"Я не сомневаюсь, что вы зарабатываете шесть долларов за каждую неделю своей работы", — сказал судья.
— Что ж, если я просил Хеннери Джонсона шесть долларов в неделю, я понимаю! Я это понимаю! — дико воскликнул Уильямс.
XIV
Помощник Рейфснайдера ушел к нему ужинать, а владелец магазина пытался умилостивить четырех мужчин, желающих побриться сразу. Рейфснайдер был очень словоохотлив — факт, который делал его довольно заметным среди парикмахеров, которые, как класс, сурово безмолвны, будучи приучены к тишине с помощью долбящего повторения традиции. Это клиенты, которые говорят в обычном случае.
Проводя бритвой по щеке человека в кресле, Рейфснайдер часто оборачивался, чтобы охладить нетерпение остальных приятными разговорами, на которые они особо не обращали внимания.
"О, он должен был позволить ему умереть", — сказал Бейнбридж, инженер-железнодорожник, наконец отвечая на одну из речей парикмахера. — Заткнись, Рейф, и занимайся своими делами!
Вместо этого Рейфснайдер полностью приостановил бритье и повернулся к динамику. — Позволить ему умереть? — спросил он. "Как это? Как можно позволить человеку умереть?"
"Позволив ему умереть, вы болван", — сказал инженер. Остальные немного рассмеялись, а Рейфснайдер сразу же принялся за работу, угрюмо, как человек, подавленный насмешкой над числами.
— Как это? — ворчал он позже. — Как ты можешь позволить человеку умереть, если он так много для тебя сделал?
— Когда он так много сделал для вас? — повторил Бейнбридж. — Тебе лучше побрить некоторых людей. Как это? Может, это не парикмахерская?
Человек, который до сих пор молчал, теперь сказал: "Если бы я был врачом, я сделал бы то же самое".
"Конечно, — сказал Рейфснайдер. "Любой мужчина сделал бы это. Любой мужчина, который не похож на тебя, ты — старая — бессердечная — рыба. Он искал последние слова с мучительной заботой и с триумфом представил собрание в Бейнбридже. Инженер рассмеялся.
Мужчина в кресле приподнялся выше, а Рейфснайдер начал сложную церемонию помазания и расчесывания волос. Теперь, когда он мог с комфортом присоединиться к разговору, мужчина сказал: "Говорят, он самое ужасное существо в мире. Молодой Джонни Бернард, который водит продуктовый фургон, видел его в лачуге Алека Уильямса, и он говорит, что два дня ничего не мог есть.
"Чи!" — сказал Рейфснайдер.
— Ну, что же делает его таким ужасным? — спросил другой.
— Потому что у него нет лица, — ответили парикмахер и инженер в воздуховоде.
— У него нет лица! повторил человек. "Как он может обходиться без лица?"
"У него нет лица перед головой.
В том месте, где должно расти его лицо.
Бейнбридж патетически пропел эти строки, вставая и вешая шляпу на крючок. Человек в кресле собирался отречься от престола в его пользу. "Теперь прибавь шагу", — сказал он Рейфснайдеру. "Я выхожу в 7:31".
Пока парикмахер вспенивал пену на щеках инженера, он, казалось, напряженно думал. Потом вдруг вырвался. — Как бы ты хотел быть без лица? — крикнул он собравшимся.
"О, если бы у меня было такое лицо, как у вас..." — ответил один покупатель.
Голос Бейнбридж исходил из моря пены. "Ты пинаешься, потому что, если бы потеря лиц стала популярной, тебе пришлось бы выйти из бизнеса".
"Я не думаю, что он станет настолько популярным, — сказал Рейфснайдер.
"Нет, если его придется снять так же, как его сняли", — сказал другой мужчина. — Я лучше оставлю свой, если вы не возражаете.
"Полагаю, что так!" — воскликнул парикмахер. "Просто думай!"
Стрижка Бейнбриджа пришлась на время относительной свободы для него. "Интересно, что доктор говорит про себя?" — заметил он. "Он может сожалеть, что заставил его жить".
— Это было единственное, что он мог сделать, — ответил мужчина. Остальные, похоже, с ним согласились.
"Предположим, что вы были бы на его месте, — сказал один, — и Джонсон спас вашего ребенка. Чтобы ты делал?"
"Безусловно!"
"Конечно! Вы бы сделали что-нибудь на земле для него. Вы бы взяли на себя все проблемы в мире для него. И потратьте на него свой последний доллар. Ну тогда?"
"Интересно, каково это быть без лица?" — задумчиво сказал Рейфснайдер.
Человек, который говорил ранее, чувствуя, что он хорошо выразился, повторил все это. — Ты бы сделал для него все на свете. Вы бы взяли на себя все проблемы в мире для него. И потратьте на него свой последний доллар. Ну тогда?"
"Нет, но посмотри, — сказал Рейфснайдер. — А если у тебя нет лица!
XV
Как только Вильямс скрылся из поля зрения старого судьи, он начал жестикулировать и говорить сам с собой. Приподнятое настроение, очевидно, проникло в его внутренности и заставило его расшириться, как если бы он был наполнен газом. Он щелкал пальцами в воздухе и насвистывал обрывки триумфальной музыки. Временами, продвигаясь к своей лачуге, он предавался шаркающим движениям, которые на самом деле были танцем. Из промежуточного монолога можно было узнать, что он вышел из своих испытаний гордым и гордым. Он был непобедимым Александром Уильямсом. Ничто не могло превзойти смелую самоуверенность его манер. Его царственная походка, его героическая песня, насмешливое взмахивание руками — все выдавало человека, успешно бросившего вызов миру.
По пути он увидел Зика Патерсона, идущего в город. Они приветствовали друг друга на расстоянии пятидесяти ярдов.
— Как дела, Брот Патерсон?
— Как дела, Брот Уильямс?
Оба они были дьяконами.
— Как вы себя чувствуете, Брот Патерсон?
"Средний, средний. Как поживаете, Брот Уильямс?
Ни один из них не замедлил шаг ни в малейшей степени. Они только начали этот разговор, когда их разделяло значительное расстояние, продолжили его, проходя мимо, и добавили вежливые вопросы, постепенно удаляясь друг от друга. Разум Уильямса казался воздушным шаром. Он был так взволнован, что не заметил, как Патерсон определенно нырнул в сухую канаву, когда они подошли к точке обычного соприкосновения.
После этого, когда он шел одиноким путем, он снова разражался песнями и пантомимами, прославляющими свое имение. Его ноги двигались гарцующими шагами.
Когда он увидел свою хижину, поля были залиты голубыми сумерками, а свет в окне был бледным. Качаясь и жестикулируя, он несколько мгновений радостно смотрел на этот свет. Внезапно ему в голову пришла другая мысль, и он остановился с видом внезапно ослабевшего. В конце концов он подошел к своему дому, как к крепости врага.
Некоторые собаки громко оспаривали его приближение, а затем, обнаружив своего хозяина, в смущении ускользали прочь. Его упреки адресовались им в приглушенных тонах.
Подойдя к двери, он толкнул ее с робостью нового вора. Он осторожно склонил голову набок, и его глаза встретились с глазами его жены, которая сидела за столом, свет лампы освещал половину ее лица. "Ш!" — сказал он бесполезно. Его взгляд быстро переместился на внутреннюю дверь, закрывавшую единственную спальню. Пиканини, разбросанные по полу гостиной, тихо похрапывали. После плотного обеда они быстро разошлись по залу и легли спать. "Ш!" — снова сказал Уильямс своей неподвижной и молчаливой жене. Он позволил появиться только своей голове. Его жена, положив одну руку на край стола, а другую на колено, смотрела на него широко раскрытыми глазами и полуоткрытыми губами, как на привидение. Она выглядела так, словно жила в страхе, и даже знакомое лицо в дверях взволновало ее, потому что оно появилось внезапно.
Уильямс нарушил напряженную тишину. — С ним все в порядке? — прошептал он, указывая глазами на внутреннюю дверь. Робко проследив за его взглядом, жена кивнула и вполголоса ответила:
— Я думаю, он уже ушел спать.
Затем Уильямс бесшумно переступил порог.
Он поднял стул и с величайшей осторожностью поставил его лицом к ужасной внутренней двери. Его жена слегка пошевелилась, чтобы тоже смотреть прямо в глаза. Наступила тишина, в которой они, казалось, ждали бедствия, раскатистого и смертельного.
Уильямс, наконец, кашлянул в руку. Его жена вздрогнула и посмотрела на него с тревогой. — Такие груши, как он, сегодня молчат, — выдохнул он. Они то и дело указывали своей речью и взглядами на внутреннюю дверь, отдавая ей должное, подобающее трупу или призраку. За этой фразой последовала еще одна долгая тишина. Их глаза сияли белыми и широкими. По дальней дороге прогрохотала повозка. Со своих кресел они смотрели в окно, и свет в каюте создавал впечатление очень черной и торжественной ночи. Старуха приняла позу, которую всегда использовали в церкви на похоронах. Временами казалось, что она вот-вот разразится молитвой.
— Он может быть спокоен этой ночью, — прошептал Уильямс. — Он был хорош сегодня? В ответ его жена подняла глаза к потолку в мольбе Иова. Уильямс беспокойно двигался. Наконец он на цыпочках подошел к двери. Он медленно и беззвучно опустился на колени и приложил ухо к замочной скважине. Услышав шум позади себя, он быстро обернулся. Жена ошеломленно смотрела на него. Она стояла перед печкой, раскинув руки в естественном движении, чтобы защитить всех своих спящих утят.
Но Вильямс встал, не коснувшись двери. — Я р-р-сплю, — сказал он, теребя свою шерсть. Он некоторое время спорил сам с собой. В это время его жена оставалась, большая толстая статуя матери, защищающая своих детей.
Было ясно, что его разум внезапно захлестнула волна безрассудства. Громким шагом он направился к двери. Его пальцы были почти на ручке, когда он быстро нырнул и увернулся, хлопнув ладонями по затылку. Как будто портал угрожал ему. Возле печки возник небольшой шум, и миссис Уильямс в отчаянном отступлении задела ноги вместе с распростертыми детьми.
После паники Уильямс носил следы чувства стыда. Он вернулся к зарядке. Он крепко взялся за ручку левой рукой, а другой рукой повернул ключ в замке. Он толкнул дверь, и когда она величественно распахнулась, он проворно отпрыгнул в сторону, как испуганный раб, освобождающий льва. Возле печки образовалась кучка: охваченная ужасом мать с раскинутыми руками и возбужденные дети, лихорадочно вцепившиеся в ее юбки.
Свет струился за качающейся дверью и осветил комнату шесть футов в одну сторону и шесть в другую. Он был достаточно мал, чтобы сияние освещало его. Уильямс осторожно выглянул из-за дверного косяка.
Внезапно он подошел, отступил и снова подошел с воем. Его парализованная семья ожидала, что он прыгнет назад, и на его вой они чудесным образом свалились в кучу. А Вильямс просто стоял в маленькой комнате и издавал вой перед открытым окном. "Он ушел! Он ушел! Он ушел!" Его глаз и рука быстро подтвердили этот факт. Он даже распахнул небольшой шкаф.
Вскоре он вылетел. Он схватил свою шляпу и швырнул входную дверь обратно на петли. Затем он рухнул головой в ночь. Он кричал: "Доктор Трескотт! Доктор Трескотт! Он бешено побежал через поля и поскакал в направлении города. Он продолжал звать Трескотта, как будто тот был в пределах слышимости. Трескотт как будто парил в созерцательном небе над бегущим негром и мог слышать этот пронзительный голос: "Доктор Трескотт!"
В каюте миссис Уильямс, поддерживаемая отрядом детей, стояла на страже, пока дневной свет не пришел в качестве подкрепления и не сделал высокомерных, напыщенных, головорезов детьми и матерью, заявившей о своей безграничной смелости.
XVI
Тереза Пейдж устраивала вечеринку. Это был результат длинной серии аргументов в адрес ее матери, которые частично были подслушаны ее отцом. Наконец он произнес пять слов: "О, дайте ей это". Тогда мать с радостью капитулировала.
Тереза написала девятнадцать приглашений и раздала их своим одноклассникам на переменах. Позже ее мать сочинила пять больших тортов, а еще позже огромное количество лимонада.
Итак, девять маленьких девочек и десять маленьких мальчиков чинно сидели в столовой, а Тереза и ее мать угощали их пирожными и лимонадом, а также мороженым. Эта чопорность сидела теперь совершенно странно на них. Это произошло благодаря присутствию миссис Пейдж. Прежде в гостиной наедине со своими играми они опрокинули стул; мальчики позволили более или менее проявить свой хулиганский дух. Но когда обстоятельства, возможно, оправдывали это, девочки делали мальчиков жертвами невыносимой гордыни, безжалостно пренебрегая ими. Так что в столовой они походили на класс воскресной школы, если бы не подпольные улыбки, жесты, отпоры и надутые губы, которые отпечатывали дело как детский праздник.
Две девчонки из этого скромного собрания сидели спиной к широкому окну. Они любовно сияли друг на друга, словно презирая мальчиков.
Услышав шум позади себя в окне, одна маленькая девочка повернулась к нему лицом. Мгновенно она вскрикнула и отскочила, закрывая лицо руками. "Что это было? Что это было?" кричали все в рев. Какое-то легкое движение глаз плачущей и вздрагивающей девочки сообщило компании, что она испугалась появления в окне. Все сразу же повернулись к невозмутимому окну, и на мгновение воцарилась тишина. Проницательный парень тут же произвел перепись других ребят. Шалость выскользнуть и призрачно маячить в окне была слишком почтенной. Но маленькие мальчики все присутствовали и были поражены.
Придя в себя, они издали воинственные крики и быстро выскочили через боковую дверь против ужаса. Они соревновались друг с другом в смелости.
Никто особенно не желал встретить дракона в темноте сада, но не было никакого колебания, когда в столовой присутствовали красавицы. Перекликаясь строгими голосами, они неслись по лужайке, нападая на тени со свирепостью, но все же с осторожностью разумных существ. Однако они не нашли ничего нового в покое ночи. Конечно, был парень, который сказал большую ложь. Он описал мрачную фигуру, низко наклонившуюся и крадущуюся вдоль забора. Он сообщил ряд подробностей, сделав свою ложь более великолепной за счет повторения некоторых форм, которые он помнил из романов. Например, он настаивал на том, что слышал, как существо издавало глухой смех.
Внутри дома маленькая девочка, поднявшая тревогу, все еще содрогалась и плакала. С величайшим трудом миссис Пейдж привела ее в состояние, близкое к спокойствию. Потом ей сразу захотелось домой.
В это время в дом вошел Пейдж. Он изгнал себя, пока не пришел к выводу, что эта детская вечеринка окончена и ушла. Он был вынужден проводить девочку домой, потому что она снова закричала, когда они открыли дверь и увидели ночь.
Она не была понятна даже своей матери. Был ли это мужчина? Она не знала. Это была просто вещь, ужасная вещь.
XVII
В Арбузном переулке Фаррагуты, как обычно, проводили вечер на маленьком покосившемся крыльце. Иногда они выли сплетни другим людям на других покосившихся подъездах. Из соседнего дома доносился тонкий плач младенца. У мужчины была ужасная ссора с женой, на которую аллея вообще не обратила внимания.
Внезапно перед Фаррагутами появилось чудовище, низко и размашисто поклонившееся. Наступила минутная пауза, а затем произошло нечто, похожее на эффект вздымания земной поверхности. Старуха бросилась назад с ужасным криком. Молодой Сим изящно восседал на перилах. При виде монстра он просто свалился на землю. Он не издавал ни звука, его глаза были выпучены, его беснервные руки пытались схватиться за перила, чтобы предотвратить падение, а затем исчез. Белла, всхлипывая, с внезапно и загадочно растрепанными волосами, устрашающе ползла на четвереньках вверх по ступенькам.
