Зверь лютый. Книга 36. Аутодафе

Матрёшку у меня уже несколько лет делают. Не худо идёт с разными росписями. Но вот прибыль нежданная: не денежкой за игрушку, а образом в бою.

— Наши подходят!

Крик часового с башни отвлекает от беседы. Через полминуты в ворота вскакивают наши бойцы и лавиной вкатывает толпа лошадок. Две сотни коней мгновенно заполняют двор замка, вдруг ставший тесным. Кони нервничают, фыркают, пятятся. Запах крови, пятна свернувшейся на льду. Кое-где ещё неубранные останки.

— Коней дашь?

Токмак смотрит зло, жадно. Их коней угнали от Спаса, а степняк "без лошади, как без крыльев птица".

— Дам. Под присягу. Ты князю присягал?

— Нет. Старший брат, Чекман, саблю целовал.

— Собери своих.

Токмак сзывает уцелевших. Их набирается десятка два, некоторые не могут сами идти, почти все раненные. А было полторы сотни.

— Ты присягаешь мне как хан западных берендеев. Не Чагровичей только, но всех. Если кто-либо из нынешних трёх чадей или иных, позднее примкнувших к тебе, не исполнит моё слово — спрос с тебя. Присяга — быть на всей моей воле.

Кто-то из присутствующих переводит мои слова, и я слышу недовольный ропот. Одни недовольны единоначалием, другие — вообще.

— Нет. Мы в своей воле. Мы служим русским князьям, но только защищая границы.

Фигня. То-то Свояк разметал берендеев по зимнему лесу под Карачевым.

Тема проскакивает несколько раз в летописях: берендеи упрямо доказывают, что они не "подвластные", а "союзные". ОООО — отдельное общество с ограниченной ответственностью.

— Вы служили русским князьям. Я — нерусский князь. Мои владения — Не-Русь. Или вы принимаете мою волю во всём, или... идёте отсюда пешком.

Вот это шантаж! Это даже страшнее пистолета к виску. Смерть — коротка. А идти пешком... долго и унизительно.

Токмак злобно щерится. Я не угрожаю, не принуждаю — меняю. Твою свободу на своих коней. Не хочешь — не бери.

"Мы — свободные люди".

— Хорошо. Мы принесём присягу. Но у меня нет сабли.

— Возьми свой топор. Клятва на крови убитых тобой врагов крепче клятвы на любом железе.

* * *

" — Сэр, какая интересная у вас шпага.

— Это арматура, сэр".

Ни одного сэра, шпаги или арматуры. А так всё правильно.

* * *

Токмак становится на колени — всплеск недовольства. Преклонение колен — признак вассальной присяги. Не союз равных, пусть и относительно. Чётко: я — господин, ты — слуга. Кладу ему руку на голову — снова ропот. В западных ритуалах — вассал целует руку сюзерену. В русских — поцелуйный обряд. В ручку, в плечико, в щёчку, в губки, в лобик. Всё — фиксация уровня подчинённости. Но я навязываю восточную форму: ладонь на темечке — символ полного подчинения. Как хозяин — псу. Животные не выносят руки на голове, если только они не признают в человеке хозяина, вожака. Произношу формулу присяги. На половецком — закон имеет силу только на "государственном" языке.

Десять лет моей жизни здесь не прошли даром. Печенежский, которому меня когда-то учила Фатима в Киеве, здесь не пройдёт: печенеги — подчинённый народ. Но с кипчаками довелось пообщаться — спасибо Алу и Чарджи.

Формула чуть изменена, расширена, и это вызывает новое возмущение. Токмак оборачивается к своим и рявкает. Те тоже, в разнобой, с задержкой опускаются на колени. Последнего дёргают за одежду и ехидно спрашивают:

— Сиз осында каласыз ба? Элде жаяу барасын ба? (Тут останешься? Или пешком пойдёшь?)

— Да будет так. Выберите коней. Боевых не берите. Ваше дело выскочить из города к своим. Турман, присмотри, сёдла им дай. Пусть из галицкого барахла выберут. Без блестяшек.

Попятят. Как пить дать попятят. И коней лучших, и оружие дорогое, и сёдла изукрашенные. Степняки. Ворьё. В смысле: взять чужое, иноплемённое — воровством не считается. Храбрость, хитрость, ловкость — не преступление.

Почти сразу крик. Молодой парень из моих чуть не плачет, пытаясь отобрать недоуздок у здорового матёрого берендея:

— Не трожь! Отдай! Это мой конь!

Токмак в стороне. Не видит. Или делает вид, что не видит. Приходится самому подойти и ухватить берендея за плечо:

— Я сказал не брать боевых коней.

Воин резко выворачивается из моей руки, выдёргивает из-за кушака трофейный меч:

— Бул менин атым! Мен та?дадым! Оган кереги жок — ол акымак! Мен жауынгермин! Мен бос адаммын! Маган ешким тыйым салмайды (Это мой конь! Я его выбрал! Ему не надо — он сопляк! Я воин! Я свободный человек! Мне никто не запретит!).

Жаль. Как боец он выглядит... достойно. Но в воины негоден. Глуп. Не способен оценить ситуацию.

— Курт. Убей.

Я постоянно вижу своего князь-волка. А он меня. Как любовники, которые постоянно следят глазами друг за другом. Мы не часто оказываемся рядом: у меня своя тропа в этом столпотворении и боестолкновении, у него своя. На мне доспех, стрелы и клинки мне нестрашны. Ну... наверное. На нём ничего, кроме шкуры. Если в "коробочке" Охрима, то ребята прикроют обоих. А если нет, то ему нужно быть осторожнее. Он серой тенью проскакивает между людей, и те вдруг замолкают, охают и хватаются за сердце, от него приходят в истерику кони и сразу сбиваются в кучу там, куда их направляют.

Курт прыгает с места.

Метров с пяти.

На спину человеку.

Берендей успевает уловить движение, поворачивается. Но отпустить недоузок коня не может — жадность сильнее.

Все трое — человек, конь и волк — валятся на лёд двора.

Конь ржёт в смертном ужасе, сразу вскакивает на передние ноги, панически рвётся, оказавшись нос к носу с серой тушей. И убегает, волоча за собой зацепившееся рукой тело.

А голова остаётся.

Висеть.

Перед мордой моего зверя.

Тот разжимает челюсти, и голова выпадает, стукается о лёд, кувыркается набок. А мы смотрим в глаза друг другу.

Да уж, хвостатый серый друг. Досталось тебе в этом походе.

Грохот и тряска в "Циклопе" — мелочи. Это — снаружи. А вот когда дрожит и рвётся душа...

Инстинкт охотника, хищника, убийцы раз за разом пробуждается. Часть сущности, обычно подавляемая, загоняемая в дальние уголки души, вызывается хозяином, вырывается, действует. И — доставляет удовольствие.

Быть самим собой — приятно.

Восхитительно.

Волшебно.

Желанно.

Даже если ты дикий кровожадный лесной зверь.

Не "даже" — особенно "если ты...".

Чудовище из дебрей.

Твоя природа — находить, преследовать, догонять, прыгать, рвать...

Убивать.

Разрывать шевелящееся тёплое мясо, выпускать чужую горячую кровь, смотреть в полные ужаса, останавливающиеся в последний раз глаза.

Приносить в жизнь — смерть.

Создавать.

Творить.

Не начало, но равное ему — конец.

Дело не в еде.

Дело в азарте.

Азарте погони, азарте победы. Азарте убийства.

Счастье.

Счастье причинения смерти.

Убивать — естественно. Убийца — часть тебя.

Ты — хищник. Тысячи поколений твоих предков убивали. Больше и лучше других.

Иначе они не оставили бы потомства.

Тебя.

Тебя бы не было, если бы твои предки не захотели и не сумели убивать.

Как можно научиться уметь, не желая? Не наслаждаясь успехом, исполнением желания?

Кровь предков течёт в твоих жилах. В ней — умение и желание. Быть успешным убийцей.

Быть лучшим среди подобных. Среди убийц.

Это — радость.

И тут такая... коллизия. Бесшерстые обезьяны. Не сородичи, не хищники. Их можно очень легко... но — нельзя. Они... хорошие. Не добыча. Они кормят, чистят шкуру, с ними можно играть. Но они запрещают убивать. Запрещают делать главное дело в жизни.

И вдруг: "Убей!".

Можно? Правда?!

Момент счастья.

Миг исполнения мечтаемого.

Мгновение свободы.

Свободы внутри себя. От самого себя. От вбитого, воспитанного. Навязанного.

Быть самим собой. Серой мгновенной смертью. Неостановимой, неукротимой. Неизбежной. Зверем.

Но миг короток.

Хочется ещё.

Ещё! Ещё! Много!

Сосущее чувство внутри на мгновение затихает со смертью этого... прежде живого. И вспыхивает снова.

С новой силой. Как затихает и снова вспыхивает огонь, когда в него подбрасывают поленья. Как поднимается, вздыбливается, ревёт и пляшет пламя костра инквизиции, пожирая еретика с его ложным учением.

Жарко. Горячая кровь бурлит в венах. Пламя! Ещё! Ещё!

Нельзя. Хозяин.

Хозяин был всегда. Он всегда был добрым и сильным. Когда первый раз открыл глаза — хозяин уже был. Он — главный. Вожак. Он изменился, стал меньше. Но он — хозяин.

Нельзя.

Но почему?! — Потому что веришь.

Ему, хозяину.

В него, в хозяина.

Веришь.

"Нельзя" — дело веры. Аутодафе.

Пламя в "окнах преисподней" слабеет. Отступает внутрь. Сворачивается в точку. Чуть дрожит там. И исчезает. Остаются только блёклые, какие-то... тупые отсветы горящего во дворе костра.

Зверю лесному так можно: то — жар из печей адовых, а то — косточку у костерка погрызть.

"Зверю Лютому" так нельзя.

"Два в одном" постоянно: потусторонность в реальности. "Потусторонность" — преимущественно из не случившегося будущего. Хотя и из своих мозгов... кой-чего пробивается "не от мира сего".

Мда... Возвращаемся к разговорному жанру. Возможно, с элементами фехтовального.

Токмак и ещё пять-шесть берендеев стоят передо мной с обнажёнными клинками. Большинство — с трофейными мечами, есть пара сабель.

— Ты нарушил клятву! Ты убил моего дядю!

— Я обещал защищать вас. Я убил бунтовщика. Сделал вашу работу. Если бы вы не убили его — вы стали бы такими же. Изменниками. Тогда я убил бы вас всех. Только что я защитил вас. От смерти в моих руках, от смерти в пасти моего волка.

Понятия "провокатор" здесь нет. Вообще нет в русском языке. Поэтому по буквам:

— Я. Вас. Спас.

Парадокс: убийство вашего человека, кровного родственника — благодеяние. Для вас. Потому что "ваш" — провокатор. Не злоумышленно, а по естеству. По вашей, такой же как у него, природе.

Меняйте свою природу. Или — сдохните.

Не поняли? Тогда по Матфею:

"Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну. Если твой правый глаз влечет тебя ко греху, вырви его и отбрось прочь. Лучше тебе потерять часть тела, чем всему телу быть брошенным в ад".

"Лучше чтобы погиб один из твоих...". Кончайте с шаманизмом, ребята, или что там у вас, учите Евангелия.

— И тебя я спас, Токмак. Ты обязан мне жизнью. Теперь — дважды. Помни об этом.

Зло швыряет саблю в ножны. Остальные тоже убирают клинки. Ещё один микрокризис миновал.

— Мы заберём тело. И голову.

— Вы заберёте всё и всех. Завтра. Когда сможете вернуться в город.

Седлают коней. Ругаются между собой на... на всё. На "неправильные" потники. На "неправильные" сёдла, на "неправильные" уздечки, на плохих коней... На галицкие стремена — несколько штук нашли.

Они уже в походе. Уже важнее — "что будет". А не "что было".

Я выхожу вслед за ними за ворота. Токмак останавливает отряд на перекрёстке. Спрашивает о чём-то своих, машет мне рукой и поворачивает влево, на юг.

"В жизни — как в пути: самая короткая дорога обычно самая грязная, да и длинная не многим чище" — Ф.Бэкон прав.

Токмак выбрал самую длинную дорогу. Но она "не многим чище". По количеству встретившихся врагов.

Нет, красавица, я не понимал, что учудил. Слишком мало знал об этом народе. Да и зная... посчитать последствия... просто найти время, чтобы продумать...

Столетиями берендеи избирали себя ханов только на время исхода. Таких в их истории было несколько, но довольно кратковременных. В части общественного устройства они были более отсталыми, или более демократичными — кому как нравится, чем, например, кыпчаки. Все дела племени решали главы "чадей". В орду с единственным ханом они не собирались уже полвека.

Берендеи не только презрительно смотрели на все племена и едва терпели власть русских князей, но и внутри себя всё больше разделялись. Одни принимали сторону волынских князей, другие — их противников.

И тут я поставил хана. Общенародного.

В РИ такое было бы невозможно: в Галич пришла одна чадь. В АИ — три. В условиях, когда они во враждебном окружении, на краю уничтожения. И — после гибели значительной части традиционной родо-племенной верхушки.

Возникла новая возможность. И ею воспользовались.

Токмак поступил нестандартно: перемешал курени и коши. Они уже перемешались во время перехода сюда, при размещении здесь. Естественно. Он — узаконил. Усилил "территориальные" связи, ослабив "кровные". Выкинув много чего, включая, например, традиционную экзогамию. Поставил аепами свою родню взамен погибших ханов. Сломал обычную иерархию родов. Увидел возможность и превратил в норму.

Были недовольные — их рубили. Некоторые бежали — их убивали местные. Для народа важнее надежда выжить. Кусок хлеба сегодня.

— Ничего, перетерпим. Потом уйдём в Степь и заживём по заветам предков.

То, что им пришлось идти в другую сторону — стечение обстоятельств. "Стечение" созданное Ванькой-лысым. Непреднамеренно. Народ оказался вынужден измениться. И изменить свою историю. В РИ берендеев уничтожили тумены Батыя. В АИ... Но это уже другая история.

А вот и придурков ведут. Ой, оговорился — родственников.

— Что так долго, Святополк?

— Не хотели. Еле уговорил.

Судя по интонациям и выражению лица этого, крайне... этикетного человека — уговаривание было неприятным. Но без мордобоя.

— Княжича, княгиню, служанок — внутрь. Остальных разделить на три части, дать своих в командиры. Идти по улицам, бить воров, тушить пожары. Командуй.

В пришедшей из Спаса толпе человек тридцать слуг, десяток женщин. Несколько мужчин с боевым оружием, ножи — у всех.

— Не дам! Мои люди!

Как ей это удаётся? Давно не слыхал настолько противного женского визга.

Забарился, забарился, Ванюша. Уж и повизжать на тебя нельзя.

* * *

" — Фирочка, когда вы молчите вас таки приятно слушать".

Княгиня совсем не "фирочка". Но до "приятности" можно довести и её. Надо же помочь женщине расти над собой! Лучше поздно чем... чем совсем поздно.

* * *

— По здорову ли поживаешь, сестрица? А хочешь ли яблок в меду?

Княгиня Ольга Юрьевна, моя единокровная сестрица после признания Боголюбским меня сыном Долгорукого, пребывая в обычной для неё неукротимой и беспричинной злобе, открыла, было, рот, дабы издать очередную порцию акустических колебаний. И закрыла: вспомнила как в Киеве я её мордой по блюду с яблоками в меду возил.