Боги и влюбленные

Я греб быстро, что теперь оказалось гораздо сложнее, учитывая вес поднимающейся воды, добиравшейся уже до лодыжек, однако с каждой минутой лодка приближалась к берегу, и когда я оказался на мелководье, то выбрался из лодки и вышел на сушу. Ступив на землю, я повернулся и взглянул на море. "Нептун, — с трудом промолвил я, — я выучил твой урок".

Отдохнув, я направился через лес к Священной дороге.

XVII

Прежде, чем выйти из леса на главную дорогу и отправиться на север, в Рим, я спрятался в высокой траве, разглядывая путешественников. Я решил дождаться, пока дорога не опустеет, и только тогда покинуть лесное убежище, чтобы какой-нибудь прохожий не задумался, почему это из леса внезапно появляется неопрятный мальчик. Придя к выводу, что этот замарашка — беглый раб Тиберия, он вполне мог сообщить обо мне властям.

Пока я об этом размышлял, падавшие на дорогу тени стали пурпурными, а солнце начало опускаться за вершины высоких сосен. С приходом сумерек движение заметно снизилось. Чем темнее становилось, тем меньше путешественников было на дороге, и когда, наконец, пространство передо мной совершенно опустело, я почувствовал, что можно безопасно выйти из укрытия и начать долгий поход на север.

Я шел всю ночь, так никого и не встретив, а на восходе увидел бородатого старика, пытавшегося подняться из травы, где он, очевидно, спал. Он неуклюже опирался на березовый посох, но я склонил голову и поспешил дальше. Однако когда до меня донесся громкий треск сломанной палки, я вернулся и протянул старику руку.

— Благослови тебя бог, мой мальчик, — тяжело проговорил он, поднимаясь. — Благослови тебя бог!

Расстроено глядя на сломанный посох, он качнулся, и я подхватил его под руки, чтобы он не упал. Седобородый старик простонал:

— Без палки мне далеко не уйти.

Это уж точно, подумал я. Бросив нетерпеливый и тревожный взгляд на дорогу, я пришел в ужас. Вдалеке ехали четыре всадника. Судя по посадке, это были солдаты.

Старик почувствовал мое волнение и повернулся, с открытым ртом глядя на уверенных наездников.

— Полагаю, это солдаты.

— Да, — сказал я.

— Они наверняка обратят на тебя внимание, если ты побежишь, — сказал старик.

— Почему это я должен бежать? — спросил я, огорченный тем, как быстро он оценил мое положение.

Заволновавшись, он сказал:

— В моей сумке плащ. Надень его, скорее. Не смотри на меня такими глазищами, а делай, что я говорю, и у тебя, быть может, появится шанс.

В сумке действительно обнаружился черный плащ, такой же, как у него самого, с бахромой внизу и достаточно широкий и длинный, чтобы целиком скрыть мою предательскую тунику. Я прижал плащ к себе.

— У него есть капюшон. Надень его. Быстрее, не то они тебя заметят!

В тот же миг я прикрыл свои золотистые волосы черным капюшоном. Солдаты ехали галопом и спустя недолгое время остановились рядом; их взмыленные лошади фыркали после долгого бега. Грозный офицер с длинным шрамом на правой щеке осмотрел меня, приструнив нетерпеливую черную лошадь.

— Как тебя зовут, мальчик, и что ты тут делаешь?

Судорожно вздохнув, я собрался отвечать, даже не зная, что, но меня опередил старик, крепко державшийся за мою руку:

— Это Иосиф, мой племянник.

— А ты кто такой? — требовательно сказал офицер.

— Неемия, — ответил старик.

Офицер проворчал:

— Еврей?

— Странствующий еврей, — извиняющимся тоном ответил старик.

— Что тут делаешь? — спросил офицер. Его глаза перебегали от старика ко мне и обратно: крайне недоверчивый взгляд, как я заметил.

— Мы направляемся в Рим... как и весь остальной мир, — ответил старик, едва усмехнувшись.

— А ты, Иосиф, зачем идешь в Рим?

— У моего отца там магазин. На Тосканской улице. Он продает ткани, — проговорил я, изумляясь собственной изобретательности.

Офицер глянул на своих спутников, трех крепких преторианцев. Довольные тем, что допрос ведет командир, они сидели со скучающим видом, явно желая вернуться в лагерь. Их беспокойство говорило о том, что в пути они находятся уже долго.

— Это может оказаться тот, кого мы ищем? — спросил офицер. — Мог он зайти так далеко?

Все трое ответили жестами: мол, они понятия не имеют, что на это сказать.

— Кого вы ищете? — спросил старик.

— Мальчишку примерно его возраста. Беглого раба, — сказал раздраженный офицер.

— Будь я рабом, я бы вряд ли пошел по Священной дороге, — усмехнулся старик.

— Что ты знаешь о рабах? — буркнул один солдат.

Старик пожал плечами:

— Я еврей.

— Господин, — вызвался второй солдат. — Думаю, вы правы — его не может здесь быть. Отсюда до Кампании очень далеко. Может, он утонул. Если мы проедем еще немного, то окажемся на полпути к Риму.

Поразмышляв над этим, офицер снова взглянул на нас со стариком. Он долго смотрел на меня, потом натянул поводья, развернулся и, ударив лошадь по бокам, поскакал по дороге обратно. Трое солдат резво последовали за ним.

Лишь когда они превратились в точки, я позволил себе отвернуться и взглянуть в морщинистое лицо старого еврея.

— Вам очень повезло! — воскликнул я.

— Это тебя они ищут?

Я немного помедлил и ответил:

— Да.

— Теперь ты в безопасности. Они не вернутся. Думаю, они доложат своему командиру, что дальнейшие поиски бесполезны. На месте того офицера я бы сказал, что тот, кого они ищут, скорее всего утонул.

— Я не могу быть в этом уверен, старик.

— Солдаты устали, и им совсем не нравилось это малоприятное задание. Ранним утром они предпочли бы лежать в теплых постелях, а не трястись в жестких седлах. Если мнение старика, повидавшего множество солдат, хоть чего-то стоит, поверь — ты легко ускользнул от того, от чего бежишь.

— Я признателен вам за помощь.

— Идем со мной, — предложил он. — Со мной ты не будешь бросаться в глаза.

По мере приближения к Риму военных на дороге становилось больше, но эти солдаты были обычными легионерами, а не преторианцами, и не обращали внимания на старого еврея и мальчика, упорно бредущих к Вечному городу. Неемия настаивал, чтобы я провел хотя бы одну ночь в доме Иосифа, и не принимал возражений.

— Ты не можешь отвергнуть просьбу старика, — сказал он, потянув меня за рукав плаща. — Иосиф будет разочарован, если не сумеет отблагодарить тебя, угостив ужином. Мы, евреи, верим, что прочнее всего людей связывает хорошая еда. В нашем законе есть такие слова: "Щедрый человек станет богаче; жажда того, кто напоит, будет утолена". За твою щедрость мне следует отблагодарить тебя, сын мой.

— А что насчет вашей щедрости ко мне?

— У нас есть и другая пословица: "Делать добро — само по себе награда".

Теперь мне было проще уступить его уговорам.

Иосиф Антиох процветал, являясь посредником в поставке импортируемых через Остию товаров. В отличие от Неемии, Иосиф брился. Высокий, худощавый, в высшей степени самоуверенный (не слишком редкая черта среди успешных людей), он был настоящим римлянином.

Неемия счел это недостатком.

— С каждым днем ты все дальше и дальше от веры твоих отцов.

Иосиф терпеливо улыбнулся.

— Дома я соблюдаю все законы. Здесь я еврей. Там я римлянин. Ты знаешь, что аристократы думают о евреях.

— Ты идешь на компромисс с законами, — раздраженно ответил старик.

Их спор был мне неясен, но я видел тщетность разговора со стариком, поскольку эта беседа казалась продолжением какой-то давней дискуссии. Когда Иосиф взглянул на меня через стол со снисходительным выражением, я понял, что он чувствует, поскольку сам в свое время постоянно спорил на эти темы с Ликасом.

— Мы смущаем молодого человека, — сказал он, мудро использовав старый прием уклонения от споров через напоминание о гостеприимстве. — Прости, Ликиск, за эти пререкания с моим дедом. Будь ты евреем, ты бы нас понял.

Улыбнувшись, я заметил:

— Последние несколько дней я и был евреем.

Иосиф подмигнул Неемии.

— Хорошо, что солдаты не стали проверять, действительно ли ты еврей.

Неемия изумленно покачал головой.

Видя, что я не понимаю, о чем речь, Иосиф снова начал извиняться:

— Мы проявляем по отношению к тебе дурной тон. Видишь ли, частью нашей веры является уложение, согласно которому мужчины-евреи должны быть обрезаны.

Когда он объяснил значение этого слова, мне хватило воспитания не выразить то, насколько я был шокирован этой необычной практикой.

Скоро домой вернулась жена Иосифа, выходившая купить продукты и собравшаяся приготовить в мою честь особое блюдо. Марта оказалась намного младше своего мужа, которому было около тридцати; она выглядела чуть старше меня. Миловидная и стеснительная, она занялась готовкой, тогда как Иосиф и Неемия угощали меня вином. Старик пил его без заметных эффектов, а мы с его внуком вскоре почувствовали себя еще лучше.

Иосиф вежливо поинтересовался, что я делал на дороге, когда его отцу понадобилась помощь, и вино развязало мой язык.

— Я сбежал от Цезаря Тиберия, — ответил я. Такое откровение вызвало в ответ тишину.

Через несколько секунд Иосиф сказал:

— Ты даже в неприятности попадаешь со стилем, Ликиск.

Марта как истинная хозяйка наполнила мою тарелку едой. Я заметил, что определенную еду она клала в определенные тарелки. Неемия прочитал молитву на особом религиозном языке, сказав в конце, что помолился и за меня. Я поблагодарил его за такую доброту. Иосиф добавил, что они бы поняли, если б я решил больше ничего не рассказывать о своих неприятностях.

Как ни странно, я был не против ими поделиться и выложил всю историю, опустив только детали своих обязанностей на Капри, хотя подозревал, что Иосиф догадывается о них, поскольку знает Рим и находится в курсе римских слухов.

— Что ты будешь делать? — спросил он.

— Пойду в Остию — там у меня друзья.

Сказав это, я понял, что кроме Остии у меня нет никаких планов.

В разговор вступила Марта. (Здравые идеи обычно высказывают самые тихие).

— Остия — это морской порт. Ты мог бы сесть там на корабль и уплыть туда, где будешь в безопасности.

В моей голове возникло веселое лицо Сабина.

— Я знаю капитана одного замечательного корабля, но понятия не имею, в порту ли он.

— Есть и другие корабли, — проницательно заметила Марта.

— А куда бы ты отправился? — спросил ее муж.

— Очень тяжело покидать свою родину, — задумчиво произнес Неемия, — но иногда следует уехать и дождаться, пока ситуация не изменится, и можно будет вернуться домой. Я жду того счастливого дня, когда смогу возвратиться в свой маленький город в Иудее.

Мягко опустив руку на плечо деда, Иосиф сказал:

— Он поклялся еще раз увидеть Палестину, прежде чем умереть.

— Далеко ли Палестина? — спросил я, думая о Марке Либере.

— До нее годы, — сказал Неемия.

— Так далеко?

Иосиф улыбнулся.

— Он говорит о времени, что провел вдали от нее. В милях Палестина не слишком далеко, хотя добираться до нее довольно долго. Сомневаюсь, что Палестина тебе понравится, Ликиск.

— У меня там друг, и если понадобится, я всю дорогу пройду пешком, — заявил я.

— Слава юношей в их силе, — сказал Неемия. — Книга притчей Соломоновых.

— А красота стариков — в их седине, — усмехнулся внук. — Оттуда же.

— Рим не выветрил из твоей головы религиозные уроки, — пробормотал старик.

Иосиф высказал отрезвляющую мысль:

— Мореходный сезон заканчивается. Сомневаюсь, что в это время года ты найдешь корабль до Палестины. Слишком рискованно. Однако в Александрию корабли еще могут ходить, а это по пути.

— Жаль будет покидать Италию, — сказал я. — Боги всегда усложняют жизнь.

— Бог справедлив, — ответил Неемия.

— Возможно, ваш бог и справедлив, — улыбнулся я, намереваясь пошутить, — поскольку мои в последнее время не слишком надежны.

— Потому что у тебя ложный бог, — проворчал старик.

Потрясенный, я опустил кубок на стол и взглянул на Неемию, не зная, что сказать.

Иосиф терпеливо объяснил:

— Евреи верят, что есть только один бог.

— Юпитер, — уверенно сказал я.

— Ложный бог, — решительно проговорил Неемия. — Единственный бог — это Яхве.

Иосиф взглянул на меня так, словно просил понимания.

— У нас разные взгляды на религию, Ликиск. Если время позволит, я тебе о них расскажу. Но сейчас ты устал. Мы приготовим тебе постель у огня, а когда ты отдохнешь и позавтракаешь, твоя голова прояснится, и ты примешь правильное решение.

— А я, — добавил Неемия, — попрошу Яхве указать тебе путь в безопасное место.

С трудом поднявшись, он склонился и поцеловал меня в лоб.

Утром мы встали рано. Иосиф беспокоился обо мне, а его жена сделала все, чтобы я хорошо поел, и завернула в один из плащей мужа хлеб и пирожки.

— Вечерами холодно, а Иосифу он не понадобится, — объяснила она, завязывая плащ так, чтобы его можно было нести как сумку.

Все это время старик молчал, хотя по его виду было ясно, что он о чем-то размышляет — возможно, о какой-нибудь религиозной фразе-напутствии. Но когда я собрался, он попросил меня об одолжении.

— В Иерусалиме у меня есть знакомый. В твоем возрасте мы с ним дружили. Его зовут Никодим, и теперь он стал очень важным человеком. Я написал письмо, которое прошу ему передать. В нем говорится, что ты — друг нашей семьи. Возможно, Никодим тебе поможет, когда ты окажешься в Палестине.

— Вы очень добры, — сказал я, беря свиток и пряча его в узелок.

Иосиф обнял меня.

— Благослови тебя Господь.

Марта поцеловала меня в щеку.

— Будь осторожен.

Опечаленный расставанием, но жаждущий начать свое путешествие в Палестину, я покинул этих добрых людей, держа в руке узел с пирожками и письмом с такой же легкостью, с какой Поликарп держал свой меч. Они смотрели на меня, пока я не вышел на улицу, к пахнущему навозом рынку скота. Оттуда я проследовал по лабиринту улиц, избегая запруженных больших дорог и многолюдных площадей, прошел через Аппийские ворота и по своим следам вернулся к Эсквилинскому холму.

Я никогда не сомневался, что однажды окажусь здесь, хотя в этом крылась большая опасность. Мне хотелось снова увидеть родной дом — возможно, в последний раз. К тому же, я знал, что не смогу отправиться навстречу неизвестному будущему, не попытавшись обрести свою единственную связь с прошлым — письмо Прокула своему сыну. Это то, что сделал бы любой мальчик, если в нем оставалась хоть капля надежды.

Идя по Риму, я видел перед собой знакомый всю жизнь город. Равнодушный к горю тех, кто шагает по его улицам, Рим не подавал виду, что знает о неприятностях, наполнивших жизнь мальчика, когда-то счастливо гулявшего здесь, вложив свою маленькую руку в теплую ладонь хозяйки дома или держась за тогу Прокула; или того юноши, что гордо шествовал без плаща и наслаждался ищущими глазами неудовлетворенных поклонников. Все известные улицы, здания, скверы, магазины, храмы, идолы — все это проходило мимо, и скорее всего, навсегда, в то время как я, беглый раб в плаще, взятом у семьи со странными воззрениями на богов, возвращался в свой бывший дом.