перекресток одиночества 2

Затаив дыхание, не двигаясь, я медленно скосил глаза, уперевшись взглядом в снежную стену вырытого убежища. Я смотрел не вверх. Что туда глядеть? Ведь как я отчетливо увидел, молния ударила не с небес. Она пришла откуда-то слева, вытянувшись над землей длинной энергетической плетью.

Вот черт...

Не двигаться. Главное не двигаться. Не подавать признаков жизни...

Меня тут нет...

Легкое свечение. Вспышка. В дергающегося червя ударила еще одна молния. И зверь затих, бессильно обмякнув, распластавшись в снегу. Я перестал дышать. Инстинктивно опустил взгляд на снег. Закаменел в своем логове, понимая, что одна ошибка — и в меня ударит такая же молния.

Мелькнула тень. Послышался треск проламываемого наста. Не выдержав, поднял взгляд и первое что увидел — проходящие мимо босые посиневшие ступни с частыми искорками под кожей. Проламывая наст, оставляя на острых гранях полоски содранной кожи, к лежащему на сугробе червю шагал обнаженный старик с яростно пылающим в груди огнем. Он прошел очень близко от меня. Прошел там, где всего час назад еще виднелись оставленные мною шаги.

Повезло...

Остановившись рядом с червем, старик нагнулся, положил на змеевидное тело обе руки. И замер. Через секунду его руки налились ярким светом, что пульсирующими вспышками начал перетекать в червя. Крылатое создание вздрогнуло всего раз. А затем его овальные черные глаза зажглись слепящими автомобильными фарами, послышался странный стрекочущий звук, на бешено задрожавших крыльях зажглась сеть частых огоньков, тело начало раздаваться в ширину и длину, будто червя надували мощным насосом.

Все длилось около двух минут. И каждая секунда показалась мне вечностью.

Выпрямившись, старик бросил последний взгляд на выросшую крылатую тварь и, равнодушно отвернувшись, продолжил свой путь среди заледеневших холмов. Вскоре он свернул за огромный сугроб и пропал из виду. Затем исчез источаемый им свет. И только тогда ожил червь, резко ударив светящимися крыльями о снег и стремительно взмыв в небо. Пробив брюхо стылого тумана, он по крутой дуге помчался в сторону — благодаря свету я легко следил за ним, видя, как он разрывает туман, поднимаясь все выше и ускоряясь все сильнее.

Неужели он летит прямо на...

Вспышка... отдаленный грохот взрыва... в тумане вспухло огромное светящееся облако и тяжелой каплей полетело вниз, быстро затухая.

Удара о землю я не почувствовал. Но проследил за редкими вспышками падающего света до вершин дальних ледяных холмов. Только что произошло падение тюремного креста, сбитого живой крылатой ракетой.

Проклятье...

Каким образом был выбран крест для атаки?

Не то чтобы меня это особо волновало, но хотелось оценить мотивы страшного старика.

Он сбивает любую летающую келью, как только подвернулся такой шанс?

Или же выцеливает те кресты, что не просто кружат вокруг Столпа, а еще и поражают его регулярными энергетическими разрядами?

Думаю, первый вариант — крест упал с не слишком значительной высоты. Если вспомнить мое воздушное житье-бытье и прикинуть высоту... крест находился где-то в среднем слою тех, кто либо стреляет постоянно, быстро поднимаясь выше, либо же намеренно дергает за рычаг через раз, стремясь остаться на той же высоте.

Так и так цель старика очевидна — уничтожение тех, кто осмеливается стрелять по Столпу. Он наказывает наглых кусачих мух. Стало быть — оберегает Столп.

Стало быть — он союзник Столпа?

Но можно ли вообще быть союзником подобного создания как Столп?

Порой я забываю, что речь идет о существе способном жить и путешествовать в открытом космосе, создавать возможно целые планеты — а раз создал, то может и разрушить.

Что для Столпа такая букашка как человечишка? Ничто. Условно разумная пылинка, что худо-бедно может исполнять простейшие приказы, но при этом никогда не сумеет подняться до того уровня, чтобы хотя бы понять мотивы Столпа...

Что-то я размахнулся слишком уж широко. Полез в космические дебри.

Как говаривала в таких случаях ворчливая бабушка — опять мечталку раскочегарил! А ну давай сорняки полоть, мечтатель!

Вернувшись в реальность, я для надежности оглядел стылую местность, особенное внимание уделяя вершинам снежных гор. Убедившись, что поблизости нет видимой опасности, позволил себе чуть расслабиться. Лежа в снежной постели, я снова опустил подбородок на скрещенные ладони и прикрыл глаза. Перегруженный информацией и впечатлениями мозг требует отдыха.

Я медленно засыпал. И мне было вполне уютно в своей снежной норе.

Разумная часть засыпающего мозга — та, что все время задает один и тот же быстро надоедающий вопрос "А что дальше? Каков следующий шаг?" — все пыталась выбить из подсознания ответ. Но ленивое подсознание не обращало внимания на эти жалкие попытки.

И так ведь все очевидно — в ближайшее время в Бункер я возвращаться не собираюсь.

Сразу по нескольким причинам.

Мне надо усвоить уже узнанное, понятое и надуманное. Подморозить на холоде лишние ненужные эмоции, собрать воедино холодные звенящие факты.

Мне надо обжиться в этой местности. Почувствовать себя здесь своим. Здраво оценить возможности человеческого организма. Любой начитанный дурак, что держит на книжных полка книги о знаменитых полярных одиссеях, может пребывать в ложной уверенности, что человек выживет практически в любых условиях. Вранье! Может и выживет — но далеко не каждый. Чушь! Стоит прочесть десяток книг о полярных экспедициях и авантюрах прошлого — и сразу становится ясно, что выжить в безжалостных ледяных просторах дано далеко не каждому и неважно насколько хорошо они снаряжены.

Я не привык полагаться на случай. Мне тошно зависеть от капризной случайности. Пусть в магазинах навалом еды — но десяток килограммовых банок тушенки на полке в кладовке никому не мешает. Так не говорила, но так поступала моя бабушка. Так поступали и наши соседи в быстро вымирающей деревеньке, которую так часто в зимнее время заметало снегом до крыш. Так поступаю и я. Нельзя зависеть от случая. Надо быть уверенным.

Уверен ли я, что смогу не просто совершать сюда вылазки, а жить здесь?

Нет. Не уверен. Что ж — самое время выяснить.

Третья причина — я хотел вызвать страх или хотя бы переживание.

Не в себе. Я и так постоянно боюсь, и всячески культивирую это бодрящее чувство. Страх здесь — как перец, что горячит и разжижает подмерзающую кровь. Главное контролировать его.

Но я хочу заставить переживать обитателей Бункера. Был молодой охотник... и пропал. Все. Только было наладились поставки жирного мяса, только было появилась надежда, только-только начали оформляться какие-то неспешные планы и мысли касательно молодого охотника у весомых людей Бункера... а охотник взял и пропал. Сгинул в снежной вихристой тьме.

Все...

В подобных случаях пропавшего начинают ценить гораздо выше. В том случае если ему не находится замена. Если нашлась — пропавшего быстро и надежно забывают.

Спи...

Спи, Охотник. Отдыхай.

Но не забывай о чуткости... пусть горячащий страх и дальше шипит в венах подобно злому карбиду...

* * *

Я с силой ударил копьем еще раз. Последний раз. Крохотный медвежонок замер жалким пушистым комочком, безвольно расслабилась страшная пасть — страшная даже несмотря на молодость здешнего суперхищника.

Поправка. Бывшего суперхищника. Отныне эту почетную позицию занимает летающий червь.

Коротко глянув в затянутое низкими черными тучами небо, я поспешно заработал ножом. Вспорол шкуру, срезал пару солидных ломтей молодого нежного мяса, завернул в обрывок шкуры. Подвесил завернутое мясо на пояс, бережно вытер лезвие ножа и рукоять от крови — пахучая и замерзает, потом не отдерешь. Выпрямившись, закинул острогу за спину — наконечником вверх. Наконечником в небо. Подобие жалко защиты от пикирующего червя. Меня это наверняка не спасет, но, если при атаке он и сам пострадает, пропоров себе грудь — умирать будет веселее.

Быстро уйдя с места охоты, взобрался по сыпучему склону небольшого снежного холма, осторожно отгреб наметенный снег и забрался в неприметную черную дыру, оказавшись в очередной снежной норе. Эта отличалась от предыдущей чуть меньшим размером, вытянутой формой и куда лучшим обзором. Отсюда я мог любоваться настоящей панорамой — холм хоть и небольшой, но в свою очередь расположен на плече куда более могучего собрата.

Третий день продолжается моя снежная робинзонада.

Последний день.

Именно столько времени — две ночи и три дня — я наметил себе как лимит. Наметил заранее, когда был еще бодр и полон сил. Чтобы потом, уже вымотанным и замерзшим, не смалодушничать и не назначить меньший срок.

Развернув сверток, я заработал ножом, нарезая уже чуть подмерзшее мясо тонкими полупрозрачными пластинками. Нарезал осторожно и неторопливо — пару дней назад чуть поспешил и отточенное лезвие ножа легко вспороло большой палец. Хорошо неглубоко. Но любая травма в подобной ситуации может оказаться гибельной.

Нарезанные розовато-белые с красными кляксами пластинки одна за другой падали в чистый снег. Нарезав целый ломоть, я глянул в сторону — на неотрывно смотрящее на меня старческое женское лицо — извиняющееся вздохнул.

Неприлично жрать рядом с промерзшим трупом. Вроде как непочтение к уже почившей сиделице, на которую я наткнулся, когда выкапывал эту нору. Не знаю, чего ее понесло на верхотуру — не иначе хотела с высоты оглядеться и увидеть приветливо мигающие недалекие огни спасительного Бункера. Поднялась, не увидела ничего кроме угрюмой черноты... и сдалась.

Возможно, так и было. Одно точно — рюкзака или хотя бы сумки при ней не оказалось. А вот вполне приличный черный лыжный костюм и лыжные палки имелись. В хрустящих промерзших карманах ничего кроме мелочевки — перочинный нож, электронные наручные часы с порванным браслетом, двадцать четыре различные конфеты — от шоколадных до сосательных.

Все ее имущество я забрал. В первую очередь прикарманил конфеты, распихав их по своим карманам и не забыв поблагодарить умершую за щедрый подарок.

Сахар. Простой углевод, что так быстро попадет в кровь и повышает уровень глюкозы. Сахар, что одним свои вкусом бодрит и умаляет тревоги. Не зря на сахарной игле давно и надежно сидит три четверти жиреющего человечества. Многим проще отказаться от мяса, но не от сахара.

Кстати, о мясе...

Потыкав пластинки, убедился, что они "дошли".

А черт... опять забыл...

Покопавшись, вытащил из-за пазухи две одинаковые баночки из-под аспирина. Разобравшись в какой таблетки, убрал ее обратно. Вторую откупорил и сыпанул на мясные пластины чуток соли, осторожно втер ее в мясо. Соль крупная, сероватая, вкусная.

Невольно рассмеялся от пришедшей в голову дурацкой мысли.

Сахар — белая смерть.

Соль — белая смерть.

Снег и стужа — белая смерть.

Да я прямо окружен смертью!

Может барахтаться бессмысленно? Может уже пора всыпать в себя остатки соли из баночки, заесть все это снегом вперемешку с конфетами, содрать с себя меховые одежды и бросить нагим на снег? Пусть белая смерть забирает Охотника...

Нет уж. Я еще побарахтаюсь.

Из второго кармана я добыл несколько буро-зеленых веточек неизвестного мне растения. Я обнаружил его вчера — когда пробирался по второму плечу снежного холма гиганта, собираясь взглянуть на местность им скрываемую. Там я споткнулся о очередной труп старика. На его теле нашел аспирин, анальгин, соль, несколько золотых цепочек и почти пустой рюкзак со старым рваным шмотьем. Все бывшие сидельцы лезут и лезут на вершины холмов...

На трупе лекарства. А под трупом трава. Она пустила прозрачные льдистые корешки прямо в бурый снег под лицом старика, стебельки заползли в рот, отрастили и там тонкие корешки, что впились в мерзлую плоть. Под лежащим ничком трупом — целый буро-зеленый ковер. Никакой земли — вся питательные вещества из уже неплохо проеденного рта и горла. Вода из снега и опять же из трупа. Я хорошенько там все рассмотрел, полюбовавшись проеденными в трупе извилистыми ходами и вытащив оказавшийся метровым корень из шейной вены. Корешок полз по замершей трубе вены, выедая застывшую кровь...

Травы я набрал. Не побрезговал ей из-за источника питания. Там же рискнул закинуть в рот пару крохотных стебельков. Пару раз жеванув, выплюнул, собрал находки и траву в рюкзак, кивнул мертвецу напоследок и пошел дальше. На вкус трава оказалась сладко-кислой. Вкус очень приятный. Осталось выждать некоторое время чтобы понять — ядовита или нет.

Оставленный за спиной старик, кстати, был разорван пополам. Ниже поясницы — лишь жутко торчащий огрызок позвоночного столба. И застывший кристаллами красный снег, куда уже добралась загадочная трава, которой я набрал целую охапку.

Трава...

Это здешнее растение. Несомненно. Плоские широкие стебли со вздутиями на концах. Внутри скрывается полость забитая подобием ваты — очень летучей, как выяснилось опытным путем. Стоило разжать пальцы — и вихрь унес крохотные белые комочки. Так вот она и летает вместе со снегом. Часть семян пропадет навеки под снежным покровом. А часть угодит на мертвые тела и пустит льдистые цепкие корешки...

Ах да — разорванный старик держал в левой ладони почти откупоренный пузырек с аспирином. Не разобрался сгоряча с серьезностью ранения? Сколько секунд у него было после получения чудовищной раны? И он дернулся рукой за аспирином, решив, что чудодейственное средство вернет ему половину тела?

Кто знает...

О чем вообще может думать разорванный пополам человек в те пару секунд до начала болевого и психологического шока, а затем и смерти? Что-то вроде — ах ты ж как нехорошо получилось?...

Подцепив пластинку мяса, я принялся жевать обед, не забыв добавить пару стеблей "трупной" травы. Мои глаза неотрывно глядели в место, где вчера ночью я дважды видел вспышки света.

Дважды.

И я не мог ошибиться.

Свет исходил от тулова приземистого широкого холма, что расположен примерно в паре километров от моей текущей позиции и километрах в шести от Бункера, что прямо за моей спиной. Да... четыре километра. Примерно на такое расстояние ушел блудный молодой охотник.

И я уверен — во время охот так далеко никто не уходил.

Попросту нет смысла — медведи встречаются повсюду. И, как предельно четко пояснено в бородатом анекдоте — чем дальше от дома медведя убьешь, тем дольше тащить неподъемную тушу. Поэтому большая часть охот происходит в пределах километра от входа в Бункер. Там и я собирался поохотиться — если сумею преодолеть долгий по здешним меркам путь до Бункера.

Дожевав мясо, катая во рту сладкую травинку, я позволил себе полежать еще около часа, чувствуя, как по телу разливается блаженное тепло сытости. Но перейти теплу в сонливость — а она в этих холодах постоянно рядом — не позволил. Привстав, начал собираться. Первым делом резанул еще чуток мяса, убрал в поясной узелок. Привязал веревку к шее помершей старушки. Нехорошо как-то, конечно, но за ноги никак — так уж она застыла в посмертии враскоряку, что тащить только головой вперед можно. Покрутившись в норе, убедился, что ничего не забыл. С хрустом и звоном ломая ледяную корочку, чуть расширил обзорную щель и огляделся. Увидев веретенообразную стаю снежных червей, облегченно вздохнул — эти малыши довольно чуткие. И раз так привольно крутятся в снежной поземке, значит, есть шансы, что рядом нет медведей гигантов.