Пора открыть охоту на маленьких глупеньких девочек.
Седьмой
Открыв глаза и увидев перед собой монстра, Седьмой подумал о том, что забыл закрыть входную дверь. Уродец походил на жирного кота. Вот только вместо морды у него было лицо человека. Седьмой с силой сжал подлокотники. Сон как рукой сняло, словно по лицу влепили холодным мокрым полотенцем.
Глаза "кота" буравили Седьмого с отвратительным любопытством. Рот монстра непрестанно двигался. Серая шерсть блестела слизью.
Седьмой бросил взгляд на пол. В двух шагах от него по-прежнему валялась кукла. Она то поднимала ручки, то медленно опускала. От пуговиц на туловище до "кота" тянулись зеленые, желтые, красные, синие нитки.
Кукла породила очередную тварь.
— Ну что, браток? — с сочувствием покивал "кот". — Попал, да?
Седьмой пожал плечами. В самом деле, попал. Воняло от "кота" как от козла.
— Хороший каламбур, — сказал монстр. — От кота воняет козлом.
"Кот" оскалился, показав зубы. Крупные, но сточенные и гнилые. Монстр крутанул голову на триста шестьдесят градусов, на шее возникли складки. Седьмой молчал, готовый в любой момент к атаке. Но "кот" высунул язык (вполне человеческий) и прыгнул в коридор.
Настенные часы начали бить. Из медных легких с глухим стуком вырвался сначала один дин-дон, затем второй, третий... Часы умолкли лишь на пятом ударе. Седьмой смотрел в дверной проем и ожидал увидеть кота с лицом человека. Но тот исчез также быстро, как и появился.
Скрипнул пуховик. Оглядев себя, Седьмой понял, что не разделся. Он снял пуховик. Капельки пота скатились по спине маленькими градинами, оставляя за собой влажный холодный след. За пуховиком на спинке кресла оказались шерстяной свитер и водолазка. Водолазка за давностью лет выгорела, лишь на груди можно было разглядеть еле заметную фразу "Kiss me". Седьмой вновь посмотрел в дверной проем, потом на куклу и решил снять ботинки.
Его комната устроена таким образом, что ходить по ней можно только в том случае, если снять две лески на ручке входной двери. Лески соединялись со шкатулкой на подоконнике, которая ловила любое движение. И если непрошеный гость появлялся в комнате, то его убивало металлическим болтом, вылетающим из шкатулки.
Но "кот"-то прошел спокойно. Следовательно, лески были сняты. Однако Седьмой все равно затаил дыхание, когда встал с кресла.
Он на негнущихся ногах подошел к двери, выглянул в коридор. Солнце садилось, наступало время теней. В коридоре было непривычно сумрачно, лишь в дальнем конце с перебоями горела лампочка. Седьмой, когда находился дома, всегда включал свет после четырех часов во всех комнатах. Лето было на дворе или зима — после четырех все лампы, светильники, фонари должны работать. Порой зверей и монстров притягивал свет в ночи. Но ни одна тварь Дикого леса не рисковала ворваться в дом.
Седьмой щелкнул по выключателю. На стене, гудя, загорелась люминесцентная лампа. Теперь каждую трещинку, каждую пылинку можно было разглядеть. Под лампой висела фотография маленькой девочки в деревянной рамке. Девчушка держала в одной руке шарик, а в другой — сахарную вату. Цвета на фотографии давно расплылись и перемешались. Так левая ножка девочки была зелено-красной, а правая — ярко-золотистой. Седьмой не помнил, откуда у него появилась эта фотография. Он то ли нашел ее в лесу, то ли на озере, то ли купил в Норовых местах. Но это было и неважно. Девочка нравилась Седьмому и напоминала его дочь.
Мысленно обругав себя за неуместную сентиментальность, Седьмой начал осматривать комнаты. Но "кот", похоже, оказался галлюцинацией. Большая серая муха, сердито жужжа, ползала по окну. Седьмой пялился на нее и думал о том, что за его долгое отсутствие в доме начало веять холодом. И дело не в печке, а в темноте. В комнатах было тихо и темно. А возможно, если представить на мгновение, все дело было в тварях, ворвавшихся в его дом. Пусть кукла обладала мощью творца, пусть она могла перемещаться в пространстве. Пусть. Но как это порождение Всплеска попало в его, Седьмого, дом?
"Таковы условия договора", — сказал Голос в голове.
Седьмой вздрогнул, огляделся. Никого. Ни котов с человеческими лицами, ни Червивых королей, ни Крылатых. Лишь мерно качался маятник в часах и жужжала муха на окне.
Тяжело вздохнув, Седьмой поплелся в коридор, чтобы взять несколько поленьев. Он чувствовал себя обманутым, в душе варился сок из злости на себя и отвращения к монстрам. Нельзя было соглашаться на уговоры куклы. Но с другой стороны: у него, Седьмого, выбор-то оказался невелик. Либо сдохнуть в норе, либо принять условия куклы.
Термометр, повешенный над крючками для одежды, остановился на отметке семнадцати градусов. Тепло. Но ведь к вечеру заметно похолодает. Не лето ведь. Седьмой вернулся в комнату, где на полу валялась кукла, подошел к камину, бросил в него поленья. Спички оказались на деревянном столике рядом с камином. Седьмой повернулся спиной к кукле, ощущая на спине чей-то взгляд. Спичка вспыхнула с первого раза. Седьмой поднес ее к бумажке, накрывающей поленья, и та зажглась желтым пламенем.
"Подними куклу", — раздался в голове Голос. За спиной Седьмого послышалось шлепанье босых ног (его слух теперь стал намного острее после сна, впрочем, как и остальные чувства).
"Подними куклу. Это не приказ, человек. Я хочу что-то тебе показать".
Обернувшись, Седьмой посмотрел на куклу. На такую жалкую слабенькую куклу. Она тянула ручки, еле слышно пищала. Одна пуговица-глаз отвалилась и теперь крутилась волчком на полу. Крутилась и не падала, словно назло пренебрегала законами физики. Седьмой поднял куклу.
Раздался хлопок. Из люстры, словно гигантская сопля, потекла серо-зеленая слизь, покрытая белыми волосками. Седьмой подумал, что она сейчас стечет на ковер, но за несколько сантиметров до пола слизь застыла.
"Не бойся".
В комнате потемнело. Тишину нарушал лишь треск огня в камине. Слизь начала раздуваться и походить на грушу. С чавканьем на ее поверхности вспухали пузыри и лопались с писком. Но несмотря на это, белые волоски становились гуще, превращали слизь в кокон. Появился свет. Он исходил от слизи, которая, казалось, распухла настолько сильно, что заполонила всю комнату. От кокона исходило ослепительно сильное сияние, напоминающее свечение из фильмов ужасов — зелено-желтое, холодное и безразличное.
Внезапно "слизь" раскрыла кожистые крылья, такие же, как у летучих мышей. Седьмой ахнул, сделал шаг назад. Кукла в его руках громко и пронзительно закричала. "Подойди к Аангу", — потребовал Голос. Седьмой хотел убраться к чертям собачьим из комнаты, но воздух словно превратился в кисель, загустел.
"Слизь" задрожала. Сияние из зелено-желтого стало синим. Белые волоски начали осыпаться. Падая на пол, они чернели и скукоживались.
"Подойди к Аангу".
Удивительно, но "слизь" пахла апельсинами.
Седьмой нахмурился. Инстинкт требовал как можно быстрее убраться из дома и бежать-бежать, не оглядываясь, в деревню. Однако Седьмой стоял столбом и пялился на большой кусок сопли с крыльями.
"Слизь" прекратила дрожать. А потом сотни глаз открылись на ней и уставились на него. Раздвигая мягкие ткани, глаза становились больше, отвоевывали место на коже. "Аанг — знаток прошлого, человек, — сказал Голос. — Не бойся его, он питается тварями Всплеска. Подойди к нему".
Один из глаз лопнул с чавканьем. Но кровь и части глазного яблока не стекли на пол, они закрутились, подобно водовороту, на теле "слизи". Седьмой подошел к монстру. Он мог дотронуться до порождения куклы, мог почувствовать тепло, исходящее от "слизи". И сияние не мешало видеть.
В воздухе появился запах, от которого у Седьмого пробежали мурашки страха по всему телу. Кровь. Седьмой мог видеть водоворот на "слизи", мог наблюдать и не бояться. Он не единожды наблюдал в лесу миражи монстров после Всплеска. Однако запах крови заставлял поджилки трястись. "Слизь" настоящая.
"Опусти лицо в водоворот", — потребовал Голос.
Нет, ни за что. Лучше умереть.
"Я обещаю, что ты останешься живым, Седьмой. Разве не знания ты хотел? И неужели ты считаешь, что я бы убил тебя вот сейчас? Потратил много сил для вызова, устроил представление в твоем доме — и все это ради того, чтобы раскидать твои кишки по стенам? Не дури, человек. Загляни в сердце Аанга. Опусти лицо в водоворот".
Поток воздуха подтолкнул Седьмого к "слизи". Кукла в руке умолкла. Седьмой наклонился. Водоворот находился в десяти сантиметрах от его лица. Хотелось смотреть на то, как кровь все быстрее закручивается. Если бы не запах, то Седьмой подумал бы, что водоворот был не из крови, а из густого помидорного соуса.
Не думая о последствиях, Седьмой засунул голову в "слизня"... Шею пронзила боль, словно тысячи зубов впились в нее. Седьмой попробовал вытащить голову из водоворота, но тело с чавканьем всосало в него.
Он словно оказался в утробе. Ветки сосудов, тянущиеся из ниоткуда в никуда в крови, ритмично пульсировали. Весь мир теперь состоял из багровых цветов и прыгающих перед глазами зеленых и фиолетовых огоньков. Огоньки то врезались в друг друга и исчезали в яркой вспышке, то закручивались. Седьмой боялся вздохнуть, но легкие требовали воздуха.
"Ты убьешь себя, если вздохнешь", — сказал внутренний голос. Однако Седьмой его не послушался и... Воздух, наполненный ароматами сладкой ваты, ворвался в легкие.
Между тем, огоньки приняли вид человечков. Одинаковых, безликих человечков. Их тела сплетались воедино и образовывали удивительные узоры. Некоторых человечков выкидывало из толчеи собратьев и тогда "отринутые" подлетали к лицу Седьмого и лезли в нос и рот. Седьмой морщился, плевался и...
Узоры, кровь и человечки исчезли.
Седьмой оказался висящим в воздухе над костром. Вокруг гнилыми зубами торчали кирпичные многоэтажки. Практически все окна в них оказались выбиты. Небо над головой пугало венозной синевой, а солнце было белым, как альбомный лист. Около костра лежал человек. Он держался за живот и что-то кричал. Одежда на нем была измазана грязью.
Наверное, пылал погребальный костер, и человек оплакивал потерю. Седьмой много раз видел, как жители Норовых мест сжигали умерших родственников. Закопать мертвеца — значит, породить новую тварь после Всплеска. Хотя порой и пепел превращался в монстров...
Заголосила чайка. Ветер подул сильнее, таща Седьмого вниз. Он понял, что падает. Попытался раскинуть руки, но лишь перевернулся на спину. Тогда он приготовился к удару, но тело сначала зависло в воздухе, а потом медленно опустилось на раскаленный асфальт.
Седьмой сел, огляделся. Костер полыхал прямо в центре перекрестка. Огонь трещал, клубился черный дым. На перекрестке пересекались три дороги. Причем они были в ширину метра три-четыре. Асфальт на них во многих местах потрескался, а кое где зияли дыры, в которые могла провалиться стая Плетеных человечков. Но Седьмого поразило больше то, что по обеим сторонам дорог тянулись в бесконечность кирпичные многоэтажки. На фоне венозного неба они казались гигантскими могильными камнями.
Когда человек поднялся, Седьмой разглядел его лицо. Нижняя губа отвисла, обнажая кривые грязные зубы. На щеках змеились морщины. Кожа на лице была бледно-желтого цвета, отчего казалось, что человек носил резиновую маску. Глаза же пугали стеклянным блеском. Ходячий манекен — не человек.
"Он тебя не видит", — сказал Голос и умолк.
И правда: Манекен пялился на столб огня и улыбался.
От погребального костра до многоэтажки, стоящей напротив перекрестка, тянулся жирный след. Возможно, бензина. Вот только Седьмой не понимал, зачем Манекен присыпал бензиновую дорожку песком. Может быть, этот человек (человек ли?) просто сошел с ума?
Седьмой поднялся, подошел к Манекену и встал напротив него. Но Манекен по-прежнему таращился на огонь. Сам он был одинакового роста с Седьмым, но все равно казался маленьким и невзрачным. На его шее вспухала и ритмично пульсировала вена.
Бензиновая дорожка вела к магазинчику, что занимал первый этаж многоэтажки. На двери красовалась надпись "У Елены. 24 часа". Седьмой попытался вглядеться, что же творится внутри магазина, но помешали грязные витрины.
— С-сдохни, т-тварь, — сказал Манекен. Голос его оказался хриплым и сдавленным от ярости. Седьмой даже отступил на шаг.
Понурив голову, Манекен поплелся к магазину. Он шел так, словно вся тяжесть мира повисла на его плечах.
Вновь крикнула чайка. Крупные капли пота усеивали лицо Седьмого, на носу висела капля. Солнце палило не по-осеннему жарко.
Стоп! На улице стояла такая жара, что можно яичницу делать. А это значит, что Аанг отправил его, Седьмого, за много километров от Дикого леса. Или... или... Это была ловушка Всплеска.
Прежде чем уйти вслед за Манекеном, Седьмой бросил последний взгляд на многоэтажку, где находился магазин. Дом отличался от остальных тем, что уходил, казалось, к самому небу. Седьмой прикинул, сколько же этажей могло быть в нем. Наверное, тридцать-сорок. Удивительно, почему монстры не облюбовали многоэтажку. Возможно, она отпугивала как живое, так и неживое. Солнце стояло в зените, но все равно многоэтажку укрывала тень.
Седьмой собирался зайти в магазин, когда под ногами звякнуло. Бутылка из-под виски. На донышке еще оставался алкоголь. На один-два глоточка. Седьмой поднял бутылку, убрал крышечку и глотнул. Горячий напиток обжег горло. Мир стал ярче, красочнее.
Побаловались и хватит. Надо идти.
* * *
В магазине пахло тухлыми яйцами. Запах сшибал с ног и напрочь истреблял все мысли. Седьмой зажал нос рукой, начал дышал ртом. Картонные упаковки с молоком вспучились, готовые в любой момент взорваться. Колбасы, сосиски, хлеб, пирожки съедала плесень. Бутылки с минеральной водой пугали мутным зеленым цветом. Вдобавок ко всему на прилавке и на полу был толстый слой пыли.
Седьмой взял со стойки конфеты в глазури. Он повертел в руках пачку, но срока годности не нашел. Дернул за левый уголок упаковку, не рассчитал силы, и конфеты рассыпались по полу. Матюгнувшись, Седьмой взял новую пачку, открыл ее. В этот раз конфетки не выпали. Красные, зеленые, желтые, синие, коричневые, они блестели глазурью на свету и так и просились, чтобы их съели. Сжав большим и указательным пальцами лакомство, Седьмой застыл в ожидании. Последний раз сладкое он ел года два назад. В Норовых местах отмечали женитьбу правнука старейшины с дочкой мельника. Гостей бесплатно кормили, поили. Седьмой случайно оказался на празднике и попробовал кусочек шоколадного торта...
Но безопасно ли есть конфету? Он не знает, сколько времени пролежала упаковка с глазурными шариками в магазине. По самым скромным прикидкам ей лет двадцать. Но с другой стороны: что-то в окружающей действительности было не так. Во-первых, Манекен не видел его, Седьмого. Во-вторых, на улице жарило солнце, несмотря на то, что на дворе стояла осень.
— Да и хрен, — сказал Седьмой и съел конфету. Чтобы прокусить глазурь, потребовалось приложить усилия. Начинка же оказалась кислой.
