Не помня себя, Маша бросилась на пристань. Лейтенант Шмидт с подхваченным с палубы букетом кинулся ей навстречу. Они обнялись на сходнях, не слыша возникшего ревущего взрыва оваций. Толпа заходилась в восторге:

— Браво, русо! Белла русо амати!

— Так почему вас так встречали?

— Если бы я, Маша, потопил японский броненосец, итальянцы бы мне только вежливо похлопали. Но я потопил австрийский, и итальянцы теперь готовы на руках меня носить. В Италии не забыли Лиссу, когда австрийцы уничтожили у них два броненосца. Считают, что мы теперь отомстили за них.

— Никто бедных австрийцев не любит, даже их союзники.

— Так ведь не только у нас "австрийская дружба" крылатым выражением стала. Как там у Козьмы Пруткова: "Кто мне друг, тот друг мне вечно, все родные сердцу близки. Всем союзникам служу я по-австрийски, по-австрийски".

— Всё равно, жалко мне этих австрийцев. Сколько их погибло ни за что.

— Из-за своего командира. Поставил свой корабль в один боевой порядок с японцами, вот и поплатился. Хотя, конечно, лучше бы я в японцев попал... Жалко, действительно, австрийцев.

Шмидт и Маша обедали в лучшем ресторане Бари. Разумеется, за счет заведения. Они были знамениты и купались в лучах славы. Мужественный командир корабля, который прорвался через японскую эскадру, потопив по дороге подвернувшегося австрийца, и его прекрасная возлюбленная, которой судьба уготовила внезапную встречу с ее вернувшимся из боя героем. Какая газета обойдет такую тему? Петр Шмидт и Мария Григорович стали европейскими знаменитостями. Итальянская и французская пресса восхищалась историей их любви. Русские газеты то хвалили изо всех сил, то выискивали в биографии "престарелого лейтенанта" сомнительные факты, которые тут же подхватывали австрийские и германские издания, усердно обличая командира "миноносца-убийцы" как опасного психопата, готового ради извращенного удовольствия пустить на дно любое встреченное судно. Англичане же рисовали образ Шмидта как романтического злодея; пирата, скрывающего истинный образ под маской добропорядочного моряка, подобно тому, как он замаскировал свой смертоносный корабль под мирную рыбачью шхуну.

Газетная шумиха, во всяком случае, помогла Шмидту избежать ограничения свободы, которое угрожало ему как интернированному комбатанту. Именно на этом настаивал британский консул, а австро-венгерский вообще требовал выдачи виновника гибели "Будапешта" и предания его австрийскому суду. Итальянские власти, не любившие раздражать население без лишней необходимости, понимали, что арест популярного русского лейтенанта не добавит им симпатий. Поэтому, вспомнив, что Шмидт официально до сих пор числится в составе миротворческого Критского корпуса, объявили, что он не может быть интернирован и имеет право свободного проживания в Италии. По факту потопления "Будапешта" было объявлено о созыве в Гааге международной следственной комиссии, наподобие той, что расследовала прошлогодний инцидент в Северном море, когда корабли эскадры Рожественского потопили английское рыбачье судно. Для лейтенанта Шмидта всё ограничилось взятием письменных показаний. Помогла полученная известность Шмидту и в отношениях с Машей Григорович. Ее маменька согласилась не препятствовать встречам старшей дочери со Шмидтом. Более того, ее знакомство старшей дочери с таким общепризнанным героем тешило самолюбие maman. Мария Николаевна не верила, что такой роман может завершиться чем-то серьезным. Своим зятем Петра Петровича она никак не представляла, но иметь такого приятного знакомого, о котором говорят в обществе, — почему бы нет.

— А кто, Петя, был тот усатый господин, с которым вы на улице разговаривали?

— Отфиновский, жандармский ротмистр. Не могу сказать, что у нас хорошие отношения, но он почему-то старается всячески устроить мою судьбу. Предлагал продолжить службу здесь, в Италии.

— Как интересно!

— Это как сказать... Итальянцы сейчас достраивают в Венеции свой последний броненосный крейсер типа "Гарибальди". Такие корабли они на продажу в основном делали. Испании один продали, Аргентине — четыре крейсера, Японии — два. Ну и три решили себе оставить. Только вот последний, "Франческо Феруччо", никак в строй ввести не могут, хоть и заложили семь лет назад. За такое время он устареть успел, самим итальянцам стал не нужен. А тут как раз Греция забеспокоилась, что турки старый свой "Мессудие" в сильный броненосный крейсер переделали. И решили для паритета сами броненосный крейсер купить. Не знаю, правда, откуда у Греции деньги нашлись на такой корабль. Впрочем, тип "Гарибальди" среди броненосных крейсеров считается самым дешевым. Короче, Отфимовский мне сказал, что дело уже решено. Команду готовят, чтобы начать осваивать корабль, пусть он пока в Венеции на доделке стоит. Своих морских офицеров с квалификацией в Греции мало, приглашают русских. Вот меня попросили быть старшим офицером.

— Замечательно! — пропела Маша и мечтательно закрыла глаза. — Упрошу маменьку, поедем в Венецию. Или одна туда к вам поеду!

— Что же, Венеция интересный город. Только я от этого предложения отказался.

— Почему? — разочарованно спросила Маша.

— Не хочу сидеть несколько месяцев на недостроенном корабле, когда война идет. Вот Руднева после Варяга" назначили на только заложенный "Андрей Первозванный". На этом вся его боевая карьера и закончилась. А нынче, слышал, герой Чемульпо вообще в полной отставке за то, что не мешал своим матросам ходить на митинги...

— Так куда вы теперь?

— Во Францию, в Ля-Сейн. Это рядом с Тулоном.

— Что же, можно и нам на Лазурный берег съездить. Будем жить по соседству.

— Не задержусь я во Франции, Маша! Французы в Ля-Сейне по нашему заказу миноносцы построили. Один из них под мое командование передают. Поскольку Россия сейчас воюющая страна, то в нейтральной Франции миноносцы строили под видом быстроходных яхт, понятно — без вооружения. Теперь их надо провести мимо японцев. Надеюсь, скоро буду уже в России.

— А вы так хотите туда?

— Конечно! Обидно быть оторванным от России, когда жизнь там забила, наконец, могучим ключом! Посмотри газеты — что у нас сейчас творится после манифеста! Дни свободы! Только никак нельзя ослаблять напора, позволить мрачному прошлому вернуться. Надо идти дальше, идти вперед — к новой светлой жизни...

— Петя! Вы же боевой офицер! Как вы можете такое говорить? Не дни свободы, а дни позора! Харбин взят, Владивосток отрезан, армия бежит перед японцами уже почти до Байкала. А уж что внутри России происходит!

— Происходит революция. И армия бежит лишь потому, что не прониклась еще революционным духом. Вот во Франции во время Великой революции старая королевская армия тоже вначале отступала и отступала. А потом, когда армия стала революционной, французы всех победили, завоевали всю Европу.

— Так вы, Петр Петрович, в Наполеоны метите?

Шмидт невесело покачал головой:

— Наполеон, Маша, умел повести за собой миллионы людей. Я тоже могу, я знаю, увлечь за собой. Но Бонапарт был политик, вся жизнь которого была глухая, упорная, тяжелая борьба. А я не вынослив, а потому могу лишь сгореть, как вспышка, осветить на короткое время дорогу другим, но сам быстро погасну. И сознание этого приносит мне много страдания.

* * *

Черногорская экспедиция, казавшаяся адмиралу Уриу легкой прогулкой перед походом на Балтику, завершилась полным фиаско. Его эскадра и так лишилась на Крите одного из четырех крейсеров, надолго выведенного из строя. А у Антивари были, вдобавок, потеряны два истребителя — невыгодный размен за пущенные на дно русскую канонерку и миноносец.

После памятной ночной перестрелки с австрийцами Уриу отошел, на всякий случай, на юг и курсировал у берегов Албании, ожидая, не появятся ли на горизонте броненосный флот Австро-Венгрии, жаждущий отмщения. Наконец отправленный на север разведать обстановку "Икебоно" вернулся и сообщил о встрече с дозорным австро-венгерским судном. Австрийцы полностью сняли с японцев подозрения по инциденту с "Будапештом", поскольку точно установили виновника его потопления. Рядом с местом гибели броненосца выловили выстреленную, но неразорвавшуюся торпеду, оказавшуюся после исследования русской. Как дали понять австрийцы капитан-лейтенанту Суга, они не будут препятствовать японцам в их действиях против Черногории.

В тот же день Уриу вернулся к Антивари. Посланный в гавань "Икебоно" установил, что дымовая труба и мачты, торчавшие над водой в южной части бухты, принадлежат затонувшей на мелководье русской канонерке. Других значительных судов в порту обнаружено не было. В гавани по дестроеру открыли огонь несколько легких орудий, по-видимому, снятые русскими с потопленный канонерки. Укрытые за каменными брустверами кинжальные батареи делали высадку в гавани невозможной. Для их подавления 3-дюймовая артиллерия дестроеров была признана недостаточной, и Уриу решил ввести в гавань крейсера, чтобы уничтожить береговые позиции 6-дюймовым и 8-дюймовым калибром. Однако капитан-лейтенант Суга, промеривший здешний глубины, предупредил, что "Касаги" и "Читозе" с их 6-метровой осадкой будут едва не касаться килем дна, а при наличии затонувших "Оборо", "Инадзучи" и русского миноносца бухта становится для крейсеров слишком опасна. Даже "Отова" с осадкой в 5 метров не мог чувствовать себя в Антивари достаточно свободно.

Обдумав эти соображения, Уриу перенес место высадки южнее — в Дульцино. Прибрежные глубины там были также недоступны для больших кораблей, но песчаный берег многочисленных бухточек благоприятствовал высадке со шлюпок. Уриу, правда, смущала малочисленность его десантных сил. Отправленная с Объединенным флотом Гвардейская резервная пехотная бригада не прибыла еще даже на Крит. В Черногории японцы могли рассчитывать только на Десант Объединенного флота, размещенный на вспомогательных крейсерах-транспортах "Нихон-мару" и "Гонконг-мару". Флотский десант появился в начале войны, когда адмирал Того понял, что флоту нужны собственные сухопутные войска. Из присланных для пополнения флота новобранцев сформировали шесть рот, объединенных в два батальона — всего немногим более тысячи десантников. Морских пехотинцев усиленно тренировали в беге по горам, в лазании по обрывам, занимались с ними упражнениями по развитию силы и ловкости, обучали и как пехотинцев, и как артиллеристов — при необходимости они должны были стать на кораблях канонирами.

В Маньчжурии морские пехотинцы шли в авангарде сухопутных войск, но, в Черногории они могли рассчитывать только на себя. Впрочем, как считало командование, флот мог и на суше справится исключительно своими силами. Вся регулярная черногорская армия состояла из полутора тысяч солдат, вооруженных старыми винтовками, шестисот пограничников да еще сотни личных гвардейцев князя Николы. Причем, расквартированы были эти вооруженные силы (кроме пограничников) около черногорской столицы Цетиньи и для того, чтобы добраться по горным дорогам до побережья, им потребовался бы не один день. В приморской же полосе, согласно Берлинскому трактату, Черногория не имела права иметь ни войск, ни военных укреплений. Что же касается местного населения, то как объяснял покойный Салих-паша, район Дульцино достался Черногории от Турции вопреки желанию населявших его албанцев-мусульман. В свое время дульцинцы, потомки знаменитых пиратов, не желая присоединятся к христианскому княжеству, даже подняли восстание, которое подавила только объединенная эскадра великих держав, следивших за выполнением договоров. Японцев в Дульцино, поэтому, должны были встретить как освободителей.

На деле всё вышло иначе. Основным занятием жителей Дульцино и окрестных приморских сел была рыбная ловля, а главное — контрабандная торговля на Адриатике. В бухточках крошечного морского побережья Черногории базировалось до полутора сотен парусных баркасов и шхун. Японцы же после событий памятной ночи в каждом паруснике видели потенциальную угрозу, поэтому, первым делом, занялись целенаправленным уничтожением местного малого флота. Стоявшие у причалов и даже вытащенные на берег лодки разносились в щепы артиллерийским огнем. Застигнутых же в открытом море безжалостно отправляли на дно, не обременяя себя спасением команд. После такой карательной акции дульцинцы мечтали лишь об одном — выпустить кишки японцам, пусть те лишь ступят на их берег. Впрочем, десант имел бы все шансы на успех, если бы высадка прошла быстро, до того, как будет организовано сопротивление. Однако командир десантного отряда капитан 1-го ранга Тейдзиро Курои потребовал организовать операцию как следует, аргументируя нежелание высаживаться с ходу неудачей предыдущего неподготовленного десанта на Крите, когда японскую морскую пехоту едва не сбросили в море.

К "Нихон-мару" и "Гонконг-мару" обрали все имевшиеся на эскадре шлюпки, на которые были посажены морские пехотинцы. Первая группа японцев — три взвода 1-й роты под прикрытием дестроеров успешно высадились в Валданосе к северу от Дульцино. Было занято брошенное жителями селение. Над двумя господствующими над бухтой высотами подняли большие японские флаги. По этому сигналу на берег стали высаживаться 2-я и 3-я роты 1-го батальона, с которыми прибыл и сам командир десанта Курои. Когда шлюпки, не доходя до берега, садились на грунт, десантники шли вброд по пояс в воде, подняв винтовки над головой. Благодаря твердому дну, это не было трудным делом, разве что были случаи повреждения ног о подводные камни (ветераны вспоминали, как трудно было высаживаться в Бицзыво, добираясь до берега целую милю по глубокому илу). Черногорцы не оказывали высадке никакого противодействия, если не считать нескольких выстрелов из прилегающих зарослей диких олив.

Если бы командир десанта немедленно начал наступление на юг или на север, а то и по обоим направлениям одновременно, то вполне мог захватить внезапной атакой и Дульцино, и Антивари. Однако Курои решил первым делом укрепить захваченный плацдарм, утроив на господствующих высотах артиллерийские позиции. На "Нихон-мару" и "Гонконг-мару" имелось десять 12-фунтовых (76-мм) десантных пушек. Поскольку орудия нельзя было прямо выгрузить на берег, их пришлось разбирать и тащить со шлюпок на руках по воде по частям. После того, как 12-фунтовки были собраны и подняты на прилегающие к бухте холмы, а вокруг вырыты временные окопы, Курои, наконец, почувствовал себя вполне уверено. Однако время было упущено, черногорцы успели собраться с силами. Их отработанная столетиями непрерывных войн с турками система сбора по сигналу тревоги десятков ополченческих дружин и на этот раз показала свою оперативность.

Две роты 1-го батальона японской морской пехоты капитана-лейтенанта Мачида с тремя 12-фунтовками и двумя пулеметами продвигались вдоль скалистого побережья на север в сторону Антивари, пока не встретили на горной дороге заслон из черногорских жандармов с Крита и русских матросов при десантной 63-мм пушке — единственной на "Храбром", имевшей колесный лафет. Маленький отряд удерживал позиции до конца дня и отошел только ночью, бросив расстрелявшую все снаряды и поврежденную пушку. Наутро Мачида продолжил наступление, но вскоре столкнулся с куда более значительными силами противника. Теперь против двух японских рот выступало несколько сотен черногорцев, которых поддерживали огнем четыре 37-мм пушки с "Храброго", перевозимые на двуколках. Черногорцы умело действовали в рассыпном строе, вели огонь, укрываясь за камнями. Их группы появились у 1-го батальона на правом фланге, угрожая обходом со стороны гор. Черногорцы непрерывно держали японскую колонну под огнем с высот. Мачида горько пожалел, что адмирал Того не взял с собой в европейский поход ни одной мелкосидящей канонерки, которые так помогли, прикрывая огнем своих тяжелых орудий продвижение японцев к Порт-Артуру. Ныне же крейсера не могли подойти близко к берегу, а артиллерия дестроеров была недостаточно эффективной.