— Добро пожаловать, фрекен Олсен, в нашу компанию.
Покивали друг другу, поулыбались, а потом я случайно глянула на Фридриха нашего. Он аж расцвел, как услышал. Ага, есть контакт! Вот только примет ли его ухаживания Снегурочка?
— Ну ладно, с пополнением разобрались. А что с бензином? Нам бы очень кстати. А то лодок-то у нас дохрена стало, аж пять штук, а вот бензина и на одну мало.
Дед, как главный докладчик, обрисовал картину:
— Так в лодку бочка не влезла. Мы только в канистры, сколько вошло, перелили. Надо будет еще туда сходить, остальное забрать.
Я подумала, потом, на всякий случай, еще подумала, чтобы не брякнуть глупость, и выдала:
— Михалыч, ладно еще молодежь, глупые, не знают ничего, но ты-то должен был сообразить! Да и Аджит тоже протупил, а еще механик, растудыть его в качель.
— Аннушка, ты чего ругаешься-то? Завтра скатаемся, сольем остальное.
— Ну что ты трудный-то такой? Типа, бочка большая и тяжелая? Так бензин-то легче воды, не утонет бочка. В воду скатили бы, веревкой зацепили и притащили сюда.
Борюсик на автомате продублировал мои слова. Потом до него дошло. И до других тоже. С небольшой, но с задержкой. А потом... это было просто сказочно, такую картину наблюдать не часто удастся: четверо мужиков с отвисшими челюстями, пытающиеся что-то сказать, жующие 'э-э-э', 'мнэ-э-э'... Красота! Вижу, девчонки мои тоже кайф словили. А фрекен Грай Олсен, Снегурочка наша, стоит, как бы с холодным выражением, но я-то вижу, глаза у нее смеются.
Я первая не выдержала. Фыркнула. Потом Лерка захихикала. А потом уже все ржали, как те лошади, включая четверых идиотов. И Снегурка смеялась за компанию со всеми. Звонко смеялась, хорошо, от души, но умудрилась в процессе еще и меня взглядом поблагодарить. Чувствую, характерами с ней сойдемся. А индус наш, тоже мне комик, такое страдание изобразил — мол, непростительно для него так косячить.
Отсмеялись, слезы вытерли. Пора переходить к неприятному. Я снова дала себе слово:
— Бензин — это хорошо, новые люди — еще лучше. Но у нас есть одна проблема. Дзетта, будь добра...
Итальянка поняла меня без лишних слов. Через минуту она привела министерву, поставила ее чуть поодаль и сама встала с ней рядом, чуть позади. Вид у тетки был, надо сказать, прежалкий. Волосы спутались мало не до колтуна, одежда в грязи, амбрэ опять же, соответствующее. Глаза покраснели — видать, ревела полночи. И страх. Он в позе, в руках, терзающих полы курточки и, естественно, в глазах. Еще бы — пришло время ответить по полной, да не перед беспристрастными, типа, судьями, а перед людьми, которых она жестко кинула. Смешки мгновенно угасли. Все повернулись в ее сторону.
— Вот, кивнула я в ее сторону. — Белова Марианна Викентьевна. Она смогла связаться по радио с бандитами, каким-то образом сумела с ними договориться, передала им данные о численности и вооружении нашей группы, подала сигнал о том, что наши мужчины отправились в рейд, в дальнейшем помогала им осуществлять захват людей и в обмен на это собиралась влиться в их коллектив на равных с ними правах. Если бы не ряд счастливых для нас случайностей, этот план вполне мог удаться, и мы все, кто признан годным, сейчас находились бы на положении рабов, а остальные, скорее всего, кормили червей. Я не знаю, зачем, она это сделала, что хотела получить в уплату за предательство, но это сейчас и не важно. Нам нужно решить, как с ней поступить. Лично я считаю, что она заслуживает смерти. И, желательно, мучительной и неоднократной. Но я в данном случае пристрастна и могу быть необъективной, поэтому выношу дальнейшую судьбу этой женщины на ваш суд. Я, как уже сказала, за смертную казнь. Какие еще есть предложения?
Наступила тягостная пауза. Потом прорезался неуверенный голос Фридриха:
— Но это же... негуманно! Надо оставить человеку шанс на исправление! Она должна осознать свои ошибки...
— И как это обеспечить? Вкатать ей пожизненное и кормить, пока не сдохнет? У нас что, есть лишняя еда? А еще придется ее охранять, чтобы не сбежала. Это большое и сытое государство может себе позволить тюремное заключение преступников. А у нас для этого нет ни людей, ни материальных ресурсов. Какие еще есть предложения?
Наступила тягостная пауза. Я смотрела то на одного, то на другого, но все молчали и отводили взгляд. Понятно, никто не хочет брать на себя ответственность. Так, помнится, выбирали старосту в классе: того, кто не сумеет отбиться. А если уж учитель предложит чью-то кандидатуру, то все сразу двумя руками 'за'. Мне надоело ждать, и я объявила:
— Раз больше никаких предложений нет, я своей властью приговариваю подсудимую к смертной казни через расстрел.
В самом деле, я не садистка, а пуля в голову — она милосердна.
Народ безмолвствовал. И в этой тишине, непонятно, то ли одобряющей, то ли осуждающей мое решение, вдруг...
— Ы-ы-ы!
Министерва, видимо, до последнего на что-то надеялась и сейчас, поняв, что все кончено, завыла, забилась в истерике. Красивое личико ее уродливо сморщилось, рот стал почти квадратным. Вся она сейчас представляло жалкое зрелище и люди брезгливо отворачивались, чтобы не смотреть, чтобы не видеть.
— Ы-ы-ы!
Она вдруг рухнула на колени и поползла ко мне.
— Нет! Не надо! Не убивайте! Я не хочу умирать! Я... Ы-ы-ы!
Она не удержалась, упала на землю и забилась в рыданиях. Мне было мерзко, гадко и противно, но это нужно было сделать. И я смотрела на нее, не отворачиваясь, без сожаления и без злорадства. Она для меня уже умерла.
— Кхе-кхе...
Я обернулась. Это Борюсик деликатно кашлянул, привлекая мое внимание.
— Что? — спросила я хмуро. У меня не было настроения вести дискуссии.
Борюсик выдохнул и, стесняясь и сбиваясь, начал говорить, постоянно останавливаясь, чтобы перевести свои слова остальным.
— Аня, ты ведь хочешь казнить эту... женщину
— Да, и считаю, что это еще мягкое наказание.
— Но тогда у нас группа уменьшится, и так же уменьшится вес поставки. И ее персональная плитка должна каким-то образом вычлениться из общей плиты.
— Да, по идее, так и должно произойти, хотя еще не было случая проверить. Но ты это к чему?
Мне стало интересно, что же придумал этот ботан. И министерва затихла, ушки навострила, хотя подниматься пока не пыталась.
— Я просто вспомнил, как в прошлые времена поступали с преступниками моряки. Их высаживали на необитаемый остров. Я хочу вот что предложить: мы отправимся забирать бочку с топливом и можем увезти туда Марианну и оставить там ее с ее плиткой. Все равно что так, что этак, мы эти килограммы теряем.
Надо же! Ботан решился подать голос! Да еще и дельную, в общем, идею предложил. Но я просто так не сдамся.
— Это интересно. Но она может оттуда сбежать.
— Нет. Лодки у нее не будет, вплавь — не дадут акулы. Проходящих мимо не будет, мы практически на границе архипелага. Пусть выживет, если сможет.
Я сделала вид, что размышляю. Чисто для поддержания своего имиджа. Я, конечно, все-таки хочу эту сучку пристрелить. Но теперь есть вполне приличная альтернатива. Пора объявлять голосование.
— Итак, есть два варианта: расстрел или необитаемый остров. Выставляю их на голосование. Высказывайтесь, дамы и господа. Дзетта Мауриццио?
— Morte.
Еще бы, я ее понимаю.
— Мария де ла Круз Валерия Франческа Санчес?
— Пристрелить!
Лерка выговорила это слово по-русски. Наверное, специально для этого момента брала уроки у попугая.
— Борис Адамантовский?
— На остров.
Ты смотри, он принял решение и даже за него бьется! Ай да Дзетта, ай да молодец!
— Михалыч?
— В расход.
Фридрих?
— Senden Sie es auf die Insel.
Понятно, он все еще толерантен.
— Аджит?
Маленький индус красноречиво провел большим пальцем по горлу.
Вчерашняя тройка новичков тоже оказалась за выселение. Причем если Сара из принципа — врач не может желать смерти, то остальные двое, видимо, повелись на жалость. Итого — пополам.
— Фрекен Грай Олсен?
И тут датчанка меня удивила. Она хищно так улыбнулась и произнесла:
— На остров. Это будет похуже смерти.
Надо думать, она знала, что говорила.
Тягостное мероприятие окончилось. Народ оживился, повеселел. Марианну, ошалевшую, полуживую, увели на подгибающихся ногах. Люди стали было расходиться, но я вмешалась:
— Погодите-погодите. Есть еще одно дело, и оно не терпит отлагательства. Вчера мы тут случайно прибили главного бандита. Борюсик, ты человек ученый. Что будет с группой в случае смерти главы?
Он подумал и осторожно предположил:
— Логично было бы дать время на выборы нового главы, а если в отведенное время никого не выберут, группа распускается.
— Так вот, — продолжила я, — сейчас у бандитов минимум людей. Я предполагаю, что их там двое, максимум, трое. И, кроме того, полный разброд и шатание. Нужно сегодня, пока не поздно, прийти туда, порешить этих орлов и разобраться с людьми. Кроме того, нужно осмотреть тот остров и сравнить с нашим. Аджит, помнится, говорил, что он больше. Если понравится, будем готовить переезд туда.
— А что, до завтра не терпит?
Это Михалыч опять мутит. Ну да понятно, возраст, лень, старые кости... Но ответить надо, чтобы все прониклись.
— До завтра не терпит. Во-первых, сегодня там еще ждут возвращения своих. Смерть командира — не значит, что погибли все. А завтра они начнут что-то решать. Выбирать нового начальника, заставлять людей присоединяться к новой группе, наберут нового оружия, примутся вербовать из рабов себе помощников... Нет, надо обязательно сегодня. Подумайте, как лучше провести операцию, чтобы все прошло быстро и без потерь. Людей сейчас стало больше, сделать дело будет проще.
Тут оживилась новенькая:
— Мисс Анна, я служила в армии, принимала участие в боевых действиях... немного. Я могу помочь с планированием операции.
— О'кей. Грай, ты хочешь только планировать, или непосредственно участвовать?
— Могу и участвовать. У вас есть оружие?
Я мигнула Лерке, и она через секунду приволокла трофейный автомат.
— О-о-о!
Только взял боец трехрядку, сразу видно — пианист. Глаза горят, прямо тут же, на коленке оружие разобрала, проверила, собрала. Вскочила, автомат к ноге приставила, вытянулась. Немаленькую грудь футболкой обтянуло так, что Фридрих чуть слюну не пустил.
— Сержант Олсен к выполнению задания готова!
Ух ты! У нас теперь целый сержант есть! Ну, про войска и прочее еще будет время поговорить.
— Добро, — усмехнулась я. — Назначаю тебя главнокомандующим. Сколько людей тебе нужно?
— Трое.
— Хорошо. Аджит!
Индус шутовски отдал честь.
— Он проводник и снайпер. Кроме него никто не знает расположение острова.
Снегурка кивнула.
— Еще двое...
Я запнулась.
— Добровольцы есть?
Фридрих с Борюсиком подскочили, вытянулись не хуже нашей сержантки. А у ботана-то, гляди-ка, никак плечики раздались, на груди какие-никакие мышцы появились. А какой взгляд ему итальяночка послала... Вчерашняя парочка тоже сидеть не стала. Я чувствую, они успели неплохо скорешиться. Выстроилась бравая четверка, Грай на них поглядела, быстро задала по паре вопросов Рою и Биллу, после чего хлопнула их по плечам:
— Эти!
— Ну что, собирайтесь. Лера, пусть фрекен Олсен пороется во вчерашних трофеях. Дзетта, Сара, приготовьте ребятам перекус в дорогу, не стоит терять время.
Но все же нужно еще заслать своего человека. Чтобы все на том острове посмотрел, и мне потом обстоятельно доложил. Фридрих отпадает, мне с ним не объясниться. Борюсик или Михалыч? С одной стороны, Доцент помоложе будет, но зато егерь, он поопытней. Знает, на что смотреть, с людьми говорить умеет, да и в бою со своим 'Манлихером' будет полезней, чем Борюсик с помпой. Он, конечно, устал, да и не мальчик он уже — по камням туда-сюда скакать, но я ему объясню и, думаю, он все поймет. Что делать — некого больше отправить, мало нас.
Опять все разъехались. Борюсик с Фридрихом повезли нашу зечку к местам лишения свободы, вернутся часа через три. Снегурка увела свою команду воевать бандитов, и раньше завтрашнего дня их ждать не стоит. Остались мы, четверо девок. Сара на дежурстве, бдит. Дзетта кашеварит, хочет порадовать своего caro, ну и нас заодно. Лерка копается в железках, бормочет что-то себе под нос, даже, кажется пытается напевать. А мне этот английский язык уже в печенках сидит. Я норму по словам уже втрое перекрыла. Даже могу, хоть и с пятого на десятое, понять ту же Сару. Скука! И как это в прошлые века дворяне жили? Это же с ума сойти! Только и делай, что ничего не делай. А у меня, к тому же, все усугубляется дыркой в ноге. Сейчас бы могла сбегать на берег, поплескаться в море, попугая подразнить, новым словечкам его научить, для разнообразия, приличным. А то совсем птиц испортился, на двух языках выражается. Мало ему великого и могучего, еще у Дзетты итальянской ругани перенял. Когда Марианну отправляли, весь изорался: 'Puttana! Твою мать!' Нет, чтобы чего хорошего запоминать, так он гадость всякую учит.
Извелась вся. Книжку английскую я раз десять в руки брала и снова бросала. И не покрутиться-то, и не встать... Кушаем не слишком обильно, а тут и вовсе стараюсь лишний кусок не съесть, чтобы в кусты пореже бегать. Сара говорит, минимум неделю надо лежать. Да я за неделю взбешусь и всех перекусаю! И ни телека, ни интернета, радио — и то отсутствует. Хотя... рация же есть! Ну, передавать я ничего не собираюсь, а послушать-то могу! Один минус — книжки все на немецком. Ну и что — поиграюсь осторожно, непонятные вещи тыкать не буду. Или все же Фридриха дождаться? Всего-то пару часов до его возвращения осталось.
Вот что за человек я такой? И умом понимаю, что не стоит соваться, и чем больше себя отговариваю, тем больше ручки шаловливые тянутся. Дотянулись в конце концов. Я, собственно, ничего такого не собиралась делать, просто покрутить ручку настройки, как в детстве. Помнится, от деда остался здоровенный ламповый приемник, этакая тумбочка на длинных ножках, и мне нравилось играться, крутить ручки, глядя, как за стеклом передней панели движется флажок, переползая с одного деления на другое, с Варшавы на Будапешт, потом на Дрезден, Марсель... Я не понимала ни слова из того, что говорилось, но это было так интересно! Все эти писки, бульканья, трески в динамике, а потом вдруг чистый и ясный голос диктора, вещающий на непонятном языке. А то еще внезапно среди помех прорезалась морзянка, и я представляла себе корабли далеко в море, сурового капитана с обязательной трубкой в зубах и рядом с ним радиста в наушниках, который, согнувшись за небольшим столиком, выстукивает ключом точки и тире. Вот я и не утерпела. Пользуясь тем, что все девчонки были заняты каждый своим делом и на меня особого внимания не обращали, я потихоньку доползла до общей палатки, где в большом тамбуре стоял кубик рации.
Все надписи были сделаны по-английски. Большинство были понятны, особенно тумблер с табличкой ON/OFF. А непонятные слова нашлись в карманном словарике, который с недавних пор у меня всегда с собой. Устроившись поудобнее, насколько это было возможно, я осторожно прикоснулась к передней панели и тут же отдернула руку. Чего испугалась, спрашивается? А хрен его знает. Только все равно мною овладела какая-то непонятная робость. Я посидела с минутку, потом опять насмелилась и с замиранием сердца щелкнула переключателем. Где-то внутри рации что-то тихонько загудело, засвистело, загорелись шкалы и лампочки, а меня внезапно охватил бешеный восторг, словно я опять сопливая девчонка перед дедовым приемником.
