в башенку стрелка... нет, не радиста, просто стрелка... да, радио очень сильно не помешало бы.

Взлетели почти без разбега, всё-таки верхний винт это здорово, погода стояла жаркая и безоблачная, всё же это Монголия в августе месяце, а не Республика Коми в ноябре. Но болтать нас начало с самого начала, от провалов вниз на сотню-другую метров аж дух захватывало. Проснулось переговорное устройство:

— Через пять минут точка наблюдения, — сказало оно голосом Толика, — фотик готов?

— Всегда готов, — в тон ему откликнулся я, — 36 кадров можно отщёлкать.

Внизу тянулась бесконечная унылая степь жёлто-выгоревших оттенков, потом блеснула узкой змеёй та самая река Халхин, а сразу за ней начались и отдельные скопления живой силы и боевой техники противника.

— У них ведь и зенитки могут быть, — крикнул я в переговорник, — так что ты поаккуратнее там.

— В прошлый раз не было, — каркнул в ответ громкоговоритель. — Снимай и не отвлекайся.

— Влево на два часа заверни, — попросил я, — там что-то интересное есть.

Толик выполнил манёвр, а я аккуратно отснял расположение танковой части — не меньше двадцати машин там стояло, закутанных в брезент... и обводы какие-то незнакомые, новьё что ли привезли?

— Снял? — уточнил Толик.

— Так точно, тщ командир, — откликнулся я, — можно на вторую точку выходить.

И мы круто завернули налево, подальше от возможных неприятностей. Полёт вдоль реки продолжался ещё минут десять, затем раздался истошный голос Толика:

— Накадзимы прямо по курсу, звено из трёх штук! Разворачиваюсь!

И он заложил очень крутой вираж вправо и вниз, у меня аж уши заложило. Я спокойно отложил фотоаппарат в сторону и расчехлил спаренный пулемёт — в смотровое окно все японцы были видны прекрасно, и они догоняли... ну ещё бы, у них максимум 440 км, а у нас 250, вся надежда только на маневренность. От ближайшей Накадзимы к нам потянулась дымная очередь, ладно, что мимо.

— Толян, крути динаму! — заорал я в переговорник, одновременно выпуская длинную и неприцельную очередь, чисто в целях напугать и отвлечь.

Толян честно начал выполнять фигуры высшего пилотажа, усиленно прижимаясь к земле, все три истребителя проскочили над нами дальше и тут же начали выполнять разворот.

— Вот суки, — сказал переговорник, — как же радио-то не хватает.

А вслед за этим мы получили по полной программе — наш А7 вздрогнул и нехорошо завалился на левый бок.

— Горим, — заорал я во весь голос, — крыло горит!

— До наших дотянем? — уныло спросил Толик.

— Не знаю, — ответил я, — мне сдаётся, что вряд ли, — сесть на авторотации сможем?

— Не знаю, — так же уныло ответил он, — как получится.

И мы потянули вперёд и вниз, наш автожир, я так понял, терял управление с каждой секундой всё больше и больше...

Ещё две очереди рядом пролетели, слава богу, опять не попали. Земля всё ближе и ближе... удар, самолёт подпрыгивает, я врезаюсь головой в потолок кабины, но сознание не теряю... всё, останов. Дверцу заклинили, вышибаю её армейским сапогом и вываливаюсь на сухую растрескавшуюся землю, над головой с рёвом проносятся японцы, все трое... хотя нет, только две машины, а третья где?

— А ты похоже зацепил япошку-то — смотри, вон он падает, — услышал я спокойный голос сзади, там сидел на корточках Толик, спрятавшись за откинутой дверцей.

Я посмотрел туда, куда он показывал — и точно, почти у горизонта виделся дымящийся истребитель, который летел явно под углом к горизонтали. И тут же в небе раскрылся парашют.

— Я старался, — скромно ответил я, — однако что мы дальше делать будем?

— Япошку в плен брать, неужели непонятно? — сказал мне Толя, — у тебя как, травм нету?

— Тьфу-тьфу, — ответил я, — голова только кружится, а так всё вроде цело. А у тебя?

— То же самое, — сплюнул на землю он. — Надо замок из пулемёта вытащить, так-то мы его не упрём, тяжелая сволочь, но привести в негодное состояние надо. Берём по нагану, берём НЗ и пошли к лётчику... истребители-то на базу вернулись, горючка наверняка закончилась.

— А если ещё кто налетит? — поинтересовался я.

— Тогда и будем думать, когда налетит, — отрубил Толик, и мы друг за другом направились к месту приземления парашюта. — Странно, что они не попытались своего забрать.

— А у него ведь тоже наверняка наган какой есть, — озабоченно заметил я, — если он совсем не отрубился при падении, то ведь стрелять будет.

— Это ты правильно заметил, — бросил Толик, — меньше, чем на 50 метров, приближаться сразу не будем. Ты вроде японский разговорник листал вчера, сможешь переговоры провести при случае?

— Даже не знаю, — задумался я, — слова 'сдавайся' и 'вы окружены' вроде помню.

— И как это будет звучать?

— Акирамеру и Аната ва какома... если не напутал.

— Смотри, там какое-то шевеление, — и Толик указал на место падения лётчика.

— Это значит, что он жив-здоров и просто так не нам не дастся...

Степь было ровной, как новый обеденный стол, без малейших холмиков и впадин, где бы можно было укрыться от возможного налёта, это мне очень не нравилось. Не в сусликовые же норы нам, в самом деле, прятаться в случае чего, они уж очень маленькие, эти норы. Тут мне в голову пришла одна умная мысль и я тут же поделился ей с напарником:

— А может нам разделиться — ты тут, например, остаёшься, а я сбоку зайду? Или наоборот.

— Молодец, хорошо придумал, — одобрил Толик, — только не сбоку, а совсем уже сзади, чтобы у него больше времени на кручение головой уходило. Давай по кругу. Сигнал к началу действий по зелёной ракете, — и он продемонстрировал ракетницу, здоровенную такую дурру калибра под 30 мм, не знаю, где он её прятал до сих пор. — Как доберёшься до места, поговори с ним, вдруг он сам сдастся.

Я кивнул и припустился по дуге большого радиуса в левую сторону — до япошки оставалось порядка двухсот метров по прямой и никакого шевеления в той стороне более не наблюдалось. Затаился, сволочь, подумал я, ну или вырубился от травм, тоже вариант. Ну вот я и дошёл до искомой точки — Толик был напротив примерно в 400 метрах, лётчик посередине между нами.Я крикнул японцу 'Акирамеру' (сдавайся), добавив от себя 'Ватаситаси но коросимасен' (убивать не будем), но что последовало глубокое молчание... но через полминуты оттуда донеслось 'Самурай акираменай', что я перевёл как 'Самураи, сука, в плен никогда не попадают'. Донёс эту мысль до Толика... тот подумал и в ответ крикнул 'Ну не хочет по-хорошему, значит, сделаем по-плохому', и тут он залёг на пыльную землю. Я повторил его манёвр.

— Подползаем на полсотни метров, — продолжил командовать он, — потом атакуем.

— Командир, — крикнул я в ответ, — у меня граната есть — чего зря геройствовать, может кинуть её и дела с концами? Я не промахнусь.

— А откуда у тебя граната? — удивлённо спросил Толик.

— Места знаю, — расплывчато отвечал я... не рассказывать же командиру где и на что я её выменял на днях. — Лимонка, новьё, с запалом системы Ковешникова.

— Уговорил, кидай... только сначала предупреди его что ли, что открываем огонь на поражение, а то нехорошо выйдет.

— Эй ты, — крикнул я на универсальном наречии, а потом перешёл на родной, — ватаситаси ва аната (мы тебя убьем).

Ответом мне было гробовое молчание... ну ладно, ты сам напросился.

— Толян, — крикнул я через голову японца, — ты там отвлекающий манёвр какой сделай — постреляй что ли, а то мне во весь рост встать придётся, подстрелит невзначай ведь.

— Принял, — ответил он.

Но в этот момент из-за укрытия, сооружённого из парашюта, донеслось:

— Я па рюски маро-маро панимай...

Во как, в сердцах подумал я, такой, сука, план сорвался, но вслух сказал так:

— То есть ты понял, что мы тебя сейчас гранатой взорвём?

— Поняр... ты сейцас гранату кидай... — донеслось оттуда.

— Ну так может тогда встанешь и руки поднимешь?

Толик с большим интересом прислушивался к нашей беседе, но сам не встревал, а японец после непродолжительной паузы сказал так:

— Не могай... мы должна воевай до конца...

— Ну тогда извиняй, брателло, — виноватым тоном сказал я, — ничего личного... как тебя зовут-то, скажи перед смертью... и если просьбы какие есть, тоже говори, постараемся выполнить.

— Не кидай ницево, братерро, — огласил наконец свою последнее слово тот, — я сама сеппуку дерай... звать меня Хироси Мифунэ, я из Даляня... похорони меня здесь...

— Слышь, Толян, — крикнул я начальнику, — что он говорит-то?

— Не глухой пока... обещай ему, что всё сделаем.

— Хороси, — крикнул я тогда лётчику, — обещаем, что похороним тебя по-человечески. А кстати у тебя нету родственника с именем Тосиро?

— Есть, это мой брат... откуда знаешь?

— В газете про него читал, — быстро соврал я. — Вроде бы он в кино снимается. Если встречу, обязательно расскажу, какой у него достойный брат вырос.

— Котей ёно эйко! — донеслось из укрытия, после чего всё стихло.

— Кажись всё закончено, — крикнул Толя, — чего он там кричал-то?

— Слава императору, если не ошибаюсь.

— Лады, если императору... надо проверить, подстрахуй меня, если что.

И он уверенно поднялся во весь рост и двинулся к Хироси, я контролировал возможные движения того... не, тот лежал и не шевелился.

— Бляяя, — скривился от отвращения Толик, когда дошёл до места, — он и правда себе кишки выпустил...

Я вскочил и подбежал туда же — зрелище и в самом деле было не для слабонервных...

— Однако ж мы ему обещали похоронить — чего теперь делать, лопаты-то у нас нет? — спросил у меня Толик.

— В автожире была сапёрная лопатка... — отвечал я, — давай так сделаем — мы ж не говорили, когда мы его похороним, значит это дело может чуток подождать, сейчас мы находим укрытие и пережидаем там до вечера от возможного повторного налёта Накодзим. А когда стемнеет, выполним обещанное, а?

— Здесь в километре на запад ручей должен течь, он в Халхин-Гол впадает где-то там (и Толя показал рукой, где). А раз ручей, значит у него берега должны иметься, вот под теми берегами и укроемся.

— Всё логично, — согласился я, — погнали к ручью, а то моё шестое чувство говорит, что эти ребята вот-вот вернутся.

И мы во весь опор помчались на запад, в сторону уходящего солнца. Шестое чувство меня не подвело — мы едва-едва успели добежать до ручейка (на полноценный ручей он не тянул), а там у одной его крутой извилины имелся бугор в целый метр высотой, под него мы и залезли. Я предложил еще и грязью вымазаться на всякий случай, а Толик согласился — так мы лежали там, вжавшись в землю внизу и присыпанные грязью сверху битых три часа, истребители противника не меньше десятка раз над нами пролетели. Но вот сесть и забрать своего коллегу так никто из них и не решился. И я их в глубине души понимал — сломаешь шасси на одной из сусликовых нор и выбирайся потом из этой дыры как знаешь.

А тут и стемнело, мы честно вернулись к погибшему лётчику, забрав предварительно лопатку из нашего автожира. Я поинтересовался у Толи по дороге:

— А чего они сухопутную экспедицию не снарядили? Нехорошо всё-таки своего товарища так кидать.

— Это нейтральная территория, — пояснил он, — видимо им там надо собрать кучу разрешений и согласований, чтобы сюда выдвинуться. Утром может и приедут...

Жуков

Шли мы почти всю ночь, ориентируясь по Большой Медведице, облаков совсем на небе не было, так что все звёзды высыпали разом и размером они были с пятак. Из животных нам одни грузуны встречались и ни одного хищника — разнообразные суслики, тушканчики, хомячки и даже один, по-моему, сурок промелькнул справа по ходу, его трудно с остальной мелочью перепутать, потому что весит он под 5 кг и длиной до полуметра.

— Ты бы поосторожнее с ним, — предупредил меня Толян, когда я дёрнулся в его сторону.

— Это почему? — спросил я.

— Сурки традиционные разносчики бубонной чумы, так нам на курсах рассказывали, — пояснил свою мысль Толя, — только ещё этой радости нам недоставало.

— Хорошо, буду поосторожнее.

— А что это ты там насчёт кино болтал? — продолжил он.

— Какого кино? — не понял я. — Трактористы?

— Да при чём тут трактористы, ты этому япошке втирал, что его брательника в кино где-то видел — просто интересно, где ты у нас мог видеть японское кино? Да ещё и запомнить, кто там снимался, для меня например их имена все одинаково непонятны. И рожи тоже одинаковы.

— Я не помню, — ушёл от ответа я, — меня же амнезия была, большой временной период из памяти куда-то делся, вот так и тут — что видел, знаю, а где и почему — нет...

— Слушай, давай так что ли договоримся, — по некотором размышлении произнёс он, — если спросят, то с япошкой мы ни о чём не говорили, в том числе и о кино, а просто он взял и самоубился при попытке захватить его в плен.

— Договорились, конечно, — согласился я. — А кто нас про него спрашивать будет?

— Будто не знаешь, особисты конечно. Как дойдём до расположения наших... ну если дойдём, конечно... так и начнётся — как, почему, зачем, с какоё целью и так далее.

— У тебя уже было такое?

— Было... — сердито сплюнул Толик, — да сплыло. Один раз отбился, бог даст, и второй раз тоже пронесёт...

Остаток пути мы проделали в гробовом молчании, не о чем нам особенно говорить было. Уже перед самым рассветом вдруг потянуло дымком и запахами конского навоза.

— Похоже, мы добрались, — тихо сказал мне Толик, — непонятно только, до какой части. Сейчас главное, чтобы нас свои же не подстрелили впопыхах.

— А давай так сделаем, — предложил от балды я, — давай заляжем в степи и покричим на разные голоса, типа 'спасите-помогите' — кто-нибудь же должен проверить, откуда непонятные звуки идут. Наверно сразу не пристрелят, а хотя бы документы спросят. А если, как снег с горы свалиться, тогда да, разные варианты могут быть.

— Принимается, — буркнул Толик, — давай только сначала показания согласуем, чтобы бились, а то поймают нас, тогда не отвертимся от трибунала.

Следующие четверть часа мы тихонько сверяли и согласовывали показания, а потом начали действовать по моей программе — легли на сухую выжженную землю и заголосили на разные голоса. В расположении нашей части послышались какие-то звуки, пару раз даже в вохдух пальнули, а через некоторое время примерно в сотне метров от нашей лёжки раздалось:

— Эй, вы кто такие? Поднимайтесь с поднятыми руками, живо!

— Не стреляйте, — подал голос я, — мы лётчики из второго авиакорпуса, нас за линией фронта сбили, возвращаемся к своим.

И мы с Толиком поднялись, держа руки высоко вздёрнутыми к небесам.

К нам приближались два бойца с мосинками наперевес, один встал чуть поодаль, грамотно фиксируя наши движения, а другой подошёл поближе, смерил нам обоих недобрым взглядом с головы до ног и сказал:

— Что-то непохожи вы на лётчиков. Документы есть?

— А как же, — взял я инициативу на себя, — документы здесь, в нагрудном кармане, достать?

— Не дёргайся, — предупредил задний боец, — а то пулю всажу.

— Не надо ничего доставать, и дёргаться тоже не надо, — повторил за ним ближний товарищ, — оружие какое есть — быстро выкладывайте на землю.

Мы с Толиком молча выложили свои наганы, а я добавил к ним так и не задействованную лимонку.

— Пять шагов назад, — скомандовал ближний, после чего забрал оба револьвера. — А теперь идёте впереди нас в расположение части, резких движений делать не надо, руки держать поднятыми.

Мы с Толиком выполнили приказ — так и добрались до большой палатки желтоватой пустынной расцветки, один из конвоиров зашёл внутрь, после чего сразу вернулся со своим, судя по всему, командиром, низеньким рябым красноармейцем, которого тот называл военинженером 3 ранга.

— Таааак, — сказал командир, — из второго авиакорпуса, значит, лётчики, значит... документы давайте.

Мы с Толей вынули из карманов красноармейские книжки и протянули ему.

— Отделенный командир Панин и красноармеец Сокольников, значит, — сказал себе под нос командир, а потом добавил, — с какой целью летали в тыл врага?

— Воздушная разведка, товарищ военинженер, — подал голос Толя. — По приказу командира части.

— А ничего, что второй авиакорпус уже неделю, как в Улан-Батор переведён?

— Да что вы такое говорите, товарищ военинженер, — заволновался я, — с утра ещё был в районе Цаганбулага и никуда переезжать не собирался.

— Царёв, Мельников, — резко скомандовал начальник двоим нашим конвоирам, — этих обоих под арест, пока комиссия не уедет.

— В пятую? — уточнил старший наряда.

— В неё, — подтвердил тот, — и чтоб без шума. Да — вы их обыскали?

— Никак нет, — виновато опустил глаза Царёв, — сейчас обыщем.

— Болваны, — сплюнул военинженер на пыльную землю, после чего скрылся в своей палатке.

— Всё, что в карманах есть, выкладывайте, — скомандовал нам Царёв.

Выложили — там документы, взятые у японского лётчика были, больше ничего. А вот когда нас вели через расположение части (я так понял, что это был смешанный мото-кавалерийский полк), случилось непредвиденное. Из-за очередной палатки вдруг вывернулась процессия, состоящая из большого, судя по всему, начальника во главе и свиты его подчинённых сзади.

— Стоять! — сразу же остановил нас этот большой начальник, комкор, если я не ошибся. — Кто такие, почему ночью по части шляетесь?

— Ведём задержанных бойцов под арест! — вытянулся во фронт Царёв, — по приказу военинженера 3 ранга Красницкого.

— Что за бойцы, за что задержаны?

— Вышли ночью из степи, говорят, что лётчики из второго авиакорпуса, сбили их во время разведки.

Комкор подошёл поближе к нам и пролаял:

— Фамилии, звания, на чём летали, куда?

Тут уж я отдал карты в руки Толику, всё-таки он среди нас двоих начальник, а не я.

— Отделенный командир Панин и красноармеец Сокольников, летали в район Аршана на автожире А7-бис системы Камова-Миля. Были атакованы тройкой вражеских истребителей, предположительно Ки-27 Накодзима, совершили вынужденную посадку из-за повреждения двигателя. Один из Ки-27 в процессе воздушного боя был сбит стрелком Сокольниковым.

— Что за автожир? — недоумённо поморгал глазами комкор, — почему не знаю?

Видя, что никто пояснять этот момент не собирается, взял слово себе.

— Новейшая разработка конструктора Камова, товарищ комкор — гибрид самолёта с вертолётом, у него кроме стандартного толкающего винта впереди машины имеется ещё и несущий винт сверху.

— Бред какой-то... — немного подумав, заметил комкор, — зачем нам в Красной Армии такие крокодилы. Короче — приказ начальника вы выполнили?

— Так точно, — отозвался Толик, — провели воздушную разведку.

— Вверенную вам технику в расположение части вернули?

— Никак нет, — продолжил Толик, — в связи с обстоятельствами непреодолимой силы.

— Значит, так и запишем — приказ не выполнили. Расстрелять обоих, — кинул уже через плечо комкор и скрылся за соседней палаткой.

— Ничего себе, — растерянно пробормотал Толик, — за что нас расстреливать-то?

— И я тоже не понимаю, — поддержал его я. — Этак в Красной Армии скоро лётчиков не останется, если их отстреливать пачками.

— Вот что сделаем, Панин и ... (Сокольников, помог я) и Сокольников — я вас посажу под арест в пятую палатку, как мне и было приказано, а потом посоветуюсь с военинженером, что с вами дальше делать, — по некотором размышлении выдал наш конвоир.

— Правильное решение, — обрадовался я. — Мы согласны, верно, Толян?

Толян был согласен в очень большой степени, так что нас быстро водворили в нужную палатку и оставили одних.

— Странная у них тут гауптвахта, конечно, — сказал Толя, осмотревшись в нашем узилище. — Стены из брезента. Может, разрежем и сбежим отсюда, а то ведь шлёпнут сгоряча...

— Во-первых, нечем резать, всё же отобрали, а зубами мы явно этот брезент не разгрызём, — ответил я, — а во-вторых — куда мы в этой степи денемся? Всё же на виду — догонят нас, как этих... как зайцев-песчаников, и навесят ещё пару лет за побег из-под стражи. Так что давай сидеть тихо и надеяться на лучшее.

— Ага, — согласился он, — надеяться надо на лучшее, но рассчитывать на худшее...

А пока наши герои сидят и мучаются в ожидании несправедливой казни, вернёмся чуть назад, чтобы прояснить некоторые моменты — итак, конец июня 1939 года, завод номер 31 Наркомтяжмаша, монтажный цех по сборке автожиров А7-бис, девушка Варвара.

Варвара

— Ты что ли Варвара? — спросил я в спину этой подруги, а когда она обернулась, то обомлел от неожиданности — была она, как две капли воды из одного крана, похожа на Танюшу из пионерского лагеря, с которой мы не так уж и давно совместно распивали бутылку вермута, а потом я провожал её по варнаковскому просёлку.

Волосы у неё, конечно, были коротко подстрижены по нынешней комсомольской моде, да и одежда совсем другая была, комбез цвета хаки, а совсем не блузка со штанами-бананами, как у Тани, а в остальном они были как однояйцевые близнецы-сёстры.

— Ну я Варвара, — сказала она не очень приветливо, — а ты кто такой?

— Вениамин я, можно просто Веня.

— Ты наверно тот самый Веня, который на пиле по небу летал, — догадалась она. — А чего это ты на меня так уставился?

— Да так, — смешался я, — уж больно ты на одну мою знакомую похожа... у тебя в Горьком родственников никаких нету?

— Нет у меня родственников ни в Горьком, ни в других местах, — отрезала она, — я сирота круглая. И давай так договоримся — будешь ко мне клеиться, горько пожалеешь.

— Да я, в общем, и не собирался, — немного приврал я, — с чего это мне к тебе клеиться, у меня и клея-то никакого нет... и кстати, пояснила бы заодно — почему это я пожалею? Чисто для справки.

— Парень у меня есть, мастер спорта по боксу, вот почему, — отрезала она. — Ну говори, чего надо, ты ж не поглядеть на меня сюда пришёл?

— Листок бумаги и карандаш мне надо, — ответил я, — и показать, где тут можно разжиться инструментами и запчастями.

— Держи пишущие принадлежности, — и она сунула мне в руки тетрадку в клеточку и маленький огрызок карандаша фабрики Сакко и Ванцетти. — А с инструментами потом разберёмся, когда придумаешь, что тебе потребуется. Я бы посмотрела, как люди на пилах летают.

— Скоро увидишь, — хмуро пообещал я.

— Тебе какой срок-то установили?

— Неделю, — так же хмуро продолжил я, — но думаю, что уложусь и в три дня.

На этом мы и расстались с девушкой Варварой — я отправился сочинять список необходимых вещей, а она продолжила малевать номера на разной металлической требухе. Я, если совсем уж честно, покривил душой, когда сказал, что не собирался к ней приставать — подруга была яркая и сексуальная, что накладывалось на две недели вынужденного воздержания. Но раз уж сказал, надо было держаться, потому что слово не воробей... и даже не ворона, назад в рот не затолкаешь...

Винт, короче говоря, для своего мини-геликоптера, я выточил на настоящем фрезерном станке, который мне пришлось освоить в кратчайшие сроки. А ничего там сложного не оказалось в этом станке, часа обучения вполне хватило. Аэродинамический профиль и длину лопастей я естественно на глаз определил, вспомнив уже летающий образец из варнаковской зоны. Чтобы всё вышло более-менее гладко и закруглённо, пришлось дорабатывать конструкцию напильничком по контуру. Крепление к пиле заняло у меня битых полдня, но и с этим я справился. Девушка Варвара оказалась в полном соответствии с народной поговоркой довольно любопытной — по нескольку раз в день заглядывала в мою конурку проверить, как у меня двигаются дела с небесным двигателем. А я, помня её суровую отповедь, отвечал односложно — пусть помучается.

Наконец на третий день с утра всё было готово, и я пошёл искать своего куратора Николая — он мне не надоедал, всего-то пару раз за всё это время и пришёл проведать и узнать, не надо ли мне чего-нибудь нестандартного? Потому что стандартное исправно обеспечивала Варвара. Коляна я нашёл в дальнем углу цеха в компании молодого относительно инженера, они оба вдвоём сосредоточенно изучали внутренности автожира и обменивались короткими фразами.

— Добрый день, Николай, — вежливо поздоровался я, — оторву на минутку?

— Да, конечно, — сказал тот, вылезая наружу, — Михаил Леонтьевич, это тот самый лётчик с зоны.

— Наслышан, — поздоровался со мной за руку этот товарищ, — а я Миль, заместитель Камова на этом предприятии.

— Очень приятно, — ошеломлённо ответил я, пожимая руку будущей легенде мирового вертолётостроения, — у меня маленький вопросик — когда и где будем демонстрировать пилолёт?

— Интересное название, — прищурился Миль, но продолжил тему Коля:

— Да вот прямо на нашем взлётном поле и будем.

И он махнул рукой в сторону огромных ворот корпуса. Я уже успел облазить все окрестности корпуса и знал, что там действительно расположен маленький аэродромчик, большого же для автожиров и вертолётов не надо, верно?

— Ещё одна деталь — управление мощностью пилы не предусмотрено же, можно только отключить её, так что я грохнусь с большой высоты, а это может быть больно. На зоне-то я в реку упал, а здесь больших водоёмов нет.

— И какой же выход? — заинтересовался Миль.

— Дайте мне парашют, вот и все дела, — скромно попросил я. — На полсотни метров поднимусь, а там отцеплюсь и раскрою парашют. Кстати надо и для зрителей меры предосторожности принять — пила же упадёт куда-нибудь... так что смотреть лучше из-под навеса или крыши.

— Минуточку, — вдруг сказал Миль, — а в чём такая большая проблема, чтоб сделать регулятор мощности пилы?

— И точно, — хлопнул себя по голове я, — вот я идиот, это ж обычный карбюраторный двигатель, присобачить тут сбоку педаль газа и дело с концом. Николай, можно отложить демонстрацию до завтра? За день я справлюсь с этой приблудой.

Николай тут же согласился, а Миль посмотрел на меня с большим интересом, но далее этого не пошёл — они вдвоём снова скрылись в недрах разобранного А7-бис. А я побрёл внедрять в жизнь своё же рационализаторское предложение.

Полночи просидел, но всё-таки сумел как-то извернуться — к восьми утра всё было готово и испытано не один раз. Я ещё и подобие хвостового винта смастерил — всё равно же цепь крутится без дела, так на противоположный корпусу её конец я присобачил через подобие редуктора маленький пропеллер в перпендикулярной плоскости. Скорость его вращения вручную, конечно, подбирал, чтобы она уравновесила крутящий момент. Вроде подобрал. А на десять была назначена демонстрация для всего, так сказать, коллектива завода номер 31 Наркомтяжмаша.

— А он не сбежит так же, как на зоне? — услышал я краем уха вопрос начальника по режиму директору Камову.

— Не должен, — ответил тот, — да и куда тут бежать-то, кругом наш завод, а дальше болота.

Это хорошо, подумал я, что меня здесь за порядочного члена коллектива держат. Народу на демонстрацию собралось не так, чтобы гигантское количество, но под сотню гавриков набралось. Я поставил свой агрегат на табуретку, заботливо вынесенную из цеха Николаем, и откашлялся.

— Уважаемые товарищи! — так начал я свою коротенькую речь, — вашему вниманию предлагается миниатюрный вариант подъёмного устройства, предназначенный для подъёма и перемещения по воздуху одного человека. Можно назвать его 'персональный вертолёт'. Устройство состоит из одноцилиндрового двигателя внутреннего сгорания, к которому прикреплён двухлопастной пропеллер, а также вынесенного в сторону хвостового винта. Запуск осуществляется тросиком, а управляется всё это дело вот этой педалью. Можно начинать? — спросил я у старшего, коим тут был Камов.

Тот без лишних слов кивнул головой, и тогда я лихо крутанул стартёр, аккуратно держа пилу на вытянутой руке, чтобы винтом не зацепило. А потом аккуратненько начал нажимать на педаль регулировки, добавляя оборотов...

— —

Да всё кончилось неплохо... соотношение крутящих моментов я, конечно, не очень точно подобрал, поэтому покрутить-то меня покрутило, но очень умеренно, контроль за происходящим я сохранял. Направление перемещения в воздухе тоже поддавалось изменению примерно так, как я и задумывал. А вот приземление оказалось, мягко говоря, весьма посредственным — плюхнулся я, если честно, очень сильно, отбив себе ноги и задницу. Ладно, что сумел как-то сгруппироваться, а то бы и кости переломал. Оба пропеллера, конечно, сломались от удара о землю, но если брать в целом, впечатления у собравшихся от моего опыта были скорее положительными.

— Ну надо ж, какие таланты в нашем народе произрастают, — выдал своё резюме Камов, а Миль добавил, — надо его в мой отдел перевести, пригодится.

А ещё у меня случился отдельный инцидент, связанный с девушкой Варварой — когда я собрал остатки летательного устройства и потащил их в свою мастерскую, ко мне подошёл здоровый такой и накачанный комсомолец в юнгштурмовке, я его первый раз видел, и сходу выдал такое:

— Слышь, ты, лётчик с зоны, — сказал он, сплюнув через редкие зубы, — ещё раз увижу тебя рядом с Варей, все кости переломаю. Те, что целыми у тебя остались после посадки.

И он гулко заржал, радуясь своей незамысловатой шутке, а я ответно сплюнул (ну не всё же остальным в меня плевать, я тоже отвечать умею) и сказал следующее:

— Тя как зовут-то, костолом?

— Ну Афанасием, — буркнул он сквозь зубы.

— Афоня, значит... вот что я тебе отвечу, Афоня — Варвара девушка взрослая и вполне дееспособная, давай не будем за неё решать, кого ей выбирать и почему... а рядом с ней мне иногда просто необходимо находиться, потому что мы в одном цеху работаем, так что рядом нас увидеть ты каждый день сможешь.

Афоня немного подзавис от большого количества незнакомых слов, но скоро нашёлся:

— Я те всё сказал — пеняй, короче, на себя, если чо!

Парнишка он был весьма крепкий и хорошо скоординированный, как я успел заметить, так что хлопот с ним, если чо, не оберёшься, со вздохом подумал я, неся обломки своей конструкции в мастерскую...

Инновации

Забрал меня, как и обещал, в своё подразделение Михаил Леонтьевич Миль — оно занималось проектированием чисто вертолётных схем, в отличие от камовских отделов, где допиливали и оттачивали автожиры. Посадили меня чертить варианты трансмиссии — главный редуктор/муфта сцепления/редуктор рулевого винта и тому подобное. Черчение нам очень неплохо в политехе преподавали, так что давалось мне это пространственное видение достаточно свободно, все три проекции и аксонометрию влёгкую выдавал.

Но это была ещё не вся моя работа — периодически главный объявлял авралы, тогда весь милевский отдел бросал свои текущие дела и присоединялся к отладке автожиров А7-бис, первую партию которых необходимо было сдать приёмной комиссии в конце июля месяца. Михаил Леонтьевич был одержимым своей профессией, этим словом его обычное состояние описывалось довольно полно. Про вертолёты и на околовертолётные темы он мог говорить часами и сутками, а в моём лице он нашёл благодарного слушателя и поддакивателя.

— Понимаешь, Веня, — сказал он мне как-то в перекур, — будущее, оно за чисто винтокрылыми машинами, а автожиры это так... переходный этап... но необходимый переходный этап, его не перепрыгнуть.

— Я слышал, — скромно заметил я в ответ, — что в Америке и в Германии геликоптерам уделяют очень серьёзное внимание.

— Да, конечно, мы же не в безвоздушном пространстве живём, идеи носятся в воздухе, кто их первым воплотит в металле, тот и на коне будет, — отвечал мне Миль, — а что ты конкретно слышал про Америку с Германией?

— В Германии этим делом занимаются Фокке, ну тот самый, который в паре с Вульфом, и Флетнер, у последнего результаты вроде бы получше, потому что Фокке упёрся в тупиковую поперечную схему, у которой будущего не просматривается, — напряг свою память я, — а про Америку вы, наверно, и сами всё знаете, там Игорь Иваныч Сикорский рулит, наш бывший соотечественник. Готового к полётам прототипа у него пока нет, но ожидается он очень скоро.

— И откуда ж у тебя, интересно знать, такие сведения? — подзавис с удивлённым взглядом Миль. — На зоне что ли вместе с каким конструктором сидел?

— Ага, — ухватился я за брошенную подсказку, — фамилию свою он мне, сами понимаете, не называл, но о воздухоплавании готов был говорить часами... вот как вы примерно, — польстил я конструктору.

— Поликарпов? — начал думать Миль, — Григорович, Бартини, Мясищев, Петляков, Чаромский? Как он выглядел-то?

— Давайте не будем об этом, Михаил Леонтьевич, — твёрдо прервал его я, — мне вспоминать своё лагерное прошлое очень не хочется.

— Хорошо, об этом не будем, — согласился он, — давай тогда о том, что он тебе ещё говорил, этот неизвестный конструктор.

— Об этом пожалуйста... кстати нам на обед пора, — услышал я удары об рельс, — пойдёмте поедим, заодно и побеседуем.

— Пойдём поедим, — повернулся Миль к выходу. — Заодно и поговорим.

Столовка здесь размещалась в отдельно стоящем дощатом сарае, кормили не сказать, чтобы вкусно, но калорий для жизнедеятельности хватало. За отдельным столом в дальнем углу здесь сидел высший управленческий персонал, как сказали бы через пятьдесят лет, а конкретно там сейчас один Камов имелся в наличии. Он весело помахал нам обоим, приглашая к себе в соседи — мне вообще-то по распорядку полагалось сидеть в другом углу, но тут на такие мелочи смотрели сквозь пальцы. Взяли на поднос пустые щи и картошку с рыбой и присоединились к Камову.

— Вот, Николай Ильич, — сказал Миль, плюхаясь на свободную табуретку, — послушай, что молодёжь у нас говорит.

— И что говорит у нас молодёжь? — справился Камов, допивая свой компот.

— Молодёжь говорит, — вступил я в разговор без лишних предисловий, — что немцы с американцами нам скоро составят серьёзную конкуренцию в вертолётостроении.

— На Сикорского намекаешь?

— Угу, именно на него. А ещё на Флетнера, у него прорывной экземпляр уже на выходе имеется.

— Слышал что-то такое... — отвечал Камов, — у него ещё, если я не ошибаюсь, соосная схема, два двухлопастных винта в разные стороны вращаются.

— Точно, — подтвердил я, — а вот у Сикорского применяется классическая схема, Воут у него неудачный получился, а вот R-4 вполне себе... в серию скоро пойдёт.

— И откуда ж ты это знаешь? — хитро прищурился Камов.

— Сидел он с одним авиаконструктором, — сказал за меня Миль, — на зоне на своей. От него и слышал.

— Так... — задумался Камов, — Григорович, Надашкевич, Косткин, Корвин-Кербер?

— Не представился он, — отвечал я, — а так-то его Володей все называли.

— Ну ладно, это действительно неважно... а что ещё тебе говорил этот Володя?

— Про автомат перекоса винтов много рассказывал, — немного подумав, я решил слить такую информацию, — а ещё то, что автожиры это очень нишевое и неперспективное направление, уже не самолёт, но ещё и не вертолёт, что-то вроде земноводных-гермафродитов... не мальчик и не девочка, а что-то среднее. Ведь главное преимущество вертолётов какое?

— Ну расскажи, а мы послушаем, — развеселился Камов, — смотри, Леонтьич, сейчас яйца будут учить курицу, как правильно нестись.

А я пропустил мимо ушей его шпильку и продолжил:

— Маневренность, вот что — в отличие от самолётов он может резко менять направление и скорость, опускаться до минимальных высот и зависать там, если нужно. Плюс отсутствие нужды во взлётно-посадочной полосе, он с пятачка десять на десять метров прекрасно взлетит и туда же сядет в случае чего. А автожиры что?

— Что автожиры? — эхом отозвался Миль.

— От самолётов ушли, да и зависли в непонятках — зависать не могут, ВПП нужна, хотя и поменьше, конечно, маневрировать и скрываться в складках местности тоже не осилят. Нет, в качестве экспериментального образца, отработки навыков пилотов и устрашения потенциального противника необычным видом они сгодятся, но не более...

— Вот тебе и яйца, — задумчиво заметил Миль, — вылупятся они скоро, если уже не...

— Мне твоя позиция ясна, — несколько раздражённо продолжил Камов, — ладно, разговор закончен, работать надо.

— Подождите ещё минутку, Николай Ильич, — притормозил его я, — можно пару замечаний по конструкции А7?

Камов плюхнулся обратно на табуретку со словами 'Валяй, выкладывай', а я начал выкладывать то, что придумалось за последние дни.

— Как избежать силового кувырка? Этим же вы занимались в последние недели, да?

— Ну допустим, — с небольшим усилием согласился Камов, — ты это мог услышать в цеху. И как его избежать?

— Поднять линию тяги толкающего винта или понизить центр тяжести всего устройства, очевидно, — сказал я, — чтобы они на одной линии были. Тогда кувырок при разгрузке несущего ротора будет исключён. С этой целью можно увеличить площадь горизонтальных стабилизаторов, примерно на 10-15 процентов, тогда и управляемость улучшится, и центр тяжести на место встанет.

— Очень интересно, — задумался Камов, — этот вариант мы пока не пробовали. Но у тебя же ещё одно замечание какое-то было?

— Да, было и второе — насчёт материала, из которого несущий винт делается.

— Ну-ка, ну-ка, — уже с заметной заинтересованностью подогнал меня Камов, — яйцо у нас, оказывается, ещё и знатный материаловед.

— А то, — счёл нужным пошутить в ответ я, — не лаптем щи хлебаю, а этим... половником. На лопасти жизненно необходимо применять хромансиль, ломаться всё в несколько раз реже станет.

— Так, — перебил меня Миль, — что-то я про это слышал... Сидорин кажется разрабатывает такую штуку в своём ВИАМе..

— Да, это он, — подтвердил я, — вместе с Авериным. Только не разрабатывает, а уже сделал — готовые образцы стали год назад получили и проверили.

— Только он же сидит сейчас, — выдал свою ремарку Камов, — вместе со Стечкиным и Чаромским.

— Одно другому не мешает, — заметил я, — отсидка в смысле внедрению новых материалов — он в туполевской шарашке, если не ошибаюсь, свой срок мотает.

— — —

Следующую неделю Камов с Милем проверяли мои тупые догадки, и вы будете смеяться, но они обе оказались почти верными. Почти, потому что площадь оперения увеличили всё-таки на 20 процентов, а хромансиль пока достать и внедрить не удалось, но, как говорится, вода камень точит. Ну а я продолжал рисовать варианты трансмиссий и ни во что не вмешивался. А потом произошло вот что...

Подвиг

Это было 18 июля, шестой день шестидневки по новому революционному календарю, выходной вообще-то для всех советских тружеников, но у нас рабочий день в связи с напряжённой международной обстановкой. Однако о том, что сегодня выходной, помнили все, особенно хорошо охранники и военнослужащие люди, поэтому работали все, если честно, спустя рукава. Этот ублюдочный стиль, по которому сначала вообще были пятидневки (в Золотом телёнке они упоминаются в главе про Хворобьёва) окончательно уберут через год где-то, а пока есть то, что есть.

И ещё я внезапно вспомнил о шикарном предложении переименовать месяцы, исходящем от Союза безбожников, по которому идеологически невыдержанные феврали, августы и июли должны были уступить своё место безупречно-советским Марксу, Энгельсу, Ленину и Свердлову почему-то, май только на месте оставался. Но не прошло оно через бюрократические рогатки, а то бы все путались в месяцах 'Революция', это март должен быть, и 'Великая Революция' (это, сами понимаете, ноябрь).

Ну так вот — послали меня в этот шестой день шестидневки в очередной раз в цех вместо того, чтоб у чертёжной доски стоять, я и пошёл. Там как раз приехал лётчик-ас Анатолий Панин, один из героических спасителей папанинцев, Герой, между прочим, Советского Союза. Его по разнарядке к нам кинули, дабы довёл новую технику до блеска, выявив в испытательных полётах все недостатки. Он и собирался как раз полетать, а сейчас сидел в кабине и слушал инструктаж Николая.

— О, — обрадовался он, увидев меня, — Веня пришёл. А давай сегодня вместе полетим — я пилотом, ты стрелком?

Он тут уже не в первый раз бывал и почему-то выделил меня среди прочей массы работников завода... наверно, потому что по возрасту мы где-то рядом были... или потому что я ему о зарубежном кинематографе немного наболтал, он был горячим поклонником творчества Вивьен Ли, ну я и поведал ему всё, что помнил про экранизацию 'Унесённых ветром'.

— Не положено, — буркнул Николай, — вон у тебя есть утверждённый напарник, с ним и летай.

И он показал пальцем на прохлаждающегося возле стенки гражданина с каменным лицом, вообще-то его звали Павлом Жарковым, но почему-то Павлик Морозов ему больше подходил.

— Ну не положено, значит не положено, — вздохнул Толик, — давай ещё раз объясни мне про эту чёртову авторотацию, а то до меня этот режим не доходит никак...

Вот тут-то и случилось то, что случилось — из распахнутых настежь ворот цеха донеслись истошные крики и выстрелы. Я ближе всего к ним был, к воротам, я и метнулся мухой разузнать, что там случилось, но не успел — чуть не сшибив меня по дороге, как кеглю в кегельбане, в цех ворвался главный особист завода Стрельников и заорал что есть мочи:

— Самолёт угнали, быстро все в погоню, кто может!

Тут уж Толик без лишних слов толкнул меня к кабине стрелка, а Николаю крикнул, чтоб выталкивал наш А7 на открытый воздух, а сам же он по ходу дела успел крутануть толкающий винт, так что на ВПП мы выкатились уже с работающим мотором и готовые к бою и походу.

— Пулемёт давай! — продолжил орать Толя, уже сидя в кабине, — да не мне, а Вене!

И тут Николай послушно протянул мне ручной пулемёт системы Дягтерёва, не знаю, откуда он у него взялся. Я взял эту дуру и сразу просунул в предназначенное для неё отверстие в задней кабине, а Толя продолжил орать:

— Куда он полетел бля?

Тут взял своё слово особист:

— Вон он, — и ткнул пальцем в зенит, — на разворот пошёл, сука, в сторону центра Москвы собрался. Ты понимаешь, что будет, если он до Кремля долетит?

— Не долетит, — буркнул Толя, выжимая газ до полной.

Взлетели мы без проблем почти что с места, всего полста метров разбег это всего ничего, и Толик заложил крутейший вираж на 180 градусов, Москва же сзади по курсу была. Люберцы мы миновали почти сразу, на конец 30-х это просто большая деревня была, ничего общего с тем местом, откуда знаменитые люберы вылупились. МКАДа как такового тоже можно считать, что и не было, какой-то грязный просёлок. А тут слева по борту серебряной змейкой блеснула Москва-надо думать-река, со шпилями Коломенских церквей. Ну надо ж, подумал я, уцелели в антирелигиозной пропаганде. Но додумать эту мысль мне помешал истошный крик толика в переговорном устройстве:

— Догоняем, готовься к атаке!

— Есть готовиться к атаке, — гаркнул я туда же и покрутил головой — действительно, точно такой же автожирчик, как и наш, болтался в воздухе всего в паре сотен метров впереди и чуть ниже. Не мудрено, что догнали, ТТХ-то у нас один в один, а Толя всё же заслуженный ас Советского Союза, из любой летающей железки может максимум выжать.

— Обхожу его, как появится в прицеле, открывай огонь без предупреждения!

— Есть открывать огонь! — бодро сообщил я Толику, а сам задумался над тем, кто же это там такой бойкий и шустрый нашёлся, такой, чтобы целый самолёт угнать.

А второй вопрос — зачем он это сделал, всё равно же запас хода у наших А7 километров 300... ну 350, если повезёт, на запад если лететь, это до Смоленска, а на юг — до Тамбова. Ну и что ему делать в этом Тамбове? А насчёт теракта в Кремле, это даже смеяться не хотелось, всё, что он мог там раздолбать такой пичужкой, как А7, это часы на Спасской башне...

Но Толик тем временем прибавил газу и обошёл таки нашего преследуемого, тот, кто сидел в кабине, показался мне смутно знакомым... я поймал в перекрестье прицела его носовую часть автожира, выдохнул пару раз для концентрации и спокойно нажал на спусковой крючок... очередь недлинная получилась, в 8-10 пуль примерно, но для А7 и этого хватило — мотор сразу зачадил серым дымом, а в блестящем круге, образуемом толкающим винтом, образовались пробелы и прогалы.

— Есть попадание, — гавкнул я в микрофон, — дальше что?

— Провожаем его до земли и садимся рядом, — было мне ответом.

А7 резко потянуло к земле, лётчик пытался что-то сделать, но, как видно, это было бесполезно, винт у него совсем остановился и завис, покачиваясь туда-сюда. Автожир сам собой переключился в режим авторотации, дымя подбитым мотором и спускаясь потихоньку вниз.

— А мы уже и до центра почти добрались, — крикнул я в переговорник, — вон он, Кремль-то.

И точно, красная громада Кремля была у нас прямо по курсу.

— Ничо, не дотянет, — бодро отвечал мне Толик, — в Замоскворечье где-нибудь сядет.

Кругом прав оказался Анатолий, тот А7 плюхнулся немного не добравшись до Москворецкого моста, на Софийской( или как она там сейчас называется) набережной. Движения по ней практически не было, на всю Москву сотня автомобилей что ли в то время числилась, так что никто не помешал сесть ни угонщику, ни нам — Толя сумел убраться в те же полсотни метров, остановив свою птичку стык в стык. Мы практически одновременно выскочили из своих кабин, я с пулемётом Дягтерёва (тяжёлая дура, под десять кг весом), Толик со своим ТТ, и подбежали к неудачливому угонщику.

— Выходи с поднятыми руками, сука! — заорал Толя в стекло кабины.

Дверь с треском распахнулась и из-за неё показался... комсомолец Афанасий, да-да, тот самый ухажёр девушки Варвары, в своей неизменной юнгштурмовке.

— Не стреляй, сдаюсь, — сразу заявил он, угрюмо ухмыляясь, — и Варю вытащите из задней кабины, а то она сама не выйдет.

Да, оказывается он с собой еще и подругу прихватил — она сидела там, притаившись, как мышь под веником. Пока Толик пугал новоявленного террориста своим ТТ, я галантно подал руку Варе и помог ей выбраться на свет божий. Видок у неё, конечно, был тот ещё... А тут органы правопорядка пожаловали, на трёх машинах сразу — первая легковая Эмка, а за ней сразу два синих воронка с надписью 'Милиция' на каждом. С Варей мы успели перекинуться парой слов, я спросил, как она в целом, она ответила, что спасибо, но бывало и получше. А Толя о чём-то с этим комсомольским хером поговорил, о чём, я не расслышал.

Сдали мы их обоих с рук на руки доблестной советской милиции, а старший из приехавших, аж целый майор госбезопасности, отозвал нас обоих в сторонку и сказал следующее:

— Спасибо за помощь в поимке опасных преступников, товарищи (на что мы хором ответили, что мол служим СССР), сами сможете улететь отсюда?

Толик почесал затылок и высказался в том смысле, что да, на своём самолёте наверно сможем, но вот второй подлежит ремонту и своим ходом вряд ли отсюда уедет. Тогда майор строго сказал, чтоб мы эвакуировали своё личное транспортное средство, а про второй он сам позаботится.

— Да, — тут же добавил он, — запомните или запишите себе где-нибудь — сегодня проходили учения новой техники, в ходе которых возникла настоятельная необходимость в посадке в центре столицы. Про террориста никому ни слова.

— Так товарищ майор, — сделал попытку уточнить диспозицию Толя, — про террориста половина нашего завода слышала, когда главный особист с утра надрывался об этом...

— С заводскими работниками будет отдельный инструктаж, — жёстко пресёк его слова майор, — а сейчас свободны. Мы вас вызовем, когда понадобится.

Вот так примерно я и сделался вторым пилотом у Анатолия Панина... наградить нас ничем не наградили, если это кому-то интересно, а вот допросов и дачи показаний у нас было хоть отбавляй. Единственным положительным результатом нашей с Толиком воздушной операции стало снятие с меня судимости, совсем, и направление в действующую армию в Народную республику Монголия для участия в локальном конфликте с империалистической Японией.

Юнгштурмовец Афанасий сгинул без следа в пучинах Гулага, а девушка Варя вернулась на завод через неделю примерно. Без каких-либо объяснений с любой стороны — просто вот одним прекрасным утром возникла на своём рабочем месте и всё. А у Анатолия я таки поинтересовался, о чём он там говорил с Афоней — оказалось, он спрашивал, нахера тот самолёт-то угнал, на что Афанасий ответил, мол Варя попросила показать ему Москву с воздуха... вот же дебил, даже два дебила, редкостные...

Расстрел

А мы возвращаемся в август месяц, в голую монгольскую степь, где в брезентовой палатке изображающей из себя гауптвахту, сидят два наших героя-летчика, дожидаясь обещанного комкором Жуковым расстрела.

— Надо, — сказал Толик, — надеяться, конечно, на лучшее, но исходить из того, что прилетит скорее всего худшее...

— И какие будут твои предложения? — спросил его я.

— Хорошо бы со своим штабом связаться, — логично предположил тот, — они не должны в обиду дать.

— Ну это конечно да, — согласился я, — но как это на практике сделать? Переносной радиостанции у тебя же ведь нет?

— У меня даже и стационарной не имеется, — хмуро ответил Толя, — но она наверняка есть в этой части.

— Значит надо как-то исхитриться и либо самим добраться до неё либо попросить кого-то, чтобы связались с нашими... а там уж Миль своё дело сделает.

Но исхитриться мы ничего не успели, потому что пришёл тот самый военинженер 3 ранга, который и определил нас первоначально в эту палатку. С ним был и красноармеец Царёв с мосинкой за спиной.

— Блять, — так коротко и ёмко начал своё обращение к нам военинженер, — ну нах..я вы Жукову на глаза попались? Что мне с вами обоими теперь прикажете делать — теперь у меня прямой приказ шлёпнуть вас обоих без суда и следствия.

— Товарищ военинженер, — робко подал голос я, — а нельзя как-нибудь отсрочить это дело, а тем временем хотя бы сообщить по рации в штаб второго авиакорпуса? Товарищ Жуков же, как я слышал, ничего не говорил о сроках приведения его приказа в исполнение, так что пару часов вполне можно подождать.

— Ты не особо умничай, боец, — строго выговорил мне военный инженер, — товарищ Жуков бдительно следит за выполнением своих приказов, так что в случае чего я вместо тебя под раздачу легко могу попасть...

— Ну товарищ военинженер, — продолжил свои попытки я, — вы разве не видите, что мы же свои советские люди, выполняли приказы своего командования, а что нас сбили, так это сплошь и рядом на войне случается. Если каждого сбитого лётчика расстреливать, то их скоро совсем в Красной армии не останется, лётчиков-то... к тому же мы одного японца завалили, его документы вон у Царёва должны быть. Так что нас наоборот поощрить бы надо...

— Ладно, мне самому не хочется своих же бойцов в расход пускать, — наконец решился начальник, — час-два у нас действительно есть... сделаем так — вы сидите здесь тише воды и ниже травы, я связываюсь с вашим штабом, а дальше решаем по обстоятельствам. Царёв, караулить этих двоих с удвоенной силой, ясно?

Царёву всё было ясно ещё и до этого, и они оба очистили от своего присутствия нашу гауптвахту.

— Ты как хочешь, — тут же сказал мне Толик, — а я бы всё-таки свинтил бы отсюда от греха подальше. А то ведь шлёпнут нас, как пить дать шлёпнут... принесло же на нашу голову этого Жукова...

— А кто он такой, этот Жуков, и что здесь делает? — решил уточнить я этот момент... не то, чтобы я совсем не знал, кто он такой, но подумал, что лишняя информация, актуальная на текущий момент, совсем не помешает.

— Жуков Георгий Константинович, — монотонно начал Толик, — во время Мировой войны был унтером на Юго-Западном фронте, получил Георгиевский крест за храбрость, в Гражданскую в рядах Красной армии воевал под Уральском... да-да, где Чапаев был... и под Царицыном, потом давил Антонова на Тамбовщине, потом резко пошёл в гору, до комдива дослужился. В июне его сюда послали исправлять положение дел на фронте, присвоили по ходу дела комкора — вот он и исправляет таким образом положение дел...

— Ясно, — ответил я, — я в общем и целом согласен с тобой, что свалить бы отсюда надо, хотя бы временно, но как это сделать, представляю не очень... может ты расскажешь?

— Как-как, — перешёл на шёпот Толик, — нас охраняет один-единственный Царёв, и тот недотёпа какая-то, стукнуть его по голове и сбежать в степь. До утра перекантуемся где-нибудь, а там может Жуков уедет, может наши ребята подъедут или ещё чего случится... но если сидеть без движения, то моё шестое чувство подсказывает, что утра мы живыми не дождёмся.

— Хороший план, — таким же шёпотом ответил я, — ну а если Жуков не уедет, а наши не подоспеют — тогда что? За побег из-под стражи ведь срок дополнительный навесят.

— А если не побежим, навесят дополнительную пулю в лоб, — с суровой прямотой врезал мне Толик, и я не смог с ним не согласиться.

— Тогда надо зазвать этого Царёва внутрь, а там уж... — предложил я, — давай, как будто с тобой что-то случилось, приступ вдруг начался, ты тут лежать, значит, будешь (и я очертил руками пространство неподалёку от входа), я типа пытаюсь с этим что-то сделать... пойдёт?

— Пойдёт, — мрачно согласился Толя, — сильно только не бей этого Царёва, он нам ничего плохого ведь не сделал....

— — —

Короче говоря, дорогие товарищи и граждане, ничего хорошего из хитро задуманного плана нашего побега не осуществилось. Целиком и полностью пошёл он псу под хвост, наш хитроумный план, потому что Царёва-то мы обезвредили без проблем, а вот покинуть расположение части оказалось нам не по силам — сразу же мы наткнулись на вооружённый патруль, который поставил нас лицом к стене очередной палатки, обшмонал, а потом представил пред ясные очи того самого военного инженера, фамилия у него, кстати, оказалась Гатауллин, татарин очевидно.

— Тэээк, — нехорошо прищурился на нас Гатауллин, — сбежать собрались, голубчики? А мне сразу ваши рожи не понравились — уж не из тех ли вы белоэмигрантов, которые на стороне японцев выступают? Больно речь у вас обоих чистенькая, у нас в Советской России так не говорят... Царёв, Мельников — отведите их обоих за конюшню, да и выведите их в расход.

Крыть нам было вообще нечем — сбежать собрались? Ещё как. На белогвардейские морды похожи? Спорный вопрос, конечно, но как они на самом деле выглядят, морды наших бывших соотечественников, никто ж не знал, так что и тут мы в пролёте. И ничего нам с Толиком не оставалось, кроме как понуро проследовать к указанному месту расстрела. По дороге ещё и на товарища Жукова напоролись вторично.

— Ага, — радостно поприветствовал он нашу процессию, — допрыгались, вражины? А давай я лично вас расшлёпаю! — предложил он свою дружескую помощь конвоирам Царёву с Мельниковым.

— Товарищ комкор, не положено, — отвечал Царёв, как старший по расстрельной команде. — У нас приказ сделать это лично.

— Ну ладно, — остыл Жуков, пряча револьвер в кобуру, — валяйте исполнять приказ.

И мы проследовали в самый дальний угол лагеря, миновали конюшни, откуда резко шибануло в нос конским потом и навозом.

— Ну чего, — уныло сказал я Толику, — давай прощаться что ли... недолго мы повоевали за советскую власть...

— Ты погоди прощаться-то, — спокойно ответил мне он, — слышишь гудит чего-то?

— Да, — отозвался я, — вроде б самолёт летит какой-то...

— Не какой-то, а наш родной А7-бис... точно он, я его по звуку влёт определяю... а это значит что?

— Что это по нашу душу летят, тут ведь на всём фронте их пять штук всего, и все в нашем подразделении. Надо время потянуть, да?

— Молодец, быстро схватываешь — какие будут предложения?

Вместо того, чтоб языком молоть, я обернулся к своим конвоирам и просто спросил:

— Братки, покурить перед смертью не дадите?

Братки переглянулись, и Царёв вытащил из кармана кисет, а Мельников обрывок газеты с названием 'Красная звезда'.

— Покурите, конечно, ребята, — просто сказал Царёв, свёртывая самокрутку, — а то неизвестно, дадут ли вам табачку в небесном-то царстве. Одной на двоих хватит?

Мы согласились с одной, первым затянулся Толик.

— Ядрёный табачок, где брали?

— У нас на Тамбовщине везде такой растёт, — ответил Царёв, — из дому прислали.

— А где ты там живёшь, на этой Тамбовщине? — решил поддержать разговор я, — просто у меня там куча родственников, в Моршанске и в Покрово-Марфине.

— Ну надо ж, — отозвался он, — а я из Сосновки, двадцать верст от Моршанска. И как зовут твоих родственников?

— Половина Хопровы, другая — Сокольниковы.

— Знал я одного Хопрова... как его... Лёхой вроде звали, а жена у него Феня, это не они?

— Дядей он мне приходится, — сказал я, а самокрутка тем временем к концу подошла.

— Улетели ведь наши А-седьмые, — с грустью сказал Толя, — значит не к нам они летели-то...

— Да, делать нечего, — ответно вздохнул я, — надо прощаться, сейчас расшлёпают нас по полной программе.

— Ну всё, сынки, покурили и будя, — буднично сказал Царёв, снимая мосинку с плеча, — становитесь вон туда.

И он показал рукой, куда нам следует встать. Мы с Толиком нога за ногу поплелись к обозначенному месту.

— Именем Союза Советских Социалистических... — начал Царёв, но договорить не успел, потому что в воздух сначала ввинтился гудящий низкий звук, а следом послышался разрыв снаряда совсем недалеко от нас.

— Это ещё что такое? — закричал Царёв.

— Похоже япошки нас окружили, — спокойно ответил ему Мельников, — пушками обстреливают. Я вот что думаю — по такому поводу расстрел этих двоих надо бы отложить, а сейчас бежать по своим местам согласно боевому расписанию.

— А мы как же? — заволновался Толик.

— Сейчас выдадим вам ваши наганы, будете Родину защищать, — пообещал Царёв.

И мы все четверо рванули к палатке с военинженером, он же у них за главного тут был, насколько я понял. Но добежать не успели — очередной взрыв угодил прямиком туда, в палатку. Нас разбросало взрывной волной в стороны, но ранений вроде бы никто не получил.

— Что делать-то? — жалобно спросил Царёв, — начальство похоже всё поубивало.

— Ты теперь старший по званию, — тяжело дыша, ответил ему Толик, — вот и бери командование на себя.

— А может ты? — так же жалобно продолжил Царёв, — у тебя звание выше, чем у меня.

— Хорошо, — просто согласился Толик, — бойцы, слушай мою команду — бегом к пушкам. Пушки-то у вас здесь есть?

— Есть, — ответил, утирая сопли, Царёв, — вон там целых четыре штуки стоят.

И мы побежали туда, куда он указал... там действительно стояли 4 сорокапятки и вокруг них суетились бойцы, снимая брезент.

— Кто здесь старший? — гаркнул Толик.

— Старшина Сергеев, — тут же отозвался один из бойцов, — а вы кто такие?

— Потом разберёмся, кто тут кто, — продолжил кричать Толя, — а сейчас надо врагов бить. Снаряды есть?

— Есть чутка, — сказал старшина, — вон в тех ящиках.

— Заряжай, — скомандовал Толя, и я тут же подбежал к тем ящикам, открыл один и вытащил крайний с моей стороны снаряд и притащил его обратно.

— Кто тут умеет с наводкой управляться? — спросил Толик, таких не нашлось, пришлось мне потянуть одеяло на себя.

— Надо её в боевое положение перевести, если ещё не перевели, — крикнул я, — а для этого станины разводим в стороны до упора...

Я начал первым это делать, ко мне присоединились ещё двое.

— Закрепляем станины в отведённом положении намертво, — я несколько секунд искал стопоры и таки нашёл их. — Потом выключаем подрессоривание... чёрт, где это... а, вот... и надо вроде б жёстко соединить колеса с нижним станком...

Тут мне на помощь пришёл Толик и соединил эти чёртовы колёса, как надо.

— Теперь откидываем затвор в сторону, заряжаем снаряд... бронебойный надо бы... а, ладно, какой есть... запираем затвор и надо ещё навести на цель...

Тем временем не очень далеко от нас раздались ещё три взрыва, а в начинающем рассветать утре вдали отчётливо стали видны японские танки, я посмотрел на них повнимательнее — да, это были знаменитые Чи-Ха, средние танки, только-только поступившие в войска, это именно их я сфоткал с воздуха во вчерашней разведке. И ползло их на наши позиции аж четыре штуки в ряд.

— По горизонтали понятно, как наводить, — крикнул мне Толик, подвигая пушку вместе с ещё двумя бойцами, — а по вертикали что?

— А хер его знает, тщ майор, — крикнул я ему в ответ, — будем действовать методом тыка.

И я лихорадочно закрутил верньер подъёма, установив угол возвышения примерно в 45 градусов.

— Проверим, куда упадёт, потом подкорректируем. Выстрел! — скомандовал я, и Толик рванул тросик.

Однако ударная волна нехилая была, даром, что калибр всего-то 45... уши заложило напрочь. Разрыв случился, не доходя до ближайшего Чи-Ха примерно на полсотни метров. Он резко затормозил и начал поворачивать свою башню в нашу сторону.

— У нас пятнадцать секунд, — крикнул я, — два выстрела, а потом в темпе меняем позицию.

Следующий выстрел получился с небольшим перелётом, всего-то с десяток метров. А вот третий, когда я снизил угол обстрела на пару градусов, должен бы был по идее накрыть Чи-Ха, но хер бы там, не накрыл, пары метров не хватило.

— Все в укрытие, — заорал я, — сейчас нас убивать будут!

И мы всей гурьбой запрыгнули в отрытую поблизости траншею — через несколько секунд взрывом разметало соседнюю с нами пушку, ну слава богу, что не нас.

— Быстро перекатываем орудие вправо, — скомандовал я, увидел там холмик в метр высотой, как раз для нас.

А в это время открыли огонь и соседние батареи, не так, чтобы частый и не очень точный, но наш японский визави отвлёкся, что нам только и надо было. На новой позиции всё повторилось с точностью до мелочей — первый выстрел недолёт, второй перелёт, третий угодил в гусеницу танку.

— Ура, — заорал Царёв, — бей узкоглазых!

Тут к нам подбежал какой-то запыхавшийся боец, залёг за бронёй орудия и нервно спросил, кто мы такие и почему действуем без команды.

— А ты сам-то кто? — ответно справился у него я.

— Вестовой я, Панкрат Никифоров, меня старлей послал узнать, что тут...

— А старлей у нас кто? — уточнил Толик.

— Это командир второй роты, — вместо Панкрата ответил Царёв, — у них позиции слева от нас, — а потом продолжил, — мы из первой роты, командира нашего убило, командование на себя взял отделенный командир Панин, а этот с ним вместе.

— Ааа, — протянул Панкрат, — так вы те лётчики, которые ночью к нам вышли.

— Точно, — подтвердил Толик, — так что дальше-то делать будем, товарищ Панкрат?

— Товарищ старший лейтенант приказал, чтобы вы сдерживали атаку на своём направлении.

— Так мы вроде и так это делаем, — заметил Толик, — сдерживаем, как можем.

— И ещё он просил передать, что товарищ Жуков ранен, нужно вывезти его в тыл.

— И как мы это сделаем? — озадаченно спросил Толя, — у вас тут полуторка какая-то есть или танк может быть?

— Не, нету ни полуторки, ни танка, зато вон в той стороне имеется рабочий У-2, а лётчиков кроме вас ни одного нету...

— Приказ понял, — быстро схватил ситуацию Толя, — Веня, тогда ты тут остаёшься за старшего, а я двигаю вслед за товарищем Панкратом спасать комкора Жукова. В У-2 всё равно больше двух человек не влезет, — пояснил он своё решение.

— Понял, командир — остаюсь на боевом посту, а тебе удачи в полёте...

— Спасибо, — буркнул Толян и скрылся за ближайшей палаткой вместе с вестовым.

Конец боя

Это оказалась разведка боем со стороны японцев, ничего серьёзного они сделать не запланировали, потеряли один из четырёх танков (который я собственноручно подбил) и по-тихому свалили через полчаса примерно после ухода из нашего расположения Толика.

— А ты шустрый парнишка, — сказал мне Царёв, скручивая очередную самокрутку, — где так лихо с орудиями научился обращаться?

— На 31 заводе Наркомтяжмаша, — вздохнув, быстро соврал я, всё равно ведь не проверят. — И чего, часто у вас такие вот налёты случаются?

— Первый раз... мы правда тут всего две недели стоим. Расстреливать тебя, паря, мы наверно погодим, оба командира, которые этот приказ отдали, вышли из строя, так что живи пока и радуйся.

— Ой спасибо, — искренне ответил я, — благодетели вы мои, свечку за вас поставлю, когда за церкви дойду...

А потом появился означенный старлей из второй роты, построил нас в рядок и объявил благодарность за отличную службу.

— А ты, значит, и есть тот самый, которого расстрелять должны были? — спросил далее он у меня.

— Так точно, тщ старлей, — вытянулся во фронт я, — должны были, но не успели маленько.

— И это хорошо, а то кто бы тот танк подбил, — и он указал на дымящийся в полукилометре Чи-Ха. — Надо проверить, не остался ли там кто из японцев.

— Разрешите мне, тщ командир, — скромно попросил я, — я немного по-японски умею...

— Ты, парень, мастер на все руки, — ответил тот, — и летать умеешь, и танки подбивать, и язык иностранный знаешь...

— Разговорник два раза проштудировал, в ожидании лётной погоды, — пояснил я, — вот и запомнил с сотню выражений, должно хватить для объяснений.

— Лады, вместе пойдём, — согласился старлей, — и ещё два бойца с нами, ты и ты, — и он показал на Царёва и ещё одного незнакомого красноармейца.

— Меня Александром зовут, — протянул он мне руку, — я из Саратова.

— Веня, — ответил ему я, — тамбовский я, из Покрово-Марфина.

— Рядом, в общем, жили, по прямой верст пятьсот всего.

А мы тем временем приблизились к чадящему чёрным дымом танку, вблизи он еще неприятнее гляделся, чем издали.

— Разделяемся, — скомандовал старлей, — вы двое залегаете здесь и здесь и страхуете нас с Веней. А мы проверяем танк на наличие живой силы противника.

А не оказалось там никого, в этом танке, передний и верхний люки были расхлебянены, так что можно было в наступившему утре рассмотреть все внутренности.

— Смотри-ка, всех с собой забрали, молодцы, — пробурчал старлей, — а твои знания японского, значит, не пригодились. Поищем, может документы какие остались.

Подошли и те двое страхующих бойцов, и мы в восемь рук обшарили всю эту железную банку — повезло только мне, обнаружил в кормовом отсеке какие-то методички, судя по картинкам, с иероглифами. Боекомплект практически весь остался на месте. То, что дымило, мы потушили совместными усилиями, это был запасной бак с горючкой, ну и левая гусеница была перебита, а так нормальная боевая единица оказалась, о чём я и доложил командиру.

— Так ты её может и завести попробуешь? — сплюнул в сторону старлей, — если такой умный оказался.

— Трактора на зоне чинил и заводил, — пожал плечами я, — попробую и тут справиться, не очень эта железка от трактора отличается-то... только с гусеницей быстро не получится, там одно звено расхерачено серьёзно, его менять надо...

— Так вон же у них ящик с запчастями есть, — радостно сообщил Царёв, — там может быть и запасное звено.

Открыли ящик, проверили — действительно там имелось запасное звено, и даже не одно, а целых три штуки.

— Ну тогда живём, тщ старлей, — сообщил я ему, — через час приведу танк своим ходом в расположение части.

— — —

Через час — не через час конечно, но через полтора дополз таки Чи-Ха до границы нашей части, а тут прилетел самолёт, да не один, а целых две штуки, одним из которых был родной А-7бис с Толиком за штурвалом. А на втором транспортнике был в полном составе весь начальствующий состав второго авиакорпуса плюс примкнувший к ним Михал-Леонтьич Миль.

Мои начальники ушли решать вопросы к местным, а Миль начал радостно обнимать меня и хлопать по спине.

— Ты, Веня, точно в рубашке родился, — сообщил мне он, — и от японцев ушёл, и от Жукова, как этот... как колобок из сказки.

— Так точно, тщ начальник, — не стал отпираться я, — потому что круглый, ухватить не за что. Как там Жуков-то? — адресовал я вопрос Толе.

— Ранение сквозное, в правую ногу, кость не задета, — отвечал он, — так что всё должно наладиться. Про тебя он вспоминал, кстати, и не один раз.

— И как именно вспоминал? — насторожился я, — типа жалко, что не расшлёпал его, гада?

— Нет, совсем наоборот, говорил, что погорячился он.

— Ну ладно, — прервал наши объяснения Миль, — пока командиры по вам разбираются, расскажите-ка лучше, как ведёт себя наш А7 в боевой практике, какие недостатки есть?

Мы переглянулись с Толиком, и он кивнул мне, чтобы я, значит, начинал рубить правду-матку. Я и начал:

— Михал-Леонтьич, — сказал я, смотря в сторону, — вы знаете, как я вас уважаю и отдаю должное вашему мастерству...

— Можешь пропустить предисловия, — прервал меня Миль, — давай по существу.

— Хорошо, — вздохнул я, — перехожу к существу. Склонность к кувырку вперёд никуда не делась, надо что-то с этим делать, раз, на средних скоростях, от 200 до 300, сильная тряска, аж зубы стучат ну и самое главное — максимальная скорость говно, от истребителя не уйдёшь. Радиосвязь нужна, как воздух. И реактивные снаряды, которые недавно на них навесили, хорошо бы сделать управляемыми. Ну в если в целом, то есть большие сомнения в ценности боевого применения таких типов летательных аппаратов...

— Почему? — переспросил Миль.

— Зависать потому что не может и прятаться в складках местности тоже нет, — отрезал я. — Может Анатолий что-то добавит.

— Да правильно всё Веня описал — и про кувырок, и про флаттер, но это мелочи. Главное в том, что непонятна область применения этих аппаратов... разве что воздушная разведка и высадка десанта, но и тут можно обойтись обычными самолётами.

— И что ты... вы вдвоём то есть предлагаете? — уныло спросил Миль.

— Убирать толкающий винт, — сразу начал перечислять я, — оставить один несущий сверху и осваивать новую нишу в авиастроении.

— И что нам это даст?

— Загибаю пальцы, — начал я, — взлёт-посадка с маленького пятачка, раз. Возможность полёта и зависания на минимальных высотах, до пары метров, два. Можно будет перевозить груз на внешней подвеске. Возможны как боевой, так и пассажирский варианты, а к этому можно приплюсовать и вариант вертолёт-кран. Это три. Ну и независимость от погоды — даже при видимости в пару десятков метров вертолёт сможет выполнять свои задачи, что в случае самолёта исключается, не сядет он в такую погоду.

— Это всё очень интересно, — начал Миль, но закончить не успел, подошли начальники.

— Значит так, бойцы, — резко и решительно высказался командир нашего авиакорпуса полковник Куцевалов, — мы обо всём договорились — Панин забирает Сокольникова и мы все вместе возвращаемся в расположение части. Немедленно.

Мы возражать не стали, и через полчаса уже разгрузились в Цаганбулаге (редкая и унылая дыра, между нами — куча глинобитных домушек, которую немного скрашивали пара буддийских храмов и речка Халхин-Гол, грязноватая конечно, но какая ни есть вода).

Наступление

— А чего они вообще на монголов полезли-то, маньчжуры эти? — спросил я у Толика, когда мы выполняли ежедневное техобслуживание нашего А7 (его таки вытащили с нейтральной территории).

— А то ты не знаешь... — угрюмо ответил мне он.

— Знаю-то я, может, и знаю, но хотелось бы получить подтверждение от независимого лица.

— Ну, слушай независимое лицо, если так приперло, — мы сели на скамеечку в тени правого крыла, и он продолжил. — Что Монголия, что Маньчжоу-Го... ну да, на левом берегу которая... это два несамостоятельных государства, сам наверно знаешь.

— Знаю, конечно, — подтвердил я.

— Монголы целиком от нас зависят, а маньчжуры эти от япошек, так что полезли они на нас, а не на Монголию, японские самураи под прикрытием соседей. А зачем... они собирались здесь железку прокладывать для снабжения своей группировки в Харбине, а левый берег Халхин-Гола непригоден, как говорят, для этой цели. Вот они и решили передвинуть границу на полсотни километров, чтобы перенести железную дорогу сюда. А монголы возбухли... это, как говорится в пословице, палец если отдашь, то потом и всю руку съесть могут.

— То есть палец решили не отдавать... — вслух подумал я. — А вообще что это за территория такая, Маньчжоу-Го? Почему Маньчжоу, понятно, а Го здесь при чём? И как там вообще японцы оказались?

— С китайского переводится, как Великая Маньчжурская империя. Старший у них натуральный китайский царь, как его... Пу И, во, у них же тоже революция была в начале века, как и у нас — царя, то есть императора скинули, но у нас его благополучно шлёпнули через год, а здесь он уцелел и маленькую доля своей бывшей страны себе отхряпал. Китай же сейчас слабая страна, внутренняя грызня идёт по всем фронтам, вот японцы подсуетились и сделали под себя такой вот независимый кусочек его территории. Как бы во главе с императором, но на самом деле он там ничего не решает, этот Пу И, просто делает вид, что правит.

— Понятно... а мы теперь должны им по рукам дать, что маньчжурам, что японцам, чтоб не протягивали их в сторону наших союзников.

— Правильно понимаешь... на днях решающее наступление ожидается, как говорят знающие люди, там и дадим им по рукам, чтоб не лезли куда не надо. К тому же у нас с японцами давние счёты, ещё со времён Порт-Артура и Цусимы.

— Там же царское правительство проиграло, — сделал я удивлённое лицо, — какое дело нашему социалистическому государству до этих старых капиталистических дел?

— Русские-то люди никуда не делись, — немного подумав, ответил мне Толик, — что при царе, что при коммунистах... вот они и помнят старые обиды.

— Вас понял, товарищ командир, — бодро отрапортовал я. — Какие будут приказания?

— Отмываться и готовиться к новым боям с империалистическими хищниками.

— Есть отмываться и готовиться! Разрешите выполнять?

Толик разрешил и мы вместе пошли в нашу казарму, стоящую на самом краю этого забытого богом Цаганбулака. А на входе в казарму нас поджидал Михаил Леонтьевич Миль, крайне взволнованный и издёрганный, ни разу я его таким не видел.

— Парни, для вас есть срочное задание...

— Со всем вниманием слушаем, Михал Леонтьич, — быстро ответил Толик.

— Наступление здесь начнется завтра-послезавтра, но мы в нём не участвуем, — хмурясь, продолжил Миль.

— Какая досада, — сказал я себе под нос, — а так хотелось бы...

— С сегодняшнего числа у нас появилась новая задача — перегоняем А-седьмые к Чите и грузимся на платформы.

— И куда пойдут эти платформы? — счёл нужным уточнить Толик.

— Вообще-то это военная тайна, но вам, как особо доверенным товарищам, могу сообщить, что пойдут они в Минск.

— Так-так-так, — пробормотал я, — из огня, как говорится, да в полымя... с фашистами будем биться?

— Про фашистов я ничего не говорил, — мягко ответил мне Миль, — и тебе не советую болтать про это. Едем в Минск укреплять обороноспособность Западного военного округа и точка на этом.

— А сухой паёк хотя бы выдадут? — перевёл разговор в более приземлённую сторону Толик.

— В Чите обещали накормить... да, мы поедем в отдельном вагоне, якобы Штерн из своего резерва предоставить должен.

— Вагон это хорошо, — заметил я, — но возникают и некоторые другие вопросы — почему нас, например, не задействуют в предстоящем наступлении? Что, совсем автожиры не понравились руководству?

— Скажем так, — задумался Миль, — что они, автожиры, не вполне соответствуют профилю текущих боевых действий. Мне это слово в слово сегодня Жуков высказал. И ещё добавил, чтоб всё наше подразделение как можно скорее скрылось из его глаз, а то он за себя не ручается.

— Ясно... как он там, кстати — оправился от ранения?

— Да, нога ещё на перевязке, но бодр и говорлив, как и раньше...

— Всё предельно ясно, Михал-Леонтьич, — молодцевато доложил Толик, — готовим наши боевые машины к перелёту... сколько там, кстати, по карте до Читы?

— 650 километров, посадка с дозаправкой будет в Борзе, — сказал Миль и ушёл обратно в штаб.

А мы с Толиком вернулись к своему автожиру, сообщили всем остальным пилотам нашей роты о новом приказе (те повздыхали для видимости, но что они в душе рады, заметно было и невооружённым глазом) и отошли поговорить в сторонку.

— Фашисты это тебе не травоядные япошки, — заметил Толик, доставая папиросы из кармана, — это такие саблезубые зубры, что мама не горюй...

— Тигры, — поправил его я, — зубры, хотя и в Белоруссии водятся, но они тоже травоядные, как японцы, и зубы у них обычные, а вот тигры те да, хищные, падлы, и с самыми разными зубами раньше водились.

— Ну тигры, — поморщился он, — какая разница... я к тому, что истребители у фашистов мощнее, быстрее и лучше вооружены, чем у японцев. И лётчики классные, в Испании много наших посбивали.

— А что у них за истребители? — невинно поинтересовался я.

— Их ВВС Люфтваффе называются, воздушный флот в переводе. А истребители у них в основном двух типов — Мессершмидты, одномоторные 109-е и двухмоторные 110-е, и ещё Фокке-Вульфы 190, но они вот только что на вооружение встали. Классные машины, что Мессеры, что Фоккеры, не чета этим убогим Накодзимам.

— И чего в них такого классного?

— Сам посуди — мощность 1200 лошадей, скорость на высоте до 550, вооружение 2 пушки и 2 пулемёта... сравни с нашими ишачками, у них все показатели гораздо хуже, двигатель 800, скорость 470, вооружение правда почти такое же, но вот маневренность и скороподъёмность ни к чёрту не годятся.

— Да, проблема налицо, — протянул я, — но наша же авиапромышленность не сидит на попе ровно, какие-то усилия предпринимает.

— Ага, предпринимает, вот таких уродцев, как наши А7, клепает...

— Ты погоди, — остановил его я, — не надо, понимаешь, выплёскивать из корыта вместе с грязной водой и ребёнка. У истребителей свои задачи, у автожиров свои... но хотя я с тобой согласен, что ветка эта тупиковая, надо чистые вертолёты клепать, а не гибриды недоношенные...

— Вот и я про то, — мрачно согласился Толя, — но мы, конечно, будем воевать на том, на чём приказала партия и советский народ.

— А кстати, какое у нас сегодня число? — спросил вдруг я, зацепившись на небольшой камешек в своих воспоминаниях.

— 23 с утра было, — ответил Толик.

Пакт же Молотов-Риббентроп должен быть сегодня подписан, вспыхнуло у меня в мозгу, вслух же я это конечно высказать поостерёгся.

— А сегодняшние газеты где-нибудь можно почитать?

— Завтра, может, и подвезут, а так у нас только вчерашние есть, — и Толя вынул из планшета порядком уже потрёпанные Известия за 22 августа.

На первой странице, да и на всех последующих не было ничего похожего на знаменитое сообщение ТАСС 'К советско-германским отношениям', где анонсировался приезд в Москву Иохима фон Риббентропа для подписания сами понимаете какого пакта с Вячеславом Молотовым.

— А у нас же вроде бы какие-то переговоры с Германией должны проходить сейчас? — взволнованным голосом спросил я у Толика, а он простодушно ответил:

— Ты чё, перегрелся, когда мотор перебирал? Какие у нас переговоры с фашистами могут быть... с англичанами да, о чём-то пытаемся договориться второй месяц уже, а с фашистами только одни переговоры могут быть — о полной и безоговорочной капитуляции. Они ж фашисты.

Вот так вот, ошарашено подумал я, а история-то повернула, похоже, своё колесо совсем не в тут колею и не будет у нас никакого пакта Молотова-Риббентропа... и что же взамен? А хер его знает, товарищ майор, наверно ничего не будет, как уж там Лёва Троцкий говаривал в своё время — ни мира, ни войны, а армию распустить, вот это и будет... ну за исключением роспуска армии, конечно...

то есть налицо у нас будет... через месяц примерно, когда Польша развалится полностью... столкновение с вермахтом по всей длине наших границ от Литвы и до Карпат при отсутствии каких-либо предварительных договорённостей между нашими странами... ой чё будет, чё будет... страшно подумать... и зачем только там понадобились наши автожиры, это самое непонятное.

— Заправляемся до полного бака, — скомандовал тут Толик, — да и вылетать надо, а то до ночи не попадём в эту Читу.

Город Минск

Штерн не обманул и выделил для всех лётчиков и обслуживающего персонала нашей эскадрильи прекрасный штабной вагон, который прицепили в хвост состава с автожирами. В центре вагона было большое помещение со столом и стульями, сочетавшее в себе функции столовой и штаба, с одного края собственная кухня с двумя поварами, а с другого четыре обычных четырёхместных купе, маленьких и чистеньких.

— А сколько мы до Минска ехать-то будем? — спросил за обедом Толик.

— Примерно столько, сколько от Москвы сюда ехали плюс ещё одна ночь, — ответил Миль. — Неделю где-то.

— То есть если сегодня 24 августа, то на место мы попадём к 1 сентября? — уточнил я.

— В школу захотелось? — подколол меня Толик.

Что Первая мировая война должна начаться 1 сентября, я ему объяснять не стал, а подтвердил, что да, в школе давненько не был. А потом я заткнулся и погрузился в свои невесёлые мысли, что нами со всеми станется на этом переломе эпохи... Гитлер же поляков расшлёпать должен за месяц, стало быть не позднее 1 октября войска наши придут в соприкосновение, а никаких договорённостей у нас даже в проекте нет. Опять же — будем мы подавать руку угнетённым польскими панами братским белорусскому и украинскому народу или нет? Большой вопрос... И с Прибалтикой теперь что? Ведь её же немцы мигом захомутают и присоединят, как Австрию, а от Нарвы до Ленинграда сотня километров, четыре дневных пеших перехода, а на танках так и в два дня уложиться можно...

В этих тягостных раздумьях я немного выпал из текущей реальности, а когда вернулся туда, оказалось, что бойцы вовсю обсуждают достоинства нашего средства передвижения.

— Говорят, что в этом вагоне раньше Блюхер ездил, — высказался Толик, — а до него Тухачевский...

— Ага, а ещё до этого Троцкий, — предположил я, — ты бы поменьше болтал на эти скользкие темы-то...

— А я чего, я ничего, вагон хороший, удобный... а если совсем уже вглубь веков смотреть, то здесь мог и царь ездить.

— Брехня это, — отрезал я, — я был один раз в вагонах царского поезда в этой, как уж её... в Гатчине — там столовая занимала целый отдельный вагон, штабной вагон тоже на всю длину был, без купе, а еще отдельно вагон-кухня, спальня царя и 3-4 вагона для родственников и обслуги. Сделано всё по высшему разряду — сплошной морёный дуб и бархат, ручки позолоченные, а не латунные, как у нас...

— И когда ж ты сумел в Гатчине побывать? — озадачился Миль.

— Не помню, — хмуро ответил я и поспешил перевести тему в более безопасную нишу, — Михал Леонтьич, а что у нас будут за задачи в этом Минске, пояснили бы немножко?

— Поясняю, — отложил в сторону ложку Миль, — мы будем прикомандированы к одиннадцатой армии под командованием комдива Медведева.

— Никифора Васильича? — вылез со своим вопросом я.

— Точно, знаешь его?

— В санатории вместе лечились, в Гаграх.

— От чего лечились-то?

— От гастрита в основном.

— Ничего себе у тебя знакомства, — не выдержал Толик, — может ты и с товарищем Ворошиловым на короткой ноге знаком?

— Про Климент Ефремыча врать не буду, никогда его не видел, — ответил я, — а вот с Медведевым в соседних палатах лежали...

— И какой он из себя, этот Медведев? — видно было, что Толик спросил это чисто для галочки.

— Типичный красный командир, — быстро нашёлся я, — всего боится.

— Так по-твоему типичность красных командиров в их боязливости заключается что ли? — удивился Миль.

— Ну сами посудите, Михал-Леонтьич, — отвечал я, — время-то сейчас какое... шаг влево-вправо без вышестоящей команды чреват самыми непредвиденными вещами...

— Это верно, это верно... — пробормотал себе под нос Миль, и на этом наша беседа сама собой утихла.

Всё на свете когда-нибудь, да заканчивается, завершилась и эта наша бесконечная, как казалось, поездка по бескрайним горам и долам России-матушки. Москву мы проехали ночью, без остановки, чтобы не было соблазнов нарушать распорядок дня, я так думаю, и 31 августа, как и было обещано ранее, причалили к перрону станции под оригинальным названием Мачулищи. Как сказал нам суровый железнодорожник на станции, это место находилось немного южнее столицы Белоруссии. И здесь нам предстояло выгрузиться.

— Есть знатоки местной мовы? — спросил Толик. — Как переводятся эти Мачулищи на русский?

Вызвался отвечать один из наших лётчиков, Петей его звали.

— У меня родственники по материнской линии откуда-то отсюда, учили меня немного белорусскому в детстве, так что могу сказать, что название по-видимому произошло от такой хреновины 'мачыло', в ней раньше замачивали лён с коноплёй.

— А зачем замачивать эту коноплю? — спросил я.

— Бабка рассказывала, что для прорастания — там какие-то полезные вещества выделяются, если семена залить водой и оставить их на сутки, на двое...

— Так, — тут же зацепился за него Миль, — а ещё что про это место сказать можешь?

— Да ничего особенного тут нету, деревня деревней... когда-то совсем давно была вотчиной литовского какого-то князя, потом церковь на неё лапу наложила, церковь вон есть, католическая, живёт примерно 500 душ. А при советской власти церковь закрыли само собой, а сейчас решили аэродром, по всему видно, рядом построить — вот и всё, что я знаю.

Тут прибежал запыхавшийся вестовой и начал рулить разгрузкой машин, а нам предоставили целую газовскую полуторку, дабы доставить в расположение части, 184-го истребительного авиационного полка. Мы и прибыли в расположение буквально через десять минут, тут всё недалеко было. А в воротах части нас ждал сюрприз — там стояла девушка Варвара и приветливо махала нам ручкой.

— Привет-привет, — первым обрадовался ей я, — ты тут какими судьбами?

— И вам всем не хворать, — весело отвечала она, — командировали меня сюда, чтоб хозяйственными делами части занялась.

— Это здорово, — сказал наконец своё слово старший из нас по фамилии Миль, — тогда показывай, что тут из хозяйства нашим будет.

Варя (фамилия у неё, кстати, была самая простая и самая распространённая — Кузнецова) повернулась и проводила нас до казармы, где нам и было отведено место в дальнем левом углу.

— А ты тоже тут что ли жить будешь? — спросил я у неё.

— Нет, конечно, меня в семейное общежитие определили, это вон там, — и она махнула рукой направо.

— Мне тут нравится, — сказал я, оглядев предоставленное помещение, — а пищу где нам принимать предстоит?

— Это рядом, вон то здание, откуда дым идёт, — и она показала в окно. — Аэродром тоже совсем неподалёку, туда уже завезли с десяток ишачков, наши А-седьмые вон в тот ангар должны определить.

Вечером, когда суета с переездом и обустройством спала, я вытащил Варвару погулять по окрестностям.

— Здесь в селе даже кинотеатр есть, — с гордостью сказала она, — новое кино вот только что завезли, 'Трактористы' называется.

— Это где три танкиста выпили по триста? — не удержался я от подколки.

— Не знаю, — с некоторым замешательством ответила она, — не смотрела, только там вроде трактористы, а не танкисты действуют.

— Ну так давай сходим и узнаем, — с ходу предложил я, а она не отказалась.

Кинотеатр тут, как я и предполагал, за неимением отдельного здания расположили в той самой католической церкви, про которую с утра говорил Петро. Кинопроектор расположили на кафедре, с которой раньше читали свои проповеди ксендзы, а экран повесили напротив, на мозаичные окна с изображением Страшного суда. Очень оригинально. Ну а ряды стульев между этими двумя точками расположили, примерно сотня зрителей вполне умещались. Мы с Варей сели где-то в средних рядах с краю, привычка у меня такая — в местах большого скопления народу размещаться поближе к пунктам эвакуации.

'В эту ночь решили самураи перейти границу у реки' — запел Николай Крючков на фоне титров Мосфильма.

— Ой, это прямо про тебя снято, — прошептала Варвара через десяток минут после старта картины, — ты же тоже самураев на Дальнем Востоке бил, как этот Клим.

— Да, похоже, — согласился я, — только я не танкистом, а лётчиком был. А ты, выходит, получаешься Марьяной.

На нас зашикали сбоку, мол мешаете наслаждаться искусством, мы и замолчали. Когда уже всё закончилось, Клим с Марьяной благополучно сочетались браком, а председатель колхоза благополучно последний раз пошутил про бодающегося комара, мы вышли на тёмную уже почти улицу, и Варя спросила:

— И как там самураи на Дальнем Востоке?

— Маленькие, узкоглазые и упёртые, как эти... как ослики — их тоже очень трудно переубедить в чём-то...

— Поподробнее рассказал бы, тебе же есть про что рассказывать, верно? — попросила она.

Я пожал плечами и выдал историю со сбитым Хироси Мифунэ, после чего Варя задумалась.

— Что, так прямо и распорол себе живот?

— Так прямо и распорол... на моих глазах практически.

— Это страшно наверно было?

— Ну да, страшновато, но на войне всякое случается, надо привыкать, — со вздохом отвечал я. — Ты лучше расскажи, что у вас на заводе нового случилось?

— Да ничего почти и не случилось с тех пор, как вы с Милем отъехали... Камов сделал опытный образец новой модели какой-то...

— Ну-ка, ну-ка, — заинтересовался я, — и что за модель?

— Винт у неё только один, сверху, но большой, метров шесть в диаметре.

— И чего, уже полетела это модель-то?

— Да, первый полёт был, но неудачный, подпрыгнула на десяток метров и тут же назад плюхнулась. Будем доводить...

— Да, вспомнил, что хотел спросить — а что про твоего Афанасия слышно?

— Во-первых, он не мой, — зло отрезала она (странно, подумал я, до этого был твой), — а во-вторых, ничего не слышно, пропал он с концами и всё тут.

— Ну и славно, — резюмировал я, — вот наши казармы, — и я сделал попытку поцеловать её в губы, а она не стала уворачиваться.

— Спасибо тебе, Веничка, — сказала она чуть позднее.

— За что спасибо-то?? — недоумённо переспросил я.

— За всё спасибо. А сейчас давай по своим казармам, время позднее.

Ну по казармам, значит по казармам, не стал спорить я, проводил её до места, вернулся к своему месту обитания, переждал массу скабрезных шуточек и завалился спать. А проснулся от того, что где-то совсем неподалёку взорвалось что-то очень серьёзное...

Я подскочил на своей койке мгновенно, подпрыгнули и все остальные.

— Нас бомбят? — спросил я в воздух, а ответил мне вбежавший в нашу казарму боец с окровавленной физиономией:

— Боевая тревога, подъём, всем по своим местам!

— Знать бы ещё, где у нас боевые места, — ворчал Толик, быстро, впрочем, одеваясь.

В это время ухнуло совсем рядом с нами, здание вздрогнуло, но устояло на месте, посыпались только стёкла. Мы не сговариваясь всей толпой ломанулись вон отсюда.

— Слушай мою команду, — закричал Миль, как самый старший среди нас, — рассредоточиться и по одному двигаться к нашему ангару.

Кисло пахло пороховыми газами, местные полуодетые бойцы метались в разные стороны и было такое ощущение, что орали все и одновременно. Мы с Толиком решили держаться друг друга и довольно решительно продвигались к нашему ангару. После того сильного взрыва, который выбил стёкла в казарме, наступило некоторое затишье.

— А что случилось-то, как думаешь? — спросил меня между делом Толя, — немцы напали что ли?

— Вряд ли немцы, у нас же общей границы с ними нету, — немного подумав, отвечал я, — скорее всего поляки. Или литовцы, но это совсем уж маловероятно.

А вот и наш ангар, целый и невредимый, вслед за нами тут собрались и все остальные лётчики нашей эскадрильи. А следом и представитель штаба прибежал, сообщив нам следующее:

— Все по машинам, немедленный взлёт, перебазируетесь под Бобруйск, аэродром расположен на юго-западе от города. От воздушных боёв уклоняться, если это невозможно, принимать бой. Границу не пересекать ни в коем случае, на провокации не поддаваться. Всё ясно?

— Так точно, — ответил за всех Миль, а потом добавил, — а кто на нас напал-то, товарищ лейтенант?

— Ориентировочно это поляки, эскадрилья Лосей отбомбилась... детали сейчас выясняет вышестоящее командование. Больше ничего не могу сказать.

— Они там в Польше что, совсем ё...у дались? — сказал себе под нос Толик, но лейтенант услышал.

— Разговорчики в строю! — грозно выкрикнул он, — выполняйте приказ, а всё, что сверху этого, узнаете в Бобруйске.

— Слушай, — сказал я Толику, крутя винт, — а Варю-то мы чего, здесь бросим?

— Сколько она весит? — задал мне он вопрос вместо ответа.

— Ну не знаю, — даже растерялся я, — килограмм 50, может 55.

— К себе в кабину если её закинешь, то перегруз небольшой будет, должны долететь.

И я тут же помчался искать подругу... и сразу же почти нашёл её — она сидела на каком-то тючке рядом с общежитием, целая и здоровая, но с остекленевшим взглядом, упёртым куда-то в горизонт, где занималась заря нового дня.

— Подъём, дорогая, — крикнул я ей, — быстро делаем отсюда ноги, пока целые.

— У меня там вещи остались, — сделала она попытку вырваться из моих рук.

— Некогда, — жёстко пресёк я её поползновения, — вещи дело наживное, жизнь дороже.

И я в быстром темпе потащил её к нашему ангару.

— Вот, — продемонстрировал я Варвару Толику, — привёл.

— Давайте в кабину в быстром темпе, все уже вылетели, мы последние.

В задней кабине, конечно, было тесновато вдвоём, но ничего, разместились. И автожир наш, хоть и с натугой, но взлетел после стометрового разгона. Толик заложил крутой вираж над аэродромом, я в это время напряжённо наблюдал за горизонтом, не появится ли откуда новая угроза, но нет — вроде обошлось. А когда полёт выровнялся, я немного успокоился и спросил у Вари:

— Москва-то с птичьего полёта как выглядит? Рассказала бы...

— А то ты сам не знаешь — вы же с Анатолием рядом с нами тогда летели.

— Да мне не до этого было, я вас в прицел высматривал...

Но ничего более про тогдашний полёт мне разузнать не удалось, потому что в переговорной трубке раздался истошный крик Толика:

— Истребители на хвосте, ты куда там смотришь??

Я спохватился и быстренько смерил оком пространство позади нашего А-седьмого... и точно, максимум в километре-полутора от нас висели две чёрные точки, весьма быстро увеличивающиеся в размерах.

— Командир, снижайся как можно ниже! — заорал я в ответ, — у них скорость больше, так мы от них не уйдём!

— Понял, иду вниз, — ответила мне трубка, и самолёт резко клюнул носом вниз, так что уши сразу заложило.

— А кто это за нами летит? — поинтересовалась из своего угла Варя.

— Поляки скорее всего, но это не очень важно, — нервно ответил я, оценивая расстояние до этих истребителей и возможность их отпугивания своим пулемётиком.

— А почему неважно? — продолжила тем не менее она.

— Слушай, помолчи немного, — не выдержал я, — а то убьют нас обоих невзначай.

А сам дал длинную очередь в сторону преследователей, промазал конечно. А мы тем временем снизились весьма значительно, верхушки деревьев замелькали буквально в десятке метров под нами.

— Толя, — крикнул я в переговорник, — так сильно не надо снижаться, за ветки можем зацепиться.

— Понял, — прокаркала трубка, и мы чуть поднялись.

Истребители проскочили над нами (я успел краем глаза оценить их силуэты и понял, что это польские 'Караси', слабенькие машинки, в реальной-то истории почти все их посбивали 109-е Мессеры за первую неделю войны, но скорость у них всё равно выше нашей была. И пулемёт в задней полусфере у них тоже имелся, что не радовало.

— Толик, — заорал я в трубку, — впереди на одиннадцать часов лесная просека, а за ней ровная площадка и навес с краю, сверху брёвна, не пробьют. Можно попробовать там сесть и быстро затолкать машину под крышу.

— Хорошая идея, — одобрил мои слова Толя, — иду на посадку, держитесь.

Через пять минут мы уже сделали всё, что задумали и все вместе выглядывали из-под навеса (оказавшегося сеновалом) на рыскавших в небе Карасей.

— Чего они к нам прицепились? — задала такой простой вопрос Варя.

— Приказ поди у них такой, — рассудительно ответил Толик, — сбивать все воздушные цели. Вот они и выполняют его, как могут. У меня другой вопрос — они там в Польше что, коллективно все с дуба рухнули? Зачем они на нас напали — у нас же договор о ненападении имеется.

— Ага, есть такой, — со вздохом подтвердил я, — в 32 году по-моему подписан. Только кто же в наши смутные времена старые договора соблюдает. У меня тоже вопросик имеется — у поляков же с немцами тёрки серьёзные в последнее время были, из-за Данцига и дороги вдоль моря вроде бы... и война должна была бы по идее между ними возникнуть сначала, а тут вон оно чего...

— Значит договорились они насчёт Данцига, — мрачно сплюнул Толя, — и совместно теперь на нас навалятся, что не есть здорово...

— Ну пока-то совместных действий мы не наблюдали, — попытался успокоить его я, — а отдельно сама по себе Польша большой угрозы не представляет.

— Как не представляет, — продолжил Толя, — у них численность только регулярной армии полмиллиона, а кроме этого 900 танков, 4 тыщи орудий и полтыщи кажется самолетов, так нам на курсах говорили. Совсем немало.

— Это так, — отвечал я, — но из этих 900 танков больше половины обычные танкетки с противопульным бронированием, а из остальных половина скорее всего в нерабочем состоянии. Тогда как у нас только в Белоруссии пара тысяч работоспособных танков точно имеется.

— И откуда ж ты это знаешь? — хмуро спросил Толик.

— В лагере сидел с одним крупным военачальником из этих мест, — произнёс я свою универсальную отмазку.

— И боеготовых самолётов у нас много больше, чем у них должно быть, — продолжил я.

— Что-то я не наблюдаю наших боеготовых истребителей, — хмуро отвечал мне Толя, — только польские Караси и летают. Однако улетели они кажется, можно продолжать наш путь в Бобруйск.

Небо действительно полностью очистилось, и я помог Толе вытолкать наш А-седьмой из-под крыши.

— Ой, а тут сбоку струйка какая-то бежит, — сказала нам в спины Варя.

— Где? — сразу откликнулся Анатолий.

Девушка ткнула пальцем в район правого крыла — там и точно сочилось что-то, причём очень весело.

— Вот чёрт, — выругался пилот, — они наш бензобак зацепили, надо срочно заделывать пробоину, а то горючки совсем не останется.

Но пока мы искали, чем же можно залепить эту дыру, струйка сама собой иссякла.

— Всё, писец котёнку, — мрачно сказал уже я, — нет у нас больше горючки, а это значит что?

— Что пешкодралом двигать придётся, — так же мрачно отвечал Толя, — давай по карте что ли посмотрим, что тут рядом и сколько нам до Бобруйска осталось.

— Тээк, — сказал я, разворачивая на коленке пятисотку, — всего от Минска до Бобруйска 120 километров, мы одолели примерно 40-45, так что осталось всего ничего, 80... Дружный мы миновали, сейчас справа по ходу движения у нас должны быть Марьина горка, а потом Талька и Осиповичи.

— А за Бобруйском там чего следует?

— Эта же дорога ведёт на Гомель, — перелистнул я карту, — а потом будет развилка, на юг Чернигов, на восток Брянск.

— Однако 80 вёрст это немало, — внесла своё мнение Варвара, — это 3 дневных перехода кажется.

— Не всё так плохо, может подручные средства по дороге какие-то поймаем, — сказал Толя, — нам для начала в эту Марьину горку попасть надо, там наверняка что-то прояснится.

Мы затолкали наш самолётик обратно в этот загон и забросали на всякий случай ветками, тут неподалёку их целая куча была навалена. А затем двинулись направо, там согласно карте должна пролегать столбовая дорога Минск-Гомель, там же и Марина горка где-то притаилась. Идти оказалось не так, чтобы очень далеко, но и не два шага, через полчаса показались серые деревянные строения, а затем и соответствующая табличка сбоку от дороги. Народу ни души нам не встретилось, как будто вымерло всё.

— Сельсовет в центре должен быть, прямо туда и направимся, — решительно сказал Толя.

— Не нравится мне, что народу никого нет, сентябрь же, сельхозработы в самом разгаре должны быть, — добавил я, — сейчас всё и узнаем о текущем моменте.

Так и дошли мы до центральной площади этой Горки (оказавшейся весьма немаленькой по размеру) в полном одиночестве, здесь и точно оказалось здание с вывеской 'Сельсовет', входные двери в которое были расхлебянены, а в воздухе летали какие-то бумажки.

— Гм, — сказал я, — очень похоже, что все разбежались по кустам.

— В любом случае надо это проверить, — отвечал Толя, решительно шагнув внутрь дома.

Мы вслед за ним зашли — было тут темно и пустынно, пахло какой-то химией. Последовательно открыли несколько незапертых дверей, никого, и только в последней по счету комнате за столом оказалась молоденькая девчушка с испуганными глазами.

— Что здесь вообще происходит? — грозно спросил Анатолий, — где руководство?

— Уси убиглы, дзядзенька, — слезливо ответил она, — как про поляков объявилы, так и убиглы...

— Давай по порядку, — попытался внести упорядоченность в этот хаос я, — кто объявил про поляков и что именно?

Сбивчиво, но очень быстро девчушка рассказала о сообщении Молотова по радио, что мол поляки вероломно нарушили договор о ненападении и вторглись на территорию СССР, враг мол будет разбит и победа мол будет за нами.

— После этого... а еще после звонка из Минска, что его заняли, все и разбежались...

— Стоп-стоп, — скомандовал Толик, — раз звонок был, это значит, что у вас тут телефон где-то есть?

— Есть, — подтвердила девушка, — в кабинете председателя стоит.

— Тогда пошли звонить — телефонный справочник-то у вас тут есть?

— Есть конечно, — и она вытащила из стола потрёпанную тоненькую брошюрку.

— Тебя как звать-то? — спросила у неё Варя.

— Лидой, — ответила та, — да, а вы кто такие и как сюда попали? — спохватилась наконец она.

— Лётчики мы, — за всех сказал я, — перебазировались на аэродром в Бобруйске, а по дороге нас поляки подбили. Теперь пешком в этот Бобруйск следуем.

— Ясно, — сказала Лида, открывая дверь в комнату с табличкой 'Председатель сельсовета Гончар М.Д.', — вон телефон на столике в углу.

— Куда будем звонить? — спросил Толя, отбирая у неё справочник.

— В Минск, я думаю, бесполезно, — ответил ему я, — сразу в Бобруйск.

— Это-то понятно, а поконкретнее? Вот тут есть телефоны бобруйского горкома, туда что ли звякнуть?

— Правильно, там народ в курсе должен быть, что за чертовщина вокруг творится. В приёмную первого секретаря, а не получится, то по списку следующие номера наберём.

Повезло нам на четвёртом по счёту телефоне — это оказался общий отдел горкома.

— Красные горки беспокоят, — сказал Толик, — отделенный командир Панин. Нам необходимо добраться до Бобруйска, поможете?

В трубке некоторое время царило полное молчание, потом раздалось невнятное кваканье и короткие гудки.

— И что там тебе сказали? — спросил я у Толи, сгорая от нетерпения.

— Сказали, чтоб обращался в свою часть, а им некогда, — раздражённо ответил тот. — А как мы до своей части, интересно, дозвонимся, если вообще непонятно, где она и есть ли вообще сейчас...

И в это время послышался отдалённый гул моторов, оттуда же, откуда мы только что пришли.

— По-моему кто-то едет, — обрадованно сказала Варя, — вот они-то нам точно расскажут что-то новое.

И она дёрнулась к выходу, но Толик поймал её за локоть.

— Варвара, ты это... не торопись поперёд батьки в пекло, сначала надо бы выяснить кто там едет, куда и зачем, а уж потом кидаться к ним с вопросами.

— На поляков намекаешь? — спросил я у него. — От границы досюда километров 80, думаешь они за день такое расстояние преодолеют?

— Мало ли что я там думаю, — откликнулся Толя, — главное же результат, а он не в нашу пользу. Пошли спрячемся за сельсоветом и посмотрим, кто к нам прибыл. Лида, ты с нами или как?

Лида согласилась, и мы все вчетвером быстренько покинули негостеприимное здание сельсовета через чёрный ход, был тут и такой, выходил прямиком к лесу, через огород с картошкой только надо было перебраться. Тут же стоял сарай с сеновалом на втором этаже, мы туда и забрались — через слуховое окошко хорошо просматривалась дорога на протяжении пары сотен метров.

— Точно не наши, — огласил результат своего наблюдения Толя, — фуражки квадратные. И мотоциклов я таких в нашей армии не видел.

— Конфедератки они называются, — уточнил его слова я, — фуражки такие. Называются так, потому что первыми их надели шляхтичи из конфедерации какой-то польской. А мотоциклы Соколами называются, барахло полное — бензин жрут, как подорванные, тяжелые и ломаются постоянно.

По лицу Толика было видно, что он хотел спросить про источник моих знаний, но не успел, потому что колонна из десятка мотоциклов и замыкающего грузовика остановилась у входа в сельсовет. Первое, что сделали спешившиеся поляки, это сорвали красный флаг и наскоро прикрепили свой, бело-красный. А следом часть народу зашла в правление, а остальные отправились по деревне непонятно зачем. Вооружены они были все поголовно винтовками, очень похожими на наши мосинки.

— А я помню таких же вот поляков, в этих же квадратных шапках, — вдруг призналась Лида, — мне три года было, когда они в наше село заходили.

— Это в 20-м году что ли? — спросил Толик. — Ну и чего тогда было, рассказывай уж, раз начала.

— Всех кур зарезали и себе забрали, из нашего дома корову угнали. А еще застрелили двоих, они не хотели своих кур отдавать. И в церкви нагадили.

— Долго они в тот раз здесь простояли-то? — спросил я.

— Не, пару дней всего, потом наши пришли от Бобруйска и отогнали их. Наши не сильно лучше себя вели, но хотя бы никого не стреляли.

— Ну и что дальше будем делать, командир? — спросил я у Толика.

— Надо в лес уходить, их тут два десятка, а не справимся мы с ними никак, — философски заметил тот. — Подождать только надо, может, они сами отсюда свалят...

Некоторое время прошло в молчании, на площади ничего не происходило. А через четверть примерно часа вернулись те солдаты, что пошли по домам, они вели с десяток крестьян. Их выстроили перед сельсоветом, а потом главный, видимо, из прибывших громко зачитал какую-то бумагу. На польском.

— Лида, ты польский наверняка понимаешь, переведи, что он там болтает, — попросил Толик.

— Я не всё разобрала, — призналась она, — но общий смысл такой, что власть в деревне переходит к польским властям, вводится комендантский час с 9 вечера до 9 утра, жители обязаны обеспечить стоящих на постое продуктами... а, ещё он предложил желающим перейти на сторону новых властей выйти вперёд на два шага — из них вроде будет сформировано новое руководство.

— Так, двое вышли, — сказал Анатолий, — ты их знаешь?

— Конечно, деревня же, тут каждый на виду, — отвечала Лида, — тот, что слева, это Олесь Приходько, агрономом у нас числился, а справа Василь Головко, зажиточный крестьянин был раньше, а в раскулачивание сумел увернуться, мутный он какой-то всегда был.

— Ясно, — хмуро ответил Толик, — ну а нам надо идти... Лида, тут поблизости ещё какой-нибудь деревни нет, поменьше? Ну чтобы нам переночевать там...

Но Лида ничего не успела ответить, потому что доска, на которой сидел я, вдруг с шумом и треском сломалась, и я провалился на первый этаж сарая. С шумом и грохотом, ладно ещё, что ничего не сломал. Толик мигом оказался рядом со мной, убедился, что со мной всё в порядке, и тут же громко скомандовал:

— Отступаем! Они тут будут через двадцать секунд.

И точно, с площади слышались крики и даже один раз в воздух выстрелили эти ребята, а мы тем временем все четверо выбрались через дыру в сарае на задворки и припустили к лесу, до него буквально пара десятков метров тут было. Нам в спину несколько раз выстрелили, но конечно не попали.

— Остаётся только надеяться, что у них собачек нету, — сказал я, отдышавшись на опушке леса.

— Накаркал, — зло ответил мне Толик, потому что где-то вдали послышался собачий лай.

— Да не, дяденьки, — быстро рассеяла его подозрения Лида, — это местные собачки лают, Жучка и Тузик, я их по голосам узнала.

— Как думаешь, погоню они за нами организуют? — спросил я Толю.

— Вряд ли, слишком мало их, но от греха надо бы нам отойти подальше. Лида, так чего там с маленькой деревней-то?

— Вон там, — помахала она рукой направо, — Марьино, а налево Михайлово, до обеих по три версты примерно.

— Мне Марьино больше нравится, — честно признался Толик, — идём туда — возражений нет?

— Никак нет, тщ командир, — доложил ему я, — Лида, ты с нами или как?

— Куда ж я от своего дома-то пойду? — удивилась она, — а вы возьмите вот, пригодится.

И она отдала нам узелок, который оказывается с собой всё это время таскала. Толик развернул его, там была краюха хлеба и несколько варёных картофелин.

— Спасибо, Лидочка, не поминай нас лихом, ладно? Мы ещё вернёмся и выкинем этих клятых ляхов к чёртовой матери.

— Договорились, не буду поминать вас ляхом, — на голубом глазу ответила она, и я не сразу понял, что это шутка такая.

А когда понял, засмеялся, а за мной все остальные, а потом командир обнял и как-то не по-советски перекрестил Лидочку, после чего она пошла кружным путем обратно в свои Марьины горки, а мы двинулись в противоположном направлении в неведомое Марьино, но уже без горок.

— Что-то они слишком быстро от границы досюда добежали, — высказал я через пять минут Толику мучавший меня вопрос. — 80 вёрст это даже для танков за полсуток много...

— Может десант какой высадили? — предположил Толя, — тогда быстрее получилось бы.

— И второй вопрос — если они до Бобруйска почитай за день добежали, то где они через неделю будут?

— Отставить разговорчики, — недовольно ответил он, — в Варшаве они через неделю будут, сдерживать превосходящие атаки Красной армии, понял?

— Так точно, тщ начальник, — приложил руку к пилотке я, — разрешите получить взыскание?

— Вольно, боец. Обойдёмся пока устным внушением, а лучше у Вари спросим — вот ты, как посторонний для армии человек, скажи, что ты обо всём этом думаешь?

— О чём? — уточнила она.

— Ну о сегодняшних событиях — что мы неправильно сделали, например, так что поляки как хозяева в Марьиных горках распоряжаются, а мы как крысы по лесам прячемся?

— Ну ты и спросил, — задумчиво ответила Варя, — что я тебе, начальник генерального штаба?

— Начальник далеко, а поляки вот они, в соседней деревне, так что давай высказывай своё мнение, вдруг пригодится...

— Я даже не знаю, — растерялась Варя, — с чего начать...

— Начни с того, что лучше знаешь, с тех же автожиров, — посоветовал ей Толя.

— А что автожиры... — задумалась она, — ну летают, хотя и медленно... тут дело немного в другом.

— И в чём же?

— Если наверху понимали, к чему дело идёт, надо ж было рассредоточиться как-то, убрать может быть самолёты от границы подальше — а то вон ведь что, раздолбали их на земле.

— А если не понимали? — спросил уже я.

— Про этот вариант я даже говорить не хочу, — отрезала Варя.

— И правильно делаешь, — поддержал её Толя, — а тебе, Сокольников, второе предупреждение. Третье будет последним.

— И что самое удивительное, наших войск нигде не видно... — тем не менее продолжил я, — а мы ведь от Минска порядочно отмотали, но ни одного нашего военного я не видел. И самолётов, кроме нашего, тоже.

И тут в небе зашумело — мы дружно задрали головы вверх, там из-за горизонта с востока показалась целая эскадрилья. Когда они поближе подлетели, оказалось, что это И-16, с красными звёздами на крыльях.

— Ну вот смотри, — подколол меня Толя, — самолёты есть, и даже приличное количество.

— Беру свои слова обратно, — весело ответил я, — теперь сухопутных бойцов бы обнаружить, совсем хорошо бы стало.

Но вплоть до деревни Марьино (два десятка бревенчатых домиков на краю мрачного болота) нам больше никто не встретился. В деревне же первым, кого мы увидели, был древний бородатый старик, стоявший с вилами на краю своего огороженного участка.

— Здравствуй, отец, — поприветствовал его Толя, — подобру ли, поздорову?

— Добры дзень, панове, — степенно ответил он. — Вы хто такия будзете?

— Бойцы Красной армии, не видишь что ли? Пробираемся к своей части.

— И девка тоже боец?

Варвара покраснела и ответила в том духе, что она прикомандирована к нашей части.

— Как у вас в деревне, спокойно? — продолжил Толя.

— А што ей зробитца? Усё спакойна.

— Мы у вас тут перекантуемся до ночи, — вступил в разговор я, — а потом дальше пойдём, ладно?

— Ладна, — легко согласился старик, — праходзице у дом. Меня Михасем звать.

— Слышал, что в Марьиной горке творится? — спросил у него Толик уже в доме.

— Не.

— Поляки её заняли, флаг на правлении свой подняли, набирают желающих в полицаи.

— Як же червоны войска дапусцили такое? — спросил старик.

— Временные трудности, — быстро ответил я, — сейчас соберемся с силами и вышибем ляхов обратно через границу.

— Ну-ну, — усмехнулся Михась, — бадалася цяля с дубом...

— Что такое цяля? — спросил у меня Толя.

— Судя по всему телёнок, — ответил ему я, а старику сказал, — цяля-то может и не справится с дубом, но танк вполне...

— И деж ваши танки?

— Скоро будут, — пообещал Толик.

Михась выставил на стол две миски, одну с картошкой, вторую с солеными огурцами и помидорами, порезал краюху домашнего хлеба. Потом немного подумал и добавил четверть мутного самогона.

— Немного можно, — разрешил командир.

Разлили самогон по стопкам, я произнёс здравицу хозяину этого гостеприимного дома, выпили... классная штука оказалась, только крепковата, все 50 градусов. Варя сморщилась, но выпила до конца.